Морис Леблан
      Побег Арсена Люпена
      Когда Арсен Люпен, закончив обед, вынул из кармана роскошную сигару с золотым ободком и принялся любовно ее разглядывать, дверь номера отворилась. Он едва успел бросить ее в ящик стола и отскочить в сторону. Вошедший надзиратель объявил, что заключенному пора на прогулку.
      - Я ждал тебя, милый друг! - воскликнул Люпен, не теряя прекрасного расположения духа.
      Они вышли. И не успели скрыться за поворотом коридора, как в камеру проскользнули два инспектора и приступили к тщательному осмотру. Одного из них звали Дьёзи, другого Фольанфан.
      Нужно было покончить со всей этой историей. Сомнений не оставалось: Арсен Люпен поддерживает связь с внешним миром, переписывается с сообщниками. Как раз накануне "Большая газета" опубликовала несколько строк, обращенных к ее собственному судебному обозревателю:
      "Сударь, в одной из своих недавних статей вы позволили
      себе в мой адрес выражения, которым не может быть
      извинения. За несколько дней до открытия слушания по
      моему делу я предъявлю вам за это счет. С наилучшими
      пожеланиями,
      Арсен Люпен".
      Почерк оригинала не оставлял сомнений в том, что автором послания был Арсен Люпен. Следовательно, он отправлял письма. И получал их. Отсюда можно было заключить, что он и впрямь готовил побег, о котором с таким вызовом сообщалось в записке.
      Нельзя было более терпеть подобную наглость. Заручившись поддержкой следователя, глава сыскной полиции, мсье Дюбуи, собственной персоной отправился в Сате, чтобы вместе с директором тюрьмы обсудить и принять необходимые меры. А тем временем отправил двух своих подчиненных для осмотра камеры Люпена.
      Они перевернули все плитки на полу, разобрали постель, короче говоря, сделали все, что полагается делать в подобных случаях, но ровным счетом ничего не обнаружили. И уже собирались уйти ни с чем, когда в камеру ворвался запыхавшийся надзиратель:
      - Ящик... загляните в ящик стола! Когда я сюда входил, мне показалось, что он задвигал его.
      Полицейские последовали его совету. Дьёзи воскликнул:
      - Ну, теперь-то он попался!
      Фольанфан остановил его:
      - Не спеши, малыш, пусть начальник тюрьмы сам сделает опись.
      - Но ведь эта роскошная сигара...
      - Оставь сигару в покое и ступай за начальником.
      Через две минуты мсье Дюбуи приступил к осмотру ящика. Прежде всего, он обнаружил в нем кипу газетных вырезок, отобранных агентством "Аргус", в которых шла речь об Арсене Люпене, затем кисет с табаком, трубку, стопку тончайшей бумаги и, наконец, пару книг.
      Он взглянул на корешки. То было английское издание "Культа героев" Карлейля и прелестный эльзевир в старом переплете, немецкий перевод "Учебника Эпиктета", вышедший в Лейдене в 1634 году. Полистав книги, он заметил, что их страницы были сплошь усеяны подчеркиваниями, пометками, засечками от ногтей. Что это такое? Условные знаки или просто свидетельство внимательного чтения?
      - Мы еще успеем в этом разобраться, - решил мсье Дюбуи.
      Он осмотрел кисет и трубку, потом схватил пресловутую сигару с золотым ободком:
      - Черт побери, наш подопечный совсем недурно устроился! Самому Анри Клею не уступит!
      Машинальным движением курильщика он поднес сигару к уху, повертел ее между пальцами и чуть не вскрикнул. "Гавана" треснула. Он всмотрелся в нее повнимательней и обнаружил, что между табачными листьями что-то белеет. С помощью булавки он осторожно извлек из сигары тоненький, не толще зубочистки, свиток бумаги. Это была записка. Он развернул ее и вгляделся в бисерный женский почерк:
      "Корзину заменили. Восемь на десять приготовлены. При
      нажатии на внешнюю ступеньку пластинка поднимается.
      От двенадцати до шестнадцати ежедневно. Н. Р. будет
      ждать. Но где? Отвечай немедленно. Не беспокойтесь,
      ваш друг следит за вами".
      Немного поразмыслив, мсье Дюбуи изрек:
      - Все это довольно ясно... корзина... восемь отделений... с двенадцати до шестнадцати, то есть от полудня до четырех...
      - А что это за Н. Р.?
      - Н. Р. в данном случае означает автомобиль. Н. Р., horse power, значит по английски "лошадиная сила". Так на спортивном жаргоне обозначается мощность мотора. Например, 24 Н. Р. - это машина в двадцать четыре лошадиные силы.
      Мсье Дюбуи поднялся и спросил у надзирателя:
      - Заключенный кончал обедать, когда вы вошли?
      - Да.
      - И поскольку он еще не прочел эту записку, как видно из состояния сигары, значит, он ее только что получил.
      - Но каким образом?
      - Сигара была спрятана среди провизии, в куске хлеба, например, или в картофелине.
      - Это невозможно. Мы разрешили ему получать провизию из ресторана только затем, чтобы поймать его с поличным, но пока нам ничего не удалось найти.
      - Сегодня вечером нам придется поискать ответ Люпена. А пока подержите его вне камеры. Я отнесу записку следователю, и, если он со мной согласится, мы переснимем ее, а через час подсунем в ящик стола новую сигару той ясе марки с оригиналом послания. Люпен ни о чем не догадается.
      Когда Дюбуи в сопровождении инспектора Дьёзи вернулся вечером в тюремную канцелярию, его разбирало любопытство. В углу, на печке, громоздились три грязные тарелки.
      - Он успел поужинать?
      - Да, - ответил директор.
      - Дьёзи, потрудитесь-ка измельчить остатки макарон и раскрошить кусочки хлеба... Ничего?
      - Ровным счетом ничего.
      Мсье Дюбуи обследовал тарелки, силку, ложку и нож, обычный тюремный нож с тупым лезвием. Повертел его рукоятку влево и вправо. Она подалась и стала отвинчиваться. Рукоятка оказалась полой, и там был клочок бумаги.
      - Не очень-то хитрая уловка для такого плута, как Арсен. Но не будем терять время. Вам, Дьёзи, придется сходить в ресторан и навести там кое-какие справки.
      Потом он прочел:
      "Я полагаюсь на вас, Н. Р. будет следовать на некотором
      расстоянии каждый день. Я выйду навстречу. До свидания,
      мой дорогой и нежный друг".
      - Наконец-то можно считать, - воскликнул Дюбур, потирая руки, - что дело сдвинулось с места. Небольшое содействие с нашей стороны - и побег удастся... в той мере, в какой это необходимо для поимки сообщников.
      - А что, если Арсен Люпен выскользнет у нас из рук? возразил директор.
      - У нас будет достаточно людей, чтобы этого не случилось. А если он окажется чересчур прытким, то, черт возьми, тем хуже для него. Что же касается его шайки, то, если главарь молчит, мы заставим разговориться сообщников. Арсен Люпен и впрямь предпочитал держать язык за зубами. Уже который месяц следователь Жюль Бувье бился над ним, но все понапрасну. Допросы превратились в пустую перепалку между следователем и мэтром Данвалем, одним из светил адвокатуры, который, впрочем, знал о своем подзащитном не больше, чем другие.
      Время от времени Арсен Люпен снисходительно бросал:
      - Не стану отпираться, господин следователь: ограбление Лионского банка, кража на Вавилонской улице, выпуск поддельных банкнот, история со страховыми полисами, кражи со взломом в замках Армениль, Гуре, Амблевен, Малаки и Гроселье - все это дело рук вашего покорного слуги.
      - В таком случае не могли бы вы объяснить...
      - Не нахожу это возможным. Я признаюсь сразу во всем и даже в том, о чем вы и не подозреваете.
      Доведенный до отчаяния, судья перестал его допрашивать. Но узнав о двух перехваченных записках, возобновил допросы. И теперь Арсена Люпена ежедневно, в полдень, доставляли из тюрьмы в префектуру полиции в тюремной карете, вместе с несколькими другими заключенными. Они возвращались в Санте часам к трем-четырем.
      И вот однажды Арсену пришлось проделать обратный путь в одиночку, потому что остальных заключенных еще не успели допросить. Он поднялся в пустую карету.
      Эти тюремные колымаги, называемые в просторечии "корзинками для салата", разделены внутри продольным коридором, в который открываются двери десяти отсеков - пять слева и пять справа, - отделенных друг от друга параллельными перегородками. В каждом отсеке - узкое сиденье для одного узника. Муниципальный надзиратель, сидящий в конце коридора, наблюдает за всеми отсеками.
      Арсена поместили в третью клетушку справа, и тяжелая повозка тронулась. Он понял, что они миновали Часовую набережную и сейчас проезжают мимо Дворца правосудия. Подождав, когда карета окажется посреди моста Сен-Мишель, он попробовал нажать правой ногой на заднюю перегородку своего отсека. Тотчас же раздался щелчок, и перегородка мало-помалу сдвинулась в сторону. Арсен увидел, что он находится как раз между двух колес.
      Он выжидал, все время поглядывая в образовавшийся проем. Колымага поднималась по бульвару Сен-Мишель. На перекрестке Сен-Жермен ей пришлось остановиться - впереди пала кляча, запряженная в подводу. Движение застопорилось, фиакры и омнибусы запрудили проезжую часть.
      Арсен Люпен просунул голову в проем. Рядом стояла еще одна полицейская карета. Он подался вперед, нащупал ногой спицу большого колеса и спрыгнул на землю. Заметив его, кучер соседнего экипажа расхохотался, а потом опомнился и поднял крик. Но голос его потонул в грохоте экипажей, которые возобновили движение. Впрочем, Арсен Люпен был уже далеко.
      Пробежав несколько шагов по левому тротуару, он огляделся по сторонам, словно выбирая нужное направление. Потом, решившись, сунул руки в карманы и с беззаботным видом не спеша зашагал вверх по бульвару.
      Стояла благодатная и свежая осенняя пора. Кафе были переполнены. Он уселся на веранде одного из них.
      Заказал пива и пачку сигарет. Потихоньку осушил кружку, выкурил одну сигарету, начал другую. Потом поднялся и попросил гарсона позвать управляющего.
      Когда тот подошел, Люпен сказал ему достаточно громко, чтобы слышали все окружающие:
      - Весьма сожалею, сударь, но я забыл бумажник дома. Быть может, вам знакомо мое имя и вы могли бы предоставить кредит на несколько дней? Я - Арсен Люпен.
      Управляющий уставился на него, приняв все это за шутку. Но Арсен повторил:
      - Я - Арсен Люпен, заключенный тюрьмы Санте, в настоящее время нахожусь в бегах. Смею надеяться, что мое имя внушает вам полное доверие. - И удалился под смех собравшихся. С него и не подумали требовать денег.
      Он перешел наискосок улицу Суффло и, свернув на улицу Сен-Жак, не спеша зашагал по ней, останавливаясь перед витринами и покуривая сигареты. Но, добравшись до бульвара Пор-Ройяль, огляделся, спохватился и пошел прямо к улице Санте. Вскоре перед ним замаячила высокая и неприветливая тюремная ограда. Пройдя вдоль нее, Он направился к стоящему на часах стражнику и, сняв шляпу, спросил:
      - Это и есть тюрьма Санте?
      - Ну да.
      - Я хотел бы вернуться к себе в камеру. Я вышел из тюремной повозки по дороге и не хотел бы злоупотреблять случившимся...
      - Идите своей дорогой, - проворчал стражник, - нечего вам тут задерживаться.
      - Прошу прощения! Дело в том, что моя дорога лежит как раз через эти ворота. И если вы не пропустите в них Арсена Люпена, вам это может дорого обойтись, друг мой.
      - Арсена Люпена? Что за чушь вы порете?
      - К сожалению, у меня нет с собой визитной карточки, сказал Арсен, хлопая себя по карманам.
      Ошарашенный стражник смерил его взглядом. Потом, ни слова не говоря, дернул за шнурок звонка. Железные ворота приоткрылись.
      Спустя несколько минут в тюремную канцелярию ворвался директор. Он размахивал руками и задыхался от притворного гнева. Арсен улыбнулся.
      - Послушайте, господин директор, не разыгрывайте передо мной эту комедию. Подумать только! Меня словно бы по случайности оставляют одного в карете, подстраивают небольшой затор и воображают, будто я тут же во всю прыть помчусь к моим друзьям. А как же быть с двумя десятками переодетых полицейских, которые сопровождали меня пешком, в фиакрах и на велосипедах? Что они мне готовили? Да я бы из их рук не вышел живым! Так что скажите мне, господин директор, не на это ли вы рассчитывали? - Он пожал плечами и продолжал: - Попрошу вас, господин директор, больше обо мне не беспокоиться. Когда я сочту нужным бежать, мне не потребуется ничья помощь.
      На следующей день "Эхо Франции", и впрямь превратившееся в официальный рупор подвигов Арсена Люпена, - поговаривали, будто он был одним из главных совладельцев этой газеты, опубликовала подробный отчет о неудавшейся попытке бегства. Текст записок, которыми обменялись заключенный и его таинственная знакомая, обстоятельства этой переписки, пособничество полиции, прогулка по бульвару Сен-Мишель - все это было преподнесено жителям как на блюдечке. Сообщалось также, что опрос, произведенный инспектором Дюбуи среди служащих ресторана, не дал никаких результатов. А кроме того, выяснилось поразительное обстоятельство, говорившее о безграничности средств, которыми обладал заключенный: колымага, в которой его в тот раз перевозили, оказалась подставным экипажем: шайка Люпена заменила им одну из шести настоящих тюремных карет.
      Предстоящий побег Люпена уже ни у кого не вызывал сомнений. Да и сам он, впрочем, говорил о нем, как о решенном деле, что явствовало хотя бы из его ответа мсье Бувье на следующий день после описанных событий. Следователь принялся потешаться над его неудачей, но Арсен оглядел его и холодно сказал:
      - Выслушайте меня хорошенько, сударь, и поверьте моим словам: эта попытка побега являлась всего лишь частью моего плана.
      - Я вас не понимаю, - ухмыльнулся следователь.
      - И никогда не поймете, - отрезал заключенный.
      А когда следователь вновь вернулся к допросу, стенограмма которого, кстати говоря, немедленно появилась на страницах "Эха Франции", Люпен воскликнул, скорчив усталую мину:
      - Господи Боже мой, к чему это все? Ваши вопросы не имеют ни малейшего смысла.
      - Как это так - не имеют смысла?
      - Да вот так. Представьте себе, что я не собираюсь присутствовать на собственном процессе.
      - Не собираетесь присутствовать...
      - Таково мое твердое и безоговорочное решение. Никто не сумеет меня переубедить.
      Подобная самоуверенность и необъяснимая бестактность, проявлявшиеся каждый день, раздражали следователя и одновременно сбивали его с толку. Здесь крылась какая- то тайна, ключом к которой обладал только Арсен Люпен, - и, стало быть, только он мог раскрыть ее. Но как вырвать у него признание?
      Люпена перевели в другую камеру, на нижний этаж. Одновременно следователь поставил точку в деле и передал его для подготовки обвинительного заключения. Наступила пауза. Она длилась два месяца. Арсен Люпен провел их, лежа на койке лицом к стене. Судя по всему, перемена камеры сломила его. Он отказывался принимать адвоката. И едва обменивался несколькими словами с надзирателями.
      Но за две недели до начала процесса он вроде бы ожил. Стал жаловаться на нехватку воздуха. По утрам, едва рассветет, двое конвоиров выводили его гулять на тюремный двор.
      Любопытство публики, однако, не ослабевало. Каждый день все ждали сообщения о его побеге. И, можно сказать, желали ему удачи, настолько он нравился толпе - остроумный, веселый, многоликий, изобретательный, таинственный. Арсен Люпен должен был осуществить побег. Это было неизбежно, неотвратимо. Все только диву давались, отчего он так медлит. Каждое утро префект полиции спрашивал своего секретаря:
      - Ну как, он еще не сбежал?
      - Нет еще, господин префект.
      - Стало быть, сбежит завтра.
      А накануне процесса некий субъект явился в редакцию "Большой газеты", спросил судебного обозревателя и, бросив ему в лицо визитную карточку, поспешно удалился. На карточке значилось:
      "Арсен Люпен всегда верен своим обещаниям".
      Вот при таких-то обстоятельствах и открылось слушание дела. Наплыв народа был громадный. Всем хотелось взглянуть на знаменитого Арсена Люпена, все заранее предвкушали, как он будет потешаться над председателем суда. Адвокаты и судьи, хроникеры и полицейские, художники и светские дамы словом, весь Париж: теснился на скамьях зала суда.
      Было пасмурно, за окнами лил дождь, так что лицо Арсена Люпена, введенного конвоирами, едва можно было различить. Он вошел, тяжело ступая, неуклюже плюхнулся на скамью и застыл на ней, неподвижный, ко всему равнодушный. Все это не могло расположить к нему публику. Уже несколько раз его адвокат - один из секретарей мсье Даьваля, который посчитал зазорным для себя самолично взяться за это дело, - обращался к нему с вопросами. Но тот лишь качал головой и отмалчивался.
      Секретарь зачитал обвинительный акт, после чего председатель суда произнес:
      - Обвиняемый, встаньте. Ваши фамилия, имя, возраст и профессия?
      Не получив ответа, он повторил:
      - Ваша фамилия? Я спрашиваю, как ваша фамилия?
      - Бодрю, а зовут Дезире.
      По залу пробежал шепоток. Председатель продолжал:
      - Дезире Бодрю? А, понимаю: ваше новое перевоплощение. Но поскольку это уже восьмое имя, под которым вы выступаете, и так как оно, без сомнения, такое же вымышленное, как и все остальные, то позвольте нам все-таки называть вас Арсеном Люпеном. Ведь именно под этим именем вы завоевали себе всеобщую известность. - Председатель полистал свои заметен и продолжал: - Ибо несмотря на все наши усилия, рам не удалось установить ваше подлинное имя. В современном обществе вы являетесь довольно оригинальным примером человека без прошлого. Мы не знаем, кто вы такой, откуда взялись, где прошло ваше детство, - короче говоря, ровным счетом ничего. Три года назад вы внезапно появились Бог весть откуда под именем Арсена Люпена, человека, в котором диковинным образом сочетаются ум и извращенность, аморальность и щедрость. Данные, которыми мы располагаем о вашей прошлой жизни, можно считать скорее предположениями. Вполне возможно, что некий Роста, лет восемь назад служивший подручным у фокусника Диксона, был не кем иным, как Арсеном Люпеном Возможно также, что некий русский студент, шесть лет назад работавший в лаборатории доктора Альтье при больнице Святого Людовика и частенько поражавший своего руководителя замысловатостью бактериологических гипотез и смелостью опытов по кожным болезням, был не кем иным, как Арсеном Люпеном. Не исключено, что Арсен Люпен был тем самым учителем японской борьбы, который обосновался в Париже задолго до того, как заговорили о джиу-джитсу. И тем велосипедистом, что, выиграв главный приз на Всемирной выставке, забрал свои десять тысяч франков и был таков. Арсен Люпен мог быть и тем ловкачом, который спас стольких людей во время пожара на благотворительной распродаже, а потом... обчистил их и скрылся. - Председатель сделал паузу и перешел к заключительной части своей речи: - Таковы факты, относящиеся к тому периоду вашей жизни, который был для вас лишь временем тщательное подготовки к борьбе против общества, временем ученичества, позволившим вам довести до высшем степени совершенства вашу силу, энергию и ловкость. Признаете ли вы подлинность изложенных фактов?
      Во время этой речи обвиняемый сидел, заложа ногу за ногу, ссутулившись, уронив руки. При свете зажегшихся ламп было видно, что он страшно худ: впалые щеки, выступающие скулы, землистый цвет лица, покрытого красноватой сыпью и обрамленного редкой клочковатой бородой. Тюрьма явно надломала и состарила Люпена. Куда девалась его стройная фигура и свежее лицо, знакомые публике по снимкам в газетах!
      Он, казалось, не слышал обращенного к нему вопроса. Его пришлось повторить дважды. Тогда он поднял глаза, задумался и наконец с явным усилием пробормотал
      - Бодрю, а зовут Дезире.
      Председатель не мог удержаться от смеха:
      - Я не совсем понимаю выбранный вами способ защиты, Арсен Люпен. Если вам вздумалось разыгрывать из себя дурачка, воля ваша. Что же касается меня, я приступлю к делу, не обращая внимания на ваше кривлянье.
      И он принялся во всех подробностях описывать преступления, вменяемые в вину Люпену. Иногда он задавал вопрос обвиняемому. Тот либо ворчал что-то невнятное, либо вовсе не отвечал.
      Приступили к допросу свидетелей. Одни из них давали серьезные показания, другие говорили о пустяках, причем все без исключения противоречили друг другу. Эта атмосфера неясности царила в зале суда до тех пор, пока не был вызван главный инспектор полиции Ганимар, чье появление возбудило всеобщий интерес.
      Впрочем, сначала старый полицейский несколько разочаровал публику. Вид у него был не то чтобы робкий - ему доводилось участвовать и не в таких процессах, - но какой-то беспокойный, неуверенный. Он то и дело с явным смущением оборачивался в сторону обвиняемого. Вцепившись обеими руками в трибуну, он рассказывал о происшествиях, с которыми ему пришлось столкнуться, о погоне через всю Европу, о прибытии в Америку. Его слушали с такой жадностью, будто он повествовал о каких-то необыкновенных приключениях. Но в конце показаний, уже намекнув на свои беседы с Арсеном Люпеном, он дважды запнулся, словно не решаясь продолжать речь.
      Было ясно, что его одолевает какая-то подспудная мысль. Председатель суда сказал ему:
      - Если вы чувствуете себя неважно, не лучше ли вам прервать показания?
      - Нет, нет, вот только...
      Он снова запнулся, внимательно оглядел человека, сидящего на скамье подсудимых, и продолжал:
      - Я прошу позволения рассмотреть обвиняемого поближе, мне кажется, что здесь что-то неладно.
      Он подошел поближе, посмотрел на него еще внимательней, еще сосредоточенней и, обернувшись к членам суда, торжественным тоном произнес:
      - Господин председатель, я утверждаю, что человек, сидящий вот здесь, напротив меня, не является Арсеном Люпеном.
      После этих слов в зале воцарилась полная тишина. Озадаченный председатель крикнул:
      - Что за ерунду вы мелете? Вы с ума сошли?
      Инспектор спокойно продолжал:
      - Не спорю, с первого взгляда можно обмануться: какое-то сходство между этим человеком и Люпеном существует. Но достаточно как следует приглядеться - и вы увидите, что нос, рот, волосы, цвет кожи - все это принадлежит не Люпену. А глаза! Да это же глаза алкоголика! А Люпен никогда не был пьющим.
      - Хорошо, хорошо, но объяснитесь толком. К чему вы клоните?
      - Да разве я знаю? Он подсунул вместо себя какого-то пропойцу, которому вы собираетесь вынести приговор. Добро, если бы он оказался хотя бы его сообщником!
      Со всех сторон зала послышались возгласы, крики и смех столь неожиданный поворот дела изрядно взбудоражил публику. Председатель велел пригласить следователя, директора тюрьмы и надзирателя и на время прервал заседание.
      Когда же оно возобновилось, мсье Бувье и директор, всмотревшись в обвиняемого, заявили, что они находят лишь отдаленное сходство между ним и Арсеном Люпеном.
      - Но кто же тогда этот человек? - вскричал председатель. - Откуда он взялся? Как попал в руки правосудия?
      Ввели двух надзирателей Санте. И те, ко всеобщему удивлению, признали в нем заключенного, которого поочередно стерегли и выводили на прогулку.
      Председатель облегченно вздохнул. Но один из надзирателей уточнил:
      - Да, да, мне кажется, что это он.
      - Вам кажется пли вы уверены?
      - Да я его. Черт побери, едва видел. Мне передали его вечером, и с тех пор он два месяца только и делал, что лежал лицом к стене.
      - А что было перед этим?
      - Перед этим он занимал камеру № 24.
      Директор тюрьмы пояснил.
      - После попытки побега мы перевели заключенного в другую камеру.
      - А вы сами, господин директор, видели его в течение этил двух месяцев?
      - У меня не было в этом необходимости... он вел себя спокойно.
      - И этот человек не является тем заключенным, который был вам передан?
      - Нет.
      - Тогда кто же он?
      - Этого я не могу сказать.
      - Стало быть, мы можем констатировать подмену, осуществленную два месяца назад. Как вы ее объясняете?
      - Это невозможно.
      - Что же дальше?
      Председатель в отчаянии обернулся к обвиняемому и заискивающим током произнес:
      - Вы не могли бы объяснить мне, каким образом вы очутились в руках правосудия?
      Судя по всему, этот благожелательный тон смягчил недоверие незнакомца или вывел его из сонного оцепенения. Он попытался дать ответ. Подвергнутый терпеливому и мягкому допросу, он сумел с грехом пополам связать пару фраз, из коих явствовало, что два месяца назад его доставили в префектуру полиции. Он провел там ночь, а наутро его отпустили, предварительно снабдив суммой в 75 сантимов. Но едва он вышел во двор, двое агентов подхватили его под руки и втолкнули в полицейскую колымагу. С тех пор он обитал в камере № 24, не чувствуя себя особенно несчастным... кормят там неплохо дают выспаться... так что оснований для жалоб у него не было.
      Все это казалось вполне правдоподобным. Среди всеобщего смеха и возбуждения председатель отложил слушание дела до следующей сессии суда, чтобы собрать дополнительные сведения по данному вопросу.
      Следствие тут же установило следующий факт, занесенный в полицейские протоколы:два месяца назад некий Дезире Бодрю и в самом деле провел ночь в префектуре полиции. Его освободили в два часа пополудни на следующий день. Как раз в это время Арсен Люпен после очередного допроса должен был покинуть префектуру в полицейской карете.
      Неужели надзиратели сами допустили такую оплошность и, обманутые сходством обоих лиц, по невнимательности сунули в колымагу этого пьянчугу вместо своего подопечного? Но подобная небрежность с их стороны вряд ли совместима с их служебным долгом.
      А может быть, подмена была подготовлена заранее? Но, во-первых, двор префектуры - самое неподходящее место для ее осуществления, а во-вторых, в таком случае следовало бы предположить, что Бодрю был в сговоре с Люпеном и дал себя задержать с единственной целью занять его место. Каким же образом мог осуществиться этот план, основанный исключительно на стечении невероятных случайностей, немыслимых совпадений и поразительных упущений?
      Дезире Бодрю был подвергнут антропометрическому обследованию; карточки, соответствующей его описанию, в архиве обнаружено не было. Тем не менее его следы отыскались довольно легко. Этого бродягу знали в Курбевуа, Аньере и Левалуа. Он клянчил там милостыню и ночевал в халупах тряпичников, громоздящихся за заставой Терн. Впрочем, последний год он пропал из виду.
      Неужели Арсен Люпен подкупил его? Никаких доказательств этому не было. Да если бы они и были, они ничего не прояснили бы в обстоятельствах побега заключенного. Чудо продолжало оставаться чудом. Для его объяснения было выдвинуто десятка два гипотез, но ни одна из них не выдерживала критики. В чем не оставалось сомнения, так это в самом факте побега - непостижимого и впечатляющего, в котором как публика, так и вершители правосудия усматривали основательную подготовку, совокупность тщательно продуманных и взаимосвязанных действий, развязка которых вполне оправдывала горделивое предсказание Арсена Люпена: "Я не собираюсь присутствовать на собственном процессе".
      Целый месяц прошел в кропотливых поисках, а загадка так и оставалась загадкой. Нельзя было, однако, до бесконечности держать в заключении беднягу Бодрю. Процесс по его делу был бы смехотворным: какие обвинения можно было ему предъявить? Следовательно, пришлось подписать приказ о его освобождении. Но глава сыскной полиции велел установить за ним тщательное наблюдение.
      Эту мысль подсказал ему Ганимар. С его точки зрении, Бодрю не был ни жертвой случая, ни сообщником Люпена, а всего лишь инструментом, которым тот воспользовался с присущей ему поразительной ловкостью. А когда Бодрю окажется на свободе, он может навести на след если не самого Люпена, то хотя бы кого-нибудь из его шайки.
      В помощь Ганимару отрядили инспекторов Фольанфэна и Дьёзи, и вот однажды, туманным январским утром, ворота тюрьмы распахнулись наконец перед Дезире Бодрю.
      Поначалу он казался растерянным и шагал вперед неуверенно, словно бы соображая, куда же ему податься и что делать. Улица Санте привела его на улицу Сен-Жак. Там он остановился перед лавкой старьевщика, разоблачился до пояса, спустил владельцу жилет за несколько сантимов, а куртку снова надел и двинулся дальше по мосту через Сену. Возле Шатле с ним поравнялся омнибус. Он хотел было вскочить в него, но там не оказалось свободных мест. Кондуктор посоветовал ему взять билет и посидеть в зале ожидания.
      Тут Ганимар подозвал к себе обоих своих подручных и, поглядывая на станцию омнибусов, приказал:
      - Остановите фиакр... нет, лучше два, так будет благоразумнее. Я сяду с одним из вас, и мы последуем за ним.
      Приказание было выполнено. Но Бодрю не появлялся. Ганимар заглянул в зал ожидания: там не было ни души.
      - Ну и дурак же я, - пробормотал он, - забыл про второй выход.
      И в самом деле, внутренний коридор соединял станцию с улицей Сен-Мартен. Ганимар бросился туда. И выбежал наружу как раз в тот самый миг, когда Бодрю вскочил на империал омнибуса, следовавшего по маршруту Батиньоль-Ботанический сад и как раз заворачивавшего за угол улицы Риволи. Он помчался вслед за ним и успел вскочить на подножку, но оба его помощника отстали, так что ему пришлось продолжать преследование в одиночку.
      Вне себя от ярости, он хотел бы по безо всяких церемоний схватить бродягу за шиворот. Как ловко этот мнимый идиот обвел его вокруг пальца и оторвал от помощников.
      Он взглянул на Бодрю. Тот подремывал, сидя на скамейке, его голова моталась из стороны в сторону. Рот был слегка приоткрыт, на лице застыло выражение невероятной тупости. Нет, такой противник неспособен тягаться со старым Ганимаром. Он воспользовался случаем, только и всего.
      На перекрестке у магазина Галери Лафайет бродяга пересел из омнибуса в трамвай, идущий в Мюэтт. Они проехали по бульвару Оссмана, по проспекту Виктора Гюго. Бодрю сошел на последней остановке. И вразвалочку направился в сторону Булонского леса.
      Там он принялся слоняться взад и вперед по аллеям, то возвращаясь на те места, где уже был, то забираясь вглубь. Чего он искал? Какую цель преследовал?
      Проплутав так целый час, он, видимо, порядком уморился. Высмотрел себе лавчонку, стоявшую на берегу небольшого пруда, обсаженного деревьями, в совершенно пустынном месте неподалеку от Отейля. Потеряв терпение, Ганимар решил поговорить с Бодрю.
      Присел рядом с ним на лавочку, закурил сигарету, поводил концом трости по песку и наконец обронил:
      - А сегодня довольно прохладно, вы не находите?
      Бодрю не отозвался. И внезапно в тишине грянул раскат смеха, радостного, счастливого смеха - так хохочет ребенок, захлебываясь, не в силах совладать с собой. Ганимар почувствовал, что волосы у него на голове встают дыбом. Как знаком ему был этот смех, этот сатанинский смех!
      Он вцепился в лацканы бродяги, всмотрелся в него еще внимательней, еще пристальней, чем в зале суда. Нет, перед ним был вовсе не жалкий побирушка, а тот, другой, настоящий... Или оба они вместе.
      Сыщик продолжал всматриваться - и у него на глазах лицо бродяги преображалось, с него как бы спадала обветшавшая маска, сквозь которую проступали свежая кожа, искрящийся взгляд, губы, не обезображенные горькой складкой. Это были глаза Люпена, губы Люпена, это было его выражение лица острое, живое, насмешливое, умное, ясное и молодое!
      - Арсен Люпен, Арсен Люпен, - бормотал полицейский.
      И внезапно; вне себя от ярости, он схватил его за горло, попытался повалить на землю. Несмотря на свои пятьдесят лет, он еще был полон сил, а его противник выглядел таким хилым. Вот будет здорово, если ему удастся вернуть беглеца!
      Схватка оказалась короткой. Арсэн Люпен почти не защищался, но Ганимар был вынужден выпустить добычу столь же неожиданно, как он схватил его. Его правая рука плетью повисла вдоль тела.
      - Если бы ты брал уроки джиу-джитсу на набережной Дезорфевр, - заметил Люпен, - ты знал бы, что этот прием называется по-японски уни-ши-ги. - И холодно добавил - Еще секунда - и я сломал бы тебе руку, впрочем, именно этого ты и заслуживаешь. Как ты мог злоупотребить моим доверием ты, мой старый друг, которого я настолько уважаю, что решился открыть перед тобой свое инкогнито... Ах, как нехорошо! И что это с тобой?
      Ганимар молчал. Этот побег, который он сам же подстроил, - ведь разве не он своим заявлением ввел суд в заблуждение? - этот побег казался ему постыдным концом его карьеры. По седым усам сыщика скатилась слеза.
      - Господи Боже, да не убивайся ты так, Ганимар! Если бы ты не поторопился со своим заявлением, я подстроил бы так, чтобы выступил кто-то другой. Сам посуди: мог ли я допустить, чтобы этому Дезире Бодрю был вынесен несправедливый приговор?
      - Так это ты был там? - пробормотал Ганимар. - А теперь оказался здесь?
      - Ну конечно же.
      - Возможно ли это?
      - Никакого чуда в этом нет. Милейший председатель суда совершенно верно заметил, что десятка лет тщательной подготовки вполне достаточно для того, чтобы достойно встретить любые превратности судьбы.
      - А твое лицо? А глаза?
      - Тебе ли не понимать, что я проработал полтора года в больнице Святого Людовика с доктором Альтье не только из чистой любви к медицине. Я решил, что тот, кому некогда выпадет честь называться Арсеном Люпеном, не должен зависеть от естественных законов, определяющих личность и внешность человека. Ибо что такое внешность? Ее можно перекроить на любой лад. Подкожная инъекция парафина заставит ваше лицо вздуться в нужном месте. Пирогалловая кислота превратит вас в краснокожего. Сок большого чистотела украсит великолепными лишаями и опухолями. Одно химическое вещество повлияет на рост бороды и волос, другое изменит тембр голоса. Прибавьте ко всему этому двухмесячный тюремный рацион в камере № 24 и ежедневные упражнения, позволяющие изменить мимику, посадку головы, осанку, не забудьте закапать в глаза атропин, придающий им диковатое и растерянное выражение, - и дело в шляпе.
      - Но я не понимаю, как надзиратели.
      - Превращение было постепенным. Они не могли заметить перемен, накапливающихся изо дня в день.
      - А как же Дезире Бодрю?
      - Он существует на самом деле. Я повстречался с этим полоумным год назад и заметил, что мы и впрямь несколько похожи. Предвидя возможный арест, я поместил его в надежное место и принялся наблюдать за ним, выискивая в его обличье прежде всего те черты, которые несвойственны мне самому, чтобы затем воспроизвести их на собственном лице. Мои друзья устроили так, что ему пришлось провести ночь в префектуре, которую он покинул в то же время, что и я, это совпадение легко обнаружить. Заметь, что в префектуре должны были сохраниться следы его пребывания, иначе правосудие задалось бы вопросом, кто же я такой. А поскольку я подсунул ему эту великолепную приманку, оно должно было неизбежно - ты понимаешь, неизбежно польститься на нее и, несмотря на всю неправдоподобность подмены, признать ее в качестве свершившегося факта. Иначе ему пришлось бы расписаться в собственной некомпетентности.
      - Да, да, так оно и есть, - пробормотал Ганимар.
      - К тому же, - воскликнул Арсен Люпен, - в руках у меня был потрясающий козырь, припрятанный с самого начала, всеобщая уверенность в том, что я должен осуществить побег. Вот здесь-то все блюстители правосудия, не исключая и тебя, сделали грубый промах в развернувшейся между нами азартной игре, ставкой в которой была моя свобода вы в который раз внушили себе, что я просто-напросто бахвалюсь, что я, словно какой-нибудь желторотый юнец, потерял голову от собственных успехов. Но Арсену Люпену несвойственны подобные слабости. Как и во время следствия по делу Каорна, вы не сказали себе "Раз Арсен Люпен на все лады трезвонит о предстоящем побеге, значит, у него есть основания для этого". Да пойми же, черт побери, что для того, чтобы совершить побег, не покидая стен тюрьмы, нужно заранее убедить всех в его неизбежности. Нужно, чтобы все уверовали в него, чтобы этот предстоящий побег стал непреложной истиной, всеобщим убеждением. И я сумел внушить всем эту истину Арсен Люпен сбежит, Арсен Люпен не собирается присутствовать на собственном процессе! И когда ты заявил на суде, что "этот человек не является Арсеном Люпеном", все тут же поверили в правоту твоих слов. Да если бы хоть кто-то усомнился в этом, хоть кто-то высказал робкое возражение, я в ту же минуту проиграл бы всю партию! Достаточно было как следует непредвзято приглядеться ко мне, несмотря на все мои уловки, я был бы опознан. Но я был спокоен. И логически, и психологически такое простейшее предположение не могло прийти в голову никому.
      Внезапно он схватил Ганимара за руку:
      - Признайся, Ганимар, что через неделю после нашего свидания в тюрьме Санте ты ждал меня у себя дома в четыре часа, как я обещал.
      - А как же твоя тюремная карета? - спросил Ганимар, пропустив его слова мимо ушей.
      - То был чистейший блеф! Мои друзья отыскали и привели в порядок эту старую колымагу, чтобы попытаться осуществить побег. Я понимал, что он не может удастся без необыкновенного стечения обстоятельств, но счел нужным довести дело до конца, чтобы затем придать ему самую широкую огласку. Блистательно задуманная первая попытка придавала второй характер заведомо удачного предприятия.
      - Так что сигара...
      - ...была моим собственным изобретением. Равно как и нож с полой рукояткой.
      - А записки?
      - Я писал их сам.
      - А ваша таинственная корреспондентка?
      - Она была всего лишь одной из моих ипостасей. Я способен подделать любой почерк
      Немного подумав, Ганимар полюбопытствовал:
      - Как могло получиться, что антропометрическая служба, заполняя карточку Бодрю, не заметила, что ее данные совпадают с данными Арсена Люпена?
      - Карточки Арсена Дюпена не существует.
      - Полноте!
      - Или по крайней мере она фальшива. Я много занимался этим вопросом. Система Бертильона включает прежде всего словесное описание - ты сам убедился, сколь оно несовершенно, - а затем следуют различные обмеры: головы, пальцев, ушей и т. д. С этим ничего не поделаешь.
      - И как же ты поступил?
      - Мне пришлось раскошелиться. Еще до моего возвращения из Америки один из сотрудников антропометрической службы за приличную мзду проставил неверную цифру в самом начале обмеров. Этого было достаточно, чтобы и остальные данные сместились, так что вся карточка вовсе не соответствует действительности и не совпадает с карточкой Бодрю.
      После некоторой паузы Ганимар задал еще один вопрос:
      - А что же ты собираешься делать теперь?
      - Теперь, - воскликнул Люпен, - я собираюсь отдохнуть, как следует подкормиться и мало-помалу прийти в себя. Нелегко, конечно, побывать в шкуре Бодрю или еще кого-нибудь, сменить свою личность, как рубашку, выбрать новую внешность, голос, взгляд, почерк. Но наступает момент, когда за всем этим ты перестаешь видеть самого себя, - и тебе становится весьма грустно. Сейчас я испытываю те самые чувства, которые, должно быть, томили человека, потерявшего свою тень. Я отправлюсь на поиски своей тени... я должен ее отыскать.
      Он встал и принялся расхаживать взад и вперед по аллее. Начинало смеркаться. Наконец он остановился перед Ганимаром:
      - Как по-твоему, нам нечего больше друг другу сказать?
      - Хотелось бы мне знать, - ответил инспектор, собираешься ли ты поведать всему свету правду о своем побеге... Ведь допущенная мною оплошность...
      - О, никто и никогда не узнает, что сегодня на свободу был отпущен не кто иной, как Арсен Люпен. Мне выгодно, чтобы клубящийся вокруг меня таинственный мрак не рассеивался, чтобы мой побег навсегда остался в памяти людей этаким волшебным трюком. Так что не бойся ничего, мой добрый друг, и прощай. Я сегодня ужинаю в городе, мне надо успеть переодеться.
      - А я-то думал, что ты собираешься отдохнуть.
      - Увы! Существуют светские обязательства, которыми невозможно пренебречь. Отдыхать я начну только завтра.
      - И где же ты ужинаешь?
      - В английском посольстве.