Глава 15

В память о хорошем виски и малиновых юбках

Они играли в вист – Имоджин и Гейбриел Спенсер против Рейфа и Джиллиан. И Имоджин казалось, что они образовали хорошие пары.

– Забыл упомянуть, что пол в зеленой комнате вчера закончили ремонтировать, – сказал Рейф, поднимая голову от карт. – Как только выберем пьесу, сможем распределить роли и начнем репетировать.

Время от времени Джиллиан дотрагивалась до его плеча. Конечно, Имоджин было все равно, но неужели Рейф не замечал этого? Возможно, замечал, и это ему нравилось.

Гризелда сидела на стуле рядом с матерью Джиллиан и сортировала театральные костюмы, реквизит и грим в одном из трех больших ящиков, прибывших из Лондона.

– Я читала разные пьесы, – сказала она. – И должна признаться, что ничего не поняла в «Школе злословия». Мне она показалась довольно злой. Но «Модник, или Сэр Форлинг Флаттер» – очень забавная пьеса. Я думаю, что Рейф мог бы сыграть Дориманта.

– Это главная роль, – сказала Джиллиан, улыбаясь Рейфу.

– Но это значит играть любовника, – сказал Рейф с отвращением.

Имоджин прикусила язычок. В его глазах она заметила опасный блеск, будто он провоцировал ее сказать что-нибудь. Но одно дело – дразнить пьяного Рейфа и подкалывать его, намекая на плохую работу насоса. Сейчас было совсем иначе.

Он изменился до неузнаваемости. Кожа его обрела здоровый цвет, и он выглядел вполне дееспособным. И от этого Имоджин почувствовала смущение. Непривычная молчаливость, даже робость, сковала ей уста.

– Конечно, Доримант – герой-любовник, – сказала Джиллиан, обращаясь к Рейфу. – Всего в его жизни три женщины… Миссис Ловейт – его подруга, Белинда – еще одна пассия и, наконец, Харриэт, только что прибывшая в Лондон. Сердце ее не тронуто. Она вызывает новый интерес Дориманта и становится объектом его любви.

– Нет, вы только поглядите на эти усы! – Гризелда подняла нечто, похожее на связку черных куриных перьев. – О, здесь еще и парик…

Она снова принялась копаться в ящике.

– А какая роль предназначена для мисс Хоз? – спросил Рейф Гейба.

– Полагаю, мисс Хоз захочет сыграть роль миссис Ловейт. Она произвела на меня впечатление актрисы, предпочитающей трагические роли, а миссис Ловейт предается необузданной печали, когда Доримант бросает ее.

– Мы не осилим трагедию, – сказала Джиллиан. – Чтобы поставить и сыграть ее, нужны хорошие актеры.

– Сомневаюсь, что из меня получится приличный актер, – заметил Рейф. Он поднял глаза, прятавшиеся под тяжелыми веками. – Думаю, у Имоджин те же недостатки, что и у меня. Она сыграет Харриэт?

– Я жду не дождусь этого, – сказала Имоджин, выкладывая карту. – Иду с козыря.

– Вероятно, ты не поняла, что будешь играть мою возлюбленную, – сказал он. – Ты должна увлечь меня и отторгнуть от двух опытных женщин, миссис Ловейт и Белинды. Тебе придется скрывать свою неприязнь ко мне, и это потребует незаурядного драматического дарования, большего, чем то, которым ты обладаешь.

– Сомневаюсь, – спокойно возразила Имоджин. – Я бы сказала, что твоя роль требует суровости и жесткости. Прошлой ночью я прочла пьесу. Предполагается, что вы, сэр, «человек, в котором есть что-то от ангела, но это глубоко в нем запрятано и еще надлежит открыть». Возможно, ты используешь усы, найденные Гризелдой.

– Ты не думаешь, что я сам ангел? – спросил он.

Она чуть было не рассмеялась, но сумела сдержаться.

– Нет! А вы, мистер Спенсер, кого будете играть вы?

– Мистера Форлинга Флаттера, – ядовито заметил Рейф. – Мой брат должен излить всю свою серьезность. Ему это будет полезно.

– Если я должен играть какую-то роль, – сказал Гейб, – то предпочел бы сыграть мистера Медли.

– Друга Дориманта, – подсказала Имоджин, улыбнувшись ему. – Я представляла вас в более значительной роли, чем эта, мистер Спенсер.

Она положила руку ему на плечо. В конце концов, если Джиллиан могла проделывать это с Рейфом, то… Он секунду смотрел на ее руку, потом улыбнулся, и Имоджин почувствовала трепет возбуждения.

Рейф взглянул на нее через стол, и глаза его зло сощурились. Она снова смотрит на бедного Гейба, будто он воскресное лакомство, которое она намерена проглотить. При виде этого он ощутил потребность выпить виски. Если бы он пил, ему было бы все равно.

И все же сегодня был первый вечер за несколько недель, когда у него не болела голова. И, вне всякого сомнения, он чувствовал себя лучше.

Он отвел взгляд от Имоджин и посмотрел на мисс Питен-Адамс. Она по крайней мере разумная молодая женщина. Она была не только восхитительна, но не проявляла ни малейшего желания откусить человеку голову при первой возможности.

– А я думал, ты не умеешь играть в карты, – сказал он Гейбу. – Или исполнять роль в комедии с адюльтером.

Он сделал еще один огромный глоток воды. Имоджин отвлеклась от своего инфернального занятия – гипнотизировать взглядами Гейба.

– Осторожно, – сказала она. – Ты доведешь себя до рвоты.

«Сука», – подумал Рейф.

– Я не рукоположен, – ответил Гейб. – Я изучаю Библию, но моя миссия не выходит за рамки исследования сложностей текста Ветхого Завета.

– Но игра на сцене – не профессорское дело, – сказал Рейф, стремясь уязвить брата, хотя едва ли понимал почему. Но это не объяснялось желанием выпить.

– «Модник, или Сэр Форлинг Флаттер» – не об адюльтере, – ответил Гейб и тоже прищурился. – Доримант и Медли не женаты, как и Белинда не замужем.

– Ну а миссис Ловейт?

– Насколько мне помнится, она очаровательная вдовушка, – ответил Гейб, улыбаясь Имоджин.

Это зрелище вызвало у Рейфа приступ ярости. Если бы только он мог выпить…

Теперь, когда он чувствовал себя наконец лучше, ему приходилось бороться с мучительной жаждой. Горло его было словно обожжено, и сколько бы он ни пил воды, это не помогало.

Ничто не могло ему помешать подойти к буфету и налить себе стакан восхитительного золотистого виски, изготовленного в Шотландии. Эта мысль маячила целый день на краю его сознания. Он так и представлял, как бросает карты и говорит: «Хорошенького понемножку!»

Ведь он герцог, разве нет? Он мог делать что захочет.

Имоджин бросила на него проницательный взгляд и отодвинула свой стул. Она прошла по комнате до буфета. Он жадно следил за ней.

– Как сегодня малышка Мэри? – бросила она через плечо, одаривая Гейба одной из своих самых пленительных улыбок.

Гейб что-то ответил, но Рейф был слишком озабочен, чтобы понять сказанное. Если Имоджин нальет себе виски прямо у него на глазах, это будет знаком. Довольно он настрадался. Он мог немного выпить, а потом опять взять себя под контроль, чтобы каждое утро не страдать от головной боли. Он вовсе не всегда и не так уж сильно пренебрегал делами имения. Может, он разрешит себе выпить раза три в неделю. Это казалось разумным. А может, только когда у него будут гости.

Он уже начал подниматься со стула.

– Что ты, черт возьми, делаешь?

Имоджин распахнула окно, выходящее во двор перед особняком.

– Я выбрасываю это, – сказала она просто, будто речь шла об осколке стекла.

Рейф не мог бы вспомнить, как очутился на ногах, оказался рядом с ней и схватил ее за руку.

– О! – возмутилась она.

– Это виски, – рявкнул Рейф. – Ты выбросила «Тоубермэри»!

Левой рукой Имоджин потянулась и завладела хрустальным графином.

– А почему бы и нет? – спросила она насмешливо. – Ты же не будешь больше пить.

– Но это не причина уничтожать его!

Он бешеным взглядом охватил стол. Брат наблюдал за ним, подняв брови. Гризелда смотрела на них с улыбкой.

– Скажи ей, что она не имеет права выливать во двор мое лучшее виски, – огрызнулся он на Гризелду.

– Единственный, кому это небезразлично, ты, – сказала Имоджин, все еще высоко держа графин в левой руке. – Ты не можешь перестать о нем думать. Верно? Я весь вечер наблюдаю за тобой. Я не допущу, чтобы ты улизнул сюда, после того как мы все уйдем спать, и напился до чертиков!

Рейф все еще не сводил с нее глаз. Он мысленно обыгрывал эту сцену… но…

Крак! Хрустальный графин разлетелся вдребезги, ударившись о булыжник внизу, и Имоджин, стремительная, как молния, схватила другой сосуд.

– Не делай этого, – задыхаясь, пробормотал Рейф. Но этому не суждено было улететь за окно. Он ударился о раму и разлетелся, наполнив комнату острым и сильным запахом самого лучшего в мире виски. Рейф почувствовал себя, как терьер, учуявший лису.

– Ты жалок, – сказала ему Имоджин, бросая следующий графин в темноту за окном.

Этот чудом не разбился. Он услышал глухой стук, когда графин приземлился на бок.

Рейф почти видел, как сверкающая драгоценность – портвейн – льется на пыльные булыжники где-то далеко внизу.

– Не будешь ли ты так любезен снова сесть, чтобы я не уничтожила весь твой хрусталь? Я ведь это сделаю, – пообещала она.

Рейф только смотрел на нее, с трудом удерживаясь от членовредительства.

Потом Гейб взял его за локоть и отвел к столу, а Имоджин деловито, как счастливая хозяйка, развешивающая постиранное белье, принялась опустошать графины Рейфа. На них не было наклеек. Но он мог по цвету и весу определить, какой напиток откуда.

– Я думаю, что в замке припасено еще этих напитков, – сказала она. – Фу, ну и запах!

Она потянулась к звонку.

Бринкли появился немедленно. Без сомнения, он стоял за дверью, недоумевая, что за звон бьющегося стекла доносится из гостиной.

– Я только что избавила графины герцога от виски, – сказала Имоджин небрежно. – Есть здесь где-нибудь еще запас?

Бринкли кивнул, не сводя глаз с треснувшего графина на полу.

– В таком случае почему бы вам не проводить меня туда? – сказала Имоджин тоном, не допускающим возражений.

Бринкли посмотрел на Рейфа, ответившего ему взглядом, исполненным неприкрытой ярости. Но прежде чем он открыл рот, вмешался Гейб:

– Его светлость согласен с леди Мейтленд, Бринкли.

И с этими словами он положил руку на плечо Рейфа. Рейфу потребовалась вся его сдержанность, чтобы не наброситься на брата и не повалить его на пол.

Имоджин вышла из комнаты вслед за Бринкли.

– Я знаю, почему Дрейвен Мейтленд вскочил на лошадь и убился, – пробормотал Рейф хрипло. – Он пытался ускакать как можно дальше от своей жены.

– У Имоджин есть характер и твердость, – заметила Гризелда. – Она всеми силами старается уберечь этого глупца от смерти.

Рейфу не понравился намек на плачевное состояние его интеллекта.

– Я вовсе не пытаюсь убить себя.

– В таком случае очень хорошо, что ты покончил с пьянством, – сказал Гейб, делая следующий ход.

– Мы не можем продолжать игру без этой дьяволицы, – огрызнулся Рейф.

– Ну, проиграем эту сдачу с болваном, – предложил Гейб.

Несколькими минутами позже вернулась Имоджин, сияя и лучась.

– Ну? – Рейф не смог удержаться от вопроса. – Ты уничтожила лучшее виски, какое можно сыскать вне Шотландии?

– Только представьте, – сказала Имоджин, стараясь не встретиться с ним глазами, – в погребе стояли бочонки этого пойла. Вместо того чтобы выливать его, Бринкли погрузил их на телеги. Когда рассветет, их отвезут в Брамбл-Хилл, в дом Лукаса. Хочешь подтверждения, что все твои спиртные напитки увезены из дома? – Она шутливо кивнула на окна, выходившие во двор. – Не хотела, чтобы ты покалечился, блуждая ночью по дому и по винному погребу.

Он ненавидел ее. Каждой клеточкой тела. И все же не двинулся с места. Но она не дрогнула под его напряженным взглядом.

– В таком случае можешь поверить мне на слово. Бринкли увез все виски и весь портвейн. Насчет портвейна у него были сомнения. Он считал, что малую его толику следует оставить, но, когда я довела до его сознания, что есть только два способа: увезти его или вылить, он уступил. Во всем замке осталось всего несколько бутылок вина.

– Ты дьяволица, – сказал Рейф.

Он опустил глаза на карты. Казалось, они пульсируют в его руке, то увеличиваясь в размере, то съеживаясь. Он, покачиваясь, поднялся на ноги.

– Мне надо выйти. Пойду прогуляюсь.

– В чем дело? – поддразнила она. – Боишься, я скажу что-нибудь, что тебе не понравится?

Гейб собрал карты.

– Может быть, мисс Питен-Адамс согласится поиграть в двадцать одно?

Имоджин вышла из комнаты вслед за Рейфом. Он распахнул огромную дверь, и они оказались в пятне света, отбрасываемого из двери черного хода.

Высокие ели, обычно колышущие ветвями под ветром в свете солнца, теперь сливались в бесформенные, неясно различимые темные гребни, чуть покачивающиеся в лунном свете. Было не по сезону тепло для начала октября. Он спустился по ступенькам. Его подошвы со скрипом двигались по гравию, которым был засыпан двор.

– Здесь мрачновато, – сказала Имоджин.

И Рейф не без удовольствия различил дрожь в ее голосе. Приятно было поиграть на нервах этой мегеры. Обычно она вела себя так, будто ничто на свете не могло ее испугать.

– Идем, – сказал он.

– Куда? В темноту?

Но она затрусила за ним, когда он вышел из круга света во мрак.

– В конюшни.

Было и в самом деле темно. Он позволил ей нагнать себя и взять за руку. В этом было что-то странно интимное. Ему случалось ходить рука об руку с леди, но идти в темноте среди деревьев, ощущая только пожатие женской руки, было совсем не похоже на это. Для такой строптивицы у нее была слишком маленькая изящная рука.

– Почему на конюшню? – спросила она и тотчас же остановилась. – Ты хочешь верхом отправиться в деревенский паб, да?

От презрения, прозвучавшего в ее голосе, он замер:

– Нет. – Он не собирался туда. Это было бы унизительно, как рабство. – У меня кобыла вот-вот ожеребится.

И они двинулись дальше, стараясь избегать черной тени, отбрасываемой деревьями, но не видя отчетливо тропинку. Он слышал только тихий шелест листьев. На мгновение в его животе забурлило, но тотчас же успокоилось.

– Как будто мы идем по огромному пустынному и заброшенному дому, – сказала Имоджин. Он расслышал страх в ее голосе. Она крепче сжала его руку.

– Удивительно, – лаконично отозвался он, – ты и в самом деле обнаруживаешь чувства, обычные для леди. Боишься темноты?

Она не ответила. Они вошли во двор, окружавший длинный ряд конюшен с выбеленными известкой стенами. Мальчик, протирая заспанные глаза, вскочил на ноги, когда они приблизились к двери.

– Ты не должен спать при зажженной лампе, – сказал Рейф сурово. – Ты мог бы разжечь огонь в очаге.

– Да, сэр, знаю, – пробормотал мальчик, запинаясь. – Я только на минутку задремал.

Рейф снял с крючка фонарь.

– Почему бы тебе не лечь в постель? Мы задуем фонарь, когда соберемся уходить.

– Не могу, сэр, – ответил мальчик. – Мистер Джеймс сказал, вроде Леди Макбет собирается жеребиться, и, коли она издаст какой звук, я должен его разбудить.

– Я видел ее днем и сомневаюсь, что это произойдет нынешней ночью. Но я верну вам фонарь.

Они пошли по аллее между денников. Ни одна лошадь не спала. Они стояли в своих чистых просторных денниках, топали ногами и взволнованно ржали, пока Рейф и Имоджин продвигались по проходу.

– Это оттого, что скоро родится жеребенок, – сказал Рейф. – Они это знают и не могут спать.

– Мне бы следовало догадаться, что это Леди Макбет, – сказала Имоджин, останавливаясь.

У кобылы были блестящие выпирающие бока. Она повернула к ним голову. Клок сена прилип к ее носу, и это придавало ей комический вид, словно клоуну, нацепившему кошачьи усы.

– Сегодня она не родит жеребенка, – сказал Рейф.

Имоджин протянула к кобыле руку, и та засопела и принялась ее лизать в надежде, что ее угостят солью.

– Она красавица, – умилилась Имоджин. – О, ты очень красива. Знаешь это?

Рейф с фонарем пошел дальше. Вскоре она догнала его.

– Ты мог бы подождать, пока я поздороваюсь с кобылой, – рассердилась она.

– У меня нет времени ждать, пока ты будешь трепаться с лошадьми, – ответил он.

– О! Тебя ждут важные дела? Среди ночи?

Рейф думал о том, как ему неприятна Имоджин.

– Я хочу проехаться верхом.

– В темноте?

Эта мысль начинала нравиться ему все больше и больше.

– Ты можешь меня не сопровождать. У тебя неподходящий для этого туалет.

– Я сумею ездить верхом в любой одежде! – сказала она, и он знал, что это так. – Но куда мы поедем?

– Похоже, ты проснулся, – сказал он мерину, выглядевшему бодро. У того был нос с горбинкой и ласковый взгляд.

– Он для тебя недостаточно крепок! – воскликнула Имоджин.

Ему нравилось то, что она так хорошо разбиралась в лошадях.

– Он для тебя, – ответил Рейф. Потом он повернулся и закричал тем, кто оставался в конюшне: – Дамское седло, пожалуйста!

В свете фонаря глаза Имоджин казались огромными.

– Я поеду на своей кобыле. Где Пози?

– Нет, не сможешь. Я вчера отправил ее на северное пастбище.

– Я не собираюсь ехать в дамском седле в темноте, да еще на незнакомой лошади, – сказала она. – Это небезопасно. Я поеду, как ездят мужчины.

– В этом платье? – Он окинул ее быстрым взглядом. Конечно, практически оно было лишено корсажа. Ни в одном из ее туалетов его не было.

– Уверена, что справлюсь, – огрызнулась она.

Подошел удивленный мальчик и надел на мерина обычное, а не дамское седло.

– Его зовут Месяц, – сообщил он Имоджин.

Рейф выбрал для себя кровную лошадку – огромное животное с бочкообразной грудной клеткой.

– Ну, этот-то сможет вынести твой вес, – заметила Имоджин.

Рейф испытал новый прилив раздражения против нее. Может, ее задиристость поубавится, после того как она проедется верхом по незнакомой дороге, да еще и ночью, в темноте?

– Поехали, – сказал он, выводя лошадь и предлагая ей сесть на ее мерина. Он отправил мальчика с фонарем в дальний конец конюшни. Теперь денники были освещены только холодным светом луны.

– Надеюсь, тряска не вызовет у тебя рвоты, – внезапно сказала она, сообразив, почему ему захотелось проехаться верхом в темноте. Рейф впервые за эти дни улыбнулся.

Выйдя на воздух, он вскочил на коня, не предложив ей помощи. Женщина, воображающая, что может ездить в мужском седле в вечернем платье, не нуждается в поддержке. И все же он оглянулся. Она ловко подвела Месяца к обрубку столба, с которого можно было взобраться на лошадь, и секундой позже уже сидела в седле.

Месяц стоял спокойно, прядая ушами, пока Имоджин усаживалась на него, шурша юбками.

– Отлично, – сказала она. – Поехали!

Рейф не мог разглядеть, как она устроилась в седле. Он никогда и не видел женщину в мужском седле. И, не будь она такой строптивой, он счел бы это зрелище невероятно волнующим. Должно быть, ее ноги обнимали бока коня…

– Это твое белье? – спросил он. Ему показалось, что ее ноги окутаны чем-то белым.

– Да, – ответила Имоджин безмятежно. – Французские панталоны. Вполне пригодны для верховой езды. Если бы только папа давным-давно смог позволить себе такое, мы бы научились скакать и без седла.

Он проворчал что-то невнятное и выехал на дорогу. Последнее, что ему сейчас требовалось, – это пялиться на ее ноги. У него и так был забот полон рот.

Сначала они оба ехали по дороге. Сквозь облака бежала луна. Когда она скрывалась, то и дорога внезапно исчезала. Рейф догадывался, что Имоджин, вероятно, напугана. Один раз ему даже показалось, что она всхлипнула. Но он ехал впереди, наслаждаясь мыслью о том, как округлились глаза Имоджин от ужаса. Он решил, что это пойдет ей на пользу.

Он услышал за спиной звук, похожий на треск рвущейся материи.

– Имоджин! – окликнул он, резко оборачиваясь. Он не хотел напугать ее до такой степени, чтобы она свалилась с лошади.

В этот момент луна вынырнула из-за облака, залив всю дорогу и деревья трепетным серебристым светом. Имоджин подняла какой-то лоскуток. Она смеялась, и на лице ее он не заметил никаких признаков страха. Потом она выпустила эту тряпку.

– Она мне мешала. Ну не чудно ли я придумала? Люблю ездить ночью!

Он смотрел, как ее юбка полетела в канаву. Теперь на ней была лишь верхняя часть платья с глубоким вырезом и эти белые панталоны.

– Разве так удобнее? – спросил он.

– Да, – усмехнулась она. – Хочешь, поскачем наперегонки?

– В темноте?

– Да!

– Нет уж! Ты рискуешь бабками лошади. На дороге может оказаться яма, и она не успеет подготовиться к прыжку.

Имоджин надулась. Ее волосы растрепались и падали ей на плечи. Он снова посмотрел на дорогу. В неверном свете луны она казалась прямой и чистой, как английская улица, опекаемая муниципальной властью.

– Облака на некоторое время рассеялись, – заметила Имоджин.

Он колебался.

– Ты же не пьян, – укорила она его уксусным голосом. – Уверена, что теперь ты гораздо крепче держишь в руках поводья, чем обычно.

– Отлично! – рявкнул он, направляя лошадь поближе к ней. Он оглядел ее и нахмурился: – Почему ты ездишь таким манером?

Она привстала в стременах и возвышалась над седлом, держа корпус в воздухе и обхватив коня ногами.

– Так удобнее, – ответила она весело. – Боюсь, у меня недостаточно длинные ноги и я не смогу этим воспользоваться, когда понадобится.

Она бросила беглый взгляд вниз.

И он ощутил прилив желания, какого не испытывал долгие годы. Он сглотнул. Должно быть, это объяснялось отказом от выпивки.

По правде говоря, он не мог вспомнить, когда в последний раз жаждал женщину. Пожалуй, это было единственным преимуществом на фоне многих досадных неприятностей, вызванных его отказом от спиртных напитков. Даже если вожделение, вернувшись, оказалось направленным на его менее всего желанную подопечную.

– Твой выбор, – сказал он, пожимая плечами.

– Так ездят жокеи, – сказала она, явно безразличная к тому, какое впечатление производят на него ее ягодицы, обрисованные только легчайшей хлопчатобумажной тканью. Она не была настоящей леди. – Это значит, что я выиграю.

– Ну уж нет, – проворчал он. – Мы поедем вон к тому повороту. Туда, где стоит моя веха.

Он выиграл, но только на толщину волоса и лишь потому, что мчался отчаянным бешеным галопом, приближаясь к финишу, слыша ее безумные крики и смех.

– О, это было чудесно! – закричала Имоджин, когда скачка была окончена. – Месяц, ты прелесть, настоящий красавец! Мы бы с тобой выиграли, если бы не этот монстр, – сказала она.

Рейф ответил улыбкой. Но тут заметил, как она вздрогнула, снова опускаясь в седло.

– Может, обратно пойдем пешком? – предложил он. – В конце концов, ведь сейчас уже полночь, и лошади, должно быть, устали.

– Ладно, – согласилась она, как ему показалось, слишком поспешно.

Он спрыгнул с лошади, потом подошел к ней и подставил руки. Он не делал ничего подобного много лет и потому был неловок: его руки соскользнули и обхватили ее ягодицы вместо бедер. И там, где она должна была быть прикрыта многими слоями ткани, оказался всего один – тонкие французские панталоны, завязанные на поясе маленькими бантиками. Его руки скользнули вдоль ее бедер, и он испытал возбуждение, сделавшее его боевое оружие тверже, чем… долгие годы до того.