Венецианская леди

Мерил Джейкоб

Венецианская леди

Глава 1

Сидя верхом на балюстраде каменного балкона палаццо Реццонико и пришпоривая ее ногами, обутыми в теннисные ботинки, Джимми весело насвистывал. Юный птенец, импортированный из Америки, выделяясь на фасаде палаццо, олицетворял собой пресловутую пренебрежительность янки, бесцеремонно прицепившуюся к величественному трону Королевы Адриатики[1].

Вечерний бриз, покрывавший рябью воду Большого канала, развевал белокурую шевелюру Джимми и трепал листья олеандровых деревьев в голубоватых ультрамариновых горшках.

Вдоль берега плыл, напевая, гондольер. Изящная корма его гондолы, казалась, не решалась погрузиться в мутные волны воды. Вдруг Джимми наклонился над мраморной балюстрадой и, схватив бутылку с содовой водой, яростно запустил ее в направлении гондольера…

Стеклянная граната взорвалась, ударившись об один из столбиков гондолы, украшенной гербами Дианы Уайнхем. Гондольер замолчал, обводя недовольным взглядом первый этаж палаццо. Сложив руки трубкой, Джимми крикнул ему:

— «Shut up[2]!.. Заткни свою глотку… — Vain malora[3]!»

Эта брань на всех языках не произвела никакого впечатления на лодочника. Выпустив, со своей стороны, три венецианских ругательства, он спокойно продолжал свой путь, напевая ту же песенку. Леди Диана, сидевшая в качалке у окна, перегнулась через балюстраду и полушутя, полусерьезно спросила:

— Что такое? Что с вами приключилось, Джимми?

— Разве вы не слышали, Диана? Этот гондольер распевает: «Si, non ho piu banane»… He за тем же я приехал сюда из Нью-Йорка, чтобы услышать здесь, на итальянском языке, этот древний бродвейский шлягер. Как вы полагаете, Диана, существуют ли еще в Венеции дожи? Нет? Так вот их потомки, в круглых шляпах, следящие в муниципалитете за хорошим тоном их города, должны были бы потребовать от гондольеров точного знания новейших песенок «Ziegfeld Follies» или «Jardin de ma soeur»[4].

— Джимми, вы оскорбляете мою дорогую Венецию.

— Ничуть, дорогая. Надеюсь, вы не собираетесь цитировать мне фразы из романов или стихи из отдельных альбомов о поэзии, об обаятельности, об атмосфере и цвете «Жемчужины лагуны»…[5] Не потому ли, что в этом дворце в 1889 году умер Роберт Броунинг, нужно все это принять всерьез?.. Я прекрасно знаю, что вы гордитесь табличкой в его память на стене вашего палаццо, на которой выбиты две строчки:

«Open my heart and you will see graved inside of it: Italy »[6]. Но разрешите мне вам заметить, что Броунинг, поэт, вскормленный спагетти, уже чересчур любил Италию. Этим он вызвал отвращение к ней у других. Если я когда-нибудь умру в Венеции, то распоряжусь, чтобы наследники написали на моем надгробном камне из розового мрамора: «Откройте мое сердце и вы увидите там надпись: „Манхэттен“. Это жутко не понравится господину Габриэлю д'Аннунцио.

— Джимми, только ваша молодость может извинить такую несознательность.

Двадцатилетний американец вроде вас не имеет права говорить о Венеции иначе, как опустившись на колени.

— Ладно… В таком случае я завтра же отправлюсь преклонить колени на мосту Академии… Я возблагодарю австрийцев за то, что им пришла гениальная мысль построить железный мост под сенью Тинторетто и Бордона…[7]

Маленькая ножка леди Дианы задвигалась под плетеным креслом. Она пустила в лицо Джимми обертку из шелковой бумаги от соломинки, потянула через соломинку несколько капель коктейля и заявила:

— Вы говорите парадоксы, юный негодник… Вам не мешало бы пить соду после обеда. Джимми нахмурился.

— Что я сказал? Парадокс?.. Диана, я не люблю, когда вы употребляете ученые слова, которые не имеют обращения в университетах Соединенных Штатов в промежутках между партией в бейсбол и матчем регби.

Он встал, потянулся с гримасой на лице и протянул лениво:

— Э-э…

Вдруг он вытянул руку вперед и указал на моторную лодку.

— Диана!.. Посмотрите, вот Флорелли отправляется каяться в своих грехах в исповедальню Сан-Захарио.

Диана с любопытством посмотрела в указанном направлении.

— Вы уверены, что это Нина Флорелли?

— Вполне. Я отлично знаю ее полинявший флаг, желтый с черным, напоминающий сохнущее на ветру белье…

— Джимми, вы некорректны.

— Я потерял всякую корректность три года тому назад у дверей Ватикана, когда сопровождал свою мать, миссис Баттерворс, на прием к его святейшеству. Мне рассказали так много по поводу папских туфель, что я тайком принес свои комнатные туфли, надеясь получить от его святейшества разрешения обменять их на папские, исторические… Результат вам, конечно, ясен… Кардинал из папской гвардии вежливо попросил меня убраться вместе с моими туфлями и иллюзиями. На следующий день в «Оссерваторе Романо»[8] появилась язвительная статья по поводу бесцеремонности молодых американцев… Уверяю вас, Диана, что у этих людей совершенно отсутствует коммерческая жилка. Будь папа американцем, он продал бы свои истрепанные туфли коллекционеру за хорошую цену и на вырученные деньги повел бы энергичную пропаганду католицизма… Если бы Иисус Христос появился в Америке со своей великолепной моралью, он говорил бы в мегафон и подписывал по три тысячи почтовых открыток в неделю… Передайте мне еще соломинку, Диана… По вашей милости я наелся seppioline в таверне «Фениче», и теперь у меня страшная жажда!

Прошло уже три месяца с тех пор, как леди Диана (Доротея Мери Уайнхем) и мистер Джимми Баттерворс из Бостона поселились во дворце Реццонико. Великосветская дама, шотландка, дочь герцога де Ивернесса, вдова лорда Уайнхема, бывшего английского посла в России, и один из самых юных и самых блестящих представителей аристократии доллара. Между ними была только физическая близость; их эстетические воззрения были совершенно различны, Джимми — единственный сын вдовы Баттерворс, наследник состояния Джона-Адама Баттерворса, короля целлулоида, побивший рекорд в прыжках на высоту в колледже Роттенбрайна, и чемпион невежества на поприще наук и искусств, изучал в обществе леди Дианы Уайнхем профессию космополита. Он платил двести тысяч франков в месяц этой высокорожденной британской даме за то, что она обучала его, как держать себя за столом, как различать истинных принцев крови от поддельных аристократов, как ориентироваться в лабиринте «Гота»[9] и целовать, как подобает, кисть руки у патрицианок.

Они познакомились весной на озере Гарда, [10] где леди Диана рассеивала свою тоску среди кустарников на уединенных дорожках и белого конфетти акаций в цвету.

Диана не оплакивала больше несбывшиеся мечты. В течение трех лет она старалась рассеять свою тоску, путешествуя по большим отелям Средиземноморского побережья. Она начала было флирт с капитаном спаги в Марекеше, быстро, впрочем, окончившийся, и провела душный грозовой вечер в Палермо с торговцем жемчугом из Салоник. Но эти мимолетные развлечения не давали ей должного утешения. И она медленно шла под откос, вдоль безразличных рельс.

Джимми Баттерворс сперва забавлял ее. Юношеская грубость его языка, бесконечная отвага, бессознательное самодовольство американского гражданина были предметом бесконечного удивления для шотландки голубой крови. Однажды во время вечерней прогулки по озеру Гарда, Джимми вдруг выпустил весла, прыгнул к леди Диане, обхватил ее своими могучими руками и восторженно воскликнул:

— О, как вы очаровательны!..

Леди Диана не протестовала, так как лодка была малоустойчивой, а также потому, что, наперекор всем светским приличиям, мальчишеский поступок Джимми ей почти нравился. Деликатно отстранив губы Джимми, она иронически заметила:

— Мой милый мальчик, у вас столько же такта, сколько у сорвавшегося с цепи буйвола, Призывая звезды в свидетели своей искренности, Джимми пробормотал:

— Диана! Диана! Уверяю вас, что вы умопомрачительны с вашим лицом святой Девы и с вашими томными глазами. Если бы вы показали кончик вашего носа через каменный забор нашего колледжа в Роттенбрайне, вы бы взбудоражили жизнь школьников на целый месяц. Сегодня днем, когда вы прыгали в лодку, я заметил кусочек вашего тела между бельем и чулком… Если бы Ромео увидел это, стоя под балконом, он побил бы рекорд на своей веревочной лестнице.

Таковы были прелюдии связи мистера Джимми Баттерворса и леди Дианы Уайнхем в поэтичной и лунной декорации окутанного сумраком озера Гарда. Месяц спустя они поселились во дворце Реццонико в Венеции.

В XVII веке представители рода Реццонико предложили сто тысяч дукатов Венецианской республике за честь быть допущенными в число славных венецианских патрициев. Леди Диана предложила сто пятьдесят тысяч лир за наем дворца.

Диана не любила Джимми в точном смысле этого слова. Подобно легкомысленной кошке, разрешающей котенку, отлученному от груди, продолжать ее сосать по привычке, леди Диана терпеливо переносила молодого американца в своей интимной жизни. Она снисходила до того, чтобы принимать от него денежные подношения, поскольку ей не подобало брать на содержание принца Уэльского от целлулоида, но не считала возможным отдаваться целиком его неуклюжим поцелуям. Для покорения сердца и чувств прекрасной шотландки нужно было нечто большее, изощренная страсть виртуоза, а не грубоватые ласки юнца, едва сошедшего со школьной скамьи.

Однажды вечером Джимми отправился с двумя товарищами в бар «Даниэли» выпить джина со льдом. Леди Диана приказала своему гондольеру Беппо везти ее в направлении к Сан-Микеле. Было половина первого ночи. Серебристый молодой месяц скользил над остриями колоколен, усеивая опаловыми отблесками город мрамора и вод. Свежий ночной ветер приносил с Лидо соленое дыхание Адриатики. Венеция засыпала..

Леди Диана, растянувшись в глубине гондолы на медвежьей шкуре, любовалась красотой ночи и предавалась воспоминаниям. Старые законы искоренили роскошь патрицианских судов, что не помешало леди Диане иметь роскошную малиновую гондолу, украшенную двумя химерами из бронзы, распростершими на ветру свои крылья и извергающими пламя из пастей.

Леди Диана курила папиросы, повернувшись лицом к фонарю гондолы — миниатюрной репредукции гигантского фонаря галеры Морозини[11], позабыв свое положение любовницы богатого американца, перевоплотившись в догарессу, одинокая и печальная, наслаждалась сладкой отравой Венеции.

Гондола леди Дианы проплыла мимо двух старых гондол с гнилыми бортами и разрушенной кормой, привязанных к старой прогнившей деревянной лестнице. Они напоминали двух отцветших красавиц, вспоминающих в одиночестве былую славу своих героических времен.

Рыжий кот, истощенный и взъерошенный, сидя на носу одной из гондол, неподвижно созерцал медленные отблески мутной воды. Проезжая, леди Диана протянула руку и погладила косоглазого мыслителя. Животное опустило уши и не двигалось. Была ли это воскресшая душа плебея, таинственно погибшего в ночи карнавала, или душа раба, удавленного за любовь красавицы в день символического обручения дожа с морем?

В Венеции существует поверье, что рыжие кошки таят за своими смарагдовыми зрачками блуждающий огонек людей, погибших от меча.

Прошлое леди Дианы проплывало перед ней с минувшим счастьем и забытыми наслаждениями. Перед ней проходили ее любовники, как статисты на заднем плане сцены; она считала главных из них в такт ударам весла гондольера. Сначала лорд Уайнхем, се муж, теперь покоящийся в холодной, окутанной туманами, часовне в графстве Эссекс. Второй — лорд Говард де Вальпен, повторение «улыбающегося кавалера» Франса Гальса, чемпион по игре в поло и пикантным рассказам за десертом. Третий — герцог де Масиньяк, секретарь французского посольства… Альфред де Виньи, начиненный высокопарными фразами. Французская любовь. Драматические ночи и трагические диалоги. Четвертый — Жорж Воблей, смешной шут времен империи… Контрасты… Скептические поцелуи и пируэты на карте нежности. Пятый — мистер Сомерсет Вифль, член парламента: несчастный случай на железной дороге. Спальный вагон и любовная записка. Шестой — Лео Тито, танцор из театра «Амбассадор»: женская месть, чтобы разозлить свою приятельницу, леди Дороги Хопсон. Беспокойная любовь; боязнь за жемчужное ожерелье. Седьмой — матрос: вечер сплина. Восьмой — боксер: вечер джина… Девятый — неизвестный. Девятый бис — английский офицер, чтобы подразнить неизвестного. Десятый — капитан спаги в мавританской вилле… Короткая идиллия. Одиннадцатый — Ахил Скопилос… Левантинец… Кошачья грация и розовое варенье… Двенадцатый — Джимми Баттерворс. На номере двенадцатом леди Диана остановилась. Гондольер поворачивал направо к проходу Морани. Перевернет ли она белую страницу, на верху которой под номером тринадцатым появится новое имя? Леди Диана вздохнула и, укутываясь в мех, прошептала:

«Тринадцатый… тринадцатый!»…

Она не была суеверна, но это совпадение внушало ей страх. Леди Диана наслаждалась заранее радостями и страданиями этой будущей страсти; ей хотелось, чтобы этот тринадцатый затмил всех остальных.

— В Реццонико, — велела она гондольеру. Была половина второго ночи, когда гондола причалила к парадной лестнице. Леди Диана прыгнула на мраморную ступеньку, зеленую от моха, и отпустила Беппо. Она вошла в свою комнату, не спросив у камеристки, вернулся ли Джимми. Выпив стакан ледяной воды, она повернулась к письменному столу, где на ониксовой подставке она находила каждое утро «New-York Herald» и «Daily Mail». На этот раз там лежала «Gazetta di Venezia». Английские газеты прибывали с запозданием на 24 часа. Леди Диана бросила любопытный взгляд на последние новости итальянской прессы. Заголовок, напечатанный жирным шрифтом, привлек ее внимание:

«УБИЙСТВО ЛОРДА СТЭНЛИ»

«Восстание в Каире»

Колониальные дела ее родины мало интересовали леди Диану. Но она знала раньше лорда Стэнли. Она познакомилась с ним на одном из дипломатических приемов в министерстве иностранных дел, куда она сопровождала покойного мужа.

Убийство верховного комиссара британского правительства было серьезным событием. Она с интересом читала телеграмму Агентства Стефани:

«Сегодня утром, во время церемонии открытия памятника лорду Китченеру, неизвестным фанатиком убит лорд Стэнли. Преступление, имеющее бесспорно политическую окраску, рассматривается, как первый сигнал действий, подготовляемых египетскими националистами. По полученным из достоверных источников сведениям, сообщение с Хартумом прервано, и английский гарнизон осажден тысячами восставших».

Леди Диана положила газету, уделив всего несколько минут жертве египетского восстания. Судьбы Египта мало интересовали ее. Еще одна папироса перед сном. Леди Диана накинула белую шелковую пижаму, с искусно вышитым шотландским чертополохом под левой грудью, надела серебряные парчовые туфли и облокотилась о подоконник. На Большом канале теперь не видно было движения. Луна исчезла. Площадь святого Самуила против дворца была поглощена тенью. Венеция спала…

Глава 2

Было десять часов утра, когда Эмма, вывезенная из Женевы горничная леди Дианы, разбудила свою госпожу.

Она внесла завтрак на зеленом стеклянном подносе, с торжественностью церковного старосты, несущего мощи какой-нибудь святой. На подносе были чайник из настоящего фаянса, мармелад из апельсинов и сухой бисквит. Кроме того лежало письмо без марки, с гербом патрицианки на печати. Эмма доложила:

— Миледи, вот спешное письмо от графини Орсоло.

Леди Диана знала только по виду эту аристократку, живущую в соседнем дворце. Она вполголоса прочитала послание:

«Леди Уайнхем, я уверена, что вы не будете на меня в претензии, если я решусь выразить вам самые настойчивые жалобы моей сиамской кошечки Беттины, премированной в прошлом году на выставке в Турине. Вчера вечером я застала возле нее обезьяну мистера Баттерворса в позе, не оставляющей никаких Сомнений относительно ее намерений. Это нечистое животное пыталось воспроизвести род своих предков с моей бедной кошечкой. Мне стоило большого труда прогнать обезьяну и предотвратить ужасную катастрофу. Я была бы вам очень обязана, леди Уайнхем, если бы в будущем вы следили за обезьяной.

Я прошу вас принять мои самые почтительные приветствия.

Дельфина Орсоло».

Леди Диана нашла инцидент смешным, но она искала предлога к ссоре с Джимми. Она позвала Эмму.

— Мистер Баттерворс вернулся?

— Да, миледи, в три часа утра… Господа еще спят.

— Как вы сказали?.. Господа?..

— Да, миледи, мистер Баттерворс вернулся ночью с двумя своими товарищами; один из них спит на постели, другой в качалке, а месье спит на куче подушек, взятых из будуара миледи.

— Что такое?

— Я только что передавала им утренний завтрак: поридж, яичницу с ветчиной, жареную корюшку, маисовый хлеб, молочные лепешки с кленовым сиропом, мармелад, китайский чай и коньяк.

Леди Диана в возмущении выпрямилась на своей постели.

— Попросите ко мне немедленно мистера Баттерворса.

Оставшись одна, она злобно швырнула подушки и пробормотала по-французски:

— Этот субъект становится невыносимым. Мистер Баттерворс вошел, растрепанный, в оранжевом халате чемпиона бокса.

— Алло, Диана, как поживаете, дорогая? Взгляд леди Дианы остановил его прыжок по направлению к кровати.

— Я узнала, мой дорогой, что вы привели вчера ко мне двух незнакомых людей.

— Конечно… Боб Митчел и Фреди Уайчмотт, мои товарищи по колледжу.

— Не принимаете ли вы мой дворец за семейный пансион?

— О, Диана, у вас здесь достаточно места для целого племени дикарей!

— Разве это причина, чтобы навязывать мне присутствие людей, которых я не знаю? Я вижу, дорогой мой, что вы долго еще не будете знать правил приличия. Ваше поведение начинает меня раздражать. Кстати, прочтите письмо. Я только что получила его от графини Орсоло. Она жалуется на безобразное поведение вашей обезьяны. Это отвратительно!

Джимми прочел послание недовольной аристократки, разразился хохотом и объявил:

— Обесчещенная Беттина, или любовные похождения Отелло!.. Отличная тема для юмористического отдела газеты Херста, Диана… Признайтесь, что вас тоже это позабавило… Вы представляете себе возбужденного Отелло, нападающего на кошку старой Орсоло! Я дал бы двадцать долларов, чтобы присутствовать при этой идиллии!

— Во всяком случае, вдова недовольна, и ваша обезьяна делает меня смешной.

— Это ничего, Диана… все равно она явится на бал, который вы дадите в ночь Искупителя.

— Бал?

— Дайте мне договорить, дорогая… Я узнал, что в Венеции всегда празднуют восемнадцатое июля — прекращение страшной эпидемии чумы, опустошившей Венецию, в каком-то там году. В эту ночь все веселятся до потери сознания. И вот мне и моим товарищам и нескольким благородным венецианцам, с которыми я вчера пил за ваше здоровье в баре «Даниэли», пришла в голову идея. Мы решили посвятить вас в догарессы.

— В догарессы?

— Да, отличная мысль, не правда ли? Все мои друзья вас знают и восхищаются вами. Ваша история с принцем Селиманом и трагедия, пережитая вами в вашем шотландском замке, воспламенили венецианцев. Они считают вас самым прекрасным цветком в оранжереях Готского альманаха и самым редким образцом из галереи интернациональных великосветских дам. Они в восторге от моего предложения и считают вас достойной быть посвященной в догарессы. Ведь это замечательно, Диана! Конечно, все расходы — за мой счет. Бал во всю. После бенгальского огня с Джудекки вас посвятят в догарессы. Между прочим, телеграфируйте немедленно в Париж, чтобы вам выслали пурпуровое манто, подбитое горностаем. Вы должны походить на одну из догаресс Веронезе, написанную на Плафоне во Дворце Дожей. Понимаете, дорогая? Старейшина бала посвятит вас в догарессы. Вы изберете дожа по вашему желанию. Меня, конечно, не коронуйте. Я вне игры. Я лишь буду присутствовать в Совете Десяти, десяти тысяч долларов, которые придется выбросить на лимонад, фонарики и ужин.

Леди Диана слушала Джимми, удивленная и обезоруженная. Как сердиться на этого большого ребенка, плохо воспитанного, соединяющего самым удивительным образом великолепную щедрость и отвратительные манеры! Она разрешила Джимми поцеловать себя и весело проговорила:

— Ну, что вы за безумец, Джимми! Я — догаресса? Я об этом и не думала.

— Я тоже. Меня надоумил Уайчмотт, рассказав мне, как он нашел сходство между вами и святой Екатериной из палаццо Дожей, которая мистически обручилась с дожем Франческо Донато. Да, кстати, не забыть бы пригласить миссис Эскмор; я видел ее вчера в обществе Тримбатта и лорда Монтегю Бэтсмана.

Леди Диана удивилась.

— Как, неужели она здесь?

— Да, я даже разговаривал с ней. По своему обыкновению, она наговорила мне гадостей об американцах, которых она находит глупыми и эгоистами, дурно воспитанными. Чтобы отомстить, я рассказал ей про даму, посетившую исторический фрегат, которым командовал Нельсон при Трафальгаре. Офицер показал ей большую медную пластинку, прибитую на мостике, и объяснил ей: «Здесь, сударыня, пал Нельсон во время морской битвы». Тогда дама простодушно заявила: «Это меня нисколько не удивляет, лейтенант: только что, проходя наверху, я сама чуть не разбила себе лицо». Миссис Эскмор соблаговолила найти это забавным и воскликнула: «Это, конечно, была американка?» Нет сударыня, — вежливо возразил я, — эта дама ваш лучший друг, миссис Б.»

Джимми взял бисквит со стеклянного подноса и спросил:

— Теперь, Диана, скажите, кого вы изберете дожем?

Диана неопределенно махнула рукой.

— Еще подумаем.

— Я знаю, что сейчас у вас имеется три воздыхателя, уцепившихся за вашу колесницу. Они только и ждут, чтобы сбросить меня с моего сиденья.

— Оставьте их в покое, Джимми!

— Кто из них будет избран — Анри де Мантиньяк, сэр Реджинальд Деклинг или Эрих Краузе? У кого больше шансов — француза, английского дипломата или немецкого промышленника?

— Я пока ничего не знаю. Я пригласила их сегодня вечером обедать у Монтэна, может быть, за десертом я решу этот вопрос. Во всяком случае, Джимми, я вам даю отпуск до полуночи. Отправляйтесь развлекаться с вашими друзьями. Тем временем я подумаю о моих трех воздыхателях и обсужу их сравнительные достоинства.

В этот вечер леди Диана обедала в обществе своих трех воздыхателей: француза, немца и англичанина. Месье де Мантиньяк — холодный, прекрасно владеющий собой, скупой на жесты и порывы, являл собой полный контраст с твердо укоренившимся представлением о парижанине, как о существе экспансивном, болтуне и юбочнике. Сэр Реджинальд Деклинг — пылкий, решительный и язвительный. Доктор Эрих Краузе — меланхолически влюбленный ганноверский дворянин, скрывающий за своими ясными голубыми глазами стальную волю. Мантиньяк, культурный рантье, посещал Венецию, как артист и дилетант. Сэр Реджинальд Деклинг, атташе министерства иностранных дел, занимался в Лидо плаванием в промежутке между двумя дипломатическими миссиями. Краузе, миллионер-промышленник, начиненный иностранными банкнотами, продавал итальянцам тяжелые орудия.

После обычных банальностей леди Диана повернулась к Деклингу и заметила:

— Ужасная история, это убийство лорда Стэнли в Каире, не правда ли, Реджинальд?.. Мой муж представил его мне в Букингемском дворце. Он был тогда только что назначен верховным комиссаром Египта и казался очень довольным… Видно, ему суждено было погибнуть на земле фараонов.

Эрих Краузе посмотрел на Деклинга с иронической улыбкой.

— Ты сам хотел этого, Жорж Данден! — И, гордый своим знанием Мольера, немец прибавил:

— Еще немного, и ключ к водам Красного моря окрасится кровью… Ба! Господство над путями в Индию стоит костей английского гренадера, как сказал бы наш покойный Железный канцлер[12]. Только вот ваши добрые союзники, французы, будут втихомолку подсмеиваться над вами… Ха, ха, ха!

— Простите, простите, — запротестовал Мантиньяк. — Отдать Египет египтянам — значит отдать и Алжир арабам, а это был бы конец нашему североафриканскому владычеству. Наши интересы связаны.

Леди Диана, потягивая кьянти, примирительно заметила:

— Лига наций уладит все это. Все три чичисбея засмеялись этому замечанию, а Краузе проговорил:

— О, да, игрушка, изобретенная профессорами истории, впавшими в детство… Забавная выдумка!

Последовавшие за тем комментарии Мантиньяка были прерваны приближением факира, ходившего от стола к столу с воззванием на трех языках, восхвалявшим остроту его ясновидения.

— Позовите его, — попросила леди Диана. — Я обожаю предсказателей за то, что в их прорицаниях нет ни слова правды. И потом, каждый встречал в своей жизни цыганку или ясновидящую, которая предсказала ему удивительнейшие вещи. факир поклонился леди Диане; он носил индусское имя Хананати, но сэр Реджинальд Деклинг подозревал, что его родиной скорее были окрестности Яффы.

— Читаете ли вы по руке? — спросила леди Диана.

На лице шарлатана промелькнула недовольная гримаса.

— Нет, сударыня… Рука ненадежна. Я попрошу у вас какой-нибудь предмет, с которым вы никогда не расстаетесь.

Леди Диана дала ему свое обручальное кольцо. Хананати сжал его между ладонями и замер в искусственном трансе. Затем, стоя сзади леди Дианы, он пробормотал:

— Я вижу вас среди песчаных дюн у подножья пирамид.

— Дальше?

— Это все.

Мантиньяк саркастически заметил:

— Не предсказываете ли вы судьбу по звездам?

— Я ясно видел госпожу среди дикарей, с пирамидами и сфинксом на горизонте. Я не могу больше ничего добавить.

— Дайте ему десять лир… Это больше не стоит.

Факир удалился. Леди Диана наклонилась к сэру Реджинальду и заметила:

— Любопытно все же!.. Перед появлением этого факира мы говорили о восстании в Египте, а вчера вечером я думала о лорде Стэнли.

— Простое совпадение.

— Очевидно, тем более, что у меня нет никакого резона отправляться сейчас на берега Нила.

Обед закончился. Леди Диана и ее рыцари вышли из ресторана и отправились к каналу Джудекки, где Беппо ожидал их в гондоле с химерами. Немец сел направо, англичанин налево, а француз — у ног леди Дианы.

— Мои друзья, мы имеем право теперь поболтать после наших, столь мрачных предсказаний относительно будущих судеб человеческого рода. Я хочу задать вам вопрос: в ночь Искупителя я даю у себя бал, на котором должна буду избрать дожа. Если я изберу одного из вас, будут ли остальные ревновать?

— О, — вскричал Мантиньяк, — мы подходим к вопросу квадрата гипотенузы в области любовной геометрии. Из-за ревности пролилось немало чернил, дорогой друг.

— Не говоря уже о слезах, — пробормотал Деклинг.

— И пощечинах, — добавил Краузе. При входе в Большой канал они заметили моторную лодку, управляемую человеком в серой фетровой шляпе, непромокаемом пальто и светлых замшевых перчатках. Элегантный рулевой заметил гондолу вовремя, чтобы не столкнуться с ней, но слишком поздно, чтобы не обрызгать ее. Тогда, держа левую руку на руле, а правой быстро сняв шляпу, он повернулся к леди Диане и крикнул по-итальянски:

— Я прошу у вас, сударыня, тысячу извинений.

Через несколько минут белое пятно его плаща скрылось в темноте. Сидевшие в гондоле ограничились испугом и несколькими каплями воды на пальто. Беппо выругался. Сэр Реджинальд воскликнул:

— Что за болван! Он мог перевернуть вашу гондолу.

Краузе прибавил:

— Следовало бы запретить движение моторов в 80 лошадиных сил. Венеция создана не для того, чтобы моторные лодки бороздили ее каналы.

Мантиньяк наблюдал за леди Дианой. Непредвиденная неприятность, казалось, не произвела на нее особенного впечатления. Повернувшись к гавани святого Марка, она старалась рассмотреть исчезнувшую лодку, белый метеор, промелькнувший на окутанном сумраком канале.

— Вас занимает рулевой таинственной лодки? — спросил Мантиньяк вполголоса.

По-видимому он угадал мысль леди Дианы, так как у нее вырвался нетерпеливый жест, и, обращаясь к гондольеру, она спросила:

— Беппо, что это за лодка? Вы успели рассмотреть ее?

— О, да, синьора… Я знаю ее… Она называется «Беатриче», и стоит обычно где-то возле морского клуба.

— Кому она принадлежит?

— Не знаю, синьора.

— Тогда везите нас скорее домой. Гондола причалила. Леди Диана быстро соскочила на ступеньки и сказала:

— Извините меня, мои друзья… Я чувствую себя не совсем хорошо… Беппо отвезет вас, куда вы прикажете… До свиданья.

Леди Диана не дослушала прощального приветствия своих поклонников. Она быстро пересекла внутренний двор палаццо, обсаженный деревьями, поднялась в свою комнату и позвонила горничной. Появилась Эмма.

— Вернулся мистер Баттерворс?

— Да, миледи. Мистер Баттерворс собирается брить Отелло.

Леди Диана поспешила в библиотеку и застала там Джимми.

Вооруженный механической бритвой, кисточкой и мылом, он держал Отелло между ног.

— О, Диана! — весело воскликнул он. — Уже вернулись? Как раз вовремя. Вы мне поможете держать эту проклятую мартышку, пока я сделаю ей физиономию первого любовника, выскочившего из Друри-Лейн.

Леди Диана схватила кисточку и мыло, чтобы выбросить их в окно, и раздраженно воскликнула:

— Вы мне надоели с вашей мартышкой! Положительно, у вас столько же чутья, сколько у сеттера, набитого соломой… Послушайте… Минуты, даже секунды дороги… Знаете ли вы моторную лодку под именем «Беатриче»?

— Нет.

— В таком случае садитесь в мою лодку и отправляйтесь на поиски. Интересующая меня лодка белого цвета, и на носу у нее развевается маленький треугольный флаг со звездой. Я хочу знать имя человека, управлявшего ею сегодня в одиннадцать с половиной часов вечера, когда он чуть не опрокинул нас на улице Спасения. Вы поняли, Джимми?

— Вы хотите задать трепку этому идиоту?