1

Ровно за три месяца до убийства в Мартингейле миссис Макси устроила прием. Спустя годы, когда судебный процесс почти стерся в памяти – остались лишь скан­дальные подробности да заголовки на по­желтевших газетных страницах, которыми застилали полки в кухонном буфете, – Элеонора Макси вспомнила тот весенний вечер как первый эпизод трагедии. Па­мять, капризная и своевольная, воскре­шала картину ничем не примечательного ужина, окутывая ее аурой дурных пред­чувствий и тревоги. Теперь, в ретроспек­тиве, он казался ритуальной встречей под одной крышей жертвы и подозреваемых. Прологом к сцене убийства. На самом деле на ужине присутствовали не все подозре­ваемые. Во-первых, Феликс Херн в тот уик-энд не был в Мартингейле. Но в во­ображении Элеоноры Макси он тоже си­дел за столом, следя насмешливым и пыт­ливым взглядом за гримасами и ужимка­ми входящих в роль актеров.

Конечно же, вечер был заурядным и скуч­ным. Трое гостей – доктор Эппс, вика­рий и мисс Лидделл, смотрительница приюта св. Марии для девочек, – слишком часто сиживали за одним столом, чтобы ждать друг от друга чего-нибудь новенького или испы­тывать от подобного соседства особый вос­торг. Кэтрин Бауэрз была непривычно мол­чалива, а Стивен Макси и его сестра Де­бора Рискоу с трудом сдерживали раздра­жение: Стивен не приезжал домой из сво­ей больницы больше месяца, и пожалуй­ста – именно в этот день устроили прием. Миссис Макси только что взяла в горнич­ные мать-одиночку из приюта мисс Лид­делл, и девушка первый раз прислуживала гостям. Но напряжение, сковавшее всех уча­стников трапезы, вряд ли было вызвано при­сутствием Салли Джапп, ставившей блюда перед миссис Макси и убиравшей тарелки с завидной сноровкой, которую отметила не без удовлетворения мисс Лидделл.

Судя по всему, по крайней мере, один гость был безмятежно счастлив. Бернард Хинкс, викарий Чадфлита, был холостя­ком, и любая возможность увильнуть от сытной, но неудобоваримой стряпни сво­ей сестрицы, которая вела его хозяйство, – она-то никогда не разъезжала по гостям! – оборачивалась для него истинным праздником, так что ему было не до светской болтовни. Милый, приятный мужчина, он казался старше своих пятидесяти четырех лет, слыл нерешительным и робким во всех вопросах, за исключением веры. Теология была его главной, практически единственной стра­стью, случалось, правда, прихожане не всегда понимали его проповедей, хотя принима­ли их восторженно и считали, что он шиб­ко умный, оттого и говорит непонятно. Однако в деревне знали, что священник никому не отказывает ни в помощи, ни в совете, и если предыдущий был малость туповат, то на теперешнего можно было по­ложиться.

Для доктора Чарлза Эппса ужин озна­чал отличную еду, общество очарователь­ных женщин, с которыми можно поболтать, и передышку от его нудной деревенской практики. Он овдовел, жил уже тридцать лет в Чадфлите, досконально знал почти всех своих пациентов и мог без ошибки сказать, кому грозит смерть, а кому нет. Он был уверен, что нет на свете такого врача, ко­торый способен повлиять на исход болез­ни, что мудрость состоит как раз в том, чтобы знать, когда твоя смерть причинит ближним твоим как можно меньше хлопот, а тебе – печали, считал также, что новейшие достижения медицины продлевают жизнь больному лишь на несколько никому не нуж­ных месяцев к вящей славе того, кто его лечит. И все-таки он был совсем не глуп и обладал куда большими познаниями, чем полагал Стивен Макси, и совсем немного его пациентов предстали перед неизбежным концом раньше предписанного им часа. Он дважды принимал роды у миссис Макси, был домашним доктором и другом ее мужа, впрочем, Саймон Макси не мог долее под­держивать эту дружбу и ценить ее – он по­мутился в уме. Сейчас доктор сидел за столом семейства Макси и поддевал вилкой суфле из цыпленка с видом человека, который заслужил честным трудом свой ужин и не намерен поддаваться настроению прочих.

– Так вы взяли Салли Джапп с ребен­ком, Элеонора? – Доктору Эппсу никог­да не возбранялось формулировать очевид­ное. – Милые создания эти обе крошки. Да и вам стало повеселее – снова малыш в доме.

– Хочется надеяться, что и Марта так считает, – сказала сухо миссис Макси. – Ей, конечно, без помощницы не обойтись, но она такой консерватор. Эта ситуация может оказаться ей не по душе.

– Да справится она с ней. Моральные соображения отступят, все же на кухне по­явилась лишняя пара рабочих рук. – Душевные колебания Марты Балтитафт не очень, видно, волновали доктора, что он и под­твердил взмахом короткопалой руки. – Очень скоро она в младенце души чаять не будет. Джимми прелестный ребенок, какое кому дело, кто его отец.

В этот момент мисс Лидделл сочла не­обходимым довести до слушателей свое мнение умудренного опытом человека.

– Не думаю, доктор, что нам следует с такой легкостью относиться к этому яв­лению. Естественно, мы, христиане, должны быть милосердны, – при этих словах мисс Лидделл чуть заметно поклонилась в сто­рону священника в знак того, что не за­бывает, среди них – специалист в этой об­ласти, и она приносит извинения, что втор­гается в нее, – но не могу отделаться от мысли: общество в целом слишком снис­ходительно к этим девицам. Моральные нормы в нашем обществе будут неуклонно падать, если к таким детям относиться с большей заботой, чем к рожденным в лоне семьи. А это уже имеет место! Бедные, достойные всяческого уважения матери не видят и по­ловины заботы и ласки, которыми мы ода­риваем этих девчонок!

Она обвела взглядом сидящих за столом, побагровела и с новым рвением принялась за еду. Ну и что с того, что она их огорошила? Это надо было сказать. Ее святой долг. Она посмотрела на священника, ища поддержки, но мистер Хинкс, озадаченно взглянув на нее, снова занялся едой. «Уж больно святой отец усердствует над тарел­кой», – с раздражением подумала мисс Лидделл, оставшись без союзника. Но тут она услышала голос Стивена Макси:

– Да, эти дети, без сомнения, ничем не отличаются ото всех остальных, разве что мы больше перед ними в долгу. Я тоже не считаю, что их матери такие уж замечатель­ные. Но в конце концов, много ли най­дется людей, соблюдающих законы мора­ли, за нарушение которых они презирают этих девиц?!

– Очень много, доктор Макси, уверяю вас. – Мисс Лидделл по роду своей про­фессии не привыкла, чтобы ей перечили младшие. Стивен Макси, может, обеща­ющий молодой хирург, но это вовсе не значит, что он специалист по оступившимся деви­цам. – Да мне страшно подумать, что мер­зости, о которых мне приходится слышать по долгу службы, – в порядке вещей для современной молодежи.

– Поскольку я представитель современной молодежи, поверьте мне, мы частенько по­зволяем себе презирать тех, кто просто по­пал в беду. Эта девушка, по-моему, ведет себя совершенно нормально и достойна ува­жения.

– Да, она тихая, у нее прекрасные ма­неры. К тому же достаточно образованна. Закончила классическую[1] школу! Я бы и по­мыслить не смела рекомендовать ее вашей матушке, если бы она не была самой бе­зупречной воспитанницей приюта святой Ма­рии. Она сирота, ее воспитала тетка, но, надеюсь, эта подробность не разжалобит вас. Салли предстоит потрудиться, чтобы исполь­зовать выпавший ей шанс. Прошлое поза­ди и забыто навсегда.

– Должно быть, нелегко забыть прошлое, когда оно оставляет о себе столь осязаемое напоминание, – сказала Дебора Рискоу.

Доктора Эппса утомлял этот разговор, у него грозило испортиться настроение и, может, даже пищеварение, потому он по­спешил внести свою лепту. Отчего, к со­жалению, собеседники еще более разош­лись во мнениях.

– Она хорошая мать и славная женщи­на. Может, повстречает еще парня и вый­дет замуж. Самое лучшее. Не нравятся мне такие семьи – мать-одиночка и ребенок, слишком уж они замыкаются друг на дру­ге, и ничего путного из этого не выходит. Иногда мне кажется, – понимаю, мисс Лидделл, это звучит дико, – что самое луч­шее – отдавать этих малышей со дня рож­дения в нормальную семью.

– За ребенка несет ответственность его мать, – изрекла мисс Лидделл. – Ее долг растить его и заботиться о нем.

– Все шестнадцать лет, без отцовской помощи?

– У нас действует закон об установле­нии отцовства, доктор Макси, мы прибе­гаем к его помощи, когда можем. К сожа­лению, Салли заупрямилась, не сказала нам фамилии отца, так что мы бессильны.

– На несколько шиллингов теперь да­леко не уедешь. – Стивен Макси явно на­строился продолжать эту тему. – Думаю, Салли даже не платят пособие на ребенка.

– Мы живем в христианской стране, до­рогой мой брат, и расплата за грех – смерть, а не восемь шиллингов налогоплатель­щика.

Дебора произнесла эту фразу едва слышно, но мисс Лидделл услышала ее и поняла, что она предназначалась для нее. Миссис Макси почувствовала, что ей пора вмешаться. По крайней мере, двое из гостей полагали, что ей следовало сделать это раньше. Миссис Макси никогда ничего из-под своего конт­роля не выпускала.

– Я сейчас позову Салли, – сказала она, – давайте сменим тему. Рискую вызвать ваше недовольство, но хотела бы спросить вас о церковном празднике. Конечно, вам кажется, что я пригласила вас под каким-то надуманным предлогом, но мы на са­мом деле должны назначить дату.

Когда Салли появилась в столовой, раз­говор был столь скучным и мирным, что даже Кэтрин Бауэрз была довольна. На эту тему каждый мог разглагольствовать сколь­ко заблагорассудится.

Мисс Лидделл наблюдала, как Салли Джапп обходит стол. Можно было подумать, что беседа за ужином впервые возбудила в ней желание как следует разглядеть девуш­ку. Салли была очень тоненькая. Тяжелые золотисто-рыжие пряди волос, выбившие­ся из-под наколки, казались слишком тя­желой ношей для нежной головки. Руки еще детские, длинные, с острыми локтями, с красноватой кожей. Пухлые губы скромно поджаты, в зеленых глазах сосредоточенность. Ни с того ни с сего на мисс Лидделл на­катила волна умиления. Салли и впрямь прекрасно справляется со своими обязан­ностями, просто прекрасно! Она подняла глаза, чтобы перехватить взгляд девушки, одарить ее улыбкой одобрения и поддерж­ки. И встретила ответный взгляд. Секун­ды две они смотрели друг на друга. Потом мисс Лидделл вспыхнула и опустила гла­за. Нет, она ошиблась! Да как же Салли осмелилась так смотреть на нее! В смяте­нии и ужасе она пыталась понять, что ее поразило. Еще до того, как она изобрази­ла на своем лице это самое одобрение, она прочитала в глазах девушки не покорную благодарность, олицетворением которой Салли Джапп из приюта св. Марии всегда была, а веселое пренебрежение, намек на какую-то тайну и неприязнь, столь явную и силь­ную, что это просто пугало. Потом зеле­ные глаза потупились, и непонятная Сал­ли снова превратилась в послушную, по­корную Салли, самую любимую заблудшую овечку, пользующуюся особым благоволе­нием мисс Лидделл. Но тот момент не прошел бесследно. Мисс Лидделл просто дурно сделалось от мысли, озарившей ее. Ведь она дала Салли отличную рекомендацию. Де­вица вроде бы отвечала всем требованиям. Была, можно сказать, высокой пробы. Даже слишком хороша, чтобы батрачить в Мартингейле. Но назад ходу нет. Поздно ре­шать, мудро она поступила или глупо. Самый печальный исход – позорное возвращение Салли в приют. Впервые мисс Лидделл поняла, что, порекомендовав свою лучшую воспитанницу в Мартингейл, она навлек­ла на свою голову неприятности. Но ей не дано было предугадать их размеры, равно как и то, что венцом их станет убийство.

Кэтрин Бауэрз, приехавшая в Мартин­гейл на уик-энд, за столом помалкивала. Она была девушкой честной и искренней, и, когда поняла, что она на стороне мисс Лидделл, ей стало не по себе. Слов нет, Стивен весьма благородно и великодушно заступился за Салли и ее подруг по несчас­тью, да еще с такой страстью заступился, но Кэтрин он разозлил, вот так она начи­нала сердиться, когда ее друзья, не имев­шие отношения к медицине, разглагольство­вали о благородстве ее профессии. Роман­тика вещь прекрасная, но что толку от нее тем, кто носится с подкладными суднами или имеет дело с правонарушителями. Ее так и подмывало сказать это вслух, но при­сутствие Деборы, сидевшей напротив, ли­шало ее дара речи. Ужин, как и все не­удачные светские мероприятия, длился бес­конечно. «Ну как можно, – думала Кэт­рин, – так долго пить кофе, и пора бы уж мужчинам раскуривать трубки». Наконец все кончилось. Мисс Лидделл заспешила в свой приют, заметив, что ей спокойнее, когда мисс Поллак не остается слишком долго одна. Мистер Хинкс, пробормотав что-то о том, что ему надо подготовиться к завтрашней службе, растворился в весеннем воздухе, словно бесплотный дух. Дебора Макси и доктор Эппс безмятежно болтали о музы­ке, пристроившись у камина в гостиной. Кэтрин предпочла бы говорить о чем-ни­будь другом. Лучше телевизор поглядеть, но телевизор в Мартингейле только у Мар­ты в комнате. Если уж говорить, то о ме­дицине. Доктор Эппс, естественно, вос­кликнул бы: «Конечно вы ведь санитар­ка, мисс Бауэрз; повезло Стивену – ря­дом с ним человек, который живет теми же профессиональными интересами, что и он». Потом они втроем станут болтать, к ним подсядет Дебора, но на этот раз ей при­дется помалкивать – пусть знает, что муж­чины устали от хорошеньких бестолковых женщин, хотя они и в роскошных нарядах, и что Стивену на самом деле нужен едино­мышленник, коллега, способный беседо­вать с его друзьями толково, со знанием дела. То были заманчивые мечты, и, как большинство мечтаний, они не имели ни малейшего отношения к реальности. Кэт­рин сидела, протянув руки к тонким язычкам пламени в камине, и старалась выглядеть непринужденной, пока другие говорили о композиторе с каким-то нелепым именем Питер Уорлок; она о нем ничего не знала, вроде очень давно жил, но не помнила когда. Дебора, естественно, заявила, что не по­нимает его, но, как всегда, ее невежество выглядело милым. Потом завела с Кэтрин разговор (как поживает миссис Бауэрз, видите ли, ей интересно), до чего же высокомер­ная особа. Но тут, к счастью, вошла но­вая горничная сообщить доктору Эппсу, что у женщины с дальней фермы начались схват­ки. Доктор поднялся с явной неохотой, встряхнулся, словно лохматый пес, и рас­кланялся.

Кэтрин сделала последнюю попытку.

– Сложный случай, доктор? – спросила она бодро.

– Да нет, мисс Бауэрз. – Доктор Эппс обвел рассеянным взглядом гостиную в поисках своей сумки. – У нее уже трое. Милая жен­щина, хрупкая, просто ей легче, когда я подле нее. А почему – одному Господу из­вестно! Она может родить, как говорится, не моргнув глазом. Всего доброго, Элео­нора, благодарю за прекрасный ужин. Я собирался подняться к Саймону перед ухо­дом, но, если позволите, загляну завтра. Вам, верно, надо новую порцию снотвор­ного. Я захвачу с собой.

Он раскланялся и, тяжело ступая, на­правился в сопровождении миссис Макси в холл. Вскоре собравшиеся услышали, как на подъездной аллее взревел мотор его ма­шины. Эппс предпочитал маленькие быс­трые машинки, из которых выбирался с превеликим трудом, за рулем он смахивал на хитрого старого медведя, отправивше­гося на пирушку.

– Давайте пройдемся в конюшни, – пред­ложила Дебора, когда звук мотора замер вдали. – Посмотрим на Боукока и его ло­шадей. Конечно, если Кэтрин согласна прогуляться.

Кэтрин очень даже не прочь была прогу­ляться, но не с Деборой. Поразительно, почему Дебора не замечает или делает вид, что не замечает, что им со Стивеном хочется остаться вдвоем. Но уж если Стивен не объяснил ей, то Кэтрин тем более не станет это делать. Скорее бы им пожениться, развязался бы он со своими родственниками. «Вампиры, а не люди», – думала Кэтрин, которой доводилось встречаться с такой породой во время своих «вылазок» в мир современной литературы. Дебора, ни сном ни духом не ведавшая о своих жутких наклонностях, вышла через балкон­ную дверь и пошла по лужайке.

Конюшни раньше принадлежали Макси, а теперь были собственностью Сэмюэля Боукока; они находились в двухстах ярдах от дома, по другую сторону лужайки. Старина Боукок чистил упряжь при свете фонаря, насвистывая сквозь зубы. Коренастый шатен с лицом гнома, раскосыми глазка­ми и большим ртом; он встретил Стивена с нескрываемой радостью. Они пришли по­смотреть на трех лошадей, с которых Боу­кок начал свой небольшой бизнес. «И чего ради Дебора суетится вокруг этих лоша­дей, – думала Кэтрин, – смешно же это – прижимается к мордам, сюсюкает с ними, точно они люди. Это в ней инстинкт ма­теринский бурлит впустую, – думала она со злостью. – Лучше бы свою энергию в палате, на больных ребятишек тратила. Хотя что с нее проку?» Кэтрин хотелось поскорее вернуться в дом. Конюшня сияла чистотой, но остался терпкий запах лошадей – вид­но, их сегодня здорово нагоняли, – поче­му-то он подействовал на Кэтрин возбуж­дающе. Один раз тонкая смуглая рука Стивена оказалась совсем близко от ее руки на шее лошади. Непреодолимое острое желание до­тронуться до нее, ударить ее, даже поце­ловать заставило Кэтрин закрыть глаза. А потом, в темноте, всплыли другие сладостные, сму­щающие воспоминания – та же рука про­водит полукруг у нее на груди, она кажет­ся еще смуглее на фоне белизны, медлен­но и нежно движется эта рука, предвестница наслаждения. Кэтрин, почти шата­ясь, вышла в весенние сумерки, за спи­ной звучали медленная, нерешительная речь Боукока и энергичные голоса Макси, на­перебой отвечающие ему. И снова подсту­пил этот смертельный ужас; с тех пор как она влюбилась в Стивена, с ней такое слу­чалось. Он накатывал неожиданно, пара­лизуя волю и здравый смысл. В эти мину­ты все становилось нереальным, и она по­чти физически ощущала, что ее надежды рушатся как песочные замки. Причиной своих несчастий и двусмысленного положения она считала Дебору. Дебора – ее враг. Дебора-то была замужем, ей-то улыбнулось счас­тье. Дебора, хорошенькая, эгоистичная и пустая. Кэтрин прислушивалась в сгущаю­щихся сумерках к голосам, в ней клокота­ла ненависть, доводя ее до одурения.

Когда они вернулись в Мартингейл, она взяла себя в руки, мрак и ужас отступили. Теперь она снова чувствовала себя спокой­но и уверенно. Рано пошла спать и, вко­нец успокоившись, почти поверила, что он придет к ней. «Нет, он не посмеет этого сделать в отчем доме, – убеждала она себя, – это было бы безумием с его стороны, а с ее – смертельным оскорблением для тех, кто оказал ей гостеприимство». Но тем не менее она ждала его в темноте. Через какое-то время она услышала звук шагов по лестнице – его и Деборы. Брат и сестра тихонько смеялись. Они даже не замедли­ли шага, проходя мимо ее дверей.

2

Наверху, в спаленке с низким потол­ком и белыми стенами, где он спал с пе­ленок, Стивен лег на кровать.

– Устал, – сказал он.

– Я тоже. – Дебора зевнула и присела к нему. – Мрачноватый ужин получился. Зря его мама устраивала.

– Они все чудовищные лицемеры.

– А кем же им еще быть? Так уж их воспитали. Эппи и мистер Хинкс, по-мо­ему, их не хотели обидеть.

– Зато я выглядел довольно глупо, – сказал Стивен.

– Ты разбушевался, точно сэр Галаад[2], бросился на защиту обиженной горничной, только она скорее грешница, а не обижен­ная.

– Она тебе не нравится? – спросил Стивен.

– Дорогой мой, да я и не задумывалась над этим. Она работает у нас, и ладно.

Понимаю, я кажусь тебе ретроградкой, ты ведь у нас прогрессивных взглядов, но я не это имела в виду. Она мне безразлична, совершенно безразлична, равно как и я, полагаю, ей.

– Мне жаль ее. – В голосе Стивена прозвучала резкая нота.

– Это было и слепому видно во время ужина, – сказала холодно Дебора.

– Меня доконало их проклятое самодо­вольство. И эта Лидделл. Как можно было назначать старую деву смотрительницей приюта святой Марии?

– Не понимаю, а почему бы и нет? Мо­жет она женщина и не очень далекая, но добрая и честная. К тому же ее подопеч­ные, по-моему, уже пострадали от чрезмер­ного увлечения сексом.

– О, Дебора, ради всех святых, не зло­словь!

– А что ты хочешь – чтобы я умиля­лась? Мы видимся с тобой раз в две неде­ли Мне лично тяжеловато высиживать на этих маминых приемах, наблюдать, как Кэтрин и мисс Лидделл пересмеиваются, потому что уверены, что ты без ума от этой смазливой горничной. От подобной пошлости Лидделл получает особое наслаждение. Завтра же весь разговор за столом станет достоя­нием местных жителей.

– С ума они сошли, что ли? Я видел девушку мельком, не помню, говорил ли с ней. И взбредет же такое!

– И я так считаю. Бога ради, милый, попридержи свои рыцарские чувства, пока ты дома. Неужели нельзя сублимировать свои социально-общественные порывы в больнице, чтобы не выплескивать их дома? Не очень-то приятно наблюдать, как ты бурлишь, особенно тем из нас, у кого оные отсут­ствуют.

– Я сегодня не в себе, – сказал Сти­вен. – Не знаю, как мне быть.

Дебора, как всегда, моментально поняла, о чем говорит брат.

– Она страшная зануда, правда? Поче­му бы тебе не подвести черту под вашим романом? Изящно, конечно. Думаю, с некоторыми романами не стоит тянуть.

– Ты отлично знаешь, что это именно такой роман, вернее, был роман. Но что я должен сделать?

– Для меня это никогда не составляло особого труда. Вся хитрость в том, чтобы заставить другого поверить, что инициати­ва исходит от него. А спустя несколько недель я почти верю в это сама.

– А если не сработает?

– Люди умирают, и черви съедают их, но умирают они не от любви.

Стивену хотелось спросить, когда ей удаст­ся убедить Феликса Херна – если вооб­ще удастся – в том, что это он первый ре­шил расстаться с Деборой. В подобных делах, как и в прочих других, Дебора проявляет завидную жестокость.

– А я малодушничаю в таких ситуаци­ях – сказал он. – Мне трудно отделать­ся от человека, даже если он меня раздра­жает.

– Вот именно, – подхватила сестра. –

И это твоя беда. Слишком слабовольный и слишком впечатлительный. Пора тебе же­ниться. Мамочка просто мечтает об этом, правда. На ком-нибудь с состоянием, если подвернется, но чтоб не до омерзения бо­гатой была, а в меру.

– Без сомнения. Но на ком?

– Действительно, на ком же? Неожиданно Дебора утратила интерес к теме Она вскочила, подошла к окну и облокотилась о подоконник. Стивен смотрел на ее профиль, такой похожий на его и при этом загадочно другой, вырисовыва­ющийся на темном фоне ночи. Горизонт прорезали вены и артерии угасающего дня. Из сада доносилось благоухание – мощ­ная бесконечно сладостная волна запа­хов английской весенней ночи. Лежа в прохладной темноте, он прикрыл глаза и отдался покою Мартингейла. В подобные минуты ему становилось понятно, поче­му мама и сестра так хлопочут, чтобы сберечь ему наследство. Он первый в их роду за­нялся медициной. Поступил как счел нуж­ным, а близкие согласились с его выбо­ром. С таким же успехом он мог бы выб­рать еще менее перспективное ремесло, хотя трудно себе представить, какое именно. Со временем, если он уцелеет в этой мя­сорубке, в бешеной погоне и в конкуренции, и ему повезет, он станет консультантом. Может, даже преуспеет и будет сам со­держать Мартингейл. А пока что они из кожи вон лезут, экономят на чепухе, но ни в чем не отказывают ему, сами ковы­ряются в саду и огороде, чтобы сберечь три шиллинга – часовую оплату старого Первиса. Нанимают неумелых девчонок помогать Марте. Все это особо его не стес­няло, зато служило доказательством, что он, Стивен Макси, стал преемником своего отца, так же как тот стал преемником сво­его. Если б можно было наслаждаться красотой и покоем Мартингейла, не об­ременяя себя чувством долга и ответствен­ности!

На лестнице раздались медленные, ос­торожные шаги, потом в дверь постучали. Пришла Марта с вечерним горячим моло­ком Когда Стивен был маленьким, ста­рая няня решила, что горячее молоко на ночь избавит от кошмарных снов – они с Деборой какое-то время, впрочем совсем недолго, очень от них страдали. Потом кошмары­ сменили более ощутимые отроческие страхи, но горячее молоко так и вошло в привычку. Марта вслед за своей сестрой твердо верила, что от ночных – настоящих и во­ображаемых – опасностей может защитить лишь одно-единственное средство. Она осто­рожно поставила маленький поднос с веджвудской кружкой, из которой пила Дебора и старой кружкой, изготовленной ко дню коронации Георга V, которую Стиве­ну купил еще дед.

– Принесла вам еще овалтин[3], – ска­зала Марта. – Я так и подумала, что вы здесь. Она говорила приглушенным голосом, точно заговорщица. Стивен забеспокоил­ся вдруг она угадала, что речь шла о Кэтрин? Точно как с их старой милой нянь­кой – та приносила питье на ночь и охотно задерживалась поболтать. Нет, так, да не совсем. Марта, конечно, преданная, но зажатая, с ней труднее. Это подделка, не то простое чувство, которым дышишь, как воздухом. Памятуя об этом, тем не менее он счел, что Марта заслужила по­хвалы.

– Дивный ужин был, Марта, – ска­зал он.

Дебора отвернулась от окна, обвила паль­цами с алыми ногтями кружку с дымящимся молоком:

– Жаль, что разговоры, которые велись за столом, были намного хуже вашей стряпни. Мисс Лидделл прочитала нам лекцию о социальных последствиях нарушения зако­на. Как вам Салли, Марта?

Стивену этот вопрос показался глупым. Что это с Деборой?

– Вроде неплохая девушка, – сказала Марта, – но рано еще судить, конечно. Мисс Лидделл ее нахваливала.

– По словам мисс Лидделл, – сказала Дебора, – Салли воплощение всех добро­детелей, за одним исключением, но и оно – оплошность природы, которая в темноте не разобралась, что девица окончила клас­сическую школу.

К удивлению Стивена, в голосе сестры зазвенели горькие ноты.

– Не думаю, что все эти науки так уж нужны горничной. – Марта давала понять, что она прекрасно обходится и без них. – Надеюсь, она понимает, как ей повезло. Мэм даже отдала ей колыбель, в которой вы оба спали.

– Теперь же мы в ней не спим. – Сти­вен старался говорить как можно менее раз­драженно. Господи, ну сколько можно об­суждать эту Салли Джапп! Но зря он Мар­ту остановил. Такое впечатление, что ос­квернили не колыбель, а лично ее, Марту.

– Мы ведь ее берегли, доктор Стивен.

Для внуков берегли.

– Черт побери! – сказала Дебора. Она вытерла пальцы, закапанные молоком, и поставила кружку на поднос. – Нечего внуков считать, пока их нет. Лично я не собира­юсь открывать счет, а Стивен даже не по­молвлен – не то что собирается обзаводиться детишками. Не исключено, что он женит­ся на грудастой практичной санитарке, которая предпочтет купить новенькую, стерильную кроватку на Оксфорд-стрит. Спасибо, Марта, дорогая, за молоко. – Дебора улыбну­лась: – эти слова означали, что Марте пора уходить.

Они обменялись пожеланиями на сон гря­дущий, и те же осторожные шаги прошар­кали вниз по лестнице. Когда они стихли, Стивен сказал:

– Бедняжка Марта. Мы привыкли к ней, принимаем все как должное, а ведь на ней весь дом, ей трудно. По-моему, пора нам подумать, как ее отпустить и выплачивать ей пенсию.

– С чего это? – Дебора стояла у окна.

– По крайней мере сейчас у нее есть хоть какая-то помощница, – начал усту­пать Стивен.

– Хоть бы Салли не мешала ей. Мисс Лидделл сказала, что ребенок просто на удивление хорош. Но если младенец не пищит из трех ночей – две, он уже хорош. Да к тому же пеленки. Вряд ли от нее много толку, если каждое утро ей приходится стирать пе­ленки.

– Но ведь все матери стирают пелен­ки, – сказал Стивен, – и тем не менее находят время для другой работы. Мне нра­вится эта девушка, вот увидишь, она бу­дет Марте подспорьем, если ее оставят в покое.

– Смотри, какой рьяный заступник на­шелся! Жаль только, что ты будешь торчать в своей больнице, когда начнутся непри­ятности.

– Какие еще неприятности? Что с вами со всеми происходит? С чего вы взяли, что девушка причинит вам неприятности?

Дебора направилась к дверям.

– Потому что, – сказала она, – она уже их причиняет, не так ли? Спокойной ночи.

1

Несмотря на столь нескладное начало, первые недели пребывания Салли Джапп в Мартингейле прошли прекрасно. Придер­живалась ли она того же мнения – неизве­стно. Да никто и не спрашивал ее об этом. В деревне единодушно решили, что она везучая. Может, она и не испытывала дол­жной благодарности, что частенько случа­ется с баловнями судьбы, но ей удавалось скрыть свое равнодушие под маской кро­тости, почтительности и готовности учиться, а большинство людей с радостью прини­мают это за чистую монету. Но Марту Балтитафт было не обмануть, да и семейство Макси, призадумайся всерьез, тоже не по­палось бы на удочку. Но они были слиш­ком заняты собственными проблемами и слишком обрадовались тому, что неждан­но-негаданно забот по дому стало меньше; вот и не заметили, что беда у ворот.

Марте пришлось согласиться, что пер­вое время малыша не было слышно. Она объясняла этот факт твердыми правилами, установленными в приюте мисс Лидделл, потому как в голове у нее не укладывалось, что девицы дурного поведения могут быть отличными мамашами. Первые два месяца Джеймс был спокойным, довольствовался тем, что его кормили в положенное вре­мя, не возвещал слишком громко о том, что проголодался, а в перерывах между кор­млениями спал, пребывая в млечном бла­годушии. Но это не могло длиться беско­нечно. С наступлением эры, как говорила Салли, «смешанного питания» Марта при­бавила к своим претензиям еще несколько существенных жалоб. На кухне, казалось, все было подчинено Салли. Джимми на всех парах мчался к тому периоду детства, ког­да еда становится не столько приятной не­обходимостью, сколько возможностью про­явить свой норов. Он выгибал дугой креп­кую спину в высоком стуле, на который его водружали, подоткнув для надежности со всех сторон подушками, – выгибался, не­истово сопротивляясь, пуская молочные пузыри и выплевывая овсяную кашу сквозь стиснутые губы в знак тотального отрица­ния, а потом вдруг уступал, становясь пре­лестным, невинным и послушным. Салли со смехом покрикивала на него, в приливе нежности тискала, ласкала и целовала, не обращая внимания на то, как Марта неодобрительно бурчит что-то. Малыш, с шапкой мелких кудряшек, орлиным носиком, по­чти не видным из-за пухлых, алых и на­ливных, как яблоки, щек, казалось, под­чинил себе все на кухне Марты, точно ко­ронованный, властный, миниатюрный це­зарь.