– И вы готовы дать слово, что дела обстоят именно так?

Он заколебался. Дать слово – это серьезно. Парни из Сити, даже такие тупоголовые, как сэр Десмонд, прекрасно знают, что в их мире с собственной репутацией не шутят. А что еще у них есть?

– Хорошо, я наведу справки, раз вам так уж хочется.

Но от моего главного политического советника просто так не отделаешься.

– Скажите, в последнее время до вас, случайно, не доходили какие-нибудь тревожные слухи? – спросила она.

– Естественно, доходили. Куда же без них? – заметно более спокойным тоном ответил он.

– Только слухи, – подчеркнуто спокойно продолжила Дороти. – Например, о хищениях. Взяточничестве. Злоупотреблениях. Торговле инсайдерской информацией…

Десмонд обеспокоенно заморгал глазами. И даже, насколько это было в его силах, доброжелательно улыбнулся.

– Ну будет вам, уважаемая, будет. К чему столь грозные слова?

Но на моего главного политического советника его обаяние, похоже, совершенно не распространялось.

– Хотите сказать, все это неправда? – не скрывая иронии, поинтересовалась она.

– На все можно смотреть по-разному, – с предельной искренностью заметил Десмонд, не обращая внимания на то, что его ответ не имел ничего общего с заданным ему вопросом.

– Ну и как, интересно, по-разному можно смотреть, скажем, на хищение? – не скрывая любопытства, спросила Дороти.

– Нет, конечно же, если кого-то поймали за руку, то с этим, само собой разумеется, надо что-нибудь делать.

– Серьезно с ним поговорить? – с сарказмом спросил я.

Да, с нормальным юмором у сэра Десмонда явные нелады. Потому что он, даже не усмехнувшись, ответил:

– Естественно! Хотя обычно в таких случаях речь идет о парне, который на небольшой срок, так сказать, «позаимствовал» некую сумму со счета своей компании и не совсем удачно ее инвестировал. Ну, знаете, вроде как молодая и еще неопытная скаковая лошадь спотыкается на первом препятствии. С кем не бывает? Что-то вроде этого…

Я понял, что мы переливали из пустого в порожнее. Дороти была совершенно права – Глейзбрук был бы категорически против моего намерения назначить Джеймсона. Поэтому я поставил вопрос прямо: кто, по его мнению, должен возглавить Английский банк?

– Видите ли, господин премьер-министр, как я уже говорил, все это далеко не так просто… У нас не так уж много парней, которым можно доверять. Не мне, конечно, говорить, но если кого и спрашивать, предполагая, что его считают… то есть, он прекрасно справляется со своей нынешней работой, но если достаточно сильно настаивать, особенно учитывая его долг перед коллегами и… народом, то…

Окончательно поняв, куда именно он клонит, я решительно прервал его бессмысленное словоизвержение и недвусмысленно заявил, что имею в виду… Александра Джеймсона.

– Ах, вон оно как, – помрачнев, протянул он.

Интересно, неужели он на самом деле считал, что ему можно доверить управление Английским банком? Иногда меня искренне поражает практически безграничная способность к самообману, которую я нередко замечаю у своих коллег. (Но, само собой разумеется, никогда у самого себя. – Ред.)

– Что вы можете о нем сказать? – спросил я.

Весьма сомнительная похвала Десмонда прозвучала, скорее, как проклятье:

– Он неплохой бухгалтер.

– Честный?

– Увы.

– Энергичный?

– Боюсь, слишком.

– Значит, вы готовы его порекомендовать?

– Нет! – Что ж, и вполне очевидно, и совсем не удивительно: чего иного следует ожидать от человека, для которого слово «энергичный» равнозначно осуждению. – А знаете, господин премьер-министр, наш лондонский Сити на редкость необычное местечко. Ведь стоит там сделать достоянием общественности один, всего один самый маленький скандальчик, и можно смело считать, что вы открыли всю банку с тараканами. То есть можно ли не разбудить спящую собаку, если выпустить у нее под носом мяукающую кошку? Пригласите туда «новую метлу», и если не будете достаточно осторожны, то очень скоро с удивлением убедитесь, что вместе с грязной водой выплеснули и самого младенца. Смените лошадей на переправе, и сами не заметите, как тут же окажетесь на середине бурлящего потока без руля и ветрил…

– И что тогда? – перебил я его.

– Что тогда? – он с нескрываемым удовольствием посмотрел на меня. – Тогда начнется самая настоящая заваруха! Тогда никому мало не покажется! Это все равно, что забить гол в собственные ворота…

Так, намек ясен: не будите спящую собаку, не открывайте банку с тараканами… Все по справедливости, все должно идти своим чередом, ну и так далее, и тому подобное.

(Современному читателю, конечно, может показаться интересным, почему это сэру Десмонду Глейзбруку, который и без того достиг головокружительных высот, являясь председателем такого крупного и респектабельного банка, как «Бартлетс», вдруг так захотелось стать во главе Английского банка. Впрочем, объяснение достаточно просто: управляющий Английским банком, хотя и получает меньшее вознаграждение, тем не менее, считается высшим должностным лицом Сити, с изначально присущим ему самым высоким статусом, влиянием, внешними атрибутами и даже определенной реальной властью. В традиционной привлекательности самой Треднидл-Стрит[58], кроется нечто романтическое, таинственное и… непостижимое. Более того, руководство центральным банком Британии нередко может рассматриваться не как средство для еще большего обогащения самого себя, а, скорее, как служение народу, стране! Тем самым можно обеспечить себе «членство» в перечне Великих и Славных, коих по завершении карьеры ждут не менее великие и славные почести и награды в виде титулов, званий и «теплых местечек»: таких как «королевские комиссии», «специальные комиссии», «независимые комиссии», фонды «в защиту…», фонды «против…» ну и так далее, и тому подобное… – Ред.)

В тот вечер я сидел в гардеробной комнате концертного зала Зимние сады в Блэкпуле, где буквально через полчаса должна была начаться наша ежегодная партийная конференция. И хотя на входной двери гордо красовалась полинявшая и довольно обшарпанная серебряная звезда, лично я себя «звездой» совершенно не чувствовал. Скорее, человеком, который от отчаяния готов бросить все к чертовой матери. Даже то, к чему стремился всю свою жизнь!

К зданию нас, в сопровождении, казалось всех полицейских констеблей Ланкашира, провели по ветреной и промозглой набережной, а у входа среди встречающих не было практически никого, кроме нескольких десятков поеживающихся от пронизывающего ветра репортеров и фотографов. Их всех интересовал только один, на мой взгляд, довольно-таки глупый вопрос – следует ли ожидать от моего выступления чего-нибудь по-настоящему стоящего и если да, то чего именно?

А может, им уже известно, что сказать мне, собственно, нечего? Тогда все просто ужасно. Через полчаса мое выступление, а я по-прежнему бессмысленно перебираю странички своего текста и все больше и больше понимаю (как будто это не было ясно и раньше), что в нем практически нет никакого смысла.

В принципе, это, конечно, не имело большого значения, поскольку, благодаря предусмотрительности Дороти, бурные, продолжительные аплодисменты мне были обеспечены в любом случае. На три с половиной минуты! Это если речь не понравится. Все равно это на целых тридцать секунд дольше, чем было у моего неоплаканного предшественника в прошлом году.

Впрочем, овации, громкие приветственные выкрики – все это чисто показное и проходящее. В новостях их покажут лишь мельком и без должных комментариев. Затем с экрана прозвучат несколько моих ничего не значащих фраз и жидкие аплодисменты, а в заключение политический обозреватель с кислой миной отметит, что «ничего существенного в своем программном выступлении господин премьер-министр ни партии, ни народу, к сожалению, так и не предложил».

– Мне нужно, понимаете, нужно предложить хоть что-нибудь позитивное! – не скрывая отчаяния, заявил я Дороти, пока симпатичная девушка с телевидения старательно загримировывала мешки у меня под глазами.

По нахмуренному лицу моего главного политического советника было видно, что ничего особенного ей в голову тоже не приходило.

– Учитывая нынешнее состояние нашей экономики, оно само, наверное, и есть единственное, о чем можно говорить, не опасаясь обвинений в неоправданном оптимизме, – помолчав, заметила она. – Если, конечно, вам не захочется дать своим партийным коллегам понять, что нынешний отлив вот-вот сменится приливом.

– Для этого пока нет никаких показаний, – жалобно протянул я.

– А нам и не нужны никакие показания. Вы же на партийной конференции, а не в Старом Бейли[59]. Все что вам нужно – это убежденность!

Убежденность – это, конечно, хорошо, вот только где ее взять? На пустом-то месте!

Мою мрачную меланхолию не развеяла даже озабоченная голова Бернарда, внезапно просунувшаяся в проем двери.

– Господин премьер-министр, – почему-то громким шепотом произнес он. – Там внизу сэр Хамфри и верховный комиссар Буранды. Они хотели бы срочно с вами переговорить. Вы их примете?

Зачем и о чем, было совершенно непонятно, но немного времени еще оставалось, да и хуже от разговора с ними уже не будет. Пока мы ждали, Дороти, как бы размышляя вслух, протянула:

– Безработица достигла ужасных размеров, процентные ставки превысили все мыслимые и немыслимые уровни, инвестиции практически замерли на мертвой точке… И что со всем этим прикажете делать?

Ровным счетом ничего! Увеличить инвестиции нельзя, не снизив процентные ставки. А как их снизить? Этого пока не знает никто. Ведь имеется серьезная аргументация как за то, чтобы их повысить, так и за то, чтобы их понизить. Причем и в том, и в другом есть определенный смысл. Дороти, например, была за их снижение в интересах социальной справедливости, хотя социальная справедливость, собственно говоря, это не более чем один из синонимов инфляции.

– Неужели вы не можете надавить на канцлера, чтобы он надавил на казначейство, потребовав, чтобы оно надавило на Английский банк, заставив его надавить на соответствующие банки? – неожиданно предложила она. В принципе, конечно же, мог бы, но… только не за те двадцать минут, которые оставались до моего выступления. Поэтому единственное, что мне оставалось, это все-таки объявить о своем решении назначить сельского проповедника, мистера Чистюлю, Александра Джеймсона председателем Английского банка. И всем сердцем надеяться на появление в завтрашних газетах заголовков вроде: «ХЭКЕР ТВЕРДО НАМЕРЕН ПОЛОЖИТЬ КОНЕЦ БЕЗОБРАЗИЯМ В СИТИ!»

(Решимость Хэкера публично объявить о новом назначении являлась прямым результатом того, что у логиков государственной службы называется «типичным силлогизмом политиков»:

Шаг один: Надо что-то делать.

Шаг два: Вот это что-то.

Шаг три: Значит, надо делать это.

Рассуждая логически, это сродни многим другим не менее знаменитым силлогизмам, таким как:

Шаг один: У всех собак четыре ноги.

Шаг два: У моей кошки четыре ноги.

Шаг три: Значит, моя кошка – это собака.

Указанный типичный силлогизм политиков стал безусловной причиной многих катаклизмов, выпавших на долю Соединенного королевства в двадцатом веке, включая, само собой разумеется, позорное «мюнхенское соглашение» и хорошо известную «Суэцкую авантюру». – Ред.)

В остальном все было, в принципе, ясно. Кроме одного: прекрасно зная, что мне вот-вот предстоит сделать, возможно, самое важное выступление после моего возвышения до Номера 10, секретарь Кабинета почему-то выбрал именно этот момент, чтобы представить мне верховного комиссара Буранды. Интересно, почему?

Впрочем, скоро это перестало быть загадкой. Не успели они присесть, как сэр Хамфри, не дожидаясь особого приглашения, сразу же перешел к сути вопроса.

– Господин премьер-министр, Верховный комиссар весьма обеспокоен слухами о вашем намерении поставить во главе Английского банка Александра Джеймсона, поскольку он практически неизбежно отдаст распоряжение начать расследование состояния дел в банке «Филипс Беренсон».

Конечно же, отдаст, но причем тут Буранда? Им-то какое до всего этого дело? Тем не менее, я счел необходимым прояснить свою позицию.

– Дело в том, что «Филипс Беренсон» – это жуликоватый банк, который одолжил более шестидесяти процентов своих денег трем иностранным клиентам с весьма сомнительной репутацией.

– Двумя из этих трех, как вы выразились, иностранных клиентов являются президент Буранды и председатель государственной корпорации «Буранда энтерпрайз», – не повышая голоса, уточнил Верховный комиссар.

Да, мой верный сэр Хамфри Эплби, вот уж удружил, так удружил! Теперь мне не оставалось ничего другого, кроме как с задумчивым видом протянуть что-то вроде:

– Вон оно как…

Верховный комиссар тоже не стал ходить вокруг да около.

– Господин премьер-министр, – прямо заявил он. – Если вы предпримете попытки дискредитировать указанные займы, то у президента Буранды не останется иного выбора, кроме как считать это враждебным и расистским шагом.

– Расистским? – я не поверил своим ушам.

– Да, расистским, – уверенно подтвердил Верховный комиссар Буранды. Похоже, на этот счет у него тоже не было ни малейших сомнений.

– Да, но я… Мне и в голову не приходило дискредитировать вашего президента как такового… Я всего лишь хотел сказать, что…

Бернард, как всегда, тут же пришел мне на помощь.

– Что у него сомнительная репутация, господин премьер-министр.

Я взглядом заставил его замолчать.

– Более того, – продолжал неугомонный бурандиец. – Не следует забывать, что любая расистская нападка на нашего президента неизбежно вызовет солидарность и поддержку всех остальных африканских государств.

– То есть у стран Британского Содружества, – неизвестно для чего напомнил мне секретарь Кабинета.

– Мы официально выдвинем предложение исключить Британию из членов Содружества, и тогда наш президент будет просто вынужден отменить государственный визит Ее Величества, запланированный на середину следующего месяца. После чего Буранда немедленно распродаст все имеющиеся в ее распоряжении ценные бумаги британского правительства.

Я повернулся к Хамфри и прошептал:

– Это может вызвать падение фунта?

Он мрачно кивнул и снова повернулся к Верховному комиссару.

– Что-нибудь еще?

– А что, разве этого недостаточно? – раздраженно воскликнул я. Но поскольку времени выяснять отношения у меня больше не было, то пришлось искренне поблагодарить бурандийского дипломата за столь свое временный визит и пообещать уделить его словам самое большое внимание.

После того, как он вышел, я, не скрывая своего возмущения, обратился к Хамфри, которого жестом попросил задержаться.

– Как вы смели поставить меня в такое положение?

– Это не я, господин премьер-министр, это Буранда, – упрямо возразил он. – Кроме того, имеется еще одна весомая причина, по которой лучше не открывать банку с тараканами. Это клуб Содружества!

Его слова вызвали у меня еще большую ярость.

– Президент Буранды мошенник, и в клубе нашего Содружества ему нечего делать! Его надо срочно забаллотировать!

– Но он ведь уже забаллотирован, разве нет? – с улыбкой заметил Бернард. И почувствовав, что я готов его придушить, тут же торопливо добавил: – Простите.

Большего чувства гнева мне еще никогда не приходилось испытывать.

– Послушайте, Хамфри, к чему вы клоните! Никак не могу понять! И почему, кстати, вам так хочется, чтобы я закрыл глаза на безобразия, творящиеся в Сити? В чем, скажите, тут ваш личный интерес?

Его ответ прозвучал как нечто среднее между абсолютным отчаянием и подкупающей искренностью.

– Ни в чем, господин премьер-министр. Абсолютно ни в чем, уверяю вас. У меня нет и не может быть никаких личных мотивов. Я просто пытаюсь спасти вас от самого себя, только и всего. Поверьте, я на вашей стороне.

– Но почему мы должны этому верить? – скептически заметила Дороти, которая этому совершенно не верила.

– Потому что на этот раз все именно так и обстоит! – с неожиданной для него страстностью воскликнул секретарь Кабинета. Мы вопросительно переглянулись. – То есть, на этот раз я особенно на вашей стороне!

Моему терпению наступил конец. Так или иначе, но мне все равно надо пообещать своим партийным коллегам хоть что-нибудь действительно хорошее. А в голову ничего, кроме объявления о назначении сельского проповедника председателем Английского банка, как назло, не приходило…

– Господин премьер-министр, а что если объявить о снижении процентных ставок? – неожиданно предложил Хамфри.

Я чуть было не потребовал, чтобы он не валял дурака, как вдруг по выражению его лица увидел, что у него на самом деле имеется какое-то реальное предложение. И даже догадался, какое, но… но не понимал, как его можно было бы практически реализовать.

– Джеймсон никогда не согласится на снижение процентных ставок по политическим причинам.

– Зато согласится Десмонд Глейзбрук, – чуть улыбнувшись, сказал Хамфри. – Сделайте управляющим Английским банком его, и уже завтра утром он заметно понизит процентные ставки банка «Бартлетс». Кстати, можете смело сообщать об этом в своем выступлении.

– Откуда такая уверенность?

– От него самого. Он тоже здесь, и теперь его согласие целиком и полностью зависит от вас и только от вас, господин премьер-министр.

Я буквально разрывался на части, искренне не понимая, что было бы более правильным. (Наоборот, Хэкер прекрасно понимал – самым правильным для страны было бы назначить Джеймсона. Скорее всего, он имел в виду, что назначение Глейзбрука было бы правильным для него самого или для его партии. В своей практической деятельности политики, нередко вполне искренне, руководствуются заблуждением: если это правильно лично для меня, значит, это правильно и для моей страны. – Ред.) Ведь сэр Десмонд редкостный дурак! Изъясняется одними только клише. Причем может говорить ими до второго пришествия…

Явное неодобрение на лице моего главного политического советника можно было заметить невооруженным взглядом. Направленное, естественно, против секретаря Кабинета.

– Судя по всему, готовите тепленькие местечки для своих парней? – обвиняющим тоном заметила она.

Видимо, не в состоянии отрицать очевидное, Хамфри только пожал плечами. Хотя не преминул отметить, что объявление о снижении процентных ставок наверняка значительно повысит шансы на успех моего выступления.

– А разве снижение процентных ставок не ведет к повышению цен? – удивленно подняв брови, поинтересовалась Дороти.

Конечно же, ведет, она права, хотя сейчас, честно говоря, меня это волновало куда меньше, чем долгая, продолжительная инфляция. (Полагаем, Хэкер хотел сказать «овация», однако после некоторого размышления мы решили все-таки не исправлять эту очевидную и, вместе с тем, на наш взгляд, весьма показательную оговорку. – Ред.)

– Значит, вы не хотите, чтобы во главе Сити стоял честный человек, – не скрывая разочарования, заявила Дороти.

Но подобное обвинение совершенно неверно! Строго говоря, Десмонда Глейзбрука нельзя считать не честным человеком. Иногда ему просто не хватает сообразительности понять, когда он поступает честно, а когда не совсем, только и всего. Поэтому, прежде чем выйти на сцену, чтобы произнести свою речь, мне оставалось назидательно заявить, что без доброй воли со стороны лондонского Сити правительство не должно и не может нормально работать на благо своей страны. Разве нет?

– Да, господин премьер-министр, – с готовностью согласился секретарь Кабинета.

– Соответственно, было бы крайне неразумно причинять им ненужные огорчения, разве нет?

– Конечно же неразумно, господин премьер-министр.

– Дороти, – решительно подытожил я. – Срочно внесите в текст моего выступления параграф о снижении процентных ставок. Хамфри, немедленно пригласите сюда сэра Десмонда.

– Да, господин премьер-министр, – хором ответили они, и уже через две минуты Глейзбрук официально получил новое назначение.

Меня вовсю показывали по телевидению, и делегаты приветствовали мое заявление бурными продолжительными аплодисментами. Которые длились шесть с половиной минут…

Наглядное доказательство того, что я в очередной раз принял правильное решение!