Глава 3

Муки скорби

Первой мыслью Генриетты было, что перед ней — настоящий греческий бог, не из тех надутых распущенных типов, которых так любят изображать художники, а нечто совершенно исключительное: строгое красивое лицо и светящиеся умом глаза. Но если он действительно бог, должно быть, считается на Олимпе покровителем портных, потому что более элегантного человека ей еще не приходилось видеть. Вместо темно-коричневого сюртука — какие обычно надевают джентльмены в дорогу, — на нем были двубортный сюртук с бежевыми лацканами и светло-желтые брюки. В сапоги можно было смотреться, как в зеркало, а верхи голенищ имели оригинальный вырез, подобного которому она еще не встречала. В довершение ко всему его галстук был обшит кружевом и завязан сложным узлом.

Его взгляд скользнул по ее измятому платью, и Генриетте показалось, что он сморщил нос. От нее, разумеется, несло рвотой и кислым молоком. Не мудрено, что его передернуло. Генриетту и саму тошнило.

Но он ничего не сказал. Просто перевел взгляд на Джози, чье свирепое личико было копией отцовской физиономии: те же золотисто-каштановые локоны и изогнутые брови. Похоже, его ничуть не волновало, что малышка оставляла грязные следы по всему полу. Впрочем, он счел нужным мягко осведомиться:

— Джози, ты так выпачкалась, играя во дворе?

И тут Генриетта не выдержала. Тлеющая в ней неприязнь вырвалась наконец наружу.

— Мне трудно поверить, сэр, что вы постоянно выказываете собственным детям такое же преступное равнодушие, как сегодня. Эти малышки не играли во дворе, они решили уйти из дома и были уже в конце Хай-стрит, успев при этом дважды перейти оживленные перекрестки. А поскольку сегодня в Лимпли-Стоук рыночный день, временами, переходя Хай-стрит, я сама опасаюсь за собственную жизнь.

Нужно отдать должное мистеру Дарби, речь Генриетты произвела на него впечатление.

— В таком случае я у вас в долгу, — признал он с поклоном. Но следующий вопрос сделал его в глазах Генриетты кем-то вроде дьявола: — Полагаю, вы держите на руках Аннабел?

Генриетта презрительно вскинула брови.

— Полагаю, с моей стороны слишком смело надеяться, что вы узнаете собственное дитя?

— Боюсь, для этого не требуется особенных усилий, — заметил он. — Характерный запах, исходящий от ребенка, явно указывает на Аннабел. Гиффорд, я и не думал, что вам так быстро удастся найти подходящую няню, даже если она и кажется… — он одарил Генриетту ленивой улыбкой, — чересчур взволнованной. Уверен, что вы сумеете держать эти создания в ежовых рукавицах, мисс. Мне будет позволено осведомиться о вашем прежнем месте работы?

— Я не… — начала Генриетта.

— Эта дама — не няня, — поспешил объяснить перепуганный Гиффорд. — Позвольте представить вам леди Генриетту Маклеллан, мистер Дарби. Дочь графа Холкема.

Генриетта молча наблюдала, как мистер Дарби склоняется в элегантном поклоне. Ее никогда не интересовали фатоватые щеголи, не узнающие собственных детей. Этот лощеный образец мужского пола так же беспомощен, как все остальные его представители.

Но сам он, похоже, об этом не подозревал.

— Насколько я понял, Аннабел со своей обычной грацией избавилась от ленча, — заметил он, снова наморщив скульптурно вылепленный нос. — Я искренне извиняюсь, леди Генриетта. И… — Как ни странно, но виду него действительно был почти искренний. — И крайне благодарен за то, что спасли этих маленьких бродяжек. Сегодня утром их няня была не в себе, и, пока билась в истерике, этой парочке удалось сбежать. Мистер Гиффорд, — добавил Дарби с очаровательной улыбкой, — не могли бы вы поручить служанке проводить нас в дом моей тетушки?

Гиффорд так спешил выполнить просьбу, что забыл закрыть дверь, поэтому Дарби сделал это сам. Генриетта отметила, что двигается он с некоей сдержанной грацией, как большой тигр, которого она видела в бродячем цирке. Генриетта раздраженно поджала губы. Повезло же некоторым родиться с идеальным телом и лицом, вплоть до стройных ног и длинных ресниц!

Она вдруг застыдилась растрепанных волос и грязного платья. Хуже, чем сегодня, она в жизни не выглядела. Но ребенок на руках напоминал о более важных проблемах. Перед ней грубый, равнодушный к бедным детям родитель, и ее долг— показать ему его заблуждения. К счастью, с тех пор как Генриетта открыла деревенскую школу, в ее библиотеке были все книги по вопросам детского воспитания.

— Служанка для этого не подходит, — провозгласила она. — Ваших детей должен растить человек образованный.

Дарби резко развернулся.

— Простите, вы, кажется, что-то сказали.

— Похоже, вы готовы бросить детей на любую женщину, которая войдет в эту комнату. Что, если служанка окажется столь же беспечной, как ваша предыдущая няня? Знаете ли вы, что эта женщина вынуждала крошку Аннабел носить мокрую одежду, воображая, будто это излечит ее от рвоты? Слышали вы об этом, сэр?

Дарби удивленно моргнул, словно в тихую мелодию его мыслей ворвался грубый барабанный бой.

— Нет. И согласен с вами, что это вряд ли решит проблему.

— Детей необходимо воспитывать, руководствуясь исключительно добрыми намерениями, — пояснила Генриетта, повторяя любимую фразу из книги «Правила и указания по надлежащему уходу и воспитанию детей». — Видите ли, мистер Батт, признанный эксперт по детскому воспитанию, считает, что…

Но мистер Дарби уже не обращал на нее внимания.

— Джози, будь добра, не цепляйся за мою ногу. Мне очень не понравится, если вся грязь, в которой ты успела вываляться, окажется на моих брюках.

Если только Генриетта не ошибалась, на личике Джози появилось дьявольски коварное выражение. Так оно и есть! Малышка принялась усердно тереться щекой о светло-желтые брюки отца.

— Джозефина Дарби, немедленно прекрати! — резко, как и следовало ожидать, приказал он. Генриетта мысленно покачала головой. Мистер Батт рекомендовал относиться к детям с уважением. Чересчур грубое обращение только озлобляло их.

И Джози явилась идеальным подтверждением теории Ватта. Очевидно, отец не раз ругал ее в прошлом, и, как следствие, девочка превратилась в маленькую мегеру. Отстранившись, она подбоченилась и грозно уставилась на отца, как генерал на параде.

— Ты повысил на меня голос!

— И еще раз повышу, если будешь плохо себя вести!

— Ты не должен кричать на меня! Я маленькая осиротевшая девочка!

— О, ради Бога, только не начинай эту проповедь сначала, — бессердечно бросил он. — Я уже наслышан о том, что ты лишилась матери. Если не замолчишь, отдам тебя трактирной служанке!

Бесчеловечен! Он абсолютно бесчеловечен!

Джози, должно быть, согласилась с Генриеттой, потому что рухнула на пол и принялась энергично брыкаться, вопя громче паровозного гудка.

Мистер Дарби выглядел расстроенным, но не удивленным. И не проявил ни малейшего желания исправить ситуацию.

— Сделайте же что-нибудь! — прошипела Генриетта. Дарби вскинул брови.

— Вы имеете в виду какое-то определенное действие? — спросил он, почти перекрикивая визг Джози.

— Поднимите ее с пола!

— И что это даст? У нее истерика. Вы не удивляйтесь столь поспешному уходу няни, это, кажется, уже четырнадцатый подобный эпизод за последние три дня, с тех пор как мы покинули Лондон.

Знакомая боль пронзила правую ногу Генриетты. Под тяжестью Аннабел она пошатнулась. Похоже, бедро все же не вынесло таких зверских нагрузок.

— Возьмите, — бросила она, сунув ребенка в отцовские руки. Лицо Дарби приняло растерянное выражение. Генриетте вдруг показалось, что он вообще впервые держал собственную дочь!

— Послушайте! — возмутилась она, с каждой секундой раздражаясь все больше: пронзительный визг Джози, казалось, сверлил уши. — Что вы обычно предпринимаете в подобной ситуации?

— Жду, пока она успокоится, — вежливо объяснил Дарби. — Поскольку это моя первая и последняя поездка с детьми, мой опыт ограничен этими тремя днями.

Генриетта повысила голос:

— Хотите сказать, что Джози ведет себя таким образом исключительно во время этого путешествия?

— Собственно говоря, я узнал от няни, что это ее обычное поведение. И в сочетании со слабым желудком Аннабел положение становится невыносимым. Поэтому няня решила отказаться от места, и, откровенно говоря, я не могу ее винить.

— Ребенок, похоже, истерзан горем, — заметила Генриетта, наблюдая, как Джози катается по полу. Но несмотря на вполне естественное сочувствие, непрекращающиеся вопли «бедной сиротки» страшно действовали ей на нервы. Вероятно, причиной всему — полное равнодушие отца. — Возможно, вам следует меньше заботиться об одежде и куда больше — о дочери, — посоветовала Генриетта, бросив взгляд на бархатные лацканы сюртука Дарби.

Он надменно прищурился.

— Если бы я покупал одежду в Лимпли-Стоук, несомненно, придерживался бы того же мнения.

— Аннабел жует ваш галстук, — с некоторым удовольствием указала Генриетта.

Лицо Дарби исказилось глубоким ужасом. Очевидно, он понятия не имел, что малышка проснулась и бесцеремонно вытирает галстуком свои замурзанные щечки. Дарби поспешно вырвал тонкую ткань из маленьких рук, но украшенный грязными пятнами галстук уже успел помяться и вяло обвис.

— Какое несчастье! — ехидно посочувствовала Генриетта.

— Я уже пожертвовал этот костюм дьяволу, — бросил он, оглядывая ее, — и советую вам сделать то же самое.

Генриетта открыла было рот, чтобы как следует отделать лондонского щеголя за издевательства над ее туалетом, но вой Джози поднялся до таких высоких нот, что терпение ее подошло к концу.

Не обращая внимания на острую боль, полосовавшую бедро, Генриетта наклонилась, схватила запястье Джози и дернула вверх. Девочка поднялась на ноги, вопя во всю глотку. Генриетта немного подождала, но Джози и не подумала успокоиться.

— Джози, — велела она, — немедленно прекрати этот вой!

— Ни за что! — провизжала Джози. — Не пойду в детскую! Не буду сидеть на хлебе и воде! Не хочу никаких служанок! Я бедная сиротка!

Выразительность мелодекламации и гладкость речи предполагали большую практику. Высказав свои требования, девочка извернулась, лягнула отца в ногу, и, кажется, больно, хотя гримаса скорее всего имела отношение к царапине на сапоге.

— С меня довольно! — воскликнула Генриетта, повышая голос.

Вопли девочки стали поистине оглушительными, и раздражение Генриетты соответственно усилилось.

Она снова нагнулась, глянула Джози в глаза и медленно, раздельно произнесла:

— Если ты сейчас же не успокоишься, тебя ждет нечто крайне неприятное.

— Не посмеете! — заорала девчонка изо всех сил. — Я бед…

— Молчать! — велела Генриетта самым злобным тоном, на который оказалась способна.

Джози попыталась вырваться и при этом едва не вывихнула запястье Генриетты. Это оказалось той соломинкой, которая сломала спину верблюда. Не выпуская руки Джози, Генриетта схватила принесенный Гиффордом стакан воды и вылила ей на голову.

Мгновенно воцарилась растерянная тишина, нарушаемая тихим похрапыванием Аннабел, успевшей задремать на плече отца.

Джозефина уставилась на оскорбительницу с широко раскрытым ртом. Вода медленно стекала с растрепанных волос.

— Ловко! — разразился смехом Дарби. — Леди Генриетта, снимаю перед вами шляпу! Я недооценил твердость вашего характера и силу воли. Боюсь, что уже успел списать вас со счетов, как даму чувствительную и сентиментальную.

Сердце Генриетты куда-то покатилось.

— Мистер Дарби, вы должны меня простить. Не представляю, что это на меня нашло! Я стыжусь себя! — охнула она. — Мой поступок идет вразрез со всеми принципами воспитания, которых я до сих пор придерживалась.

Она разжала руки, и Джози немедленно попятилась к отцу, по-прежнему не отрывая глаз от Генриетты.

Дарби предусмотрительно отступил в сторону, прежде чем предупредить:

— Джози, если ты уронишь на меня хоть каплю, клянусь, тебя ждет куда более суровое наказание! А теперь немедленно извинись перед леди Генриеттой.

Вода лилась с грязного розового платья Джози, волосы торчали вихрами, по щекам струились слезы. Настоящее воплощение бедной сиротки!

Генриетта сгорала от стыда. Как она могла настолько выйти из себя?!

— Эта леди облила меня водой, — напомнила Джози скорее удивленно, чем рассерженно.

— Ты это заслужила! — жестко отрезал Дарби. — Жаль, что мне самому это в голову не пришло.

— Мистер Дарби, мое поведение непростительно, — вмешалась Генриетта дрожащим голосом, сгорая от унижения. — Беда в том… — Она собралась с духом, чтобы честно признаться: — Беда в том, что я ужасно вспыльчива. Вы должны позволить мне все исправить.

Дарби снова поднял изогнутую бровь.

— Исправить? — повторил он хрипловатым баритоном, в котором слышались веселые нотки.

— Я найду вам хорошую няню. Это самое малое, что я могу для вас сделать. Если вы пробудете в гостинице день-другой, я свяжусь с конторой по найму прислуги в Бате и немедленно представлю вам нескольких кандидаток. Я вполне способна выбрать вам хорошую няню. Не так давно я наняла директрису для деревенской школы, и она оказалась очень достойной дамой.

Джози несколько раз дернула Дарби за брюки точно таким жестом, как дамы обычно дергают за сонетку, подзывая прислугу, и сухо объявила:

— Мне нужно на горшок.

Мистер Дарби, не обращая на нее внимания, все еще смотрел на Генриетту, словно, пообещав все исправить, она дала ему какую-то идею. Судя по ухмылке, довольно забавную.

— Леди Генриетта, могу я еще раз признаться в том, каким приятным сюрпризом оказалась встреча с вами?

— Хочу на горшок, — громко повторила Джози, — или может случиться неприятность.

К счастью, в этот момент появился мистер Гиффорд и очень удивился при виде мокрой Джози, не говоря уже об Аннабел, спавшей на руках у мистера Дарби.

— Я привел Бесси с кухни, — объяснил он. — Она старшая из шестерых в своей семье и умеет ухаживать за малышами.

Еще секунда — и Гиффорд вместе с Бесси вывели детей из комнаты. В коридоре еще долго слышался голос Джози, твердившей, что она бедная сиротка и к тому же вся мокрая, с головы до ног, потому что…

Генриетта вздрогнула. Да, она была вспыльчивой, но до этого дня никогда не срывала зло на ребенке. Правда, до этого она никогда не бывала в обществе детей, несмотря на то что знала наизусть все книги Бартоломью Батта.

Может, это даже к лучшему, что у нее не может быть собственного ребенка…

Глава 4

Семейные истины редко бывают приятными

Дарби с нескрываемым облегчением закрыл дверь за Джози и Аннабел. С самого начала поездки его жизнь превратилась в ад. Джози пришлось ехать в его экипаже из-за Аннабел, которую непрерывно рвало. И хотя девчонка доставляла массу неудобств, ее просьба была вполне справедлива, поскольку запах в детском экипаже становился поистине невыносимым. Но и общество Джози доставляло мало удовольствия: если она не ныла и не требовала ее развлекать, значит, валялась на полу кареты, оглашая окрестности нестерпимым визгом.

Леди Генриетта все еще выглядела расстроенной. Терзается угрызениями совести?

Дарби злорадно ухмыльнулся. Впервые увидев ее с Аннабел на руках, он встревожился: такая красивая нянька наверняка вызовет соперничество среди лакеев. Но вскоре он уже не думал ни о чем подобном. Несмотря на красивое лицо, женщина держалась на редкость неуклюже, словно не сознавала собственной женственности. И не важно, что на ней надето, она все равно выглядела чучелом. Да еще к тому же злющая, как змея. Неудивительно, что она не замужем.

— Прошу вас, примите извинения от имени Джози. Обе девочки вели себя непростительно грубо.

Леди Генриетта прикусила губу, как успел заметить Дарби, необычайно мягкую и розовую, для такой ехидны.

— Боюсь, что их дурное поведение является прямым следствием вашего невнимания, — без обиняков объявила она. — Дети, растущие в любви и нежности, неизменно добры и послушны.

Она милосердно не упомянула о том, что Джози вряд ли подходит под это описание.

Дарби впервые участвовал в дискуссии на тему воспитания детей и не имел ни малейшей склонности углубляться в подобные темы. Но все же замечание Генриетты неприятно его задело.

— Ваши выводы неверны, поскольку Джози почти меня не знает. Я обязательно найму няню, способную обеспечить им необходимые любовь и нежность, хотя заранее жалею несчастную.

— Няня не заменит родителей, — наставительно объявила Генриетта.

«Может, такая свирепость объясняется недостатком роста», — размышлял Дарби. Впрочем, грудь у нее роскошная, у этой фурии, которая спасла детей. Мокрое насквозь платье льнуло к телу, облегая каждый изгиб. Любая женщина на ее месте либо выставляла бы напоказ, либо скрывала этот неоспоримый факт. Но леди Генриетта, похоже, ничего не замечала.

— Значит, дочь едва вас знает? Вряд ли можно этим гордиться.

— Джози — моя сводная сестра, — резко перебил Дарби. — Я видел ее три-четыре раза перед тем, как неожиданно оказался в роли опекуна, когда мой отец и мачеха погибли в перевернувшейся карете. Мачеха, возможно, и приводила ее в гостиную во время моих приездов на рождественские праздники, но я, честно говоря, этого не помню.

— Так Джози ваша сестра?! — ахнула Генриетта. — И Аннабел тоже?

— Совершенно верно.

— Но почему, спрашивается, вы сразу мне не сказали? Дарби пожал плечами:

— Если напомнить Джози о сиротстве, она неизменно поднимает вой.

— Должно быть, оплакивает безвременную смерть матери.

— Джози? По-моему, она просто дурно воспитана. По крайней мере так считала ее няня, а уж она знала девчонку гораздо лучше, чем я.

В глазах леди Генриетты мелькнула нерешительность, что только подтвердило его мнение о Джози и о ее несносном характере. Уменьшенная копия ее дорогой матушки.

— Давно погибла ее мать?

— Чуть больше восьми месяцев назад. А теперь, леди Генриетта, прошу меня извинить. Обещаю в следующий раз более тщательно выбирать нянь. Моя тетка, леди Роулингс, живет в Шентилл-Хаусе, совсем рядом с Лимпли-Стоук, и, вне всякого сомнения, сумеет подыскать подходящую воспитательницу для детей.

Он направился к двери гостиной. Генриетта последовала за ним и протянула на прощание руку.

— Возможно, мы еще встретимся, мистер Дарби. Сегодня ваша тетя устраивает домашнюю вечеринку, и моя семья приняла ее приглашение.

На ее глазах произошло чудесное превращение не слишком любезного мужчины в истинного джентльмена. Он отвесил поклон, достойный самого короля, поймал ее руку и поцеловал кончики перчаток.

— Чрезвычайно приятное известие, — с восторгом заметил он. Генриетта едва не рассмеялась ему в лицо, но вовремя спохватилась.

— Вы, должно быть, всю жизнь прожили в Лондоне, — с любопытством заметила она.

Его глаза светились такой неподдельной теплотой, что ей стало немного неловко.

— Я редко посещаю провинцию, — кивнул он. — Боюсь, что эти буколические удовольствия мало меня привлекают.

Против этого трудно было возразить. Даже несколько потерявший лоск после близкого общения с Аннабел, здесь, в Лимпли-Стоук, он казался белой вороной.

— Вы собираетесь долго пробыть в этих местах?

— Пока трудно сказать, — вздохнул он, пристально глядя ей в глаза. — Это зависит… от удовольствий сельской жизни. Пока что… меня ожидали здесь одни сюрпризы.

Генриетта едва не хихикнула, но в последний момент сдержалась. Нельзя же оскорблять светского джентльмена, тем более что тот с таким усердием практикует на ней свои изысканные манеры! Нет, это просто немыслимо, хотя бедняга понятия не имеет, что все его старания потрачены впустую!

В тот момент, когда она снова брела по Хай-стрит, с трудом волоча правую ногу, ее сестра Имоджин спорхнула с крыльца модной лавки.

— О, Генриетта! — воскликнула она. — А вот и ты! Я пока что осматривалась, не зная, что купить, и… — Она резко осеклась. — Господи, что это с тобой? И откуда этот омерзительный запах?!

— Ничего особенного, — заверила Генриетта, с трудом взбираясь в карету. — Хотя, боюсь, мое платье источает весьма своеобразные ароматы.

Она сильно нажала кулаком на больное бедро. Судя по характерной пульсации, следующие день-другой она будет сильно хромать. Что же, придется терпеть…

— Как ты себя чувствуешь? — встревожилась Имоджин. — Опять бедро разболелось?

— Просто устала. Встретила маленькую девочку, а ее вырвало прямо на мое платье.

— Что же, это должно излечить тебя от пристрастия к маленьким созданиям, — жизнерадостно заметила Имоджин. — От тебя действительно ужасно несет, Генриетта.

Генриетта вздохнула. Имоджин отметила шестнадцатый день своего рождения твердым решением высказываться откровенно по любому поводу, что считала по-настоящему взрослым поведением.

— Но тебе необходимо отдохнуть, — настаивала она. — Хотя мне кажется, эта прогулка пошла тебе на пользу. Выглядишь не такой бледной, как обычно.

Генриетта и без напоминания Имоджин знала, что обычно бледна как призрак. По крайней мере это не имело ничего общего с ее увечьем. Папа всегда твердил, что Генриетта унаследовала внешность от матери.

В детстве она часами смотрела на миниатюрный портрет женщины, которая умерла, дав ей жизнь, и гадала, смогут ли ее еще не оформившиеся черты когда-нибудь превратиться в нечто изысканно прекрасное, как то лицо, что смотрело на нее с портрета.

И проблема не в том, что ее мечты сбылись и теперь она выглядит достаточно мило. Она навеки заклеймена своей хромотой и невозможностью выйти замуж.

С самых ранних лет она знала о своем несчастном бедре. И дело вовсе не в боли. Главное — не гулять подолгу и не поднимать тяжестей, и тогда оно не слишком сильно ныло.

Но у матери тоже был вывих бедра, и она умерла в родах. И Генриетта понимала, что, если вздумает родить ребенка, ее ждет та же участь.

Впервые осознав правду, она долго плакала. Однажды отец нашел ее в слезах и спросил, что случилось. Когда Генриетта, задыхаясь и всхлипывая, выложила все, он обнял ее и пообещал, что увечье никогда не испортит ей жизнь, потому что она вообще не выйдет замуж.

— Останешься дома, со мной. Кому вообще нужен муж? — с притворным презрением спросил он, и девятилетняя девочка с готовностью согласилась.

— Мне ни за что не захочется покинуть тебя, папа, — объявила она.

— И ты всегда будешь рядом, — нежно заверил он, целуя ее в лоб.

Теперь ей было двадцать три. Отец уже два года как лежал в могиле. А поклонники, как он и говорил, не осаждали ее порог.

Правда больно жалила. Однако отец дал ясно понять, чтоникогда не позволит ей выйти замуж. Да и мужчины, узнав оее увечье, не желали иметь с ней ничего общего. Кто захочет жениться на женщине, которая наверняка умрет при родах, да еще скорее всего заберет с собой дитя? Все твердили, что сама Генриетта выжила чудом.

— Может, тебе следует сегодня остаться дома и хорошенько отдохнуть? — заметила Имоджин, вынимая из ридикюля маленькое зеркальце, чтобы проверить, хорошо ли уложены локоны.

В обычных обстоятельствах Генриетта, не задумываясь, согласилась бы. Но вечером они приглашены в дом леди Роулингс, где будет мистер Дарби. Хотя… судя по всему, он не слишком обрадуется встрече с ней.

Но все равно забавно понаблюдать, как он станет демонстрировать соседям свои великосветские замашки. Неплохо бы поскорее занять место в первом ряду, чтобы своими глазами видеть, как поведут себя приглашенные, поняв, что за лебедь заплыл в их маленькое скромное болотце.

Глава 5

Бесстыдница Эсме

Леди Эсме Роулингс значительно растеряла былую бодрость. Ничего не скажешь, она похожа на пивной бочонок.

Эсме попыталась рассмотреть свои щиколотки. Всю жизнь эти самые щиколотки были для нее предметом гордости. Еще будучи дебютанткой, она с восторгом замечала, как джентльмены только что не зубами скрипели, случайно заметив их элегантную стройность. Когда на британских берегах появились первые изображения француженок с новомодными, подобранными сбоку юбками, Эсме немедленно отправилась к модистке и велела сшить себе точно такую же.

Но теперь… щиколотки распухли и отекли. С тихим стоном она подалась вперед и ткнула пальцем в то место, где полагалось быть щиколоткам. Палец утонул в рыхлой, как тесто, плоти. Невероятно! Впрочем, это не имеет значения. Единственная часть тела, которой интересовались окружающие, был живот, о чем говорили постоянные напоминания:

— Да, миссис, животик-то растет, верно?

До того как она взяла на себя задачу вырастить ребенка, никто и никогда не обсуждал ее живот. В обычной жизни животы дам считались запретной темой.

Эсме со вздохом растянулась на шезлонге и положила руки на коврик, прикрывавший ее беременное чрево. Когда она лежала на спине, оно вздымалось в воздух, как поднимавшийся с речного дна островок. Январское солнце светило в ее сомкнутые веки. Под ладонями ощущалось слабое шевеление.

«Ну вот, Майлз, это твое дитя», — подумала она.

Вероятно.

Элен окликнула ее из соседней комнаты, но Эсме не хотелось отвечать, поэтому она лежала неподвижно, обводя пальцем домик, в котором находилось ее дитя. Пытаясь определить, один или два ребенка живут в ее чреве.

Старуха, которая держала маслобойню по дороге в деревню, постоянно предсказывала, что она носит двоих. Впрочем, это казалось вполне возможным, потому что она стремительно увеличивалась в размерах. И в отличие от многих женщин она точно знала, когда зачала ребенка: всего за две ночи, одну за другой. Это означало, что она ровно на шестом месяце, не больше и не меньше.

И все же выглядела так, словно была на сносях, а ведь до родов осталось целых три месяца. Страшно подумать, что она носит близнецов. Как это может быть? Сразу двое? Мальчик и девочка. Или две девочки. Или два мальчика.

Они танцевали за ее закрытыми веками в золотистом тепле солнечных лучей, крошечные девочки в передничках, с лентами в локонах, взъерошенные мальчишки…

Нет! Она случайно представила их светловолосыми… «Нет, этого не может быть и не будет, — наставляла она детей про себя. — У вас волосы Майлза, каштановые, симпатичные каштановые волосы. По крайней мере теперь. В последние годы у вашего отца оставалось всего несколько прядей».

Она мысленно изменила портреты. Теперь у мальчиков были милые круглые лица и взъерошенные каштановые волосы, уже немного редеющие на макушке, хотя им исполнилось не больше года. Вот так-то лучше. Каштановые волосы. Волосы Майлза.

Эсме сонно вздохнула.

Но в ее сны ворвался холодный голос. Ее лучшая подруга Элен или графиня Годуин для всего остального мира.

— У тебя гости, Эсме.

— Гости? — пробормотала она, борясь с искушением погрузиться обратно в сонное блаженство.

— Неожиданно прибыл твой племянник.

Резкие нотки в голосе Элен заставили Эсме встрепенуться.

— Дарби здесь? Правда?

— Явился в дорожном экипаже вместе с сестрами. Выглядит так, словно провел в пути не меньше года.

— Но что, во имя всего святого, он здесь делает?

— Утверждает, что дети нуждаются в свежем воздухе. Эсме попыталась встать, но без помощи Элен это не удалось.

— Эсме! — воскликнула подруга. — Надеюсь, ты понимаешь причину визита Дарби?

— Я написала ему записку, где упомянула, что лондонский воздух вреден для детей. Сначала он категорически отказался прозябать в провинции, но потом, должно быть, передумал.

Она побрела к дому, с трудом преодолевая откос газона.

— Но зачем тебе это? — взвилась Элен. — И с чего это Дарби вдруг передумал?

— Потому что лондонский воздух действительно нездоров, — озадаченно пробормотала Эсме. Беременность словно набила ее голову ватой. Она чувствовала себя одной из своих кузин, которую ее мать неизменно называла тупоголовой.

— Да подумай же хорошенько! Он подозревает, что ребенок, которого ты носишь, не от Майлза! Ведь Дарби был его наследником, верно?

— Был и остается, — кивнула Эсме.

— При условии, что ты родишь девочку.

Эсме остановилась и повернулась к подруге. Сегодня Элен была одета в розовое шерстяное платье с ротондой и перчатками в тон. Косы, уложенные короной, придавали ей вид сказочной принцессы. Совсем не выглядит той жесткой непреклонной особой, каковой являлась на самом деле.

— Мы уже это обсуждали, — запротестовала Эсме. — Дарби по-прежнему остается наследником Майлза. Я откажусь от поместья.

— Вздор, бред и чепуха, — отмахнулась Элен.

Более сильных выражений она себе не позволяла, поэтому Эсме поняла, что подруга действительно взволнована.

— Если ты родишь мальчика, Эсме, значит, именно он станет наследником поместья Майлза. Этого дома, как и лондонского, в котором сейчас, если я не ошибаюсь, живет Дарби. Ты не посмеешь обездолить собственного сына. Мало того, и не сможешь этого сделать, учитывая закон о майорате.

Эсме обняла живот, словно безмолвно умоляя дитя не сердиться на то, что она сейчас скажет.

— Ты, похоже, не понимаешь, что ребенок может не быть сыном Майлза.

— А этого ты знать не можешь, — парировала Элен.