Предисловие автора

Эта книга — среди прочего, о том, как мы, люди, общаемся с уникальным видом, нашим спутником — собакой. Ни одному животному, кроме собаки, человек не доверяет охранять в своё отсутствие дом и близких. Нигде в природе не встретишь такого абсолютного доверия, с каким женщина позволяет своему ребёнку бродить по лесу под защитой крупного плотоядного зверя — собаки. Невиданное, поистине уникальное отступление от естественного закона взаимоотношений хищника и жертвы.

Не во всех культурах собака высоко ценится. Кое-где фамильярность в обращении с ней порождает презрение, иногда собака — униженный раб, низведённый до роли убойного животного, употребляемого в пищу. В иных случаях она бывает избалованна, изнежена и совершенно бесполезна — а это столь же несправедливая и несчастная участь. Без сомнения, многие эксплуатируют собак, зачастую с ними обращаются жестоко или равнодушно, и все же самая серьёзная для собаки угроза исходит сегодня от тех, кто занимается охраной животных или общественной безопасностью. Эти люди пытаются разорвать древние узы между человеком и собакой в угоду своим ограниченным интересам — а это всего лишь ещё одна форма эксплуатации. Удивительно немного людей, способных увидеть в собаке то, что есть на самом деле: драгоценный дар нашему виду, существо, которое не просит ни о чем, кроме позволения всегда быть рядом, помогать, оберегать, делить с нами радости и печали. Дар, чей источник неизвестен. От кого он был послан нам? И когда? Мы не знаем, и в каждой культуре мифы по-разному отвечают на этот вопрос. Но, похоже, преданная собака — божественного ли она происхождения или ведёт свой род от волков — всегда с нами, наш спутник, защитник и помощник. Наш близкий друг.

Место собаки — ничейная земля между человеком и животным. В отличие от кошки, свиньи, овцы или лошади, собака не может при случае вернуться к дикой жизни. В некотором смысле собака уже не настоящее животное, как верно и то, что её мозг не сравнится с нашим мозгом примата, отчего собака навечно обречена на недооцененность, пренебрежение. Мы пытаемся измерить собачий интеллект с точки зрения собственных умственных способностей, но это невозможно. Собака не может писать и читать. Она говорит телом и глазами. Она не пользуется инструментами, однако настолько проницательна, преданна и терпелива, что мы даже не можем этого оценить. Собака способна разделить любые наши эмоции: она может плакать от страха, грустить или смеяться хорошей шутке. Мы скорее похожи, нежели различны. И сходство в том, как мы думаем и чувствуем, таково, что человек и собака могут прийти к идеальному взаимопониманию, решать вместе трудные задачи, как единый организм. Одного взгляда между собакой и её партнёром-человеком достаточно, чтобы передать очень тонкие и сложные эмоции и значения, и это несомненно доказывает, что общего между нами больше, чем различий. Есть подтверждения тому, что дружба человека и собаки может быть так же крепка или даже крепче, чем многие отношения между людьми. Прислушайтесь к вашей собаке.

Все медицинские и психологические исследовательские протоколы и процедуры, упомянутые в этой книге, существуют на самом деле.

Использование электрических ошейников — реальное и все более распространяющееся явление во всех областях дрессировки собак.

Пролог

Виктор Хоффман вошёл в комнату первым, придержал дверь, пропуская Севилла и его ассистента, который внёс на руках истощённое собачье тело.

— Клади его сюда, Том.

Хоффман подошёл к стальному смотровому столу и замер, дожидаясь, пока высокий молодой человек уложит тело. Собака слабо пошевелила лапами, словно пытаясь бежать, голова её слегка приподнялась над столом, карие глаза остекленели и отрешённо застыли.

— Том, — тихо сказал Севилл, кивнув на стол. Помощник быстро прижал собачью голову к поверхности, стараясь не прикасаться к изъязвлённой и кровоточащей шее. Доктор Джозеф Севилл тем временем надевал перчатки, — скептически разглядывая полосатого питбуля, чьи короткие обрезанные уши торчали треугольными клинышками по обе стороны широкой головы. Яркая золотистая шкура с тонкими чёрными полосками придавала ему сходство с маленьким тигром. На боку виднелись следы огненно-рыжей краски.

— Итак, что все это значит? — Севилл приподнял губу пса, проверяя цвет дёсен.

— Спасибо тебе, Джо, что подоспел так быстро, — сказал Хоффман. — Я занимаюсь дикими собаками, мои студенты наблюдали за этим псом. На прошлой неделе был ураган, и мы потеряли его след. Потом выяснилось, что ошейник с передатчиком зацепился за камни и пёс на нем повис. Похоже, так и висел, пока мы его не нашли. Здорово отощал, но он и раньше не был особенно упитанным — когда я его впервые увидел.

Пёс снова чуть шевельнулся. Он был совершенно истощён.

— Весит не больше двадцати пяти — тридцати фунтов, — тихо сказал Том. Его рукам, казалось, ещё было зябко от измождённого тела.

— Раз уж ты вытащил меня сюда, значит, хочешь его спасти. С чего бы, Виктор?

Хоффман пожал плечами, смущённо улыбнулся.

— Ну, глупо, конечно… — Он поднял голову и встретил вопросительный взгляд Севилла. — Я понимаю, звучит несколько театрально, но не могу отделаться от чувства, что я перед ним в долгу. Он помог мне однажды ночью в горах. Я был совсем один, и он спас меня от переохлаждения.

Если бы не он… В общем, я хочу отблагодарить его за услугу. — Он посерьёзнел и показал на питбуля. — Ты сможешь его вылечить? Или уже слишком поздно?

Невыразительные серые глаза Севилла скользнули по телу собаки и остановились на приятеле.

— Я вот что думаю, Виктор, по-моему, у тебя какая-то новая разновидность помешательства. — Он тряхнул головой и продолжил осматривать пса. — Процентов двадцать даю, не больше, что выживет, — заключил он, разогнувшись. — И начинать нужно прямо сейчас. — Севилл, неодобрительно хмыкнув, покачал головой. — Где ты думаешь его держать?

Хоффман посмотрел на часы.

— Катарина будет здесь с минуты на минуту. Я не могу за ним ухаживать, пока он в критическом состоянии. Посмотрим, что она сможет сделать.

Дверь открылась, и в комнату вошла Катарина Новак. На неё смотрели все трое, но изящная блондинка отметила лишь оценивающий взгляд Севилла. Он всегда так на неё смотрел: оглядывал с головы до ног, словно впервые видел, и каждый раз его взгляд вызывал приятный острый холодок — её словно пробирала дрожь. Она, помедлив, надела очки и посмотрела на стол. Новак была исключительно красива, однако в очках выглядела строго и официально.

— О господи, Виктор, что это?

— Катарина, я только что объяснял Джо: мы наблюдали за этим псом в лесу. Его сигнальный ошейник зацепился за камни. Он очень плох, но я хочу спасти его. — Голос Хоффмана звучал нарочито бодро. — Если получится. Джо согласился мне помочь — осталось выяснить, найдётся ли для него отдельная клетка.

Новак подошла к столу, и Том вежливо кивнул. Он хорошо знал эту женщину — директор Центра исследований ресурсов животного мира и любовница его босса.

— Конечно, Виктор, я позабочусь о формальностях. Это бродячее животное?

— Да, я привёз его с полевых исследований, не от заводчика.

— Очень щекотливое положение. Мы должны быть весьма осторожны с бродячими животными, крайне осторожны. Но я посмотрю, что можно сделать. — Она повернулась к Севиллу. — Джо, что тебе потребуется?

— Начинать следует немедленно. Мне нужны стол, желудочный зонд, питательный раствор и капельница. Раствор нужно подогреть.

Новак кивнула.

— Хорошо. Кажется, у нас есть запасные каталки, они подойдут лучше всего. Пусть Том пойдёт со мной и привезёт одну. К четырём будет готово, — сказала она, взглянув на часы. — Да, и пришлю кого-нибудь из отдела питания, чтобы все, что нужно, у вас было.

Том взглянул на Севилла, тот кивнул, и ассистент вышел из комнаты следом за Новак. Севилл немного отступил, прислонился к столу и вытащил сигарету из пачки во внутреннем кармане халата. Пёс лежал совершенно неподвижно, как мёртвый. Профессор Хоффман подошёл к столу и положил руку на костлявую, похожую на череп собачью голову.

— Не волнуйся, Дамиан, мой мальчик, теперь о тебе будут хорошо заботиться. Все твои беды позади.

Глава 1

Двумя месяцами раньше

Виктор Хоффман поморщился, отложил бинокль и вздохнул. После многих часов неподвижного наблюдения зверски болела спина. Ему хотелось встать и размяться, но он себе этого не позволял — собака могла его заметить. Он вытянул руки и напряг мышцы.

Объектом его пристального внимания был полосатый питбуль по ту сторону лощины. Молодой пёс был далеко, в густых зарослях, но обрезанные уши и прекрасная шкура выдавали в нем домашнее животное. Лежал он тем не менее очень спокойно, чувствуя себя в вечнозелёном лесу как дома. Домашний пёс в диком лесу — именно то, что искал учёный.

Хоффман снова вздохнул. Темно, слишком темно. На юге собирались облака.

Осторожно, чтобы собака не заметила, он шагнул прочь от дерева, за которым прятался, и вышел на поляну.

Остановился, глядя, как над долиной от края до края нависают чёрные грозовые тучи, роняя тяжёлые капли на верхушки деревьев. В такие минуты он думал, что пора оставить полевые работы студентам-выпускникам. В его шестьдесят два, несмотря на здоровье и хорошую форму, чтобы неделями жить в палатке каждое лето и осень, требовались все большие дозы ибупрофена.

По дороге в лагерь у него сложился, по крайней мере, один план действий.

Кофе.

Он вошёл под брезентовый тент полевой кухни и взял канистру для воды. Поглядывая на темнеющее небо, прикинул: времени хватит, чтобы дойти до реки и вернуться, прежде чем все эти чёртовы тучи разверзнутся. По пути он заметил, как тихо стало вокруг. Лес замер в ожидании надвигающегося ливня. В западной части штата Вашингтон грозы и ливни — дело обычное, но здесь, в прибрежных скалах, они нередко приобретали эпический размах.

Несмотря на сгущающуюся темноту, солнце в последний раз пробилось сквозь тучи, выстрелив бледными лучами сквозь ели, кедры и заросли болиголова по берегам реки. Золотые лучи были почти осязаемы, словно их подвесили на перекладинах между древесными стволами. Хоффман вышел на «пляж» — полоску песка фута в два шириной между скользкими чёрными скалами вдоль берега реки. В дюжине футов отсюда, на другой стороне, между водой и деревьями оставалась полоса песка и гальки, но здесь берег обрывался очень круто, а река была быстрой и глубокой. Отличное место: можно набрать чистой воды, не зачерпнув песка. Наполняя канистру, Хоффман бросил взгляд вниз по течению на противоположный берег.

Собака стояла по колено в воде в сотне ярдов, тоже пристально глядя на него. Солнце освещало её сзади, ярко очерчивая силуэт. Хоффман затаил дыхание — он не хотел, чтобы пёс его видел. Последний раз Хоффман встретил его между поваленными гниющими деревьями, которые, похоже, и были собачьим домом, и теперь не ожидал найти пса у реки. Канистра, наполнившись, начала погружаться, затягивая руку Хоффмана в ледяную воду. Он быстро выпрямился и недовольно заметил, как пёс поспешно выскочил из воды и скрылся в густом лесу.

Виктор Хоффман, биолог-исследователь, изучал домашних животных в условиях дикой природы. Его интересовала продолжительность жизни таких одичавших собак: домашних животных, лишённых связи с человеком. В отличие от кошек, которые относительно легко возвращались из домашней обстановки к своей природной независимости, собаки редко выживали без прямого или косвенного вмешательства людей. И хотя требовались изрядные усилия, чтобы найти собак, живущих без поддержки человека, тема давала Хоффману определённые преимущества. Дикие собаки попадались редко, но, несмотря на критику коллег, которые сомневались в статистической достоверности его наблюдений, уникальные доклады биолога привлекали много слушателей, и он считался авторитетом в своей области.

Сейчас объектом его исследований были собаки-одиночки, живущие в глухих местах, где у них не было возможности охотиться группами или питаться на свалках.

Десять дней он осторожно расспрашивал лесорубов и лесников вдоль Западного побережья Соединённых Штатов, и расспросы принесли плоды; а в этом году случились ещё две удачные находки.

Хоффман приехал на пару дней раньше, чтобы осуществить первую, сложнейшую фазу исследования — определить статус животного. Чаще всего собаки, названные дикими, оказывались либо брошенными домашними животными, либо теми, кого хозяева выпускали на свободный выгул. Судя по купированным ушам, этот пёс родился не в лесу, но, похоже, его щенком потеряли или почему-то бросили. В ближайшие несколько дней Хоффман должен будет внимательно понаблюдать и определить его истинное состояние. Если собака действительно живёт независимо от людей, биологи поставят вопрос: может ли домашнее животное выжить в дикой природе без помощи человека? Если это возможно, то как? Если нет, что этому причиной? Ошейник с радиопередатчиком и визуальное наблюдение дадут возможность узнать мельчайшие подробности жизни животного. Предыдущий пёс, за которым они наблюдали в этом году, довольно быстро умер от голода.

Лесник, обративший внимание Хоффмана на эту собаку, уверял, что животное дикое. Питбуль сопротивлялся любым попыткам заманить его к жилью и, как все дикие животные, боялся людей. Хоффману такой кандидат подходил идеально. Если собака будет крутиться вокруг лагеря и выпрашивать пищу, она уже не сможет считаться дикой, и придётся исключить её из исследования.

На следующее утро, заваривая кофе, Хоффман заметил питбуля в пятидесяти футах от костра: он разглядывал человека из зарослей волчьей ягоды. Лишь кончик носа двигался, втягивая запах пришельца. Учёный замер, внимательно наблюдая за реакцией пса. Но беспокойство было напрасным: как только пёс заметил человеческий взгляд, он тут же прыгнул в заросли и исчез.

Хоффман навёл порядок в лагере и вернулся под тент — пить кофе и наслаждаться уединением. Через неделю или около того, если животное пройдёт проверку, приедут его студенты — тогда и начнётся настоящая работа.

Собаку нужно поймать, измерить, взвесить, осмотреть и надеть ошейник. Затем пойдут наблюдения — десять показаний в день; кроме того, раз в неделю все передвижения пса будут отслеживать каждые четверть часа в течение суток. Область обитания животного будет математически вычислена, его экскременты возьмут на анализ, суточную активность и ритмы сведут в таблицы.

Допивая третью чашку кофе, Хоффман, задумавшись, откинулся назад и уставился на кроны кедров и елей. Он глубоко втягивал холодный воздух, и аромат хвои вдруг вспыхнул беспощадным воспоминанием: Сочельник, они с Хелен держатся за руки, сидя на диване перед камином, слушают хоралы и смотрят на мерцающие огоньки гирлянды. И — Сочельник уже в одиночестве: жена умерла два месяца назад, он сидит на диване и смотрит в остывший камин, вдвоём с рождественской елью они стараются держаться и не терять мужества.

По-правде говоря, в этот раз Хоффман не взял с собой студентов, желая побыть несколько дней в одиночестве. Он любил общаться с ними, но иногда нуждался в уединении. Наедине с собой он мог вспоминать Хелен такой, какой она была в те дни, когда они только поженились. Пока его не отвлекали студенты, он мог оживить в памяти первые экспедиции, снова увидеть, как они ищут место для лагеря; вот она склоняется над костром, вот смеётся, раздувая огонь под упорным дождём; вот они прячутся от ливня в палатке. Таких путешествий у них было несколько. Сколько лет прошло с тех пор? Тридцать восемь? Её образ виделся ему так ярко, что казалось — не больше пяти-шести.

Глубоко вздохнув и чуть улыбнувшись самому себе, Хоффман встал и принялся за работу. Целый день он не мог найти собаку, хотя намеревался собирать о ней информацию. Вернулся в лагерь во второй половине дня, когда термос с кофе опустел. А вечером пёс появился. Его присутствие выдавали только глаза, ярко светившиеся в темноте. Сидя у огня, Хоффман надеялся, что от такого близкого соседства вреда не будет — по крайней мере, он до сих пор был достаточно осторожен и всегда прятал еду, покидая лагерь. То, что пса привлекали костёр и присутствие человека, не удивляло Хоффмана. В конце концов, это же собака, а не настоящий дикий зверь. Даже дикие собаки интересуются чужаками на своей территории. Однако условия исследования были строгими: не вмешиваться в жизнь пса, насколько это возможно.

Вечерело. Хоффман сидел на маленьком походном табурете, рядом — чашка кофе, на коленях — традиционная послеобеденная трубка. Протянув ноги к огню, он наблюдал, как глаза медленно приблизились и остановились футах в сорока. Прошло ещё немного времени, и огоньки глаз будто бы прыгнули вниз и прижались к земле. Хоффман представил себе, как пёс лежит, положив голову на лапы и глядя на человека у огня.

Ночью ветер подул с севера, и следующий день занялся ясным и холодным. Снаружи палатки все обындевело, вода и грязь за ночь замёрзли и трещали под тяжестью его шагов. Хоффман выбрался из палатки, весь дрожа, и в очередной раз пообещал себе бросить полевые работы. Но день был свеж, и вся его решимость сошла на нет.

Сегодня он продолжит наблюдения, поищет, где ещё может прятаться пёс, и попытается найти место повыше, откуда сможет работать его сотовый телефон. Хоффман позавтракал, выпил кофе, прихватил с собой обед и ушёл.

«Волос немного осталось, и те седые, — думал он, продираясь сквозь густые заросли, — но я все ещё в чертовски хорошей форме для моего возраста». После трех часов безостановочной ходьбы он был доволен, что дыхание у него все такое же ровное и лёгкое. Хоффман знал, что без радиоошейника они не смогут следить за передвижениями пса, и продолжал искать высокие точки, где без помех работали бы видеокамеры и радиопередатчики.

Он прошёл по склону, выбрался из леса. Теперь нужно преодолеть высокую гряду валунов. Взобравшись по скользким камням почти до вершины, он присел передохнуть на плоскую плиту. Развернул обед, достал термос с кофе. Небо над головой было того особенного оттенка темно-синего, какой увидишь только высоко в горах. Древняя каменная осыпь тянулась вниз ярдов на семьдесят и обрывалась на границе леса.

Глаз уловил какое-то движение, и его сердце вздрогнуло, как молодая кобылка. Вспышка рыжевато-коричнево го золота переместилась вниз и влево — неужели пума? Хоффман досадливо усмехнулся, радуясь, что никто не видит его испуга: это всего лишь пёс, явно следует за ним, держась поодаль. Молодой зверь, потеряв след, сердито фыркал где-то в расщелине между скалами. В следующий же миг, услышав резкий, тревожный свист сурка, Хоффман понял, почему тот свистит. И весь следующий час с удовольствием наблюдал представление, которое разыгрывали юный хищник и его умудрённый противник. Несколько крупных сурков беспокойно оглядывались по сторонам, вытянувшись во весь рост на виду у незваного гостя, затем ныряли под камни, у пса под самым носом. Своим свистом они дразнили питбуля. И снова учёный отметил, что пёс, несмотря на голод, похоже, был вполне доволен жизнью. Хвост его бешено метался, пёс, казалось, наслаждался каждой новой погоней. Абсолютно не отчаивался, все больше входя в азарт, и остановился, только когда совершенно выбился из сил. Язык вывалился наружу, морда покрылась хлопьями белой пены. Он лёг на живот, вытянул задние лапы и прикрыл глаза в блаженной усталости. Немного погодя поднялся и вскоре скрылся за деревьями под насмешки сурков.

Хоффман потратил остаток дня, отмечая слепые зоны и места для передатчиков. От лагеря он успел отойти мили на три и уже приятно утомился. К вечеру похолодало, он откатал рукава рубашки. У небольшого живописного ручья, сбегавшего вниз по камням среди папоротников, остановился зачерпнуть воды. Хоффман пил, как всегда изумляясь ледяному холоду горной речки и наслаждаясь её свежестью: за долгие годы его многострадальный язык измучили чёрный кофе и трубочный табак. Убрав термос, он двинулся через ручей, легко перешагивая с камня на камень. И вдруг поскользнулся, на секунду восстановил равновесие и оступился снова. Ботинки скользили на гладких мшистых камнях. Левая нога попала между двумя валунами, и Хоффман скривился от внезапной острой боли. Попытался выбраться на берег, но не смог и упал на спину, прямо в воду. Хуже и быть не могло — рюкзак и одежда моментально вымокли.

Хоффман попытался освободить левую ногу, но боль не давала пошевелиться. Холодея от дурного предчувствия, он потянулся и поднял ногу обеими руками. Боль была нестерпимая. Он выбрался из воды и несколько мгновений бессильно лежал на земле, укачивая вывихнутую лодыжку и молча проклиная себя за чудовищную неуклюжесть. Лечение потребует времени, так что на всю следующую неделю прогулки по пересечённой местности придётся отменить. Но мысль о том, как трудно было найти эту собаку, безжалостно привела его к твёрдому решению: травма не должна мешать работе. Как только доберётся до лагеря, займётся ногой, несмотря на боль. Можно просто позвонить Тагу, студенту-выпускнику, и попросить его приехать пораньше, чтобы закончить с определением статуса собаки…

О нет!

Ему пришло в голову проверить рюкзак. Хоффман притянул его к себе уже без особой надежды. Собирался он для однодневной пешей прогулки, без расчёта на дождь, и все промокло. Хоффман с жалостью смотрел на телефон, прикидывая, во сколько обойдётся его замена. Отложив рюкзак, он оглядел себя с головы до ног. Лагерь далеко, а осеннее солнце уже спускалось к верхушкам ближних гор. В таком виде ночевать в горах вообще не стоит, а теперь он ещё и промок насквозь. Он обязан вернуться. И следует поспешить, потому что в темноте ему ни за что не найти дорогу.

С величайшим трудом, сильно дрожа, он закинул на спину рюкзак и встал на ноги. Стоя на одной ноге, он смотрел на скалистую тропу перед собой. Будь местность чуть поровнее, можно было бы взять палку вместо костыля, но в камнях и густом подлеске посох бесполезен. Хоффман двинулся вперёд, подпрыгивая на одной ноге, отдыхал и прыгал снова. Через пятнадцать минут, несмотря на холодную ванну, он был весь в поту. Остановился и осмотрел лодыжку. Она побагровела и угрожающе распухла.

Хоффман скинул с плеча рюкзак и порылся, ища телефон. Он просто обязан попытаться. Чудеса иногда случаются. В глубине души Хоффман, конечно, знал, что телефон не работает. И тем не менее… «Скверное дело», — подумал он мрачно. Неудача не удивила его.

Ещё четверть часа ползком и вприпрыжку — и он увидел, что отошёл от ручья не более чем на сто ярдов.

Солнце садилось между вершинами, сумерки сгущались. Хоффман был не новичок в науке выживания — он знал, что должен идти, пока не доберётся до лагеря. Высоко в горах, насквозь мокрому, ему грозит переохлаждение, он может даже замёрзнуть до смерти, если остановится.

Подпрыгивая, он двигался к лагерю в навалившейся темноте. Подлесок превратился в темно-серую массу, и Хоффман понял, что теперь не сможет разглядеть даже свои метки на пути. Пришло время принять решение. Можно построить здесь шалаш и, съёжившись, в мокрой одежде, переждать ночь, но это слишком опасно. Он опустился на землю, морщась от боли и отчаяния. Тело стремительно остывало, Хоффман весь дрожал. Нужно двигаться. Пересиливая боль, двигаться, даже если придётся блуждать всю ночь между деревьев. Хоффман был учёным, он, в отличие от многих, не боялся ночевать в лесу. Однако мысли его вертелись вокруг недавней статьи в одном журнале о здешних популяциях медведей и пум. Проще говоря, лес кишел хищниками. Хоффман постарался думать о чем-нибудь другом.

Оглядываясь по сторонам, пытаясь разглядеть хотя бы одну свою метку, краем глаза он уловил какое-то движение. Пёс стоял в дюжине ярдов и смотрел на него.

«Так, — вздохнул про себя Хоффман, — только этого не хватало».

Объект, за которым он следил, изо всех сил пытаясь остаться незамеченным, теперь смотрел на него в упор. Виктор замер, надеясь, что животное испугается и убежит, как раньше.

Но пёс не ушёл. Он с интересом наблюдал за человеком.

— Ну что же, спасибо, по крайней мере, что не смеёшься, — обратился Хоффман к зверю. Пёс опустил голову и вытянул шею. Профессор фыркнул. Он испытывал что-то вроде благодарности к этому псу — один в темноте, среди мрачных гор. — Ты не очень-то похож на Лэсси, — заметил он. Заострённые, похожие на рожки уши и плоский череп придавали псу сходство скорее с демоном, нежели с ангелом-хранителем. — Ты похож на средневековую горгулью, — пошутил учёный, — на демона.

Пёс уселся, свёл вместе передние лапы и слегка наклонил голову, отчего стал похож на древнюю тварь ещё больше.

— Демон. Да, имя Дамиан тебе подойдёт, — решил Хоффман.

Уже слишком стемнело, чтобы отыскивать метки, а до лагеря ещё далеко. Ничего не оставалось — только надеяться на лучшее.

«Теперь я знаю, что имеют в виду, говоря „ты ещё из лесу не вышел“, — угрюмо подумал Хоффман. Далёкие призрачные облака скрыли звезды. Удручённо вздохнув, он прислонился к дереву, злясь на себя. Опытный следопыт, в этой ситуации он чувствовал себя так, словно его застали со спущенными штанами. Он откинул голову и закрыл глаза, пытаясь прийти хоть к какому-то решению.

Кажется, единственная возможность — следующие несколько часов пробираться сквозь лес, превозмогая боль и холод. В темноте найти дорогу не удастся, одна надежда, что к утру он окажется не слишком далеко от лагеря. Он опустил голову и с изумлением обнаружил, что пёс стоит всего в нескольких ярдах от него и продолжает за ним наблюдать.

На какое-то мгновение учёному стало беспокойно — у него нет оружия, а пёс как-никак питбуль. Они одни в диком лесу, и человек понятия не имел, каковы намерения пса.

Ты ранен, Виктор, и ты — очень лёгкая добыча.

Он отогнал эти пугающие мысли и упрекнул себя. Пёс просто любопытен и, возможно, чувствует, что человек для него не опасен.

«Продать бы эту историю жёлтой прессе и удалиться от дел», — подумал он с горькой иронией, представив себе первую полосу таблоида, свой портрет с костылём на фоне леса, где его подкараулила «собака-убийца»: На вкладке должна быть собачья голова (подойдёт любая порода), жуткий оскал, кровь со слюной вперемешку. Каков же будет заголовок? «Чудовищная пытка: раненого профессора преследует в горах кровожадный питбуль!» Может, его даже пригласят на ток-шоу. Хоффман тряхнул головой — его совсем не радовал этот чёрный юмор.

Пёс подполз поближе и лёг на землю, как домашняя собака, терпеливо ожидающая хозяина. В голове у Хоффмана прозвенело что-то похожее на предупреждающий сигнал. Как учёный, он жаждал воспользоваться моментом и установить, наконец, что пёс ведёт независимую жизнь. Но пёс действовал не как дикая собака, и Хоффман спрашивал себя: неужели он прошёл через все это только для того, чтобы узнать, что собаку просто кто-то потерял?

— Иди ко мне, мальчик. — Хоффман протянул руку, как будто в ней была еда, и призывно посвистел. — Иди сюда.

Он говорил мягко, ободряюще, но пёс попятился. Очевидно, испуган и недоверчив, и Хоффман подумал, что пёс сейчас сбежит.

— Ты боишься меня, да? Я тебя не обижу. Давай, иди ко мне.

Несколько секунд он продолжал говорить, но пёс не двигался: поза выражала подозрение и неуверенность, он смотрел на человека, не прижимая ушей и не виляя хвостом, давая понять, что понимает слова. Когда наконец Хоффман отступил назад, у него не оставалось сомнений — это не чей-то питомец. Это домашняя собака, живущая независимо от людей, от их пищи, крова и привязанностей. Пёс просто любопытен, вот и все. Дамиан идеально подходит для его исследования.

Вскоре совсем стемнело, и Хоффман мысленно вернулся к собственному удручающему положению. Он поднялся — нужно двигаться, бороться с Холодом, который уже проникал внутрь. Какой-то шорох — где же пёс? Яркий золотой окрас в темноте превратился в серый — собака стала почти невидимкой. Хоффман отступил в испуге.

Что за черт!

Пёс исчез. Затем вернулся. Затем снова пропал. Стараясь держаться подальше от человека, он куда-то вёл его. Профессор на мгновение растерялся, но что ещё оставалось делать — он пожал плечами и двинулся за собачьей тенью. Пёс возникал из темноты снова и снова, всегда останавливаясь в нескольких шагах от человека. В полной темноте, под затянутым тучами небом идти Хоффману было очень тяжело. Через несколько минут он остановился перевести дух, опершись на ствол дерева.

Да, попал я в переделку.

Поблизости возник тёмный силуэт питбуля. Через секунду он прилёг где-то в стороне от профессора. Хоффман, конечно, слышал истории о собаках, которые чувствовали, что человек в беде, и помогали ему. Как бихевиорист, он слушал такие истории несколько отстранение Не отвергал их, но был далёк от мнения, будто собаки — те же люди, только маленькие и покрытые шерстью. Действия собаки могут помогать человеку, это несомненно, но его интересовали подлинные мотивы такого поведения.

Отдохнув и немного подумав, учёный вынужден был признать, что он совершенно озадачен. Столь исключительному поведению не было причин. Будь пёс просто любопытен, он вёл бы себя гораздо осторожнее и не приближался бы к нему. Если же Дамиан — домашний пёс, то почему не реагирует на дружелюбные жесты профессора?

Каковы бы ни были мотивы собаки, профессор, дрожа от холода, был признателен живому существу, которое так преданно вело его сквозь абсолютную тьму.