Арсен Люпен - Последние похождения Арсена Люпэна. Часть I: Двойная жизнь Арсена Люпэна

      Шеф Сюрте подавил жест досады, прошелся по комнате, опираясь на трость, уселся с негодующим видом, словно решившись молчать, затем, отметая вдруг сомнения:
      — Господин премьер-министр, первый из тех, кто войдет в этот кабинет, будет тем, чьего ареста вы только что потребовали… Вопреки моему желанию, хочу это подчеркнуть.
      — Не более пятнадцати секунд, Ленорман.
      — Господин премьер-министр, не потрудитесь ли вы позвонить?
      Валенглей позвонил.
      На пороге в ожидании приказаний вырос швейцар.
      Валенглей повернулся к шефу Сюрте.
      — Ну что ж, Ленорман, какие будут приказания? Кого сюда следует ввести?
      — Никого.
      — Но как же с негодяем, чей арест вы нам посулили? Ваши шесть минут истекли.
      — Вот именно, негодяй находится здесь.
      — Как так? Не понимаю, никто сюда не входил.
      — Напротив.
      — Ну вот… Послушайте, Ленорман… Вы, кажется, надо мной смеетесь… Повторяю, никто сюда не входил.
      — В этом кабинете нас было четверо, господин премьер-министр. Сейчас нас пятеро. Кто-то, следовательно, вошел.
      Валенглей подскочил.
      — Что?.. Но это безумие! Что вы хотите сказать?!
      Оба полицейских между тем выдвинулись в пространство, отделявшее швейцара от двери.
      Господин Ленорман подошел к нему, положил ладонь на его плечо и громко объявил:
      — Именем закона, Дайлерон, Огюст-Максим-Филипп, главный швейцар резиденции Совета Министров, вы арестованы.
      Валенглей расхохотался:
      — Вот так номер!.. Вот так номер!.. Чертов Ленорман, чего он только не выкинет! Браво, Ленорман, я давно уже так не смеялся…
      Ленорман повернулся к генеральному прокурору:
      — Господин генеральный прокурор, не забудьте, прошу вас, проставить в ордере профессию присутствующего здесь Дайлерона. Главный швейцар министерства внутренних дел.
      — Ну да… ну да… — лепетал тем временем Валенглей, держась за бока, — главный швейцар министерства… Наш добрый Ленорман, у него случаются гениальные находки! Общество ждало ареста… И — раз! — он бросает ему арест… И кого?.. Моего главного швейцара!.. Огюста, нашего образцового слугу… Все правда, Ленорман, я знал за вами известную склонность к фантазии, но до такой степени, милый мой! Какой номер!
      С самого начала этой сцены Огюст ни разу не пошевелился и, казалось, не мог ничего понять в том, что происходило вокруг. Его добрая физиономия честного и преданного подчиненного выражала полнейшее изумление. Он глядел на присутствующих, одного за другим, с ясно выраженным старанием уразуметь смысл их речей.
      Господин Ленорман сказал несколько слов Гурелю, который тут же вышел. Потом, вернувшись к Огюсту, отчетливо произнес:
      — Ничего не поделаешь. Ты попался. Лучший выход — бросить карты, если в игре не везет. Что ты делал во вторник?
      — Я-то? Ничего. Я был здесь!
      — Ты лжешь. У тебя был выходной. И ты был в городе.
      — Действительно… Припоминаю… Приезжал из провинции друг… Мы гуляли в Булонском лесу…
      — Этот друг зовется Марко. И гуляли вы по подвалам Лионского кредитного банка.
      — Я-то! Вот еще! Марко?.. Не знаю такого.
      — А это что? — спросил шеф Сюрте, сунув ему под нос пару золотых очков. — С этим-то ты знаком?
      — Да нет же, да нет… Я не ношу очков…
      — Не носишь, но можешь надеть, если надо, скажем, пройти в банк и выдать себя за господина Кессельбаха. Мы нашли в комнате, которую ты занимаешь под именем господина Жерома, в доме номер 5 на улице Колизея.
      — Я — занимаю комнату? Я ночую в министерстве.
      — Но одежду меняешь там, чтобы играть отводимые тебе роли в банде Люпэна.
      Дайлерон провел рукой по лбу, покрывшемуся каплями пота. Побледнел, как стена. Пролепетал:
      — Не понимаю… Вы говорите такие вещи… Такие вещи…
      — Добавить еще, чтобы ты лучше понял? Вот, гляди. Это мы нашли среди обрывков бумаги, которую ты выкидывал в корзину у своего стола в передней, вот тут, рядом.
      И господин Ленорман развернул листок с министерским грифом, на котором в разных местах было написано, так сказать, пробующим почерком: «Рудольф Кессельбах».
      — Ну что ты на это скажешь, бравый слуга? Упражнения в подделке подписи господина Кессельбаха — это ли не улика?
      Сильный удар кулаком в грудь заставил шефа Сюрте покачнуться. Одним прыжком Огюст оказался у окна, открыл его, перелез через подоконник и выскочил на парадный двор.
      — Тысяча чертей! — закричал Валенглей. — Ах, бандит!
      Он стал звонить, кинулся к окну, чтобы кого-нибудь позвать. Но господин Ленорман с величайшим спокойствием сказал:
      — Не надо волноваться, господин премьер-министр.
      — Но эта каналья, Огюст…
      — Минуточку, прошу вас. Я предвидел такую развязку. Рассчитывал даже на нее. Лучшего признания не может и быть.
      Под действием его хладнокровия Валенглей снова занял свое место. Несколько мгновений спустя в кабинет вступил Гурель, державший за ворот Дайлерона, Огюста-Максима-Филиппа, называвшегося также Жеромом, главного швейцара министерства внутренних дел.
      — Веди его сюда, Гурель, — сказал господин Ленорман, как сказал бы «апорт!» доброму охотничьему псу, возвращающемуся с дичью в пасти. — Он вел себя прилично?
      — Малость кусался, но я взял его крепко, — отвечал бригадир, показывая свою огромную, могучую длань.
      — Молодец, Гурель. А теперь отвези-ка этого чудака в камеру, на извозчике. Я с вами не прощаюсь, мсье Жером.
      Валенглей забавлялся вовсю. Со смехом потирал руки. Мысль, что его главный швейцар оказался сообщником Люпэна, представлялась ему приключением с очаровательным, ироническим привкусом.
      — Браво, дорогой Ленорман, все это более чем чудесно. Но как вы, черт возьми, к этому пришли?
      — О! Проще простого. Я знал, что господин Кессельбах обратился в агентство Барбаре, что Люпэн явился к нему якобы от этого агентства. Ведя в этом направлении следствие, я обнаружил, что разглашение сведений, допущенное вопреки интересам Кессельбаха и Барбаре, могло пойти на пользу разве что некоему Жерому, приятелю одного из служащих агентства. И если бы вы не приказали мне поторопиться с арестом, я добрался бы через него до Марко, а затем и до Люпэна.
      — Вы еще доберетесь до них, Ленорман. И мы станем свидетелями самого волнующего на свете зрелища — борьбы между вами и Люпэном. Ставлю на вас!
      На следующее утро в газетах появилось следующее послание:

      «Открытое письмо г-ну Ленорману, шефу Сюрте.
      Примите мои поздравления, милостивый государь и дорогой друг, по поводу ареста швейцара Жерома. Дело было достойно Вас и исполнено отлично.
      Примите также выражения моего восхищения по поводу выдающейся изобретательности, с которой Вы доказали господину председателю Совета Министров, что я не являлся убийцей господина Кессельбаха. Ваше разъяснение было четким, логичным, неопровержимым и, главное, правдивым. Как Вам известно, я не убиваю. Спасибо, что Вы установили это также для данного случая. Уважение — моих современников и Ваше — совершенно для меня необходимо, милостивый государь и дорогой друг.
      За это позвольте мне оказать Вам содействие в преследовании бесчеловечного убийцы и помочь Вам, в меру моих сил, в деле Кессельбах. В очень интересном деле, можете мне поверить, настолько интересном и достойном моего внимания, что я оставлю прибежище, в котором живу вот уже четыре года, среди книг и в обществе моего доброго пса Шерлока, призываю опять к себе своих старых товарищей и снова бросаюсь в гущу схватки.
      Как неожиданны повороты в нашей жизни! Вот и я теперь — Ваш сотрудник. Смею заверить, дорогой друг и милостивый государь, что я искренне поздравляю с этим себя и высоко ценю такую милость судьбы.
      Подпись: Арсен Люпэн.
      Постскриптум. Еще несколько слов, которые, несомненно, Вы воспримите с одобрением. Поскольку не считаю достойным, чтобы джентльмен, имевший великую честь сражаться под моими знаменами, отныне гнил на сырой соломе ваших тюрем, должен честно Вас предупредить, что пять недель спустя, в пятницу, 31 мая, я верну свободу названному Жерому, возведенному мною в достоинство главного швейцара министерства внутренних дел. Не забудьте же дату: в пятницу, 31 мая — А.Л.»

Глава 3
Князь Сернин за работой

I

      Первый этаж дома на углу бульвара Османна и улицы Курсель… Здесь живет князь Сернин, один из наиболее блестящих членов русской колонии в Париже, чье имя постоянно появляется в газетах в разделе «Путешествия и досуг».
      Одиннадцать часов утра. Князь вошел в свой рабочий кабинет. Это мужчина в возрасте от тридцати пяти до тридцати восьми лет, в чьих каштановых волосах проглядывает уже несколько серебряных нитей. У него здоровый цвет лица, коротко подстриженные густые усы, бакенбарды, едва очерченные на свежей коже щек. На нем корректный серый редингот, суженный в талии, и жилет с оборкой из белого тика.
      — Ну что ж, — сказал он себе вполголоса, день, вероятно, будет нелегким.
      Он открыл дверь, выходящую в большую комнату, где его ждало несколько человек, и сказал:
      — Варнье явился? Заходи же, Варнье!
      Человек с внешностью заурядного горожанина, коренастый и крепкий, твердо ступающий на коротких ногах, по его зову приблизился. Князь закрыл за ним дверь кабинета.
      — Ну, что у тебя, Варнье?
      — Все готово к этому вечеру, патрон.
      — Хорошо. Расскажи в нескольких словах.
      — Так вот. После убийства ее мужа госпожа Кессельбах, по советам, содержавшимся в том проспекте, который вы ей прислали, избрала для жительства дом уединения для дам, находящийся в Гарше. Она поселилась в глубине сада, в последнем из флигелей; директриса сдает его внаем тем дамам, которые хотят жить отдельно от прочих обитателей пансиона, во флигеле Императрицы.
      — Кто ее слуги?
      — Барышня-компаньонка Гертруда, с которой она и прибыла через несколько часов после преступления, и сестра Гертруды, Сюзанна, которую выписала из Монте-Карло; она служит горничной. Обе сестры ей всецело преданы.
      — А Эдвардс, слуга покойного?
      — Она его не оставила при себе. Он возвратился к себе на родину.
      — Она с кем-нибудь видится?
      — Ни с кем. Проводит время лежа на диване. Выглядит обессиленной, больной. Часто плачет. Следователь беседовал с нею вчера в течение двух часов.
      — Хорошо. Теперь — о девице.
      — Мадемуазель Женевьева Эрнемон живет на противоположной стороне улицы, в проулке, который ведет прямо в поле, в третьем доме справа. Содержит частную, бесплатную школу для умственно отсталых детей. Ее бабка, госпожа Эрнемон, проживает там же.
      — И, как ты мне уже писал, Женевьева Эрнемон и госпожа Кессельбах свели между собой знакомство?
      — Да. Девушка приходила, чтобы попросить госпожу Кессельбах о денежной помощи для своей школы. Они, по-видимому, понравились друг другу, так как вот уже четыре дня ходят вместе в Вильневский парк, к которому примыкают и сад, и дом уединения.
      — В какое время они там гуляют?
      — С пяти до шести. Ровно в шесть девушка возвращается в школу.
      — Итак, ты все организовал?
      — На сегодня, на шесть часов. Все готово.
      — И никого там не окажется?
      — В это время в парке всегда безлюдно.
      — Хорошо. Я там буду. Можешь идти.
      Он вывел его через дверь в прихожей и, вернувшись в свой зал ожидания, позвал:
      — Братья Дудвиль.
      Вошло двое молодых людей, одетых с чрезмерной, пожалуй, изысканностью, с симпатичными лицами и живыми глазами.
      — Здравствуй, Жан, здравствуй, Жак. Что нового в префектуре?
      — Не бог весть что, патрон.
      — Господин Ленорман вам по-прежнему доверяет?
      — По-прежнему. После Гуреля мы — его ближайшие сотрудники. О чем свидетельствует хотя бы то, что после убийства Чемпэна он устроил нас в отеле Палас, приказав наблюдать за постояльцами, живущими на первом этаже. Гурель приходит к нам каждое утро, и мы докладываем ему обо всем, как и вам.
      — Отлично. Очень важно, чтобы я был всегда в курсе всего, что говорят и делают в префектуре. Пока Ленорман будет считать вас своими людьми, я буду оставаться хозяином положения. А в самом отеле? Вы не обнаружили никакого следа?
      — Англичанка, — сказал Жан Дудвиль, — которая жила в одном из номеров, уехала.
      — Эта меня не интересует. У меня о ней — свои сведения. А майор Парбери, ее сосед?
      Оба, казалось, заколебались. Наконец, один из братьев ответил:
      — Сегодня утром майор Парбери велел отвезти его багаж на Северный вокзал, к поезду, который уходит в без десяти час. Отправился туда сам автомобилем. Мы были там к отходу поезда. Майор не появлялся.
      — А багаж?
      — Он поручил забрать его с вокзала.
      — Кому?
      — Как нам сказали на вокзале, какому-то посыльному.
      — Так что след его утерян?
      — Да.
      — Наконец! — радостно воскликнул князь.
      Братья посмотрели на него с удивлением.
      — Ну да, — пояснил он, — вот вам и улика.
      — Вы так полагаете?
      — Очевидно. Убийство Чемпэна могло быть совершено только в одной из комнат этого коридора. Туда, к сообщнику, убийца господина Кессельбаха и привел секретаря, там его убил, там и переоделся, сообщник же после ухода убийцы перенес тело в кулуар. Но кто был сообщник? По тому, как исчезает майор Парбери, мы видим, что к этому делу он все-таки причастен. Звоните быстрее господину Ленорману или Гурелю. В префектуре должны поскорее об этом узнать. Тамошние господа и я действуем ныне рука об руку.
      Он отдал им еще несколько распоряжений, касающихся их двойной роли полицейских инспекторов на службе у князя Сернина, и отпустил.
      В большой комнате теперь оставалось только двое посетителей. Он ввел одного из них.
      — Тысяча извинений, доктор, — сказал он ему. — Я весь в твоем распоряжении. Как себя чувствует Пьер Ледюк?
      — Скончался.
      — Ох, ох! — воскликнул Сернин. — После твоего утреннего сообщения этого можно было ожидать. И все-таки, бедняга недолго протянул…
      — Он был выжат как лимон. Закупорка вены — и все было кончено.
      — Так и не заговорил?
      — Нет.
      — А уверен ли ты, что с того дня, когда мы оба подобрали его под столом кафе в Бельвиле, уверен ли ты в том, что никто в твоей клинике не стал подозревать, что это он, тот самый Пьер Ледюк, которого всюду разыскивает полиция, таинственный Пьер Ледюк, которого хотел любой ценой найти Кессельбах?
      — Никто. Он занимал отдельную комнату. Кроме того, я забинтовал его левую руку, чтобы никто не рассмотрел его мизинца. Что касается шрама на щеке, он был невидим под бородой.
      — И ты сам за ним наблюдал?
      — Сам, лично. Согласно вашим инструкциям, пользовался каждым моментом, когда он казался в сознании, чтобы его расспросить. Но не добился ничего, кроме неясного бормотания.
      Князь в раздумье проговорил:
      — Итак, он умер… Пьер Ледюк умер… Все дело Кессельбаха, очевидно, опиралось на него, и вот… И вот он ушел… Ничего не прояснив, не рассказав о своем прошлом… Надо ли мне влезать в эту авантюру, в которой я еще ничего толком не понимаю? Опасно… Можно пойти ко дну…
      Он еще поразмыслил и воскликнул:
      — Ах! Черт с ним! Останавливаться нельзя! Если Пьер Ледюк умер, это еще не значит, что я должен оставить игру. Наоборот! Да и случай слишком соблазнительный. Пьер Ледюк умер — да здравствует Пьер Ледюк!.. Ступай, доктор, возвращайся к себе. Вечером я тебе позвоню.
      Врач вышел.
      — Заходите, Филипп, — сказал Сернин последнему посетителю, низкорослому седому человечку в платье слуги при гостинице, причем в гостинице десятого разряда, не выше.
      — Патрон, — приступил к делу Филипп, — должен вам напомнить, что в прошлую неделю вы приказали мне поступить на службу в отель Двух Императоров в Версале, чтобы наблюдать за неким молодым человеком.
      — Ну да, помню… Его зовут Жерар Бопре. И что с ним?
      — Совсем уже без средств.
      — У него по-прежнему черные мысли?
      — По-прежнему. Хочет покончить с собой.
      — Это — всерьез?
      — Весьма. Я нашел среди его бумаг небольшую карандашную записку.
      — Ах! Ах! — молвил Сернин, пробежав глазами скупые строчки, — он объявляет о своей смерти… И это — на сегодняшний вечер!
      — Да, патрон, веревка куплена и крюк закреплен в потолке.
      Согласно вашим указаниям, я свел с ним знакомство, он рассказал мне о своем бедственном положении, и я посоветовал ему обратиться к вам. «Князь Сернин богат, — сказал я, — он щедр и, может быть, окажет вам помощь».
      — Прекрасно. Так что, он придет?
      — Он уже здесь.
      — Откуда ты знаешь?
      — Я за ним проследил. Он сел в поезд, приехал в Париж и теперь прохаживается туда и обратно по бульвару. С минуты на минуту он решится войти.
      В то же самое мгновение слуга принес визитную карточку. Князь прочитал и сказал:
      — Пригласите господина Жерара Бопре.
      И, обращаясь к Филиппу:
      — Проходи в вот эту комнату, не шевелись и слушай.
      Оставшись один, князь прошептал:
      — К чему колебания? Мне его посылает сама судьба.
      Несколько минут спустя в комнату вошел высокий, стройный, светловолосый молодой человек с исхудалым лицом и лихорадочно блестящим взором. Он застыл у порога в нерешительности, полон неловкости, в позе нищего, желающего протянуть руку, но не осмеливающегося это сделать.
      Разговор был коротким.
      — Вы мсье Жерар Бопре?
      — Да… Да… Это я…
      — Я не имею чести…
      — Так вот, мсье, так вот… Мне сказали…
      — Кто сказал?
      — Слуга из отеля… Который говорит, что служил у вас…
      — Так что же, короче?
      — Так вот…
      Молодой человек умолк, смешавшись, подавленный высокомерным тоном князя. Сернин воскликнул:
      — Тем не менее, мсье, может быть, необходимо…
      — Так вот, мсье, мне сказали, что вы богаты и щедры… И я подумал, что вы могли бы…
      Он оборвал речь, не в силах вымолвить свою унизительную просьбу.
      Сернин подошел ближе.
      — Господин Жерар Бопре, не вы ли выпустили в свет книгу стихов под названием «Улыбка весны»?
      — Да, да, — обрадованно воскликнул юноша, — вы читали?
      — Да… Прекрасные стихи, прекрасные… Только как вы собираетесь жить на то, что они приносят?
      — Конечно… Но в тот или иной день…
      — В тот день — или скорее иной, не так ли? А пока вы решили попросить у меня на жизнь?
      — На хлеб, мсье.
      Сернин положил ему руку на плечо и холодно произнес:
      — Поэты не едят, мсье. Они питаются мечтами и рифмами. Так и поступайте. Это лучше, чем протягивать руку.
      Молодой человек вздрогнул от оскорбления. Не сказав более ни слова, он поспешно направился к двери.
      Сернин его остановил.
      — Еще одно слово, мсье. Вы остались совсем без средств?
      — Совершенно.
      — И вам более не на что рассчитывать?
      — Осталась последняя надежда… Я написал письмо одному из своих родственников, умоляя хоть что-нибудь мне прислать. Ответ должен прийти сегодня. Это — последний шанс.
      — И если ответа не будет, вы решили, вероятно, сегодня же вечером…
      — Да, мсье.
      Сказано было просто и решительно.
      Сернин рассмеялся.
      — Боже мой! Как вы смешны, мой милый юноша! Какая наивная убежденность! Заходите ко мне снова в гости в будущем году, если пожелаете… Мы снова об этом вспомним… Так все у вас любопытно, интересно… И особенно — смешно… Ха, ха, ха!
      И, не переставая смеяться, насмешливо кланяясь, он выставил его за порог.
      — Филипп, — сказал затем князь, открыв дверь в соседнюю комнату, — ты все слышал?
      — Да, мсье.
      — Жерар Бопре на сегодня ждет телеграмму, обещание помощи…
      — Да, это его последний патрон.
      — Эту телеграмму он не должен получить. Если она прибудет, перехвати ее и разорви.
      — Слушаюсь, патрон.
      — В отеле ты сегодня один?
      — Да, один, вместе с кухаркой, которая там не ночует. Хозяин — в отъезде.
      — Хорошо, хозяевами будем мы. Итак, вечером, в одиннадцать часов. А теперь — катись.

II

      Князь Сернин проследовал в свою комнату и вызвал звонком слугу.
      — Шляпу, перчатки, трость. Машина на месте?
      — Да, мсье.
      Он оделся, вышел и сел в просторный, комфортабельный лимузин, который отвез его к Булонскому лесу, к маркизу и маркизе де Гастинь, куда он был приглашен на обед. В половине третьего распрощался с ними, отправился на авеню Клебер, захватил двух своих друзей и врача и без четверти три прибыл в парк Принцев. В три часа он сразился на саблях с итальянским майором Спинелли и в первой же схватке отрубил своему противнику ухо. В три четверти четвертого он держал уже банк в клубе на улице Камбон, откуда отбыл в двадцать минут шестого с выигрышем в сорок семь тысяч франков.
      Все это было проделано неспешно, с высокомерной небрежностью, словно дьявольская стремительность, увлекавшая, казалось, его жизнь в вихре событий и действий, была законом его самых мирных дней.
      — Октав, — сказал он своему шоферу, — едем в Гарш.
      И в без десяти шесть вышел из машины перед старинной стеной парка Вильнев.
      Искромсанное, загубленное ныне поместье Вильнев до сих пор сохраняет что-то от того блеска, который отличал его в годы, когда сюда приезжала на отдых императрица Евгения. Со старинными деревьями и прудом, с зеленой стеной листвы, воздвигнутой древними лесами Сен-Клуда, здешний пейзаж и сегодня полон очарования и грусти. Значительная часть имения досталась Пастеровскому институту. Меньший участок, отделенный от первого пространством, отведенным для публики, образует еще довольно обширное владение, в котором, вокруг большого дома уединения, разместилось четыре отдельных флигеля.
      «Там она и живет», — подумал князь, разглядывая издалека крыши дома и четырех обособленных построек.
      Он пересек парк и направился к пруду.
      Внезапно князь остановился за купой деревьев. Он заметил двух дам, прислонившихся к перилам моста, перекинутого через пруд.
      «Варнье и его люди должны уже быть поблизости. Но, черт, они здорово прячутся. Ищу, ищу… И не вижу…»
      Обе дамы теперь ступали по траве лужаек, под огромными деревьями-ветеранами. Синева неба проглядывала между ветвями, раскачиваемыми мягким бризом: в воздухе витали ароматы весны и молодой листвы. На покрытых газоном склонах, спускавшихся к неподвижной воде, маргаритки, фиалки, нарциссы и ландыши, все мелкие апрельские и майские цветы росли живописными букетиками, складываясь тут и там в крохотные многоцветные созвездия. Солнце клонилось уже к закату.
      Внезапно трое мужчин вышли из небольшой рощи и двинулись навстречу гулявшим женщинам.
      Подошли прямо к ним.
      Произошел короткий разговор. Обе дамы выказывали очевидные признаки испуга. Один из мужчин подошел к той, которая была меньше ростом, и пытался схватить золотую сумочку, которую она держала. Дамы начали кричать. Трое нападающих набросились на них.
      «Пора и мне», — подумал Сернин.
      Он бросился вперед. В десять секунд князь оказался у самой воды. При его приближении трое мужчин обратились в бегство.
      «Бегите, сукины дети, — подумал он с усмешкой, — бегите со всех ног. Настал черед спасителя!»
      Он принялся было их преследовать. Но одна из женщин взмолилась:
      — О, мсье, прошу вас! Моей спутнице плохо!
      Меньшая ростом дама, действительно, в обмороке упала на траву.
      Он вернулся к ним и с беспокойством осведомился:
      — Мадам не ранена? Неужели кто-нибудь из негодяев…
      — Нет, нет… Это только испуг… Волнение… И затем, вы меня поймете… Эта дама — госпожа Кессельбах…
      — Вот как! — воскликнул князь.
      Он подал ей флакончик с солью, и добавил:
      — Снимите аметист, который служит пробочкой… Там коробочка, а в ней — таблетки… Пусть мадам примет одну — одну только, не больше, это сильное средство…
      Он смотрел, как молодая женщина оказывает помощь своей спутнице. Она была блондинкой, скромного вида, с серьезными, мягкими чертами лица; легкая улыбка оживляла их даже тогда, когда она и не думала улыбаться.
      «Так вот она какая, Женевьева», — подумал он.
      И повторил про себя с волнением:
      «Женевьева, Женевьева…»
      Госпожа Кессельбах тем временем постепенно приходила в себя. Вначале поглядела вокруг с удивлением, не в силах понять, что случилось. Потом, вспомнив недавнее происшествие, кивком головы поблагодарила своего избавителя.
      С глубоким поклоном тот сказал:
      — Позвольте представиться… Князь Сернин.
      — Не знаю, как выразить вам мою признательность, мсье, — отозвалась госпожа Кессельбах.
      — Лучший способ — не выражать ее вовсе, мадам. Благодарить надо случай, тот случай, который привел меня в это место. Смею ли предложить вам руку?
      Несколько минут спустя госпожа Кессельбах позвонила в двери дома уединения и сказала князю:
      — Прошу вас об еще одной услуге, мсье. Никому не говорите об этом нападении.
      — Но это — единственный способ узнать…
      — Чтобы все узнать, потребуется расследование, а это поднимет опять вокруг меня шумиху. Допросы, утомительные разговоры… А у меня на это больше нет сил…
      Князь не стал настаивать. Откланявшись, он спросил:
      — Вы позволите справиться о вашем самочувствии?
      — Разумеется!
      Она поцеловала Женевьеву и вошла в дом.
      Тем временем начало смеркаться. Сернин не хотел, чтобы Женевьева возвращалась одна. Не успели они, однако, пройти несколько шагов по тропинке к ее дому, как из темноты вынырнул силуэт; кто-то приближался к ним бегом.
      — Бабушка! — воскликнула Женевьева.
      Она бросилась в объятия пожилой женщины, которая покрыла ее лицо поцелуями.
      — Милая, милая моя! Что случилось? Почему ты так запоздала сегодня, ты, всегда такая аккуратная!
      Женевьева представила:
      — Госпожа Эрнемон, моя бабушка. Князь Сернин…
      Она рассказала о происшедшем. Госпожа Эрнемон неустанно повторяла:
      — Дорогая моя, как ты, должно быть, испугалась!.. Никогда не забуду вашей помощи, мсье, клянусь… Как ты, наверно, испугалась, дорогое дитя!
      — Не надо, бабушка, успокойся… Я ведь не пострадала…
      — Да, но пережитый страх мог тебе повредить… Никогда не знаешь, какие могут быть последствия… Ох! Это ужасно!
      Они прошли вдоль зеленой изгороди, из-за которой виднелись деревья небольшого сада, цветочные клумбы, лужок и белый дом. Позади дома, под сенью кустарников, образующих нечто вроде беседки, была видна другая ограда. Старшая дама пригласила князя войти и привела его в небольшой салон, который служил также местом, где родственники встречались с питомцами школы. Женевьева попросила у князя разрешения отлучиться на несколько минут, чтобы позаботиться о своих учениках; было уже время ужина.
      Князь и госпожа Эрнемон остались одни.
      Пожилая, седая женщина выглядела бледной и печальной. Она была чересчур, пожалуй, плотной, с несколько тяжеловесной походкой и, несмотря на манеры и платье настоящей дамы, в ней было заметно нечто простонародное. Зато в ее глазах светилась бесконечная доброта. Сернин подошел к ней, взял в руки ее голову и расцеловал в обе щеки.
      — Ну как, старушка, живешь? — спросил он.
      Она посмотрела на него в ошеломлении, раскрыв рот и вытаращив глаза.
      Князь снова расцеловал ее, смеясь.
      Она пролепетала:
      — Ты! Это ты! Ах! Иисус-Мария!.. Не может быть! Иисус-Мария!
      — Милая моя Виктуар!
      — Не называй меня так, — проговорила она, вздрогнув. — Виктуар умерла… Твоей старой кормилицы больше нет на свете. Я всецело принадлежу Женевьеве.
      И добавила еще тише:
      — Ах, Иисус-Мария!.. Я не раз читала твое имя в газетах… Значит, это правда, ты опять взялся за старое?
      — Как видишь.
      — Но ты ведь поклялся мне, что с этим покончено, что ты уезжаешь навсегда, что хочешь стать честным человеком…
      — Я пытался. Вот уже четыре года пытаюсь. Ты ведь не скажешь, что на протяжении этих четырех лет я давал повод обо мне заговорить?
      — Так что же?
      — Так вот, эта жизнь мне наскучила.
      Она вздохнула:
      — Ты все тот же… Ничуть не изменился… Все, действительно, кончено, ты никогда не переменишься… Значит, ты замешан в деле Кессельбах!
      — Еще бы! Иначе для чего постарался бы устроить в шесть часов вечера нападение на госпожу Кессельбах, получив возможность в шесть часов пять минут вырвать ее из лап моих же людей? Спасенная мною, она будет обязана меня принять. Теперь у меня доступ в самое сердце цитадели; теперь, оберегая вдову, я могу наблюдать за окрестностью. Ах, что тут скажешь; жизнь, которую я веду, не позволяет бездельничать. Я должен устраивать блистательные сюрпризы, добиваться внезапных и громогласных побед.
      Она наблюдала за ним в смятении. И наконец пробормотала:
      — Понимаю… Понимаю… Все — обман… Но тогда… Женевьева…
      — О! Одним камнем я попаду в две цели. Это чудесное спасение я подстроил не для себя одного. Подумай только, сколько времени мне понадобилось бы, сколько усилий, может быть — бесполезных, ушло бы на то, чтобы завоевать доверие этого ребенка! Кем я был для нее? Незнакомец… Чужой… Теперь я — спаситель! Еще час — и стану другом.
      Ее проняла дрожь.
      — Стало быть… Женевьеву ты вовсе не спас… Стало быть, ты хочешь, чтобы мы были втянуты в твои темные дела!
      И, схватив его плечи, воскликнула во внезапном приступе возмущения:
      — Так вот, этого не будет! Слышишь? Ты привел однажды ко мне эту девушку и сказал: «Вот она, доверяю ее тебе… Ее родители умерли… Она остается под твоей защитой… И я сумею постоять за нее!
      Госпожа Эрнемон казалась готовой ко всему.
      Спокойно, не торопясь, князь Сернин снял со своих плеч обе ее руки, взял старую даму за плечи, усадил в кресло, склонился над нею и твердо сказал:
      — Тихо!
      Она расплакалась, и сложила перед ним с мольбою руки:
      — Прошу тебя, оставь нас в покое! Мы были так счастливы! Я думала уже, что ты о нас забыл, благословляла каждый день, который миновал. Ну да… Я, конечно, тебя люблю. Но Женевьева… Видишь ли, я просто не знаю, что могла бы сделать ради этой крошки. Она заняла твое место в моем сердце.