Глава 16

Имоджин получает приглашение отправиться в путешествие

Гейб проснулся в час ночи с тревожным чувством. Он натянул халат и вышел из комнаты. К тому времени, когда он добрался до конца коридора, он уже, без сомнения, слышал ее настойчивый писк. Секундой позже он толкнул дверь детской и схватил Мэри на руки.

Она захлебнулась криком, увидев его, и продолжала кричать. Поэтому Гейб опустился в качалку и попытался успокоить ее, прижав к своему плечу. Глаза ее совсем заплыли от плача, и, судя по всему, она была в изнеможении. Не говоря уже о том, что оказалась мокрой.

Гейб повел носом.

Где, черт возьми, горничная? Или кормилица? В комнате никого не было. Но едва ли можно было носить ее по спящему темному дому в таком состоянии. Поэтому он перенес ее на низенький столик, где находилось все необходимое для подобного случая, и осторожно и тщательно освободил ее от мокрых пеленок.

У нее были маленькие пухленькие ножки. Как только с нее сняли мокрые шерстяные пеленки, она перестала вопить и засопела.

– Вот она, моя Мэри, – услышал он собственный голос. Она улыбнулась ему, и у Гейба возникло душераздирающее чувство, что ради нее он способен выпрыгнуть из окна. А это, должно быть, легче, чем ухитриться переодеть ее.

Он без труда нашел сухое детское белье. Судя по всему, вся ее одежда должна была завязываться на уровне талии. Он это ясно видел. Но, как он ни пытался затянуть завязки, ее одежда сваливалась и оказывалась возле ног. Наконец он просто замотал эти тряпочки вокруг ее талии и надел на нее распашонку. Потом закутал ее в одеяльце и взял на руки.

Он направился по коридору с ней на руках, когда Мэри, по-видимому, решила, что пора вставать и пробовать голос.

– Мама-ма-ма-ма! – весело залопотала она.

– Ш-ш-ш, – сказал Гейб. Он решил пойти на кухню и поискать там кормилицу Мэри.

Вероятно, крошка восприняла это как поощрение.

– Ма-ма-ма-маам! – закричала она. А потом для разнообразия изменила порядок звуков: – Амммма! Аммммммм!

И конечно, дверь перед носом Гейба отворилась. Он только одну секунду думал, что это Имоджин, когда женская фигура материализовалась в ослепительную обольстительницу в ночном одеянии, правда, аккуратно запахнутом, и это была мисс Питен-Адамс.

– Вы с Мэри отправляетесь на прогулку? – спросила она с улыбкой.

Она была очень маленького роста, голова ее доходила ему до груди.

– Мама-мама! – залепетала Мэри в качестве приветствия.

– Не могу найти ее кормилицу, – сказал Гейб, чувствуя себя до нелепости смущенным. – И не сумел как следует переодеть ее.

– О Господи! – Мисс Питен-Адамс помолчала, потом добавила: – Должно быть, этим объясняется лужа на полу.

Гейб опустил глаза:

– Мэри!

Теперь он чувствовал теплую влагу, стекающую с его предплечья.

Мисс Питен-Адамс осторожно обошла лужу, положила руку ему на плечо и повернула его к себе лицом.

– Наверное, я способна сообразить, как ее переодеть, – промолвила она. – А почему не позвать служанку? Если звонить достаточно долго, кто-нибудь услышит и придет.

Лицо Гейба залила жаркая краска. Он не подумал о том, чтобы вызвать кого-нибудь на подмогу, потому что в доме, что принадлежал ему, и там, где он вырос, не было столько слуг, как у Рейфа.

Секундой позже они оказались в теплой детской и снова положили Мэри на пеленальный столик. Она радостно начала брыкаться и сучить ножками, когда с нее сняли промокшие пеленки.

– Она такая активная! – сказала, смеясь, мисс Питен-Адамс.

– Вот пеленка. Я думаю, сейчас это то, что надо…

Питен-Адамс укутала ножки Мэри. А в следующую секунду пеленка свалилась. Джиллиан нахмурилась и повторила все сначала.

В трепетном свете камина Гейб наблюдал за ее действиями. Мисс Питен-Адамс была волнующе прекрасной женщиной, не сознававшей, насколько она хороша, или не придававшей этому значения.

У нее был прямой нос и такие густые ресницы, что за ними он не мог разглядеть ее глаз, пока она сражалась с бельем Мэри. Он мог бы ей помочь, но вместо этого упивался ее красотой.

Она была олицетворением английской аристократки. Изящная, рафинированная, породистая… Благодаря многим поколениям аристократических предков ее облик и манеры были отшлифованы до совершенной женственности.

– Черт возьми! – пробормотала она. – Как, ради всего святого, закрепить эти штуки?

Смех с надсадой вырвался из груди Гейба.

Она подняла на него глаза, моргая роскошными ресницами, одной рукой придерживая Мэри, чтобы та не скатилась со стола.

– Прошу прощения, если моя манера выражаться оскорбила вас. Я знаю, что вы человек церкви…

– Нет, – возразил он поспешно. – Я профессор, но не священник.

– Ладно, – сказала она. Он заметил, как лицо ее менялось под действием разных и сменяющих друг друга чувств. – Мистер «несвященник», не думаете ли вы, что могли бы как следует потянуть за этот шнурок от звонка? Потому что, похоже, мы не в силах запеленать малышку.

Хоть это и не так уж важно. Мэри весело болтала ножками в воздухе.

– Обычно на ней столько всего надето, – сказал Гейб.

– Проклятие принадлежности к женскому полу, – откликнулась мисс Питен-Адамс.

– Отчего так? – полюбопытствовал Гейб.

– Ну разве вы не замечали, как трудно женщине одеться должным образом? – И, когда в ответ он покачал головой, она продолжала: – Как мужчина, вы носите просто удобную одежду во все времена года, иногда переодеваясь вечером. Леди же должны переодеваться по многу раз в день – утреннее неглиже, костюм для верховой езды, вечернее платье, наряд для оперы, бальное платье, и, что самое глупое, – вся эта одежда расшита жемчугом и другой мишурой, да еще на обручах!

– А я думал, что женщины любят переодеваться, – сказал Гейб.

Его мать определенно любила. Мисс Питен-Адамс вздохнула.

– Некоторые, несомненно, любят. Бывает, когда и я получаю от этого удовольствие. Но тратить на это всю свою жизнь грустно.

Гейб очень остро чувствовал, что был бы счастлив потратить все свое время на разговоры с мисс Питен-Адамс об одежде. Смешно и нелепо. Он дал себе слово забыть о женщинах навсегда после неудачи с Лореттой.

А мисс Питен-Адамс была леди. Его лицо слегка раскраснелось от смущения. Следовало ли ей находиться здесь с ним среди ночи? Что, если появится кто-нибудь? Это повредит ее репутации. Что, если…

Внезапно дверь распахнулась.

– О, вот она, моя прелесть, – пробормотала сонная женщина.

– Мы не сумели надеть на нее пеленки и закрепить их, – сказал Гейб. – Она была совершенно мокрая, когда я сюда пришел, и уже какое-то время плакала.

В его голосе звучал стальной холод, и это вызвало у женщины поток сбивчивых извинений: она была внизу, пригрелась возле камина и ненадолго уснула. Ленты на ее чепце подпрыгивали, пока она поспешно завязывала шнурки туалета Мэри.

Вскоре Мэри была запелената как следует и превратилась в уютный теплый узел. Гейб дал возможность мисс Питен-Адамс выйти за дверь первой, и они некоторое время постояли в коридоре. Он понимал, что похож на огромного увальня, когда стоит вот так и пялится на нее, глядя сверху вниз, не произнося ни слова.

Румянец, медленно заливавший ее щеки, заставил его мучительно пожелать того, чего он навсегда был лишен, – сладостного и чистого аромата порядочной женщины. Которую никто не смог бы назвать дешевкой. Которая никогда не бывала охвачена телесным голодом. Это было написано на лице мисс Питен-Адамс. Ее чувства не уведут ее с праведного пути, как случилось с его матерью.

Было нечто извращенное в том, что ее холодность и отсутствие интереса к нему как к мужчине воспламенили его, как сухое дерево. Вполне справедливо, что она отнесла его к категории помеченных знаком «незаконнорожденный» и больше о нем не думала.

Даже теперь ее глаза казались задумчивыми. По-видимому, она размышляла, что это такое с ним случилось.

– Нам следует пожелать друг другу доброй ночи, – сказал он. Голос его прозвучал резко и грубо.

– Да, – ответила она. – Вы не думаете, что кормилица Мэри, вероятно, провела на кухне большую часть вечера?

Похоже, его собеседница не ощущала никакого напряжения в атмосфере, хотя он стоял лицом к ней, трепеща, как дерево в бурю.

– Мэри нужна няня, но я еще не нашел замены этой.

У мисс Питен-Адамс был рот женщины, которая никогда и ни за что не уступит животной страсти. Он уже собирался попрощаться, когда отворилась еще одна дверь в коридор. Он вскинул голову, кляня себя и гадая, не будет ли женщина скомпрометирована только тем, что ее застали в коридоре в обществе мужчины.

Имоджин Мейтленд огляделась, и глаза ее округлились от любопытства.

– Что здесь происходит? – спросила она, выходя в коридор. К облегчению Гейба, она оказалась одетой в халат и грудь ее была достойно прикрыта.

– Ребенок мистера Спенсера расплакался, – пояснила мисс Питен-Адамс. – Доброй ночи, Имоджин.

И, не удостоив его взглядом, она исчезла за дверью своей спальни.

Леди Мейтленд повернулась к нему. Если по взгляду мисс Питен-Адамс не было заметно, что она признает в нем мужчину, то глаза леди Мейтленд выражали это признание в избытке. Она поплыла к нему, и в природе ее намерений ошибиться было невозможно. В лунном свете, струящемся сквозь высокие окна в конце коридора, ее черты выглядели несколько экзотично. Ее волосы были заплетены в косы и вились вокруг лица, что делало ее похожей на ведьму, дух ночи, спускающуюся на землю, чтобы околдовывать мужчин и лишать их разума. И все же… и все же Гейба ничуть не трогали ни алые губы леди Мейтленд, ни ее особенная, загадочная улыбка. Ну разве что самую малость.

Она была из тех, кто отлично знает, чего хочет: его на ограниченное время и на ясных и четко очерченных условиях. Для нее незаконнорожденность делала его подходящей партией для определенных целей, но никак не посягала на ее права светской женщины.

И все же в ее выражении была некая неопределенность, противоречившая ее решительному виду, когда она вот так стояла перед ним, вопрошая его хрипловатым голосом, не сопроводит ли он ее в библиотеку выбрать книгу.

Конечно, она была из тех женщин, которыми он мог обладать. Она была изысканной, но сама нашла к нему подход и проявила инициативу, а не наоборот. И это было унизительно. Ее глаза были темными и полны заинтересованности, несмотря на то что он читал в них некоторую неуверенность. Она не была потаскушкой. И возможно, это была ее первая попытка обольщения мужчины.

– Я, – сказал он, откашлявшись, – несколько утомлен.

Тотчас же выражение ее лица изменилось и выразило разочарование, но осветилось загадочной и многозначительной улыбкой. И сердце его упало. Что он делает? Кто он такой, чтобы заставить ее чувствовать себя недостаточно обольстительной?

Не следует ли ему поцеловать ей руку только за то, что она бросила на него благосклонный взгляд?

– Я вполне вас понимаю, – сказала она. – Такое со мной не в первый раз, и мне тоже пора в постель.

Гейб ощутил прилив спасительного гнева против того, кто в прошлом посмел отказать столь прекрасной молодой женщине. Он почувствовал также сильную потребность объяснить ей, что отсутствие законных родителей вовсе не означает, что он лишен нравственных принципов. У него не было выхода и возможности отказать ей.

– Не угодно ли вам… – Он пытался найти в своей памяти нечто важное.

Где надлежит свершиться этому беззаконию, когда люди находятся в гостях? Самым последним делом он счел бы пригласить ее в свою спальню. Ведь иногда он брал туда Мэри.

– Не желаете ли завтра вечером съездить со мной в Силчестер? – спросил он.

– Там кто-нибудь может нас увидеть, – ответила она, и в голосе ее прозвучало сомнение. – Я говорю это только потому, что Рейфа нервирует, когда я путешествую без должного сопровождения, – добавила она, снова кладя руку ему на плечо. – Я не хотела бы, чтобы вы подумали, что у меня нет желания поехать.

– Почему бы нам не предпринять это путешествие переодетыми? – услышал он собственные слова, будто со стороны. И ее лицо просияло.

– О, как весело это будет! Может быть, мы съездим в какое-нибудь уединенное местечко?

Внезапно Гейб вспомнил, что видел объявление на столбе на дороге в Силчестер.

– В «Черном лебеде» выступает певица из Лондона.

– Это было бы чудесно! – прошептала она и выглядела при этом скорее как ребенок, предвкушающий угощение или подарок, чем как молодая женщина, устраивающая безнравственное свидание.

Он поклонился:

– В таком случае до завтрашнего вечера.

Ее глаза казались влажными, где-то в их глубине он видел намек на смех. Гейб понимал, что заниматься любовью с Имоджин Мейтленд, даже просто провести с ней вечер было таким наслаждением, получить которое любой нормальный мужчина счел бы великим и редким счастьем.

Она исчезла за дверью спальни, вероятно готовясь сбросить халат и улечься в постель на деликатно шуршащие шелковые простыни.

А Гейб остался стоять в холодном коридоре, не сводя глаз с дверей двух спален. Это походило на средневековую мистерию, в которой человеку предлагался выбор между добром и злом. Но в жизни было гораздо сложнее.

Джиллиан Питен-Адамс была явно не заинтересована в нем. А возможно, она вообще была равнодушна к мужчинам. И все же в ней было это старомодное достоинство – порядочность, и душа его томилась по нему и изнывала.

Имоджин Мейтленд была столь прекрасной женщиной, что одна ее улыбка, в которой таился намек на желание, была так же притягательна и сильна, как сам грех. Ее нельзя было назвать непорядочной и грешной. Она была просто Имоджин, и она желала его, сына потаскухи, пригодного только для внебрачной связи. Но никак не для брака.

Глава 17

Усы и западный ветер

Рейф не спал. Для него это было новым опытом – бодрствовать среди ночи и притом быть совершенно трезвым. Это настолько поразило его, что он был склонен изучить свое состояние. Он свесился из собственного окна на обозрение всему свету, а на деле только второй горничной, красневшей в обществе грума. Дул теплый западный ветерок. Его старая няня имела обыкновение говорить, что ночной ветер с запада ввергает людей в любовную пучину.

Ночные запахи были отличны от дневных. Во дворе нежно и тихо шелестели листья, колеблемые ветром. Они усыпали землю и выглядели всплесками более темного цвета на светло-серых булыжниках двора. Рейф подумал, что эти булыжники были здесь с XIV века. «Мои предки, – подумал он, – ступали по этим камням».

Эта мысль его глубоко растрогала, но Рейфу все-таки не удалось вызвать в себе достаточно сильных чувств. Он мог вспомнить лишь двоюродного дедушку Вудворда, который имел обыкновение танцевать здесь в бальных туфлях на высоких красных каблуках с напудренными волосами и тщательно подкрашенным лицом. Он был эталоном плута и распутника георгианских времен.

«Должно быть, трудно справляться с булыжником в туфлях на высоких каблуках», – праздно подумал Рейф.

И тут возле его двери послышался звук. Он повернул голову.

– Это ты, Гейб? Я могу предложить тебе выпить, но пить воду так скучно!

По неизвестной причине щеки у Гейба пылали так, как обычно у Рейфа после четвертого стакана бренди.

– С Мэри все в порядке?

– Она снова плакала, – сказал Гейб, бросаясь в кресло. – Прошу извинить меня за беспокойство, но я заметил полоску света под твоей дверью.

– Разве для детей не нормально плакать? – спросил Рейф. – Я так понимаю, что они в лучшем случае надоедливы, а в худшем – просто смертоносны.

– В этом высказывании, пожалуй, есть слабый оттенок поэзии.

– Пытаюсь произвести на тебя впечатление, – честно признался Рейф. – Мне следовало бы больше внимания уделять книгам. Возможно, тогда мы с тобой могли бы побеседовать на философские темы.

– Я предпочел бы поговорить о женщинах, – сказал Гейб, барабаня пальцами по подлокотнику кресла.

Брови Рейфа поползли вверх.

– Этот предмет я знаю едва ли чуть лучше, чем античных философов.

– У меня приглашение на следующую ночь.

Сердце Рейфа так стремительно покатилось вниз, что он подумал, не видно ли это снаружи. Но ему понадобилась всего секунда, чтобы взять себя в руки. Он будто вышел из собственного тела и слышал свой до странности спокойный голос:

– Я полагаю, это приглашение поступило от моей подопечной? Как бы я ни осуждал ее поведение, я почти уверен, что инициатива исходила от Имоджин, а не от тебя.

– Нет, от меня, – сказал Гейб. – Но только после того, как она пригласила меня в библиотеку помочь ей выбрать книгу, – добавил он.

Теперь лед в венах Рейфа сменила ярость.

– Имоджин – на редкость своевольная женщина. Чему же тут удивляться?

Гейб взмахнул рукой.

– У меня нет желания встречаться завтра вечером с твоей подопечной.

– Ну, об этом вы должны договориться между собой, – сказал Рейф деревянным голосом, но не смог совладать с собой и тут же добавил: – Обращаю твое внимание, Гейб, на тот факт, что Имоджин недавно овдовела. Она еще в отчаянии.

Гейб кивнул:

– Меня удивляет, что в прошлом она испытала разочарование, когда ее отвергли.

– Лорд Мейн, – сказал Рейф. – Он понял, что на самом деле она вовсе не хочет скандала, на который напрашивается.

В его голосе прозвучала замаскированная ярость, и от этого волосы на затылке Гейба встали дыбом. И это убедило его в том, о чем ему уже сказал инстинкт. Он должен разыграть эту карту правильно.

– Мы договорились переодетыми отправиться на концерт в Силчестер завтрашней ночью. Замаскироваться так, чтобы нас не узнали. Похоже, она считает, что ты бы предпочел, чтобы при ней была дуэнья.

– Предпочел бы, – мрачно согласился Рейф.

– Но ведь она все же вдова и может делать что и как хочет. Разве не так?

Глаза Рейфа стали ледяными.

– Нет, она на моем попечении, и будь уверен, что я блюду ее интересы. – Гейб открыл было рот, но Рейф предостерегающе поднял руку. – Возможно, я не смогу ее защитить от нежелательных приглашений и всего такого. – Он подался вперед. – Но я должен быть совершенно уверен, что тот, кто вздумает с ней поиграть в любовь, окажется связан обязательствами.

Наступил момент абсолютной, но пульсирующей напряжением тишины.

– Я не заблуждаюсь на сей счет, – сказал Гейб. – Я не хочу жениться на леди Мейтленд.

– Тогда, – сказал Рейф, откидываясь на спинку кресла и произнося слова очень тихо, – ты должен пересмотреть вопрос о встрече с ней завтра вечером.

– Мне кажется, леди Мейтленд будет разочарована, если я заберу назад свое приглашение.

– Возможно, это заставит ее пересмотреть свои взгляды и отказаться от мысли стать вульгарной вертихвосткой.

– Леди Мейтленд не вертихвостка, – сказал Гейб. Потом добавил: – Мне следовало это знать.

– Ты намекаешь на то, что этот ярлык приклеили твоей матери? – сказал Рейф. – Но я и в мыслях не имел ничего подобного. Совсем недавно наш семейный поверенный повторил твои слова о том, что мой отец был глубоко привязан к твоей матери.

– Я только говорю, что леди Мейтленд обратилась ко мне единственно потому, что хочет перестать оплакивать мужа.

– И потому, что она желает тебя, – сказал Рейф с кривой, вымученной улыбкой.

– Ты же хорошо понимаешь, что нет никакого резона действовать под влиянием одних только скороспелых чувств.

– А я тебя уверяю, что если бы я начал пенять Имоджин на ее поведение, это никак не повлияло бы на ее решимость соблазнить тебя, – сказал Рейф. – Черт возьми!

– Да, – согласился его брат, и в его глазах заплясали смешинки.

– Не смотри на меня так. Я вовсе не чувствую, что мое сердце разбито.

– Оно чуть-чуть затронуто, – сказал Гейб после минутного размышления.

– Даже и этого нет.

– Ты просто одержим собственной застенчивостью и нерешительностью, – сказал Гейб, вдруг осознав, что наслаждается ролью младшего брата. Рейф свирепо сдвинул брови. – Ты должен поехать с ней вместо меня.

– Что?

– Завтра вечером. Наклеишь усы, наденешь плащ, и все.

– Не будь ослом!

– Ты предпочитаешь, чтобы она испытала унижение, потому что я ее отвергнул? Я не хочу ее оттолкнуть, я…

– Ты что? – спросил Рейф свирепо.

– Не интересуюсь ею.

– Чепуха. На свете нет человека, который остался бы равнодушен к Имоджин.

– Я не хочу на ней жениться.

Глаза Рейфа заметно потемнели. Гейб встал.

– Пусть твой экипаж стоит у ворот фруктового сада завтра в девять вечера.

– Я не поеду.

Гейб задержался у двери.

– Если ты не поедешь, – сказал он мягко, – Имоджин будет ждать меня. Думаю, она почувствует себя униженной, если я не явлюсь. А ты, полагаю, сможешь ее утешить.

Рейф только пристально смотрел на него прищуренными и холодными глазами. Он вспоминал ветхозаветную историю о Каине и Авеле и думал о том, какой смысл в ней заключен.

– О! – сказал Гейб, и рука его скользнула в карман. – Я забыл это.

Длинные черные усы пролетели по воздуху и приземлились на постели Рейфа, как пустая мышиная шкурка.

– Только на случай, если ты решишь избавить свою подопечную от унижения. В девять вечера у ворот фруктового сада. Ты отвезешь ее в Силчестер послушать певицу из Лондона. Кажется, ее зовут Кристабель.

– Кристабель? – повторил Рейф. – Ты уверен?

Гейб пожал плечами:

– Я видел какую-то афишу, прибитую к дереву. У этой женщины, похоже, голос, как у драной кошки.

– Ты профессор теологии и обещал моей подопечной отвезти ее на концерт Кристабель?

– Имоджин не дитя, – сказал Гейб, открывая дверь. – Если ты позволишь себе увидеть в ней женщину, а не ребенка, способного возиться лишь с игрушками, она и в самом деле может тебя удивить.

Дверь за ним бесшумно затворилась.

Глава 18

О беседе на интеллектуальные темы

Джиллиан Питен-Адамс сидела в библиотеке уже два часа, старательно копируя тексты ролей из пьесы «Модник, или Сэр Форлинг Флаттер». В настоящий момент она переписывала роль миссис Ловейт, чтобы отправить ее мисс Лоретте Хоз. Пока Джиллиан писала, она старалась запомнить роль. Распорядитель сцены в театральном действе должен знать все роли лучше, чем кто-либо другой.

– Я знаю, что он дьявол, – бормотала Джиллиан.

Что за глупая реплика? Если этот человек и был самим дьяволом, а все указывало на то, что Доримант именно таким и был, тогда миссис Ловейт должна презирать его, а не бродить по сцене, повторяя, что должна его любить, и тогда он не будет таким скверным.

Дурные люди должны внушать отвращение. Особенно столь мерзкие, как Доримант, вступавший в любовные отношения с половиной женщин в Лондоне.

Доримант был, по правде говоря, как мистер Спенсер. Мистер Спенсер выглядел невинным, как ангел. Ни дать ни взять – профессор теологии! Но на самом-то деле он ведь пытался внедрить в этот дом свою любовницу. Именно к такому выводу пришла Джиллиан, видя подозрительную заботу мистера Спенсера о благополучии мисс Хоз.

В то же время была еще Имоджин с ее притязаниями на внимание мистера Спенсера в дальнейшем. Да, возможно, следует отдать роль Дориманта мистеру Спенсеру, а герцогу – роль Медли.

По непонятной причине все это угнетало ее. Имоджин так красива, что мистер Спенсер, несомненно, подпадет под ее чары.

Миссис Ловейт жаловалась на наличие непроходимых дураков в Лондоне. Но уж она-то, Джиллиан, знала кое-что о дураках. Ведь, в конце концов, она была помолвлена с Дрейвеном Мейтлендом. Разве не так?

– Прошу меня простить, – послышался низкий голос.

Она резким движением подняла голову:

– О!

– Я хотел узнать, не нужна ли вам помощь.

Каким дьявольски коварным надо быть, чтобы выглядеть столь безупречным!

– Это очень любезно с вашей стороны, – сказала она, – но у меня всего один экземпляр пьесы.

Мистер Спенсер подвинулся ближе к столу и посмотрел на нее сверху вниз. У него был красивый, мощный и решительный подбородок. Но Джиллиан не разглядывала его намеренно. Просто заметила – и все.

– Если бы я сел рядом с вами, – предложил он, – я смог бы переписывать какую-то часть текста.

– О нет, – возразила Джиллиан, но он уже пододвигал стул ближе к ней и тянул свиток с пьесой к себе.

– На каком месте вы остановились?

– На втором акте, – ответила она слабым голосом. – На роли миссис Ловейт.

– Не начать ли мне переписывать роль Дориманта? – спросил он, глядя через ее плечо на страницу. – Мы сможем добавить предыдущие реплики позже.

– Я не смогу писать, если вы будете сидеть так близко к моей руке, мистер Спенсер, – запротестовала она.

От него пахло мылом и свежестью. Он отодвинул свой стул вправо.

– В таком случае почему не читать слова роли миссис Ловейт вслух, а я буду их записывать?

Джиллиан слабо улыбнулась.

– Ладно. Я начну с момента, когда входит Доримант, со слов «И это постоянство, в котором вы клялись?».

– Это слова миссис Ловейт?

У него были изящно очерченные брови, и когда он сдвигал их с недоуменным видом, это выглядело красиво.

– Да, – проговорила Джиллиан со всхлипом. – Это ее слова. А потом Доримант говорит: «Постоянство в мои годы! Эта добродетель не по сезону. С таким же успехом вы можете ожидать, что плод, созревающий осенью, вдруг окажется спелым весной».

– Очаровательный малый, – сказал Гейб, и его перо вовсю заскрипело по бумаге.

– Как и все мужчины, – проронила Джиллиан, не успев подумать.

– Думаете, что моему полу несвойственна верность? Что честный мужчина – столь же редкое явление, как плод, созревший весной?

Джиллиан поколебалась с минуту, потом кивнула. Обычно она не делилась своим мнением с мужчинами, но мистер Спенсер был исключением. Он не мог быть заинтересован в ней, будучи увлечен и Лореттой, и Имоджин, и бог знает кем еще.

– Суровое суждение, – заметил мистер Спенсер с искренним замешательством.

– Я так не думаю, – ответила Джиллиан. – Пьеса и ее герой – всего лишь одно из многочисленных торжеств такого плутоватого и бесшабашного героя. Неужели распутник вроде Дориманта может что-нибудь уважать и кого-нибудь обожать? Доримант отвергает миссис Ловейт, флиртует с Белиндой и ухаживает за Харриет. Разве можно восхищаться таким героем?

– Почему, ради всего святого, вы выбрали эту пьесу? Я всегда считал ее пустой и неглубокой.

– Так ведь это вы ее предложили в противовес древним, переведенным с греческого. – Джиллиан была уязвлена.

– У нас недостаточно сноровки для того, чтобы ставить настоящую трагедию. Да и комедию такой труппе одолеть сложно. Пьеса должна служить исправлению пороков, а не прославлению их. Мы могли бы поставить что-нибудь в таком же роде, какой-нибудь глупый пустячок, например «Любовь в дупле».

– «Модник, или Сэр Форлинг Флаттер» не прославляет порок. Эта пьеса высмеивает тщеславие мужчин, подобных Дориманту, – возразила Джиллиан. – Никто не станет восхищаться человеком, становящимся объектом насмешки.

– Но автор предоставил ему прекрасные реплики, – сказал мистер Спенсер.

Он взял у нее книгу и перевернул несколько страниц.

– Вот он обороняется: «Если бы я не остановился на отдых в первой же повстречавшейся мне гостинице, разве было бы мне доступно то счастье, которое я вкушаю здесь?»

– Это как раз подкрепляет мою точку зрения! – воскликнула Джиллиан с торжеством. – Никто не станет восторгаться таким героем. Женщин он ценит немногим больше, чем отдых на постоялом дворе. С таким же успехом он может сказать, что миссис Ловейт – для него не более чем женщина, с которой он разделяет постель, – сказала Джиллиан и покраснела.

Мистер Спенсер смотрел на нее сверху вниз серо-синими глазами и явно потешался.

– Это всего лишь фигура речи, мисс Питен-Адамс, для характеристики персонажа.

Но спина Джиллиан выпрямилась и оцепенела. Она не собиралась проявлять снисходительность к этому человеку, который на практике показал, что он еще хуже Дориманта. Будучи распутником, он все же не претендует на то, чтобы к нему относились как к профессору теологии.