– Что, политика?

– Пьеса, Хамфри, пьеса! – А ведь ему прекрасно известно, что именно я имел в виду. – Кстати, Хамфри, зачем они это сделали и почему вас это совершенно не обеспокоило?

– Потому что эта пьеса очень здоровая, господин премьер-министр.

– Здоровая? – Ничего не понятно. – При чем здесь…

– На политические пьесы сейчас практически никто не ходит. – Он откинулся на спинку стула, вальяжно закинул ногу за ногу. – Причем половина из тех, кто все-таки ходит, их не понимает. А половина из тех, кто хоть что-нибудь понимает, с ними, как правило, не согласны. Ну а семь оставшихся в любом случае проголосовали бы против правительства. Зато это, с одной стороны, дает людям возможность выпустить пар, а с другой – вам предстать перед ними в облике вполне демократичного государственного деятеля (причем с хорошим чувством юмора!), поскольку он, невзирая ни на что, субсидирует своих собственных критиков.

Мне было по-прежнему не совсем ясно, почему же все-таки в данном случае «за» перевешивают «против».

– Но если им так уж хочется ругать меня, пусть сами за себя и платят. Но из театральной кассы.

– Господин премьер-министр, – с довольным видом возразил Хамфри, – Столько денег им никогда не заработать. По концентрации скучности и, соответственно, отсутствию интереса публики пьесы, критикующие правительство, уступают разве только…

– Только?…

– Пьесам, славословящим правительство.

Лично мне казалось, что они должны быть куда более интересными. И кроме того, почему театры считают возможным оскорблять премьер-министра и при этом рассчитывать на то, что он даст им больше денег? Впрочем, как объяснил Хамфри, для артистов это самое обычное дело.

– Скажете, неблагородно? Да, они приползают к правительству на коленях и грозят кулаками…

– И бьют меня по голове своей нищенской сумой.

– Простите, господин премьер-министр, но они не могут бить вас по голове, пока стоят на коленях, – с привычным для него пристрастием к педантизму поправил меня Бернард. – Либо вы сами должны встать на колени, либо у них должны быть необычно длинные руки. Но поскольку…

Я терпеливо ждал, молча слушая его обычную казуистическую абракадабру. Увы, это была часть той цены, которую мне время от времени приходилось платить за деловую эффективность своего главного личного секретаря. Как ни странно, но именно это навязчивое внимание к любого рода деталям и делает его, с одной стороны, чудовищно докучливым, а с другой – на редкость полезным. Когда он наконец-то закончил свою очередную тираду, я, кивнув ему головой, снова повернулся к Малькольму.

– Послушайте, а правда, что выделение денег на искусство практически не добавляет голосов избирателей?

– Само собой разумеется, господин премьер-министр, но если их не выделять, то… то жди чудовищной обратной рекламы…

Он прав, конечно. Хотя все это так несправедливо!

– Ну, не так уж несправедливо, господин премьер-министр, – рассудительно заметил секретарь Кабинета. Очевидно, имея в виду свои законные права собственника. – Ведь лоббисты от искусства являют собой основную часть образованного среднего класса. Это всего лишь один из немногих способов, которыми они могут вернуть себе хотя бы часть уплачиваемого ими подоходного налога. Скидки на кредиты по ипотеке, гранты на обучение детей, единовременные пенсионные выплаты и… дешевые, субсидированные правительством места в театре. Опера, балет, концерты… А надо ли их всего этого лишать?

– Хамфри, вы уклоняетесь от главной темы, – упрекнул я его.

– Ах, да, – согласно кивнул он. – Кстати, а в чем заключалась наша главная тема?

К сожалению, к тому времени у меня она тоже чуть ли не полностью выскочила из головы, поэтому Бернарду пришлось мне напомнить:

– Как не допустить, чтобы в своем воскресном выступлении Первый заместитель директора Национального театра допустил критику в адрес премьер-министра, то есть, в настоящее время, вас, господин премьер-министр.

– Да, так оно и есть! – Я резко повернулся к Хамфри. – И поскольку вы знаете его лично, то предлагаю вам с ним лично переговорить. Между делом напомните, что рыцарство, которого он со временем имеет законное право ожидать, целиком и полностью зависит от благосклонности премьер-министра.

Мое вполне разумное предложение Хамфри почему-то не вдохновило.

– Честно говоря, господин премьер-министр, проблема рыцарства, как он сам недавно признался мне, его совсем не интересует.

Глупо и даже странно слышать такое от секретаря Кабинета. Все они так отзываются о рыцарстве, но только до тех пор, пока эта заманчивая перспектива не оказывается на расстоянии вытянутой руки. Вот тогда они говорят и поступают совсем по-другому!

(Сэр Хамфри Эплби все-таки встретился с Саймоном Монком из Национального театра. За обедом в закрытом театральном Кафе, где их, во-первых, не увидят ненужные глаза, и, во-вторых, ценят, как настоящих гурманов. Некоторые детали их беседы приводятся в относительно недавно изданной и, кстати, весьма популярной автобиографии Саймона Монка под интригующим названием «Звук и ярость». – Ред.)

Встречался с Ником Эверитом, нашим министром по делам искусств. Он был в том еще состоянии. Нервничал, запинался… Интересно, с чего бы? Может, он имел отношение к принятию решения о том самом гранте? Хотя, нет, конечно же, нет, Ник ведь всего лишь младший министр и, значит, не член Кабинета. Впрочем, мы живем в свободной стране, и в случае несогласия с решением он вполне мог бы подать в отставку! Так или иначе, но это было решение правительства, то есть коллективное, ну а поскольку он часть правительства, то обязан разделять ответственность независимо от того, принималось ли таковое решение с его согласия или без оного. В этом-то и состоит наша демократия.

– Джим, – чуть ли не трагическим тоном обратился он ко мне. – Боюсь, у нас возникнут серьезные проблемы, когда им официально объявят о смехотворном размере гранта.

– Тогда нам придется это как-то уладить. Иного выхода нет. Какие будут предложения?

Его честные глазки за толстыми стеклами в роговой оправе нервно забегали. Молодой, старательный, честолюбивый, к тому же завсегдатай элитарных глайндборгских фестивалей[68], которому меньше всего хотелось быть публично обвиненным в дешевом мещанстве.

– Мне кажется, нам следовало бы постараться найти дополнительную возможность увеличить сумму гранта. Хотя бы в пределах разумного…

Я напомнил ему, что мы все это уже проходили. Он покачал головой.

– Но тогда нам не надо было принимать во внимание фактор безработицы, Джим!

Господи, ну не могут же безработные актеры диктовать условия финансовой политики нашей страны! Какими бы знаменитыми и красноречивыми они ни были. Пусть лучше ищут себе работу в другом месте. Рядом с театром…

– Каким образом? Вне театра им просто нечего делать. Немало из них, причем очень хороших актеров, не имеют работы даже внутри театра.

А вот здесь он на все сто процентов неправ. По словам моей жены Энни, по меньшей мере половина водителей «минивэнов», к услугам которых ей время от времени приходится прибегать, – безработные актеры.

Как ни странно, но у Ника оказалось несколько иное объяснение.

– Видите ли, господин премьер-министр, по словам большинства самих водителей «минивэнов», они предпочитают называть себя безработными актерами, потому что это звучит куда более престижно, чем, скажем, безработными ночными работниками. Дело в том, что ночные работники не могут светиться. Иначе теряется смысл. Таким образом, если они водят «минивэны», значит, большую часть дня работают при дневном свете. А это полностью противоречит сути предыдущего определения.

Затем Ник еще раз перечислил все наиболее важные аргументы, которые казначейство уже успело вполне обоснованно отвергнуть.

– Театр способствует притоку туристов, которые несут в страну деньги, – с пафосом добавил он.

– Прекрасно, – с готовностью согласился я. – Вот пусть агентство по туризму его и субсидирует. Прямая обязанность.

– Но они отказываются, в том-то все и дело! Говорят, для привлечения туристов у них имеются пути и получше.

– Значит, они предлагают нам субсидировать пути похуже? Нет-нет, Ник, мы и так слишком много выбрасываем на ветер. В том числе и на искусство…

Он сначала мигнул, а потом затянул старую, как мир, песню об исключительной полезности театра в образовательном плане. Возможно, в каком-то смысле так оно и есть, но, с точки зрения здравого смысла, с какой, интересно, стати тратить государственные деньги, ни с того ни с сего одаривая людей, которые используют их для совершенно необразовательных целей в виде откровенных нападок на того, кто эти деньги дает, то есть на меня?!

– Нам ведь их все равно придется тратить, – многозначительно заметил Ник. – Хотя бы в виде скрытых субсидий на сохранение старых исторических зданий.

Старых зданий? Исторических? Ничего не понимаю! Каких?

– Как каких? – с готовностью объяснил он. – Все эти театры, художественные галереи, музеи и оперные театры… Они ведь внесены в список исторически ценных реликтов, и, значит, нам их придется содержать… Иначе они полностью теряют смысл. Поэтому нам, хочешь не хочешь, приходится закладывать расходы на центральное отопление, косметический ремонт и прочее в подобного рода гранты. А куда же еще? Зато в конечном итоге все это достаточно убедительно выглядит, так, будто мы делаем все возможное для поддержания искусства.

Убедительно наполовину. У меня есть более простое решение. Мы их продадим!

Этот чертов кризис с Советом по делам искусств становится просто невыносимым. Хуже, чем колючка в… Сегодня вечером у нас в Номере 10 состоялся неофициальный прием. Сотни две гостей, среди них, как водится, много театралов, которых обычно приглашают для, так сказать, повышения престижности, однако сегодняшнее мероприятие было организовано недели две тому назад, и знай мы тогда, что все получится совсем не так, как надо, конечно же, пригласили бы гостей поприличнее. Ну, скажем, несколько заднескамеечников из палаты общин, которые никогда не возникают по социальным вопросам и которых в любое время можно заполучить из ближайшего парламентского бара.

Вообще-то мне давно уже хотелось бы предложить, чтобы всех наших парламентариев проверяли на содержание алкоголя. Нет, не перед тем, как они будут садиться за руль, а перед каждым голосованием по принятию того или иного закона! Так стране, скорее всего, будет нанесен намного меньший ущерб. Выбор простой: «пьяный столб» или «пьяный закон», что хуже? По мне – все-таки второе…

Так или иначе, но в тот вечер нам пришлось мириться с театралами. Пусть даже трезвыми! Моя жена Энни, даже не догадывавшаяся о важности мероприятия, от души поблагодарила меня за человеческую заботу обо «всех этих милейших людях, которые посвятили свою жизнь служению прекрасному». Несмотря даже на их кажущуюся неважность.

Я терпеливо объяснил ей, что важности им, наоборот, не занимать. Причем не столько за голоса, которых настолько мало, что не имеет особого смысла их считать, сколько за их важность.

– Энни, у людей из «шоу-бизнеса» прямой выход на крупнейшие СМИ. Стоит тебе выпить пару пива в «Ист-эндерс», как всей журналистской братии тут же страстно захочется узнать твое мнение буквально обо всем на свете: о британской системе школьного образования, о нашем здравоохранении, о новых методах охраны правопорядка… вплоть до отдаленных перспектив европейской валютной системы. Они делают меня достоянием общественности куда больше, чем члены моего Кабинета!

Никакого смысла во всем этом, конечно же, нет, но издателям надо, чтобы их газеты раскупались обывателями, поэтому они с превеликим удовольствием напечатают на первой полосе любые полупьяные разглагольствования любой скандально известной личности на любую общественно важную тему, включая даже политику правительства. Ведь кто будет читать статью, скажем, с фотографией министра промышленности и торговли?

– Значит, пара-тройка бокалов хорошего виски на приемах в Номере 10 делают из всех этих актеров, актрис и прочих театральных деятелей ваших убежденных сторонников? – с невинным видом поинтересовалась Энни.

– Не всех, но кое-кого делают. Хотя, думаю, недостаточно убежденных. Поэтому мы каждый год устраиваем для них бесплатную раздачу почетных орденов и рыцарских званий. Пусть весь год ждут и надеются. Может, меньше будут пинать правительство в скандальных программах Терри Вогана.

(По воле судеб, Саймону Монку случилось быть одним из гостей того самого приема, и в его автобиографическом издании нам посчастливилось обнаружить запись приватной беседы с сэром Хамфри Эплби, который, как оказалось, с явным нетерпением ожидал его появления на самом верху шикарной винтовой лестницы Номера 10. – Ред.)

«Политиканство, политиканство и политиканство. Только так можно назвать то, что тогда происходило. Хамфри отвел в уголок Саймона Монка, а кучка актеров буквально затащила премьер-министра в другой… Хэкер изо всех сил пытался убедить комических трагиков, что искренне и всей душой любит театр. Судя по всему, без особого успеха.

– Вы действительно верите в британский театр, господин премьер-министр? – с вызовом заявила молоденькая актрисочка, сексуальные пристрастия которой говорили сами за себя не только метафорически, но и буквально.

– Естественно! А разве может быть иначе?

– Почему?

Хэкер произнес что-то вроде «Э-э-э… видите ли… театр – это одно из величайших достояний Британии!»

– Вы, конечно же, имеете в виду Шекспира? – попытался подсказать ему до невозможности набриолиненный пожилой трагик.

– Вот-вот, именно его. – Хэкер благодарно кивнул. – Кого же другого?

– И кого же? – слащаво улыбнулся старикашка. Я видел его в какой-то рекламе, кажется, что-то связанное с памперсами. Впрочем…

– И кого же? – продолжая глупо улыбаться, повторил Хэкер. – Шекспира, конечно же… Ну и Шеридана, Оскара Уайлда. Бернарда Шоу, наконец… Да и вообще всех великих английских сценаристов.

– Они все были ирландцами, – мрачно заметила агрессивная молодая актриска с явными признаками несбыточных желаний.

Хэкер попытался успокоить ее доброй улыбкой. Скорее всего, напрасно.

– Да-да, естественно, но, знаете, ирландцы, англичане – в те далекие времена это было практически одно и то же, разве нет?

– Бернард Шоу умер где-то в 1950-х, – ненавязчиво напомнил ему худощавый молодой человек, все это время настолько внимательно изучавший гравюры, висевшие на стенах, что говоря это, даже не соизволил взглянуть на премьер-министра.

– Да-да, простите, – почему-то извинился Хэкер.

Крупная актриса с красивой улыбкой, низким грудным голосом – неизбежным результатом каждодневного возлияния дешевого виски в течение последних тридцати лет – и формами, слишком пышными даже для ее вполне консервативного одеяния, спросила, часто ли господин премьер-министр ходит в театр.

Хэкер сначала прохмыкал что-то невнятное, потом все-таки произнес:

– Да, само собой разумеется, конечно же, очень хотелось бы, но… сами понимаете, в моем положении…

– Господин премьер-министр, а вам не кажется, что это следовало бы делать почаще? – снова возник пожилой трагик. – Сами же говорили: это одно из величайших достояний Британии!

Объяснение Хэкера было, на первый взгляд, не очень-то вразумительным.

– Да-да, вы правы, но зато это делает наш министр по делам искусств. Хотя бы по долгу службы…

– Интересно, почему? – поинтересовался набриолиненный трагик.

– Потому что премьер-министр не может делать все сам. Ему, хочешь не хочешь, приходится перепоручать часть своей работы другим. Кому нечего делать…

Актриса со слишком крупными для ее платья формами заметно обиделась.

– Вы считаете, ходить в театр – это работа?

– Да… то есть нет… – нерешительно сказал Хэкер. – Но, поймите, премьер-министру нельзя, ну никак нельзя посягать на сферу деятельности другого министра.

– Значит, он не может заболеть, прежде чем должным образом не согласует это с министром здравоохранения? – язвительно поинтересовался скептик.

– Значит, не может, – согласился Хэкер и только потом, поняв, что сказал совсем не то, что хотел, с досадой добавил: – А может, и может.

Худенький молодой человек, стоявший на левом краю группы, повернулся и спросил, ходил ли ПМ в театр, когда был в оппозиции. Хэкер начал было объяснять, что даже тогда это было за пределами „сферы его непосредственных обязанностей“, но моложавый не дал ему договорить.

– Значит, ваши убедительные слова про веру в театр можно понимать как веру в бога? Вы на самом деле верите в то, что он существует?

Хэкер категорически отверг и это. Хотя лично мне показалось, куда мудрее было бы признать истину, а не сопротивляться очевидному.

Следующий вопрос последовал от молоденькой актриски, у которой на лице было разлито куда больше презрения, чем косметики:

– Господин премьер-министр, на какую пьесу вы ходили в последний раз?

– Ходил? – переспросил ПМ с таким видом, как если бы все дни просиживал дома, почитывая театральные пьески. – В последний раз? – снова повторил он, но на этот раз вполне сознательно, чтобы выиграть время. – Э-э-э… Скорее всего, на „Гамлета“.

– Чьего?

– Шекспировского, – уверенно ответил премьер-министр.

– Нет-нет, я имел в виду, чьего Гамлета? – назойливо переспросил худенький молодой человек, стоявший на левом краю группы. – Кто его тогда играл? Генри Ирвинг?

– Вот-вот, кажется, именно так его тогда и звали.

Театральная братия начала удивленно переглядываться – им было совершенно непонятно, как это премьер-министр Британии не только не знает, но даже не догадывается о том, что происходит в их храмах культуры и искусства!

Краешком глаза заметив, как сэр Хамфри освободил себя от Саймона Монка, я тоже освободился от Хэкера и актеров, чтобы наконец-то поговорить с секретарем Кабинета с глазу на глаз.

Первым делом я, как можно деликатнее, обратил его внимание на то, что наш ПМ чувствует себя, вроде бы, не совсем в своей тарелке.

– А ему и не требуется, – коротко ответил сэр Хамфри. – Коктейльные приемы на Даунинг-10 всего лишь одна из не самых приятных обязанностей.

– Но ему задают вопросы!

– И что в этом странного?