1

Медсестры, что жили при больнице, и студентки из Найтингейл-Хаус в столовой при школе только завтракали и в полдень пили чай. На ленч и обед они шли в столовую самообслуживания, где в казенной и шумной обстановке обедал весь больничный персонал, за исключением врачей-консультантов. Там постоянно предлагался широкий выбор питательных, хорошо приготовленных блюд с учетом зарплаты государственных служащих и вкусов нескольких сотен человек, отличающихся друг от друга своими религиозными или диетическими ограничениями. В составлении меню повара строго руководствовались определенными принципами, в частности, в те дни, когда на операционный стол попадал урологический больной, печенка и почки по понятным любому соображениям из меню исключались.

Система самообслуживания вводилась в больнице Джона Карпепдера при упорном сопротивлении всех категорий работающего персонала. Восемь лет назад здесь были отдельные столовые для медсестер и учащихся, одна — для администрации и специалистов и маленький зал для привратников и мастеровых. Это устраивало всех, поскольку создавало подобающее различие между категориями и обеспечивало людям сносную тишину и возможность пообедать в компании тех, с кем они предпочитают. Но теперь только старший медицинский персонал наслаждался спокойствием и уединением в собственной столовой.

Эта привилегия, ревниво охраняемая, находилась под непрестанными атаками со стороны Министерства финансового контроля, государственных советников по вопросам общественного питания и экспертов по изучению труда, которые, вооружившись данными статистики расходов, без труда доказывали, что такая система неэкономична. Но пока докторам удавалось побеждать их. Их самым сильным аргументом была необходимость обсуждать вопросы здоровья пациентов втайне. Этот довод, предполагающий, что они продолжают работать даже во время приема пищи, со стороны официальных организаций встречал некоторый скептицизм, но им не удавалось его опровергнуть. Стоило им попытаться издали завести речь о необходимых изменениях в системе больничного питания, и доктора, как тяжелую артиллерию, неизменно и без промедления выдвигали на первый план необходимость строжайшей конфиденциальности по отношению к своим пациентам, и перед этим мистическим доводом сдавались даже аудиторы государственного казначейства. Позицию докторов значительно усиливала поддержка Матроны. Мисс Тейлор не скрывала, что считает в высшей степени оправданным, чтобы старший медицинский состав продолжал пользоваться отдельной столовой. А влияние мисс Тейлор на председателя комитета управления больницей было таким очевидными и давно существующим фактом, что об этом уже устали сплетничать. Сэр Маркус Коухен был богатым и представительным вдовцом, и все очень удивлялись тому, что они с Матроной до сих пор не поженились, все сходились на том, что этого не происходит либо из-за нежелания сэра Маркуса — известного Деятеля местного еврейского общества — женитья на женщине неиудейской веры, либо потому, что мисс Тейлор, преданная своему призванию, решила никогда не выходить замуж.

Но степень влияния мисс Тейлор па председателя комитета, а следовательно, и на сам комитет была очень высока. Все знали, что это особенно раздражает мистера Куртни-Бригса, поскольку значительно ограничивает его собственное влияние на сэра Маркуса. Но что касается отдельной столовой для врачей-консультантов, его мнение было принято во внимание и оказалось решающим.

И хотя всему остальному персоналу больницы приходилось обедать в огромном общем помещении, их права на некоторую интимность общения были по возможности соблюдены. Иерархическое разделение больничного общества продолжало уважаться. Просторное помещение общей столовой разделялось на небольшие закутки деревянными решетчатыми перегородками, увитыми растениями, и каждый из этих «кабинетов» создавал ата мосферу маленькой личной столовой.

Сестра Рольф взяла себе камбалу с жареным картофелем, принесла свой поднос на столик, за которым последние восемь лет обедала с сестрой Брамфет и сестрой Гиринг, и оглядела шумное скопище обитателей этого странного мира. В алькове у самого входа галдела кучка лаборантов в закапанных разными химикатами халатах. Рядом с ними устроился старый Флеминг, фармацевт амбулатории, с желтыми от никотина пальцами, которыми он скатывал шарики из хлеба. За соседним столиком щебетали четыре подруги-стенографйстки в голубых халатах. Мисс Райт, старшая секретарша, работавшая в госпитале уже двадцать лет, как всегда, торопливо и неразборчиво поглощала пищу, спеша вернуться к ожидающей ее пишущей машинке. Отделенная от ее стола перегородкой, уютно устроилась группка специалистов — мисс Банион, главный рентгенолог, миссис Нетерн, заведующая социальной работой, и два физиотерапевта; старательно охраняя свой статус неспешной и деловитой беседой на профессиональные темы, они демонстрировали безразличие к потребляемой пище и выбору столика, отодвинутого как можно дальше от легкомысленной канцелярской молодежи,

И о чем же все они думали? Возможно, о Фоллон. В больнице все, от главного консультанта до горничной, знали, что уже вторая студентка умерла при загадочных обстоятельствах и что здесь находятся полицейские из Скотленд-Ярда. Скорее всего, смерть Фоллон была предметом обсуждения за каждым столиком. Но это не мешало людям расправляться с ленчем и продолжать работать. Работы у всех было по горло, да и других неотложных забот у каждого хоть отбавляй; к тому же жизнь больницы ежедневно порождала все новые, свежие темы для сплетен и разговоров. И не потому, что жизнь должна продолжаться; в больницах это присловье имело свой, особый смысл. Жизнь действительно продолжалась, подталкиваемая настойчивым движением от рождения к смерти. Поступали все новые больные; машины «Скорой помощи» ежедневно привозили пострадавших; список операционных больных постоянно пополнялся; покойники выносились в морг, выздоровевшие выписывались, и на их место тут же укладывались новые пациенты. Смерть, даже внезапная и неожиданная, была более знакома этим беззаботным юным студенткам, чем даже самым опытным старшим детективам. И ее способность потрясать душу имеет свой предел. Или вы смиряетесь со смертью в первый год учебы или работы, или вам приходится отказаться от профессии медсестры. Но убийство! Это другое дело. Даже в нашем жестоком мире убийство сохраняет свое жуткое и первобытное свойство вызывать потрясение. Но сколько же именно людей в больнице на самом деле полагает, что Пирс и Фоллон были убиты? Только одного присутствия здесь восходящей звезды Скотленд-Ярда и его свиты было недостаточно, чтобы люди поверили в такое исключительное явление. Было множество других объяснений смерти девушек, более простых и более правдоподобных, чем убийство. Право Делглиша считать это убийством; поди-ка докажи это!

Сестра Рольф склонилась над тарелкой и начала лениво разламывать вилкой камбалу на кусочки. Она не чувствовала особого голода. Тяжелый запах пищи, висящий в воздухе, отбивал аппетит. Постоянный многоголосый гомон, в котором тонули отдельные звуки, оглушал и утомлял.

Рядом с Рольф, аккуратно подвернув подол своего плаща и бросив к ногам бесформенную поношенную сумку, которая повсюду сопровождала ее, сестра Брамфет с такой воинственной энергией поглощала отварную треску с гарниром из вареных овощей, как будто ее возмущала необходимость тратить время на прием пищи и она вымещала на ней свое раздражение. Сестра Брамфет постоянно брала отварную треску, и Рольф внезапно почувствовала, что не сможет перенести больше ни одного ленча, глядя на яростно расправляющуюся с треской коллегу.

Она напомнила себе, что в се власти прекратить свои мучения. Она могла бы пересесть, если бы только не это проклятое безволие, которое превращало простой акт перенесения своего подноса на другой столик в катастрофический и неисправимый поступок. Слева от нее сестра Гиринг ковырялась в тушеном мясе и резала па аккуратные кусочки цветную капусту. Когда она наконец приступила к процессу еды, она, как проголодавшаяся школьница, начала торопливо запихивать в себя пищу. Но этому обязательно предшествовали жеманные и придирчивые приготовления. Сестра Рольф не раз едва удерживалась, чтобы не прикрикнуть: «Бога ради, Гиринг, прекратите эту противную возню и ешьте, наконец!» Когда-нибудь она все-таки не смолчит. А значит, в ее лице еще одну пожилую медсестру объявят «невозможной и, по-видимому, стареющей».

Она обдумывала идею жить вне больницы. Это не запрещалось, и она вполне могла себе позволить купить квартиру или даже маленький домик, что было бы хорошим вложением средств перед пенсией. Но Джулия Пардоу отвергла эту идею несколькими небрежными убийственными замечаниями, которые она бросила как холодную гальку в глубокий омут ее надежд и планов. Сестра Рольф часто вспоминала ее высокий, детский голосок.

— Переехать! Зачем вам это делать? Мы не сможем тогда так часто видеться.

— Почему же, Джулия? Сможем, да еще в гораздо более интимной обстановке, и не нужно будет рисковать и исхитряться. Это будет приятный, уютный домик, он вам понравится.

— Но я уже не смогу так просто, как теперь, проскользнуть к вам, когда почувствую, что мне это нужно.

Когда она почувствует, что ей это нужно? Нужно — что? Сестра Рольф отчаянно отмахивалась от назойливого вопроса, на который никогда не решалась ответить себе.

Она понимала природу своей проблемы, в конце концов, в ней не было ничего исключительного. В любых взаимоотношениях всегда есть тот, кто любит, и другой, который разрешает себя любить. Едва ли здесь можно было установить жесткую регламентацию; от каждого по способностям, каждому по потребностям. Но разве это эгоистично или самонадеянно — рассчитывать на то, что тот, кому приносится дар любви, знает ему цену; что она не растрачивает свою любовь на неразборчивую и вероломную плутовку, которая получает наслаждение везде, где только возможно? Она сказала:

— Вы сможете приходить два-три раза в неделю или еще чаще. Я буду жить не очень далеко.

— О, не знаю, как у меня это получится. Не понимаю, зачем вам возиться с домом? Вам и здесь прекрасно.

Сестра Рольф подумала: «Но мне здесь не прекрасно. Здесь меня все раздражает. Не только тяжелобольные пациенты становятся раздражительными. Это случилось и со мной. Я не люблю и презираю большинство людей, с которыми мне приходится работать. Даже работа теряет для меня свою привлекательность. С каждым новым набором учащихся они оказываются все более ограниченными и менее образованными. Я уже больше не уверена в ценности того, что делаю».

У кассы раздался грохот. Одна из уборщиц уронила поднос с грязной посудой. Невольно взглянув в ту сторону, сестра Рольф увидела только что вошедшего детектива, который встал со своим подносом в конец очереди. Она наблюдала за высоким человеком, не обращавшим внимания на болтающих в длинной очереди студенток, пока он медленно продвигался вперед, между хозяйственником и ученицей акушерки. Он поставил на поднос тарелку с кусочком масла и хлебом и ждал, пока раздатчица выдаст ему заказанное блюдо. Она удивилась, увидев его здесь. Ей не приходило в голову, что он решит прийти на леич в больничную столовую, и при этом один. Она следила, как он добрался до конца, передал контролеру свой чек и повернулся, оглядывая зал в поисках свободного места. Он выглядел совершенно непринужденным, как будто не осознавал, что его окружает чуждый, незнакомый ему мир. Она подумала, что этот мужчина наверняка чувствует себя уютно в любой компании, поскольку защищен своим внутренним миром, обладает тем сокровенным достоинством и самоуважением, которые и есть основа счастья. Вдруг она ощутила прилив жадного интереса к его внутреннему миру, но, возмущенная этим, она снова низко склонилась над тарелкой. Наверное, женщины находили интересным его удлиненное худое лицо, одновременно надменное и чувствительное. Пожалуй, для его профессии это одно из преимуществ, и, будучи мужчиной, он, вероятно, частенько пускал его в ход. Несомненно, одной из причин, по которой ему поручили расследование этого дела, была его привлекательность. Если заурядный Бил Бейли ничего не смог сделать, пусть попробует свои силы восходящая звезда Скотленд-Ярда. Когда в больнице в качестве подозреваемых полно женщин, да в придачу к ним три старые девы, уж он-то не упустит возможность применить свои чары. Что ж, удачи ему!

Но за столиком она оказалась не единственной, кто заметил его появление. Она скорее почувствовала, чем увидела, как сестра Гиринг выпрямилась и сказала:

— Ну и ну! Красавец сыщик! Лучше ему поесть с нами, а не то он окажется в компании с этими болтушками. Кто-то же должен помочь бедняге сориентироваться.

А теперь, подумала сестра Рольф, она бросит на него свой кокетливый, зазывный взгляд, и мы будем вынуждены терпеть его до конца ленча. Знаменитый взгляд был приведен в действие, и приглашение было принято. Невозмутимый Делглиш пробрался со своим подносом через толчею в зале и подошел к их столику. Сестра Гирипг сказала:

— А куда вы дели своего красавца сержанта? Я думала, полицейские всегда ходят парами, как монахини.

— Мой красавец сержант изучает отчеты и уничтожает сандвичи с пивом, в то время как я воспользовался преимуществом старшего по чину, чтобы оказаться в вашем прелестном обществе. Этот стул занят?

Сестра Гиринг придвинулась со своим стулом поближе к Брамфет и улыбнулась ему:

— Пожалуйста, присаживайтесь.

2

Делглиш уселся, прекрасно понимая, что сестре Гиринг приятно видеть его здесь, что сестра Рольф этим недовольна и что сестре Брамфет, которая приветствовала его появление коротким кивком, его общество безразлично. Без улыбки взглянув на него, сестра Рольф обратилась к сестре Гиринг:

—Не думай, что мистер Делглиш присоединился к нам из-за твоих прекрасных глазок. Старший инспектор рассчитывает выудить из нас информацию, пока будет уничтожать свое мясо.

Сестра Гиринг захихикала:

— Дорогая моя, что толку меня предупреждать! Когда такой интересный мужчина пожелает выманить у меня какие-то сведения, я ничего не смогу утаить. Лично я не могла бы совершить убийство, у меня на это просто не хватит ума. Не хочу сказать, что у кого-то его хватило — ну, чтобы совершить убийство, я имею в виду. Но лучше на время еды оставить неприятные темы. Меня уже допросили с пристрастием, верно, инспектор?

Делглиш положил приборы около тарелки и, откинувшись на стуле, поставил поднос на ближайший освободившийся столик, не утруждая себя вставанием. Он сказал:

— По-моему, здешняя публика восприняла смерть Фоллон довольно спокойно.

Сестра Рольф пожала плечами:

— А вы думали, что все оденутся в траур, будут говорить шепотом и откажутся от еды? Работа должна продолжаться. Во всяком случае, ее мало кто знал, а Пирс — и того меньше.

— И мало кто ее любил, — сказал Делглиш.

— Нет, не думаю, что ее вообще любили. Она была слишком большой фарисейкой, слишком погружена в религиозность.

— Если это можно назвать религиозностью, — вставила сестра Гиринг.

— У меня другие представления о религии. «Nil nisi»3 и все такое, но эта девушка была ограниченной и страшной педанткой. Ее всегда больше волновали проступки и недостатки других, чем свои. Поэтому остальные девушки ее и не любили. Они уважают истинные религиозные убеждения, Я нахожу, что этой точки зрения придерживается большинство людей. Но никто не любит, когда за ними шпионят.

— А она за ними шпионила? — спросил Делглиш.

Казалось, сестра Гиринг пожалела о сказанном.

— Ну, это, наверное, слишком сильно сказано. Но если в группе что-нибудь происходило, можно было поклясться, что Пирс об этом знает. И обычно она стремилась донести это до властей. Как всегда, конечно, из самых лучших побуждений.

Сестра Рольф сухо сказала:

— У нее было обыкновение совать нос в дела других людей ради их пользы. Это не способствует популярности.

Сестра Гиринг отодвинула тарелку, положила на блюдечко кусок торта с черносливом и начала тщательно, словно делала хирургическую операцию, извлекать из фруктов косточки. Она сказала:

—Впрочем, она была неплохой медсестрой. На Пирс можно было положиться. И пациенты, кажется, ее любили. Наверное, они находили утешение в ее религиозности.

Сестра Брамфет подняла голову и заговорила в первый раз:

— Вы не можете судить о том, какой она была медсестрой. И Рольф тоже. Вы видели девушек только в школе. В палатах их видела я.

— Я тоже видела их за работой в палатах. Если помните, я клинический инспектор. Это моя работа — учить их ухаживать за больными.

Сестра Брамфет упрямо возразила:

—Каждый студент, направленный в мою палату, обучается мной, как вы знаете. Медсестры других палат могут приглашать клинического инструктора, если им это нравится. Но в частных палатах студентами занимаюсь я. И я предпочитаю делать это сама, когда вижу, какие странные теории вы вбиваете им в головы. И кстати, я случайно узнала — мне сказала об этом Пирс, — что вы приходили в мою палату седьмого января, когда я была выходная, и проводили там занятия. В будущем, пожалуйста, спрашивайте у меня разрешение, прежде чем использовать моих пациентов в качестве учебного материала.

Сестра Гиринг вспыхнула. Она попыталась рассмеяться, но ее смех звучал принужденно. Она взглянула на сестру Рольф, словно ища у нее поддержки, но та не поднимала глаз от тарелки. Затем враждебно и скорее как ребенок, решивший оставить за собой последнее слово, она вдруг выпалила:

— Когда Пирс была в твоей палате, там произошло что-то, сильно расстроившее ее.

Сестра Брамфет яростно сверкнула на нее глазами:

— В моей палате?! В моей палате ее ничего не могло расстроить!

Это твердое заявление подразумевало, что ни одна студентка, достойная упоминания по имени, не могла быть расстроена ничем, что происходит в платной палате; даже мысль об этом недопустима, раз за палату отвечает сестра Брамфет.

Сестра Гиринг пожала плечами:

— И все-таки что-то вывело ее из равновесия. Возможно, это было нечто, не имеющее отношения к больнице, но никто не поверит, что бедняжка Пирс была как-то связана с внешним миром. Это было в среду па той неделе, перед тем как девушки начали заниматься. Я зашла в часовню сразу после чая, чтобы заняться цветами — поэтому я и запомнила, какой это был день, — и она сидела там одна. Не стояла на коленях и не молилась, а просто сидела. Ну, я сделала то, зачем пришла, и вышла, не заговорив с ней. В конце концов, ведь часовня открыта для отдыха и размышлений, и какое мне дело, если у одной из студенток появилось желапие уединиться для раздумий. Но когда я вернулась туда почти через три часа, спохватившись, что забыла на алтаре ножницы, она все еще сидела там, совершенно тихо и на том же месте. Ну, серьезные размышления — дело неплохое, но четыре часа — это уж слишком. Думаю, девушка даже не ужинала. К тому же она выглядела очень бледной, поэтому я подошла к ней и спросила, все ли у нее в порядке и не могу ли я чем-нибудь помочь ей. Она ответила, даже не взглянув па меня:

— Нет, спасибо, сестра. Меня кое-что очень беспокоит, так что мне нужно очень тщательно это обдумать. Я пришла сюда за помощью, но не от вас.

В первый раз сестра Рольф развеселилась:

— Вот ядовитая тварь! Полагаю, она имела в виду, что пришла просить помощи у более высших сил, чем клинический инструктор.

— Она хотела сказать — занимайся своими делами, и я не стала настаивать.

Сестра Брамфет, словно чувствуя необходимость объяснить присутствие своей коллеги в часовне, сказала:

— У сестры Гирииг удивительный талант к составлению букетов и вообще любых украшений из цветов. Вот Матрона и попросила ее заниматься часовней. Она проверяет цветы каждую среду и пятницу. И она очаровательно украшает нашу гостиную для традиционного обеда медсестер, который устраивается каждый год.

Сестра Гирииг удивленно посмотрела на нее, затем рассмеялась:

— Ну да, хотя сама Мейвис не такая уж значительная личность. Но спасибо за комплимент.

Наступило молчание. Делглиш занялся едой, нисколько не смущенный паузой, он и не собирался помочь дамам, предложив новую тему для разговора. Но сестра Гиринг сочла молчание в присутствии постороннего неприличным и с искусственным оживлением сказала:

— Как видно из протокола, комитет управления больницей согласился ввести предложения комитета Сомон. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Наверное, это означает, что Матрона станет главой службы медсестер всех больниц в нашем округе. Главный медсестринский инспектор! Для нее это будет большим событием, но интересно, как это воспримет Куртни-Бригс. Если бы это зависело от него, Матрона получила бы меньше власти, но никак не больше. Она для него и так уже как бельмо на глазу.

Сестра Брамфет сказала:

— Пора уже что-то делать, чтобы помочь психиатрическим больницам и тем, что занимаются старческими болезнями. Но не знаю, почему они хотят изменить название должности. Если звание Матроны подходило для Флоренс Найтингейл, то оно подходит и для Мэри Тейлор. Не думаю, чтобы она очень хотела называться главным медсестринским инспектором, это звучит слишком похоже на армейское звание. Смешно!

Сестра Рольф пожала худенькими плечиками:

— Только не думайте, что я испытываю восторг по поводу отчета Сомон. Я вообще начинаю задумываться, что происходит с сестринской работой. Каждый отчет и рекомендация словно отодвигает нас от постели больного. У нас есть диетологи, чтобы следить за питанием больных; физиотерапевты, чтобы заниматься с ними упражнениями; социальные медицинские работники, чтобы выслушивать их жалобы; палатные санитарки, чтобы оправлять постели; лаборанты, которые берут кровь; секретари, которые украшают палаты цветами и ведут переговоры с родственниками; помощники в операционной, чтобы подавать хирургу инструменты. Если мы не проявим бдительности, то скоро нам придется заниматься тем, что остается после того, когда все специалисты разберут себе дела. А теперь у пас уже появился отчет Сомон со всеми этими рассуждениями насчет первого, второго и третьего уровня управления. Управления чем? Уж слишком часто и не к месту употребляется технический жаргон. Спросите себя, каковы сегодня функции медсестры. И чему, собственно, мы пытаемся научить девушек?

Сестра Брамфет сказала:

— Безоговорочно выполнять приказания и быть преданными своим руководителям. Послушание и верность. Научите этому студентку, и из нее получится прекрасная сестра.

Она с такой яростью разрезала пополам картофелину, что нож лязгнул по тарелке. Сестра Гиринг засмеялась:

— Брамфет, вы отстали на целых двадцать лет. Этого было достаточно для нашего поколения, а сейчас эти девочки, прежде чем выполнить наше распоряжение, задаются вопросом, насколько оно оправданно и что такого сделали старшие, чтобы заслужить их уважение. В целом это неплохо. А иначе как можно рассчитывать привлечь к сестринскому делу умных девушек, если относиться к ним как к слабоумным? Мы должны поощрять их желание спрашивать об установленных процедурах, даже время от времени отвечать им.

Сестра Брамфет поглядела на нее с таким выражением, что было ясно: лично она готова обойтись и без умников, раз уж они позволяют себе такое пренебрежение к старшим.

—Интеллект — это еще не самое главное. В этом состоит проблема нашего времени, потому что люди считают интеллект единственным необходимым качеством человека.

Сестра Рольф сказала:

— Дайте мне смышленую девушку, и я сделаю из нее отличную медсестру — не важно, есть у нее к этому призвание или нет. Возьмите, например, глупых. Они будут льстить вашему самолюбию, но из них никогда не выйдет хорошей квалифицированной специалистки.

Говоря это, она смотрела на сестру Брамфет, и в ее голосе слышалось явное презрение. Делглиш опустил глаза в тарелку и притворился, что тщательно отделяет от говядины прожилки жира.