— Глупости все это! Вздор, да и только! Не сердитесь на меня. Это во мне невольно заговорила бретонка. Если не считать нескольких лет, я прожила всю жизнь среди всяких историй и легенд. Не будем об этом.
      Сарек представлял собою длинное и неровное плоскогорье, покрытое старыми деревьями и стоящее на довольно высоких и чрезвычайно иззубренных скалах. Остров, казалось, был окружен короной из рваных кружев, постоянно терзаемых дождями, ветрами, солнцем, снегом, морозами, туманами, всей водою, падающей с неба и сочащейся из земли.
      Единственное доступное с моря место находилось на восточном берегу острова — там, где в котловине расположилась деревенька, состоящая из рыбачьих хижин, после начала войны большею частью заброшенных. Здесь находилась небольшая бухта, защищенная молом. Море тут всегда было спокойным. У мола на воде покачивались две лодки. — Перед тем как сойти на сушу, Онорина сделала последнюю попытку.
      — Ну вот, госпожа Вероника, мы и прибыли. Может, вам все же не стоит выходить на берег? Подождите, часа через два я приведу вам и сына и отца, и мы пообедаем в Бег-Мейле или в Пон-л'Аббе. Согласны?
      Вероника молча поднялась и выпрыгнула на мол.
      — Скажите-ка, люди, — спросила Онорина, которая тоже вышла на берег и больше на своем не настаивала, — почему Франсуа не пришел нас встречать?
      — В полдень он был здесь, — объявила одна из женщин. — Но он ведь ждал вас только завтра.
      — Верно… Хотя должен же он был услышать, что я плыву… Ладно, посмотрим.
      Когда мужчины начали ей помогать разгружать лодку, она сказала:
      — В Монастырь это поднимать не нужно. Чемоданы тоже. Разве что… Сделаем вот как: если к пяти я не спущусь, пошлите наверх мальчишку с чемоданами.
      — Да я принесу их сам, — отозвался один из матросов.
      — Как хочешь, Коррежу. Да, а что с Магенноком, не знаешь?
      — Магеннок уехал. Я сам перевозил его в Пон-л'Аббе.
      — Когда это было, Коррежу?
      — Да на следующий день после вашего отъезда, госпожа Онорина.
      — А что он собирался там делать?
      — Он сказал, что хочет… насчет своей отрубленной руки… сходить на богомолье, но куда — не знаю.
      — На богомолье? Возможно, в Фауэт, в часовню святой Варвары?
      — Да, верно… Он так и сказал — в часовню святой Варвары.
      Расспрашивать дальше Онорина не стала. Сомнений в том, что Магеннок погиб, больше не было. Вместе с Вероникой, снова опустившей вуаль, они двинулись по каменистой тропке с вырезанными в скале ступенями, которая среди дубовой рощи поднималась к северной оконечности острова.
      — В конце концов, — проговорила Онорина, — надо признаться, я совсем не уверена, что господин д'Эржемон захочет уехать. Все мои истории он считает ерундой, хотя и сам многому удивляется.
      — Он живет далеко отсюда? — осведомилась Вероника.
      — В сорока минутах ходьбы. Там уже фактически другой остров, примыкающий к первому, — сами увидите. Бенедиктинцы построили на нем монастырь.
      — С ним там живут только Франсуа и господин Мару?
      — До войны жили еще двое. А теперь мы с Магенноком делаем почти всю работу, нам помогает кухарка, Мари Легоф.
      — Когда вы уехали, она осталась там?
      — Ну разумеется.
      Женщины вышли на плоскогорье. Тропинка вилась вдоль берега, петляя вверх и вниз по крутым склонам. Среди еще редкой листвы старых дубов виднелись шары омелы. Океан, вдали серо-зеленый, опоясывал остров белой лентой пены.
      Вероника спросила:
      — Как вы собираетесь поступить, Онорина?
      — Я войду одна и поговорю сначала с вашим отцом. Вы подождете у садовой калитки, я вас позову и представлю Франсуа как подругу его матери. Он, конечно, потом догадается, но не сразу.
      — Как вы считаете, отец примет меня хорошо?
      — О, с распростертыми объятиями, госпожа Вероника! — воскликнула бретонка. — Мы все будем так рады, если только… если только ничего не случилось. Все-таки странно, что Франсуа нас не встретил. Ведь нашу лодку было видно с любой точки острова, начиная от островов Гленан.
      Онорина опять вернулась к тому, что г-н д'Эржемон называл «глупостями», и дальше женщины шли в молчании. Веронику обуревали нетерпение и тревога.
      Внезапно Онорина перекрестилась.
      — И вы перекреститесь, госпожа Вероника, — посоветовала она. — Хоть монахи и освятили это место, здесь с древних времен осталось много всякого, что приносит беду. Особенно тут, в лесу Большого Дуба.
      Под «древними временами» бретонка явно имела в виду времена друидов и человеческих жертвоприношений. И вправду: женщины вступили в лес, где дубы стояли в отдалении друг от друга, каждый на пригорке из замшелых камней, похожие на античные божества с их алтарями, таинственными культами и грозным могуществом.
      Вероника, последовав примеру бретонки, перекрестилась, затем вздрогнула и проговорила:
      — До чего же тут уныло! Ни цветочка, словно в пустыне.
      — Если потрудиться, цветы тут растут прекрасно. Вот увидите, какой цветник у Магеннока, в конце острова, справа от Дольмена Фей… Это место называют здесь Цветущим Распятием.
      — Они и в самом деле хороши?
      — Восхитительны, поверьте. Только места для посадки Магеннок выбирает придирчиво. Он готовит землю, трудится над нею. Смешивает с какими-то листьями, свойства которых известны ему одному. — И она продолжала вполголоса: — Вы увидите цветы Магеннока. Таких нет нигде на свете. Чудо, а не цветы!
      Обогнув холм, дорога резко уходила вниз. Громадная трещина разделяла остров надвое; вторая его часть была меньше первой и не такая высокая.
      — Это место называется у нас «Монастырь», — пояснила бретонка.
      Меньший островок окружали отвесные иззубренные скалы, возвышавшиеся над ним словно корона. С главным островом он соединялся гребнем утеса длиною метров в пятьдесят и немногим шире стены донжона ; издали этот узкий гребень казался острым, словно лезвие топора.
      Посредине утес прорезала глубокая расселина. На ее краях располагались лежни деревянного моста, перекинутого через пропасть.
      Путницы вступили на мост, тесно прижавшись друг к другу: он был узок и раскачивался от их шагов и порывов ветра.
      — Смотрите: вон там, внизу, на самом конце островка уже виден угол Монастыря, — сказала Онорина.
      Тропинка, по которой они теперь шли, пересекала луг, в шахматном порядке засаженный небольшими пихтами. Другая тропинка сворачивала вправо и исчезала в густом подлеске.
      Вероника не спускала глаз с Монастыря, чей низкий фасад мало-помалу выступал из-за деревьев, как вдруг через несколько мгновений бретонка остановилась как вкопанная и, повернувшись к возвышавшемуся справа лесу, крикнула:
      — Господин Стефан!
      — Кого вы зовете? — спросила Вероника. — Господина Мару?
      — Да, учителя Франсуа. В просвете между деревьями я видела, как он бежал к мосту. Господин Стефан!.. Что ж он не откликается? А вы его заметили?
      — Нет.
      — Но это явно был он, в своем белом берете… Впрочем, мост позади нас еще виден. Подождем, пока господин Мару появится.
      — Зачем мы станем ждать? Ведь если есть какая-то опасность, она в Монастыре.
      — Верно. Поспешим.
      Охваченные дурными предчувствиями, они ускорили шаг, потом, не сговариваясь, побежали, — до такой степени их опасения усиливались по мере приближения к цели.
      Островок вновь сузился, перегороженный низкой стеной, ограничивающей владения Монастыря. В этот миг оттуда донеслись крики.
      Онорина воскликнула:
      — Зовут на помощь! Вы слышали? Кричала женщина. Это кухарка, Мари Легоф.
      Она подбежала к воротам, выхватила ключ, но руки у нее дрожали так сильно, что ей никак не удавалось попасть в скважину.
      — Через пролом! — решила она. — Сюда, направо!
      Пройдя сквозь дыру в стене, женщины оказались на широкой, усеянной обломками камней лужайке; извилистая тропка то и дело терялась среди зарослей плюща или в густом мху.
      — Идем, идем, — надсаживалась Онорина. — Мы здесь!
      Потом вдруг добавила:
      — Крики стихли… Это ужасно! Бедная Мари Легоф!
      Затем, схватив Веронику за руку, она предложила:
      — Нужно обойти здание. Фасад с другой стороны. Здесь двери и ставни всегда заперты.
      Однако Вероника, зацепившись ногою за какой-то корень, упала на колени. Когда она поднялась, бретонка уже огибала левое крыло. Вместо того чтобы бежать следом за ней, Вероника бессознательно бросилась к дому, взбежала на крыльцо и, наткнувшись на запертую дверь, принялась барабанить в нее кулаками.
      Последовать призеру Онорины и обогнуть здание казалось ей потерей времени, которую уже не удастся восполнить. Видя, однако, тщету своих усилий, она уже решилась было последовать за бретонкой, как вдруг в доме, у нее над головой, вновь раздались крики.
      Это был голос мужчины, в котором, как показалось Веронике, она узнала отца. Молодая женщина попятилась. Внезапно одно из окон второго этажа распахнулось и в нем показался г-н д'Эржемон с перекошенным от ужаса лицом.
      — На помощь! — задыхаясь, крикнул он. — На помощь! Чудовище! На помощь!
      — Отец! Отец! — в отчаянье воскликнула Вероника. — Это я!
      Г-н д'Эржемон на секунду опустил голову, но, не увидев дочери, попытался перешагнуть через подоконник. В этот миг за спиной у него раздался грохот, и одно из стекол разлетелось вдребезги.
      — Убийца! Убийца! — завопил он, вновь скрываясь в комнате.
      Обезумевшая и беспомощная Вероника огляделась вокруг. Как спасти отца? Стена была слишком высока, забраться по ней женщина не могла. Внезапно метрах в двадцати у стены дома она заметила лестницу. Хотя она оказалась невероятно тяжелой, Веронике с огромным трудом удалось подтащить ее к окну и приставить к стене.
      В самые трагические моменты жизни, когда разум наш пребывает в расстройстве и смятении, а тело сотрясает дрожь ужаса, наши мысли, цепляясь одна за другую, все же повинуются какой-то внутренней логике. Именно поэтому Вероника и удивилась: почему не слышно голоса Онорины, почему та не спешит вмешаться?
      Потом она подумала о Франсуа. Где он? Последовал за Стефаном Мару и бог весть почему убежал вместе с ним? А может, побежал позвать кого-нибудь на помощь? И кто этот неизвестный, которого г-н д'Эржемон обозвал чудовищем и убийцей?
      Лестница не доставала до окна, и Вероника сразу поняла, что ей будет стоить больших трудов попасть в комнату. И тем не менее она не раздумывала. Там, наверху, слышались звуки борьбы, сопровождавшиеся сдавленными криками ее отца. Женщина начала карабкаться по лестнице. Однако сначала ей удалось лишь схватиться рукой за нижний прут решетки, ограждавшей подоконник. Но, заметив узкий карниз, она поставила на него колено, подтянулась и, просунув голову в окно, увидела развернувшуюся в комнате драму.
      В этот миг г-н д'Эржемон вновь отступил к окну, повернулся, и Вероника увидела его лицо. Отец стоял неподвижно, взгляд его блуждал, а руки были вытянуты вперед в нерешительности, словно в ожидании чего-то жуткого, что вот-вот должно было произойти.
      Он, запинаясь, бормотал:
      — Убийца… Убийца… Так это ты? Будь проклят!.. Франсуа! Франсуа!
      По-видимому, он звал внука на помощь, а тот, вероятно, тоже подвергся нападению, быть может, был ранен или даже убит!
      Собрав последние силы, Вероника поставила ногу на карниз.
      «Это я! Это я!» — хотела она закричать.
      Но крик застрял у нее в горле. Она разглядела, увидела! Напротив отца, шагах в пяти от него, у противоположной стены комнаты, стоял некто и медленно наводил револьвер на г-на д'Эржемона. И этот некто… О, ужас! Вероника узнала красный берет, о котором упоминала Онорина, фланелевую рубаху с золотыми пуговицами… Но главное, в этом юном лице, искаженном злобой, она узнала выражение, какое видела на лице у Ворского, когда на него накатывали приступы ненависти и жестокости.
      Мальчик ее не видел. Его глаза не отрывались от мишени, казалось, он испытывает нечто вроде свирепой радости, медля с роковым движением пальца.
      Вероника тоже не издала ни звука. Ни слова, ни крик не могли отвратить гибель отца. Ей следовало сделать одно: броситься между отцом и сыном. Она резко подтянулась и перелезла через подоконник.
      Но было поздно. Раздался выстрел, и г-н д'Эржемон со стоном повалился на пол.
      И в ту же секунду, когда старик рухнул как подкошенный, а мальчик не успел даже опустить руку, дверь в глубине комнаты растворилась. Ворвавшаяся Онорина узрела картину во всей ее, если так можно выразиться, жути.
      — Франсуа! — вскричала она. — Ты?
      Мальчик бросился на нее. Бретонка попыталась преградить ему путь, но борьба даже не успела завязаться. Франсуа попятился, вскинул руку с револьвером и выстрелил.
      Колени Онорины подогнулись, и тело ее медленно осело в дверном проеме. Мальчик перескочил через нее и скрылся, а бретонка все продолжала бормотать:
      — Франсуа! Франсуа!.. Нет, не верю… Это невозможно… Франсуа!..
      За дверью послышался хохот. Да, это смеялся мальчик. Услышав этот жуткий, адский смех, похожий на смех Ворского, Вероника ощутила ту же нестерпимую муку, какую она испытывала когда-то, находясь рядом с Ворским.
      Она не стала преследовать убийцу и даже не окликнула его.
      Внезапно Вероника услышала свое имя, произнесенное слабым голосом:
      — Вероника… Вероника…
      Распростертый на полу г-н д'Эржемон смотрел на нее остекленелым, уже полным смерти взором.
      Она опустилась на колени рядом с отцом и принялась расстегивать окровавленные жилет и сорочку, чтобы хоть немного унять струящуюся из раны кровь, но он мягко отвел ее руку. Вероника поняла: старания ее напрасны, но отец хочет ей что-то сказать. Она нагнулась к его губам.
      — Вероника… Прости… Вероника…
      Это было главное, что занимало угасающие мысли старика. Она поцеловала его в лоб и сквозь слезы проговорила:
      — Молчи, отец… Не нужно себя утомлять…
      Но он хотел сказать что-то еще, с его губ срывались нечленораздельные звуки, в которых Вероника в отчаянии пыталась уловить хоть какой-то смысл. Жизнь быстро покидала старика. Его рассудок погружался во мрак. Вероника приложила ухо к обессилевшим губам отца и разобрала несколько слов:
      — Берегись… Берегись… Божьего Камня…
      Внезапно старик приподнялся. Его глаза вспыхнули последним отблеском угасающего пламени. Веронике показалось, что, взглянув на нее, отец только теперь понял важность ее присутствия здесь и испугался опасностей, которые ее подстерегали. Хриплым, полным ужаса голосом, однако вполне отчетливо он проговорил:
      — Не оставайся здесь, иначе погибнешь… Беги с этого острова… Прочь… Прочь…
      Голова его вновь упала. Он пробормотал еще несколько слов, которые Веронике удалось разобрать:
      — Ах, крест… Четыре креста Сарека… Дочь моя, дочь моя… Распятие…
      Все было кончено.
      Молодая женщина почувствовала, как наступившая тишина навалилась на нее и с каждой секундой давит все сильнее.
      — Бегите с этого острова, — раздался голос рядом с Вероникой. — Прочь. Это воля вашего отца, госпожа Вероника.
      Бледная Онорина сидела на полу подле нее, обеими руками прижимая к груди пропитанную кровью салфетку.
      — Но вы ранены! — воскликнула Вероника. — Дайте-ка я посмотрю.
      — Потом… Мною займетесь потом, — прошептала бретонка. — Ах чудовище! Если бы я успела… Но дверь внизу была забаррикадирована…
      — Позвольте я вам помогу, — с мольбой в голосе настаивала Вероника. — Не упрямьтесь.
      — Сейчас… Но сначала… Мари Легоф, кухарка, внизу, на лестнице… Тоже ранена, может, уже при смерти… Посмотрите…
      Вероника бросилась к двери, в которую убежал ее сын. За нею оказалась просторная прихожая. На нижних ступенях лестницы, согнувшись пополам, хрипела Мари Легоф.
      Она умерла почти тотчас же, не приходя в сознание, — третья жертва непостижимой трагедии.
      Как и предсказал старый Магеннок, г-н д'Эржемон оказался ее второй жертвой.

4. НЕСЧАСТНЫЕ ЖИТЕЛИ САРЕКА