Я промолчал. Но не в ожидании комплиментов. Избави бог! Наконец Бернард не выдержал.

– Господин министр, у вас… э-э… выходит нормально.

Но действительно ли он имеет это в виду? И если да, то что именно?

– По большому счету, кое в чем я добился безусловного успеха! И если Мартина передвинут в казначейство, мне в принципе может светить министерство иностранных дел.

Я сделал паузу. Никто не произнес ни слова. Время, казалось, тянется бесконечно. Затем Хамфри, на этот раз с явным сомнением, произнес:

– Хм-м, возможно.

– Что-то я не слышу в вашем голосе уверенности.

Надо отдать ему должное: он не стал отнекиваться.

– У меня в самом деле нет уверенности, господин министр, – сказал он, глядя мне прямо в глаза.

– Почему? Вы что-нибудь слышали? – всполошился я.

– Ничего, ровным счетом ничего, господин министр. Потому у меня и нет уверенности.

Я швырнул эту проклятую газету на пол и с горечью спросил:

– Ну как же так: Боб Карвер из «Стэндард» знает о перестановках все, а мы ничего?

– Может, он близок к ПМ? – предположил сэр Хамфри.

– Что правда, то правда. Все знают, что ПМ держит его в руках.

– В таком случае у ПМ должны быть очень длинные руки, – вставил Бернард.

Я бросил на него уничтожающий взгляд. И решил больше не думать об этом. Выкинуть из головы! Что толку попусту переживать? Да и о чем, собственно говоря?

Во всяком случае, пока.

Поэтому я перешел к вопросу о конференции по ЭВМ в Брюсселе. Мой постоянный заместитель считает, что мы должны принять в ней участие. Но ведь она может состояться до перестановок!

Я спросил у Хамфри, известно ли ему, когда ожидаются перестановки, поскольку от этого в значительной мере зависели мои дальнейшие действия.

Его ответ, как всегда, мало что прояснил.

– Видите ли, господин министр, ПМ не посвящает меня в свои планы перестановок, если, конечно, таковые произойдут, и потому я не в курсе относительно предполагаемой даты, если, конечно, таковая вообще определена. Во всяком случае, мне кажется, вам следует исходить из предположения, что никаких перестановок не будет, и соответственно планировать деятельность – свою или возможного преемника – на случай, если такая кандидатура существует.

Его совет мне не понравился, и я решил отклонить его. Мне уже приходилось видеть всякие заграничные балаганы. Сейчас не время по ним разъезжать. Сегодня тебя нет в своем кабинете, а завтра у тебя нет кабинета.

«Я хорошо помню тот нелегкий разговор. Хэкер по меньшей мере шесть или семь раз повторил, что перестановки его не волнуют, что переживать по этому поводу просто бессмысленно.

Затем долго грыз ногти.

Когда он стал собираться на заседание палаты, я посоветовал ему не терзать себя по поводу перестановок.

Он возмутился и сказал, что у него и в мыслях не было, он даже думать не желает о перестановках.

Однако уже на выходе из кабинета он вдруг обернулся: «Бернард, я жду вас в шесть часов в палате перестановок… э-э… то есть перетасовок… одним словом, в палате общин».

(На следующей неделе сэр Хамфри Эплби встретился с секретарем кабинета сэром Арнольдом Робинсоном в клубе «Атенеум»; несколько позже к ним присоединился Бернард Вули. Отчет сэра Хамфри об этой встрече мы обнаружили в архивах министерства административных дел. – Ред.)

(На следующий день сэр Хамфри получил от сэра Арнольда короткую записку с исключительно важной информацией. – Ред.)

По-прежнему никаких известий о перестановках.

Весь вечер корплю над красными кейсами. Сегодня их всего три.

Газеты все еще полны намеков на предстоящие перемены в кабинете. Энни спросила, насколько им можно верить.

Я признался, что не знаю.

Она очень удивилась. По ее понятиям, кому же и знать, как не мне: ведь я – член кабинета. Но в том-то и дело – мы всегда узнаем обо всем последними!

Энни с присущей ей непосредственностью предложила спросить у ПМ.

Само собой разумеется, этого ни в коем случае делать нельзя. У него может создаться впечатление, будто я не уверен в собственных силах.

Главное же – я до сих пор не знаю, чего ожидать. Хорошего или плохого.

– Не знаю, куда я передвинусь – наверх или вниз, – объяснил я Энни.

– Скорее, как всегда, будешь ходить вокруг да около, – пошутила она.

– А скажи честно, по-твоему, как у меня выходит?

– По-моему, у тебя выходит нормально, – ответила она, немного подумав.

– Да, но достаточно ли?

– Не знаю. А что достаточно?

– Откуда я знаю?

Мы переглянулись. Внезапно меня осенило.

– А может, ПМ просто боится моего успеха? Боится открытого вызова своему лидерству?

Энни удивленно заморгала.

– Твоего?

Собственно, я не имел в виду себя лично, но мне все равно было неприятно, что она была настолько удивлена.

– Не моего, а Мартина. Но при моей поддержке. Так что, если ПМ решил избавиться от конкурентов и не может безболезненно убрать Мартина, а он этого не может – кого угодно, только не министра иностранных дел, – то… главной мишенью бесспорно становлюсь я. Понимаешь? Ему необходимо оставить Мартина в изоляции.

Она спросила, что меня ожидает.

– О, лорд-президент, лорд-хранитель печати, министр искусств, министр спорта, заодно отвечающий за наводнения и засухи… Бесполезных, никому не нужных постов хватает. И не надо забывать: на меня ополчился Бейзил Корбет!

– Да он давно уже ополчился на весь белый свет, – заметила Энни.

Так оно и есть.

– Корбет – это красноречивое, бездушное, жестокое, двуличное ничтожество, – стараясь быть объективным, сказал я.

Мои слова ее несколько озадачили.

– Чем же тогда объясняется его успех?

– Именно тем, что он – красноречивое, бездушное, жестокое, двуличное ничтожество, – объяснил я.

К тому же он умеет подать себя, пользуется поддержкой множества рядовых членов партии (хотя рядовые члены парламента все его ненавидят) и каким-то образом сумел убедить общественность в своей искренности.

Его излюбленное оружие – локти. Я должен спихнуть Корбета, иначе он спихнет меня. Локти, объяснил я Энни, – важнейшее орудие в арсенале политика.

– Важнее порядочности?

Давно я так не смеялся. Наверное, с самого детства. До слез. И долго – как минимум минут пять. Мою веселость еще поддерживал забавный вид Энни, которая смотрела на меня во все глаза, будто я спятил.

Неизвестно, сколько бы еще продолжался этот приступ смеха, если бы внезапно не раздался телефонный звонок. К моему удивлению, звонил Гастон Ларусс из Брюсселя.

– Добрый вечер, господин комиссар, – сказал я.

Он звонил, чтобы узнать, согласен ли я на внесение моего имени в список кандидатур на пост комиссара ЕЭС. Я сказал ему, что для меня это большая честь, что мне надо подумать, что я весьма признателен за его заботу и т.д., и т.п. Затем я поинтересовался, знает ли об этом Номер Десять. Он что-то забормотал, завилял, но в конце концов все-таки признался: да, знает.

(Запись этого телефонного разговора много лет спустя была обнаружена нами среди личных бумаг Гастона Ларусса. Из нее можно предположить, что Ларусс «вилять» вовсе не собирался, просто Хэкер, чтобы блеснуть своими познаниями во французском, спросил, знает ли об этом Numero Dix, а Гастон Ларусс не сразу понял, что Numero Dix – это Даунинг-стрит, 10. – Ред.)

Что бы это могло значить?

– Прежде всего – переезд в Брюссель, – высказалась Энни.

Да, но что бы это могло значить? Что за этим стоит? Ловкий ход ПМ с целью избавиться от меня? Простое совпадение? Намек? Может, ПМ дает мне возможность уйти, не «потеряв лица»? Если так, то почему он прямо не сказал мне об этом? Возможно, ПМ и не имеет отношения к инициативе послать меня в Брюссель? К тому же, это большая честь, не так ли? И почему моя жизнь всегда полна вопросов, на которые нет ответов? Зато Энни пришел в голову еще один:

– А сама работа ничего?

Я покачал головой.

– Хуже не бывает. Для меня это конец карьеры. Хуже, чем пэрство. Полный и окончательный провал. В такой ситуации вернуться на политическую арену можно, разве только создав новую партию.

Энни поинтересовалась, что, собственно, стоит за этим назначением.

Я начал перечислять:

– Прежде всего – жизнь в самом сердце прогнившей европейской бюрократии, среди всей этой непотребной роскоши: пятьдесят тысяч в год плюс двадцать тысяч на представительские расходы, шампанское, крабы, бесконечные банкеты, зарубежные вояжи, отели, лимузины с кондиционерами и личные самолеты, послеобеденные сиесты и уик-энды на привилегированных пляжах…

И тут только до меня дошло, что я говорю! До чего же мы привыкли говорить, не слыша самих себя, не задумываясь над последствиями своих слов. Уму непостижимо!

– Может, имеет смысл съездить туда и посмотреть своими глазами? – неуверенно предложил я.

– Почему бы и нет? – с надеждой откликнулась Энни. – Знаешь, иногда мне кажется: мы заслужили право быть в числе неудачников.

Сегодня утром по дороге в министерство состоялся интересный разговор с Роем. Конечно же, о перестановках мой шофер знал все.

Я наивно полагал, что он, подобно мне, прочитал о них в газетах. Как выяснилось, нет. Он слышал об этом еще две недели назад. Почему же он ничего не сказал мне? Ведь прекрасно знает, что я рассчитываю на него!

Оказывается, Рой был уверен, что я в курсе дела. Все шоферы знали об этом от шофера премьер-министра и шофера секретаря кабинета. Похоже, это была тайна, известная всем.

Я ненавязчиво попытался выведать, что именно известно ему.

– Да пустяки, сэр. Подошла очередь Корбета на повышение, и ПМ не может ее отсрочить. А старину Фреда – простите, сэр, министра занятости – собираются «вышибить наверх».

Он говорил с уверенностью поистине сведущего человека. Я спросил, откуда ему это известно.

– Его шофер получил другое назначение, сэр.

– А что говорят про меня?

– Ничего, сэр.

Ничего? Может, он что-то скрывает? Должны же быть хоть какие-то слухи. Ведь я как-никак член кабинета, черт побери!

– Вот смех-то, сэр! Парни до сих пор ничего не слыхали. – Рой лукаво посмотрел на меня в зеркальце. – Но вам, сэр, уж наверняка известно, что вас ожидает?

Он прекрасно знает, что я практически ничего не знаю! Или пытается узнать? Дополнительная информация для торговли и обмена новостями на шоферской бирже.

– М-да, – неопределенно промычал я.

Конечно, надо были сразу оборвать этот разговор, но меня будто кто за язык тянул.

– Про себя говорить, конечно, неловко, вы же понимаете… ну насчет того, как идут дела, хорошо или…

Он не ответил.

Я сделал новую попытку.

– А что ваши парни… э-э…

Он перебил меня и как-то покровительственно бросил:

– Они все уверены, что у вас выходит нормально, сэр.

Опять!

Вчера весь день прошел в бесконечных заседаниях: кабинет, комитет кабинета, голосование в парламенте… так что на беседу с Бернардом просто не нашлось времени. А побеседовать надо бы. Бернард всегда меня поддерживает. Он – способный парень и может дать полезный совет.

Сегодня за чашкой чая поделился с ним своими трудностями.

– Кстати, Бернард, к вопросу о перестановках…

Он захихикал. Непонятно почему.

– Ради бога, извините, господин министр. Мне показалось, вы… Нет-нет, пожалуйста, продолжайте.

– В общем, дело приобретает сложный оборот. Только учтите, Бернард, наш разговор носит сугубо конфиденциальный характер. Так вот, у меня спрашивали согласия занять пост одного из британских комиссаров ЕЭС в Брюсселе.

– Как здорово! – обрадовался Бернард. – При перестановках никогда не мешает иметь козырного туза в запасе.

– Так ли здорово? – усомнился я. – Вот в чем дилемма.

Он промолчал. Тогда я спросил, действительно ли он считает, что на посту министра у меня выходит нормально.

В глубине души я надеялся услышать от него что-нибудь вроде «великолепно, господин министр». Но Бернард согласно кивнул и сказал:

– Да, вполне нормально.

Создается впечатление, будто в оценке моей деятельности никто не желает идти дальше, чем ни к чему не обязывающее «нормально». Это страшно деморализует. Разве я виноват, что не смог проявить себя во всем блеске? Ведь Хамфри только и делал, что ставил мне палки в колеса, он никогда не принимал мою сторону.

– Послушайте, Бернард, давайте начистоту. Ведь «нормально» – это «недостаточно хорошо», так?

– Ну-у… «нормально» – это нормально.

Тогда я спросил его, не выудил ли он чего-нибудь интересного из своих неофициальных источников. Про меня.

– Нет, ничего особенного, – ответил он, но затем добавил: – Слышал только о телеграмме британского комиссара ЕЭС в адрес МИДДСа и комитета по Европе. Да, и еще – что инициатива назначить вас комиссаром исходит от Брюсселя, хотя само назначение в конечном итоге является прерогативой премьер-министра. Собственно, ПМ уже обсудил вопрос с министерством иностранных дел и секретарем кабинета и разрешил официально обратиться к вам с этим предложением. Поскольку на Даунинг, 10 считают, что вы, скорее всего, не откажетесь от подобной чести, у одного из ваших коллег спросили, согласен ли он стать вашим преемником в МАДе. – Бернард помолчал и извиняющимся тоном сказал: – Боюсь, это все, что мне известно.

– И не более того? – с мрачной иронией осведомился я. Мне было крайне важно узнать, кого из моих коллег прочат на мое место. Но этого Бернард не знал.

Больше всего меня мучит неопределенность. Я ни на шаг не продвинулся в выяснении главного вопроса: куда меня переставят – вверх, вниз или… в сторону, если я откажусь от Брюсселя?

Ходят упорные слухи о грядущих перестановках. О них активно твердит и пресса. Обо мне по-прежнему ни слова. Очевидно, на этот счет парламентских корреспондентов также держат в полном неведении.

Все это очень действует на нервы. Я просто не в состоянии сосредоточиться на министерских делах. Вопрос о моем будущем – или об отсутствии такового – превратился в навязчивую идею. А с меня вот-вот потребуют ответа, согласен ли я на предложение Брюсселя или отказываюсь от него.

Сегодня встречался с сэром Хамфри. Хотел обсудить предстоящую конференцию. Сообщил ему, что решил поехать в Брюссель. Я-то имел в виду «поехать посмотреть», как мы договорились с Энни, однако сэр Хамфри понял меня иначе.

– Неужели вы решили отказаться от министерства?

Казалось, это известие потрясло его. Не скрою, мне было приятно. Видимо, он все-таки более высокого мнения обо мне, чем я предполагал. Надо его успокоить.

– Ну что вы! Я говорю о конференции по ЭВМ.

Он с облегчением вздохнул. А я добавил:

– Кроме того, мне просто необходимо побывать в Брюсселе.

– Почему? – тут же насторожился он.

– Почему бы и нет?

– Действительно, почему бы и нет? – согласился он. – Но все-таки почему?

– Из любопытства.

Затем я сказал Хамфри – своего рода подготовка на случай переезда в Европу, – что его убедительные доводы заставили меня взглянуть на Брюссель другими глазами и, поразмыслив, я признаю некоторую поспешность своих суждений.

Такой ответ его, похоже, не удовлетворил. Более того, мой постоянный заместитель заявил, что, хорошенько поразмыслив над моими доводами, он во многом согласен с критическими замечаниями, которые я высказывал в адрес Брюсселя. Что я слышу? Неужели это сэр Хамфри? Я даже ущипнул себя, не веря, что это не сон.

– Вы открыли мне глаза на царящую там атмосферу коррупции! – воскликнул он.

– Нет, нет! – запротестовал я.

– Да, да! – не уступал он.

Меня вовсе не устраивало, что Хамфри приписывал мне слова о коррупции. Может, я и говорил что-то в этом роде, но теперь уже не уверен (Мы тоже не уверены, в чем именно не был уверен Хэкер: в том ли, что не хочет ссылок на свои слова о коррупции, или в том, что в Брюсселе царит такая атмосфера. – Ред.) и поэтому многозначительно заметил, что ему безусловно удалось меня убедить. Сейчас я отчетливо понимаю: в Брюсселе действительно немало честных и старательных государственных служащих, которым приходится переносить тяготы утомительных командировок и, прямо скажем, утомительных «развлечений».

– Шампанское и икра, – осуждающе произнес сэр Хамфри. – «Мерседесы» с кондиционерами и личные самолеты.

Я напомнил ему, что умеренная роскошь смазывает колеса дипломатии.

– По уши в кормушке, – не унимался мой постоянный заместитель.

Я указал ему на неуместность подобного сравнения.

– Простите, господин министр, случайно сорвалось с языка. Ума не приложу, от кого я это слышал.

В заключение я сообщил ему, что на следующей неделе мы все отправляемся в Брюссель на конференцию, как он того хотел.

Уже у дверей кабинета сэр Хамфри вдруг остановился и спросил, действительно ли я изменил свое мнение о Брюсселе под воздействием его доводов.

Естественно, я сказал «да».

Он не поверил.

– А не связано ли это со слухами о вакансии комиссара в Брюсселе?

Догадался все-таки!

– Такие подозрения недостойны вас, Хамфри, – с упреком сказал я. А затем, вспомнив наш разговор с Энни и с трудом удерживаясь от смеха, добавил: – Еще, слава богу, существует такое понятие, как порядочность политического деятеля.

Хамфри смутился.

(Позднее в тот же день сэр Хамфри Эплби обедал с секретарем кабинета сэром Арнольдом Робинсоном в клубе «Реформ». Запись этой беседы мы обнаружили в личных бумагах сэра Хамфри. – Ред.)

(Через несколько дней сэр Арнольд Робинсон и сэр Хамфри Эплби обменялись нижеприведенными записками. – Ред.)

По-прежнему болтаюсь между небом и землей. Неопределенность убивает всякое желание работать.

Утром спросил у Хамфри, нет ли у него новостей. Нет, ответил он. Мне известно, что в конце недели он обедал с секретарем кабинета. И Арнольд Робинсон ничего ему не сказал? Исключено!

– Вам наверняка что-нибудь да известно, Хамфри.

Небольшая пауза. Наконец он соизволил ответить:

– Господин министр, мне известно только то, что о перестановках будет объявлено в понедельник. А у вас есть новости?

Я недоуменно посмотрел на него.

– Относительно Брюсселя, – уточнил он. – Вы принимаете предложение стать комиссаром ЕЭС?

Я постарался объяснить ему двусмысленность своего положения:

– Понимаете, Хамфри, для члена парламента перевод в ЕЭС, безусловно, неприемлем, а для члена кабинета, напротив, он сулит определенные преимущества. Вместе с тем для поборника европейского единства тут есть свои «за» и «против».

Боже мой, что я несу! Очевидно, Хамфри и Бернард думали то же самое, гадая, в каком обличье я выступаю в данный момент.

Хамфри после долгого молчания предпринял отчаянную попытку разобраться в моих чувствах.

– Господин министр, следует ли понимать ваши слова как готовность принять предложение Брюсселя?

– Как вам сказать?… И да, и нет.

Впервые за последние дни ситуация показалась мне даже забавной.

Очевидно, решив поставить точки над «i», мой постоянный заместитель попросил меня назвать все «за» и «против», чем опять поверг меня в смятение. Я сказал, что не могу это сделать: все зависит от того, как у меня выходит на посту министра.

Хамфри ответил, что, по его мнению, у меня выходит нормально.

Чертовщина! Опять я в замкнутом круге. Если у меня выходит нормально, то есть в прямом смысле нормально, – значит, я остаюсь, потому что тогда все будет нормально. Если же у меня выходит всего лишь нормально и не более того, оставаться для меня было бы ненормально, не так ли?

Тут моему постоянному заместителю пришла в голову интересная идея.

– Господин министр, – сказал он. – Мне кажется, сейчас вам нужен крупный личный успех.

Прекрасная мысль! Очень кстати.

– Даже триумф, – уточнил Хамфри.

– Например?

– Например, реклама одного из ваших гениальных политических решений.

Я крайне возбудился и нетерпеливо ждал продолжения, однако его не последовало. Пришлось самому обратиться к Хамфри:

– Э-э… так что же вы имеете в виду?

– Ничего конкретного, господин министр. Просто так, подумалось…

Только душу растравил!

Может, он хотя бы скажет, что даст мне этот гипотетический триумф. По мнению сэра Арнольда, объяснил он, если триумф станет реальностью до перестановок, ПМ не сможет переставить меня вниз.

Вне всяких сомнений. Хотя в данной ситуации меня, пожалуй, больше тревожит другое – отсутствие какой-либо перспективы быть переставленным наверх.

Я поделился своими опасениями с Хамфри. Увы, надо быть реалистом, ответил он. У меня есть слабая надежда, что он попросту не отдает себе отчета, насколько оскорбительны его слова.

Все! Вечером же звоню в Брюссель и даю согласие, тем самым опередив ПМ и избежав унижения быть переставленным вниз. Я сообщил о своем решении сэру Хамфри и дал указание Бернарду принести материалы по стандартизации процессоров, которые отныне станут главной моей заботой.

Но тут мой постоянный заместитель вскочил со стула, как ужаленный: его опять осенила идея.

– Одну минуту, господин министр! А что если вы, проигнорировав ЕЭС, опубликуете свой собственный план централизованной закупки процессоров и сделаете крупномасштабный заказ британским промышленникам… немедленно… сегодня… завтра… в общем, не позже понедельника! Тем самым вы дадите нашей стране дополнительные рабочие места, инвестиции, экспортные заказы…

Он выжидательно посмотрел на меня.

Я без особого успеха пытался сообразить, что к чему. Разве не с этого мы начали? Ведь я предлагал этот вариант еще две недели назад, но пришла директива из Брюсселя, и Хамфри убедил меня ей подчиниться. Теперь же оказывается, что эта злополучная директива вовсе не директива, а всего лишь просьба. Ее, видите ли, еще не утверждали на конференции.

– А позволительно ли джентльмену плевать своим партнерам в лицо, вонзая им нож в спину? – задал я риторический вопрос.

– Боюсь, что нет, господин министр, – заметил ранее молчавший Бернард. – Это просто невозможно.

Надо понимать, это своеобразная поддержка.

Однако чем больше я размышлял, тем яснее мне становилось, что в предложении моего постоянного заместителя есть искра гениальности. Открытый вызов Брюсселю, несомненно, приведет англичан в восторг. А заодно покажет всем, что у меня тоже есть локти.

Я поздравил Хамфри с блестящей идеей.

– Вы принимаете ее? – напрямик спросил он.

Не люблю, когда на меня давят.

– Дайте подумать. Все-таки из-за этого мне придется отказаться от… – Я пытался подыскать слово.

– Кормушки? – подсказал он.

– Нет, Хамфри, я совсем не то имел в виду, – холодно произнес я, хотя, честно говоря, именно то.

Но моего постоянного заместителя не проведешь. Он, как ни в чем не бывало, продолжил:

– Мне кажется, господин министр, родина превыше всего.

В целом, пожалуй, с этим нельзя не согласиться.

Мой отказ выполнить просьбу ЕЭС на самом деле стал сенсацией – может, даже триумфом. Особенно благодаря тому, что я дополнил его ура-патриотической речью. Пресса была от нее в откровенном восторге, хотя, боюсь, я тем самым сжег за собой все мосты: теперь вряд ли кому придет в голову предложить мне пост комиссара ЕЭС.

Остается надеяться, что удар попал в цель.

Сегодня было официально объявлено о перестановках в кабинете. Фреда, само собой, «выпихнули наверх», в палату лордов, Бейзилу Корбету отдали министерство занятости, а я остался, где и был – в МАДе.

Заглянул ко мне Хамфри и первым делом сообщил, как он счастлив работать со мной и дальше.

– Возможно, мне не следовало бы это говорить, но лично я, господин министр, был бы искренне огорчен, если бы нам с вами пришлось расстаться.

Я был польщен.

– Да-да, Хамфри, мы действительно привязались друг к другу, не правда ли?… Как террорист и заложник.