— За вами уже два промаха, капитан, — сказал дон Луис. — Первая ошибка была в том, что вы не предупредили меня, что Грегуар — женщина. Вторая же…
      Но видя, до какой степени упал духом Патриций, он положил руку ему на плечо и произнес:
      — Полноте, капитан! К чему отчаяние! Дела обстоят вовсе не так плохо, как вам кажется.
      Бельваль прошептал:
      — Чтобы избавиться от этого человека, Коралия бросилась в Сену…
      — Уверяю вас, матушка Коралия жива. Она, правда, в руках Симона, но живая.
      — Как знать… А разве оказаться во власти этого человека не равносильно смерти?
      — Это только угроза смерти, — возразил дон Луис, — но если мы подоспеем вовремя…
      — У вас есть план?
      — А вы что же думаете, я сидел, сложа руки? На меня это, кажется не похоже! Для такого старого воробья достаточно полчаса, чтобы разгадать загадку.
      — Ну так давайте действовать! — капитан не мог скрыть нетерпения.
      — Подождите, — возразил дон Луис, — я вам только перечислю факты, не останавливаясь на способах, которыми я добыл их…
      — Я слушаю.
      — Итак, Коралия в девять часов вечера явилась на свидание. Симон уже был там вместе со своей помощницей. Они вдвоем связали ее, лишив предварительно возможности кричать, и привезли на «Ленивец». Заметьте, что действовали они спокойно, убежденные, что мы ничего не знаем о расставленной ловушке. Однако, они забыли про Я-Бона, а я — чем очень горжусь — помнил о нем. Несмотря на темноту, Я-Бон, тем не менее, узнал Симона и последовал за ним. Трудно сказать, что случилось потом. Скорее всего, Симон попытался разделаться со своей сообщницей — Грегуаром, и Я-Бон помешал ему. А может быть, сенегалец хотел вырвать из его лап Коралию, и между ними произошла драка… Ясно одно: Симон, воспользовавшись суматохой, схватил Коралию, выскочил на палубу и запер каюту.
      — А Я-Бон?
      — Наверно, это он разбил иллюминатор, пытаясь выбраться. Я не понимаю только, почему Я-Бон не вышиб дверь и не догнал Симона? Возможно, он был ранен…
      — И раненый однорукий калека бросился в воду… — перебил его Патриций.
      — Не обязательно. Посмотрите, под иллюминатором есть бортик, по которому можно добраться до палубы.
      — Но все-таки он должен был потерять на это какое-то время, чем и воспользовался Симон.
      — А если эта женщина, прежде чем умереть, сказала Я-Бону, где может спрятаться Симон?
      — Да, если бы это знать наверное, — вздохнул Бельваль.
      — Я это уже знаю.
      — Как?!
      — Для этого даже не нужно дожидаться Я-Бона. Женщина показала ему ящик, в котором лежала карточка с адресом. Чтобы предупредить меня, Я-Бон приколол карточку к занавеске, а чтобы показать, что это сделал именно он, приколол ее золотой булавкой, которой я сам прикрепил к его груди крест в Марокко.
      — Адрес! Адрес! — нетерпеливо закричал Патриций.
      — Амедей Вашеро, 18, улица Гимар. Это совсем недалеко отсюда.
      Они тотчас отправились туда, предоставив полиции разбираться, кто убил женщину.
      — Вот и Симон начинает делать промахи, — заметил дон Луис, выходя на набережную.
      Автомобиль доставил их на улицу Гимар. Дом под номером восемнадцать оказался особняком старинной постройки.
      У ворот дон Луис позвонил. Было два часа ночи, и им довольно долго не открывали. Наконец из своей каморки вышел швейцар.
      — Кто там? — сонным голосом спросил он.
      — Нам нужно видеть господина Амедея Вашеро.
      — Это я.
      — Вы?
      — Да, это я, но по какому праву?..
      — По приказанию префекта, — сказал дон Луис, показывая какой-то значок.
      Они вошли в швейцарскую.
      Амедей Вашеро оказался невысоким стариком с простым крестьянским лицом.
      — Отвечайте прямо, без уверток, — резко приказал дон Луис. — Мы ищем Симона Диодокиса.
      Швейцар всполошился.
      — Вы хотите ему причинить вред? Если да, то нечего меня и спрашивать. Лучше пусть меня убьют, если я сделаю что-нибудь дурное этому господину.
      — Дурное? Да полно! Наоборот, мы ищем его для того, чтобы оказать услугу и избавить от грозящей опасности.
      — Ему грозит опасность? — вскричал Вашеро. — Меня это ничуть не удивляет. Никогда я еще не видел его таким взволнованным.
      — Он, значит, приходил?
      — Да, вскоре после полуночи.
      — Он здесь?
      — Нет, он опять ушел.
      Патриций в отчаянии развел руками.
      — Может быть, он оставил кого-нибудь? — спросил он.
      — Нет, он кого-то хотел привезти.
      — Даму?
      Вашеро колебался.
      — Мы знаем, — сказал дон Луис, — что Симон Диодокис хотел привезти к вам даму, к которой он питает величайшее уважение.
      — Вы можете мне назвать имя этой дамы? — спросил Вашеро, все еще колеблясь.
      — Ее зовут госпожа Эссарец, она вдова банкира, у которого Симон занимал должность домашнего секретаря. Госпожу Эссарец преследуют враги, и он защищает ее, а мы хотим принести пользу им обоим. Вот для чего мы сюда явились.
      — Ну хорошо… Я скажу все, что знаю, — сказал Вашеро, успокоенный словами дона Луиса. — Я знаю Симона Диодокиса очень давно. Он мне оказал услугу, когда я был мастеровым, одолжив денег. Потом он устроил меня сюда и часто приходил в швейцарскую поболтать о том, о сем…
      — Он говорил что-нибудь об Эссареце или Патриции Бельвале? — небрежным тоном осведомился дон Луис.
      Вашеро на миг задумался.
      — Мы разговаривали с ним о многом. Это прекрасный человек и делает много добра. Он часто посылал меня к бедным в нашем квартале. А в эту минуту он рискует жизнью, чтобы спасти госпожу Эссарец!
      — Еще только одно: вы видели его после смерти Эссареца?
      — Сегодня в первый раз. Он пришел вскоре после полуночи, запыхавшийся, говорил очень тихо, как будто прислушиваясь к шуму на улице. «Меня выследили», — прошептал он. «Выследили… А я поклялся…» «Но кто же?» — спросил я. «Ты не знаешь… У него только одна рука, но и ее вполне достаточно, чтобы… Он сожмет горло, точно клещами…» Он помолчал и заговорил опять, но тихо, так тихо, что я едва мог расслышать. «Ты пойдешь со мной, нам нужно взять одну даму, госпожу Эссарец. Ее собираются убить… Я ее хорошо спрятал, но она в обмороке, и ее нужно будет нести. Но нет! Лучше я пойду один… Как-нибудь устроюсь. Мне нужно знать, свободна ли та комната». Нужно вам сказать, — продолжал Вашеро, — что у него здесь было маленькое помещение, в котором он мог бы при надобности скрыться. Он это иногда и делал.
      — Ну и что потом? — спросил Бельваль.
      — Потом он ушел.
      — Разве он не вернулся?
      — В том-то и дело, что нет, и это меня беспокоит. Может быть, тот страшный человек напал на него или с дамой случилось несчастье, которого он опасался?
      — С дамой случилось несчастье? Что вы говорите?
      — Он мне сказал: «Нужно торопиться, чтобы спасти ее. Я был вынужден оставить ее там, но, конечно, ненадолго, иначе она задохнется… Недостаточный приток воздуха…»
      Патриций бросился на старика. Он долго сдерживался, но мысль, что Коралия где-то близко и призывает его, умоляя спасти, окончательно лишила его способности здраво рассуждать.
      — Вы скажете, наконец, нам, где она? — вскричал Бельваль. — С нами шутки плохи… Сейчас же говорите, где она… Вы слышите?
      Дон Луис рассмеялся.
      — Великолепно, капитан! Общение со мной, как видно, приносит плоды… Теперь мы, конечно, много добьемся от этого добряка.
      — Говорить-то он ведь может. Язык же я ему не вырвал…
      — Это все равно, — твердо возразил Вашеро. — Вы меня обманули! Вы враги господина Симона, и теперь я больше не произнесу ни слова.
      — Ты не будешь говорить?
      И Патриций выхватив пистолет, приставил дуло к виску Вашеро.
      — Считаю до трех, и если ты не заговоришь, то увидишь, из какого теста сделан капитан Бельваль!
      Вашеро вздрогнул.
      — Капитан Бельваль? Вы сказали, капитан Бельваль?
      — Да, да! Мое имя тебя немного освежило кажется?
      — Вы и есть капитан Бельваль? Патриций Бельваль?
      — К твоим услугам. И если через две секунды ты не скажешь…
      — Патриций Бельваль… Вы враг господина Симона, и вы хотите…
      — Я хочу его убить, как собаку, как только встречу, а заодно и тебя, так как ты его сообщник. Ах, негодяи! Ну, решил ты, наконец?
      — Несчастный! — пробормотал Вашеро. — Вы не знаете, что делаете. Убить господина Симона! Вы? Вы? Но вы последний человек, который мог бы…
      — Но говори же, наконец! — закричал Бельваль.
      — Вы хотите убить господина Симона, вы, капитан Бельваль! Вы…
      — Да почему же нет? Почему?
      — Потому что вы его сын!
      Весь гнев Патриция, вся его тревога за Коралию улетучились. На смену этим чувствам пришло изумление.
      — Сын Симона? Что ты плетешь? Неужели ты не мог ничего лучше выдумать, чтобы спасти своего приятеля? Ловко! Не убивайте его, потому что он ваш отец! Отец капитана Бельваля — это чучело, Симон Диодокис!
      — Послушайте, капитан, — вмешался дон Луис, — позвольте мне разобраться в этом деле… Это займет всего несколько минут и нас не задержит.
      И он обратился к старику:
      — Объяснимся начистоту, господин Вашеро! Мы все здесь одинаково заинтересованы. Пожалуйста, успокойтесь и отвечайте только на мои вопросы. Симон Диодокис — не настоящее имя вашего благодетеля, не так ли?
      — Да.
      — Его зовут Арман Бельваль, а та, которая его любила, называла его Патрицием Бельвалем?
      — Да, и так же зовут его сына.
      — Однако Арман Бельваль пал жертвой заговора, составленного также и против матери госпожи Эссарец, которую он очень любил.
      — Да, но умерла только мать Коралии…
      — Это было 14 апреля 1895 года?
      — Да, это совершенно точная дата.
      Бельваль схватил дона Луиса за руку.
      — Пойдемте, — умоляюще шепнул он. — Коралия во власти этого демона…
      — А вы не допускаете мысли, что этот демон ваш отец? — возразил дон Луис.
      — Вы с ума сошли!
      Капитан опустился на стул, сжав руками голову, точно боясь, что его череп разлетится на куски.
      Дон Луис пристально посмотрел на него и взволнованно обратился к старику:
      — Итак, рассказывайте, господин Вашеро. Только побыстрее!
      — 14 апреля 1895 года человек, посланный нотариусом, с полицейским чиновником пришел к столяру, у которого я тогда работал, и спросил, не сможет ли он тотчас же сделать два гроба. Вся наша мастерская принялась за работу. В шесть часов вечера хозяин, один из рабочих и я отправились на улицу Раймон в маленький дом в саду.
      — Я знаю. Дальше!
      — Там были двое умерших, мужчина и женщина. Их завернули в простыни и положили в гробы. Часов в одиннадцать хозяин и рабочий ушли, оставив меня с монахиней. Оставалось только прибить крышки к гробам. Монахиня устала читать молитву и задремала. И в этот момент случилось нечто, от чего волосы у меня встали дыбом. Этого я не забуду до конца жизни… Покойник в гробу зашевелился.
      Дон Луис перебил:
      — Стало быть, о преступлении вы ничего не знали?
      — Нам сказали, что несчастные отравились газом… Тому человеку много понадобилось времени, чтобы опомниться… Я чуть с ума не сошел от страха, видя, что мертвец мало-помалу оживает. Наконец он открыл глаза… Первые его слова были: «Она умерла?». Потом он сказал: «Ни слова! Полное молчание! Пусть меня считают мертвым, так лучше!». Сам не знаю, почему я согласился. Я был точно парализован. Он склонился над гробом женщины, поцеловал ее несколько раз и сказал: «Я отомщу за тебя! Вся моя жизнь будет посвящена этому. Клянусь тебе соединить наших детей, как ты этого хотела… Если я буду жить, то только для них двоих — Патриция и Коралии… Прощай!» Потом обратился ко мне: «Помоги мне!» Мы вытащили из гроба труп и перенесли его в соседнюю комнату, набили оба гроба камнями из сада, и я их заколотил, а потом разбудил монахиню и ушел. А тот человек заперся в комнате с умершей. Утром люди из похоронного бюро увезли гробы.
      Патриций поднял голову и тупо уставился на Вашеро.
      — А могилы в саду? — пробормотал он. — А надгробия?
      — Таково было желание Армана Бельваля. Для него я нанял помещение, в котором он скрывался под именем Симона Диодокиса, так как Арман Бельваль для всех умер. Тут он прожил несколько месяцев, никуда не выходя. Потом, через мое посредничество и под своим новым именем, он перекупил свой собственный дом. Там в саду мы сделали две могилы — Коралии и его… Да, и его, так он пожелал. Патриций и Коралия умерли для всех, и, кроме того, он думал, что это сближает его с ней, что он ее не покинул… Возможно, его разум был немного поврежден. Он повсюду, где только мог, писал ее и свое имена: на стене, на скамейках, выкладывал из цветов на клумбах…
      Лицо Патриция исказилось. Он судорожно сжал кулаки.
      — Доказательства! — прохрипел он. — Дай мне их сейчас же! В этот самый момент по вине этого негодяя погибает невинное существо! Доказательства!
      — Успокойтесь! — поспешно сказал Вашеро. — Он хочет спасти вашу любимую, а не убить.
      — Он заманил ее и меня в тот дом, чтобы убить тем же способом, каким были умерщвлены наши родители…
      — Он только и думает, как бы соединить ваши жизни! — возразил Вашеро.
      — Да, в смерти!
      — Нет! Он горячо вас любит и гордится вами.
      — Это разбойник! Чудовище!
      — Это наичестнейший человек и ваш отец!
      Бельваль вскочил, точно от удара хлыста.
      — Доказательства! — снова потребовал он. — Без них я запрещаю тебе говорить дальше.
      Старик протянул руку к шкафчику у стены и нажал кнопку. Крышка откинулась, и он вытащил из него связку бумаг.
      — Вы знаете почерк вашего отца, капитан? У вас должны были сохраниться письма, которые он писал вам, когда вы находились в Англии. Так вот, прочитайте эти письма. Ваше имя повторяется в них сотни раз, так же, как и имя Коралии, с которой он мечтал вас соединить. Вся ваша жизнь: занятия, путешествия, учеба — все здесь. В этих бумагах и ваши фотографии, которые посылали ему его корреспонденты, и фотографии Коралии. Из этих писем вы узнаете, какую вражду питал ваш отец к Эссарецу, секретарем которого стал специально, какое отчаяние он испытал при известии, что Эссарец женился на Коралии, как злорадствовал при мысли о том, что теперь его месть будет еще изощреннее, так как для того, чтобы отдать Коралию вам, ее нужно отнять у Эссареца…
      Одно за другим старик подавал письма Патрицию, который пробегал их с лихорадочной поспешностью, узнавая почерк отца. На страницах бесчисленное количество раз мелькали его имя и Коралии.
      Вашеро некоторое время молча наблюдал за ним, потом спросил:
      — Теперь вы не сомневаетесь больше, капитан?
      Бельваль закрыл лицо руками.
      — Но я видел его наверху в отверстии на крыше дома, где он нас запер! — глухо возразил он. — Он смотрел, как мы умирали, и его лицо выражало ненависть… Он ненавидит нас даже больше, чем Эссареца!
      — Этого не может быть! Это галлюцинация! — возразил Вашеро.
      — Или сумасшествие, — прошептал капитан.
      В припадке отчаяния он с силой ударил по столу.
      — Это неправда… неправда! — воскликнул он. — Этот человек не может быть моим отцом! Нет, нет! Этот негодяй…
      Патриций заметался по каморке, потом остановился перед доном Луисом.
      — Пойдемте отсюда, или я сойду с ума! Коралии грозит смертельная опасность, и ни о чем другом я сейчас думать не могу!
      Вашеро покачал головой.
      — Что? — повернулся к нему капитан.
      — Я боюсь, что мой друг попал в руки человека, который его преследовал. Тогда как же он спасет эту несчастную…
      Патриций вышел из каморки, пошатываясь, точно пьяный, и опираясь на руку дона Луиса.
      — Она погибла, не правда ли?
      — Нет, — живо возразил дон Луис. — Симон действует с лихорадочной поспешностью, чувствуя, что вся эта история близится к развязке. Поэтому в страхе у него вырвались неосторожные слова. Поверьте мне, жизни Коралии не грозит опасность, во всяком случае, у нас в запасе есть несколько часов.
      — Но Я-Бон! Если Я-Бон наложил на него свою руку…
      — Я приказал Я-Бону не убивать его. А главное для нас в том, чтобы Симон был жив. Тогда не погибнет и Коралия.
      — Но почему? Из ненависти к ней? Что у него на уме?
      Бельваль сжал руку дона Луиса и глухо произнес:
      — Вы верите, что он мой отец?
      — Симон Диодокис ваш отец, капитан, в этом не может быть сомнения!
      — О, молчите! Бога ради, молчите… Это ужас, тьма, это безумие…
      — Наоборот, капитан, тьма рассеивается…
      Патриций остановился.
      — А что если Симон вернется к Вашеро? — спросил он. — Если он приведет туда Коралию, а нас там не будет?
      — Он сделает это, если найдет возможным, но теперь мы должны идти к нему.
      — Но куда? В какую сторону? — в отчаянии воскликнул капитан.
      — Туда, где находится золото, конечно. Именно там разыграется последний акт драмы. Очевидно, это должно произойти где-то неподалеку от хижины Берту.
      Бельваль молча позволил взять себя под руку.
      — Вы слышите? — внезапно воскликнул дон Луис.
      — Да, выстрел!
      Они находились недалеко от улицы Раймон. Капитану показалось, что стреляли где-то близко от особняка Эссареца.
      — Может быть, это Я-Бон, — забеспокоился Патриций.
      — Боюсь, что так, — согласился дон Луис. — А так как Я-Бон не стреляет, то, значит, стреляли в него. Ах, неужели погиб бедняга Я-Бон!
      — А если стреляли в Коралию?
      Дон Луис усмехнулся.
      — Я, пожалуй, начинаю жалеть, что вмешался в вашу историю, капитан. До моего появления вы обладали даром провидения. А теперь куда все это девалось? Ну зачем Симон будет стрелять в Коралию, раз она находится в его власти!
      Они поспешили к особняку Эссареца. В переулке все было тихо.
      У Патриция был ключ, но калитка, ведущая в сад, оказалась запертой изнутри.
      — Это значит, что мы можем воскликнуть, как в детской игре: «Горячо, горячо!». Увидимся на набережной, капитан. Я бегу к хижине Берту, — крикнул на ходу дон Луис.
      Первые утренние лучи солнца уже пронизывали ночную мглу. Набережная была еще пуста.
      В хижине Берту дон Луис не нашел ничего, что могло бы привлечь его внимание. Когда он присоединился к капитану, тот указывал ему на приставленную лестницу, лежавшую у подножия стены в саду. Дон Луис со свойственной ему проницательностью тут же оценил ситуацию.
      — У Симона был ключ от сада, следовательно, лестницей пользовался Я-Бон, — решил он. — Он, наверное, видел, что сюда отправился Симон после визита к Вашеро, чтобы забрать Коралию. Забрал он ее или же…
      Говоря это, дон Луис зажег фонарик и внимательно осмотрел тротуар и стену.
      — Во всяком случае, — продолжал он. — Я-Бон теперь знает, где скрыто золото и где, между прочим, была, а быть может, и теперь находится Коралия.
      — Вы уверены в этом? — тревожно спросил Бельваль.
      — Как вам известно, капитан, Я-Бон всегда носил с собой кусочек мела. Смотрите, он начертил две прямые линии, а третью составляет стена сада. Он, впрочем, провел и там черту, и таким образом составился треугольник. Золотой треугольник.
      — Но в таком случае выходит, — заметил Патриций, — что все произошло около полуночи или немного позже…
      — Ну и что же?
      — А выстрел? Ведь стреляли совсем недавно!
      — Тут я в затруднении, — задумчиво сказал дон Луис. — Бедняга Я-Бон считает меня по простоте душевной всемогущим волшебником и потому убежден, что трех этих линий для меня вполне достаточно. Возможно, Симон до рассвета скрывался в своем убежище, а потом, решив, что ему ничего не угрожает, вышел, и тут-то на него и напал Я-Бон.
      — Значит, вы думаете…
      — Я полагаю, что между ними завязалась борьба и что Я-Бон был ранен, а Симон…
      — А Симон убежал?
      — Или умер. Во всяком случае, мы сейчас в этом удостоверимся.
      Он приставил лестницу к стене и помог Бельвалю забраться по ней. Затем залез сам и перекинул лестницу в сад.
      Наступало утро.
      Обогнув дом, дон Луис, который шел впереди, внезапно остановился.
      — Так я и знал! — воскликнул он и бросился вперед.
      Перед дверью, ведущей в вестибюль, лежали два человека. У Я-Бона на голове была огромная рана, кровь из которой заливала ему лицо. Рукой он сжимал горло Симона. Подойдя ближе, дон Луис увидел, что Я-Бон мертв. Симон Диодокис, полузадушенный, еще хрипел.

      Им стоило большого труда высвободить Симона из судорожно сжатой руки сенегальца. Даже мертвый, он не желал выпускать своей добычи, и его заостренные, точно у животного, ногти впились в шею жертвы.
      Около трупа валялся пистолет Симона.
      — Тебе везет, разбойник, — пробормотал сквозь зубы дон Луис. — Ты выстрелил раньше, чем Я-Бон смог тебя задушить. Но еще не все кончено. Теперь ты сможешь пропеть отходную самому себе, Диодокис.
      И добавил в порыве искреннего горя:
      — Бедняга Я-Бон! Тогда в Африке он спас меня от неминуемой смерти, а теперь умер, исполняя мой приказ. Бедняга! Бедняга!
      С помощью Патриция он перенес труп в маленькую комнатку рядом с залой.
      — Сегодня вечером, капитан, — сказал дон Луис, — когда драма будет окончена, мы предупредим полицию. Теперь же нужно думать о том, чтобы отомстить за него и за других.
      Потом он принялся тщательно осматривать землю. Несколько раз он возвращался к Я-Бону и с особым вниманием рассматривал его обувь.
      Бельваль в это время усадил Симона у стены дома и пристально разглядывал лицо своего врага. Во время борьбы его темные очки упали, и вот, наконец, перед ним был Симон Диодокис. Это он с торжествующей улыбкой смотрел на них с Коралией через отверстие в крыше дома, он, точно дикий зверь, утащил его любимую в какую-то дыру, чтобы потом вдоволь насладиться своей добычей.
      Я-Бон, вероятно, очень сильно сжал его горло, так как дышал Симон с трудом.
      — Обыщите его, капитан, — сказал, подходя к ним, дон Луис.
      Патриций с видимым отвращением повиновался.
      В боковом кармане оказался бумажник, который он молча протянул дону Луису.
      В бумажнике был паспорт на имя греческого подданного Диодокиса с фотографией. Те же очки, те же длинные волосы… На паспорте стояла печать префектуры. Кроме того, в бумажнике были деловые бумаги, расписки, все на имя Симона, и письмо Амедея Вашеро:
      «Дорогой господин Симон!
      Я выполнил ваше желание. Одному из моих приятелей удалось сфотографировать в лазарете Патриция и госпожу Эссарец, когда они были рядом… Я очень рад, что все это удалось, так как знаю, какое удовольствие это Вам доставит. Когда Вы, наконец, скажете правду Вашему сыну? Воображаю, как он будет счастлив».
      Внизу была приписка, сделанная рукой Симона: «Еще раз обещаю себе, ничего не открывать моему сыну, пока не будет отомщена моя невеста Коралия и пока Патриций и Коралия Эссарец не будут иметь право любить друг друга и соединиться!»
      — Это действительно почерк вашего отца? — спросил дон Луис.
      — Да, — ответил Бельваль, волнуясь. — И им же написаны письма к Амедею Вашеро. О, какой ужас! И именно этот человек, этот разбойник…
      Симон пошевелился. Несколько раз веки его дрогнули, он открыл глаза и увидел Патриция.
      — Коралия? — глухо спросил тот.
      И так как Симон, видимо, не понял, еще не совсем придя в себя, он повторил:
      — Коралия? Где она? Вы спрятали ее? Она, быть может, сейчас умирает.
      К Симону мало-помалу возвращалось сознание.
      — Патриций, Патриций! — произнес он слабым голосом.
      Он осмотрелся вокруг, заметил дона Луиса, потом, очевидно, вспомнил все подробности борьбы с Я-Боном и снова закрыл глаза.
      Но капитан тряхнул его за плечо.
      — Отвечайте! Ваша жизнь зависит от вашего ответа!
      Глаза Симона, воспаленные, с покрасневшими веками, открылись опять. Он поднес руку к горлу, показывая, как ему трудно говорить. Наконец, сделав усилия, произнес:
      — Это ты, Патриций? Я так долго ждал этого момента! А теперь мы точно два врага…
      — Два смертельных врага! — яростно повторил Бельваль. — Между нами стоит смерть Я-Бона и, может быть, Коралии. Где она? Говорите, или…
      — Это ты, Патриций? — тихо повторил Симон.
      В отчаянии Бельваль опять схватил его за плечо и сильно потряс.
      Тут Симон увидел бумажник, который капитан держал в руке, и спросил, будто не слыша обращенного к нему вопроса:
      — Ты, значит, нашел письма, Патриций, и знаешь, какие священные узы нас соединяют?
      Тот с ужасом посмотрел на него.
      — Не смейте так говорить! Этого не может быть… не должно…
      — Но это правда, Патриций!
      — Ложь! — Это ложь! — закричал Бельваль, не имевший больше сил сдерживаться. — Ты просто разбойник, иначе к чему бы этот заговор против меня и Коралии?
      — Я был не в себе, Патриций. Временами меня покидал рассудок… Все, что я пережил за эти годы, не могло пройти бесследно. Прежде всего смерть моей Коралии… Моя жизнь подле Эссареца была непрерывной мукой и, кроме того, золото… Разве я собирался убить вас обоих? Не помню! То есть помню нечто вроде сна, и этот сон был так похож на то, что случилось давно… Безумие — это наивысшее наказание, посылаемое небом, так как оно заставляет поступать вопреки своей воле… Так ты говоришь, что все это произошло в маленьком домике с садом? Да, да, я припоминаю теперь, что мне снова пришлось пережить то, давнее, но теперь мучителем был я сам. Какая пытка, о Боже, сознавать свое безумие!
      Он говорил это тихо, почти про себя, с частыми остановками, и на лице его отражались мучительные переживания.
      Бельваль с возрастающим волнением слушал Симона, а дон Луис не спускал с него глаз, точно желая проникнуть ему в душу.
      Симон продолжал:
      — Патриций, мой бедный сын… Я так тебя любил, а теперь нет для меня худшего врага, чем ты… И как же иначе? Как ты сможешь забыть! Ах, зачем меня не заперли после смерти Эссареца. Именно тогда я начал терять разум.
      — Стало быть, это вы его убили? — спросил Патриций.
      — Нет, нет, не я. Это другой отомстил за меня.
      — Кто?
      — Не знаю. Не будем об этом говорить. Мне так больно… Я столько выстрадал после смерти Коралии…
      — Коралии? — воскликнул Патриций.
      — Да, той, которую я любил… Что же касается маленькой, я за нее страдал тоже. Она не должна была выходить замуж за Эссареца.
      — Где она? — прошептал Патриций со сжавшимся сердцем.
      — Не могу тебе этого сказать.
      — Значит, она умерла? — с гневом воскликнул Бельваль.
      — Нет, она жива, клянусь…
      — Так где же она, в таком случае? Все остальное идет не в счет. То прошлое, а теперь это касается жизни человека, моей Коралии!
      — Слушай…
      Симон бросил взгляд на дона Луиса и сказал:
      — Пусть он уйдет!
      Дон Луис рассмеялся.
      — Матушка Коралия спрятана там же, где золото. Спасти ее — значит узнать, где оно.
      — Ну так что же? — холодно спросил Патриций.
      — А то, капитан, — ответил с некоторой долей иронии дон Луис, — что вряд ли вы согласитесь отпустить этого достойного старца одного, даже если он и пообещает вернуть вам матушку Коралию.
      — Нет!
      — Вы не питаете к нему доверия, капитан, и вы правы. Он, хотя и называет себя безумцем, но дай Бог всякому иметь столько хитрости и обладать такой дьявольской изворотливостью! Его обещаниям нельзя верить ни на иоту.
      — Что вы хотите этим сказать?
      — Если он предложит вам: «Я отдаю тебе Коралию, оставь мне золото…»
      — Я, конечно…
      — Вы, конечно, согласились бы, не будь тут меня.
      Бельваль выпрямился и, подойдя вплотную к дону Луису, произнес тоном, не терпящим возражений:
      — Но от этого зависит жизнь Коралии!
      — А о золоте вы забыли?
      — Стало быть, вы не согласны, хотя знаете, что, быть может, в эту минуту умирает женщина! Но в конце концов, это мое личное дело и я…