В разгар этого беспрецедентного обсуждения (такого ли уж беспрецедентного? – Ред.) позвонили из пресс-секретариата с просьбой сделать официальное заявление в связи с публикацией в «Файнэншл таймс». Я обратился за советом к Хамфри.

Он с готовностью откликнулся:

– Уверен, пресс-секретариат вполне в состоянии сам придумать что-нибудь достаточно убедительное и… достаточно бессмысленное. В конце концов, именно за это им и платят.

Я упрекнул его за откровенный цинизм. Он воспринял справедливый упрек как комплимент, заметив, что «циник» – это всего лишь термин, придуманный идеалистами для определения реалистов.

Меня невольно насторожила характеристика пресс-секретариата: может, он надеется, что в случае чего я их прикрою? Абсурдное предположение! Но, кажется, я нашел выход.

– Я скажу всю правду!

– Господин министр!… Что вы задумали?

– Я был в полном неведении! Почему я должен защищать то, на что никогда не давал согласия?

Он, как всегда, ударился в голую демагогию: контракт означает тысячи новых рабочих мест… миллионы экспортных долларов… дескать, мы не имеем права лишать британцев всего этого из-за какой-то ерунды…

Я, насколько мог, терпеливо разъяснил ему, что речь идет не о «какой-то ерунде», а о коррупции!

– Вы ошибаетесь, господин министр, всего лишь о несущественных, но очень нужных авансах…

Довольно! Пришлось напомнить ему: правительство существует не только для бесконечного улаживания дел. Оно руководствуется прежде всего моральными соображениями!

– Да-да, конечно, господин министр, моральными соображениями. Я ни на секунду не забываю об этом, уверяю вас.

– Так вот, имейте в виду, – непреклонно заявил я, – если этот вопрос будет поднят в парламенте или прессе, я немедленно объявлю о расследовании.

– Отличная идея! – неожиданно согласился он. – Мне доставит искреннее удовольствие возглавить его.

Я сделал глубокий вдох.

– Нет, Хамфри, не внутреннее расследование – настоящее.

Его глаза расширились от ужаса.

– Господин министр! Надеюсь, вы шутите?

– Настоящее расследование, Хамфри, – снова отчеканил я.

– Нет-нет, не делайте этого, умоляю вас!

– Моральными соображениями, Хамфри, нельзя без конца поступаться!

Да, только так. Вопросы морали надо раз и навсегда сделать центральными для нашего правительства. И начало этому положу именно я!

«Вскоре после того, как Хэкер пригрозил «настоящим расследованием» кумранской сделки, я зашел за министром на его лондонскую квартиру – нам предстояло вместе отправиться в Суонси, где он должен был выступить на митинге в центре регистрации транспортных средств. Поездка была вызвана срочной необходимостью поднять моральный дух жителей района, поскольку внедрение там трудосберегающих компьютеров привело к таким простоям, что для ликвидации возникшего хаоса пришлось нанимать тысячи дополнительных работников. Похоже, проблему можно решить только с помощью еще более трудосберегающих компьютеров: они хотя и потребуют огромного расхода общественных средств, но зато, с одной стороны, помогут поставить ситуацию под контроль, а с другой – дадут возможность избежать увольнения тысяч дополнительно нанятых работников. Поскольку же создание новых рабочих мест составляло основу нашей стратегии в зонах особого развития (то есть в неустойчивых избирательных округах. – Ред.), нам, естественно, меньше всего хотелось лишать парней работы. Конечно, само по себе выступление Хэкера вряд ли могло радикально изменить ситуацию, однако, по мнению сэра Хамфри, подобный «визит доброй воли» продемонстрировал бы нашу заботу о населении (об избирателях. – Ред.) и готовность искать конструктивный выход из положения.

Короче говоря (слишком поздно! – Ред.), я ждал, пока министр оденется, в прихожей его лондонской квартиры, мило беседуя с его супругой. Заметив стоящий на столике в углу кумранский кувшин для розовой воды, я высказал восхищение, как гармонично он вписывается в интерьер квартиры, воздав тем самым должное вкусу госпожи Хэкер. Она восторженно закивала и, сияя от счастья, доверительно поведала мне, что утром к ней забегала приятельница и тоже обратила внимание на кувшин.

– Неужели? – притворно удивился я.

– Да. И знаете, кто? Дженни Гудвин… из «Гардиан».

Ее слова произвели на меня впечатление разорвавшейся бомбы.

– Из «Гардиан», – ошеломленно повторил я.

– Да, она еще спросила, откуда у нас эта вещица.

– Журналистка… – в ужасе пробормотал я.

– Что? А-а, понимаю… но ведь это же «Гардиан». Дженни также спрашивала, сколько он стоит. Я сказала: «Что-то около пятидесяти фунтов».

– Вы так сказали?

Сердце провалилось куда-то в желудок, меня бросало то в жар, то в холод, язык будто прилип к пересохшей гортани…

– Да, а что?… Представляете, – госпожа Хэкер бросила на меня подозрительный взгляд, – ей показалось, что это подлинник.

– …это подлинник, – эхом откликнулся я.

– Что с вами, Бернард? Вы повторяете за мной, словно заигранная пластинка.

Я извинился.

Затем госпожа Хэкер сообщила мне, что эта журналистка, Дженни Гудвин, попросила у нее разрешения позвонить в кумранское посольство, чтобы узнать стоимость кувшина.

– …стоимость кувшина…

Она пристально посмотрела на меня.

– Бернард, но это же копия, не так ли?

Едва не подавившись неизвестно откуда взявшимся комом в горле, я принялся сумбурно объяснять ей, что, дескать, насколько мне известно, то есть как меня авторитетно заверили и тому подобное… Трудно сказать, чем бы все это закончилось, если бы не вошел министр. На какое-то время я был спасен. Но только на время, ибо теперь знал: топор занесен, моя голова на плахе, и завершить свою карьеру мне придется, скорее всего, где-нибудь в Бюро по трудоустройству.

Честно говоря, оставалось надеяться только на то, что министр не оставит меня в беде. В конце концов, я всегда старался сделать для него, как лучше. Что же касается сэра Хамфри, то хотя на его помощь или сочувствие рассчитывать не приходилось, но скрыть от него назревающий скандал я бы никогда не посмел».

(На следующее утро Бернард Вули попросил сэра Хамфри о срочной встрече, после которой верный себе сэр Хамфри Эплби сделал соответствующую запись в дневнике. – Ред.)

В пятницу Хамфри явился с «вхождением». (Напоминает китайскую церемонию, не правда ли?) Другими словами, он представил рекомендации, как замять потенциальный скандал с кумранской взяткой.

Естественно, я не собираюсь из кожи лезть вон, чтобы предать дело огласке, но все же мне непонятно, почему я должен оказываться в положении человека, пытающегося скрыть мусор в углу. Поэтому, если дело дойдет до вопросов, я твердо намерен объявить о проведении независимого расследования под руководством королевского адвоката.

Выслушав все это в самом начале беседы, Хамфри попытался переубедить меня:

– Кумранский проект стоит триста сорок миллионов фунтов, господин министр!

– Не давите на меня цифрами, Хамфри, – сказал я и напомнил ему о моральных соображениях. – Даже если контракт стоит триста сорок миллионов фунтов, моя должность мне дороже.

Тут Хамфри заметил, что у Бернарда имеется для меня важное сообщение. Я вопросительно посмотрел на него. Бернард тяжело вздохнул, откашлялся и, запинаясь, сказал:

– Господин министр… речь идет… э-э… о кувшине, который вам подарили в Кумране…

– О чем? Ах, о кувшине! Как же, как же, он стоит у нас в прихожей. Милая вещица.

Он страдальчески скривился, однако нашел в себе силы продолжить:

– Я дал понять госпоже Хэкер, что она… что вы можете… взять кувшин себе, так как он стоит менее пятидесяти фунтов. Но я не уверен… э-э… человек, который оценил его, был ужасно любезен… я сказал ему, что госпожа Хэкер в восторге от кувшина… понимаете, возможно, он просто хотел… э-э… угодить…

Не видя особых причин для волнения, я попросил его успокоиться, так как все равно никто ничего не узнает. Мало того – даже похвалил его за находчивость!

Очень скоро мне пришлось горько пожалеть об этом.

– Да, но понимаете… сегодня утром госпожа Хэкер сказала мне, что у нее побывала журналистка из «Гардиан» и заинтересовалась кувшином.

Кошмар! Я потребовал оценочную квитанцию. Представляете, она была написана на… обратной стороне меню! (Обычно казначейство не приходит в восторг, получая финансовые документы, написанные на обратной стороне меню. – Ред.)

Прочитав в моих глазах немой вопрос, сэр Хамфри со знанием дела сказал:

– Если это копия, то оценка приблизительно верна. Но если это подлинник, он стоит не менее пяти тысяч.

А я взял его себе!

Будь у меня в запасе день-другой – никаких проблем. Нам не составило бы особого труда придумать убедительное объяснение, которое отвело бы удар и от Бернарда, и от меня.

В этот момент в кабинет влетел – даже не постучавшись! – Билл Причард, наш пресс-секретарь. Час от часу не легче!

Ему только что звонили из «Гардиан». Они связались с кумранским посольством и спросили, действительно ли подаренное мне бесценное произведение искусства семнадцатого века всего лишь копия, как утверждает моя жена. Правительство Кумрана крайне возмущено предположением, будто они могли оскорбить англичан, подарив мне дешевую вещь. (Хотя какой смысл дарить мне ценную вещь, если ее все равно навеки упрячут в какой-нибудь сейф?) Затем Биллу позвонили из МИДДСа и предупредили, что дело пахнет крупным дипломатическим скандалом.

Казалось бы, для одного дня плохих вестей вполне достаточно. Так нет же! Бросив на меня испуганный взгляд, Билл добавил, что в приемной сидит Дженни Гудвин из «Гардиан» и требует немедленной встречи со мной.

Помнится, Энни всегда называла Дженни Гудвин своей подругой. Хороша подруга! Журналистам вообще никогда нельзя доверять. Отвратительные хищники, вечно рыскающие в поисках свежатинки!

Бернард устремил на меня взгляд, полный немой мольбы. Да, ему не позавидуешь.

– Что ж, мой долг не оставляет мне выбора! – произнес я голосом Черчилля.

– Не оставляет выбора? – повторил Бернард, глядя на меня, словно загнанный зверь.

Не оставляет, подтвердил я. Ведь моя жена не просила его лгать о цене подарка. Не просила, признал он. Мне, разумеется, понятно, что Бернард действовал из самых лучших побуждений, но оправдать фальсификацию документа невозможно.

Бернард, чуть не плача, возразил, что лично он ничего не фальсифицировал, хотя это уже не суть важно… никому не нужная казуистика.

Беда в том, что я никогда не могу вовремя остановиться. Казалось бы, сказал главное и хватит. Так нет, меня потянуло на нравоучения. Сначала я заявил Бернарду, что не имею морального права допустить, чтобы хоть у кого-нибудь возникла мысль, будто я просил его «устроить» оценку кувшина. Затем довел до сведения сэра Хамфри, что не желаю, чтобы хоть у кого-нибудь возникла мысль, будто я намерен терпеть взяточничество и коррупцию в наших деловых отношениях с другими странами. Сам того не сознавая, я с упорством идиота продолжал рыть себе могилу.

– И если журналистка станет задавать мне прямые вопросы, придется сказать ей всю правду. Исходя из моральных соображений.

Осел! Ведь по совершенно невозмутимому, самоуверенному виду моего постоянного заместителя легко было догадаться: у него припрятан козырной туз. С него он и пошел.

– Вы меня убедили, господин министр. Моральными соображениями следует руководствоваться во всем, абсолютно во всем. Давайте поэтому уточним: кто расскажет прессе о пункте срочной связи – вы или я?

Шантаж! Чудовищно, невероятно, но факт. Вопрос сэра Хамфри не оставлял сомнений: если я свалю вину (которой на мне нет) за кумранскую взятку и за кувшин для розовой воды на него, на Бернарда или на кого-либо еще (если до этого дойдет), он без колебаний отдаст меня на растерзание газетчикам.

Я ошеломленно уставился на Хамфри. И этот человек смеет говорить о моральных соображениях! Лицемер! Подлый шантажист! Ползучий гад!

– Но ведь пункт срочной связи – это совсем другое дело, – попытался я образумить его. – Алкоголь не имеет ничего общего с коррупцией…

Однако сэр Хамфри даже не выслушал меня до конца.

– Господин министр, – заявил он. – Мы обманули кумранцев. Честно говоря, меня до сих пор мучит чувство вины, осознание того, что мы нарушили священные законы ислама в их собственной стране. И рано или поздно придется положа руку на сердце признать, что идея о пункте срочной связи целиком и полностью принадлежала вам.

– Нет, не мне! – в отчаянии выкрикнул я.

– Нет, вам, – хором подтвердили сэр Хамфри и Бернард. Конечно, я мог от всего отказаться, но что стоит слово какого-то политика против слова постоянного заместителя или личного секретаря?!

А сэр Хамфри продолжал давить.

– Сколько за это полагается ударов плетью – пятьдесят или сто? – спросил он у заметно ожившего Бернарда.

Последовала невыносимо томительная пауза. Я лихорадочно обдумывал имеющиеся у меня варианты. Но странное дело: чем больше я над ними думал, тем меньше их оставалось, пока не осталось фактически ни одного. Наконец Билл прервал мои бесплодные размышления, сказав, что журналистку лучше принять поскорее, иначе она такое напишет…

Я безвольно кивнул. «Есть только один способ защиты – нападение! – подумал я. – Это непререкаемый закон, по крайней мере, когда имеешь дело с прессой».

Что ж, мне не привыкать. Уж обращаться с газетчиками-то я как-нибудь научился.

(В те времена роль министра в основном сводилась к тому, чтобы достойно представлять свое министерство перед средствами массовой информации. – Ред.)

Я понял, с кем имею дело, едва она переступила порог кабинета: приятный голос, слегка неряшливый вид, брюки… короче говоря, именно то, чего и следовало ожидать от «Гардиан», – типичная дерганая либералка а-ля Ширли Уильямс.

Пока она суетливо усаживалась на любезно предложенный сэром Хамфри стул, у меня в голове созрела примерная линия поведения: быть обаятельным, сдержанным, а главное – показать свою занятость и отсутствие времени для второстепенных разговоров. С журналистами по-другому просто нельзя, иначе они начинают мнить себя важными персонами или тут же подозревают что-то неладное.

Поэтому я с ласковой деловитостью семейного врача спросил ее:

– Ну-с, и что же вас беспокоит?

И ободряюще улыбнулся.

– Два вопроса, – не раздумывая, ответила она. – И не только меня, но и общественность.

Как у нее язык поворачивается говорить от имени общественности, которая ни о том, ни о другом ничего не знает и – уж я приложу все силы – никогда не узнает!

Не обманув моих ожиданий, она начала с публикаций, обвиняющих БЭС в коррупции, то есть в получении контракта за взятку.

– Абсолютная чепуха! – отрезал я.

В случае сомнений лучше всего прибегать к абсолютному отрицанию. А если уж врать, то с высоко поднятой головой.

– Но в газетах приводятся данные о выплатах официальным лицам…

Я изобразил на лице благородное негодование и тяжело вздохнул.

– Ну сколько можно! Возмутительно просто. Английская компания из кожи вон лезет, стремясь получить заказ, который сулит стране валютные поступления и новые рабочие места, тысячи новых рабочих мест, а пресса… вместо поддержки пресса начинает подрывную кампанию!

– Но если был факт взятки…

Я не дал ей договорить:

– Ни о какой взятке не может быть и речи. По моему требованию было проведено внутреннее расследование. Все эти так называемые «выплаты» полностью обоснованы.

– Например? – спросила она уже менее уверенно.

Хамфри счел необходимым прийти мне на помощь.

– Например, комиссионные, административные издержки… – поспешно начал перечислять он.

– Текущие расходы, гарантийные взносы… – подхватил я.

Бернард тоже не остался в стороне:

– Оплата специальных услуг, личные пожертвования…

– От нашего внимания не ускользнул ни один конверт… – не давая ей опомниться, затараторил я. Но вовремя поправился: – То есть ни одна статья расходов, и все оказалось в полном порядке.

– Понятно, – упавшим голосом протянула она.

А что ей оставалось? Не имея никаких доказательств, она была вынуждена поверить мне на слово. По-моему, ни один нормальный журналист не рискнет прогневать министра Ее Величества необоснованными предположениями и обвинениями.

(Подобно многим политикам, Хэкер, судя по всему, обладал завидной способностью верить в то, что черное – это белое, если он так говорит. – Ред.)

Развивая свой успех, я с пафосом заявил, что рассматриваю эти бездоказательные предположения, как симптомы тяжело больного общества, причем немалая доля вины, несомненно, лежит на средствах массовой информации.

– Почему, например, вы хотите поставить под удар тысячи новых рабочих мест в Британии? – тоном обвинителя спросил я.

Она промолчала. (Естественно, ей не хотелось ставить под удар тысячи новых рабочих мест в Британии. – Ред.)

В заключение я выразил намерение обратиться в Совет по печати[86] с требованием принять меры к газете, допустившей чудовищное нарушение профессиональной этики.

– Совет и тем более палата общин не останутся равнодушными, узнав о безответственном, лишенном моральных соображений поведении инициаторов этого позорного инцидента, и, уверен, найдут способ положить конец бульварным публикациям такого сорта!

Дженни была потрясена. Как я и ожидал, мое контрнаступление застало ее врасплох.

Заметно нервничая, она поспешила перейти ко второму вопросу. И я не без злорадства отметил, что вся ее агрессивная самонадеянность куда-то улетучилась.

– Господин министр, меня также интересует кувшин для розовой воды, который вам подарили в Кумране…

Я с угрозой посмотрел на нее.

– Да? И что же именно вас интересует?

– Дело в том… – она на секунду замешкалась, но затем все-таки овладела собой. – Я видела его в прихожей вашего дома.

– Совершенно верно, – глазом не моргнув, подтвердил я. – Мы временно храним его у себя.

– Временно?

– Конечно. Не забывайте, это очень ценная вещь.

– Но госпожа Хэкер уверяла меня, что это – копия!

Я весело рассмеялся.

– Ну, а вы как думали? Неужели мы будем каждому встречному сообщать, что это подлинник! А воры? Нет уж, пока мы не избавимся от него…

– Как… избавитесь? – растерянно спросила Дженни.

– Очень просто. Я собираюсь передать его в музей моего избирательного округа. Мы будем там в субботу. Оставить его дома я не имею права – собственность правительства, как вы не понимаете? – Я выдержал небольшую паузу и провел нокаутирующий удар. – Так что же именно вас интересует?

Сказать ей было решительно нечего. Она в замешательстве пробормотала: «Все в порядке, все отлично» – и вскочила со стула. Я поблагодарил ее за «доставленное удовольствие» и проводил до двери.

На лице сэра Хамфри было написано откровенное восхищение.

– Великолепно, господин министр!

А на лице Бернарда была написана бесконечная признательность.

– Спасибо, господин министр, большое спасибо!

– Пустяки! – великодушно отмахнулся я. – В конце концов, не давать друзей в обиду – наш святой долг. К сожалению, мы часто недооцениваем значение лояльности, так ведь?

– Да, господин министр! – дружно согласились они, но благодарности в их голосах я уже не ощущал.