Сержант лгал легко и непринужденно. Этот талант он считал одним из главных помощников в своей работе.

Она удовлетворенно кивнула. Не успел он предпринять еще одну попытку заставить ее говорить, как оркестр грянул ча-ча-ча. Ни слова не говоря, она встала и повернулась к нему. И они снова закружились в танце.

Ча-ча-ча сменила мамба, затем вальс и, наконец, медленный фокстрот. А Мастерсон по-прежнему ничего не узнал. Затем в программе вечера произошли изменения. Огни неожиданно потухли, и какой-то лоснящийся тип, весь блестящий с головы до ног, словно его облили бриолином, подскочил к микрофону и подогнал его под свой рост. К нему пристроилась апатичная блондинка с высокой, вышедшей лет пять назад из моды прической. Пятно прожектора осветило их. Небрежно отбросив шифоновый шарфик с правой руки, блондинка окинула опустевший танцевальный круг взглядом собственницы. Послышался нетерпеливый гул ожидания. Мужчина заглянул в листок, который держал в руке:

— Ну а теперь, леди и джентльмены, наступает момент, которого мы все с нетерпением ожидали. Показательные выступления. Наши призеры года продемонстрируют танцы, принесшие им награды. Начнем с серебряных медалистов. Миссис Деттинджер танцует… — мужчина сверился со списком, — танцует танго.

Он махнул тонкой рукой в сторону танцевального круга. Оркестр нестройно изобразил туш. Миссис Деттинджер встала и потащила за собой Мастерсона. Ее пальцы впились в его запястье словно клещи. Пятно прожектора переместилось на них. Раздались вялые аплодисменты. Лоснящийся тип продолжал:

— Миссис Деттинджер станцует с… позвольте узнать имя вашего нового партнера, миссис Деттинджер?

Масгерсон громко выкрикнул:

— Мистер Эдуард Хит.

Лоснящийся тип замялся, потом решил принять это как должное. Сделав усилие и заставив свой голос звучать как можно воодушевленнее, он провозгласил:

— Миссис Деттинджер, наша серебряная призерша, исполняет танго вместе с мистером Хитом.

Прогремели литавры, снова разразились недолгие аплодисменты. С преувеличенной галантностью Мастерсон вывел свою партнершу в центр зала. Он знал, что слегка набрался, и его это радовало. Сержант собирался оторваться по полной программе.

Крепко обняв свою даму за талию, он изобразил на своем лице такое сладострастное вожделение, что за ближайшими столиками мгновенно захихикали. Миссис Деттинджер нахмурилась, и он увидел, как багровый румянец залил ее щеки и шею. Он с удовлетворением отметил, что она напряглась и нервничает и что все это патетическое шоу имеет для нее нешуточное значение. Ради этого момента она так тщательно наряжалась и старательно красила свое дряблое лицо. Как же, бал медалистов Деларю. Ее показательное танго. А тут еще партнер подвел. Видимо, старая дуреха здорово струхнула. Но судьба послала ей представительную и вполне компетентную замену. Разве это не чудо? Именно из-за этого момента Мастерсона затащили в танцевальный зал «Афинский» и заставляли выплясывать один танец за другим. Расставив все по местам, он воодушевился. Господи, да теперь она у него в руках! Наступает ее звездный час. А уж Мастерсон постарается, чтобы он ей надолго запомнился!

Заиграли медленную мелодию, и он с раздражением заметил, что это та же самая тема, что звучала большую часть вечера. Он шепотом сказал об этом партнерше.

— Так мы же танцуем танго Деларю, — также шепотом ответила она.

— Ну нет, радость моя, мы танцуем танго Чарльза Мастерсона.

Крепко ухватив свою даму за талию, он, виляя задом, зигзагом повел ее через зал в нарочитой пародии на танго, затем рывком согнул так, что налаченные букли едва не коснулись пола, и, слыша, как скрепят ее старые кости, удерживал в таком положении, пока они не удостоились восхищенных улыбок компании за соседним столиком. Смешки стали громче, продолжительнее. Как только он резко вернул ее в исходное положение и застыл в ожидании следующего такта, она прошептала:

— Что вам надо?

— Ведь он кого-то узнал, да? Ваш сын. Когда был в клинике Джона Карпендера. Он увидел там кого-то, кого знал?

— А вы угомонитесь, если я скажу?

— Возможно.

Они снова задвигались в ортодоксальном классическом танго. Он почувствовал, как она слегка успокоилась и расслабилась, однако хватки не ослабил.

— Это была одна из сестер. Он встречал ее раньше.

— Какая сестра?

— Не знаю, он не сказал.

— А что он сказал?

— После танца.

— Нет, сейчас — если не хотите очутиться на полу. Где он встречал ее раньше?

— В Германии. На скамье подсудимых. Это был суд над военными преступниками. Она вышла сухой из воды, хотя все знали, что она виновна.

— Где именно в Германии?

Он выговаривал слова, не расставаясь при этом с фатоватой улыбкой профессионального танцора.

— В Фельсенхаме. Город назывался Фельсенхам.

— Повторите. Повторите еще раз!

— Фельсенхам.

Это название ни о чем не говорило ему, но он знал, что запомнит его. Если повезет, подробности можно будет узнать и потом, а вот главные факты необходимо вытянуть из нее сейчас, пока она в его полной власти. Конечно, все может оказаться неправдой. Сплошной выдумкой. А если и правдой, то не имеющей никакого отношения к делу. Но именно за этими сведениями его и послали сюда. Он почувствовал себя гораздо увереннее и даже развеселился. Как бы он и в самом деле не начал получать удовольствие от танца. Пожалуй, наступил момент для следующего эффектного выпада, решил он и повел свою даму через ряд усложненных па, начиная с поступательного движения со вращением и заканчивая проходом, щека к щеке, через весь зал по диагонали. Они исполнили это столь виртуозно, без малейшей помарки, что были вознаграждены громкими аплодисментами.

— Как ее звали?

— Ирмгард Гробель. Тогда она была совсем юной девушкой. Мартин говорил, что поэтому ее и освободили. Но он не сомневался, что она была виновна.

— Вы уверены, что он не сказал, которая из сестер?

— Да. Он был очень болен. Он рассказывал мне об этом процессе, когда вернулся из Европы, так что о нем я знала раньше. А в больнице он почти все время был без сознания или бредил.

Значит, вполне мог ошибиться, подумал Мастерсон. История достаточно неправдоподобная. Ведь трудно узнать лицо по прошествии двадцати пяти лет — если только Мартин не сводил с него глаз на протяжении всего процесса. Должно быть, оно произвело на восприимчивого юношу неизгладимое впечатление. По крайней мере, достаточно сильное, чтобы вспомнить его в бреду. Он, видимо, верил, что одно из склонившихся к нему лиц в эти редкие минуты просветления принадлежит Ирмгард Гробель. Но предположим — только предположим, — что он прав. Если он сказал об этом матери, то мог сказать и сиделке или проговориться в бреду. Но какую пользу из этого могла извлечь для себя Хитер Пирс?

— Кому еще вы говорили об этом? — осторожно шепнул он ей на ухо.

— Никому. Никому не говорила. Зачем?

Еще один резкий разворот. И еще один. Отлично. Бурные аплодисменты. Мастерсои крепче прижал партнершу к себе и с угрозой сквозь улыбку хрипло прошептал:

— Ну, кому? Вы наверняка кому-то сказали.

— С чего вы взяли?

— С того, что вы — женщина.

Этот довод оказался на редкость удачным. Упрямое выражение лица миссис Деттинджер смягчилось. Несколько мгновений она смотрела па него снизу вверх, затем кокетливо захлопала намазанными тушью ресницами. Бог ты мой, да она никак собирается флиртовать!

— Ну да… кажется, я сказала одному человеку.

— Черт, я и так это знаю. Я спрашиваю — кому?

И снова она бросила на него умоляющий, исполненный коровьей покорности взгляд. Она, видимо, решила порадовать своего виртуозного партнера. По какой-то причине, возможно из-за выпитого джипа или же эйфории танца, ее упрямство иссякло. И теперь все должно было пойти как по маслу.

— Я сказала об этом мистеру Куртни-Бригсу, хирургу Мартина. Я считала, что поступаю правильно.

— Когда?

— В среду. Я имею в виду среду на прошлой педеле. Я была у него в приемной на Уинпол-стрит. Он уехал из больницы в пятницу, когда умер Мартин, поэтому я не могла встретиться с ним раньше. Он бывает там только по понедельникам, вторникам и пятницам.

— Он сам просил вас о встрече?

— О нет! Заступившая на смену старшая сестра сказала, что он будет рад побеседовать со мной, если я сочту это для себя полезным, и что я могу позвонить ему на Уиппол-стрит и договориться о встрече. Но тогда я не стала этого делать. Какая мне польза от разговора, если Мартин умер? Но потом он прислал мне счет. Крайне нетактично, подумалось мне. Сразу после смерти Мартина. Да еще на двести гиней! Я решила, что сумма просто чудовищная. Кроме того, Мартину он не помог. Поэтому я решила пойти к нему и рассказать о том, что мне известно. Как можно, чтобы в клинике работали такие женщины. Настоящие убийцы. И как после этого можно требовать такие деньги? Видите ли, мне прислали еще один счет из больницы за содержание Мартина, но он был ничто по сравнению с двумя сотнями гиней мистера Куртпи-Бригса.

Она говорила бессвязно, шепча слова в ухо Ма-стерсону при каждой подходящей возможности, но при этом не сбивалась ни с дыхания, ни с такта. У нее на все хватало энергии. А вот Мастерсон уже начал выдыхаться. Еще один проход с вращением партнерши, переходящий в dore и заканчивающийся променадом щека к щеке. А эта чертова кукла ни разу не сбилась с шага. Да, старушка здорово вышколена, даже если ей недостает природной грации и изящества.

— Значит, вы понадеялись, что он, в обмен на ваше сообщение, может урезать свой гонорар?

— Он не поверил мне. Говорил, что Мартин бредил и ошибался и что он готов поручиться за каждую из сестер. Однако снизил счет на пятьдесят фунтов.

Она сообщила об этом с мрачным удовлетворением. Мастерсон был удивлен. Даже если Куртни-Бригс поверил ее рассказу, то он не видел причины, по которой хирург должен был уменьшить свой гонорар. Он не отвечал за наем и подбор персонала, и ему не о чем было беспокоиться. Неужели он мог поверить этой истории? Ясно одно — он никому ничего не сказал, ни председателю совета клиники, ни Матроне. Возможно, это правда, что он мог поручиться за каждую из сестер, а скинув пятьдесят фунтов, просто хотел проявить великодушие и успокоить расстроенную женщину. Однако Куртни-Бригс не произвел на сержанта впечатление человека, способного поддаться шантажу или уступить хотя бы пенни из того, что он считал принадлежащим себе по праву.

Тут музыка оборвалась. Мастерсон победоносно улыбнулся миссис Деттинджер и повел ее к столику. Аплодисменты провожали их до тех пор, пока они не уселись на свои места, и оборвались лишь при появлении лоснящегося типа, который объявил следующий номер. Мастерсон оглянулся в поисках официанта и поманил его пальцем.

— Иу что ж, — обратился он к своей партнерше, — неплохо получилось, а? Если вы будете и дальше вести себя хорошо, то я, может, даже отвезу вас домой.

И он сдержал свое обещание. Они уехали довольно рано, однако квартиру на Бейкер-стрит он покинул, когда было уже далеко за полночь, К тому времени он убедился, что выведал у миссис Деттинджер все известные ей подробности. Когда они добрались до ее дома, она сделалась сентиментальной и слезливой, что явилось, решил он, результатом одержанного ею триумфа и выпитого джина. Весь остаток вечера он заботливо угощал ее, но не в таком количестве, чтобы напоить ее до чертиков, однако вполне достаточном, чтобы она оставалась податливой и болтливой. Их совместное возвращение стало сущим кошмаром, который еще более усугублялся насмешливыми взглядами бывалого таксиста, везшего их от танцевального зала до стоянки у Южного мола, и неодобрительной встречей портье в Сэвил-Меншс. По прибытии Мастерсону пришлось утешать и успокаивать миссис Деттипджер. Он сварил для нее черный кофе на невероятно запущенной кухне — на кухне неряхи, подумал он, — отыскав еще один повод для своей неприязни к этому чучелу, — и, передав ей чашку, принялся заверять ее, что, разумеется, он ее не оставит, что позвонит в следующую субботу и что теперь они будут постоянными партнерами. К полуночи сержант вытянул из нее все, что ему хотелось узнать о карьере Мартина Деттинджера и о его пребывании в клинике Джона Карпендера. О самой больнице она могла сообщить немногое. За ту неделю, что Мартин лежал там, она редко навещала его. А какая была бы от этого польза? Все равно она ничем не могла бы помочь мальчику. Большую часть времени он находился без сознания, а когда приходил в себя, едва узнавал ее. За исключением того случая, разумеется. Она-то надеялась, что он станет утешать ее, а он лишь смеялся каким-то странным смехом и говорил о Ирмгард Гробель. Он рассказывал о ней и раньше. Ей уже надоело слушать одно и то же. Умирая, он должен был подумать о матери. Ведь для нее было настоящим кошмаром сидеть рядом и наблюдать, как он умирает. А она такая чувствительная. Больницы всегда ее расстраивали. Нет, покойный мистер Деттипджер тоже не понимал, какой она была чувствительной натурой.

Похоже, бедный покойный мистер Деттинджер много чего не понимал, например, ее сексуальных запросов. Мастерсон слушал историю ее замужества без всякого интереса. Это была банальная история неудовлетворенной жены, подкаблучного мужа и несчастного, ранимого ребенка. Сержант не испытывал к ней пи малейшей жалости. Он не слишком интересовался людьми. Он подразделял их на две большие группы — на законопослушных граждан и на преступников, и та непрестанная война, которую он вел против последних, приносила ему личное удовлетворение. Но его интересовали факты. Ему было хороню известно, что если кто-то побывал на месте преступления, то там должны оставаться вещественные доказательства или, наоборот, что-то должно пропасть. А работа детектива именно в том и заключалась, чтобы отыскать эти доказательства. Он знал, что отпечатки пальцев еще никогда не лгали и что людям свойственно совершать опрометчивые, иррациональные поступки, виновны они или нет. Знал он и то, чего стоят факты в суде и что люди могут подвести. Он также знал, что мотивы могут быть совершенно непредсказуемыми, хотя был достаточно честен с самим собой, чтобы признавать причины своих собственных поступков. В тот самый момент, как он раздвинул ноги Джулии Пардоу и овладел ею, он сразу же понял, что этот акт, яростный и крайне экзальтированный, в каком-то смысле направлен против Делглиша. Хотя не смог бы объяснить почему. Он даже не стал бы пытаться это сделать. Тогда как в отношении девушки все было предельно ясно — это был преднамеренный акт его личного возмездия.

— Почему-то считается, что рядом с умирающим мальчиком должна находиться его мать. Но это так ужасно — сидеть рядом и слушать его жуткое дыхание, сначала еле слышное, потом страшно громкое. Разумеется, ои лежал в отдельной палате. Отсюда и счет. У него не было медицинской страховки. Должно быть, другим больным в отделении было слышно, как он дышит.

— Дыхание Чейна-Стока, — сказал Мастерсон. — Оно появляется перед самой смертью.

— Они должны были с этим что-то сделать. Меня это безумно расстраивало. Эта сиделка, что все время находилась рядом, должна была что-то предпринять. Ну хоть что-то. Думаю, она выполняла свои обязанности, но на меня ей было наплевать. В конце концов, живым тоже необходимо хоть какое-то внимание. Чем она еще могла помочь Мартину?

— Это была сестра Пирс. Та, что умерла.

— Да, я помню, вы говорили мне. Значит, она тоже умерла. Я только и слышу, что о смерти. Она словно преследует меня. Как вы назвали такое дыхание?

— Чейна-Стока. Оно является признаком того, что человек вот-вот умрет.

— Им следовало что-то предпринять. И она тоже так дышала перед смертью?

— Нет, она кричала. Ей влили в пищевод дезинфицирующий раствор, который выжег ей все внутренности.

— Не желаю ничего об этом слышать! Не хочу больше этого слушать! Поговорите со мной о танцах. Ведь вы придете в следующую субботу, да?

И она завела ту же пластинку. Ему это надоело; он почувствовал усталость и, наконец, даже страх. Ощущение триумфа от того, что он добился желаемого, угасло; теперь остались лишь раздражение и неприязнь. Слушая ее болтовню, ои прокручивал в своем воображении сцеиу жестокого убийства. Несложно представить, как случаются подобные вещи. Подходящая кочерга. И это глупое лицо превращается в кровавое месиво. Удар за ударом. И еще. Дробятся кости. Потом хлещет кровь. Настоящий оргазм ненависти. Представляя себе все это, сержант обнаружил, что начал тяжело дышать. Ласково взяв женщину за руку, он сказал:

— Да. Я снова приду. Да. Да.

Сейчас рука была сухой и горячей. Наверное, ее лихорадило. Накрашенные ногти были неаккуратно подстрижены. На тыльной стороне руки вздулись синеватые вены. Мастерсон осторожно провел пальцем по бурому старческому пятну на коже.

Вскоре после двенадцати речь миссис Деттинджер стала неразборчивой, голова упала на грудь, и Мастерсон увидел, что она заснула. Подождав немного, он высвободил руку и на цыпочках вышел из комнаты. На переодевание ушло всего пара минут. Затем он, так же на цыпочках, прошел в ванную комнату и вымыл лицо и руки, касавшиеся ее. Потом еще и еще раз. Наконец, тихо, словно боясь разбудить ее, он закрыл за собой дверь, покинул квартиру и вышел в ночь.