Кто-то отодвинул портьеру.
      — Здравствуйте, мой милый Ботреле, вы немного опоздали. Обед был назначен на полдень. Ну, ничего, прошло всего лишь несколько минут… Но что это с вами? Не узнаете меня? Разве я так сильно изменился?
      Немало сюрпризов испытал Ботреле, воюя с Люпеном, и в час развязки ожидал, конечно, еще более сильных потрясений, но то, что произошло сейчас, явилось для него полной неожиданностью. Не удивление, но ужас и испуг овладели им.
      Человек, стоящий напротив него, тот, кого беспощадная логика событий заставляла считать Арсеном Люпеном, был Вальмера. Не кто иной, как Вальмера! Хозяин замка Иглы! Вальмера! Тот самый, кого он просил о помощи в борьбе с Арсеном Люпеном! Вальмера! Товарищ, вместе с ним участвовавший в экспедиции в Крозан! Вальмера! Отважный друг, спасший Раймонду, ударивший или сделавший вид, что ударил ножом в темном вестибюле сообщника Люпена!
      — Вы… вы… Так это вы? — лепетал он.
      — А почему бы и нет? — воскликнул тот. — Вы что, думаете, что окончательно меня узнали, увидев один раз в облике священника, а в другой — с внешностью Массибана? Увы! Раз уж человек избирает для себя такое социальное положение, какое занимаю я, приходится пользоваться талантами, которыми наделила меня природа. И не умей я, когда пожелаю, превращаться то в пастора реформатской церкви, то в академика-литературоведа, быть просто Люпеном, поверьте, стало бы очень скучно. А истинный, настоящий Люпен — вот он, Ботреле, любуйтесь!
      — Но как же тогда… если вы — это вы… как же… мадемуазель…
      — Да-да, Ботреле, именно так!
      Он снова приоткрыл портьеру и, сделав кому-то знак, произнес:
      — Госпожа Арсен Люпен.
      — О! — вконец смутился молодой человек. — Мадемуазель де Сен-Веран…
      — Нет-нет, — возразил Люпен, — мадам Арсен Люпен или, если вам так больше нравится, мадам Луи Вальмера, моя законная супруга. Мы сочетались браком по всем правилам, и это благодаря вам, мой милый Ботреле. — И протянул руку для рукопожатия: — Премного благодарен… и надеюсь, вы на меня не в обиде.
      Странное дело, ни о какой обиде Ботреле даже не помышлял. Он нисколько не чувствовал себя униженным. Не было и горечи поражения. Столь велико было превосходство этого человека, что Изидору не пришлось краснеть за свои промахи. Нет ничего удивительного в том, что тот победил. И он крепко пожал протянутую руку.
      — Кушать подано.
      Слуга внес поднос с яствами.
      — Прошу прощения, Ботреле, наш повар в отпуске, и у нас сегодня только холодные блюда.
      Но Ботреле был совсем не голоден. Однако все же сел за стол: поведение Люпена весьма его озадачивало. Что тому было известно об их планах? Понимал ли он, какой опасности подвергается? Знал ли о присутствии Ганимара и его людей? А Люпен между тем продолжал:
      — Да, мой дорогой друг, вы оказали мне неоценимую услугу. Ведь мы с Раймондой влюбились друг в друга с самой первой минуты. Именно так, малыш… Все эти похищения, пленения — ерунда, мы любили… Но ни ей, ни мне не улыбалось, хоть мы и были вдвоем, на свободе, превращать наши отношения в мимолетную связь, случайный роман. Продолжай я оставаться Люпеном, положение было бы безвыходным. Тогда пришлось снова стать Луи Вальмера, взять имя, принадлежавшее мне с детства. Как раз в тот момент родилась идея, поскольку вы закусили удила и уже обнаружили замок Иглы, воспользоваться вашим упрямством.
      — И моей глупостью.
      — Ба! Ну кто бы на моем месте поступил иначе?
      — Так, значит, прикрываясь мною и пользуясь моей поддержкой, вы и провернули все дело?
      — А как же! Кому бы пришло в голову заподозрить, что Вальмера — это Люпен, если Вальмера, друг Ботреле, сам вырвал из Люпеновых когтей ту, которую тот любил? Ах как это было чудесно! Как сейчас помню… наша вылазка в Крозан, брошенные букетики цветов… мое так называемое любовное письмо к Раймонде… и потом, когда я, Вальмера, перед свадьбой остерегался меня, Люпена… А помните тот самый вечер, когда на банкете вы были в обмороке и я поддержал, чтобы вы не упали… Ну что за воспоминания!
      Наступило молчание. Ботреле наблюдал за Раймондой. Она, не говоря ни слова, лишь смотрела на Люпена, и в ее взгляде читалась страсть, обожание и что-то еще такое неуловимое, какая-то тревога и даже легкая грусть. Но вот он взглянул на нее, и она ему нежно улыбнулась. Руки их встретились над столом.
      — Ну, что скажешь о моей квартирке, Ботреле? — поинтересовался Люпен. — Правда, впечатляет? Не скажу, что тут есть все современные удобства… но однако же некоторые удовлетворялись и этим… и не из самых последних… Посмотри, вон там отметились несколько бывших хозяев Иглы… Они за честь посчитали увековечить здесь свое присутствие.
      На одной из стен одно под другим были выгравированы имена:
      «Цезарь; Карл Великий; Ролл; Вильгельм Завоеватель; Ричард, король Англии; Людовик Одиннадцатый; Франциск Первый; Генрих Четвертый; Людовик Четырнадцатый; Арсен Люпен».
      — Кто еще запишется тут? — погрустнел Люпен. — Увы! Список окончен. От Цезаря к Люпену, и все. Скоро здесь появятся толпы любопытных, пришедших поглазеть на странную цитадель. А ведь, не будь Люпена, никто бы так и не узнал о ее существовании! Ах, Ботреле, в тот день, когда моя нога ступила на эти заброшенные камни, какой гордостью наполнилась моя душа! Найти утерянный секрет, стать его обладателем, притом единственным обладателем! Унаследовать такое состояние! После стольких королей самому поселиться в Игле!
      Однако супруга прервала этот монолог. Она казалась встревоженной.
      — Какой-то шум… шум снизу… слышите?!
      — Всего лишь плеск воды, — отвечал Люпен.
      — Нет-нет… это не волны шумят, их плеск я знаю… что-то другое…
      — Да что там может быть, дорогая, — улыбнулся Люпен. — Кроме Ботреле, я никого не приглашал.
      Он обернулся к слуге:
      — Шароле, ты закрыл за господином Ботреле двери лестниц?
      — Да, на засовы.
      Люпен поднялся:
      — Полноте, Раймонда, не дрожите… О, вы так побледнели!
      Склонившись, он что-то шепнул ей, затем шепотом отдал приказание слуге и, отодвинув портьеру, выпустил обоих.
      Шум внизу становился все явственнее. Через равные промежутки времени повторялись глухие удары. Ботреле подумал:
      «Ганимар, потеряв терпение, принялся выбивать двери».
      Но Люпен оставался спокоен и, как бы все еще ничего не слыша, продолжал:
      — Вот, например, когда я попал сюда, Игла полностью пришла в упадок. Ясно было, что уже целый век сюда никто не входил, ведь со времен Людовика Шестнадцатого и Революции секрет был утерян! Туннель был почти полностью разрушен. Лестницы рассыпались. Внутрь попадала вода. Мне пришлось все укреплять, восстанавливать, ремонтировать.
      — Здесь было пусто, когда вы пришли? — не удержался от вопроса Ботреле.
      — Практически да. Видимо, короли не использовали Иглу, как сделал я, в качестве хранилища.
      — Значит, это было укрытие?
      — Несомненно, во времена набегов, да и в гражданские войны. Но основное назначение… как бы это сказать… Игла служила сейфом французских королей.
      Удары все приближались, становились чаще. Как видно, Ганимар, пробив первую дверь, набросился на вторую.
      Внезапно наступившую тишину сменили новые удары, звучавшие совсем близко. Наверно, бьются в третью дверь. Теперь их оставалось всего две.
      Взглянув в окно, Ботреле заметил кружившие вокруг Иглы лодки, а немного поодаль, подобно большой рыбе, плавал миноносец.
      — Ну и грохот! — рассердился Люпен. — Невозможно говорить! Хочешь, поднимемся, осмотрим Иглу?
      Они перешли на верхний этаж, в начале которого тоже была дверь. Люпен закрыл и ее.
      — Моя картинная галерея.
      На стенах были развешаны полотна самых знаменитых художников. Ботреле прочитал подписи: «Мадонна со святым агнцем» Рафаэля, «Портрет Лукреции Феды» Андреа дель Сарто, «Саломея» Тициана, «Мадонна со святыми» Боттичелли, картины Тинторетто, Карпаччо, Рембрандта, Веласкеса.
      — Чудесные копии, — похвалил он.
      Люпен удивленно воззрился на молодого человека:
      — Что? Копии? В своем ли ты уме? Копии, дорогой мой, остались в Мадриде, во Флоренции, Венеции, в Мюнхене и Амстердаме!
      — А это?
      — Подлинники, собранные терпеливо всеми европейскими музеями, а я их честно заменил превосходно выполненными копиями.
      — Но ведь не сегодня завтра…
      — Не сегодня завтра хватятся их? Пожалуйста! На каждом из полотен с обратной стороны холста имеется моя подпись — пусть все узнают, что именно я дал стране подлинные шедевры. В конце концов я лишь повторил то, что сделал Наполеон в Италии… А вот, смотри-ка, Ботреле, четыре Рубенса графа де Жевра…
      Из глубины Иглы удары шли теперь уже сплошной чередой.
      — Это становится невыносимым! — заявил Люпен. — Поднимемся выше.
      Еще одна лестница. Еще одна дверь.
      — Зал гобеленов, — объявил Люпен.
      Но гобелены не были развешаны на стенах. Они лежали скатанные, перевязанные веревками с номерами и перемежались рулонами старинных тканей. Их-то и развернул Люпен, и взору Ботреле предстали великолепная парча, восхитительный бархат, тонкие, пастельного цвета шелка, ризы, вышитые золотом и серебром…
      Они все поднимались вверх, и Ботреле оказывался то на выставке часов и маятников, то в библиотеке (о, чудеснейшие переплеты, бесценные редкие тома, единственные экземпляры книг, похищенные из крупнейших библиотек мира), то в зале кружев, то безделушек.
      И с каждым разом комнаты становились все меньше и меньше. А звуки ударов отдалялись от них. Ганимар отстал.
      — Последний, — предупредил Люпен. — Зал сокровищ.
      Комната эта резко отличалась от остальных. Тоже округлой формы, но с очень высоким коническим потолком, она располагалась в самой верхней части Иглы, в каких-нибудь пятнадцати — двадцати метрах от вершины.
      Со стороны скалы — глухая стена, но в части, обращенной к морю, куда не мог достать ничей любопытный взгляд, — два застекленных окна открывались навстречу солнечному свету. Под ногами — паркет из редких древесных пород с концентрическим рисунком. У стен — витрины, над ними — несколько картин.
      — Здесь собраны жемчужины моей коллекции, — пояснил Люпен. — Все, что ты видел до сих пор, предназначалось на продажу. Одни предметы уходят, появляются другие. Такова жизнь. Тогда как в этой святая святых каждая вещь — реликвия. Только самое избранное, ценнейшее, лучшее из лучших. Посмотри на эти вещи, Ботреле, тут и халдейские амулеты, и египетские колье, кельтские браслеты, арабские цепочки… Взгляни на эти статуэтки, Ботреле, на греческую Венеру, каринфского Аполлона. А вот и Танагра! Все подлинники собраны здесь. Нигде в мире не осталось от них ничего, кроме копий. Ах какое наслаждение сознавать это! Помнишь, на юге орудовала банда расхитителей церквей во главе с неким Томасом, кстати сказать, моим человеком, и вот здесь оказалась амбазакская церковная рака, настоящая, Ботреле! Помнишь, какой скандал вышел в Лувре, когда узнали, что одна из тиар — подделка, выполненная нашим современником, и, пожалуйста, полюбуйтесь: тиара Саитафарнеса, самая настоящая, Ботреле! Гляди, гляди хорошенько, Ботреле! А вот и жемчужина из жемчужин, высочайший шедевр, божественная Джоконда да Винчи, и она настоящая! На колени, Ботреле, пред тобой самая женственная из женщин!
      Наступило долгое молчание. Удары, идущие снизу, все приближались. Лишь две или три двери отделяли их от Ганимара.
      Под ними, в море, чернела спина миноносца, сновали лодки. Молодой человек спросил:
      — А где же все-таки сокровище?
      — А, вот что ты хочешь узнать, малыш! Все эти шедевры, выполненные человеческими руками, тебя не интересуют? Их тебе мало, надо еще лицезреть сокровище? Ты такой же, как вся эта чернь! Ладно, гляди.
      Он звонко топнул ногой, и один из кругов на паркете отскочил, распахнувшись, как крышка шкатулки, открывая нечто вроде круглого погреба, прорубленного в камне. Погреб был пуст. Отойдя на несколько шагов, Люпен снова топнул. Появился второй погреб, тоже пустой. И так он топал еще три раза. Все три открывшиеся погреба не содержали ничего.
      — Ой-ой-ой, какое разочарование! — засмеялся Люпен. — При Людовике XI, Генрихе IV и Ришелье все эти пять погребов, наверное, были набиты до отказа. Но подумай сам, вот пришло время Людовика XIV, версальской глупости, время войн, великих крушений! Да вспомни Людовика XV, короля-мота, вспомни Помпадур, Дюбарри! Вот когда они высосали все до дна! Своими загребущими руками выскребли каждый угол. Видишь, ничего не осталось! — И хитро добавил: — Нет, Ботреле, кое-что осталось, есть и шестой тайник! Неприкосновенный! Никто из них так и не осмелился разграбить и его. Последние запасы, ну, скажем, на черный день… Смотри.
      Нагнувшись, он приподнял крышку. В погребе стоял железный сундучок. Люпен достал из кармана ключ с замысловатыми выемками и бороздками и вставил его в замок.
      Сундук открылся. Вспыхнув огнем, засверкали драгоценные камни, переливаясь всеми цветами радуги. Лазурные сапфиры, горящие рубины, зеленые изумруды, солнечные топазы.
      — Смотри, смотри, малыш Ботреле. Они зацапали все золотые монеты, все экю, и дукаты, и дублоны, но сундук с камнями остался цел! Обрати внимание на оправы. Здесь изделия всех времен, всех веков, всех народов. Приданое королев. Каждая внесла свою долю. Маргарита Шотландская и Шарлотта Савойская, Мария Английская и Екатерина Медичи, все австрийские эрцгерцогини, Элеонора, Елизавета, Мария-Терезия, Мария-Антуанетта… Посмотри, какие жемчуга, Ботреле! И бриллианты! Огромные бриллианты! Нет ни одного, который не был бы достоин императрицы! Не уступят и «Регенту Франции»! — Поднявшись, он клятвенно приложил руку к груди: — Ботреле, ты расскажешь всему миру, что Люпен не взял ни камешка из королевской сокровищницы, ни единого камня, клянусь честью! Я просто не имел на это права. Сокровище принадлежит Франции…
      Внизу бушевал Ганимар. По доносившемуся сюда эху ударов легко было определить, что там теперь воюют с предпоследней дверью, той, что вела в зал безделушек.
      — Оставим сундук открытым, — предложил Люпен, — и погреба тоже, все эти пустые склепики…
      Он обошел комнату кругом, в последний раз смотрел на витрины, любовался полотнами, а потом задумчиво произнес:
      — Как грустно покидать все это! Какая тоска! Самые лучшие часы в моей жизни я провел здесь, один на один с вещами, которые любил… Глазам моим не суждено увидеть их вновь, и руки никогда не дотронутся до них.
      На его огорченном лице читалась такая усталость, что Ботреле даже испытал нечто вроде жалости к этому человеку. Незаурядная личность, он острее других переживал боль разлуки, как, должно быть, и другие чувства, радость, унижение, тщеславие.
      Люпен подошел к окну и, глядя в морские просторы, сказал:
      — Самое грустное — то, что мне придется покинуть и это. Ну разве не прекрасно? Безбрежное море… небо… Справа и слева скалы. Этрета с тремя воротами: Верхними, Нижними, Маннепортом… сколько триумфальных арок для победителя… А победителем был я! Король приключений! Владыка Полой иглы! Необычного, сверхъестественного королевства. От Цезаря к Люпену… Ах, какая судьба! — Он вдруг захохотал. — Сказочный король? Неправда. Скорее, король Ивето! Чепуха! Властелин Вселенной, вот так! С вершины Иглы я озирал весь мир! Держал его, как птичку, в своих когтях. Приподними тиару Саитафарнеса, Ботреле. Видишь, под ней целых два телефонных аппарата. Правый для связи с Парижем, особая линия. А левый, тоже на особой линии, связь с Лондоном. Через Лондон можно позвонить и в Америку, в Азию, в Австралию! А во всех этих странах, на этих континентах — прилавки, множество прилавков, торговые агенты, маклеры, осведомители. Международное предприятие! Огромный рынок произведений искусства, антиквариата, мировая ярмарка. О, Ботреле, иногда у меня даже кружится голова при мысли о той власти, которой я обладаю. Опьянен силой и могуществом.
      Рухнула нижняя дверь. Слышен был топот бегущих ног: Ганимар со своими людьми искал… А Люпен, помолчав, добавил:
      — Ну вот, теперь все кончено. Появилась девочка со светлыми волосами, большими печальными глазами и честной, да, честной душой, и кончено… я сам разрушу все, построенное мной… все на свете кажется детским и абсурдным… лишь остались светлые волосы, ее печальные глаза… и честная душа.
      Кто-то бежал по лестнице. Последняя дверь сотряслась от удара. Вдруг Люпен схватил юношу за руку.
      — Понимаешь ли ты, Ботреле, почему я разрешил тебе сделать все, что ты сделал? Тогда как уж давно столько раз мог бы раздавить тебя, как мышь? Понимаешь ли ты, что тебе удалось самому добраться сюда? Знаешь, что я роздал всем своим людям их долю добычи, ведь ты сам видел, как они спускались ночью со скалы? Ты понимаешь, да? Игла — это приключение. Пока она моя, я — король приключений. Отнимите Иглу, и я расстанусь со всем своим прошлым, останется лишь будущее, в котором не придется больше краснеть под взглядом Раймонды, будущее…
      Он сердито поглядел в сторону двери:
      — Уймись же, Ганимар, дай закончить разговор!
      Удары участились. Похоже было, дверью били в дверь. Стоя напротив Люпена, Ботреле, сгорая от любопытства, ожидал, как повернутся события, не догадываясь о намерениях противника. Он отдает Иглу, пусть, но почему же сдается сам? Что он задумал? Как рассчитывает ускользнуть от Ганимара? И, кроме того, где же Раймонда?
      А тем временем Люпен мечтал:
      — Честен… Арсен Люпен честен… не будет больше краж… жить как все… Почему бы и нет? Ничто не мешает мне добиться такого успеха… Да отвяжись ты, Ганимар! Невдомек тебе, трижды дураку, что я сейчас сказал исторические слова, а Ботреле внимал им, чтобы передать затем потомкам. — Он усмехнулся: — Напрасная трата времени. Никогда Ганимару не понять всей важности моей исторической речи.
      И, взобравшись на скамеечку, красным мелом начертал на стене:
      «Арсен Люпен завещает Франции все сокровища Полой иглы с единственным условием, что сокровища эти будут выставлены в музее Лувра в залах под названием „Залы Арсена Люпена“.
      — Теперь, — заявил он, — моя совесть спокойна. Мы с Францией квиты.
      Атакующие колотили в дверь кулаками. Отлетел кусок доски. В отверстие просунулась рука в поисках замка.
      — Гром и молния! — вскричал Люпен. — Впервые в жизни Ганимар, возможно, дойдет до цели.
      И, подбежав к двери, выдернул ключ.
      — Вот так, дружище, а дверь-то крепкая… Так что мне некуда торопиться… Ботреле, прощай… И спасибо! Ведь ты мог бы создать мне дополнительные трудности… но ты же добрый малый!
      И направился к большому триптиху Ван дер Вейдена, изображавшему волхвов. Люпен отвернул правую часть полотна и взялся за ручку оказавшейся под ним маленькой дверцы.
      — Удачной охоты тебе, Ганимар, и всего наилучшего!
      Раздался выстрел. Беглец отскочил назад.
      — Ах, каналья, в самое сердце! Ты что, брал уроки стрельбы? Пропали волхвы! В яблочко, как в тире!
      — Сдавайся, Люпен! — вопил Ганимар, просунув сквозь отверстие в двери револьвер. Глаза его из темноты так и сверкали. — Сдавайся, Люпен!
      — Гвардейцы не сдаются!
      — Одно движение, и я пристрелю тебя…
      — Помилуй, разве оттуда сумеешь попасть?
      И правда, Люпен отошел, и Ганимар, который через отверстие в пробитой двери мог стрелять лишь прямо вперед, никак не сумел бы выстрелить, а главное, прицелиться, в ту сторону, где тот стоял. Но и положение Люпена было не из приятных, так как выход, на который он так рассчитывал, маленькая дверь позади триптиха, находился как раз перед Ганимаром. Пытаться бежать значило бы попасть под огонь полицейского, а у того в обойме еще оставалось добрых пять пуль.
      — Эх, черт, — засмеялся Люпен, — мои акции падают. Перестарался, дружище Люпен, пожелал сыграть свою роль до конца, вот и просчитался! Меньше надо было болтать.
      Он вжался в стену. Под натиском нападавших отлетел еще один кусок двери, теперь Ганимару было удобнее целиться. Три метра, не больше, отделяли противников друг от друга. Однако Люпена все же загораживала позолоченная витрина.
      — Ботреле! Скорей ко мне! — скрипя зубами от бешенства, прокричал полицейский. — Да стреляй же в него, чего уставился!
      Ботреле и впрямь не двигался, с интересом следя за сценой, однако не решаясь почему-то принять в ней участие.
      Отчаянный призыв Ганимара вывел его из оцепенения. Рука нащупала рукоятку пистолета.
      «Если я сейчас вмешаюсь, — подумал он, — Люпену конец… и поделом… мой долг — поступить так…»
      Глаза их встретились. Во внимательном взгляде Люпена читалось спокойствие, даже любопытство, как будто и не помышляя о нависшей над ним смертельной опасности, он занят был лишь проблемами морального характера, возникшими перед молодым человеком. Решится ли Изидор помиловать поверженного врага? Дверь от удара почти раскололась надвое.
      — Ко мне, Ботреле, ему крышка! — вопил Ганимар.
      Изидор прицелился.
      То, что произошло потом, он понял лишь значительно позже. А в тот миг Люпен, пригнувшись, промчался вдоль стены, коснулся двери ниже того места, куда напрасно целился Ганимар, и вдруг Ботреле почувствовал, что падает, затем взлетает вверх под действием неодолимой силы.
      Люпен поднял юношу в воздух и, прикрываясь им, как живым щитом, прокричал:
      — Десять против одного, что уйду от тебя, Ганимар! Ведь у Люпена всегда что-нибудь да есть в запасе!
      Проворно отступил он к триптиху. Одной рукой прижимая к себе Ботреле, Люпен другой, свободной рукой освободил проход и тут же захлопнул за ними дверцу. Он был спасен… Прямо за дверью начиналась крутая лестница вниз.
      — Вперед! — приказал Люпен, подталкивая Ботреле. — Сухопутные войска потерпели поражение… Настала очередь французского флота. После Ватерлоо Трафальгар… Получишь удовольствие на все свои деньги, малыш… Ой, как смешно, они ведь теперь колотят по триптиху… Поздно, поздно, ребята… Да иди же, Ботреле…
      Лестница, прорубленная в самой оболочке Иглы, в ее коре, вилась спирально вокруг пирамиды.
      Наступая друг другу на пятки, они перескакивали через две, а то и сразу через три ступеньки. То тут, то там попадались оконца, и тогда Ботреле мог заметить, как в нескольких десятках саженей плавали лодки и чернел миноносец.
      Они все бежали и бежали вниз. Изидор молчал, а Люпен все упражнялся в красноречии:
      — Интересно знать, что сейчас делает Ганимар? Побежал по тем лестницам обратно, чтобы перекрыть вход в туннель? Нет, он не так глуп… Там он оставит человек четырех… да, четырех достаточно… — И вдруг остановился: — Слышишь? Сверху кричат… точно, открыли окно и призывают свой флот… Видишь, как всполошились на лодках? Посылают друг другу сигналы… и миноносец тоже зашевелился… Славный миноносец! Узнаю тебя, ты пришел из Гавра… Канониры, по местам! А вот и капитан. Привет, Дюгэ-Труэн!
      Просунув руку в щель, он весело помахал платочком, а потом снова тронулся в путь.
      — Вражеский флот заработал веслами. Все на абордаж! Ну и комедия!
      Внизу послышались голоса. Они приближались к воде, у самой кромки которой взорам их открылся большой грот. В темноте мелькали лучи двух фонарей. Возникла какая-то тень, и в тот же миг женщина бросилась на шею Люпену.
      — Скорей! Скорей! Как я волновалась! Что вы там делали так долго? Боже, вы не один?
      — Со мной наш друг Ботреле, — успокоил ее Люпен. — Представь себе, наш милый дружок Ботреле был настолько любезен… ладно, потом расскажу… сейчас нет времени… Шароле, ты здесь? Ага, отлично… А лодка?
      — Лодка готова, — ответил Шароле.
      — Запускай, — приказал Люпен.
      Через мгновение послышался шум мотора, и Ботреле, чьи глаза мало-помалу привыкли к полутьме, стал различать, что они стояли на некой пристани, у самой воды, а прямо перед ними весело тарахтел катерок.
      — Катер с мотором, — пояснил Люпен. — Ну что, удивляешься, старина Изидор? Ничего не понимаешь? Видишь, вода, морская вода, конечно, в часы прилива она и заполняет эту выемку, тут у меня на рейде, в укромном местечке, стоит кораблик.
      — В укромном, однако, закрытом, — заметил Ботреле. — Никто сюда не войдет, но никто и не выйдет.
      — Я, я выйду, — возразил Люпен. — И сейчас тебе это докажу.
      И, подав сначала руку Раймонде, вернулся затем за Ботреле. Но тот не торопился вступать на борт.
      — Боишься, что ли?
      — Чего?
      — Что нас потопит миноносец.
      — Нет.
      — А, значит, раздумываешь, не лучше ли остаться с Ганимаром, то есть с правосудием, обществом, моралью, вместо того чтобы следовать за Люпеном, олицетворяющим стыд, позор, бесчестье?
      — Именно так.
      — К сожалению, малыш, у тебя нет выбора. В данный момент мне нужно, чтобы все сочли нас обоих погибшими… и оставили меня в покое, необходимом для будущего честного человека. Потом я, конечно, выпущу тебя на свободу, и, если захочешь, сможешь все рассказать… мне это будет уже все равно.
      По силе, с которой Люпен сжал его руку, Ботреле понял, что всякое сопротивление бесполезно. Да и к чему сопротивляться? Разве он не вправе поддаться симпатии, которую помимо воли испытывал к этому человеку? Чувство это настолько упрочилось, что он чуть было не сказал Люпену:
      — Послушайте, вам угрожает худшая опасность: по вашим следам идет Шолмс…
      Но прежде чем Ботреле успел решиться на эти слова, Люпен позвал:
      — Идем.
      И он покорно дал себя провести к судну, форма которого была столь необычна, что от неожиданности молодой человек растерялся.
      Ступив на палубу, они тут же спустились вниз по трапу, подвешенному к люку. Люк захлопнулся за ними. В конце трапа оказалось довольно тесное помещение, освещаемое одной лампой. Там уже сидела Раймонда. Потеснившись, все трое заняли свои места. Люпен снял со стены переговорную трубу и скомандовал:
      — Вперед, Шароле!
      Изидора не оставляло неприятное ощущение, которое испытываешь, спускаясь в лифте, такое чувство, будто под вами разверзлась земля, ощущение падения в пустоту. Однако на этот раз разверзалась водная толща, они медленно погружались в пустоту…
      — Думаешь, тонем? — пошутил Люпен. — Не беспокойся… Мы лишь спускаемся из верхнего грота, откуда начали плавание, в меньший, в самом низу, наполовину выходящий в открытое море. Когда спадает прилив, туда можно войти, его знают все сборщики ракушек… Ага! Десятисекундная остановка! Поехали… здесь такой узкий проход… как раз для подводной лодки…
      — Но ведь, — поинтересовался Ботреле, — как могло случиться, что местные жители, бывающие в нижнем гроте, так и не узнали, что вверху его находится отверстие, открывающее проход в верхний грот, откуда начинается винтовая лестница вокруг Иглы? Любой человек без труда мог проникнуть в вашу тайну!
      — Ошибаешься, Ботреле! Свод маленького, общеизвестного грота закрывается в часы отлива выдвижным потолком одного цвета со скалой. Во время прилива вода, поднимаясь, сама убирает потолок, возносит его наверх, а при отливе, спадая, отпускает на верхнюю часть грота. Вот почему, когда прилив, мне удается выплыть этим путем. Гениально, а? Это мой друг Биби придумал. Конечно, ни Цезарь, ни Людовик XVI — словом, никто из моих предшественников не мог пользоваться гротами, ведь у них не было подводной лодки… И поэтому все они были вынуждены довольствоваться лесенкой, что вела из большого грота в малый. Ну а я сломал ее и установил тут свой подвижный потолок. Теперь вот дарю его Франции. Раймонда, дорогая, погасите лампу, что около вас… она нам уже не понадобится… напротив…
      И верно, при выходе из грота их встретил неяркий свет, казавшийся отражением самой воды. Он проникал внутрь кабины через два иллюминатора и большой стеклянный купол, выходящий на палубу, сквозь который легко можно было наблюдать за всем, что происходило в верхнем водном слое.
      Вскоре над ними мелькнула какая-то тень.
      — Наступление начинается. Вражеский флот окружает Иглу. Однако, хоть она и полая, интересно, как они собираются туда попасть? — Люпен приставил трубу ко рту: — Не подниматься на поверхность, Шароле. Куда мы идем? Но я же тебе говорил, в Порт-Люпен… и на полном ходу, слышишь? Чтобы причалить, нужно глубоководье… ведь с нами дама.
      Они шли меж подводных скал. Вытянувшиеся вверх густые темные заросли водорослей, покоряясь глубоководному течению, грациозно покачивались, то распрямляясь, то вытягиваясь в сторону, подобно волосам на воде. Вот появилась еще одна тень, подлиннее…
      — Миноносец, — объявил Люпен. — Сейчас подаст голос пушка. Что же замыслил Дюгэ-Труэн? Решил бомбардировать Иглу? Ах, Ботреле, как много мы потеряем, не увидев встречи Дюгэ-Труэна с Ганимаром! Слияния сухопутных и морских сил! Эй, Шароле! Ты что, уснул?
      Между тем двигались они довольно быстро. Песчаные пляжи сменились скалистой местностью, показались утесы, обозначавшие правую границу Этрета, за ними — Нижние Ворота. От носа лодки врассыпную бросались рыбы. Одна из них, посмелее, вплотную подплыла к иллюминатору и разглядывала людей большими неподвижными глазами.
      — Вперед, в добрый час, — смеялся Люпен. — Ну, что скажешь о моей ореховой скорлупке? Ничего, а, Ботреле? Помнишь историю семерки червей , грустный конец инженера Лакомба? Я тогда покарал убийц и отдал государству документы и чертежи новой подводной лодки — очередной подарок Франции от Люпена. Так вот, там, среди чертежей, я нашел и этот подводный катерок и, конечно, оставил его себе, благодаря чему мы сегодня с тобой смогли совершить наше маленькое путешествие.
      — Эй, всплывай, опасность миновала! — крикнул он Шароле.
      Лодка быстро вынырнула на поверхность, из воды показался ее стеклянный купол. Беглецы оказались теперь в миле от берега, вне пределов видимости, и Ботреле мог сам убедиться, с какой головокружительной быстротой продвигались они вперед.