- Другой дороги, кроме этой, сюда нет?
      - Есть, только очень каменистая и неудобная. Она идет вон от той скалы и выходит на дорогу в Ванн. Да что там дорога? Ни по той, ни по этой почти никто не ходит и не ездит. Край пустынный. За целый год я вижу десяток человек, не больше. Ну, еще нескольких пастухов.
      Несмотря на мольбу Кентэна взять его с собой, Доротея решила отправиться к развалинам одна. Она оделась в самое лучшее из своих платьев и накинула на плечи самую яркую цветную шаль.
      Итак, наступил великий долгожданный день. Что он принесет? Триумф или разочарование? Прольется свет, или опять настанут потемки? Что бы ни было впереди, но настоящая минута, зовущая к деятельности, была приятна Доротее.
      С моря дул легкий ветерок, ослаблявший жар солнечных лучей. Доротея, приближаясь, уже ясно различала контуры пятиконечного мыса. На повороте из-за утеса вынырнула башня, возвышавшаяся над кронами деревьев. Видны были каменные груды развалин. Склон становился круче. Внизу шла другая дорога, из Ванна, по берегу до перешейка, который был почти залит водой.
      Тут стояли старый господин и дама, о которых говорила вдова Амуру. К своему великому удивлению, Доротея узнала деда Рауля Давернуа и его старую подругу Жюльетту Азир.
      Двое безумных! Как они могли ускользнуть от Рауля, совершить путешествие и добраться сюда?
      Блуждающим и недоуменным взглядом смотрели они на перешеек, покрытый водой, которая преградила им путь. Они не заметили, как подошла Доротея.
      Два века надежд и мечтаний предков отложили и в душе старого барона такие глубокие следы, что даже помешательство не стерло их. Вез ясной мысли, без сознания, слепо повинуясь приказу предков, он пришел сюда, увлекая за собой другое безумное существо. И вот теперь он остановился перед неодолимым препятствием. Море не пускало его дальше.
      Доротее стало жаль его. Она подошла к нему поближе.
      - Пойдемте. Здесь мелко. Только замочите ноги, и больше ничего. Я пойду вперед, идите за мной.
      Он оглянулся, посмотрел на нее, но ничего не ответил. Жюльетта Азир тоже молчала. Они ничего не понимали.
      Время шло. Надо было идти самой и предоставить безумных самим себе. Доротея подобрала юбку, сняла башмаки и чулки и пошла по воде. Действительно, было очень мелко, она даже не замочила колен. Когда она вышла на противоположный берег, старики все еще стояли неподвижно. Доротея протянула руки, жестами приглашая их последовать ее примеру. Старик молча отрицательно покачал головой, а старуха совсем не шевельнулась.
      У самого основания полуострова Перьяк находилось два топких болота, которые, по словам вдовы Амуру, считались очень опасными. Между ними проходила узкая тропинка твердой земли. Эта тропинка огибала потом лесистый овраг и выходила на площадку с остатками каменной ограды замка.
      Доротея была уверена, что цель близка. Ее охватило вдруг такое волнение, что она должна была присесть на камень, чтобы перевести дух.
      "Не ошибаюсь ли я? Правда, у меня в кармане лежит маленькая кожаная сумочка, а в ней медаль, на которой обозначены названия этого замка и сегодняшнее число. И вот я на указанном месте в указанный день. Но где же доказательства того, что мои рассуждения правильны и что должны произойти события? Полтораста или двести лет слишком большой срок. За это время могли расстроиться и перепутаться все расчеты".
      Она поднялась и медленно стала продвигаться вперед. Вот площадка, вымощенная кирпичами узорной кладки. Вот тут была стена: сейчас она почти вся разрушена, но высокая входная арка уцелела. Доротея вошла через нее и очутилась в большом дворе.
      Часы Доротеи показывали одиннадцать с половиной. Кругом на развалинах не было никого.
      Это были даже не развалины, а остатки развалин, поросшие плющом и низким кустарником. От старых времен в живых остались лишь деревья, особенно прекрасные величественные дубы с широкими ветвями.
      Там, где находилась сейчас Доротея, был прежде двор. Направо, вероятно, стоял барский дом, налево - службы, а между ними, прямо против ворот, башня с часами.
      Именно башня сохранилась лучше всех других построек. Правда, часы были мертвы, но цел был циферблат и заржавевшие стрелки на нем, и даже цел был часовой колокол.
      Римские цифры на каменном циферблате были еле различимы, а из расщелин пробивался мох.
      Доротея подошла ближе и на мраморной плите под часами она увидела полустертую надпись: "In robore fortuna".
      Те же самые слова! И в Роборэй, и в Мануар, и в Рош-Перьяк, и на медали! Так, значит, призыв, помещенный на медали, был согласован и в Роборэй, и с Мануар, и с Рош-Перьяк. Да, здесь должно состояться свидание тех, кому несколько веков тому назад было послано приглашение.
      - Свидание, на которое явилась я одна.
      Она не допускала, чтобы мог прийти кто-нибудь еще. Ей удалось добраться сюда благодаря изумительно счастливому совпадению случайностей. Она распутала загадку семейного предания, но в других семьях ее могут и не распутать, и тогда предание или совсем замрет, или еще больше запутается, или от него останется лишь кусочек извращенной истины, вроде того, что рассказывали ей вчера подобранные на дороге бродяга и женщина с ребенком.
      - Никто не придет. Уж без двадцати пяти двенадцать... Но чу! Со стороны перешейка донеслись какие-то звуки, сначала слабые и заглушаемые шумом моря и ветра, а потом все более и более отчетливые.
      Ясно. Это лошадь стучит копытами. Вот она идет по тропинке, вот прошла мимо разрушенной ограды, вот уже совсем близко раздается стук копыт по кирпичам около входной арки. Доротея замерла на месте, сгорая от любопытства.
      Во двор въехал всадник. Очень странный всадник. Он был так велик и долговяз, а лошадь его так мала и низка, что его длинные ноги, если бы они не были подогнуты, волочились бы по земле. Казалось, что не лошадь везла его, а он сам тащил ее, как игрушечную детскую лошадку. Его клетчатый костюм, короткие брюки, толстые шерстяные чулки, трубка во рту и чисто выбритое, неподвижно-спокойное лицо не позволяли ошибиться насчет его национальности. Англичанин.
      Увидя Доротею, он нисколько не удивился и только произнес больше для самого себя, чем для нее:
      - А-о-о!
      Чтобы "слезть" с лошади, он выпрямил ноги, приподнялся на цыпочки, и она сама выскользнула из-под него. Он, привязав ее к дереву, посмотрел на свои часы и стал недалеко от башни, выпрямившись, словно на карауле.
      "Не разговорчив!" - подумала Доротея.
      Так, молча, неподвижно стояли они друг возле друга минуты три-четыре.
      "Очень глупо,- говорила себе Доротея.- Разумеется, он тоже явился на свидание. Представлюсь ему сама... Да, но под каким именем?"
      В самом деле, это затруднительный вопрос. Как себя назвать: княжна д'Аргонь или Доротеей, канатной плясуньей? С одной стороны, торжественность обстановки оправдывает церемонное представление с обозначением титула. С другой стороны - пестрый костюм и коротенькая юбочка обязывают избегать пышных церемоний. Нет, лучше "канатная плясунья".
      Все эти мысли вызвали на лице Доротеи улыбку, которую молодой англичанин заметил.
      Он тоже улыбнулся. И она и он уже открыли было рот и собирались заговорить, но им помешал новый пришелец. Во двор через арку вошел мужчина, очень бледный, с рукой на перевязи. На голове у него была фуражка формы русского солдата. И он при виде башенных часов застыл на месте. Заметив улыбающихся Доротею и ее компаньона, он ответил им широкой приветливой улыбкой, а потом снял фуражку, показав свой догола выбритый череп.
      В это время послышался звук мотора, быстро приближавшийся. Во двор, подпрыгивая на неровных камнях, влетела мотоциклетка. Мотоциклист тоже увидел башню с часами и резко остановился.
      Совсем молодой, стройный, в хорошо сидящем дорожном костюме, с оживленным лицом, он, вероятно, тоже, как и первый из появившихся, принадлежал к англосаксонской расе. Вынув из кармана часы и показывая на них, он подошел к Доротее, как будто собирался сказать:
      - Заметьте, что я не опоздал.
      Он не успел произнести ни одного слова, потому что в эту минуту один за другим появились еще двое.
      Первый рысью въехал верхом на лошади и остановился, увидев группу людей, столпившихся у башенных часов. У него было приятное лицо и вежливые манеры: он слез с лошади и отвесил поклон, Доротее первой, а потом всем остальным.
      Второй появился почти вслед за ним. Он тоже ехал верном, но на осле. Остановившись под самой аркой, он изумленно смотрел на собравшихся, вытаращив глаза под очками я бормоча:
      - Возможно ли? Пришли!.. Так это все не басня? Ему было лет шестьдесят. В сюртуке и черной соломенной шляпе. На лице густые и длинные бакенбарды. Под мышкой потрепанный кожаный портфель.
      - Вот так штука! Собрались!.. Не ожидал.
      До сих пор Доротея хранила молчание. Но потребность объясниться возрастала а вей, во мере того как появлялись новые люди. Ее глаза блестели, она волновалась, и каждое новое появление принимала почти как чудо.
      Она взглянула на свои часы. Двенадцать. Ровно полдень.
      С колокольни деревенской церкви донесли звуки Angelus'a.
      - Слушайте... Слушайте! - вскрикнула она.
      Все сняли шляпы и, казалось, ждали, что остановившиеся башенные часы снова пойдут сейчас и свяжут порванные нити времени, соединят минуты настоящего с минутами далекого прошлого.
      Доротея упала на колени. Ее волнение было так велико, что она заплакала.
      Глава одиннадцатая
      ЗАВЕЩАНИЕ МАРКИЗА БОГРЕВАЛЬ
      Доротея плакала слезами радости, облегчающими слезами. Пятеро мужчин, растерявшись, столпились около нее в не знали, что делать и что сказать.
      Вдруг Доротея поднялась, выпрямилась, вытерла слезы, улыбнулась и, перейдя от плача к смеху, закружилась в бурном танце. Да, она стала танцевать, не смущаясь тем, что ее еще никто не знает ни как княжну д'Аргонь, ни как канатную плясунью.
      И чем больше недоумевали совсем сбитые с толку мужчины, тем веселей звучал ее смех. Она танцевала очень недолго!" но в этот короткий промежуток исчерпала репертуар танцев половины земного шара. Наконец остановилась.
      - Смейтесь же, вы, все пятеро! Что вы стоите, как мумии египетские? Смейтесь же, веселитесь! Я прошу вас об этом, я, канатная плясунья Доротея, княжна д'Аргонь. Господин нотариус,- обратилась она к старику с портфелем,больше радости на лице, ну же! Я уверяю вас, что есть чему радоваться.
      Она подбежала к старику и потрясла его за руку.
      - Ведь вы нотариус, не правда ли? Нотариус, обязанный огласить распоряжение завещателя? Вам непонятно, неясно? Уверяю вас, что все гораздо яснее, чем вы думаете... Я разъясню вам... Вы нотариус, да?
      - Действительно. Нотариус Деларю из Нанта.
      - Из Нанта? Превосходно! Вам надо прежде всего... как бы это сказать... удостовериться, у кого есть золотая медаль, заменяющая собой повестку с приглашением на это собрание? Верно?
      - Совершенно верно... Золотая медаль... да,- старичок был вконец изумлен осведомленностью молодой девушки.
      - На 12 июля 1921 года?
      - Да, да... Двадцать первого года.
      - Ровно в полдень?
      - Совершенно верно.
      Он полез в карман за часами. Она его остановила.
      - Не стоит беспокоиться, мы ведь все слышали. Вы явились точно в срок. Мы тоже. Все в порядке! У кого есть золотая медаль, тот вам ее покажет.
      Она схватила нотариуса за рукав, потянула за собой и остановилась как раз под башенными часами.
      - Вот тут ваше место.
      А потом, обращаясь к остальным:
      - Это нотариус, господин Деларю. Вы не понимаете? Я умею говорить по-английски, по-итальянски тоже... И по-явански.
      Они отказались от других языков. Все четверо понимали по-французски.
      - Тем лучше... Легче столковаться... Итак, это господин Деларю, нотариус. Он тот, кто должен председательствовать на нашем собрании. По французским законам нотариус является представителем умершего... Понимаете, умершего? Значит, нас всех связывает кто-то умерший в давние времена. Теперь вы схватываете, в чем дело? Мы все из одной и той же фамилии, мы все родственники. Не правда ли, мы имеем полное право и основание веселиться и радоваться, как родственники, встретившиеся после долгой разлуки...
      Она схватила американца и итальянца за руки, заставила их обменяться рукопожатиями и расцеловала каждого в обе щеки. Потом проделала то же самое с англичанином и русским.
      - Теперь решено! Мы - товарищи, друзья. Правда? После первых минут естественной неловкости молодые люди скоро освоились и действительно разговорились, как члены одной семьи. Взаимное доверие и симпатия как-то сразу объединили всех. Каждый хотел нравиться другому, и каждый чувствовал, что он нравится. Но Доротея решила, что все родственные излияния могут произойти и после, а сейчас надо заняться делом. Она расставила молодых людей в ряд, как на смотру.
      - По очереди, друзья. Извините меня, господин нотариус, но раз я сделала призыв, я же и проверю полномочия... Итак, номер первый. Американец. Кто вы? Ваше имя?
      - Арчибальд Вебстер, из Филадельфии.
      - Арчибальд Вебстер, вы получили золотую медаль от своего отца?
      - От матери. Мой отец давно умер.
      - А ваша мать от кого получила?
      - От своего отца.
      - И так дальше по нисходящей линии?
      - Совершенно верно. Фамилия моей матери ведет начало от выходцев из Франции. По семейным правилам, о которых мне рассказывала мать, золотая медаль должна передаваться старшему из детей, и больше никто не должен знать о ее существовании.
      - Но что она означает? Как думает ваша мать?
      - Не знаю. Мать мне только сказала, что медаль дает нам право на участие в разделе какого-то клада. Но рассказывала она об этом будто бы не очень серьезно и послала меня во Францию больше из любопытства.
      - Покажите вашу медаль, Арчибальд Вебстер. Американец вынул из жилетного кармана медаль. Она была точь-в-точь такая же, как у Доротеи. Те же надписи, та же величина и тот же матовый цвет. Показав медаль нотариусу Деларю, Доротея возвратила ее американцу и продолжала допрос:
      - Номер второй... Англичанин, не правда ли?
      - Джордж Эррингтон из Лондона.
      - Скажите нам, Джордж Эррингтон, что вы знаете?
      - Я знаю не больше. Очень скоро после рождения остался сиротой. Медаль я получил дня три тому назад от опекуна, брата моего отца. Он мне сказал, что, по словам отца, дело идет о наследстве, что, по его мнению, это не очень серьезно, но что все-таки я должен повиноваться воле отца.
      - Покажите вашу медаль. Хорошо. В порядке... Номер третий. Вероятно, русский?
      Молодой человек в солдатской фуражке понимал, но не говорил по-французски. Он предъявил свой паспорт на имя русского эмигранта Николая Куробелева и медаль.
      - Прекрасно. Номер четвертый. Итальянец?
      - Марко Дарио из Генуи,- отвечал тот, показывая свою медаль.- Мой отец погиб на войне во время боев в Шампани. Он никогда не говорил мне о ней.
      - И все-таки вы сюда приехали?
      - Это вышло случайно. Я ездил в Шампань на могилу отца и, уже возвращаясь обратно, подъезжая к самому Ванну, вспомнил, что Рош-Перьяк в этих местах и что сегодня день, указанный на медали. Я слез с поезда и явился.
      - Вы, как и все мы, подчинились зову нашего предка. Какого предка? К чему он нас призывает? В это должен нас посвятить присутствующий здесь нотариус... Господин Деларю, все в порядке. Мы все имеем медали... Ждем ваших объяснений.
      - Каких же объяснений? Я не знаю...
      - Как не знаете? Зачем же тогда у вас этот портфель и зачем вы совершили путешествие из Нанта в Рош-Перьяк? Открывайте-ка портфель и покажите, что у вас там за документы. Что вы мнетесь? Права наши доказаны. Мы свои обязанности исполнили, явившись сюда. Исполняйте вы свои обязанности.
      - Да... действительно... больше ничего не остается делать. Я должен сообщить вам все, что знаю. Извините меня... История такая запутанная.
      Мало-помалу освобождаясь от замешательства и принимая вид, достойный звания нотариуса, он уселся на ступеньку разрушенной лестницы. Все стали в кружок около него. Он раскрыл портфель и начал свою речь, несомненно, приготовленную заранее на случай, если сверх всякого ожидания кто-нибудь явится на свидание, назначенное двести лет тому назад.
      - Мое вступление будет коротко. Четырнадцать лет назад я вступил в управление нотариальной конторы в Нанте. Мой предшественник ввел меня в круг наиболее важных и сложных дел и только перед самым концом сказал: "Постойте, я чуть не забыл еще про одно дело. Правда, оно не так важно, но все-таки. Это самое старое дело нашей конторы. Все досье его состоит из письма, простого письма, запечатанного в конверте с такой надписью:
      "Настоящий конверт е вложенным в нем письмом сдается на хранение сельскому нотариусу господину Барбье и его преемникам с тем, чтобы он был вскрыт 12 июля 1921 года, в полдень, против башенных часов замка Рош-Перьяк и чтобы находящееся в нем письмо было прочитано в присутствии обладателей золотой медали, которая отчеканена по моему приказанию".
      Вот. Никаких других объяснений мой предшественник мне не дал, как равно и не получил их от своего предшественника. Единственно, чем он дополнил сообщение, так это тем, что произведенными в архиве села Перьяк расследованиями установлено, что Ипполит-Жан-Барбье был там нотариусом в начале восемнадцатого века. Когда была закрыта его контора в Перьяке и каким образом конверт очутился в Нанте, мы не знаем. Но так или иначе письмо, сданное двести лет назад нотариусу Барбье и его преемникам, хранилось в целости, и до сих пор никто не пытался проникнуть в секрет того, что в нем написано. В настоящий момент обязанность вскрыть конверт лежит на мне.
      Деларю сделал паузу, посмотрел на лица слушателей и, довольный, что произвел на аудиторию впечатление, продолжал:
      - Я часто думал об этом деле и старался разгадать, что могло бы содержаться в конверте. Несколько лет назад я приезжал в это село, расспрашивал жителей, рылся в архивах, но никаких указаний не нашел. Когда подошел назначенный срок, я посоветовался с председателем гражданского суда в Нанте. Если письмо рассматривать как духовное завещание, то не удобнее ли будет вскрыть конверт в присутствии судебных властей? Таково было мое мнение. Председатель суда со мной не согласился. Он не склонен придавать серьезного значения этому делу и полагает, что здесь кроется не больше, как шутка старого вельможи или даже просто мистификация. "Когда вы вернетесь из своей поездки в Перьяк,- сказал он мне,- мы с вами вместе будем смеяться, а вы будете жалеть о потерянном времени". Тем не менее я счел своим долгом приехать. Вы можете представить себе мое удивление, когда, войдя сюда, я увидел, что на свидание явилось уже несколько человек и ждут меня.
      Он улыбнулся. Улыбнулись и все его слушатели. Марко Дарио сказал:
      - Все-таки дело становится серьезным. А Джордж Эррингтон прибавил:
      - Разговоры о кладе могут оказаться не такими уж абсурдными.
      - Письмо нам разъяснит все. Читайте его, господин нотариус,- попросила Доротея.
      Наступал решительный момент. Теснее столпились в кружок около нотариуса. Улыбки исчезли. Лица стали серьезны. Деларю вынул большой квадратный конверт из плотной старинной бумаги, пожелтевшей от времени. На нем пять толстых печатей, когда-то, вероятно, красных, а сейчас грязно-фиолетовых. В левом верхнем углу канцелярский штемпель конторы нотариуса Барбье, его подпись и номер, под которым документ был принят на хранение.
      - Печати целы,- заметил нотариус.- На них можно даже разобрать латинские слова, составляющие девиз...
      - In robore fortune,- прервала Доротея.
      - Откуда вы знаете?
      - Эти самые слова имеются на всех медалях и даже вот на стене под часами,- Она показала на мраморную доску.
      - Совершенно верно. Таким образом, мы устанавливаем бесспорную связь, существующую между письмом, вашими медалями и местом, где мы находимся...
      - Распечатывайте, читайте, господин Деларю,- не терпелось Доротее.
      Нотариус сломал печати и, вскрыв конверт, вынул большой исписанный со всех сторон лист пергамента, сложенный вчетверо.
      Нотариус надел вторую пару очков, устроил у себя на коленях пюпитр из портфеля, развернул лист и, медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, начал читать:
      - "Написано сегодня, 12 июля 1721 года"...
      - Два века,- со вздохом произнес нотариус, своей медлительностью выводя Доротею из терпения, и начал снова:
      - "Написано сегодня, 12 июля 1721 года, в последний день моего существования, а должно быть прочитано 12 июля 1921 года, в первый день моего воскресения".
      Нотариус запнулся. Молодые люди переглянулись, а Арчибальд Вебстер проговорил:
      - Это писал сумасшедший.
      - Слово "воскресение" может быть употреблено в переносном смысле,предположил нотариус.- Последующее нам объяснит. Я продолжаю: "Мои дети..."
      Он вновь остановился и сказал:
      - "Мои дети". Это относится ко всем вам...
      - Ах, господин Деларю,- вскричала Доротея,- я вас умоляю, не останавливайтесь.
      - Однако я считаю себя обязанным...
      - Не надо, не надо, нам не нужны ваши объяснения. Мы хотим скорее узнать, что в письме, а объяснять вы будете после. Не правда ли, друзья?
      Молодые люди кивнули в знак согласия.
      Нотариус послушался и больше уже не отвлекался от чтения, останавливаясь лишь в тех местах, где трудно было разобрать текст.
      "Мои дети!
      Однажды, выходя из заседания Академии наук в Париже, на которое меня любезно пригласил господин Фонтенель, знаменитый автор "Бесед о множественности миров", взял меня под руку и сказал:
      - Маркиз, не соблаговолите ли вы объяснить мне причины, по которым вы имеете вид такого нелюдимого и замкнутого человека? Какого происхождения у вас рана на левой руке и почему на ней у самого основания отрезан палец? Говорят, что вы потеряли палец на дне реторты, производя какие-то опыты в лаборатории, устроенной будто бы в вашем замке Рош-Перьяк. Говорят, что вы занимаетесь алхимией и ищете эликсир долгой жизни.
      - Я не ищу этот эликсир,- ответил я,- потому что я им владею.
      - В самом деле?
      - В самом деле. И если вы позволите преподнести вам один флакон и выкушаете его, то неумолимые парки должны будут ждать, пока вам исполнится сто лет.
      - С удовольствием приму ваш подарок, но при условии, что вы составите мне компанию. Мы с вами ровесники и до полной сотни лет и мне и вам надо дотянуть по сорока лет.
      - Что до меня, то прожить на три-четыре десятка лет дольше меня не прельщает. Какой смысл жить в мире, который известен вдоль и поперек и в котором день завтрашний как две капли воды похож на день вчерашний? Я предпочел бы другое. Я хотел бы умереть сейчас, но ожить через век или два, увидеть детей моих внуков, посмотреть на дела будущих людей, ознакомиться с изменениями, которые к тому времени произойдут, как в управлении государствами, так и во всем жизненном обиходе.
      - Браво, маркиз! - вскричал оживившийся Фонтенель.- Браво! Следовательно, вы сейчас заняты отысканием эликсира, дающего эти прекрасные возможности?
      - Я отыскал уже эликсир. Я вывез его из Индии, где я, как вы знаете, провел в молодости десять лет. В этой чудесной стране у меня были друзья среди жрецов и браминов. Они посвятили меня в некоторые из их волшебных тайн.
      - Почему не во все тайны? - с оттенком иронии спросил Фонтенель.
      Я оставил без ответа его иронический вопрос и продолжал:
      - Они отказались мне сообщить способ сношения с другими мирами, которыми вы так интересуетесь, господин Фонтенель, и не захотели выдать секрет временного умерщвления и последующего оживления. Однако этот секрет мне все же удалось похитить. Они меня поймали и осудили на страшное наказание: у меня должны были быть вырваны все пальцы. Когда вырвали первый палец, обещали прощение, если я возвращу похищенный флакон. Я указал, куда я его спрятал, но предусмотрительно еще раньше перелил его содержимое в другой флакон, а его наполнил ничего не стоящей жидкостью.
      - Таким образом, ценой потери пальца вы приобрели секрет некоторого рода бессмертия... Вы думаете воспользоваться этим секретом, маркиз?
      - Да, как только будут приведены в порядок мои дела, то есть в течение текущего года.
      - Чтобы ожить...
      - В 1921 году.
      Беседа со мной очень развлекла Фонтенеля, и, прощаясь со мной, он сказал, что сохранит ее в своей памяти как доказательство моей живой фантазии... и моего безумия, вероятно, думал он про себя".
      Нотариус Деларю остановился на момент, чтобы перевести дыхание, и посмотрел на слушателей. Все улыбались и, видимо, относились ко всему довольно легкомысленно, как к шутке или забавной, хотя и очень интересной истории. Только у Доротеи было серьезное, задумчивое лицо.
      При общем молчании Деларю стал читать дальше:
      - "Фонтенель напрасно смеялся. В моих словах не было ни фантазии, ни безумия. Великие жрецы Индии знают то, чего не знаем и никогда не узнаем мы, а я овладел одной из самых дивных тайн. Пришел час воспользоваться этой тайной. Я решился на это. В прошлом году от несчастной случайности погибла моя супруга, маркиза де-ла-Рош-Перьяк. Я до сих пор лью горькие слезы при воспоминании о ней. Четыре моих сына, унаследовавшие от меня страсть к приключениям и путешествиям, сейчас за границей. Я одинок. Зачем тянуть бесполезную старость, без радостей и без ласки? Нет. Все готово. Я уйду из этого мира... и потом возвращусь. Старые слуги, Жоффруа и его жена, верные компаньоны моей жизни, поверенные моих тайн, исполнят мои приказания. Я прощусь со своим веком.
      Мои потомки, читатели настоящего письма! Внимательно следите за изложением событий, которые произойдут в Рош-Перьяк. Сегодня в два часа пополудни я упаду в обморок. Жоффруа приведет врача, который констатирует, что мое сердце не бьется. Мое тело положат в гроб и отнесут в усыпальницу. А когда настанет ночь, Жоффруа с женой вынут меня из гроба и перенесут на развалины Коксэн, самой старой башни поместья и замка Перьяк, гроб же, положив в него камни, они заколотят.
      С другой стороны, Барбье, управляющий имением, исполняя мою волю, найдет в ящике стоика инструкцию о том, как известить моих сыновей и как распределить между ними оставшееся наследство. Кроме того, каждому из них он должен будет со специальным курьером переслать золотую медаль, на которой я приказал выбить мой девиз и дату моего воскресения, 12 июля 1921 года.
      Эта медаль будет переходить из поколения в поколение к старшему из детей, и ни в одной семье о ней не должен знать никто, кроме передавшего и получившего. Сам же Барбье возьмет на хранение конверт с этим письмом, которое тоже будет передаваться от нотариуса к нотариусу, пока не наступит назначенный срок.
      Мои праправнуки! Вы будете читать настоящее письмо в полдень 12 июля 1921 года. Вы соберетесь у замковых часов в нескольких сотнях шагов от старой башни Коксэн, где я буду спать в течение двух веков. Я выбрал это место для отдыха потому, что считаю разрушительную революцию во Франции неминуемой. Но если революция разрушит то, что цело, она не тронет того, что уже сейчас представляет собой развалины.
      По дубовой аллее, которую насадил мой отец, вы дойдете до башни. Она и в ваше время будет такой же, как сейчас. Под аркой, где когда-то был подъемный мост, вы остановитесь. Один из вас отсчитает с левой стороны выемки отпускной решетки третий камень вверх и тихо толкнет его прямо от себя. А другой из вас пусть отсчитает третий камень с правой стороны и сделает то же самое. От этих двойных одновременных толчков середина стены отодвинется вовнутрь, почти упадет и образует переход к узкой лестнице в толще стены.
      Вы зажжете факел и подниметесь по 132 ступеням. Перед вами будет дверь, но я приказал Жоффруа после моей смерти ее заштукатурить. На последней ступеньке вы найдете железную палку и ею отобьете штукатурку. Дверь обнажится, в замке будет ключ. Чтобы он повернулся, надо наступить сразу на три плитки последней ступеньки лестницы.
      Вы войдете в комнату, где будет стоять за занавесью кровать. Откиньте занавесь. Там буду спать я.
      Не удивляйтесь, если окажется, что я выгляжу моложе, чем на портрете, который в прошлом нарисовал с меня Ляргиер, художник королевского двора, и который будет повешен у изголовья моей постели. Двести лет спокойного сна, отдых сердца, едва-едва бьющегося, вероятно, сгладят морщины и возвратят юношескую свежесть моему лицу.
      На скамейке около кровати, завернутый в материю, будет лежать флакон с пробкой, залитой воском. Вы отобьете горлышко. Один из вас ножом разожмет мне зубы, а другой вольет эликсир, не по каплям, а тонкой струйкой, чтобы он повал в горло. Пройдет несколько минут, и жизнь начнет возвращаться. Биение сердца станет заметно, грудь подымится, веки откроются.
      Постарайтесь говорить тише и не освещайте меня сразу ярким светом. Возможно, что первое время я буду вас видеть и слышать лишь очень смутно. Я не знаю, что будет, но вы осторожно испытайте все способы.
      Не надо спешить и напрягать мои силы. Постепенно, в покойной обстановке, при обильном питании силы восстановятся, и я вновь познаю радость жизни.
      Не бойтесь, что я буду вам в тягость. О том, что я сейчас напишу, никто из моих сыновей не знает, и я скрыл это для будущих времен. Я вывез из Индии четыре бриллианта необыкновенной величины, четыре красных бриллианта Голконды огромной ценности и спрятал их в таких местах, где их никто не найдет, кроме меня.
      Так как память может не сохранить воспоминаний об этих местах, то на всякий случай я записал их признаки на особой бумажке в отдельном конверте с надписью "приписка". Эта приписка должна быть положена в общий большой конверт с настоящим письмом.
      О ней я никому не говорил ни слова. Даже Жоффруа не знает. Если по человеческой слабости он или его жена расскажут о тайне моей смерти, то все-таки ни он, ни его дети, никто другой не сумеют отыскать великолепных бриллиантов.
      Когда я возвращусь к жизни, этот внутренний конверт с надписью "приписка" должен быть передан мне. В случае, на мой взгляд, невозможном, если судьба мне изменит и меня нельзя будет воскресить, вы сами вскроете конверт и по указаниям заключенного в нем письма вступите во владение драгоценностями.