Рауль д'Андрези потушил фонарь и оставил велосипед на отлогой насыпи, поросшей густым кустарником. Часы на колокольне городка Белувиль пробили три раза.
      В плотном мраке ночи он пошел по проселочной дороге, ведущей в самое сердце поместья. Вскоре он достиг каменной ограды замка. Рауль остановился и прислушался. Удары конских копыт, грохот колес по брусчатке двора, звон бубенцов — ворота распахнулись, и из них выехал легкий открытый экипаж. Еще мгновенье, и он исчез во тьме, свернув на дорогу, ведущую в Этрета. Рауль успел только поймать обрывки разговора и различить блеск ружейных стволов.
      «Что ж, — подумал он, — охота на чаек — занятие увлекательное, да и путь им предстоит неблизкий. У меня хватит времени узнать, что означает эта неожиданная поездка».
      Он двинулся вдоль стены замка, обогнул ее и, отсчитав сорок шагов, остановился, нащупал ржавую задвижку…
      Рауль не соблюдал особых предосторожностей — он знал, что все слуги живут в другом крыле замка, а Кларисса д'Этиг, единственная дочь барона, обитает на втором этаже. Он зажег карманный фонарик и, миновав коридор, оказался в большом кабинете. Именно здесь несколько недель назад Рауль попросил у барона руки его дочери, но это вызвало такую вспышку гнева, что воспоминание об этом жгло до сих пор.
      В зеркале отразилось его лицо, которое было бледнее, чем обычно. Но что бы ни творилось на душе у Рауля, к делу он приступил сосредоточенно и хладнокровно.
      Еще во время последней своей беседы с бароном д'Андрези перехватил тревожные взгляды, которые владелец замка иногда бросал на старинный красного дерева секретер, крышка которого была поднята. Рауль разбирался в таких вещах и сразу понял, где искусный мастер мог устроить тайник…
      Он уверенно нажимал на скрытые в недрах секретеpa пружины и через минуту держал в руках листок папиросной бумаги, скатанный в жгутик.
      На первый взгляд, это было самое обычное, ничем не примечательное письмо. Но Рауль, отбрасывая лишние слова и пустые фразы, останавливая внимание только на существенном, сумел восстановить подлинный смысл текста. Вот что он прочел:
      «В Руане вновь обнаружены следы нашего врага. Я поместил в одной из местных газет сообщение о том, что какой-то крестьянин в окрестностях Этрета нашел старинный медный семисвечник. После этого она дала телеграмму, чтобы двенадцатого числа к трем часам дня для нее был подан экипаж к вокзалу в Фекампе. Но я позаботился о том, чтобы содержатель экипажей получил другую телеграмму, отменяющую предыдущее распоряжение.
      Итак, интересующая нас особа найдет на вокзальной площади в Фекампе ваш экипаж, который доставит ее, с соответствующим сопровождением, в замок как раз тогда, когда все будут в сборе. Таким образом, особа предстанет перед нашим судом и выслушает беспощадный приговор. Поскольку цель оправдывает любые средства, расплата должна неотступно следовать за преступлением. Окончательное решение — за вами.
      Сами определите меру наказания. Помните, однако, о том, что было сказано нами относительно этого во время нашей последней беседы. Ибо вам как никому другому известно, сколь многое поставлено на карту и зависит от правильности ваших действий против исчадия ада, которое в ближайшее время окажется в наших руках.
      Будьте осторожны. Постарайтесь все представить как охотничью поездку, чтобы отвести возможные подозрения. Я прибуду через Гавр в четыре часа дня вместе с двумя нашими друзьями.
      Это письмо прошу вас не уничтожить, а вернуть мне».
      «Излишняя предосторожность приводит к обратным результатам, — подумал Рауль. — Если бы тот, кто отправил это письмо, не сделал особой оговорки, барон тут же сжег бы листок и я никогда бы не узнал о плане похищения, беззаконного судилища и даже — о, Господи! — убийства. Черт побери, мой будущий тесть при всем своем благочестии, похоже, втянут в весьма сомнительную интригу. Неужели он способен опуститься до убийства? Увы, все это слишком серьезно… Во всяком случае, у меня есть некоторое преимущество перед ним».
      Рауль довольно потер руки. Дело начинало ему положительно нравиться. Он решил вернуться в гостиницу, хорошенько выспаться и тщательно все продумать, а потом снова явиться в замок и разузнать, что же замыслили барон и его друзья против неизвестной и что это за «исчадие ада», чью погибель они готовят с таким рвением.
      Он положил письмо на место, придал секретеру прежний вид, но не ушел, а сел за круглый столик, на котором стояла фотография Клариссы, взял портрет в руки, пристально вглядываясь в прекрасные черты. Кларисса д'Этиг была моложе его. Восемнадцать лет! Чувственные губы, глаза, полные неги и мечтательности, тонкая розоватая кожа яркой блондинки, точеный профиль. Милое, желанное лицо!
      Взгляд Рауля омрачился. Он гнал от себя эту мысль, но она преследовала его… Кларисса сейчас одна, в своей комнате наверху, ключ от которой она ему доверила. Дважды Рауль посещал ее там. Так что же удерживает его сейчас? Слуги далеко, они ничего не услышат. Барон вернется не скоро. Может быть, не стоит уходить?
      Рауль не был вульгарным ловеласом. Врожденная порядочность и щепетильность сдерживала порывы страсти, обуздывала мощный зов инстинкта. Но как устоять перед таким искушением?!
      Самолюбие, желание, любовь, потребность властвовать влекли его. Оставив колебания, он стремительно взбежал по лестнице… Но перед закрытой дверью сомнения вновь охватили его. Ведь раньше он переступал этот порог при свете дня, как почтительный и скромный друг. Как выглядят его действия теперь, глухой ночью?
      Волнение улеглось быстро. Он тихонько постучал, прошептал:
      — Кларисса. Кларисса… Это я.
      Прошла минута. Не получив ответа, он уже хотел было постучать снова, сильнее, но вдруг дверь приоткрылась… Лампа, которую девушка держала в руке, освещала ее бледное лицо.
      Рауль заметил, что она испугана, и отступил в полумрак коридора, готовый немедля уйти.
      — Не сердитесь, Кларисса… Я не хотел потревожить вас… Достаточно одного вашего слова — и я исчезну… — Если бы Кларисса была в состоянии услышать и понять его слова, все было бы по-другому. Она так легко могла одержать победу над противником, который заранее признал свое поражение! Но девушка ничего не слышала, не видела. Ее губы пролепетали смутные и еще больше разжигающие страсть слова укора. Она хотела сделать негодующий жест, показать, что прогоняет его, но, обессилев, протянула Раулю руки в знак нежного согласия и покорности. Потом она повернулась, поставила лампу на ночной столик. Легкое движение — и пеньюар упал к ее ногам. Широко раскрытые глаза смотрели прямо на Рауля…
      …Они полюбили друг друга, как только встретились на одном из южных курортов. Три месяца назад Кларисса приехала туда со своей подругой по пансиону. С самого начала Рауль показался ей существом загадочным и непостижимым. Он доводил ее до отчаяния своими неожиданными причудами, злой иронией, вечно беспокойным нравом. Но зато какая сила страсти, какое обаяние, сколько юношеского веселья, задора, восторженности! Сами его недостатки казались достоинствами, а пороки выглядели как добродетели, только не сумевшие раскрыться во всем блеске.
      Рауль и Кларисса чувствовали себя связанными невидимыми узами. Для Рауля эти узы были сладостнее всего на свете, для Клариссы — знаком какого-то рабства, но рабства желанного, нежно оберегаемого.
      Вернувшись к себе в Нормандию, девушка была поражена, увидев однажды в окне изящную, хорошо знакомую фигуру молодого человека… Тот остановился в гостинице, в нескольких километрах от поместья, и почти каждый день отправлялся на велосипеде на свидания с возлюбленной в окрестностях замка.
      Рано оставшись без матери, Кларисса не была счастлива подле своего отца — человека грубого, мрачного, крайне набожного, но при этом алчного, помешанного на своей знатности, окрестные фермеры ненавидели его и боялись, словно лютого врага.
      Когда Рауль, даже не будучи знакомым с бароном, превзошел самого себя в дерзости и отваге и решился просить руки Клариссы, обладатель древнего титула впал в страшную ярость: безусый сопляк, без связей, без прочной репутации вознамерился стать его зятем?! Барон даже схватился за плеть, и Рауль рисковал быть униженным, но в этот момент молодой человек взглянул на взбешенного зверя властным взглядом укротителя, и его хладнокровие восторжествовало над неразумием гнева.
      Результатом этой встречи, которую гордость Рауля стремилась навеки изгладить из его памяти, и стали два тайных дневных свидания с Клариссой и одно ночное.
      На следующее утро, сказавшись больной, Кларисса велела принести завтрак позднее обычного, точнее в полдень, и прямо к ней в комнату. Рауль в это время прятался в соседней комнате и потом еще долгое время оставался наедине с любимой, сплетая свое обнаженное тело с ее телом, укрощая ее прекрасные уста поцелуями. Так шли часы. Девушка плакала от восторга, страха, отчаяния, но их губы не расставались. Морской ветер ласкал их разгоряченные лица, их обнаженные тела. Прямо перед ними расстилался огромный фруктовый сад, залитый солнечными лучами, среди ярких цветов бежал в низину ручеек. А вдали виднелись прибрежные скалы и утесы, залив Этрета, порт Авань и выступивший далеко в море мыс Игла…
      Он нежно шептал:
      — Не печалься, любимая моя! В нашем возрасте жизнь так прекрасна, и будет еще прекраснее, когда мы преодолеем все, что стоит на пути к нашему счастью. Не плачь!
      Она вытерла слезы и попыталась улыбнуться, глядя ему в лицо. Он казался ей воплощением мужества. Его энергичное лицо, правда, слегка портила насмешливая складка у рта, но глаза блистали искренней радостью и весельем. От всей его гибкой фигуры исходило ощущение мальчишеской лихости и задора.
      — Рауль, Рауль, — повторяла она с глубокой грустью, — ты смотришь на меня, но я знаю: мысли твои где-то далеко! Ты уже не думаешь о том, что сейчас произошло между нами. О чем ты размышляешь, Рауль?
      — О твоем отце.
      — О моем отце?
      — Да, о бароне д'Этиг и его гостях. Не возьму в толк, как немолодые люди, с таким жизненным опытом и положением в обществе, могут тратить время, убивая птиц на скалах Нормандии.
      — Они находят удовольствие в охоте.
      — Ты так считаешь? А вот я ужасно заинтригован и с трудом могу поверить, что сейчас, в тысяча восемьсот девяносто четвертом году… Надеюсь, ты не обидишься?
      — Говори же, мой любимый!
      — У них был такой вид, словно они играют в заговор. Да, это звучит довольно странно, но мне кажется, что все они — маркиз де Рольвиль, Матье де ля Вопальер, граф Оскар де Бенто, Ру д'Этьер и другие — самые благородные сердца и самые древние гербы Нормандии — втянуты в какой-то страшный, чудовищный заговор.
      Кларисса скорчила насмешливую гримаску и надула губки:
      — Ты говоришь глупости, милый!
      — А ты так плохо слушаешь меня, что не принимаешь всерьез даже самые веские доводы, — промолвил Рауль. Теперь он был убежден в том, что она ничего не знает о готовящемся преступлении. Как мне убедить тебя, что сказать?
      — Слова любви, Рауль!
      Она притянула его к себе, и он страстным поцелуем обжег ее губы.
      — Вся моя жизнь наполнена любовью к тебе! И если где-то в глубине души притаились другие заботы, то лишь о том, как покорить тебя всю без остатка и навсегда. Но стань же на минуту взрослой, Кларисса… Допустим, твой отец — действительно заговорщик. Он арестован, приговорен к казни, и вдруг являюсь я и спасаю его. Разве после этого он посмеет мне отказать?
      — Он уступит и так, дорогой!
      — Нет, никогда!
      — Но ведь у тебя тоже есть звучное имя — Рауль д'Андрези!
      — Д'Андрези — это девичья фамилия моей матери, которая вернулась к ней, только когда она овдовела. На этом настояла родня, считавшая ее брак с моим отцом трагической ошибкой.
      — Но почему? — Это неожиданное признание ошеломило Клариссу.
      — Почему? Да потому, что мой отец был для них всего лишь жалким плебеем. Кроме всего прочего, он был очень беден и служил преподавателем… но преподавателем чего? Гимнастики, фехтования и бокса!
      — Как же тебя зовут на самом деле?
      — Мое имя весьма банально, моя бедняжка: Арсен Люпен…
      — Арсен Люпен?…
      — Да, звучит совсем не блестяще. Ты не находишь, что лучше было бы изменить его?
      Кларисса выглядела сраженной. Как бы его ни звали — для нее это не имело ни малейшего значения. Но барон… Частица «де» в его глазах была непременной принадлежностью будущего зятя. Все же Кларисса пролепетала:
      — Тебе не следует отказываться от фамилии отца. В том, что он был скромным учителем фехтования, нет ничего постыдного.
      — Ну, конечно! — он рассмеялся с какой-то вызывающей дерзостью. — Клянусь тебе, я прекрасно усвоил его уроки бокса. Быть может, у моей матери были причины отказаться от этого превосходного человека, но это касается ее одной и никого больше.
      И он в новом порыве страсти сжал в объятиях Клариссу, потом отстранился и продолжал:
      — Смейся же, моя девочка, смейся, ведь это так забавно! Арсен Люпен или Рауль д'Андрези — какая разница? Главное — добиться успеха в жизни! И я его добьюсь! Рауль д'Андрези станет генералом, профессором или послом, даже если Арсен Люпен окажется неудачником. Так установлено, предрешено, предназначено судьбою. Стальные мускулы и отлично устроенная голова! Хочешь, я пройдусь на руках? Или пронесу тебя, высоко подняв над головой? А хочешь, я сниму с тебя часы так, что ты нипочем не заметишь? Но что за вздор я несу… Лучше я наизусть почитаю тебе Гомера на древнегреческом и Мильтона на английском… Боже, как прекрасна жизнь! Рауль д'Андрези, Арсен Люпен — две маски, два лица одной и той же статуи. Верь, меня ждет слава — солнце живых!
      Рауль замолк. Могло показаться, что ему стало неловко от собственного порыва. Он обвел маленькую тихую комнатку взволнованным взглядом: он нарушил покой этого жилища и чистую совесть девушки… Но тотчас — один из причудливых и неожиданных поворотов настроения, составляющих очарование его натуры, — он опустился перед Клариссой на колени, заговорил очень серьезно:
      — Прости меня. Я поступил дурно, когда пришел сюда, я виноват… Увы, добро и зло равно притягивают меня. Помоги мне, Кларисса, избрать верный путь и прости, если я ошибусь.
      Она прижала его лицо к своей груди и зашептала страстно:
      — Мне не за что тебя прощать, любимый, потому что ты ни в чем не виноват передо мною. Я счастлива. Быть может, ты заставишь меня страдать, но я с радостью приму и эту боль, ведь я люблю тебя! Вот, послушай: возьми мою фотографию и всегда поступай так, чтобы не краснеть, взглянув на нее. А я буду всегда такой, как сейчас, твоей возлюбленной и супругой. Я люблю тебя, Рауль!
      Она поцеловала его в лоб, а он, уже смеясь, говорил:
      — Ты посвятила меня в рыцари, дорогая, и вооружила для охраны своей чести. Отныне я непобедим и готов повергнуть в прах всех врагов. Трепещите, мои противники! Я выхожу на сцену!
      План Рауля — оставим пока в тени имя Арсена Люпена, в то время совершенно безвестное, громкую славу ему только предстояло обрести — итак, план Рауля был очень прост. Среди деревьев возвышалась низкая башня, вся укрытая зарослями плюща. Рауль не сомневался, что собрание, созванное бароном на четыре часа дня, будет проходить в большом зале башни, где барон обыкновенно принимал арендаторов. Рауль заметил, что в полуразрушенной стене осталось отверстие от старого окна. Именно этим отверстием он и решил воспользоваться. Для ловкого молодого человека не составляло большого труда взобраться по выщербленным камням.
      Карабкаясь по толстой стене, увитой огромным плющом, он поднялся до оконного проема, который был так глубок, что в нем свободно можно было лечь во весь рост. Вот таким образом, замаскировав голову листвою, никем не замеченный, он остался на высоте пяти метров ждать назначенного часа. Из своего укрытия Раулю был виден весь зал, обставленный двумя десятками кресел, громадным столом и длинной скамьей, наподобие церковной. Рауль не ошибся в расчетах: через сорок минут в сопровождении одного из своих друзей в зал вошел барон Годфруа д'Этиг. У аристократа была мускулатура ярмарочного силача и кирпичного цвета лицо, обрамленное буйной рыжей бородой, острые стальные глаза излучали зловещую энергию. Его спутник, двоюродный брат барона Оскар де Бенто производил впечатление типичного нормандского дворянчика, с грубыми чертами лица и вульгарными манерами. Оба казались очень возбужденными.
      — Вскоре к нам присоединятся Вопальер, Рольвиль и д'Опгар. К четырем прибудут Боманьян, а с ним герцог д'Арколь и де Бри… Мы откроем главные ворота… для нее, если, конечно, удастся ее захватить.
      — Сомневаюсь, — пробурчал Бенто.
      — Напрасно. Она заказала экипаж, и экипаж будет подан вовремя. Она сядет. Д'Ормон выступит в роли кучера, он и привезет ее сюда. Ру д'Этьер по дороге вскочит на подножку экипажа. Все продумано!
      Они подошли к окну, в котором, весь обратившись в слух, замер Рауль.
      — А что потом? — понизил голос Бенто.
      — Потом я все объясню нашим друзьям, расскажу об этой женщине…
      — И ты рассчитываешь, что сможешь добиться у них согласия на смертную казнь?
      — Дадут они согласие или нет — финал будет тем же. Смертной казни требует Боманьян — можем ли мы ему отказать?
      — Ах, этот человек всех нас погубит! — вздохнул Бенто.
      Барон д'Этиг пожал плечами:
      — Чтобы уничтожить женщину, подобную ей, нужен такой человек, как он… Ты приготовил все, что нужно?
      — Да. На берегу спрятаны две лодки. У той, что поменьше, дно продырявлено, она затонет самое большее через десять минут после отплытия.
      — Ты позаботился о камне?
      — Да, отличный, обточенный волнами валун, в него продета цепь с кольцом.
      Оба замолчали. Ни одно из произнесенных ими слов не ускользнуло от чуткого слуха Рауля д'Андрези.
      «Будь прокляты все тайны королей, — подумал он. — Клянусь, я не променял бы эту плющевую ложу на целую империю! Что за славные оригиналы — они говорят о предстоящем убийстве, словно о смене воротничков!» Но более всего удивлял его барон Годфруа д'Этиг. Не чудо ли, что отцом нежной и страстной Клариссы был этот угрюмый тип?! Какие низкие мотивы руководили им — гнев, алчность, жажда мести, врожденная жестокость? Он был похож на палача, готовящегося к своей кровавой работе. Всполохи пламени зловещим светом озаряли багровое лицо и рыжую бороду барона.
      Явилось еще трое приглашенных. Рауль не раз видел их в замке д'Этиг. Они сели спиной к окнам, через которые проникал в залу свет, и лица их оставались в тени. Ровно в четыре часа пришли еще двое. Один из них, уже немолодой, с военной выправкой, но затянутый в редингот, с небольшой бородкой, как у Наполеона III, застыл на пороге. При виде его все присутствующие встали, и Рауль догадался, что именно этот человек был автором письма без подписи, тем, кого все ждали и кого барон назвал Боманьяном.
      Несмотря на то, что у Боманьяна не было титула или хотя бы частицы «де», его встретили как признанного главу, с почтительностью, вполне подобающей его облику и властным манерам. Гладко выбритое лицо, горящий взгляд, весь его суровый и аскетический вид, простое темное одеяние говорили о мрачноватом величии служителя Церкви. Обратившись к присутствующим, он попросил всех сесть и представил своего спутника:
      — Герцог д'Арколь… Вам известно, что он один из наших, но обстоятельства сложились так, что он был вынужден пребывать вдали от нашей обители. Сегодня его свидетельство будет нам необходимо, ибо именно он в 1870 году встречал на своем пути дьявольское отродье, ныне угрожающее всем нам.
      Сделав несложный подсчет, Рауль испытал разочарование: «дьявольскому отродью», наверное, лет под пятьдесят, ведь ее встреча с герцогом д'Арколь состоялась двадцать четыре года тому назад!
      Тем временем герцог занял место среди присутствующих, а Боманьян отвел в сторону Годфруа д'Этига. Барон отдал конверт, в котором, без сомнения, находилось опасное письмо. Между ними произошел тихий, но быстрый разговор, который Боманьян прервал повелительным жестом:
      «Вопрос решен, приговор вынесен. Ее утопят — дело только за палачом», — сказал сам себе Рауль.
      Боманьян прошел к задним рядам у самой стены, но прежде чем сесть, произнес небольшую речь:
      — Друзья мои, вам ведомо, сколь тяжек и ответствен час суда, нами назначенного. Единство и согласие приведут нас к поставленной цели. Интересы нашего кружка неотделимы от интересов страны и религии. Слишком много зависит от успеха наших действий. Некоторое время тому назад наши планы были расстроены дерзостью и непримиримой враждебностью этой женщины, которая, как и мы, прикоснулась к роковой тайне. Если бы она преуспела и смогла проникнуть в тайну раньше нас, это означало бы полный провал всех наших усилий. Она или мы! Третьего не дано. Пусть же бой, в который мы вступили, решится нашей победой!
      Боманьян сел, оперевшись обеими руками на подлокотники кресла и устало сгорбив спину.
      Минуты потекли в безмолвии. Все внимание этих людей было обращено на звук, который должен послышаться издалека и послужить сигналом к действию. Они с нетерпением ожидали, когда же появится противник. Но вот барон д'Этиг сделал знак указательным пальцем — донесся глухой шум приближающегося к замку экипажа.
      — Это моя карета, — промолвил барон. — Да, но там ли сейчас она?
      Барон подошел к двери. Шум приближался, вот экипаж остановился у ворот замка. Возница помахал рукой, и барон воскликнул с торжеством:
      — Победа! Она в наших руках!
      Д'Ормон живо соскочил с козел, Ру д'Этьер выпрыгнул из экипажа. С помощью барона они подхватили женщину, чьи руки и ноги были связаны, а голова окутана газовым шарфом, и понесли ее к длинной скамье, стоящей в самом центре зала.
      — Все шло как по маслу, — докладывал д'Ормон. — Выйдя из поезда, она сразу села в наш экипаж. Она не успела даже вздрогнуть, как ей заткнули рот.
      — Снимите шарф, — распорядился барон. — Впрочем, можно освободить ее и от пут.
      Д'Ормон открыл лицо пленницы — раздались удивленные возгласы, и Рауль, с высоты своего наблюдательного пункта, не смог сдержать восклицания при виде столь блистательной женской красоты и молодости. Но все возгласы и шепот были покрыты громким криком, вырвавшимся у герцога д'Арколя. Он нетвердыми шагами приблизился к несчастной с искаженным лицом, округлившимися глазами.
      — Да, это она, она! Я узнал ее! Боже, какой ужас!
      — В чем дело? Что случилось? Объясните…
      Герцог с трудом произнес:
      — Она выглядит точно так же, как и двадцать четыре года тому назад.
      Женщина сидела, сложив руки на коленях и храня совершенное спокойствие. Шляпка ее, видимо, слетела в момент нападения, и волосы спадали на плечи пушистой волной, слегка завиваясь на висках. Лицо было изумительно прекрасно, черты его одухотворялись необычайной выразительностью и утонченной чувственностью. Узкий подбородок, точеные скулы, удивительный разрез глаз и тяжелые веки делали ее похожей на женские портреты Леонардо да Винчи, чье великое мастерство могло передать очарование улыбки — неявной, чуть угадываемой и от того еще более волнующей, смущающей сердца.
      Наряд ее был совсем прост, под дорожной накидкой, упавшей к ногам, скрывалось серое шерстяное платье, облегавшее фигуру.
      «Черт побери, — подумал Рауль, — она выглядит невинной овечкой. Но, полагаю, она так легко не дастся волкам в лапы!»
      Пленница внимательно рассматривала окружавших ее мужчин. Сначала ее взгляд остановился на бароне, затем упал на его друзей — она, казалось, хотела понять, кто скрывается в полумраке зала. Наконец, она спросила:
      — Что вам угодно, господа? Я никого из вас не знаю, для чего вы привезли меня сюда?
      — Вы наш заклятый враг, — объявил Годфруа д'Этиг.
      Она медленно покачала головой:
      — Ваш враг? Нет ли здесь какого-то недоразумения? Быть может, вы что-то перепутали? Мое имя — Пеллегрини.
      — Нет, вы не мадам Пеллегрини!
      — Уверяю вас…
      — Нет, — повторил барон Годфруа и зловещим тоном произнес слова, поразившие присутствующих не меньше, чем незадолго до того слова д'Арколя:
      — Пеллегрини — псевдоним, под которым скрывался в XVIII веке человек, дочерью которого вы являетесь.
      Она ничего не ответила, словно не понимая этой нелепой фразы. Потом спросила:
      — Но как же, по-вашему, меня следует называть?
      — Жозефина Бальзамо, графиня де Калиостро…

      Калиостро? Необыкновенная личность, вызывавшая столь живой интерес всей Европы, наделавшая столько шуму во Франции в царствование Людовика XVI! Ожерелье королевы Марии-Антуанетты… Обманутый кардинал де Роган… И множество других удивительных эпизодов из жизни этого загадочного, окутанного тайной человека. Его называли гением интриги, он владел странными и могущественными чарами, природа которых не прояснилась и через сто лет после его смерти.
      Самозванец? Величайший мошенник и мистификатор? Кто знает… Ныне никто не осмелится отрицать, что в этом мире есть существа, способные, благодаря особым неведомым силам, источать такую энергию, которая убивает живое и оживляет мертвое. И, право, не следует считать шарлатанами или безумцами тех, кто своею волей могут вызвать из мрака образы давно минувшего, извлечь пользу из утраченных кем-то секретов, роковых тайн и забытых событий. И если Рауль д'Андрези в своем убежище продолжал оставаться последовательным скептиком и даже посмеивался над сверхъестественным поворотом действия, то все остальные, казалось, заранее приемлют как нечто бесспорное самые невероятные утверждения.
      Годфруа д'Этиг, единственный из присутствующих так и не севший в кресло, наклонился к молодой женщине и произнес:
      — Ведь вам по праву принадлежит имя Калиостро, не так ли?
      Пленница погрузилась в свои мысли. Казалось, она ищет способ защититься от обвинения, столь очевидно абсурдного…
      Прошла минута, другая. Наконец она подняла проницательный взгляд на стоявшего перед ней человека и мягко заметила:
      — Ничто не заставляет меня отвечать вам хотя бы потому, что у вас нет права меня допрашивать. Однако, к чему отрицать, в документе о моем рождении записано именно это имя — Пеллегрини, превращенное в Джузеппину Бальзамо, графиню де Калиостро по моей воле, так как все эти имена восходят к одной личности — Джузеппе Бальзамо.
      — Вашему отцу?
      Женщина пожала плечами вместо ответа. Из осторожности? Или презрения? Или, может, протестуя против явной нелепицы?
      — Я не хочу рассматривать ваше молчание ни как признание, ни как отрицание, — заговорил Годфруа д'Этиг, повернувшись к своим друзьям. — Слова этой особы не имеют никакого значения, и было бы пустой тратой времени их оспаривать. Мы здесь для того, чтобы принять решение по делу, которое в общих чертах известно всем вам. Но большинство здесь присутствующих не знакомы с некоторыми подробностями, поэтому приведу факты, по возможности, коротко, и прошу вас слушать со всем вниманием. — Он взял у Боманьяна несколько заранее подготовленных листков и начала читать: «В начале 1870 года, то есть за четыре месяца до начала войны между Францией и Пруссией, из множества иностранцев, нахлынувших в Париж, никто не привлекал такого внимания, как графиня Калиостро. Красивая, элегантная, щедро сорящая деньгами, почти всегда одна или в сопровождении какого-то молодого человека, выдававшего себя за ее брата, графиня была принята всюду, стала желанной гостьей и предметом пристального любопытства во всех модных салонах. Поначалу интриговало одно ее имя, потом к этому добавились чары более тонкие и властительные. Графиня всем своим обликом и манерами очень напоминала своего великого предка. Она поражала воображение толпы, предсказывая будущее и вызывая тени прошлого.
      Роман Александра Дюма-отца, появившийся как раз в это время, вновь ввел в моду Джузеппе Бальзамо, более известного под именем графа Калиостро. Прибегая к тем же приемам, графиня объявляла, что знает секрет вечной молодости, открытый знаменитым чернокнижником, и с улыбкой рассказывала о таких событиях, встречах и беседах, участником которых мог быть только современник Наполеона I.
      Перед ней открылись двери дворца Тюильри, а вскоре графиня была принята и самим императором Наполеоном III. Поговаривали даже об интимных сеансах у императрицы Евгении, на которые приглашались ближайшие ее друзья, сливки общества.
      Вот что говорилось в одном из номеров нелегально выпущенного журнала «Шаривари», почти весь тираж которого вскоре был конфискован полицией: «Настало время открыть читателям глаза на новоявленную Джоконду. Первое впечатление от знакомства с этой потрясающей женщиной трудно осознать и еще труднее выразить словами. Есть в ней что-то девственно-нежное и в то же время извращенно-жестокое. Справедливо ли это ощущение? Во всяком случае оно появляется у всех, кто встречается с ней взглядом, кто видит это необыкновенное существо. Сколько проницательности и тайного лукавства в ее глазах, сколько горечи в ее неизменной странной улыбке! Вековая мудрость и огромный жизненный опыт отражаются в чертах ее божественного лика. И не так уж удивляет, когда она называет свой возраст: восемьдесят лет, ни много ни мало! Говоря о своем возрасте, она извлекает из кармана золотое зеркальце, льет на его поверхность две капли из крохотного флакончика, потом вытирает зеркальце и смотрится в него. И молодость вновь возвращается к ней! Вот что она ответила на наш вопрос:
      — Это зеркало принадлежало самому Калиостро. Для тех, кто глядит в него, время останавливается. Взгляните — на крышке выгравирована дата: «1783». А ниже начертаны четыре загадочных строчки. В них заключена тайна времени, тот, кто раскроет этот секрет, станет царем царей, властелином всех народов.
      — Можно ли посмотреть на эти письмена? — спрашивает кто-то из присутствующих.
      — Почему бы и нет? Знать еще не значит разгадать, даже у великого Калиостро не хватило на это времени. Я могу передать вам лишь звуки, но не тайный смысл этих слов:
       В дубе удача судьбы.
       Плита королей Богемии.
       Фортуна королей Франции.
       Подсвечник о семи ветвях.
      Затем она говорит с каждым из нас по отдельности и делает одно поразившее всех пророчество. Графиня Калиостро обращается к императрице:
      — Пусть ваше величество слегка подышит на поверхность этого зеркальца, — она протягивает государыне пресловутое зеркало.
      Затем, внимательно рассмотрев блестящую поверхность, она шепчет:
      — Я вижу нечто необыкновенное… Этим летом вспыхнет война… Она окончится победой. Войска возвращаются, проходят под сводами Триумфальной арки… Я слышу крики: «Император! Слава императору! Слава венценосному повелителю!»
      Годфруа д'Этиг прервался, немного помолчал, потом произнес сумрачно:
      — Поразительный документ! Ведь это было напечатано за несколько дней до объявления войны! Так кем же была эта женщина, эта авантюристка? И разве ее лживые предсказания, воздействуя на слабый разум несчастной императрицы, не могли привести в действие механизмы высокой политики? Разве они не оказали влияния на развязывание войны, приведшей к катастрофе 1870 года?
      В том же номере «Шаривари» приводится однажды заданный графине вопрос: «Допустим, вы и вправду дочь Калиостро, но кто же ваша мать?» — «Моя мать, — отвечала она, — ищите ее в самых высоких сферах… Это Жозефина Богарне, будущая супруга Бонапарта, будущая императрица…»
      Полиция Наполеона III, разумеется, не могла оставаться безучастной. В конце июня она подготовила для правительства краткий доклад, составленный на основе донесений лучших агентов. Я прочитаю вам и этот документ:
      «Итальянский паспорт синьоры, с оговоркой лишь относительно даты рождения, оформлен на имя Джузеппины Пеллегрини-Бальзамо, графини де Калиостро, родившейся 29 июля 1788 года в Палермо. В Палермо, среди архивов прихода Мортапрена, было обнаружено заявление о регистрации новорожденной Джузеппины Бальзамо, дочери Джузеппе Бальзамо и Жозефины де ля П., подданной короля Франции. Была ли это Жозефина де ля Паше де ля Пажери, дочь разведенного к тому времени виконта де Богарне и, следовательно, будущая супруга генерала Бонапарта? Я провел тщательную проверку. Из письма некоего высокопоставленного чиновника Парижской судебной палаты можно узнать, что в 1788 году он собирался арестовать господина де Калиостро в связи с делом о похищении ожерелья Марии-Антуанетты. Тот проживал под именем Пеллегрини в небольшом особняке в Фонтенбло, где каждый день его навещала высокая и стройная женщина. Для сведения: Жозефина Богарне в то время жила также в Фонтенбло, она была, как вам известно, высокой и стройной. Накануне того дня, когда его должны были арестовать, Калиостро исчезает. На следующий день Фонтенбло неожиданно покидает и Жозефина Богарне.
      Месяцем позже в Палермо рождается девочка. Эти совпадения весьма многозначительны. Восемнадцатью годами позже императрица Жозефина вводит в высший свет юную девушку, представив ее как свою крестницу. В скором времени она завоевала такое расположение императора, что Наполеон веселится и радуется в ее обществе, как ребенок. Как ее зовут? Жозефина, или Жозина.
      Империя пала. Жозина встречается с царем Александром I и едет в Россию. Какой титул носит красавица? Графини де Калиостро».
      Барон д'Этиг ронял эти слова среди гробовой тишины зала. Все внимали его речи с глубочайшим вниманием. Рауль, совершенно сбитый с толку невероятной историей, тщетно пытался уловить в лице графини хоть какой-то след страха, удивления, волнения, — оно было совершенно спокойным и бесстрастным, и только чуть заметно улыбались ее прекрасные глаза.
      — Этот доклад и еще, вероятно, то опасное влияние, которое графиня оказывала на двор императрицы, решили ее судьбу, — продолжал барон. — Был отдан приказ о высылке из Франции графини и ее брата. Брат выехал в Германию, она — в Италию. Некий молодой офицер сопровождал ее в поезде до Модены. Высадив ее на вокзале, он поклонился ей и сказал несколько вежливых слов на прощанье. Он выполнил приказ. Звали этого офицера герцог д'Арколь. Именно он помог нам добыть конфискованный номер «Шаривари» и секретный доклад полиции. Наконец, это он только что в вашем присутствии подтвердил, что сейчас, здесь, перед вами находится действительно та особа, с которой он впервые встретился двадцать четыре года тому назад…
      Герцог д'Арколь поднялся и глухо, но отчетливо сказал:
      — Я не верю в чудеса, но то, что я должен сообщить, прозвучит как свидетельство о чуде. Что ж, пусть так. Клянусь честью солдата, это та самая женщина, которую я высадил в Модене четверть века тому назад!
      — И с которой вы простились весьма быстро и холодно, без единого комплимента, — тихонько добавила Жозефина Бальзамо.
      — Что вы хотите этим сказать? — спросил пораженный герцог.
      — Я хочу сказать, что в то памятное утро французскому офицеру хватило вежливости лишь на самые сухие и официальные слова. — В ее голосе прозвучала легкая ирония.
      — Что это значит?
      — Это значит лишь то, что вы могли бы проявить больше любезности.
      — Возможно… — отвечал герцог д'Арколь, с видимым трудом напрягая свою память.
      — Вы наклонились к изгнаннице, сударь, поцеловали ей руку — поцелуй длился чуть больше положенного. Вы сказали: «Надеюсь, сударыня, вы не забудете минуты, которые нам довелось провести рядом. Что касается меня, я их не забуду никогда!»
      Она повторила, подчеркивая последнюю фразу: «Никогда, вы слышите, сударыня, никогда!»
      Герцог д'Арколь умел держать себя в руках, но, услышав точное повторение слов, сказанных мимоходом четверть века тому назад, он впал в такое смятение, что мог лишь пробормотать:
      — Разрази меня гром!
      Но тотчас же выпрямился и перешел в наступление, заговорив прерывисто, срывающимся от волнения голосом:
      — Да, я забыл, сударыня. Ибо как ни приятно было воспоминание об этой встрече, второе наше свидание начисто стерло его из моего сердца.
      — Когда же мы встретились вновь, сударь?
      — В начале следующего года, в Версале. Я сопровождал французскую делегацию, уполномоченную заключить мирный договор с пруссаками на самых унизительных для нас условиях. Я узнал вас. Вы сидели в кафе с германским офицером, пили вино и смеялись. В тот день я понял все! Мне стала вполне ясной ваша роль на вечерах в Тюильри. И я догадался, чье задание вы выполняли!
      Все эти разоблачения, весь рассказ о перипетиях этой фантастической жизни занял от силы десять минут. Факты были убийственными, тем более жуткими, что относились ко времени вековой, полувековой и четвертьвековой давности…
      Рауль д'Андрези не мог прийти в себя от изумления. Сцена, разыгравшаяся на его глазах, казалась ему эпизодом из романа ужасов или скорее из какой-то мрачной и дикой мелодрамы. К тому же заговорщики, собравшиеся здесь, в старинном зале, тоже мало походили на обыкновенных людей. В тусклом сиянии свечей, едва помогавших солнцу осветить закоулки огромного помещения, зловещие фигуры присутствующих казались призрачными, бесплотными…
      Рауль хорошо знал, как умственно ограничены все эти нормандские бароны — последние обломки давно минувшей эпохи. И все же, черт возьми, неужели они совсем лишились разума, если не понимают всей несуразности выдвинутых против пленницы обвинений? Но поведение графини Калиостро, сидевшей лицом к лицу с этими людьми, казалось еще более необъяснимым. Почему она молчала, тем самым как бы соглашаясь с обвинением? Неужели она не опровергла легенду о вечной молодости потому, что та ей льстила и существование ее каким-то образом отвечало ее целям? Быть может, она гнала от себя мысль об опасности и считала всю эту сцену всего лишь неудачной шуткой?
      — Таково ее прошлое, — говорил в заключение барон д'Этиг. — Я не буду утомлять ваше внимание рассказом о последующих событиях. Отмечу лишь, что на протяжении всех этих лет Джузеппина Бальзамо, графиня де Калиостро стояла за кулисами самых печальных для нашей страны эпизодов — трагикомического заговора генерала Буланже, грандиозного скандала вокруг строительства Панамского канала и так далее. У нас есть лишь косвенные свидетельства, что она причастна ко многим тайным и грязным делам. Перейдем к современности. Однако предоставим слово ей самой. Можете ли вы, мадам, что-либо возразить относительно фактов, приведенных мною раньше?
      — Да, — прошептала она.
      — Что ж, говорите!
      Молодая женщина начала, почти не скрывая насмешки:
      — Я вижу, что попала во власть средневекового судилища. Уж не считаете ли вы все сказанное здесь неопровержимыми доказательствами, достаточными, чтобы отправить меня на костер как колдунью, еретичку, шпионку?
      — Нет, — возразил Годфруа д'Этиг. — Все эти разнообразные документы и свидетельства были сообщены присутствующим с другой целью — как можно яснее обрисовать ваш портрет, сударыня!
      — И вы полагаете, что достигли этой цели?
      — В той мере, в какой это необходимо нам, да, достиг.
      — Вы довольствуетесь малым.
      — Кроме того, вы сами признались…
      — В чем?
      — Вы напомнили герцогу д'Арколю слова, произнесенные на вокзале в Модене.
      — Да, но что из этого? — удивилась она.
      — Вот три портрета. Не вы ли изображены на каждом из них?
      Она взглянула на портреты и ответила утвердительно.
      — Вот как! — воскликнул барон. — А ведь первый из них датирован 1816 годом — миниатюра с Жозины, графини Калиостро. Эта фотография относится к 1870 году. А третий портрет сделан в Париже совсем недавно. И все три подписаны вами: тот же рисунок букв, тот же характерный росчерк.
      — Но что это доказывает?
      — Что одна и та же особа…
      — Одна и та же особа, — перебила его графиня, — сохранила в 1894 году тот же облик и даже цвет лица, что и в 1870, и в 1816 годах. Теперь вы отправите меня на костер?
      — Не надо смеяться, сударыня. Вам ведь хорошо известно, что в кругу этих людей ваш смех звучит отвратительным богохульством.
      Она в нетерпении ударила ладонью о подлокотник.
      — Сударь, не пора ли закончить эту комедию? В чем вы меня обвиняете? Для чего я здесь?
      — Вы здесь для того, чтобы держать ответ за ваши преступления.
      — Какие?
      — Мои друзья… Нас было двенадцать, двенадцать человек, сплоченных борьбой за единую цель. Сейчас нас осталось девять. Трое убиты, и убиты вами.
      Раулю показалось, что по лицу женщины скользнула тень, но тут же оно приобрело свое обычное выражение, словно ничто не могло омрачить взор и душу прекрасной Джоконды, даже это страшное обвинение, произнесенное с такой зловещей силой.
      Любая другая на ее месте была бы потрясена, ошеломлена, впала бы в отчаяние или в гневе бросилась на обидчика. Она же молчала, и никак нельзя было понять, говорило ли ее полнейшее спокойствие о невероятной наглости или о совершенной невиновности.
      Друзья барона также хранили молчание, сидя неподвижно с суровыми лицами. Позади всех находился Боманьян — Джузеппина Бальзамо не могла его видеть. Опустив голову, он внимательно слушал обвинительный акт, его лицо было прикрыто ладонью, но пронзительные глаза, впившиеся в пленницу, сверкали из-под пальцев.
      Сухо, не повышая голоса, Годфруа д'Этиг продолжил чтение:
      «Восемнадцать месяцев тому назад Дени Сент-Эбер, самый молодой среди нас, охотился на своих землях близ Гавра. Вечером он оставил своих спутников, взял ружье и походный мешок, сказав, что пойдет полюбоваться заходом солнца. К ночи он не вернулся, а наутро его тело было обнаружено на прибрежных скалах.
      Самоубийство? Но Сент-Эбер был богат, здоров, обладал счастливым и уравновешенным характером, у него не было причин сводить счеты с жизнью. Преступление? Но у него не было врагов. Остается несчастный случай. Все согласились с этим… Однако в следующем месяце произошел очень похожий несчастный случай. Жорж д'Изноваль, охотившийся на рассвете на чаек у скал Дьепа, так неудачно поскользнулся на прибрежных водорослях, что разбил голову о камни. Несколько часов спустя рыбаки нашли его труп. После него осталась вдова с двумя маленькими дочерьми.
      Итак, еще один несчастный случай? Да, конечно, для вдовы и двух сирот это величайшее несчастье… Но возможно ли, чтобы случай, злой рок дважды поражал членов нашего кружка? Двенадцать друзей объединились для того, чтобы открыть некую тайну. Из них двое пали жертвой странного стечения обстоятельств. Разве не логично предположить, что за этим стоит чья-то преступная рука, рука нашего врага?
      Герцог д'Арколь открыл нам глаза и указал верный путь. Он знал, что не только мы причастны к величайшей тайне. Он помнил также, что на одном из вечеров у императрицы Евгении фигурировали четыре загадки, переданные Калиостро своим потомкам. К одной из этих загадок мы прикоснулись — речь идет о подсвечнике о семи ветвях…
      Благодаря тем огромным возможностям, которыми мы располагаем, предпринятое в течение двух недель расследование привело нас к цели. В одном особнячке на глухой парижской окраине живет особа, по фамилии Пеллегрини. Живет очень замкнуто, иногда исчезает на целые месяцы. Эта женщина редкой красоты ведет такой скромный образ жизни, что, кажется, единственное ее желание — быть незаметной. Однако эта особа, под именем графини Калиостро, посещает некоторые дома, где проводит сеансы спиритизма и черной магии.
      Мы раздобыли ее фотографию — герцог д'Арколь с изумлением узнал в ней ту, которую видел когда-то в молодости. Тщательная проверка установила, что в день смерти Сент-Эбера она была проездом в Гавре (напомню: несчастный охотился в окрестностях этого города). Была она и в Дьепе в то самое время, когда Жорж д'Изноваль умирал в муках неподалеку! Я узнал, что Жорж д'Изноваль имел связь с женщиной, которая, по-видимому, приносила ему жестокие страдания. С другой стороны, письмо Сент-Эбера, хранящееся среди его бумаг, позволяет сделать вывод о том, что наш покойный друг имел неосторожность составить список из двенадцати имен и предать бумаге кое-какие сведения, относящиеся к подсвечнику о семи ветвях, а эти записи потерял или, что гораздо вероятнее, они были у него кем-то похищены.
      Все объяснилось! Часть наших секретов попала к женщине, которую любил Жорж д'Изноваль, и та пожелала узнать все остальные тайны. Из страха разоблачения она устранила своих опасных свидетелей… И эта женщина сейчас сидит здесь, перед нами!
      Годфруа д'Этиг вновь замолк. Тишина становилась столь гнетущей, что, казалось, сама атмосфера зала придавила судей к их креслам и лишила возможности двигаться. Лишь графиня Калиостро сохраняла все тот же спокойный и рассеянный вид, словно ни единое слово не достигало ее слуха, не касалось ее.
      …Рауль д'Андрези, не переставая восхищаться чарующей, возбуждающей страстное желание красотой женщины, в то же время чувствовал, как сердце его сжимается от тяжких обвинений против нее. Множество фактов были грозной силой, и Рауль не сомневался: впереди ее ждет новое, еще более страшное, решающее испытание.
      — Говорить ли мне о третьем преступлении? — спросил барон.
      — Если это вам угодно, — со скукой и отвращением отвечала графиня. — Все, что вы тут нагородили, лишено всякого смысла. Вы называете людей, не известных мне даже по имени. Но все равно: преступлением больше, преступлением меньше…
      — Значит, вы не были знакомы с Сент-Эбером и д'Изновалем?
      Она молча пожала плечами.
      Годфруа д'Этиг склонился к самому ее лицу и тихо произнес:
      — А с Боманьяном?
      Она подняла на него девственно чистый взгляд:
      — Кто такой Боманьян?
      — Третий из наших друзей, убитый вами. И совсем недавно, всего лишь несколько недель тому назад… Умер от яда. Разве вы не были с ним знакомы?

      Что означало это обвинение? Рауль ошеломленно посмотрел на живого Боманьяна. Тот встал, по-прежнему горбясь, и потихоньку, прячась за спинами присутствующих, приблизился к подсудимой. Графиня повернулась к барону д'Этиг и не заметила его.
      Теперь Рауль понял, почему Боманьян сидел так, чтобы женщина не могла его увидеть. Вот, значит, какая ловушка была приготовлена для графини! Если она и вправду хотела отравить Боманьяна и считала его мертвым, как же должна быть она поражена при виде самого Боманьяна, воскресшего, чтобы выступить главным обвинителем!
      Рауль испытывал тайное сочувствие к прекрасной незнакомке. Как бы он хотел, чтобы она одержала победу над ними, перехитрила этих нормандских господ! Но барон д'Этиг не выпускал добычу из когтей. Устремив на нее тяжелый взор, он вновь спросил:
      — Вы ничего не знаете об этом преступлении, не так ли?
      Она нахмурила брови, изобразив на какое-то мгновение досаду, но снова промолчала.
      — Итак, вы, наверное, не были знакомы с Боманьяном, как и двумя другими вашими жертвами? — У барона был вид следователя, только и ждущего удобный момент, чтобы поймать обвиняемого на какой-нибудь оговорке или неосторожно вырвавшейся фразе.
      Она не отвечала, но в ее равнодушной, чуть насмешливой улыбке появилось что-то беспокойное. Как зверь, попавший в засаду, она оглядывалась по сторонам, пристально посмотрела на Годфруа д'Этига, потом повернулась к Ла Вопальеру и де Бенто. Взор ее упал на Боманьяна — и она вскрикнула, тело ее в удивлении и отчаянии содрогнулось, словно перед нею возник призрак. Непроизвольным жестом она как будто хотела прогнать, оттолкнуть ужасное видение.
      — Боманьян, Боманьян, — едва слышно вырвалось у графини.
      Быть может, она собиралась во всем признаться? Покаяться во всем? Боманьян напряженно ждал, кулаки его судорожно сжались, вены на лбу вздулись, худое лицо искривилось в гримасе.
      Казалось, он победил, и молодая женщина полностью подпала под его власть. Но нет, тщетная надежда! Она быстро пришла в себя, вновь приняла гордую осанку, и с каждой секундой к ней возвращалось обычное самообладание, а на губах заиграла улыбка. Наконец она произнесла так уверенно и рассудительно, что трудно было не поверить ее словам:
      — Вы напугали меня, Боманьян, ведь в газетах я читала о вашей смерти. Но зачем ваши друзья желали меня обмануть?
      Рауль понял, что все происходившее до сих пор не имеет никакого значения. Настоящее сражение только начинается, только сейчас два противника сошлись лицом к лицу. Барон Годфруа вел широкое наступление с флангов — Боманьян нападал яростно, намереваясь добить теряющую силу жертву.
      — Ложь! Ложь! — крикнул он. — Все, что связано с вами, — ложь! Вы воплощение низости, предательства, разврата и лицемерия! Все, что есть гнусного и отвратительного в этом мире, скрыто в вашей притворной улыбке. О, эта улыбка! Маска, которую нужно сорвать раскаленными щипцами, чтобы открыть ваш подлинный облик! Ваша улыбка — гибель, вечное проклятье для всякого, кто поддастся ее обольщению… О, как вы ничтожны, презреннейшая из смертных!
      То тягостное чувство, которое овладело Раулем в самом начале судилища, он испытывал теперь по отношению к этому человеку, кипящему яростью и изрекающему проклятья с пылом и страстью средневекового монаха. Голос Боманьяна прерывался от ненависти. Казалось, он готов своими руками задушить эту ведьму, чья ангельская улыбка заставляла даже праведников терять голову и обрекала их души на муки ада.
      — Успокойтесь, Боманьян, — сказала графиня так кротко и благожелательно, что тот пришел в еще большую ярость.
      Все же он попытался овладеть собой, удержать рвущийся из уст поток обличений. Но они сыпались из его задыхающегося рта, и трудно было понять смысл его признаний и обвинений, то произносимых неразборчивым шепотом, то лихорадочно выкрикиваемых. Он исповедовался, порой ударяя себя в грудь, как древний пророк, призывающий всех в свидетели своей правоты и искренности:
      — Я первым вступил в смертельное сражение с вами. Это произошло сразу после гибели д'Изноваля. Да, я был уверен, что у меня хватит сил, чтобы победить вас и устоять перед искушением. Уже приобщенный к таинствам церкви, я жаждал принять духовный сан. Я думал, что силою данных мною обетов, огнем моей веры, одеянием священника буду надежно защищен от зла… И вот я появился на сборище спиритов, когда там присутствовали вы, сударыня. Друзья мои, я сразу узнал ее, без подсказки моих спутников! Я стал наблюдать за вами. Вы говорили мало, держась скромно, все время стараясь быть в тени.
      Как и было предусмотрено заранее, мой друг сел рядом с вами и вступил в разговор с вашими соседями. Потом он подозвал меня и предложил принять участие в беседе. Вот когда я подметил в ваших глазах волнение, ведь было названо мое имя, знакомое вам по записям Дени Сент-Эбера. Боманьян… Один из двенадцати, связанных клятвой… один из десяти, оставшихся в живых. До той минуты вы словно дремали или грезили, но тут мгновенно проснулись. Вскоре вы обратились ко мне с каким-то вопросом, потом — с каким-то замечанием. В течение двух часов вы демонстрировали мне все обаяние вашего остроумия, все очарование вашей красоты. Вы взяли с меня обещание на следующий день снова прийти сюда, быть возле вас.
      В тот же момент мне следовало бы все бросить и бежать от вас на край света. Но было слишком поздно. Я более не принадлежал себе. Во мне не осталось ни мужества, ни воли, ни осмотрительности — ничего, кроме желания видеть вас опять. Конечно, я прятал это желание за громкими фразами о чувстве долга, уговаривал себя, что необходимо проникнуть в замыслы врага, разоблачить и вырвать у него признания и тому подобное. О, сколько предлогов я нашел! Но от самого себя не скроешь… Я, влюбленный глупец, сразу уверовал в вашу невиновность. Ваша улыбка, сударыня, казалась мне лучшим подтверждением чистоты и непорочности вашей души…
      Ни святые воспоминания о Сент-Эбере, ни имя бедного д'Изноваля не охладили мой жалкий разум, не вернули его на путь истины. Дух мой был смущен, я ничего не хотел видеть, ничего не хотел понимать. В этом ослеплении я провел несколько месяцев, вкушая самые низменные из радостей земных и не стыдясь возможного позора и сплетен, не боясь потерять самого себя, свою веру.
      Преступление, непростительное для такого человека, как я! Я поистине достоин смерти, ибо впал в чудовищный грех: я предал наше дело, нарушил наш обет молчания, принятый нами во имя великой общей цели. Да, я обязан повиниться перед вами: ЭТА ЖЕНЩИНА ЗНАЕТ СВЯЩЕННУЮ ТАЙНУ НАШЕГО БРАТСТВА!
      Ропот негодования пронесся по залу. Боманьян низко опустил голову.
      Теперь Раулю стали ясны скрытые пружины драмы, разыгравшейся перед ним, а ее участники предстали в своем истинном облике. Боманьян властвовал над этими грубыми, неотесанными дворянчиками, управлял ими одним движением руки, он был душой этого общества.
      От него исходила некая магнетическая сила, под влиянием которой оживали, обретали четкие очертания эти бесцветные, смутные фигуры. Испытывая перед Боманьяном мистический ужас, присутствующие готовы были стать убийцами, чувствуя себя при этом благороднейшими, героическими существами. Да, в Боманьяне было нечто от средневекового инквизитора, в XV веке он, без сомнения, преследовал бы и пытал еретиков. Он стремился властвовать над душами людей и не остановился бы ни перед каким препятствием. Между ним и его целью встала женщина? Что ж, она должна погибнуть! Даже если он любит ее, никто не осмелится его упрекнуть!
      Сейчас Боманьян был подавлен тяжестью только что сделанного признания, его голос звучал без обычного пафоса, глухо и сумрачно:
      — Потерпел ли я поражение? Не знаю. Но я не имел права быть побежденным. Я даже не могу сказать в свое оправдание, что не устоял перед ее настойчивыми расспросами. Нет, она сама часто намекала, что владеет ключом к четырем загадкам Калиостро. И однажды, околдованный ее улыбкой, ее голосом, я подумал: «Она станет нашей союзницей, она поможет нам советами, своим даром ясновиденья…» На протяжении двух недель я был безумным, грех лишил меня рассудка. Прозрение было ужасным!…
      Мне предстояло отправиться с важным поручением в Испанию. Утром я простился с ней. В тот день я ушел из дому примерно в три часа — меня ждало деловое свидание в центре Парижа. Но на полдороге я вспомнил, что не отдал слуге кое-какие распоряжения, и вернулся к себе через двор и черный ход. Слуга куда-то вышел, не заперев дверь на кухне. Еще поднимаясь по лестнице, я услышал тихие, но явственные звуки: в моей комнате кто-то был… В зеркале мелькнуло отражение женской фигуры. Она возилась над моим чемоданом: открыла картонную коробочку с таблетками от бессонницы, которую я обычно беру с собой в путешествия, взяла одну пилюлю и заменила ее другой, которую вынула из своей сумочки. Меня охватило такое бешенство, что я готов был броситься на нее. Все же я совладал с собой, выждал немного… Но когда я вошел в комнату, женщина уже исчезла. Я не успел схватить ее на месте преступления! По моей просьбе аптекарь проверил все таблетки — в одной из них содержался сильный яд.
      Я был потрясен. Зато в моих руках оказалось неопровержимое доказательство… Открыв по неосторожности, что я тоже причастен к тайне, я обрек себя на смерть. Итак, меня ждала гибель, как Дени Сент-Эбера и Жоржа д'Изноваля. Я написал в Испанию, что мой приезд откладывается. В моей голове созрел некий план, и вот спустя несколько дней газеты сообщили о внезапной и загадочной смерти в Мадриде некоего Боманьяна. С этого момента я как тень сопровождал свою преследовательницу, каждый ее шаг был мне известен. Она срочно выехала в Руан, затем в Гавр, в Дьеп, то есть в те места, где мы и вели свои поиски.
      Верные люди сообщили мне, что ей известно о наших раскопках на территории древнего Дьепского монастыря. Она бывала там каждый день и, воспользовавшись тем, что здание заброшено, все там переворошила. Потом на некоторое время я потерял ее из виду, но, к счастью, вскоре вновь нашел ее в Руане… Остальное вам известно от нашего друга барона д'Этига. Мы поставили западню, и она попалась на приманку, на известие об удачливом пахаре, который обрел удивительный светильник.
      Такова эта женщина. Конечно, вам ясно, почему мы не можем передать ее в руки правосудия. Шумиха вокруг ее имени коснется и нас, раскроет наши замыслы и тем самым сорвет их осуществление. Наш долг, тягостный долг, состоит в том, чтобы самим осудить ее. Не поддаваясь ослеплению гнева, но с той суровостью, которой она заслуживает.
      Боманьян закончил свою обвинительную речь. Рауль не знал, что и думать. Эта женщина и вправду выглядела чудовищем, но Боманьян вызывал к себе ненависть и отвращение.
      Графиня Калиостро поднялась со скамьи, взглянула противнику прямо в лицо и произнесла все так же насмешливо:
      — Я не ошиблась, вы уготовили мне костер инквизиции.
      — Будет так, как мы решили, — отвечал Боманьян. — Ничего не помешает нам исполнить справедливый приговор.
      — Приговор? По какому праву он будет вынесен? Какое отношение ко мне имеют все ваши планы, тайны? Повторяю, я невиновна. Освободите меня!
      Боманьян не смог сдержать возглас удивления:
      — Освободить?! Освободить вас, чтобы вы продолжали свои пагубные деяния? О, нет! Сейчас вы в наших руках и понесете кару.
      — Кару? Но за что? И от кого? Есть ли среди вас хоть один истинный судья, который знал бы, где истина и где ложь, где подлинная причина, а где лишь правдоподобная возможность?! Найдись здесь такой судья, он только посмеялся бы над вашими дурацкими обвинениями и беспочвенными доказательствами!
      — Слова, одни пустые слова! — воскликнул Боманьян. — Увы, сударыня, нам нужны веские доводы, говорящие в вашу пользу. Что вы можете противопоставить свидетельству моих собственных глаз?
      — Стоит ли мне защищаться, ведь вы заранее решили погубить меня.
      — Решение принято нами только потому, что ваша вина очевидна.
      — Я стремилась к той же цели, что и вы, не отрицаю. Значит, в этом и заключается вся моя вина? Вот для чего вы шпионили за мной, разыгрывали комедию любви? Если вы оказались обманутым, тем хуже для вас! Если вы доверили мне тайну, о которой я узнала гораздо раньше из бумаг Калиостро, тем хуже для вас! В этом ваше преступление, а не мое.
      — Вы убийца, сударыня! — вновь загорелся гневом Боманьян. — Это вы столкнули в пропасть Сент-Эбера, это вы нанесли смертельный удар д'Изновалю!
      — Повторяю, эти имена я слышу впервые.
      — А мое имя? Быть может, мое имя вам тоже неизвестно? И вы никогда не следили за мной?
      — Никогда.
      Это запирательство так рассердило Боманьяна, что он даже перешел на «ты»:
      — Но я видел тебя, Жозефина Бальзамо! Видел ясно, как сейчас! На моих глазах ты пыталась подсунуть мне яд!
      Она покачала головой:
      — То была не я.
      Боманьян чуть не задохнулся от негодования:
      — Какая наглость!
      Она спокойно положила руку ему на плечо:
      — Вы потеряли голову от ненависти, Боманьян. Ваша душа святоши восстала против греховной страсти, охватившей вас. Но, может быть, вы все же позволите мне сказать несколько слов в свою защиту?
      — Это ваше право. Однако поторопитесь. Отпущенное вам время на исходе.
      — Что ж, постараюсь быть краткой, — с той же удивительной, завораживающей улыбкой Джоконды отвечала она. — Взгляните внимательно на миниатюру, написанную в 1816 году в Москве. На ней изображена я, не так ли?
      — К чему вы клоните? — спросил Боманьян.
      — Найдите потайную кнопку с тыльной стороны миниатюры, нажмите на нее — вы увидите другой портрет: улыбающаяся женщина, на ее прелестной головке тончайшая вуаль, ниспадающая до бровей. Не правда ли, это тоже я?
      И пока Боманьян следовал ее указаниям, она набросила на голову легкую вуаль, прикрыв ею свой лоб. Она приопустила веки, отчего ее лицо приняло необычайно привлекательное выражение.
      Боманьян, сравнивая портреты с оригиналом, вполголоса повторял:
      — Это вы… Вы…
      — Вы вполне уверены?
      — Нет ни малейшего сомнения.
      — Тогда прочтите надпись справа.
      — «Сделано в Милане в одна тысяча четыреста девяносто восьмом году», — чуть слышно произнес Боманьян.
      — В 1496 году! Четыреста лет тому назад! — она засмеялась так весело и искренне, что у Рауля замерло сердце.
      — Вы удивлены? — продолжала Жозефина. — Я знала о существовании этого двойного портрета и долго искала его. Поверьте, здесь нет никакого чуда. Я не стану убеждать вас в том, что служила художнику моделью четыреста лет тому назад. Нет, все гораздо проще. Перед вами лицо Девы Марии — фрагмент картины «Святое семейство» Бернардо Луини, миланского живописца, ученика Леонардо да Винчи. — Она вновь приняла серьезный вид и говорила, не давая противнику опомниться: — Теперь вы поняли, к чему я клоню, господин Боманьян? Между Девой Марией с итальянского портрета, юной особой с московской миниатюры и мною есть редчайшее, фантастическое, но тем не менее бесспорное сходство. Вы допускаете, что на этих картинах могут быть запечатлены три совершенно разных женщины? Но тогда почему бы не предположить, что преступница, увиденная вами у себя в комнате, была вовсе не я? Она похожа на меня, она-то и вправду могла быть виновна в смерти ваших друзей.
      — Я видел вас своими глазами! — возразил Боманьян, бледный от возмущения.
      — Но разве вы не видели своими глазами портрет, написанный двадцать пять лет назад, миниатюру, которой восемьдесят лет, и картину, созданную более четырехсот лет тому назад, и на всех изображена одна и та же женщина… Вы хотите сказать, что это я?
      Она повернула к Боманьяну свое юное прекрасное лицо, открыла в улыбке сверкающие зубки. Теряя терпение и уступая ее обаянию, он прошептал:
      — О, колдунья, иногда я начинаю верить в тот вздор, что произносят твои уста. От тебя можно ожидать всего… Послушайте, у женщины на миниатюре обнажено плечо, и на белой коже груди видна черная родинка. Такая отметина есть и у тебя. Покажи ее всем!
      Смертельная бледность покрыла его лицо, по нему струился холодный пот. Он протянул руку к ее платью, коснулся закрытого корсажа. Но она оттолкнула его руку, воскликнув возмущенно и с достоинством:
      — Довольно, Боманьян! Вы, кажется, не отдаете себе отчета в своих поступках, обращаетесь со мной, словно я и в самом деле была вашей любовницей. Но это же неправда! Гордость не позволяет вам признаться в своем поражении, и вы самым жалким и недостойным образом пытаетесь убедить себя в том, чего не было и быть не могло. В течение нескольких месяцев вы волочились за мною, лежали у моих ног, умоляя и угрожая, но ни разу вам не удалось даже поцеловать мне руку. Вот почему вы так разгневаны. Не сумев завоевать мою любовь, вы решили меня погубить, представив меня вашим друзьям как отвратительную преступницу, шпионку, колдунью, исчадие ада. Нет, Боманьян, вы положительно не ведаете, что творите, не ведаете, что произносят ваши уста. Вы видели меня в вашей комнате, когда я подбрасывала вам ядовитую пилюлю? Полно, опомнитесь! Вы приводите в свидетели свои собственные глаза, но ими безраздельно владел мой образ, и лицо другой женщины вы приняли за мое. Та женщина, по-видимому, встала на тот же путь, по которому идем мы все, ищет то же самое. Возможно, ей достались какие-то бумаги графа Калиостро и она взяла себе одно из его имен — маркиза де Бельмонт, графиня Феникс… Найдите ее, Боманьян! Ведь именно ее вы и видели, и лишь галлюцинация вашего расстроенного рассудка стала причиной лживого, нелепого обвинения, которое вы на меня возвели.
      Итак, все это не более чем детски-наивная комедия, разыгранная незадачливым влюбленным, и я имею все причины пребывать в вашем обществе не как преступница, а как ни в чем не повинная женщина, которой ничто не угрожает с вашей стороны. Я знаю, что, несмотря на весь свой угрюмый вид, в глубине души вы добрые и порядочные люди, и вы не способны обречь меня на смерть. Быть может, вам, Боманьян, я внушаю страх, но неужели найдутся здесь те, что готовы повиноваться вам и стать палачами? И что же тогда? Вы собираетесь замуровать меня в подземелье? Держать меня в какой-нибудь жуткой и мрачной темнице? Пускай! Но знайте: нет таких подземелий и темниц, из которых я не сумею вырваться! Судите же меня, выносите свой приговор. Я не скажу больше ни слова!
      Она села и вновь набросила на лицо вуаль. Она говорила, не впадая в экзальтацию, очень спокойно, но с глубокой, проникновенной убедительностью, так неопровержимо логично, что самые тяжкие обвинения уничтожились, потонули почти без следа в ее словах.
      Боманьян хранил молчание. Ораторский поединок завершился его поражением, и он не пытался это скрыть. Что касается его друзей, то на их лицах застыло прежнее холодное выражение, но, как подметил Рауль, они утратили жестокость. Чувствовалось, что собравшимися овладело сомнение. Значит, еще не все потеряно!
      Однако Годфруа д'Этиг и Бенто не намеревались отступать. Боманьян что-то вполголоса сказал барону, а потом вновь взял слово с видом человека, принявшего твердое решение и не терпящего возражений:
      — Друзья мои, перед вами прошли все действия драмы. Обвинения и защита высказались. Вы могли убедиться, что барон д'Этиг и я вполне разоблачили эту женщину, приведя точные, убийственные свидетельства. Вы увидели также, как ловка и дьявольски изворотлива эта особа, как мастерски использовала она все неясные обстоятельства. Но ситуация, в сущности, очень проста: этот сильный и умный враг всегда будет представлять для нас опасность. Она уничтожит нас одного за другим. Само ее существование чревато нашей гибелью и поражением нашего дела.
      Надо ли говорить, что у нас нет другого выхода, кроме ее смерти? Пусть исчезнет, дабы впредь не стоять на нашем пути. Если даже наша совесть противится столь тяжкому приговору, другое соображение должно одержать верх: мы здесь сейчас не только караем грех, но прежде всего защищаем себя и наше общее дело, над которым нависла страшная угроза. Этими доводами мы руководствовались, принимая решение. Если вы его одобрите, оно будет выполнено. Этой ночью недалеко от здешнего берега проплывает один корабль из Англии. С него спустят шлюпку, которую мы встретим в десять часов вечера рядом с мысом Игла. Эту женщину переправят в Лондон и поместят в комфортабельную лечебницу для душевнобольных. Там она будет пребывать, пока мы не завершим наше дело. Надеюсь, она не воспротивится нашим действиям. По-моему, они гуманны и великодушны и в то же время избавляют нас самих и наш труд от постоянной угрозы…
      Теперь Рауль понял, какую игру ведет Боманьян. Английское судно — это выдумка. На самом деле есть две лодки, одна из них, с пробитым днищем, выйдя в открытое море, тотчас же пойдет ко дну, и графиня Калиостро исчезнет без следа. Какое коварство!
      Все присутствующие молчали, Боманьян посчитал это знаком согласия с его планом, он мог действовать так, как считал нужным, опираясь на помощь барона д'Этига и Бенто.
      Приговор был вынесен, приближался час казни. Присутствующие поднялись и стали расходиться в полном молчании. У них был такой вид, словно они побывали на домашней вечеринке, где болтали о всяких пустяках. Через несколько мгновений зал опустел. Остались только Боманьян, Годфруа д'Этиг и его кузен.
      Итак, судьба несчастной женщины была целиком во власти фанатика, чей коварный характер и изобретательный ум подчинялись сердцу, израненному любовью и ревностью. Но и для этого страшного человека, казалось, еще не все было окончательно решено. В нем еще не угасли угрызения совести, он испытывал страх перед тем, чему предстояло свершиться по его приказу. Стоя на пороге зала, он пристально смотрел на женщину, которую обрек на смерть. С белым, как у мертвеца, лицом, которое подергивалось в нервном тике, нахмурив брови и судорожно сцепив руки, он по-прежнему хотел выглядеть хотя бы в собственных глазах благородным романтическим героем.
      Боманьян положил руку на плечо барона Годфруа, но тут же убрал ее, отрывисто бросив:
      — Смотрите за ней в оба. И без глупостей, иначе…
      Все это время графиня Калиостро сидела не шелохнувшись, со спокойным и задумчивым выражением, весьма мало соответствующим обстановке.
      «Конечно, она не подозревает о грозящей опасности, — подумал Рауль. — Она считает, что впереди у нее заточение в клинике для душевнобольных, и эта перспектива ее нисколько не пугает».
      Прошел ровно час с начала судилища. Зал заполнили сумерки. Молодая женщина уже дважды поглядывала на часы. Она попыталась завязать беседу с Бенто, и ее лицо стало необыкновенно милым, а в голосе зазвучали волнующие ласковые нотки. Бенто пробурчал что-то раздраженно и угрюмо и больше рта не открывал.
      Прошло еще полчаса. Женщина посмотрела на приоткрытую дверь. Несомненно, у нее мелькнула мысль о побеге, и все ее тело напряглось, готовясь к прыжку.
      Рауль, со своей стороны, искал способ помочь ей. Будь у него револьвер, он одним выстрелом уложил бы Бенто. Спрыгнуть прямо в зал? Увы, отверстие окна было слишком узким…
      Почувствовав состояние узницы, Бенто положил револьвер на край стола и мрачно произнес:
      — Одно лишнее движение — и я выстрелю, клянусь Богом.
      Он производил впечатление человека, привыкшего исполнять клятвы. Женщина сидела не шевелясь. У Рауля перехватило дыхание и защемило сердце, но он был лишен возможности вмешаться.
      Часов в семь вернулся Годфруа д'Этиг. Он зажег лампу, сказал Оскару де Бенто:
      — Принеси из сарая носилки, потом пойди поужинай.
      Оставшись наедине с графиней, Годфруа, как показалось Раулю, хотел что-то сказать, на лице его читалось какое-то колебание. Но он ничего не сказал, ничего не сделал, если не считать торопливой фразы:
      — Молитесь, сударыня!
      Она повторила, как бы не понимая:
      — Молиться? Почему вы даете мне этот совет?
      Барон сказал едва слышно:
      — Делайте, что хотите, но мой долг — предупредить вас.
      — Предупредить меня? О чем? — удивилась и слегка забеспокоилась она.
      — Настал час молить Бога отпустить наши грехи… — прошептал он. — Никто не знает, не предстоит ли ему отойти в мир иной ближайшей ночью.
      Она вздрогнула от страшной догадки, ее руки лихорадочно затрепетали.
      — Умереть? Но ведь об этом и речи не было. Боманьян говорил о клинике для душевнобольных.
      Он не отвечал. Несчастная через силу вымолвила:
      — О, Боже мой, Боманьян обманул меня. Они решили утопить меня в море… Ночью… Какой ужас! Этого не может быть! Они хотят убить меня, помогите!
      Годфруа д'Этиг принес большой плед, с грубой бесчувственностью накрыл им голову молодой женщины, рукою зажал ей рот. Крики смолкли.
      Вернулся Бенто. Вдвоем они уложили ее на носилки и крепко привязали к ним.
      Дело было лишь за железной цепью и приготовленным для сего случая камнем…

      — Неплохо бы хлебнуть немного рому, — проворчал Оскар де Бенто. — В такие минуты трезвая голова совсем ни к чему.
      — Не то время: нам потребуется все наше внимание, — возразил барон.
      — Веселенькое дельце, ничего не скажешь!
      — Предупредили бы Боманьяна, он бы отказался от твоих услуг.
      — Что ты, об этом не могло быть и речи!
      — Тогда выполняй, что сказано.
      Прошло еще несколько минут. В замке воцарилось безмолвие. В полной тишине спали и окрестные поля.
      Бенто подошел к пленнице, прислушался:
      — Она не стонет, не жалуется. Что за женщина! — И добавил с боязливостью в голосе: — Ты веришь в то, что о ней говорили?
      — Во что именно?
      — Ну, в то, что ей сто лет, во все эти давние события…
      — Чушь!
      — Но Боманьян верит.
      — Да почем ты знаешь, во что верит Боманьян?!
      — И все-таки согласись, Годфруа, во всей этой истории есть что-то странное. Мне и вправду кажется, будто она родилась давным-давно.
      — Все может быть, — глухо отозвался д'Этиг. — Читая бумаги, я и сам все время испытывал такое ощущение, будто она жила еще в прошлом веке.
      — Значит, ты тоже в это веришь?
      — Хватит, Оскар! Довольно и того, что мы втянуты в такое дело. Но клянусь тебе, если бы я мог отказаться, не теряя чести, никогда не стал бы участвовать, вот только… — голос его прервался.
      Годфруа не хотелось говорить о том, что больше всего его волновало и тревожило. А Бенто не унимался:
      — И я, клянусь, тоже с превеликим удовольствием удрал бы… Зачем рисковать? Знаешь, мне не дает покоя мысль, что нас провели, как детей. Вот что я тебе скажу: Боманьян играет нами, как марионетками. Всю эту историю он затеял только для своей пользы. Случись что — он в стороне, и как бы дело ни обернулось, он в выигрыше.
      — Замолчи, она же все слышит! — злобно зашипел на него Годфруа.
      — Велика важность, — отвечал тот. — Сейчас ей уже все равно.
      Оба замолчали. Часы на колокольне пробили десять. Барон д'Этиг стукнул кулаком по столу так, что стоявшая на нем лампа подпрыгнула:
      — Будь оно все проклято! Ах, Боманьян, Боманьян… Пора, надо идти.
      — Мы все должны сделать сами? — шепотом спросил Бенто.
      — Другие вызвались нас сопровождать, но я сказал, чтобы ждали на вершине утеса. Пусть продолжают верить в английский корабль.
      — А по мне, веселее плыть в компании.
      — Молчи. Приказ есть приказ. Другие могут проболтаться. Чем меньше людей знают, тем надежнее.
      В зал вновь вошли д'Ормон, Ру д'Эстьер и Рольвиль.
      — Все слуги уже спят. Огня не зажигать, как-нибудь сумеем добраться до скалы.
      — А Кларисса?
      — Она у себя в комнате, немного приболела сегодня. Ну, в путь!
      Д'Ормон и Рольвиль взялись за носилки, пересекли сад и выбрались на пустынную проселочную дорогу, которая вела от замка к берегу.
      — Не шуметь! Нас могут узнать по голосам.
      — Кто, Годфруа? Здесь никого нет. Ты позаботился даже о том, чтобы удалить таможенников.
      — Да, все таможенники в трактире, их пригласил туда один верный мне человек. И все же осторожность не помешает.
      Дорога спускалась в овраг и шла дальше. Наконец, они добрались до скал, среди которых виднелась древняя каменная лестница к морю.
      — Теперь нам надо разделиться, — сказал барон. — Оставайтесь здесь, а мы с Бенто спустимся с ношей.
      Ступени были очень высокими, так что иногда носилки с привязанной к ним женщиной принимали почти вертикальное положение. Карманный фонарик выхватывал из темноты смутные очертания окружающих предметов. Оскар де Бенто все время злился, что приходится так долго возиться, и с нормандским простодушием предлагал сбросить носилки с лестницы, прорезавшей скалу, прямо на берег, простиравшийся далеко внизу. И точно, это очень облегчило бы задачу. Наконец оба кузена достигли пляжа, усеянного мелкой галькой, и перевели дух. Невдалеке были видны две лодки, связанные одна с другой, они мерно покачивались на небольших волнах. Бенто указал на отверстие, пробитое им в днище той лодки, что была поменьше. Сейчас в это отверстие была вбита деревянная затычка.
      Они опустили носилки на лодочные скамейки.
      — Надо привязать носилки, — сказал д'Этиг.
      — А вдруг что-нибудь выплывет со дна моря — эти носилки станут лучшей уликой против нас.
      — Отойдем подальше в море, и ничего никогда не найдут. К тому же этой рухлядью, — он кивнул на носилки, — никто не пользовался уже лет двадцать. Нам нечего бояться.
      И все же голос барона дрогнул. Такого Бенто за ним еще не замечал.
      — Что с тобой, Годфруа?
      — Со мной? А что со мной может быть?
      — Да нет, ничего. Просто показалось.
      — Ну, тогда займись лодкой. Отчаливаем. Но прежде, как велел Боманьян, вынем кляп у нее изо рта и спросим, не хочет ли она признаться в чем-либо перед смертью. Ты сможешь это сделать?
      — Прикоснуться к ней? Мне легче самому помереть… Может, ты…
      — Я тоже не в силах.
      — Она преступница — этого достаточно. О чем еще говорить?
      — Да… По крайней мере, вина ее весьма вероятна. Вот только вид у нее такой милый, приятный… Никак не вяжется даже с мыслью о преступлении.
      — Ты прав, — кивнул Бенто. — Она прекрасна, как Пресвятая Дева… В том-то вся и штука…
      Они опустились на колени и принялись молиться о душе той, которую намеревались убить. Молитва несколько подбодрила их. Они быстро встали с колен, Бенто притащил огромный камень, припасенный заранее, живо вдел в него цепь и оттолкнул лодку от берега. Затем они сдвинули другую лодку и вскочили в нее. Годфруа сел за весла, а де Бенто держал веревку, привязанную к лодке с осужденной.
      Они вышли в открытое море. Поначалу удалялись от берега быстро, но минут через двадцать ход замедлился.
      — Больше не могу, — выдохнул барон. — Руки не слушаются. Теперь твоя очередь.
      — Стоит ли плыть дальше? Мы уже миновали черту отлива, как ты считаешь?
      — Ладно, выбивай затычку.
      — Нет, лучше ты, — запротестовал Бенто, которому повелительный жест барона показался сигналом к убийству.
      — Без глупостей! Кончай с ней.
      Бенто притянул вторую лодку, склонился, протянул руку, но вдруг остановился:
      — Мне страшно, Годфруа. Клянусь спасением души, не могу это сделать!
      Годфруа отстранил его, перевалил тело через борт и одним ударом выбил кусок дерева. Вода с бульканьем хлынула в лодку с пленницей. Этот звук так поразил барона, что он повернулся, чтобы заткнуть отверстие. Поздно! Бенто, пересев за весла, греб изо всех сил, суеверный ужас удваивал его энергию. Лодка с двумя палачами быстро удалялась от места преступления.
      — Стой! — крикнул Годфруа. — Я спасу ее! Остановись!… Это ты виноват в ее смерти, я же хотел спасти ее. Убийца, злодей!
      Но Бенто, вне себя от страха, не слышал, не понимал ничего, с шумом погружая весла в воду. Стоило ли оправдываться перед безгласным и обреченным на гибель существом? Волны неизбежно поглотят тело женщины вместе с поврежденной лодкой. Годфруа д'Этиг знал это…
      Решившись, он взял весло, сел бок о бок со своим сообщником. Они резко нагибались, делали отчаянные усилия, чтобы поскорее удалиться от этого проклятого места, они страшились услышать предсмертный крик жертвы, над головой которой вот-вот должны были сомкнуться волны.
      Д'Этиг и Оскар де Бенто были уже на полпути к берегу. Они бы не услышали последнего крика женщины… А она без единого стона, без единого движения готовилась принять смерть. Ледяная вода обожгла ее тело, содрогнувшееся в ознобе. Утлый челн, казалось, с минуты на минуту перевернется и увлечет несчастную на дно. Но странное дело: лодка перестала погружаться. Послышался тихий голос:
      — Не бойтесь, я пришел вам помочь. Вы никогда не видели меня… Мое имя Рауль, Рауль д'Андрези. Все будет хорошо, я заткнул пробоину. Но прежде всего нам надо избавиться от этого валуна.
      Он разрезал веревки, которыми была опутана пленница. Потом схватил камень и бросил его в море. Наконец, сняв плед, закрывавший ее лицо, наклонился над ней:
      — Как я рад! Все обернулось лучше, чем можно было предположить. Вода не успела дойти до вас. Вам не больно?
      Она чуть слышно шепнула:
      — Да, щиколотка очень болит, они вывернули мне ногу, когда связывали.
      — Ничего, — промолвил он. — Скоро мы доберемся до берега. Ваши палачи так напуганы, что бегут без оглядки. Нам нечего бояться.
      Он взял заранее припрятанное на дне лодки весло, встал на корму и принялся грести, не переставая весело говорить:
      — Рауль д'Андрези, к вашим услугам! Правда, мой костюм не слишком располагает к светскому знакомству… Все вышло совершенно случайно. Я узнал, что некая дама стала жертвой заговора, опередил противника, первым оказался здесь, спрятался за лодкой. Ваши убийцы не заметили, что вместе со своей жертвой они взяли на буксир и чемпиона по плаванию, решившего ее спасти. Подробнее обо всем я расскажу вам позже, когда вы сможете слушать меня более сосредоточенно. Сейчас, по-моему, я болтаю в пустоту.
      Он замолк.
      — Мне больно, — простонала она.
      — Тогда советую: постарайтесь впасть в забытье, — отозвался он. — Это облегчит страдания души и тела.
      Она послушалась его, постепенно ее дыхание стало ровным и спокойным.
      — Вот так-то лучше, — сказал Рауль. — Мне нужна полная свобода действий.
      Лодка быстро неслась к берегу, в темноте уже угадывались грозные очертания утесов. Когда дно заскрипело о прибрежную гальку, он выпрыгнул, с легкостью поднял молодую женщину и понес ее.
      — Победитель состязаний по боксу и по классической борьбе, — говорил он. — Признаюсь, хотя вы меня, кажется, не слушаете, все это я получил в наследство от своего отца… Как и многое другое… Отдохните здесь, под скалой, она надежно укроет вас от буйства волн. А я… я скоро вернусь. Полагаю, вы не прочь отомстить двум нормандским кузенам? А для этого важно, чтобы лодку не нашли, а вас считали утонувшей. Итак, немного терпения!
      Рауль без промедления вывел лодку снова в открытое море, выбил затычку и, убедившись, что та скрылась в пучине, вплавь вернулся на берег. Затем он отыскал свою одежду, спрятанную в расселине, и быстро переоделся.
      — Теперь, — произнес он, подойдя к молодой женщине, — нам предстоит подняться наверх, а это не очень-то легко.
      Она понемногу выходила из своего обморочного состояния и открыла глаза на свет его фонарика. Попыталась с его помощью подняться на ноги, но тут же со стоном вновь упала на землю. Он снял с ее ноги туфельку и увидел, что чулок весь пропитался кровью. Рана неопасная, но весьма болезненная.
      Рауль перевязал ее ножку своим носовым платком и начал подниматься по лестнице, со спасенной женщиной на руках. Триста пятьдесят крутых ступеней! Если Годфруа д'Этиг и Бенто, весьма крепкие мужчины, выбились из сил, совершая спуск, то каково пришлось одному юноше, карабкавшемуся с той же ношей наверх! И все же он по-прежнему пребывал в превосходном настроении, прижимая к себе прекрасное тело, чувствуя его упругость и гибкость.
      Добравшись до вершины, он не стал отдыхать. Свежий морской воздух бодрил его, придавал силы. Рауль поспешил донести молодую женщину до укрытия, в едином порыве пересек поле и бережно сложил драгоценный груз в одинокой и заброшенной риге. Заранее предвидя такой поворот событий, он спрятал здесь пресной воды, бутылку коньяка и немного еды.
      — Двенадцать часов полного покоя и сна. Здесь вас ничто не потревожит. А завтра я позабочусь об экипаже и отвезу вас, куда пожелаете.
      Вот так в финале трагического и необыкновенного приключения они оказались рядом — жертва и ее спаситель. А давно ли он и думать об этом не мог!
      При свете прицепленной к перекладине лампы Рауль уложил молодую женщину среди снопов сена, дал ей напиться, сменил повязку на ране. Находясь в его власти и под его защитой, Жозефина Бальзамо чувствовала себя в полной безопасности и целиком доверилась заботам Рауля. Она закрыла глаза и погрузилась в сон.
      Лампа освещала ее прекрасное лицо, горевшее прекрасным, слегка лихорадочным румянцем после всех переживаний последних часов. Рауль опустился перед ней на колени и долго всматривался в ее черты. Изнемогая от духоты, царившей в этом милом сельском приюте, она приоткрыла корсаж платья, и юноша видел ее божественные плечи. Он вспомнил слова Боманьяна о родинке, которая была у красавицы со старой миниатюры. Мог ли он противиться искушению проверить, есть ли эта отметинка на груди женщины, спасенной им от смерти? Он долго возился с корсажем и был вознагражден: на правой груди виднелась родинка, черная, как мушка на щеке у кокеток прошлого столетья, словно подчеркивающая белизну нежной кожи, вздымавшейся в легком дыхании.
      — Кто же вы? — в восхищении прошептал Рауль. — Из какого мира, из какого века вы пришли?
      Он испытывал неизъяснимое волнение, его охватило некое таинственное предчувствие, которое мы испытываем, созерцая творение неземной красоты. Он задавал ей вопросы, как будто молодая женщина могла назвать ему имя той, которая в давние времена служила художнику моделью. Ее губы в полусне что-то лепетали, но Рауль не мог понять смысла.
      Наконец она глубоко вздохнула, приоткрыла глаза. Видя стоящего перед ней на коленях юношу, она покраснела и улыбнулась, и улыбка осталась на ее устах, когда припухшие веки вновь опустились в сладкой дремоте.
      Рауль чувствовал, что теряет рассудок. Трепеща от желания и восхищения, он шептал ей страстные восторженные слова, сжав ладони, словно в молитве обожаемому идолу:
      — Как вы прекрасны! Я не подозревал, что на нашей грешной земле может существовать такая красота! Не смейтесь надо мною, я понимаю, почему у преклонявшихся перед вами мужчин появлялось желание заставить вас плакать: ваша улыбка ранит, она отрицает все, все делает ничтожным. — И добавил чуть слышно: — Жозефина Бальзамо… Как сладостны звуки вашего имени! Оно окутывает вас тайной. Колдунья, как сказал Боманьян? Нет, волшебница, фея, чародейка! Только сейчас начинается моя жизнь, с той минуты, когда я обнял вас. У меня нет больше иных воспоминаний, кроме воспоминаний о вас, с вами связаны все мои надежды. Не знаю, почему я так верю в вас, но знаю, что не могу ошибиться. Боже, как вы прекрасны! Мне хочется плакать от счастья…
      Он произносил это, почти касаясь ее уст своими, но позволил себе только один раз поцеловать ее в течение всей исповеди. В улыбке Жозефины Бальзамо таилась не только чувственность, но и утонченная стыдливость, и Рауль ощутил глубочайшее благоговение. Он клялся в верности ей, обещал, что любое ее желание будет для него священным, уверял, что всегда и везде будет рядом с ней, готовый защитить и избавить от любой опасности…
      Он заснул, продолжая и сквозь сон шептать клятвы и обещания, не имевшие большого смысла. И сон его был глубоким, как у детей, которым так необходимо восстановить безудержно растрачиваемые юные силы…
      На колокольне пробило одиннадцать часов. Со все большим удивлением он вслушивался в звуки наступившего дня. Неужели и вправду уже одиннадцать часов утра?
      Лампа погасла, сквозь крышу проглядывали солнечные лучи.
      — Где же вы? — спросил он. — Я вас не вижу.
      Он выбрался из риги, огляделся вокруг. Жозефины Бальзамо не было нигде. Он вернулся, бросился к копнам сена, принялся в бешенстве рыться в них. Но Жозефина Бальзамо исчезла. Он искал ее в соседней лощине, на дороге, в лугах… Без результата. Как она сумела с больной ногой покинуть свое убежище, проделать немалый путь через равнину?!
      Рауль д'Андрези вернулся на сеновал и тщательно осмотрел его. Но долго искать нужды не было: он заметил лежащий на току прямоугольный кусочек картона. Это была фотография графини Калиостро. На обратной стороне он прочитал: «Пусть мой спаситель примет от меня самую глубокую благодарность и никогда не будет пытаться вновь встретиться со мной».

      Порой человек, с которым приключилось нечто необычайное, фантастическое, обнаруживает, что на самом деле он стал жертвой галлюцинации, самообмана. Вот так и Рауль, найдя велосипед, брошенный им накануне достопамятных событий, спросил себя, не приснилось ли ему все это. Но фотография свидетельствовала, что все произошло с ним наяву.
      И впервые за все это время он вспомнил о Клариссе д'Этиг, о сладостных часах, проведенных с нею совсем недавно… Увы, в возрасте нашего героя все внутренние конфликты, любовные измены так легко забываются! Ему казалось, что его существо разделилось на два новых, не существовавших прежде. Один Рауль по-прежнему любил Клариссу и спокойно строил планы счастливого семейного будущего; другой — не рассуждая рвался в сети упоительной новой страсти.
      Образ Клариссы, смущенной и печальной, вставал перед ним, подобно трепещущему пламени свечи в полумраке часовни, куда он ходил молиться. Но в тот же миг его мысленному взору являлась графиня Калиостро, и он чувствовал, что именно она теперь стала его божеством, деспотическим и ревнивым, которое никогда не позволило бы ему скрыть ни единой мысли, ни сердечной тайны.
      Рауль д'Андрези — будем и впредь так называть того, кому суждено в будущем прославиться под именем Арсена Люпена — Рауль д'Андрези никогда еще не любил по-настоящему. Снедаемый честолюбием, но не знающий, в какой сфере и каким образом воплотятся в жизнь его мечты о славе, успехе, богатстве и власти, он был готов принять вызов судьбы, откуда бы он ни исходил. Его пылкая и благородная душа, его волевой характер, физическая сила и ловкость, упорство и умение приспосабливаться к обстоятельствам, — словом, все, чем наделили его родители и природа, он сумел развить до высшей степени, и он сам удивлялся, как отступали все препятствия перед его неудержимым натиском.
      С такими дарами судьбы стоило жить… но у него не было никаких средств к существованию. Сирота, один-одинешенек на всем белом свете, без влиятельных друзей, без связей, без постоянных занятий, без профессии — так он жил до сих пор. Как это ему удавалось? Пожалуй, он и сам вряд ли сумел бы дать четкий ответ. Жил, как мог, — вот и все. Когда нужда, вожделение, потребность вставали перед ним во весь рост, он каждый раз находил способ удовлетворить их.
      «Случай — моя стихия, — говаривал он самому себе, — начнем сначала, если сегодня сорвалось. Чему быть, того не миновать. Главное — верить в удачу!»
      Вот в эту пору и встретилась на его пути Жозефина Бальзамо. Он чувствовал: чтобы завоевать эту женщину, ему следовало использовать всю энергию своей молодости. Для него Жозефина Бальзамо не имела ничего общего с тем исчадием ада, образ которого Боманьян так старался расписать подозрительному взору своих друзей. Все эти кровавые картины, все орудия и аксессуары преступления, предательства и злодейства, вся эта дьявольская мишура рассеялась, как ночной кошмар, при одном взгляде на фотографию, которую он созерцал сейчас с влажными от волнения глазами.
      «Я найду тебя, — твердил он, покрывая поцелуями кусочек картона. — Ты полюбишь меня так же, как я люблю тебя. Ты станешь моей нежной властительницей, моей покорной госпожой, и я буду читать в твоей загадочной жизни, как в открытой книге. Сила твоего ясновидения, твои чудеса, твоя вечная юность — словом, все то, что пугает и повергает в замешательство других, станет нашим общим достоянием. Мы завоюем весь мир, ты будешь моей, Жозефина Бальзамо!»
      Но в глубине души он робел перед этой женщиной и испытывал нечто вроде зависти и недовольства ею, как ребенок, желающий быть равным со старшими и вынужденный подчиняться тому, кто сильнее его. Два дня он просидел в комнате, которую снимал на первом этаже гостиницы, лишь изредка выглядывая в окно, выходившее в яблоневый сад. Эти дни были наполнены ожиданием и размышлениями. На третий день он совершил прогулку по сельским окрестностям — по тем местам, где, как он предполагал, мог встретиться с Жозефиной Бальзамо. Он допускал также, что молодая женщина, истерзанная страшными испытаниями, вернется в Париж, ведь ей необходимо убедить своих врагов в том, что она мертва. Однако более правдоподобно, что она решит отомстить палачам и не откажется от достижения своей цели. По этой логике, она едва ли покинула поле битвы.
      Вечером этого дня он нашел у себя на столе букет апрельских цветов — нарциссов, незабудок, примул, барвинков и первоцвета. Он спросил хозяина гостиницы — тот никого не видел.
      «Это она», — подумал он, целуя, прижимая к своей груди букет. Четыре дня он провел затаившись за сараем в глубине двора. Когда слышались чьи-то шаги, сердце его то отчаянно билось, то останавливалось. Испытывая вновь и вновь разочарование, он печалился.
      На четвертый день около пяти часов между деревьями и кустарником, обрамлявшим двор, прошуршало платье. Рауль сделал невольное движение, но сдержался и подавил гнев. Он узнал Клариссу д'Этиг. В руках у нее был букет, очень похожий на тот, первый. Легкими шагами она пересекла двор и, протянув руку в окно, положила букет на его стол. Когда она возвращалась, Рауль увидел ее лицо и поразился, каким бледным оно стало. Щеки ее поблекли, обведенные темными тенями глаза выдавали долгие бессонные ночи.
      — Я буду очень страдать из-за тебя, — сказала она в ту ночь. Но кто знал, что страдание придет так скоро, а день, когда она отдалась Раулю, станет днем их неожиданного расставания?! Ему вспомнилось это ее предсказание и, сердясь на нее за то зло, которое он ей причинил, в гневе обманутого ожидания увидеть совсем другую женщину, Рауль позволил Клариссе уйти. И все же его мысли вернулись именно к ней — к девушке, которая своим приходом отняла у него надежду на счастье.
      К букету была прикреплена записка: «Мой дорогой, неужели между нами все кончено? Нет, скажи мне, что это не так! Я все время плачу… Не может быть, чтобы ты забыл свою Клариссу. Мой милый, сегодня вечером все снова уедут и вернутся только завтра в полдень. Ты придешь, не правда ли? Ведь ты не оставишь меня плакать в одиночестве? Приходи, любимый!»
      Слова, полные отчаяния… Увы, они не смогли тронуть сердце Рауля. Он подумал, что пора собираться в дорогу. Как тогда сказал Боманьян? «Узнав от меня, что мы скоро начнем раскопки в окрестностях Дьепа, она немедленно отправилась туда…» Не в этом ли заключается цель сегодняшней поездки барона д'Этига и его друзей? И не представился ли Раулю удобный случай ввязаться в схватку и извлечь из нее пользу?
      Часов в семь вечера, переодевшись рыбаком, надвинув шляпу на глаза, он сел на поезд вместе с бароном д'Этиг и Оскаром де Бенто, сделал вслед за ними две пересадки и вышел на маленькой станции. В деревушке недалеко от этой станции он и переночевал. На следующее утро прибыли д'Ормон и Ру д'Этьер с экипажем и взяли с собой двух кузенов. Рауль кинулся за ними.
      Проехав около десяти километров, экипаж остановился близ старого заброшенного поместья, именовавшегося Замком де Гер. Подойдя к открытым воротам, Рауль увидел, что в глубине запущенного парка копошатся рабочие, явно вознамерившиеся снять всю почву со старинных аллей, лужаек и клумб. Было десять часов утра. На ступеньках крыльца строительные подрядчики толковали о чем-то с нормандскими друзьями. Рауль, стараясь не обращать на себя внимания, смешался с толпой рабочих и потихоньку принялся расспрашивать их. Как выяснилось, замок де Гер недавно стал собственностью маркиза де Рольвиля, а работы по приведению в порядок территории начались как раз сегодня. Рауль подслушал, как один из подрядчиков говорил барону:
      — Да, сударь, все необходимые распоряжения отданы. Если кому-то из моих людей посчастливится найти монеты или какие-то вещицы из железа, меди — они немедленно передадут их вам в расчете на приличное вознаграждение.
      Было совершенно очевидно, что вся эта возня вокруг замка связана с поисками чего-то чрезвычайно ценного для нового владельца поместья и его друзей. Но чего именно? Рауль пересек парк, обошел вокруг замка, заглянул в погреб и подвалы. Половина двенадцатого, а он еще ничего не добился! Потребность действовать будоражила его. В этот момент верные нормандские друзья оказались с тыльной стороны здания на длинной высокой террасе, господствующей над парком. Великолепная старинная балюстрада опиралась на стену, из которой выступали двенадцать кирпичных колонн. Они служили основанием для каменных ваз, к несчастью, почти совсем разбитых и уничтоженных.
      Одна из групп рабочих начала кирками и заостренными молотками разрушать стену. Рауль задумчиво смотрел на них, засунув руки в карман, зажав в зубах сигарету, нимало не беспокоясь относительно того, что кто-то посчитает его присутствие здесь совершенно неуместным.
      Годфруа д'Этиг, набив папиросу, подошел к Раулю и попросил у него огоньку. Рауль протянул ему свою сигарету, и барон прикурил. И тут Рауля озарило, в его голове мгновенно возник целый план, логичный до последней детали. Однако следовало поторапливаться…
      Рауль снял берет, волосы его рассыпались, как обычно, и перед бароном предстал знакомый юноша с красивой ухоженной прической. Да, то была прическа явно не рыбака или моряка, и это лицо не задубело от соленого морского ветра!
      Барон д'Этиг был взбешен:
      — Так это опять вы?! И переодеты? Что за фокусы — неужели вы набрались нахальства и здесь приставать ко мне с просьбой о руке моей дочери? Отвечу вам последний раз: этого никогда не будет!
      Рауль схватил барона за руку, властно одернул его:
      — Тихо! Скандал не нужен ни вам, ни мне. Подведите сюда ваших друзей.
      Годфруа еще колебался, но обещания Рауля, его уверенный вид, видимо, развеяли сомнения барона.
      — Я знаю этого молодого человека, — обратился д'Этиг к своим компаньонам. — По его словам, здесь, возможно, спрятано нечто…
      Рауль прервал его:
      — Никаких «возможно», сударь! Я уроженец здешних мест, еще мальчишкой играл в этом замке с детьми старого садовника. Он часто показывал нам кольцо на стене в подвале и повторял: «Там спрятан клад, я сам видел, как туда складывали старинную посуду, часы, подсвечники…»
      Эти слова привели друзей Годфруа в неописуемое волнение.
      — Подвалы? Мы их уже тщательно осмотрели! — возразил Бенто.
      — Значит, не так уж тщательно, — заметил Рауль. — Давайте я вам покажу.
      Они подошли к лестнице, ведущей в подземелье. Перед ними возникла целая анфилада сводчатых подвальных залов.
      — Третий поворот налево, — произнес Рауль, уже успевший изучить все закоулки замка. — Вот, глядите!
      Он ввел пятерых друзей под низкие своды последнего и самого мрачного подземного зала.
      — Но тут же ни черта не видно! — раздосадованно сказал Ру д'Эстьер.
      — В самом деле, — посочувствовал Рауль. — Но спички у меня есть, сейчас мигом сбегаю за свечой!
      С этими словами он затворил дверь подвала, повернул ключ и на прощанье прокричал пленникам:
      — Зажгите все семь свечей подсвечника — вы найдете его под крайней плитой крайней стены, он заботливо укутан паутиной самых мудрых пауков!
      Рауль еще не вышел на дневной свет, как мощные и яростные удары кулаков принялись крушить дверь темницы — шаткая и прогнившая, она могла продержаться лишь несколько минут. Но Раулю и этого было достаточно…
      Выхватив кирку у какого-то рабочего, он бросился к девятой колонне террасы. Венчавшая ее ваза уже была сбита, и Рауль атаковал сначала цементную капитель, потом принялся за кирпичную кладку, которая быстро пала под его напором. В открывшемся отверстии Рауль увидел какой-то металлический предмет. Это была одна из семи ветвей большого соборного канделябра. Рабочие обступили его и с удивленными восклицаниями глазели на находку — первую за все утро.
      Возможно, Раулю удалось бы преспокойно унести металлическое чудо под предлогом, что он спешит показать его одному из пятерых друзей. Но в этот самый момент в проеме двери, ведущей в подвалы, возник Рольвиль, а за ним и все остальные, и раздались крики:
      — Вот он! Держите его, это вор!
      Рауль нырнул в толпу рабочих и пустился бежать.
      Признаться, поведение нашего героя выглядит по меньшей мере нелепым. Стоило ли входить к барону в доверие только для того, чтобы на несколько минут запереть его с друзьями в подвале? Но в действительности у Рауля была совсем другая цель: скорее найти и преподнести даме своего сердца желанную для нее вещь. Вот почему теперь ему приходилось спасаться со всех ног.
      Главный вход в замок был закрыт. Рауль обогнул два пруда, вырвался от двух рабочих, пытавшихся его схватить, и, преследуемый орущей толпой, влетел в сад, окруженный высокими стенами. Преодолеть ограду было решительно невозможно.
      — Черт побери, — прорычал Рауль. — Я окружен и затравлен. Сейчас на меня спустят гончих псов. Надо же, какая незадача!
      Сад соседствовал с сельской часовней, церковное кладбище примыкало к замку, и только массивная решетка в стене отделяла сад от фамильного склепа прежних владельцев поместья де Гер. Рауль быстро протиснулся между прутьями, и тут дверь усыпальницы отворилась, и чья-то рука схватила юношу за плечо. Он не успел опомниться, как оказался внутри мрачного помещения. В первое мгновение он ничего не видел и скорее почувствовал, чем понял, что перёд ним Жозефина Бальзамо.
      — Идите за мной, — промолвила она, отперев другую дверь, выходившую на деревенское кладбище.
      Невдалеке от часовни стояла старинная карета, какие нечасто попадались даже в этой глухой местности. В нее были впряжены две тощих лошади, на облучке восседал кучер с пышной седеющей бородой и сгорбленной спиной.
      Рауль и графиня, никем не замеченные, вскочили в карету. Она негромко приказала кучеру:
      — Быстрее, Леонар!
      Часовня стояла на околице деревни, и на своем пути они почти не встречали строений. Лошади перешли на рысь. Карета, столь невзрачная снаружи, оказалась очень просторной, на удивление удобной. От посторонних взглядов седоков надежно защищали деревянные жалюзи на окнах. Рауль тотчас же воспользовался интимной обстановкой, пал на колени и принялся изливать весь пыл восторженной любви. Он едва мог дышать от переполнявшей его сердце радости. Если даже графиня была несколько шокирована потоком признаний, все то, что он для нее сделал, давало Раулю некоторое право уже при второй их встрече перескочить через промежуточные этапы и приступить прямо к делу. Он говорил так искренне и весело, что это обезоружило бы собеседницу самых строгих нравов:
      — Неужели это вы? Какое счастье! В тот самый момент, когда охотничья свора готова растерзать бедную жертву, из-за кулис является Жозефина Бальзамо и спасает несчастного! Боже, как я люблю вас! Я люблю вас давным-давно! Целый век! Клянусь, эта любовь горит во мне сто лет, если не больше. Но эта старая любовь молода, как вы. И прекрасна, как вы! А вы поистине прекрасны, на вас нельзя смотреть без трепета и восторга. О, божественное создание! Ваш взгляд, ваша улыбка, каждая черточка вашего лица поразительны и неуловимы, — он вздрогнул и продолжал шепотом: — Вы смотрите на меня благосклонно, вы не сердитесь, вы не отвергаете мою любовь!
      Она спросила с улыбкой:
      — А если я попрошу вас выйти из кареты?
      — Я откажусь.
      — А если я позову на помощь кучера?
      — Я убью его!
      — А если я сама сойду?
      — Я буду объясняться в любви, стоя посреди дороги…
      Она рассмеялась:
      — Что ж, у вас на все готов ответ. Ладно, оставайтесь. Но довольно сумасбродств, расскажите мне лучше, что случилось в замке и почему эти люди гнались за вами.
      — Я расскажу вам все, ибо вы не отталкиваете меня, вы принимаете мою любовь! — торжествуя, воскликнул Рауль.
      — Ничего я не принимаю, — со смехом отвечала графиня. — Вы осыпали меня признаниями в любви, хотя мы даже не знакомы.
      — Я знаю вас!
      — Вы едва могли разглядеть меня ночью, при свете фонаря.
      — Но разве я не видел вас накануне при свете солнца? У меня была возможность восхититься вашим мужественным поведением во время отвратительного судилища в замке д'Этиг.
      Она сразу стала очень серьезной:
      — Вот как, значит, вы были при этом?
      — Я был там и знаю все! — сказал он пылко. — Дочь Калиостро, мы с вами знакомы. Наполеон Первый играл с вами, когда вы были ребенком. Вы предали Наполеона Третьего, служили Бисмарку и пережили вместе с бравым генералом Буланже крах его авантюры. Вы купаетесь в источнике вечной молодости и любви. Вам сто лет… и я люблю вас!
      Крохотная морщинка прорезала ее лоб, она повторяла:
      — Вы были там, я так и думала… Как я настрадалась из-за них, этих ничтожеств! Значит, вы слышали их гнусные обвинения?…
      — Я слышал всякую чушь и видел сборище сумасшедших, ненавидящих вас так, как тьма ненавидит свет. Но все это сплошная чепуха и нелепица, не будем сейчас говорить об этом. Я верю, я хочу верить в вашу вечную молодость, я верю, что вы способны творить чудеса. Я хочу верить, что вы никогда не умрете и никогда не умрет моя любовь к вам. А вы сами — фея, живущая в стволе зачарованного тиса!
      Ее чело прояснилось, уже успокоенная, она кивнула головой:
      — У меня с утра было предчувствие, что этот день принесет удачу.
      — Говорю же вам, что это просто чудо: недели, месяцы могли уйти на бесплодные поиски этого самого подсвечника, а я нашел его за несколько минут, стоило только захотеть. А все потому, что я думал о том, как обрадуетесь вы, увидев ветвь семисвечника.
      — Что вы сказали? Вы нашли ее? — спросила она пораженно.
      — Да, вот она, берите!
      Жозефина Бальзамо схватила и принялась лихорадочно рассматривать со всех сторон изогнутый кусок бронзы, покрытый толстым слоем налета. На его чуть приплюснутом конце был прикреплен большой фиолетовый камень.
      — Это он, — прошептала Жозефина. — Нет ни малейшего сомнения. Не могу передать, как я вам признательна!
      Рауль в сжатых и точных выражениях живописал поле битвы. Молодая женщина не могла прийти в себя от удивления:
      — Но как вы догадались? Почему решили взяться именно за девятую колонну? Это был случайный выбор?
      — Напротив, точный расчет, — возразил Рауль. — Одиннадцать колонн балюстрады были построены до XVII века, и лишь одна — позже.
      — Как вы узнали?
      — Кирпич, из которого сложены остальные одиннадцать колонн, размерами и формой принадлежит другой эпохе, и только девятая колонна сложена из кирпича, который до сих пор используется в строительстве. Следовательно, именно эта колонна была разрушена, а потом построена заново. Зачем? На этот вопрос я и ответил.
      Жозефина долго хранила молчание, потом медленно произнесла:
      — Поразительно, просто поразительно! Я бы никогда не подумала, что можно добиться успеха в столь сложном деле, и так быстро! Я считала, что все уже потеряно… Это в самом деле похоже на чудо.
      — Чудо любви, — подхватил Рауль.
      Карета мчалась со скоростью, удивительной для худых лошадок, чью прыть не умеряли ни подъемы, ни спуски. По сторонам проносились и исчезали, как мираж, реки, поля, долины…
      — Боманьян был с ними? — спросила графиня.
      — Не был — к своему счастью.
      — К счастью?
      — Ну да, ведь я придушил бы его собственными руками, такое отвращение он у меня вызывает.
      — У меня тем более, — произнесла она сурово.
      — Но вы, кажется, не всегда ненавидели его, — Рауль не удержался, снедаемый ревностью.
      — Ложь и клевета — вот его оружие, — промолвила Жозефина Бальзамо. — Боманьян — отъявленный лжец. К тому же сейчас он вне себя, гордость его уязвлена тем, что я отвергла его любовь. И потому он решил убить меня.
      Рауль вновь пал перед ней на колени в порыве восторга:
      — Значит, вы его никогда не любили? Как я счастлив! Какая радость освободиться от мук ревности! В самом деле, как я мог подозревать Жозефину Бальзамо в том, что она влюблена в какого-то ничтожного Боманьяна! — Он смеялся и бил в ладоши: — А знаете, я не буду больше называть вас Жозефиной, это имя вам не идет. Не угодно ли вам, сударыня, впредь именоваться Жозиной? Жозина, просто Жозина — так некогда обращался к вам сам Наполеон Бонапарт, так звала вас ваша мать, Евгения Богарне. Вы — Жозина, моя Жозина…
      — Соблюдайте приличия, сударь! Прежде всего я требую уважения к себе, — говорила она, улыбаясь его ребячеству. — Я не ваша Жозина.
      — Приличия! Уважение! Я преисполнен этих добродетелей. Мы вдвоем, совсем рядом, вы в моей власти — а я распростерт перед вами, как молящийся у ног идола. И я боюсь! Я трепещу! И если вы протянете мне руку, я просто не осмелюсь ее поцеловать…

      Графиня Калиостро поймала Рауля на слове и тотчас подвергла его испытанию, протянув ему руку для поцелуя. Молодой человек и вправду вел себя необыкновенно учтиво и почтительно, стараясь не утомлять графиню любовными излияниями. Слушала ли она его? Иногда да, как взрослые слушают ребенка, наивно делящегося своими чистыми мыслями и переживаниями. Но иногда она вдруг замыкалась в отчужденном молчании, огорчавшем Рауля. Наконец он воскликнул:
      — О, говорите же со мной, прошу вас! Я пытаюсь весело сказать вам то, о чем никогда не осмелился бы говорить всерьез. Я сам не знаю, что болтаю. В глубине души я побаиваюсь вас. Почему же вы молчите? Всего несколько слов — и вы вернете меня к реальности.
      — Всего несколько слов?
      — Да, не более.
      — Извольте. Совсем близко станция Дудевиль, оттуда вы продолжите путь на поезде.
      Он принял обиженный вид:
      — А вы, что станете вы делать, оставшись одна-одинешенька?
      — О, Господи, — произнесла она, — постараюсь как-нибудь устроиться, как это мне удавалось до сих пор.
      — Быть этого не может! Вам не обойтись без меня, без моей помощи в схватке, в которую вы ввязались. Боманьян, Годфруа д'Этиг, герцог д'Арколь — столько палачей ждут лишь удобного случая, чтобы разделаться с вами.
      — Они считают меня умершей.
      — И все же, как вы намерены действовать?
      — Не бойтесь за меня. Я буду действовать так, чтобы не попасться им на глаза.
      — Не проще ли воспользоваться моими услугами? Я умоляю вас и на этот раз говорю совершенно серьезно: не отказывайтесь от моей помощи. Есть вещи, которые женщина не в состоянии сделать одна. У вас опасные враги. Боманьян в своей ярости и презрении к самому себе способен представить вас в глазах толпы ведьмой, а в глазах правосудия — преступницей. Даже если я, вопреки своему желанию, шокировал вас, говоря о своей любви, в том нет большого греха. Ведь я не прошу у вас ничего, кроме одного: разрешения посвятить свою жизнь служению вам!
      Они промчались мимо городка Дудевиль. Экипаж въехал во двор какой-то фермы, окруженной зарослями бука и яблонь, и здесь остановился.
      — Сойдем, — промолвила графиня. — Этот дом принадлежит одной очень славной женщине, тетушке Вассер, владелице гостиницы неподалеку отсюда. Иногда я заезжаю к ней, чтобы отдохнуть в этих чудесных краях. Тетушка Вассер — великолепная повариха, позавтракаем у нее. Мы продолжим путь через час, Леонар!
      Они направились к дому. Графиня ступала легко, как девочка, и опередила Рауля. На ней было серое платье, плотно облегавшее фигуру, и милая фетровая шляпка, к которой был приколот букетик фиалок. За поворотом перед ними предстал белый домик с соломенной крышей. Они вошли в прихожую, оттуда в столовую.
      — Там слышны мужские голоса, — тихонько заметил Рауль, указывая на дверь в глубине столовой.
      — Да, должно быть, хозяйка беседует с крестьянами…
      Графиня еще не окончила фразы, как дверь отворилась и на пороге появилась пожилая женщина в фартуке и сабо. Едва взглянув на Жозефину, она пришла в неописуемое волнение, закрыла за собой дверь и что-то быстро зашептала.
      — Что случилось? — спросила графиня.
      Тетушка Вассер сделала несколько шагов к ней, упала на стул и пробормотала:
      — Уезжайте… спасайтесь… скорее!
      — Но в чем дело? Объясните толком!
      — Полиция. Вас всюду разыскивают. Они перерыли все ваши чемоданы. Вот-вот здесь будут жандармы. Вы пропали, спасайтесь! — горячо шептала Вассер.
      Графиня вздрогнула, затрепетала, охваченная страхом, и, чтобы не упасть от слабости, принуждена была опереться о буфет. Ее глаза молили Рауля о помощи, а он и сам не знал, что предпринять, но весело произнес:
      — Жандармы? Экая важность! Да они, наверное, и не нас ищут.
      — Нет-нет, ее, — повторила тетушка Вассер. — Именно ее.
      Рауль, еще не до конца сознавая всю серьезность положения, схватил графиню за руку, повлек ее к выходу и вытолкнул наружу. Но, не успев переступить порог, она в ужасе отшатнулась:
      — Жандармы! Они видели меня!
      Оба устремились назад. Рауль быстро пришел в себя, тихо промолвил:
      — Спокойно, я все устрою. Сколько полицейских там, в комнате?
      — Двое.
      — И два жандарма… Сила на их стороне. А где чемоданы, которые они смотрели?
      — Наверху.
      — Отлично. Стойте здесь, госпожа Вассер, и постарайтесь не выдать себя лишним словом или движением. Повторяю, я все беру на себя!
      Он вновь взял графиню за руку и направился к двери, которая вела наверх. Они поднялись в мансарду. На полу комнатки было разбросано все содержимое чемоданов графини — платье, белье, всякие мелочи.
      Рауль взглянул в окно, расположенное в середине крыши. Два жандарма слезли с лошадей и привязывали их к столбам ограды. Взглянув на побледневшее и замершее в смертельной тревоге лицо Жозефины Бальзамо, юноша сказал:
      — Скорее переодевайтесь. Возьмите другое платье, лучше потемнее.
      Он отвернулся к окну, наблюдая за беседой полицейских и жандармов. Когда она переоделась, он взял серое платье, только что снятое ею, и облачился в него. Рауль был тонок в талии и очень строен. Платье, край которого едва прикрывал колени, очень шло ему. Видя, как весело он занимается маскарадом, молодая женщина несколько успокоилась.
      Разговор служителей закона отсюда был слышен достаточно отчетливо.
      — Вы уверены, что она жила именно здесь? — спрашивал один из жандармов.
      — Вполне. А вот и доказательство: два чемодана, которые она оставила на хранение у тетушки Вассер. Они помечены фамилией Пеллегрини. К тому же мадам Вассер, самая славная женщина в округе…
      — Это уж точно.
      — Она подтвердила, что особа, которую мы ищем, время от времени наведывается сюда.
      — Наверное, отдыхает после удачной работы?
      — Ну да.
      — Что ж, поздравим себя с хорошим уловом. Эта Пеллегрини, судя по всему, заметная фигура?
      — Еще бы! Кражи со взломом, мошенничество, хранение и перепродажа краденого — в общем, полный набор, не считая соучастия в преступлениях целой шайки с отягчающими обстоятельствами.
      — У вас есть ее приметы?
      — И да, и нет. Имеются совершенно различные описания. Согласно одному, это молодая женщина, согласно другому — старуха. Что касается ее возраста, он колеблется от двадцати до шестидесяти. Вот и все, что нам известно.
      Раздался взрыв хохота. Потом чей-то грубый, властный голос задал новый вопрос:
      — Вы нашли ее здесь по горячему следу?
      — И да, и нет. Недели две назад она действовала в Руане и Дьепе, там ее след потерялся. Потом ее видели в поезде, но она вновь исчезла. Отправилась ли она в Гавр либо вернулась в Фекан, невозможно было установить. Она улетучилась, испарилась!
      — А как же вы появились здесь?
      — Случайно. Носильщик на вокзале, доставлявший ее чемоданы, обратил внимание на фамилию Пеллегрини, красовавшуюся на наклейке.
      — Вы проверили всех постояльцев гостиницы?
      — Здесь никого нет.
      — Но дама, которую мы видели, подъезжая к гостинице, отсюда не уходила.
      — Какая дама?
      — Точно вам говорю: мы еще не слезли с лошадей, когда она показалась из дома, но тут же вернулась, словно не хотела быть замеченной.
      — Быть этого не может. В гостинице нет никакой дамы.
      — Сомнений нет: какая-то женщина в сером платье, букетик фиалок на шляпе.
      Мужчины замолчали. Слушая этот разговор, Рауль и Жозефина не проронили ни звука. С каждой новой характеристикой его спутницы Рауль все больше мрачнел, она же не пыталась возражать, оправдываться.
      — Мы в западне, они ждут, когда я выйду, — глухо сказала графиня.
      — Да, пора действовать, — отозвался Рауль. — Они могут подняться в эту комнату…
      Он снял с нее шляпку и надел на себя, опустив поля, чтобы букетик фиалок бросался в глаза.
      — Я открою вам путь. Когда здесь не будет полицейских, вы спокойно пройдете к карете. Сидите там, и пусть Леонар будет в полной готовности.
      — А вы?
      — Я присоединюсь к вам минут через десять.
      — А если вас схватят?
      — За меня не волнуйтесь. Главное, не суетитесь, не бегите, ведите себя как можно спокойнее.
      Он подошел к окну и с громким криком спрыгнул в сад, затем побежал со всех ног.
      — Это она! Серое платье, шляпа с фиалками! Стой, стрелять буду!
      Он понесся по вспаханному полю, потом пробрался сквозь кустарник, перескочил через ограду какой-то фермы, еще одну чащу кустарника, снова оказался в поле. Потом по тропинке вдоль новой фермы и опять по полю.
      Рауль обернулся: преследователи остались далеко позади, сейчас он был вне поля их зрения. В мгновение ока он освободился от серого платья и шляпки и бросил их в кусты. Надел морскую фуражку, закурил сигарету и двинулся обратно, засунув руки в карманы.
      Рядом с фермой на него натолкнулись двое полицейских:
      — Эй, матрос, вы не видели здесь женщины в сером платье?
      Он кивнул утвердительно:
      — Ну да, пробегала какая-то сумасшедшая.
      — Куда она девалась?
      — Скрылась на той ферме.
      — Давно?
      — И полминуты не прошло.
      Стражи порядка поторопились на указанную Раулем ферму, а юноша продолжил путь, беззаботно посвистывая.
      На дороге его ждал экипаж. Леонар сидел на своем месте с бичом в руке, Жозефина Бальзамо была внутри.
      — На Ивто, Леонар! — приказал Рауль.
      — Но тогда нам придется проезжать мимо гостиницы, — возразила графиня.
      — Главное, чтобы никто не видел, как мы выехали отсюда. Дорога пустынна, это нам на руку. Трогай же, Леонар!
      Когда они проезжали мимо гостиницы, полицейские и жандармы возвращались полем, один из них в бешенстве размахивал серым платьем и шляпкой, прочие яростно жестикулировали.
      — Они нашли вещи и теперь знают, кого искать. Но гораздо больше вас их интересует встретившийся им морячок. Что касается экипажа, на него они внимания не обратят. Если им скажут, что в этой карете едут мадам Пеллегрини вместе с сообщником-матросом, они только рассмеются в ответ.
      — Они допросят тетушку Вассер…
      — Пусть сама выкручивается…
      Графиня была в темном платье и легкой шляпке, плотная вуаль скрывала ее лицо. Теперь она подняла вуаль, достала из кожаного несессера зеркальце…
      Она долго разглядывала свое лицо, осунувшееся от усталости. Потом капнула на блестящую поверхность из маленького флакона и протерла стекло шелковым платком. И вновь стала пристально всматриваться.
      Рауль не заметил, как промелькнули в ее глазах печаль и огорчение женщины, увидевшей, что неумолимое время и переживания кладут свой отпечаток на ее облик. Десять, пятнадцать минут прошли в полном молчании, ее взгляд с видимым напряжением был устремлен на старинное зеркальце. Но вот появились первые едва уловимые проблески улыбки, робкой, как свет январского солнца. Еще мгновение, и улыбка стала ярче, она вспыхнула, озарив изумленного Рауля. Уголки рта приподнялись, поблекшая было кожа вновь стала свежей и цветущей. Лицо Жозефины Бальзамо засияло ослепительной красотой.
      Свершилось чудо!
      «Чудо? — спросил себя Рауль. — Нет. Точнее, чудо сильной воли и могущественного духа. А все остальное — флакон, волшебное зеркальце, чудодейственный эликсир — это театральная бутафория».
      Он взял зеркальце и внимательно осмотрел его. Это был тот самый предмет, который фигурировал в качестве улики на допросе в замке д'Этиг. Края его были украшены орнаментом, а золотая пластинка сзади была покрыта многочисленными вмятинами. На ручке красовалась графская корона, дата «1783» и перечень четырех загадочных фраз.
      Рауль, вдруг испытав страстное желание как-то уязвить свою спутницу, усмехнулся:
      — Очевидно, ваш отец передал вам в наследство это чудесное зеркальце, и поэтому несчастья избегают вас.
      — Иногда они посещают меня, но только когда я теряю голову, а это случается со мной редко, ведь обычно я прекрасно владею собой и даже в самых опасных обстоятельствах держу себя в руках.
      — Да уж, обстоятельства бывают весьма опасными, — сказал он с оттенком иронии.
      Более они не обмолвились ни словом. Лошади продолжали идти галопом, обширная равнина Ко, всегда однообразная и в то же время такая живописная, простиралась перед ними до самого горизонта. Графиня Калиостро опустила вуаль. Рауль почувствовал, что эта женщина, столь близкая два часа назад, женщина, которой он с такой радостью и самоотречением предложил свою любовь, вдруг разом отдалилась от него, стала почти совсем чужой. Неужели он обманывался? Он был так разочарован, что подумал даже о бегстве из кареты. Но решимости у него не хватило, и это удвоило его раздражение. Он вспомнил о Клариссе д'Этиг, и перед ним во всем своем печальном величии встал образ девушки, покинутой им накануне столь «благородно». Но Жозефина Бальзамо не выпускала из рук добычи. От нее исходил пьянящий аромат, шорох ее платья был упоителен. Одним движением он мог взять ее за руку и целовать, целовать, целовать эту благоуханную плоть.
      Вся она была воплощением страсти, желания, трепещущей и непостижимой тайной вечной женственности. И воспоминания о Клариссе д'Этиг покинули Рауля.
      — Жозина, Жозина, — шептал он так тихо, что она вряд ли слышала. Но к чему кричать о своей любви и своей боли? — Они подъезжали к Сене. На высоком берегу реки повернули влево, проехали Кодбе… Экипаж остановился, и Леонар высадил двух путешественников на опушке небольшого леса, сквозь редкие деревья которого видна была Сена. Опершись на руку спутника, Жозефина сказала:
      — Прощайте, Рауль. Станция Ла-Мапрэ совсем рядом.
      — А вы?
      — О, мой дом тоже недалеко.
      — Но здесь поблизости нет ни одного строения.
      — Видите яхту, вон там?
      — Я провожу вас к ней.
      Графиня углубилась в заросли прибрежного тростника, Рауль шел следом. Они выбрались на невысокую лужайку, совсем рядом стояла замаскированная яхта. Они были одни под огромным голубым небом, никто их не мог видеть или слышать.
      — Прощайте, — еще раз произнесла Жозефина Бальзамо.
      При виде протянутой ему руки он заколебался.
      — Вы не хотите подать мне руку на прощанье? — удивилась она.
      — Зачем нам расставаться? — выдавил он.
      — Но ведь нам нечего сказать друг другу.
      — Нечего, хотя мы так ничего друг другу и не сказали…
      Рауль взял ее теплую и нежную руку в свою и промолвил:
      — То, что говорили о вас полицейские в гостинице… Это правда?
      Он ждал объяснения, пусть даже лживого — по крайней мере ему легче было бы оставаться в неведении и сомнении. Но она воскликнула в ответ:
      — Разве для вас это что-то значит? Неужели эти разоблачения могут повлиять на ваше отношение ко мне?
      — Не пойму, что вы хотите сказать.
      — О, Господи, все очень просто. Вы помните, в чем обвиняли меня Боманьян и Годфруа д'Этиг, но разве вас смутили тогда мои чудовищные преступления?
      Рауль был сбит с толку этим вопросом, а она насмешливо улыбалась, глядя прямо ему в лицо:
      — Неужели виконт д'Андрези поражен сообщением о совершенных мною злодеяниях? Очевидно, виконт — человек безупречной морали…
      — Что все это значит? — вскричал Рауль, испытывая смутную тревогу и досаду.
      — Охотно скажу, — ответила графиня. — Вы разочарованы. О, как это неприятно! Вы утратили иллюзии, и вместо мечты, идеала пред вами предстала женщина в истинном своем обличье. Итак, я низко пала в ваших глазах?
      — Да, — коротко и сухо сказал Рауль.
      Наступило молчание. Она бросила на него глубокий, проницательный взгляд и шепнула:
      — Вы считаете меня воровкой? Именно это хотели сказать?
      — Да.
      — А вы? — она со строгим и насмешливым видом слегка толкнула его в плечо и тут же перешла на «ты»: — А ты, малыш, кто ты, какой образ жизни ведешь? Как твое имя?
      — Меня зовут Рауль д'Андрези.
      — Полно врать! Тебя зовут Арсен Люпен. Твой отец, Теофраст Люпен, совмещал преподавание бокса и гимнастики с гораздо более доходной профессией карточного шулера, за что был посажен в тюрьму в Соединенных Штатах Америки, где и умер. Твоя мать, вернув свое девичье имя, жила на правах приживалки у своего любящего кузена, герцога де Дро-Субиз… Однажды герцогиня хватилась драгоценностей — они пропали при весьма странных обстоятельствах. Эти драгоценности были не чем иным, как знаменитым колье королевы Марии-Антуанетты. Несмотря на тщательно проведенное следствие, найти вора не удалось. Но мне он известен. Украл ты, а было тебе тогда всего шесть лет.
      Бледный от ярости, плотно сжав челюсти, Рауль слушал ее, потом процедил:
      — Моя мать была несчастна, унижена. Я хотел освободить ее.
      — И достиг этого с помощью воровства?
      — Мне было шесть лет.
      — Сейчас тебе двадцать, и твоей матери уже нет в живых. Ты силен, ловок, умен. На какие средства ты существуешь?
      — Я работаю, тружусь!
      — Ну да, трудишься — по чужим карманам!
      Он хотел возразить, но она не дала:
      — Помолчи, Рауль. Я знаю всю твою жизнь до мельчайших подробностей и могла бы рассказать даже то, о чем ты сам забыл. Я слежу за тобой на протяжении многих лет, и по сравнению с тем, что известно о тебе, померкнет все то, что ты услышал обо мне в гостинице. Полицейские допросы, обыски, бегство от погони — через все это ты прошел в свои двадцать лет. Так стоит ли нам упрекать и презирать друг друга? Воровать нехорошо; так сделаем вид, что мы ничего не замечаем.
      Рауль стоял молча. Его переполнил стыд, он увидел свою жизнь со стороны, и ему хотелось плакать.
      — В последний раз, Рауль, я говорю тебе: прощай.
      — Нет, нет, — повторял он в смятении.
      — Так надо, мой мальчик. Я не желаю причинить тебе зло, не пытаюсь привязать твою жизнь к своей. У тебя много планов, замыслов, идей, и у тебя хватит энергии, чтобы их осуществить. Ты легко можешь выбрать другой путь… Я недостойна тебя, Рауль. Дорога, по которой я иду, не ведет к добродетели.
      — Но почему вы не сходите с нее, Жозина?
      — Слишком поздно что-то менять.
      — Но и мне тоже!
      — Нет, ты еще молод. Постарайся уберечь хотя бы самого себя. Уклониться от угрожающей тебе судьбы.
      — А как же вы, Жозина?
      — Я? Моя жизнь вполне определилась.
      — Это ужасная жизнь, приносящая вам столько страданий!
      — В таком случае почему ты хочешь разделить ее со мной?
      — Потому что люблю вас.
      — Тем больше оснований нам расстаться, малыш. Любовь между нами принесет одни несчастья. Ты будешь стыдиться меня, а я — не доверять тебе.
      — Я вас люблю.
      — Сегодня. А завтра? Рауль, выполняй приказ, написанный на фотографии, которую ты получил в ночь нашего знакомства: «не ищи встречи со мною». Уходи.
      — Вы правы, — промолвил Рауль д'Андрези медленно. — Но мне страшно думать, что все кончится прежде, чем отцветет надежда.
      — Не забывайте ту, которую вы дважды спасли.
      — Я-то не забуду, а вы?
      — И я тебя не забуду, — сказала она тихо и вновь перешла на «вы»: — Ваша искренность, все, что в вас есть чистого и возвышенного… все, что я еще не успела заметить и распознать в вас… Словом, все, что связано с вами, бесконечно волнует меня.
      Они долго стояли, не отрывая взгляда друг от друга, рука к руке. Рауль трепетал от нежности к ней, она ласково произнесла:
      — Когда расстаются навсегда, принято возвращать подарки. Верните мой портрет, Рауль.
      — Нет, никогда.
      — Я поступлю честнее вас, — продолжала она с улыбкой, опьянившей его. — Я отдам вам то, что вы мне подарили.
      — Что же, Жозина?
      — В ту ночь, среди стогов сена… Когда я спала, вы склонились надо мной, и я почувствовала прикосновение ваших губ.
      Ее руки сошлись на шее Рауля, она привлекла к себе его голову, и их уста слились.
      — О, Жозина, я целиком в вашей власти, — вымолвил он потерянно. — Я люблю вас. Я вас люблю!
      Они шли вдоль берега Сены, шли к счастью, не страшась того, что обычно заставляет трепетать сердца любовников. Время и опасение измены были над ними не властны.
      — Еще одно слово, Рауль, — сказала она, остановившись. — Ответьте, нет ли у вас другой женщины?
      — Нет.
      — Ах, — вздохнула она. — Вы уже лжете… А Кларисса д'Этиг? Та самая Кларисса, с которой вы встречались в поле? Вас видели вместе.
      Он испытал сильнейшую досаду: подумаешь — старая забытая история, мимолетное увлечение!
      — Пусть она никогда не становится между нами, — голос графини звучал зловеще. — Иначе…
      Он увлек ее:
      — Я люблю только вас, Жозина! Я никого не любил, кроме вас! Лишь сегодня начинается моя жизнь!

      Яхта «Беспечная» ничем не отличалась от всех прочих. Краска на бортах этой старой посудины облупилась, зато внутри все сверкало, благодаря заботам шкипера Делятра и его жены. На палубе валялись старые ящики, корзины, бочки, но если бы посетитель спустился в трюм, он обнаружил бы, что судно уже давно ничего не перевозит, его используют совсем для иных целей. Там были три небольшие, но комфортабельные каюты — две спальные и нечто вроде салона. Здесь в течение месяца жили Рауль и Жозефина Бальзамо. Супруги Делятр, персонажи сумрачные и безгласные, вели хозяйство, Рауль безуспешно пытался вступить с ними в разговор. Время от времени какой-нибудь буксир отвозил «Беспечную» от одной укромной излучины Сены к другой. Рауль расточал сокровища своей радостной молодости. Чудесные пейзажи, окружавшие их, руины древних замков, готические храмы, восход солнца, полнолуние — все служило ему поводом для вдохновенных объяснений в любви.
      Жозина, молчаливая более обычного, улыбалась, словно в счастливой грезе. Да, они были счастливы, и каждый новый день сближал их все теснее. И если раньше Жозефина отдавала дань капризу, увлечению, то теперь ее связывала с Раулем глубокая страсть.
      О прошлом, о тайной стороне жизни каждого они не говорили. И все же однажды Рауль затронул запретную тему, пошутив над так называемым чудом вечной молодости. Она отвечала:
      — Чудо — это то, что непонятно. В ту самую ночь, когда ты спас меня от смерти, я знала твое настоящее имя, которое ты так скрывал. Чудо? Вовсе нет. Меня интересовало все, связанное с графом Калиостро. Еще четырнадцать лет назад я слышала об исчезновении знаменитого колье королевы из поместья герцогини Дро-Субиз. Я провела собственное расследование и в конце концов добралась до юного Рауля д'Андрези, сынишки Теофраста Люпена. Позднее я вновь обнаруживала твои следы в нескольких запутанных делах…
      Рауль немного подумал, потом серьезно заговорил:
      — Четырнадцать лет назад, моя Жозина, тебе было неполных двенадцать. Поистине чудо, как могла такая девочка распутать сложное преступление! Может быть, тогда тебе было столько же, сколько сейчас? И ты была прекрасна и умна, как всегда, дочь Калиостро!
      Она нахмурилась, шутка показалась ей слишком ядовитой:
      — Не будем об этом, Рауль, прошу тебя.
      — Меня всегда занимала проблема возраста, — задетый за живое, Рауль жаждал отмщения. — Больше всего на свете мне хотелось бы узнать твой истинный возраст и проникнуть в тайны твоих подвигов, совершенных за последнее столетье. На этот счет у меня тоже есть кое-какие мысли и соображения. Возможно, они и тебе покажутся любопытными. Мои доказательства основаны на двух аксиомах. Первая: чудес не бывает, как ты справедливо заметила. Вторая: ты — дочь своей матери.
      — Превосходное начало, — улыбнулась она. А Рауль продолжал тем же насмешливым тоном:
      — Итак, ты дочь своей матери, что означает: на белом свете и вправду некогда жила-была графиня Калиостро. Лет в двадцать пять — тридцать она блистала красотой в Париже. Ее ум и обаяние покоряют двор Наполеона Третьего. С помощью своего «брата» (друга, любовника — не имеет значения) она выдает себя за наследницу великого Калиостро, подсовывает французской полиции фальшивые документы о дочери Жозефины Богарне и Джузеппе Бальзамо. Изгнанная из Франции, она переезжает в Испанию, потом в Германию, затем исчезает… чтобы возродиться вновь лет двадцать пять спустя в образе своей дочери, второй графини Калиостро. Правильно?
      Графиня не отвечала, лицо ее сохраняло бесстрастное выражение. Рауль продолжал:
      — Сходство между матерью и дочкой было необыкновенное, полнейшее, и это натолкнуло на мысль все начать снова. Есть не две графини, а одна… И когда Боманьян приступил к своему расследованию, он неизбежно должен был наткнуться на те же документы, что некогда ввели в заблуждение полицию Наполеона Третьего. Он нашел целую коллекцию портретов и миниатюр, подтверждавших то же. Есть и живой свидетель — герцог д'Арколь. Он видел графиню Калиостро, он сопровождал ее в Модену. Едва взглянув на нее четверть века спустя, герцог вскричал: «Это она! И в том же самом возрасте!» После чего ты потрясаешь его рассказом о краткой беседе, состоявшейся между ним и твоей матерью много лет назад. Между тем, об этой беседе ты могла узнать из дневника, который вела твоя мать и где во всех подробностях воспроизводила события своей жизни. Все очень просто! Перед нами не драма, а комедия, правда, очень забавная и прекрасно сыгранная.
      Раулю показалось, что Жозефина Бальзамо слегка побледнела и лицо ее напряглось — наступил ее черед досадовать, и это рассмешило его.
      — Я угадал? — спросил он.
      Но она замкнулась в себе.
      — Мое прошлое принадлежит мне одной, — произнесла она тихим странным голосом. — И мой возраст никого не должен касаться. Ты вправе думать все, что угодно.
      Он бросился к ней и страстно сжал в объятиях:
      — Я верю, что тебе сто сорок лет, Жозефина Бальзамо, и нет на свете ничего слаще поцелуя столетней красавицы. Когда мне приходит в голову, что ты, возможно была знакома с Робеспьером и даже с Людовиком XVI, я готов целовать тебя, как безумный.
      Увидев, как подействовало на Жозефину излишнее любопытство с его стороны, Рауль д'Андрези не возобновлял расспросов. Но знал ли он истину? Конечно, знал, в этом не оставалось никакого сомнения. Тем не менее молодая женщина сохранила в его глазах свой ореол таинственности, всю силу загадочных чар, которым он покорился, несмотря на попытку сопротивляться им.
      К концу третьей недели их пребывания на яхте вновь появился Леонар. Как-то утром Рауль увидел его карету, в которой графиня укатила в неизвестном направлении. Они вернулись только вечером. Леонар переправил на «Беспечную» какие-то тюки, которые через особый люк были сложены в трюм. Ночью, проникнув в неизвестный ему доселе отсек яхты, Рауль ознакомился с содержимым тюков. Там были великолепные кружева и дорогие ткани.
      Назавтра — новая экспедиция. Добыча — великолепный гобелен XVI века.
      Оставаясь в одиночестве, Рауль очень скучал. Однажды, оказавшись в городке Манте, он одолжил велосипед и принялся колесить по окрестностям. На выезде из городка он заметил большой особняк с садом, заполненным людьми. Он подъехал и узнал, что здесь должен был состояться аукцион. На продажу выставлялось старинное серебро и антикварная мебель.
      Без определенной цели, сам не зная хорошенько, что он делает, Рауль обошел дом, заметил лестницу, приставленную к окну со стороны глухой части сада. Он быстро поднялся по лестнице и перемахнул через подоконник.
      В комнате раздался негромкий крик. Впрочем, Жозефина Бальзамо тотчас пришла в себя от испуга и сказала самым естественным тоном:
      — Ах, это вы, Рауль. А я, как видите, любуюсь коллекцией старинных книг. Какая прелесть, не правда ли? И каждая из них уникальна.
      Рауль просмотрел книги и преспокойно положил себе в карман три томика в прекрасном переплете, в то время как графиня, уже не затрудняя себя объяснениями, завладела медалями, выставленными на продажу.
      Они спустились по парадной лестнице, никто не обратил на них внимания в общей сумятице.
      В трехстах метрах от обворованного дома их ждала карета…
      С тех пор они «работали» вдвоем — в Понтуазе, в Сен-Жермене, наконец, в Париже, где «Беспечная» стала на якорь прямо напротив полицейского управления, продолжая служить им приютом.
      Если графиня Калиостро, с ее скрытным характером, непосредственно в момент выполнения того или иного «дела» вела себя весьма сдержанно, то у Рауля импульсивная натура брала верх над осторожностью, и их операции каждый раз завершались взрывом хохота.
      — Если уж мы повернулись спиной к добродетели, будем служить пороку весело! Прочь постную мину и страшные пророчества, ведь ты со мной, моя Жозина!
      С каждым новым испытанием в нем открывались новые неожиданные таланты. В лавках, на бегах, в театре — всюду его спутница могла услышать легкое прищелкивание языком — и в тот же миг в руке ее любовника оказывались новые часы или на его галстуке появлялась дорогая булавка, которой раньше не было. И всегда он сохранял удивительное спокойствие, ясный простодушный взгляд, говоривший либо о полном отсутствии опасности, либо о полном пренебрежении к таковой. Впрочем, он всегда следовал правилам предосторожности, соблюдения которых требовала от него графиня. Сходя с борта яхты, они всегда были одеты, как простонародье. На соседней улице их ждала карета, они садились в нее и меняли одеяние.
      Теперь Рауль твердо знал, что его возлюбленная стоит во главе хорошо организованной шайки, связь с членами которой поддерживает через Леонара. Он больше не сомневался и в том, что она по-прежнему ведет поиски подсвечника о семи ветвях и пристально следит за всеми действиями Боманьяна и его друзей.
      Рауль досадовал на свою неуловимую, скрытную любовницу. Его честь и гордость были задеты и, забывая о своих весьма сомнительных поступках, он начинал упрекать ее, выражать недовольство ее поведением. Между ними все чаще стали вспыхивать ссоры по пустякам. Увы, их индивидуальности были слишком яркими и сильными, чтобы долгое время сосуществовать в мире!
      И вот случилось событие, положившее конец тому, что сам Рауль называл «безмятежным упоением жизнью». Любовники неожиданно вновь столкнулись с Боманьяном, бароном д'Этигом и Бенто, когда эта троица входила в модное варьете.
      — Проследим за ними, — предложил Рауль и, видя, что графиня колеблется, принялся убеждать: — Как же не воспользоваться таким удобным случаем проникнуть в их планы!
      Они взяли билеты и прошли в погруженную во мрак ложу. В дверях ложи напротив появились Боманьян с двумя приспешниками. Для чего Боманьяну, церковнику, человеку самых строгих правил, понадобилось посещать столь легкомысленное заведение? Рауль задал этот вопрос Жозефине Бальзамо, но она промолчала. Это показное равнодушие убедило Рауля в том, что его спутница, хоть и рассчитывает на его помощь, хочет держать его в неведении и вести собственную сложную игру.
      — Что ж, посмотрим, — сказал он с вызовом. — Посмотрим, кому достанется главный приз.
      На сцене кордебалет под звуки модного танца подбрасывал коленки. Очаровательная субретка в весьма фривольном костюме демонстрировала целую коллекцию фальшивых драгоценностей. Повязка, унизанная сверкающими камешками, украшала ее лоб, в затейливой прическе горели электрические лампочки.
      В антракте перед третьим актом Рауль подошел к ложе Боманьяна, стал прогуливаться возле приоткрытой двери. Потом отважился заглянуть внутрь. Никого! Расспросив капельдинеров, он выяснил, что три господина покинули театр с полчаса назад.
      — Они смылись, — сообщил она графине. — Здесь нам больше делать нечего.
      В этот момент занавес поднялся, солистка вновь появилась на сцене, и на этот раз Рауль смог лучше разглядеть украшение на ее голове. Это была парчовая лента, усыпанная большими разноцветными камнями. Камней насчитывалось семь…
      «Семь! Опять это священное число, — подумал Рауль. — Вот вам и объяснение посещению Боманьяна!»
      И пока Жозефина собиралась, он успел узнать, что субретку зовут Брижит Русслен и живет она в старом особнячке на Монмартре, а на ежедневные репетиции приходит в сопровождении старухи, по имени Валентина.
      Утром следующего дня наш герой сошел с «Беспечной» на берег, позавтракал в ресторанчике на Монмартре, потом двинулся по крутой извилистой улочке. Он быстро нашел домик, отгороженный от улицы высокой стеной. План у него уже созрел. Прогуливаясь туда-сюда с видом человека, назначившего в этом месте свидание, он улучил момент, когда дворник вышел подмести тротуар. Никем не замеченный, проскользнул черным ходом на верхний этаж, взломал дверь одной из пустующих квартир этого меблированного дома и спрыгнул на крышу соседнего здания. Рядом с собой он увидел распахнутое слуховое окно. Через него Рауль попал на чердак, заваленный всяческим хламом. Отсюда его путь вел к лестничной клетке верхнего этажа. Снизу слышались женские голоса. Вскоре Рауль разобрался, что девица из варьете в данный момент завтракает в будуаре, а ее служанка прибирает в столовой и в туалетной комнате.
      — Какой порядок! — воскликнула Брижит Русслен, окидывая взглядом комнаты. — Голубушка Валентина, ты просто чудо! Сегодня я не иду на репетицию, буду валяться в постели до самого вечера.
      Такая перспектива несколько смутила Рауля, он-то рассчитывал в отсутствии хозяйки хорошенько осмотреть всю квартиру. Все же он остался в надежде на счастливый случай.
      Прошло несколько минут. Брижит успела спеть вполголоса арию из спектакля, как вдруг зазвенел колокольчик на первом этаже у входной двери.
      — Странно, сегодня я никого не жду, — сказала Брижит. — Посмотри, Валентина, кто там.
      Служанка спустилась, а вернувшись, сообщила:
      — Это из театра. Секретарь директора с запиской.
      Актриса вскрыла конверт и стала читать вслух: «Моя милая Русслен, передайте, пожалуйста, моему секретарю ленту с драгоценными камнями, которую вы надеваете в спектаклях. Мне необходимо срочно снять с нее копию. Ее вернут вам сегодня вечером в театре».
      Услышав это, Рауль вздрогнул: «Вот это новость! Значит, и директор театра охотится за тем же? Но подчинится ли ему Брижит Русслен?»
      — Передайте, что я не могу выполнить эту просьбу, — сказала девушка.
      — Директор будет очень недоволен, — возразила служанка.
      — Что поделаешь, я уже обещала продать камешки, мне за них дали очень хорошую цену.
      — Так и ответить посыльному?
      — Погоди, я сейчас напишу директору…
      Через минуту Брижит передала служанке запечатанный конверт.
      — Ты знаешь этого секретаря? Видела его в театре?
      — Нет, это новенький.
      — Пусть скажет директору, что я страшно огорчена и вечером объясню ему все подробно.
      Валентина вышла. Брижит села за фортепьяно, за звуками экзерсисов она не слышала шум у входной двери. Не слышал его и Рауль. Он был в некоторой растерянности. Неизвестный новый секретарь, требование передать драгоценности — все это было подозрительным, слишком смахивало на какую-то западню…
      Дверь в комнату Брижит вновь открылась, портьеры раздвинулись, чья-то тень двинулась от порога. Вернулась Валентина? Но тут фортепьянный пассаж вдруг оборвался на середине, круглый табурет, на котором сидела певица, упал, и Брижит с явной тревогой спросила:
      — Кто вы? Новый секретарь директора? Но что вы здесь делаете, сударь?
      — Господин директор приказал мне во что бы то ни стало доставить ему безделушку, — произнес мужской голос. — Я вынужден настаивать.
      — Но я ответила ему, — бормотала Брижит уже с нескрываемым страхом. — Горничная передала вам записку. Где она? Валентина!
      До Рауля донеслись грохот падающих стульев, шум борьбы, крики о помощи.
      Очевидно, Брижит Русслен угрожала смертельная опасность. В мгновение ока Рауль скатился по лестнице, выбил одну дверь, распахнул другую, третью…
      Вот что он увидел в будуаре: склонившись над распростертой на полу девушкой, какой-то дюжий мужчина душил ее. Бедняжка хрипела, и этот страшный звук смешивался с ругательствами громилы:
      — Да замолчишь ли ты наконец, черт побери? Ну, мерзкая тварь, ты по-прежнему отказываешься отдать камешки? Пеняй на себя!
      Яростное нападение Рауля заставило негодяя отпустить свою жертву. Они покатились по полу прямо к камину, Рауль сильно ударился головой о край решетки. Противник был гораздо тяжелее его, так что исход поединка между худощавым юношей и матерым головорезом, казалось, был ясен. И действительно, через долю секунды один из них лежал поверженный, издавая глухие стоны, а другой поднялся. И это был Рауль.
      — Отличный удар, сударь, не так ли? — с усмешкой спросил он. — Его передал вам в привет мой покойный отец Теофраст Люпен. Полагаю, минуту-другую вы полежите очень тихо, а очнувшись, почувствуете себя совершенно другим человеком.
      Он перенес на руках молодую актрису и уложил ее в постель. Синяки и царапины, полученные ею, как он убедился, были не опасны, и пострадавшая дышала уже свободно. Однако она дрожала всем телом, и взгляд ее, застывший на Рауле, был совсем безумным.
      — Вам не больно? — участливо спросил Рауль. — Ну, ничего, все быстро пройдет. Главное, не бойтесь, он вам больше не угрожает.
      Стремительным движением он сорвал гардину и шнурком от нее связал неподвижные кулаки нападавшего. Повернув бандита лицом к свету, Рауль не смог сдержать восклицания: перед ним был Леонар!
      Раулю впервые представился случай взглянуть этому человеку прямо в лицо: обычно он втягивал голову в плечи, горбясь на козлах кареты. Теперь юноша внимательно рассматривал эту скуластую физиономию с длинной седой бородой. Да, сомнений не оставалось: это был Леонар, доверенное лицо, правая рука Жозефины Бальзамо. Рауль всунул ему в рот салфетку, отволок в соседнюю комнату и привязал его ноги к ножкам тяжелого дивана.
      Теперь предстояло заняться служанкой. Рауль обнаружил ее на первом этаже, в таком же положении, в каком он оставил Леонара: связанной и с кляпом во рту. Это была женщина, умеющая владеть собой. Освобожденная Раулем, убедившись, что ей ничего не угрожает, она сохраняла спокойствие и молча подчинилась молодому человеку, который сказал:
      — Я агент тайной полиции. Ваша госпожа вне опасности. Помогите ей, а я тем временем допрошу этого человека, выясню, нет ли у него сообщников.
      Рауль довел служанку до лестницы и слегка подтолкнул в спину, ему не терпелось остаться в одиночестве и привести в порядок теснившиеся в голове мысли. Мысли, надо сказать, были такими невеселыми, что ему даже захотелось, не дожидаясь дальнейших событий, бросить все и пуститься в бегство. Интуиция подсказывала, что это было бы разумнее всего. Но в нем крепла решимость действовать активно.
      Он пересек двор, неторопливо снял с ворот запор и выглянул на улицу. На противоположной стороне стояла старая карета. На месте кучера сидел молоденький парнишка, которого Рауль несколько раз видел вместе с Леонаром, звали его Доминик. Интересно, находился ли в карете пассажир — третий сообщник?
      Рауль не стал запирать ворота. Подозрения его переросли в уверенность, и теперь ничто на свете не заставило бы его остановиться на полпути. Он вновь поднялся на второй этаж и склонился над пленником. Он заметил, что из кармана Леонара торчит большой деревянный свисток. Зачем Леонар прихватил его с собой, отправляясь «на дело»? Быть может, свисток должен был предупредить помощника об опасности? Или же, напротив, послужить сигналом, что операция успешно выполнена? Рауль скорее по озарению, чем в результате логического рассуждения, решил придерживаться второго предположения. Он открыл окно и негромко свистнул. Потом укрылся за тюлевой занавеской и стал ждать с бьющимся сердцем. Еще никогда в жизни он не испытывал такого острого, жгучего нетерпения. В глубине души он ни на секунду не сомневался, чей силуэт сейчас появится в проеме двери, кто шагнет ему навстречу. И все же, вопреки всему, он надеялся на некое чудо. Он не мог допустить, что в этом темном, даже гнусном деле могла быть замешана…
      Послышались тихие шаги.
      Из груди Рауля вырвался глухой стон отчаяния: он увидел Жозефину Бальзамо. Она была так безмятежно спокойна, так раскована, словно наносила визит доброй старой подруге. Леонар дал сигнал о том, что дело сделано и путь свободен, и ей осталось только самой прибыть на место преступления.
      К Раулю мгновенно вернулось хладнокровие, и сердце стало биться ровно. Сейчас он был готов вести сражение с новым противником и совсем другим оружием. Тихонько подозвав Валентину, он приказал:
      — Что бы здесь ни происходило, не говорите ни слова. Против Брижит Русслен действует целая банда, и я хочу разрушить ее планы. Сейчас сюда явится один из сообщников, и я поведу тонкую игру, а вы должны молчать все время. Вы поняли?
      — Не сбегать ли мне в полицию, сударь? — предложила служанка.
      — Ни в коем случае. Если это дело получит огласку, это может повредить вашей госпоже. Я беру на себя ответственность за все, но вы должны хранить полнейшее молчание, чтобы ни произошло в этой комнате.
      — Хорошо, сударь, можете быть спокойны.
      Рауль плотно закрыл двери в комнату, где лежала Брижит Русслен, убедился, что оттуда не проникает ни звука.
      Жозефина Бальзамо вошла. Бросила взгляд на Рауля, затем — на связанного Леонара. Рауль невольно поразился ее самообладанию в эту роковую для нее минуту. Да, Жозефина Бальзамо умела держать себя в руках! Нисколько не смутившись при виде Рауля, мгновенно поняв, что здесь произошло, она спросила негромким ясным голосом:
      — Как ты оказался здесь, Рауль? И кому понадобилось связать Леонара? — она подняла вуаль и подошла вплотную к своему любовнику: — Что ты так странно смотришь на меня?
      Он отвечал не сразу. Слова, которые он собирался произнести, были ужасны, и ему нельзя было выдать себя ни единым жестом, ни интонацией:
      — Брижит Русслен убита.
      — Брижит Русслен? Кто это?
      — Актриса, которую мы видели вчера в варьете. Та самая, с драгоценными каменьями. Только не вздумай уверять, что ты ее не знаешь, ведь сейчас ты находишься в ее доме. И именно ты приказала Леонару, когда он выполнит это отвратительное дело, подать тебе сигнал свистком.
      Казалось она пришла в смятение:
      — Леонар? Леонар убил ее?
      — Да, Леонар, — подтвердил Рауль. — Я застал его как раз в момент убийства, он продолжал душить несчастную.
      Она вздрогнула и прошептала:
      — Негодяй, как он мог совершить такое? — и повторила, охваченная ужасом: — Он убил… Он убил… Как это могло случиться? Он клялся мне, что не будет убивать. Он же клялся! Не могу поверить…
      Рауль не знал, было ли ее отчаяние искренним или искусным притворством. Она подняла на него глаза, полные слез, и подошла к нему, сцепив руки:
      — Рауль, Рауль, не смотри на меня так! Ведь ты не обвиняешь меня? Это было бы слишком жестоко! Неужели ты думаешь, что я разрешила это гнусное убийство? Нет, нет… Скажи, что ты не веришь в это… О, Рауль, мой Рауль!
      Обращаясь с ней довольно сурово, даже грубо, он заставил ее сесть. Потом отодвинул Леонара в угол, походил по комнате и, взяв графиню Калиостро за плечо, заговорил неторопливо и размеренно, голосом скорее обвинителя, даже врага, чем любовника:
      — Слушай меня внимательно, Жозефина. Если в течение получаса ты не объяснишь мне все подробнейшим образом, я буду вести себя с тобой, как со смертельным противником, и силой, если понадобится, отведу тебя отсюда в ближайший полицейский участок. Кроме того, я сообщу, что твой пособник Леонар только что по твоему приказу совершил убийство… Будешь выкручиваться, как знаешь. Ну, ты собираешься рассказать мне все?

      Итак, объявление войны состоялось. Момент был выбран Раулем очень удачно: противник был в растерянности, захваченный врасплох столь точным и сильным ударом.
      Разумеется, женщина ее склада не могла признать свое поражение, тем более смириться с ним. Она и мысли не допускала, что ее Рауль, юный пылкий любовник, может восторжествовать над нею, подчинить своей воле. Она сопротивлялась — по-женски: с помощью слез, обещаний, ласковых слов — всех ухищрений, свойственных прекрасному полу. Но Рауль оставался непреклонным:
      — Рассказывай! Довольно ты держала меня в неведении, в потемках. Тебе это приятно, мне — нет. Я жду, чтобы ты пролила свет.
      — Свет — на что? — воскликнула она с горечью. — На мою жизнь?
      — Твоя жизнь принадлежит только тебе, — промолвил Рауль. — Скрывай свое прошлое, если стыдишься представить его моему взгляду. Я знаю, ты хочешь навсегда остаться для меня загадкой, и никогда твое прекрасное лицо не откроет мне, что творится в глубине твоей души. Если я что-то хочу сейчас узнать, то лишь ту сторону твоей жизни, которая прямо затрагивает мои интересы. Мы стремимся к одной цели. Скажи, какой путь избрала ты. Иначе я рискую заодно с тобой оказаться замешанным в каком-нибудь злодействе, а мне это вовсе не улыбается. — Он ударил кулаком по столу. — Ты слышишь, Жозина, я не хочу убивать! Воровать? Ладно. Взламывать замки? Что ж, отлично. Но убивать? Нет, никогда!
      — Я тоже не хотела убивать, — сказала она.
      — Может быть. Но ты приказывала другим убивать.
      — Неправда!
      — Тогда объясни, чего ты добивалась!
      Она, ломая руки, со стоном произнесла:
      — Нет, не могу…
      — Но почему? Кто тебе мешает открыть мне все, что тебе известно, все, что ты узнала от Боманьяна?
      — Умоляю тебя, не вмешивайся в это, — прошептала она. — Не тебе состязаться с этим человеком.
      Он расхохотался:
      — Ах, вот как, оказывается, ты боишься за меня? Прекрасная отговорка! Не волнуйся, Жозефина, я не боюсь Боманьяна. У меня есть более опасный враг.
      — Кто же это?
      — Ты, Жозина, — сказал он жестко. — Да, тебя я боюсь куда больше, чем Боманьяна. Вот почему сейчас мне нужна полная ясность. Когда я узнаю твое подлинное лицо, твои истинные намерения, мой страх уйдет. Ну, ты будешь рассказывать?
      Она отрицательно покачала головой.
      — Так ты решила бросить мне вызов? — вышел из себя Рауль. — Что ж, если ты так упорно молчишь, стало быть, дельце того стоит. Видимо, речь идет о крупном куше, очень крупном? И ты не желаешь ни с кем делиться? Пусть. Пойдем отсюда. Возможно, в другом месте ты будешь откровеннее!
      Он подхватил ее на руки, как в ночь их первого знакомства, и направился к двери.
      — Постой, — сказала она. Силовой прием, выполненный Раулем с таким изяществом, окончательно укротил ее, она поняла, что больше его нельзя дразнить. Он вновь усадил ее в кресло.
      — Что ты хочешь знать? — спросила Жозефина.
      — Все, и прежде всего, зачем ты пришла сюда, зачем твой приспешник убил Брижит Русслен.
      — Ради повязки с драгоценными камнями, — отвечала она.
      — Это фальшивые гранаты, фальшивые топазы и опалы. Они ничего не стоят!
      — Да, но их семь.
      — Ну и что? Из-за этого ее нужно убить? Не проще ли было выждать удобный случай и спокойно пошарить у нее в квартире?
      — Другие тоже напали на этот след, они могли опередить.
      — Другие?
      — Да, сегодня утром я велела Леонару разузнать побольше об этой самой Брижит Русслен. Он выяснил, что какие-то люди уже бродили возле этого дома.
      — Ну и что? Это единственная причина, чтобы убивать?
      — Я допустила страшную ошибку, когда сказала Леонару: «Эти камешки нужны мне любой ценой, во что бы то ни стало». Наверно, он потерял контроль над собой.
      — Значит, ты зависишь от этого животного, теряющего голову от волнения и способного убить безо всякой причины? Это не может продолжаться дальше! Что касается людей, которые слонялись возле этого дома, я уверен: они подосланы Боманьяном. Не тебе соперничать с ним, предоставь это мне. И запомни: успеха ты можешь добиться только в паре со мной. Без меня на победу не рассчитывай!
      Жозина была сломлена. Рауль утверждал свое превосходство так властно и уверенно, что это ее подавляло почти физически. Сейчас он казался ей и выше ростом, и сильнее, чем раньше. Она уступила его воле и энергии.
      — Хорошо, я расскажу все, — промолвила Жозефина. — Но, может быть, выберем для этого более подходящее место?
      — Нет, сейчас и здесь, — твердо сказал Рауль, понимая, что, стоит графине прийти в себя, он от нее ничего не добьется.
      Рауль испытал прилив гордости. Впервые он одержал верх над противником, почти ни в чем ему не уступавшим. Конечно, в данный момент графиня не вполне владела собой. Мнимое убийство Брижит Русслен выбило ее из колеи, а вид связанного Леонара вызвал своего рода нервное потрясение. Только поэтому Рауль, удачно воспользовавшись обстоятельствами, и мог запугать ее и вырвать согласие. Теперь он был хозяином положения, Жозефина Бальзамо подчинилась ему.
      Он снял с круглого столика скатерть, прикрыл ею Леонара, потом вернулся и сел рядом с Жозефиной:
      — Я слушаю.
      Она бросила на него взгляд, полный горечи и досады, и прошептала:
      — Ты совершаешь страшную ошибку: хочешь воспользоваться моей слабостью и выведать у меня то, что я и без того когда-нибудь рассказала бы тебе по доброй воле. Ты подвергаешь меня бесполезному унижению, Рауль!
      Он повторил тем же холодным тоном:
      — Я слушаю.
      — Что ж, если ты настаиваешь… — начала она. — Постараюсь быть краткой и не слишком утомлять тебя… Итак, слушай. Двадцать четыре года тому назад, за несколько месяцев до начала войны 1870 года между Францией и Пруссией, кардинал Бонншоз, архиепископ Руана и сенатор Империи, возвращаясь из города Ко, был застигнут страшным ливнем. Ему пришлось искать приюта в замке де Гер, в котором тогда обитал последний отпрыск знатного рода шевалье дез'Об. Кардинал поужинал у нормандского аристократа и удалился в комнату, приготовленную для него любезным хозяином. Шевалье дез'Обу было тогда не менее девяносто лет. Изрядно помятый жизнью, изнемогавший под бременем лет, он все еще сохранял светлый разум и отличную память. Хозяин замка попросил кардинала принять его для чрезвычайно важного разговора. Их беседа затянулась надолго, кардинал де Бонншоз поведал о ней в своих посмертных записках. Я запомнила дословно рассказ старого шевалье. Вот он.
      «Монсиньор, очевидно, вы не удивитесь, узнав, что годы моей юности прошли во времена страшных политических бурь. В эпоху якобинского террора мне было двенадцать лет. Рано лишившись родителей, я жил со своей тетушкой, тоже из рода дез'Об, и ежедневно сопровождал ее в расположенную неподалеку тюрьму, где она ухаживала за больными узниками и оделяла их небольшими пожертвованиями. Тюрьма была заполнена несчастными всех сословий и состояний, их судили и обрекали на смерть. Вот каким образом случай свел меня с одним замечательным человеком, чье имя осталось мне неведомым, так же как и то, по чьему доносу и по какой причине он был заключен в тюрьму.
      Я относился к нему заботливо и почтительно и, может быть, поэтому он был расположен ко мне. Вечером накануне дня, когда его должны были казнить, он сказал:
      — Дитя мое, завтра на рассвете меня поведут на эшафот, и я умру, так и не открыв ни своего имени, ни своего сана. Не узнал бы ничего и ты, но обстоятельства требуют, чтобы именно тебе я поведал некую тайну. Прошу тебя, выслушай меня со всем вниманием, как если бы ты был взрослым мужчиной, а не ребенком. Поручение, которое я намерен на тебя возложить, имеет огромную важность. Я уверен, дитя мое, что ты окажешься на высоте и сумеешь сохранить, чего бы это не стоило, тайну, от которой зависят самые насущные интересы государства.
      Я узнал от него, продолжал шевалье дез'Об, что он был священником и ему были доверены несметные богатства в виде драгоценных камней. Камни складывались в тайники, самые необычные, какие только можно себе представить. Так, в одном из забытых Богом уголков Нормандии, в окрестностях города Ко, на виду у всех возвышается огромный валун. Такие валуны используют для обозначения границ между владениями — полями, лугами и тому подобное. В этом гранитном межевом камне, наполовину ушедшем в землю и заросшем кустарником, в верхней части его, есть два-три естественных углубления, присыпанных землею и покрытых мхом и дикими цветами.
      Там, внутри, и сложены драгоценности.
      Священник очень точно указал мне, где расположен камень, и просил об одном. Когда вернутся во Францию мир и спокойствие (по его расчетам, это время наступит лет через двадцать), я должен прийти на указанное место и убедиться в том, что скрытое в камне не тронуто ни временем, ни людьми. Я пообещал, а также поклялся, что буду ежегодно, на каждую пасху, посещать литургию в церкви деревни де Гер.
      В одно из пасхальных воскресений подле кропильницы должен был появиться человек во всем черном. Мне следовало подойти к нему и назвать свое имя. Он подведет меня к бронзовому семисвечному канделябру, который зажигают только в дни праздников. После этого я должен произнести условленные слова и проводить к межевому камню.
      Я поклялся вечным спасением души выполнить все эти указания. На следующий день священник взошел на эшафот. Монсеньор, я был очень молод, но клятву сохранил свято. Моя тетушка вскоре умерла, я остался один, пошел в солдаты, участвовал во всех войнах, которые вели Директория и Империя. К моменту падения Наполеона мне исполнилось тридцать три года, я вышел в отставку в чине полковника и вернулся в родные места. В пасхальное воскресенье 1816 года в церкви де Гер я увидел семисвечник рядом с алтарем, но человека в черном перед кропильницей не было. С тех пор я, как верный своему долгу солдат, стоял на посту каждую пасху. Мне удалось купить замок де Гер. Я ждал, но человек в черном так и не появился. И за все эти годы я не слышал ни единого слова, которое имело бы хоть малейшее отношение к этому делу. Межевой камень стоял на месте. Ризничий прихода де Гер в праздники зажигал свечи на канделябре. Но никто не пришел на свидание со мной.
      Что мне делать? К кому обратиться — к князьям церкви или к светским владыкам Франции? Но нет, моя миссия была определена четко, я не имел права действовать по своему усмотрению.
      Я молчал, испытывая муки совести. Мне было страшно думать, что я умру и унесу в могилу такую важную тайну. Монсеньор, с сегодняшнего вечера все мои сомнения и угрызения совести исчезли. Ваше случайное появление в моем замке кажется мне свидетельством Провидения, это перст Божий. Вы олицетворяете одновременно власть духовную и светскую. Как архиепископ вы представляете церковь, как сенатор — государство. Я не совершаю ошибки, открывая вам тайну, непосредственно затрагивающую интересы обоих. Отныне вам принимать решение, вам делать выбор. Действуйте, монсиньор, обсудите этот вопрос, с кем сочтете нужным. Как только вы назовете, в чьи руки должны быть переданы священные сокровища, я сообщу все необходимые сведения».
      Кардинал де Бонншоз выслушал этот рассказ, не прерывая собеседника. Он не мог скрыть от шевалье дез'Оба, что эта история выглядит не слишком правдоподобной. Тогда шевалье вышел и через минуту вернулся с маленьким ларцом:
      «Вот та самая шкатулка, которая была скрыта в углублении межевого камня. Мне показалось более благоразумным взять ее оттуда. Я вручаю ее вам, монсеньор. Взгляните и оцените несколько сотен камней, которые лежат здесь. Тогда вы поверите, что мой рассказ правдив, а достойный священник не ошибся, когда говорил о несметных богатствах».
      Уверенная речь шевалье и представленные им доказательства убедили кардинала отнестись к делу вполне серьезно и пообещать старику известить его, когда решение о судьбе клада будет принято. На этом беседа завершилась.
      Архиепископ, без сомнения, сдержал бы слово, но обстоятельства помешали, обстоятельства в высшей степени драматические — война с Пруссией и бедствия, последовавшие за ней. Империя пала, Францию наводнили неприятельские войска. Когда угроза оккупации нависла над Руаном, кардинал решил переправить в Англию самые важные документы и присоединить к этому ценному багажу и шкатулку шевалье.
      4 декабря, накануне того дня, когда немцы должны были войти в Руан, доверенное лицо архиепископа сьер Жобер сам управлял кабриолетом, выехал в Гавр, где должен был сесть на корабль. Но двумя днями позже труп Жобера обнаружили в лесу, в десяти километрах от Руана. Весь багаж с документами вернулся обратно, а кабриолет, лошади и шкатулка исчезли. Расследование пришло к выводу, что несчастный стал жертвой банды немецких кавалеристов, грабивших в окрестностях богатых горожан, которые искали спасения в Гавре.
      Этим беды не окончились: в начале января кардинал получил послание шевалье дез'Оба. Старик не смог пережить поражения Франции. Перед смертью он неразборчивым почерком нацарапал две фразы: «Местонахождение клада указано на дне шкатулки. Канделябр спрятан в саду моего замка».
      Таким образом все следы исчезли.
      Шкатулка украдена, и не осталось доказательств, подтверждающих, что рассказ дез'Оба содержал хоть крупицу истины. Камней никто не видел. Существовали ли в действительности? Быть может, это была лишь фантазия старого дворянина? Да и сам ларец — не хранилась ли в нем всего-навсего театральная бижутерия, подделки?
      Мало— помалу кардиналом овладевали сомнения, и достаточно серьезные, поэтому, по здравом размышлении, он решил ни к кому не обращаться, а хранить молчание обо всей этой истории. К рассказу шевалье дез'Оба следовало, скорее всего отнестись как к старческому бреду. Распространять подобные сведения было бы слишком рискованно.
      Итак, кардинал молчал, однако…
      — Однако… — повторил Рауль д'Андрези, выглядевший чрезвычайно взволнованным.
      — Однако, — продолжала Жозефина Бальзамо, — на всякий случай архиепископ оставил несколько страниц записок, в которых во всех подробностях изложил беседу в замке де Гер и все, что за этим последовало. Записки он не успел сжечь перед смертью, и они были найдены в одной из его богословских книг, проданных с аукциона вместе со всей библиотекой.
      — Кто же нашел этот документ?
      — Боманьян.
      Жозефина Бальзамо завершила свой рассказ, который она вела слегка монотонно и склонив голову, словно повторяя вытверженный урок. Подняв взгляд, она была удивлена выражением лица Рауля.
      — Что с тобой? — вырвалось у нее.
      — Я в полном восторге. Ты только подумай, Жозина: три старика передавали друг другу тайну, словно эстафету, и вот, век спустя, она дошла до нас. Мы владеем потрясающим секретом, достойным всех средневековых чудес! Все звенья цепи целы, и последнее звено — Боманьян. Что он делает? Что собирается предпринять? Сумеет ли оказаться на высоте своего предназначения? Наконец, следует ли мне стать его союзником или вырвать факел из его рук?
      Графиня Калиостро не прерывала его, ибо самые главные слова еще не были сказаны.
      — Продолжай, Жозина! — промолвил Рауль. — Мы ступили на удивительный путь, так пойдем же по нему рука об руку и вместе достигнем цели, которая находится совсем рядом от нас.
      — Сущность человека, именуемого Боманьян, можно раскрыть одним словом: честолюбие, — заговорила Жозефина. — С самого начала он поставил себя и свою духовную карьеру на службу безмерному тщеславию. Оно привело его к иезуитам, со временем он занял среди них видное место. Нечего и говорить, каким влиянием в обществе он пользуется. Завладев записками кардинала де Бонншоза, он потерял голову. Перед ним открылись небывалые горизонты, его от природы страстная душа загорелась. Ему удалось уговорить кое-кого из руководителей ордена, поманив их неслыханным богатством, и он добился того, что под его начало были отданы могущественные силы вездесущих иезуитов. Вскоре Боманьян собрал вокруг себя дюжину нормандских мужланов, более или менее родовитых, но погрязших в долгах. Он слегка приподнял перед ними завесу тайны, не раскрывая главной части своего плана. Он сколотил настоящую банду, готовую пойти за ним на любое преступление. Каждому была определена своя задача, свое поле деятельности. Боманьян подчинил себе этих дворянчиков с помощью золота, на которое не скупился.
      Два года упорных поисков привели к некоторым результатам. Прежде всего, стало известно, что казненного священника звали брат Никола и был он казначеем Феканского аббатства. Кроме того, в секретном архиве обнаружили любопытнейшую переписку, которую в течение нескольких веков вели монастыри всего французского королевства. Удалось установить важный факт: все монастырские и вообще церковные деньги, пожертвования и дары, — все стекалось не куда-нибудь, но только в монастыри Нормандии, точнее округа Ко. Значит, именно здесь должны быть сосредоточены все сокровища французской церкви — неисчерпаемый источник, достаточный для проведения нескольких крестовых походов. Особый совет, состоящий из семи священнослужителей, имел право распоряжаться кладом, но только один из семи знал точное его нахождение.
      Революция разорила монастыри. Но богатства продолжали существовать, и брат Никола оставался их последним хранителем.
      Рауль долго молчал, потом в сильнейшем волнении прошептал:
      — Это прекрасно! Какие восхитительные приключения нас ожидают! Я всегда знал, что прошлое оставляет в наследство будущему сказочные сокровища, но вся штука в том, как их найти. У наших предков не было, как у нас, сейфов и подземных хранилищ Французского банка. Они придумывали всевозможные тайники, наполняли их золотом и брильянтами, а секрет передавали с помощью какой-нибудь загадочной фразы, служившей одновременно и замком, и ключом к нему. Когда проходил очередной период бурь, оказывалось, что секрет утерян и сокровища, накопленные тяжким трудом, навсегда утрачены… Если брат Никола говорил правду и десять тысяч драгоценных камней и в самом деле скрыты в необыкновенной копилке, то это достояние французской церкви, унаследованное от средневековья, составляет ни много, ни мало — миллиард франков! В нем слились усилия тысяч монахов, колоссальные пожертвования всего христианского мира. И все это заключено в древнем валуне посреди нормандских полей… Ну а какова твоя роль в этом деле, Жозефина Бальзамо? Чего ты сумела достигнуть? Достались ли тебе от предка какие-нибудь свидетельства, указания?
      — Всего лишь несколько слов, — ответила она. — На том же листке, где были четыре загадки Калиостро, рядом с фразой «Фортуна королей Франции» он дописал: «Между Руаном, Гавром и Дьепом (признание Марии-Антуанетты)».
      — Ну да, — у Рауля перехватило горло. — Речь идет об окрестностях города Ко. Устье древней реки, на берегах которой жили французские короли и монахи. Именно там и должны быть скрыты сокровища, собранные за десять веков христианства. И конечно, там я их и найду. — Повернувшись к Жозине, он спросил: — Ты не нашла следов?
      — Нет, вплоть до того самого дня, когда встретилась с Боманьяном.
      — И он мало-помалу доверил тебе все, что знал сам?
      — Да.
      — Ты воспользовалась его любовью, чтобы выудить необходимые сведения?
      — Да, — так же просто промолвила она.
      — Вот что значит играть по-крупному!
      — Вот что значит играть своею собственной жизнью. Решив меня убить, он хотел вырвать из сердца любовь, заставлявшую его страдать. Кроме того, он боялся, что я разоблачу его компанию.
      — Не думаю, что после разрыва с тобой Боманьян чего-то добился. Вчера вечером он пришел в варьете. Зачем? За повязкой Брижит Русслен, за семью камнями! Без сомнения, он хотел разобраться, имеют ли они какое-то отношение к заветному сокровищу.
      — Допустим. Но узнать наверно мы ничего не сможем.
      — Сможем, Жозефина, еще как сможем!
      — От кого?
      — Мы все узнаем от Брижит Русслен.
      Она вздрогнула:
      — Брижит Русслен?
      — Ну да, — спокойно сказал он. — Достаточно спросить у нее.
      — Значит… она жива?
      — Конечно, черт побери!
      Рауль поднялся, сделал два-три балетных поворота, а затем исполнил нечто среднее между канканом и жигой.
      — Умоляю тебя, графиня Калиостро, не смотри на меня так сердито! Если бы я не поиграл на твоих нервах, мне не удалось бы услышать от тебя ни словечка правды. Не сегодня-завтра Боманьян загребет миллиард, а Жозефине останется лишь кусать свой очаровательный локоток. А теперь, прошу тебя, улыбнись, не испепеляй меня взором!
      Еле слышно она произнесла:
      — Наглец, как ты посмел! Все эти угрозы, запугивания понадобились тебе лишь затем, чтобы заставить меня разговаривать? Я никогда не прощу тебе этого, Рауль!
      — Вот еще! — отвечал он весело. — Ты простишь меня, ведь что такое слегка уязвленное самолюбие по сравнению с нашей любовью?! Между людьми, любящими друг друга, как мы с тобой, не должно быть места недомолвкам. Сегодня я немного проучил тебя, а завтра проучу снова, и так до тех пор, пока между нами не установится полное доверие.
      — Доверие должно быть обоюдным, — процедила она.
      — Ты не доверяешь мне? Всего лишь из-за того, что я освободил твою душу от бремени тайны?
      Но лицо Жозефины стало таким замкнутым и обиженным, что Рауль рассмеялся, вместо долгого и излишнего объяснения. Он принялся подпрыгивать, пританцовывать, издавая возгласы притворного сочувствия:
      — Ах, какой ужас! О, Господи, мадам изволит сердиться! Из-за чего же? Всего лишь из-за того, что ее чуть-чуть обдурили? О, моя славная Жозефина, как бы мне хотелось развеселить тебя!
      Не обращая на него внимания, Жозефина стала освобождать Леонара из пут. Тот немедленно бросился на Рауля, как бешеный пес, сорвавшийся с цепи.
      — Не трогай его! — приказала графиня.
      Леонар застыл в позе боксера, кулак его едва не касался лица юноши, между тем как Рауль сквозь смех и слезы пробормотал:
      — Иди-иди, бедный чертик из табакерки!
      Леонар дрожал от ярости:
      — Мы еще встретимся, красавчик! Ты еще попадешься мне в руки! Я с тобой рассчитаюсь, хоть через сто лет!
      — Целый век?! — зло усмехнулся Рауль. — Впрочем, это неудивительно, ведь и твоя хозяйка…
      — Уходи, — приказала графиня Калиостро, выталкивая Леонара за дверь. — Уходи и уведи отсюда карету.
      Она обменялась с сообщником несколькими быстрыми фразами на незнакомом Раулю языке. Оставшись наедине с любовником, она спросила:
      — Что ты собираешься делать?
      — О, мои намерения чисты и благородны, как у ангела!
      — Полно дурачиться! Ответь, что ты хочешь предпринять.
      Став серьезным, он сказал:
      — Я поступлю так, как тебе и в голову бы не пришло. Я буду для тебя верным другом и надежным союзником, никогда не причиняющим вреда, не заставляющим страдать.
      — Что ты имеешь в виду?
      — Только то, что я сейчас задам Брижит Русслен несколько вопросов, а ты будешь свидетельницей нашей беседы. Ты довольна?
      Она ответила утвердительно, хоть вид у нее был весьма разгневанный.
      — В таком случае оставайся здесь. У меня мало времени, и разговор не затянется.
      — Почему ты так торопишься?
      — Скоро ты все узнаешь.
      Оставив двери открытыми, дабы ни один звук не ускользнул от ушей Жозефины, Рауль подошел к кровати, на которой под охраной Валентины лежала Брижит Русслен. Молодая актриса улыбнулась своему спасителю, рядом с ним она чувствовала себя в безопасности.
      — Я не утомлю вас, — обратился к ней Рауль. — Всего несколько минут. Вы в состоянии отвечать на мои вопросы?
      — Да, конечно.
      — Отлично. Что ж, начнем… Вы стали жертвой маньяка, уже давно находящегося на примете у полиции, его пора отправить в сумасшедший дом. Сейчас он не представляет ни малейшей угрозы. Но я хотел бы уточнить одно обстоятельство…
      — Я готова рассказать все, что знаю.
      — Меня интересует повязка с камнями. Как она вам досталась?
      — Эти камни я нашла в одном старинном ларце, — отвечала она, поколебавшись. Ее нерешительность не ускользнула от внимания Рауля.
      — Ларец был деревянный?
      — Да, разбитый и даже без замка. Он лежал в копне соломы на ферме, где жила моя мать.
      — Где это?
      — В Лильбонне, между Руаном и Гавром.
      — Кто же был владельцем этого ларца?
      — Не знаю. Я не спрашивала у мамы.
      — Камни выглядели так же, как сейчас?
      — Нет, они были вправлены в серебряные кольца.
      — Где же они?
      — До вчерашнего дня я держала их в своей театральной гримерной…
      — Их украли?
      — Нет, вчера я продала их одному господину, который пришел за кулисы сделать комплименты моей игре и случайно увидел их. Он сказал, что коллекционирует драгоценности.
      — Этот господин был один?
      — Нет, его сопровождали двое других. Я обещала сегодня в три часа передать ему и семь камней, чтобы он вновь вставил их в оправу. Он дал за них очень хорошую цену.
      — Были ли на внутренней стороне колец какие-нибудь надписи?
      — Да, слова на каком-то древнем языке.
      Поразмышляв с минуту, Рауль подвел итог:
      — Советую вам помалкивать обо всех этих событиях. Иначе дело может обернуться крупными неприятностями. Если не для вас, то для вашей матери: уж очень странным выглядит то, что к ней случайно попали кольца, явно имеющие огромную историческую ценность.
      — Я готова их вернуть, — растерянно сказала Брижит Русслен.
      — Теперь уже бесполезно. Пусть камни будут у вас. Я прошу передать мне лишь кольца. Где живет господин, который их купил?
      — На улице Вожирар.
      — Его имя?
      — Боманьян.
      — Превосходно. И еще один совет напоследок, мадемуазель: уезжайте из этого дома, слишком далеко он стоит от соседних зданий. Некоторое время — скажем, месяц — поживите со своей горничной в гостинице. И никого там не принимайте. Обещаете?
      — Да, сударь.
      Когда он вышел, Жозефина Бальзамо взяла его под руку. Она выглядела очень взволнованной и далекой от желания мстить.
      — Я догадалась — ты собираешься нанести ему визит?
      — Да, я иду к Боманьяну.
      — Но это же чистое безумие!
      — Почему?
      — Идти к нему, и как раз тогда, когда с ним двое его сообщников?!
      — Два плюс один — всего лишь три.
      — Не ходи туда, умоляю!
      — Чего ты боишься? Не съедят же они меня!
      — От Боманьяна всего можно ожидать.
      — Неужели он людоед?
      — Не надо смеяться, Рауль.
      — Не надо плакать, Жозефина!
      — Не ходи туда, Рауль, — повторила она. — Я знаю дом, где живет Боманьян. Комнаты расположены так, что можно расправиться с пришельцем и никто не услышит, не придет на помощь.
      — Вот и хорошо, ведь никто и не смог бы мне помочь.
      — Рауль, Рауль, ты шутишь, но пойми же…
      Он обнял ее:
      — Послушай, Жозефина, я вступил в эту крупную игру последним и оказался лицом к лицу с двумя сильными шайками — твоей и Боманьяна, и ни одна, конечно, не примет меня в свои ряды. Я, так сказать, третий лишний. К тому же за моей спиной никто не стоит, никто не поддерживает. Я отвечаю только за самого себя. Позволь же мне уладить счеты с нашим общим врагом Боманьяном и одновременно угодить моей славной подружке Жозефине Бальзамо.
      Это вновь задело ее. Она вырвала из его руки свою, и они пошли рядом молча.
      Рауль вновь спрашивал себя, не была ли эта женщина с кротким и нежным лицом, столь пылко любившая его и любимая им, не была ли именно она самым безжалостным и коварным его противником…

      — Дома ли господин Боманьян?
      К решетке смотрового окошка прильнуло лицо старого слуги:
      — Дома, но он никого не принимает.
      — Передайте ему, что пришли от Брижит Русслен.
      Боманьян занимал весь дом. Привратницкой не было. Вместо звонка железный молоток висел на входной двери, напоминавшей дверь тюремной камеры со смотровым глазком.
      Ожидание затягивалось. Прошло более пяти минут. Приход молодого человека по поручению актрисы, видимо, озадачил мрачную троицу, обитавшую в доме.
      Наконец вернувшийся слуга сказал:
      — Не соблаговолите ли вы дать свою визитную карточку?
      Рауль протянул ему визитку. Снова долгое ожидание. Потом звук отпираемой двери, звякание цепочки — и его ввели в обширную прихожую, через анфиладу комнат к двойной двери, обитой кожей.
      Старый слуга тотчас же затворил за ним дверь, и Рауль оказался лицом к лицу с врагами — иначе нельзя было назвать этих людей, двое из которых поджидали его в позе боксеров, готовых по первому сигналу ринуться на противника.
      — Это он! Ну конечно, это он! — воскликнул Годфруа д'Этиг, по обыкновению приходя в бешенство. — Это он, Боманьян! Наш приятель из замка де Гер, тот самый, что украл ветвь подсвечника. Посмотрите, каков наглец! С чем же вы явились на этот раз? Если снова речь пойдет о руке моей дочери…
      — Теперь вы сами подумываете об этом, сударь? — со смехом произнес Рауль. — Я питаю к мадемуазель Клариссе самые искренние чувства и в глубине души храню все ту же почтительную надежду. Но сейчас я пришел не свататься.
      — В таком случае что же вам угодно? — процедил барон.
      — Тогда, в замке де Гер, мне было угодно всего лишь запереть вас в подвале. Но сегодня…
      Боманьян вынужден был удержать барона, иначе тот набросился бы на молодого человека.
      — Остановитесь, Годфруа!… Сядьте, а этот господин пусть соблаговолит объяснить нам цель своего визита.
      Сам Боманьян тоже сел за письменный стол.
      Рауль подошел поближе. Он начал говорить не сразу, прежде внимательно вгляделся в собеседников. Ему показалось, что они изменились со дня того памятного сборища в замке д'Этиг. Барон заметно постарел, его щеки впали, в глазах появился какой-то странный блеск, выдававший затаенную тревогу, быть может, угрызения совести. Тень страдания легла на бледное, осунувшееся лицо Боманьяна. Однако, если мертвая Жозефина Бальзамо и являлась ему по ночам в кошмарах, он владел собой в совершенстве.
      Боманьян прервал молчание:
      — Итак, что вам угодно? Вы назвали имя мадемуазель Русслен, чтобы проникнуть сюда, — но с какой целью?
      Рауль ответил вызывающе:
      — Я хочу продолжить разговор, который вы завели с Брижит вчера в театре.
      Боманьян нисколько не смутился:
      — Я полагаю, этот разговор должен быть продолжен только с нею и ни с кем иным. И я ожидал ее прихода, а не вашего.
      — Мадемуазель Русслен помешала прийти очень серьезная причина.
      — Какая же?
      — Она стала жертвой нападения.
      — Вот как? Ее пытались убить, но за что?
      — Чтобы взять семь камней. Это те самые камни, кольцами от которых завладели вы и эти господа.
      Годфруа д'Этиг и Бенто нервно задвигались в креслах.
      Боманьян старался ничем не выдать своего удивления. Противник казался ему не слишком опасным, и в его ответе прозвучало презрение:
      — Вот уже второй раз вы, сударь, суете свой нос в чужие дела, да так дерзко, словно желаете, чтобы вас хорошенько проучили. Первый раз в замке де Гер вы взяли вещь, которая вам не принадлежала. На обычном языке это называется кражей. Сегодня вы совершаете поступок еще более наглый — являетесь ко мне и бросаете оскорбительные намеки. Вам прекрасно известно, что мы не «завладели» кольцами, а купили их. Потрудитесь дать отчет в своем поведении.
      — Вам тоже должно быть известно, — ответил Рауль, — что по отношению к моим поступкам слова «кража», «наглость» совершенно неуместны. Я просто пытаюсь достичь той же цели, что и вы.
      — Ах, вот как, вы преследуете ту же цель? — насмешливо переспросил Боманьян. — Что же это за цель?
      — Десять тысяч драгоценных камней, спрятанных в межевом камне. Только и всего.
      Боманьян был поражен и не сумел этого скрыть. Рауль продолжил натиск с новой силой:
      — Выходит, мы мешаем друг другу, и столкновение между нами неизбежно. Вот в чем суть.
      Каждое его слово ударяло Боманьяна, как тяжелая дубинка. Значит, перед ним появился новый соперник? Новый враг возник вместо исчезнувшей графини Калиостро?!
      Годфруа д'Этиг и Бенто метали в Рауля яростные взгляды и напрягали атлетические торсы, готовясь к драке. Но Боманьян вновь овладел собой.
      — Все это одни сказочки, — произнес он, стараясь выглядеть по-прежнему уверенным и невозмутимым и направить разговор в нужное русло. — Сплетни досужих кумушек! Детский лепет! И ради этого вы пришли сюда, отнимаете наше время?
      — У меня времени не больше, чем у вас, — отвечал Рауль, не давая Боманьяну опомниться.
      — О, мой Бог, — промолвил Боманьян, пытаясь изобразить иронию. — Вы так осведомлены?
      — Значительно лучше, чем вы думаете.
      — Кто же вас просветил, осмелюсь спросить?
      — Жозина.
      — Кто?
      — Жозефина Бальзамо, графиня Калиостро.
      — Вы знали ее? — воскликнул Боманьян. Услышав это имя, он выдал себя: — Вы знали ее? Где вы познакомились? Когда? Что она вам рассказала?
      — Мы встретились в начале прошлой зимы и виделись почти каждый день вплоть до того дня, когда я увидел дочь барона д'Этиг.
      — Вы лжете, сударь! — прорычал Боманьян. — Она не встречалась с вами, иначе непременно сказала бы об этом мне. Мы были достаточно близки, чтобы она не скрывала подобные приятные знакомства.
      — И все же скрыла. Очевидно, у нее были для этого причины.
      — Вы намекаете на то, что были с ней в связи? Это ложь, сударь! Ее можно было обвинить в чем угодно — в кокетстве, в хитрости, даже коварстве, но только не в развращенности! Вам это ясно, юный ловелас?
      — Разврат и любовь — разные вещи, — спокойно сказал Рауль.
      — Любовь? Вы хотите уверить, что Жозефина Бальзамо любила Вас?
      — Именно так, сударь!
      Боманьян вышел из себя. Он потрясал кулаками перед лицом Рауля, он дрожал от ярости, пот струился по его лицу.
      Прошла минута. Боманьян отер лицо, выпил стакан воды и несколько успокоился. Теперь он понял, что от этого противника будет нелегко избавиться.
      — Хорошо, сударь, ваши отношения с графиней Калиостро не касаются никого, кроме вас, — заговорил Боманьян вновь. — Вернемся к прежнему вопросу: зачем вы пришли сюда?
      — Нет ничего проще, — ответил Рауль. — Я все могу объяснить несколькими фразами. У каждого аббатства есть свое епископское кольцо, передаваемое из поколения в поколение. Канделябр с семью ветвями символизирует совет семи попечителей сокровищ. Ветвь, которую я нашел в замке де Гер, имеет красный камень — поддельный гранат. Это камень Феканского аббатства. Вы со мной согласны?
      — Допустим.
      — Итак, достаточно узнать названия семи аббатств, чтобы проникнуть в секрет, где спрятаны семь кладов. А семь названий начертаны на семи кольцах, которые были куплены вами вчера у Брижит Русслен.
      — Короче говоря, — медленно вымолвил Боманьян, — то, что мы искали долгие годы, вы хотите обрести в один миг?
      — Вы совершенно правы!
      — А если я откажусь от вашей помощи?
      — Откажетесь?
      — Естественно. Ваши претензии абсолютно нелепы…
      — В таком случае я донесу на вас.
      Боманьян посмотрел на Рауля с удивлением:
      — Донесете на меня? Что за чушь!
      — Я донесу на всех троих как на убийц Жозефины Бальзамо, графини Калиостро.
      Никто из них не пытался протестовать, не последовало ни одного негодующего жеста. Годфруа д'Этиг и его кузен застыли на месте. Боманьян смертельно побледнел. Он встал, подошел к двери и запер ее на ключ.
      — Напрасно осторожничаете, сударь, — весело сказал Рауль. — Я поклялся никогда не носить оружия, и сейчас при мне нет револьвера… Но не советую вам прибегать к силе.
      — Довольно слов, перейдем к делу, — голос Боманьяна дрогнул. — Вы обвиняете нас в убийстве графини Калиостро?
      — Да.
      — У вас есть доказательства?
      — Да.
      — Изложите их.
      — Несколько недель назад я бродил вокруг замка, надеясь случайно увидеть мадемуазель д'Этиг. Вдруг к замку подъехал экипаж, которым управлял один из ваших друзей. Я последовал за ним и был свидетелем того, как Жозефину Бальзамо провели в старую башню, где уже собрался трибунал. Вы, господин Боманьян, были обвинителем на этом судилище. А эти двое господ исполнили роль палачей.
      — Чем вы можете это подтвердить? — прорычал Боманьян с неузнаваемо изменившимся лицом.
      — Я был там, спрятавшись в амбразуре башни, над вашими головами.
      — Быть этого не может, — прошептал Боманьян. — Если бы все происходило так, как вы говорите, вы бы попытались вмешаться, спасти ее.
      — Спасти, но от чего? — с невинным видом спросил Рауль. — Ведь ей грозило всего лишь заточение в лечебнице для душевнобольных. По крайней мере, так я думал. И покинул свой наблюдательный пункт, как только судилище закончилось, а его участники разошлись. Я спустился к берегу, взял лодку и вечером вышел на ней в море, чтобы предупредить капитана английской шхуны о готовящемся злодеянии. И эта моя ошибка стоила жизни несчастной! Слишком поздно я раскусил ваш гнусный обман, слишком поздно понял, что лодку с ней вы утопили.
      Трое заговорщиков с явным страхом внимали словам юноши. Бенто отодвинул стул, стоявший между ним и Раулем, Годфруа д'Этиг с искаженным лицом ждал сигнала Боманьяна, чтобы выхватить револьвер. Но Боманьян не спешил. Он проговорил:
      — Повторяю, сударь, вы не должны были вмешиваться в чужие дела. Но меня изумляет другое: зачем вы пришли сюда, подталкивать нас к решительным действиям? Это ли не безумие?
      — А почему бы мне не прийти к вам? — Голос Рауля был совершенно спокоен.
      — Но ведь ваша жизнь целиком в нашей власти.
      — Вы ошибаетесь: я ничем не рискую.
      — Вы так уверены?
      — Конечно. Решись вы убить меня, часом позже всех вас арестуют.
      — В самом деле?
      — Даю вам слово. Сейчас пять минут пятого. Один из моих друзей прогуливается рядом с полицейским управлением. Если без четверти шесть я не предстану перед ним живым и невредимым, начальник уголовной полиции немедленно будет извещен о постигшей меня судьбе.
      — Пустые угрозы! — вскричал Боманьян. — Я пользуюсь достаточно прочной репутацией, и стоит вашему другу назвать мое имя, ему в лицо рассмеются.
      — Нет, его внимательно выслушают…
      Боманьян сделал незаметное движение головой в сторону Годфруа. Рауль понял, что за этим последует.
      — Еще одно слово! — торопливо сказал он.
      — Говорите, — буркнул Боманьян. — Но это должны быть серьезные, обдуманные слова, а не голословные нападки. Вы должны доказать, что мы не тратим время даром на бесплодные препирательства с вами. Иначе…
      — Вот что я вам скажу: сейчас же отдайте мне семь колец. Или же…
      — Что произойдет тогда?
      — Мой друг передаст полиции письмо, которое вы прислали барону д'Этиг. В нем вы подробно излагаете план расправы с Жозефиной Бальзамо.
      Боманьян расхохотался:
      — Ах да, припоминаю… Вы уверяете, что это письмо попало к вам? К несчастью для вас, барон вернул его мне в самом начале нашего собрания.
      — Это была копия. Оригинал остался в моих руках, его-то и передадут полиции.
      Заговорщики, тесно окружившие Рауля, в страхе расступились. На свирепых лицах кузенов появились страх и растерянность. Рауль подумал, что, хотя до схватки дело не дошло, сражение уже выиграно. Несколько ловких приемов, обманных ударов — и Боманьян отступил.
      Он подошел к письменному столу, достал из ящика семь колец, спросил:
      — Но где гарантия, что вы в будущем не используете это письмо против нас?
      — Мое честное слово, сударь!… Полагаю, вы, со своей стороны, не упустите случая разделаться со мной.
      — В этом можете не сомневаться, — произнес Боманьян, едва сдерживая бешенство.
      Рауль трепещущими руками взял кольца. На внутреннем ободке каждого из них было выгравировано название одного из аббатств: «Фекан», «Сен-Бадрий», «Жюмьеж», «Вальмон», «Крюше-ле-Валасс», «Монтивилье», «Сен-Жорж-де-Бошервиль».
      Боманьян приблизился к Раулю:
      — Я хочу сделать вам одно предложение. Вам известно, чего мы добились. Вы точно знаете, кто мы и чего ищем. Вы, очевидно, догадываетесь, что мы недалеки от цели.
      — Наверное, так и есть, — согласился Рауль.
      — В таком случае, не сочтете ли вы возможным — я говорю вполне искренне — присоединиться к нам?
      — На тех же условиях, что и остальные ваши друзья?
      — Нет, на равных со мною условиях!
      Это было чертовски соблазнительное предложение! Рауль мог быть польщенным оказанной ему честью. Очень может быть, что он согласился бы стать союзником Боманьяна, если бы… если бы не Жозефина Бальзамо. Между нею и Боманьяном любое соглашение было исключено.
      — Благодарю вас, но я вынужден отказаться, — ответил Рауль.
      — Значит, враги?
      — Нет, сударь: соперники.
      — Вы враг, — повторил Боманьян, — и в этом качестве…
      — Заслуживаю того, чтобы со мной поступили, как с графиней Калиостро, — прервал его Рауль.
      — Сударь, вам должно быть ясно, что величие нашей цели иногда оправдывает и даже предполагает своеобразные средства…
      — Прощайте.
      В дверях возник слуга.
      — Проводите этого господина, — бросил ему Боманьян.
      На прощанье Рауль отвесил три небрежных поклона, вышел в коридор, но вдруг обратился к старому слуге:
      — Подождите минутку.
      Он стремительным шагом вернулся в кабинет Боманьяна и остановился на пороге:
      — Кстати, сделаю признание, которое возвратит вам былое душевное спокойствие. Я не снял копии с вашего письма, у моего друга нет оригинала. И последнее: никто не прогуливается возле полицейского управления. Спите спокойно, господа, и до свидания!
      С этими словами он захлопнул дверь перед самым носом Боманьяна и выскочил на улицу прежде, чем хозяин дома успел предупредить слугу. Было выиграно и второе сражение!
      В фиакре, выглядывая из окошка, его ждала Жозефина Бальзамо.
      — На вокзал Сен-Лазар! — приказал кучеру Рауль. Он вскочил в экипаж, трепеща от радости, и торжествующе заговорил:
      — Готово, любовь моя, семь названий аббатств — у меня в руках. Вот, возьми список.
      — Расскажи, как это было.
      — Две победы в один день! И какие победы! Оказывается, вертеть людьми очень легко: немного отваги, немного воображения, логика, сильная воля — враг повержен! И все препятствия рушатся! Боманьян, конечно, хитер, но проиграл и он. У тебя отличный вкус, графиня Калиостро, ты сделала правильный выбор. Два первоклассных мастера интриги разгромлены в пух и прах простым школяром! Как тебе это нравится, Жозина? — Он на секунду остановился. — Ты сердишься на меня?
      — Нет-нет, — ответила она с улыбкой.
      — Разве ты не в восторге от всей этой истории?
      — Ах, не спрашивай меня! Не надо лишний раз уязвлять мою гордость. Но на тебя невозможно сердиться, в тебе есть нечто обезоруживающее.
      — Жозина, я охвачен страстью к приключениям, ко всему необычайному, диковинному… Мы победим, можешь мне поверить!
      Они переехали на другую сторону Сены.
      — Все козыри у меня на руках, — продолжил свой монолог Рауль. — Через несколько часов я прибуду в Лильбонн, найду вдову Русслен и осмотрю ларец, на дне которого хранится ключ к тайне. И тогда сам черт не помешает мне найти клад!
      Жозина посмеивалась над его восторженностью. А он и в самом деле был на седьмом небе. Рассказал ей о своей схватке с Боманьяном, обнимал ее, кричал кучеру, что их экипаж ползет, как улитка.
      — Пусти своих кляч галопом, старина! Ты везешь в своей колеснице бога удачи и богиню любви!
      Экипаж миновал авеню Опера, улицы Пти-Шан, Комартен…
      — Без четверти пять, превосходно, мы успеваем на поезд, — воскликнул Рауль. — Ты, конечно, поедешь со мной?
      — Какой смысл? Разве ты один не справишься?
      — Слава Богу, ты доверяешь мне, — промолвил Рауль. — А я никогда не предам тебя. Мы связаны накрепко, и победа одного из нас будет и победой другого.
      Они свернули на улицу Обер, и тут экипаж на всем ходу въехал в какой-то двор. Трое молодчиков ворвались в карету, грубо схватили Рауля и выволокли его. Он не успел даже оказать сопротивление. Последнее, что он услышал, был голос Жозефины Бальзамо, оставшейся в экипаже: «На вокзал Сен-Лазар, живо, кучер!»
      Неизвестные втащили его в дом, бросили на пол какой-то комнаты. Массивные двери с грохотом захлопнулись.
      Веселье, переполнявшее его, ушло не сразу. Он все еще смеялся и шутил, но постепенно его сердце охватила ярость:
      — Наступил мой черед угодить в ловушку! Браво, Жозефина! Вот это удар! Мастерски сделано, я и подумать не мог, что ты на такое способна.
      Он осмотрел дверь, попытался допрыгнуть до оконца, проливавшего скупой свет в его темницу. Никакой надежды! Что ж, оставалось одно — заснуть. А на свежую голову обдумать свое незавидное положение, суть которого можно было выразить одной фразой: Жозефина Бальзамо решила пожать плоды его победы в одиночку. Он не сомневался, что Леонар со своими людьми сначала проследил за ним до дома Боманьяна, а потом вернулся на улицу Комартен и все приготовил к его встрече. Что он мог предпринять против таких врагов? С одной стороны, Боманьян, с другой — шайка Жозефины Бальзамо…
      «Горе тому, кто действует в одиночку. Но если у тебя, Жозефина, есть верные люди, то у меня — верные мысли. Посмотрим, за кем в конце концов будет победа. Право же, грешно оставлять бедняжку Рауля валяться на соломе, когда ты запустишь свою прелестную ручку в ларец с драгоценностями…»
      На него напало какое-то оцепенение, потянуло ко сну. В то же время к горлу подступила тошнота, появились рези в желудке. Чтобы избавиться от слабости, от дурноты, он принялся расхаживать по комнате, но это не помогло. Ему становилось все хуже. Он бросился ничком на матрац, и тут его прожгло воспоминание… В экипаже Жозефина Бальзамо вынимала из бонбоньерки драже, отправляя себе в рот по две-три горошинки, она небрежно предложила Раулю отведать конфетку, и он так же машинально взял несколько штук…
      «Вот в чем дело, — Рауль покрылся потом. — Она отравила меня, в драже был яд!»
      Какой-то вихрь подхватил его, повлек в темную бездну, помутил сознание… Ему показалось, что он уже умер и душа его перенеслась в иной мир. Он глубоко вздохнул, ущипнул себя, громко заговорил. Нет, он жив, жив! Доносившиеся с улицы звуки окончательно привели его в себя.
      «Ну, конечно, я не умер. Хорошенького же я мнения о любимой женщине. Она всего-навсего прописала мне снотворные пилюли, а я сразу посчитал ее отравительницей. Ах, что сказал бы по этому поводу Боманьян?»
      …Едва ли он сам мог бы сказать, сколько времени длилось его забытье. День, два, может быть, больше? Голова была тяжелой, мысли медленно ворочались в мозгу, тело затекло.
      У стены стояла корзинка с едой. Рауль почувствовал, что страшно проголодался. Возможно, еда отравлена? Велика важность! Сейчас ему было все равно, временным или вечным будет его сон. Он поел и вновь забылся…
      Его сон был неспокоен и полон видений. Вначале Раулю пригрезилась пещера, вход в которую еле освещали лучи заходящего солнца. Сладостное чувство овладело всем его существом. Перед его глазами проплыли холмы, поля, деревни с колокольнями. Все было залито необыкновенным светом. Вдруг видение исчезло, оставив лишь ощущение солнечной теплоты, от которой заиграла кровь. Теперь он оказался в маленькой комнатке, он помнил, что когда-то уже находился здесь, но когда? С ним были его книги, картины, дорогие сердцу вещи. Лестница, круто поднимающаяся вверх, и он идет по ней. Его голова уперлась в крышку люка — он отодвигает препятствие. Он посредине реки. Это палуба яхты «Беспечная». Шаг вперед — и перед ним Жозина, сидящая в плетеном кресле.
      Враг? Преступница? Может быть… Но для него она прекрасная женщина, и только. Возлюбленная…
      Она одета очень просто и необыкновенно похожа на Пресвятую Деву кисти Бернардино Луини. Шея обнажена, руки покоятся на коленях. Она смотрит на крутой берег Сены. Рауль незаметно подходит к ней и касается ее. Она краснеет, опускает веки. Ни одна юная девушка не выказывала большей стыдливости и испуга, очарования и кокетства. Рауль до крайности взволнован. Как ему поступить — оскорбить ее, ударить? Или же скорее бежать прочь, как подсказывает разум?
      Сейчас уже ничто не связывает их. Ну же, Рауль, решайся!
      И он падает перед нею на колени.

      «Она из числа тех существ, которые никому не доверяют и предпочитают жить вдали от других, в полном одиночестве. Она стала пленницей своей мечты, рабыней собственных иллюзий. Как истинная дочь Калиостро, она любит мрак, сумерки, неизвестность, упоение тайного труда — вот ее стихия. Рассказать о себе, открыться — значит дать другому путеводную нить к лабиринту своей души, она боится этого. И подобно улитке, замыкается в непроницаемом покрове».
      Рауль размышлял о том, чем занята сейчас Жозефина. Продвинулась ли она к их общей цели? Близка ли к овладению заветным ларцом? Скоро ли ее рука проникнет в расселину древнего камня?
      Обо всем этом она не говорила ему ни слова. Отчуждение между нею и Раулем росло. Вновь объявился Леонар, вновь начались таинственные беседы, вновь карета каждый день куда-то увозила Жозефину Бальзамо. Куда? Ответить на этот вопрос Рауль смог без труда: три аббатства из семи — Сен-Жорж-де-Бошервиль, Жюмьеж и Сен-Вандрий — были расположены невдалеке, на берегах Сены.
      Медлить было нельзя. Однажды, ускользнув с яхты «Беспечная», которая стала на якорь юго-западнее Руана, он сел на велосипед и добрался до Лильбонна, где жила мать Брижит Русслен. Там ему сказали, что двенадцать дней тому назад вдова Русслен покинула эти места, решив перебраться к дочери в Париж. А за день до отъезда — так утверждали соседи — к ней приходила какая-то дама.
      Рауль вернулся домой лишь в десятом часу вечера. Подъезжая к их плавучему пристанищу, он обогнал карету Жозины, медленно двигавшуюся по дороге. Маленькие лошади Леонара, казалось, были очень утомлены. У самого берега Леонар спрыгнул, открыл дверцу кареты и вынес на руках неподвижное тело графини. Рауль стремительно подбежал, и вдвоем они подняли молодую женщину в ее каюту.
      — Позаботьтесь о ней, — угрюмо сказал Леонар. — Надеюсь, что это всего лишь обморок. И не вздумайте удрать отсюда!
      Он вернулся в экипаж и уехал.
      Жозефина Бальзамо всю ночь бредила, но Рауль не смог разобрать ни слова. На другой день ей стало лучше. Вечером Рауль добрался до ближайшей деревни и купил руанские газеты. Одна заметка привлекала его внимание:
      «Вчера в полдень некий бдительный дровосек услышал женские крики из старой лачуги, расположенной на опушке леса Молеврие. Явившиеся к подозрительному домику жандармы увидели через невысокую ограду двух человек, которые силком вели к стоявшему поблизости экипажу какую-то женщину. Рядом с экипажем стояла другая женщина. Жандармы не смогли подоспеть вовремя, едва они вошли в сад, как карета тронулась. В нее были впряжены две неказистые, но удивительно выносливые и проворные лошади. Кучер прекрасно знал окрестности, и экипаж мгновенно растворился на дорогах между Кодбе и Мотвилем. В наступивших сумерках жандармам не удалось установить хотя бы, в какую сторону направлялись неизвестные злоумышленники».
      Этого они не узнают никогда, Рауль был совершенно уверен. Никто, кроме него, не смог бы восстановить подлинную картину, ибо никто не знал подоплеки дела. Рауль поразмышлял и пришел к таким выводам.
      В старой лачуге, без сомнения, жил не кто иной, как вдова Русслен. Жозефина Бальзамо и Леонар выманили ее из Лильбонна и держат взаперти, вымогая важные сведения.
      Вчера допрос дошел до крайней точки, вдова Русслен не выдержала и закричала. Явились жандармы, птички упорхнули. Пленницу перевезли в другую тюрьму, тоже приготовленную заранее… Но все эти треволнения довели Жозефину до нервного срыва, и она упала в обморок.
      Рауль раскрыл карту округи. От леса Молеврие до яхты путь был неблизкий — километров тридцать, и на любом из этих километров могла находиться тюрьма вдовы Русслен.
      «По крайней мере, территория очерчена четко, — сказал сам себе Рауль. — Приступим к делу!»
      На следующий день он бродил по нормандским дорогам, расспрашивая окрестных жителей, стремясь найти следы недавно промчавшейся здесь кареты. Каждый час приближал его к цели.
      Как ни странно, именно в это время любовь Жозефины Бальзамо и Рауля стала особенно страстной. Молодая женщина, зная, что ее разыскивает полиция, не рисковала покидать палубу «Беспечной» и колесить в старой карете по просторам Нормандии. И как только Рауль возвращался со своих ежедневных прогулок, они бросались друг другу в объятья в таком отчаянном порыве, с такой томительной радостью, словно им грозил близкий и неминуемый конец.
      То были горькие радости любовников, отравленные взаимными подозрениями и сомнениями. Каждый догадывался о тайных замыслах другого, и, сливая уста, оба понимали, что целуют врага.
      — Я люблю тебя! — страстно повторял Рауль, в то же время мечтая вырвать мать Брижит Русслен из прекрасных рук графини Калиостро. Они обнимались с яростью сражающихся противников, часто их ласки становились грубыми и жестокими, глаза угрожали, и сама нежность граничила с безнадежным отчаянием. Они подстерегали друг друга, и каждый надеялся найти уязвимое место и поразить наверное.
      Однажды Рауль проснулся от странного ощущения. Жозина лежала рядом и пристально рассматривала его лицо при свете ночника. Он вздрогнул: обычная ее божественная, полная таинственного очарования улыбка сейчас казалась юноше отталкивающе жестокой.
      — Что с тобой? — спросил он. — Почему ты так смотришь на меня?
      — Ничего, пустяки, — ответила она рассеянно и вышла из каюты Рауля. Через минуту она вернулась и показала ему фотографию:
      — Это я нашла в твоих бумагах. Ты хранишь у себя портрет женщины. Кто она?
      — Понятия не имею, портрет попал ко мне случайно, — небрежно сказал Рауль.
      — В самом деле? — резко прервала она. — Ты лжешь. Это Кларисса д'Этиг. Думаешь, я никогда не видела ее и не знаю о вашей связи? Она ведь была твоей любовницей, не так ли?
      — Нет, никогда! — возразил он живо.
      — Она была твоей любовницей, — повторила Жозефина. — Я уверена в этом. Она до сих пор любит тебя, между вами не все кончено.
      Он пожал плечами и хотел было сказать несколько слов в защиту юной девушки, но Жозина вновь перебила его:
      — Хватит об этом, Рауль. Ты предупрежден, тем лучше. Я не стану нарочно искать ее, не буду пытаться с ней встретиться. Но если когда-нибудь она встанет на моем пути… пусть пеняет на себя!
      — Нет, ты пеняй на себя, Жозина, если хоть один волосок упадет у нее с головы! — не задумываясь, воскликнул Рауль.
      Жозина побледнела, ее подбородок дрогнул. Положив руку на шею Рауля, она чуть слышно произнесла:
      — Ты пойдешь против меня?…
      Ее ледяная рука судорожно сжалась. У него мелькнула мысль, что сейчас она его задушит, он вскочил о постели. В свою очередь, испуганная его движением, она мгновенно выхватила из-за корсажа стилет. Оба застыли. Наконец Рауль негромко произнес:
      — Ах, Жозина, до чего мы дошли!… Даже не верится.
      Они бросились друг другу в объятья, но она не выпустила из руки стилет, и одного его угрожающего жеста было бы достаточно, чтобы она вонзила холодное лезвие ему в шею.
      …На следующий день, около восьми утра, Рауль покинул «Беспечную».
      «Доверять ей нельзя, — говорил он себе. — Да, она любит меня, и любит искренне и, как и я, желала бы, чтобы нашей любви ничто не мешало. Увы, это невозможно! У нее душа бойца, она бросает вызов всему и не остановится ни перед чем…»
      Жозефина Бальзамо оставалась для него загадкой, и сокровенные глубины ее души были закрыты навсегда. И все же он не допускал мысли, что она способна на убийство. Само это предположение казалось нелепым при виде ее нежного и кроткого лица, которое не теряло мягкого очарования даже в минуты гнева. Нет, руки Жозефины не могли быть запятнаны кровью!
      Но тут он подумал о Леонаре. Да, этот тип казался способным на любую жестокость, такой вполне мог подвергнуть вдову Русслен истязаниям…
      Дорога из Руана в Дюклер шла меж фруктовых садов вдоль берега Сены. Изредка встречались меловые скалы, под одной из них, возле входа в пещеру, он увидел трех сидящих мужчин, которые плели корзины из лоз. Это были папаша Корбю и два его сынка. Внимательное наблюдение за ними и некоторые подозрительные детали дали Раулю основание предполагать, что эти личности — браконьеры и проходимцы с самой дурной репутацией — были связаны с шайкой Жозефины и оказывали ей различного рода услуги. Подобные люди у графини были повсюду, именно они предоставляли в ее распоряжение гостиницы, постоялые дворы, сараи, лачуги, даже пещеры.
      Чтобы получше наблюдать за этими грязными типами, Рауль взобрался на скалу, затем спустился к берегу и по горной тропке сверху пробрался к самому входу в пещеру.
      Два дня и две ночи он провел, следя за семейством Корбю, и, наконец, пришел к убеждению, что вдова Русслен спрятана здесь. Но как ее освободить? Хотя бы увидеть ее?
      Рауль перебрал и отверг несколько вариантов спасения несчастной. Утром третьего дня он заметил, что яхта «Беспечная» спустилась по Сене и бросила якорь вблизи скал. В пять часов вечера с яхты спустили сходни, по ним сошли двое. Рауль узнал Жозефину Бальзамо и Леонара. Они остановились возле пещеры и заговорили с папашей Корбю так, словно были незнакомы и встретились совершенно случайно. На дороге никого не было. Жозефина осталась снаружи, Леонар исчез в недрах пещеры.
      «Сейчас начнется новый допрос, — подумал Рауль д'Андрези. — Чертовски обидно, что я не могу на нем присутствовать!»
      Он продолжал следить за Жозефиной, чье лицо было почти полностью скрыто полями большой, нарочито вульгарной соломенной шляпы.
      Время шло, и Рауль спрашивал себя, чем же все это может кончиться, как вдруг он услышал приглушенные стоны и крики, доносившиеся из глубины пещеры. Они были так отчетливы, словно люди находились где-то рядом. Рауль изменил положение, присмотрелся и все понял. Выступ утеса, нависший над небольшой впадиной, был завален сорвавшимися со скалы камнями, между которыми с трудом можно было различить кирпичную кладку, слегка выглядывающую из-под слоя почвы и сплетенных корней. Это были остатки печной трубы. По ней и достигали слуха Рауля звуки из глубины пещеры.
      Еще два душераздирающих крика… А что же Жозефина Бальзамо? Она по-прежнему стояла невдалеке от входа. Рауль хотел бы надеяться, что с этого места ей ничего не было слышно. Однако доносились ли до нее стоны или нет, все равно она участвовала в гнусном деле, и Рауль содрогнулся от отвращения. Пусть она не присутствовала при пытках, разве это уменьшало ее вину?
      Рауль принялся осторожно разбирать кирпичи. Когда эта работа была завершена, стоны прекратились. Вместо них послышались неразборчивые слова. Рауль вновь стал освобождать отверстие дымохода.
      Теперь довольно отчетливо доносилось два голоса: один принадлежал Леонару, другой — без сомнения, вдове Русслен. Несчастная еле дышала:
      — Да-да, я обещала, но… погодите, я не могу говорить, — лепетала она. — Я так измучена… Пощадите меня, мой добрый господин! Я не могу припомнить… Это было так давно. Двадцать четыре года прошло!
      — Хватит болтать, — прорычал Леонар.
      — Это было как раз во время войны с Пруссией, — едва слышно произнесла старая женщина. — Пруссаки подступали к Руану, где мы тогда жили… Мой бедный муж, он был возчиком… К нему обратились двое… Раньше мы их никогда не видели… Они хотели бежать из города, куда-нибудь в глухую сельскую местность… У них была поклажа. Они посулили хорошие деньги, настаивали. В то время у нас была только одна лошадка, да и та хворая… Километрах в десяти от Руана она пала. А те господа прямо-таки тряслись от страха, ведь пруссаки могли нагрянуть в любую минуту… И тут появляется этот человек из Руана, мой муж знал его, это был секретарь кардинала де Бонншоза, Жобером его звали… И те двое господ просили, чтоб он им лошадь свою продал. Огромные деньги давали, молили, уговаривали. А тот уперся. А те-то бросились на него, как бешеные. И избили до смерти. Страшное дело! Видать, случайно убили, они того не хотели. А потом кабриолет обшарили, ларец там какой-то нашли. Лошадь впрягли в телегу моего мужа, а Жобер остался на дороге помирать.
      — Он умер там же? — спросил Леонар.
      — Да, только муж этого не знал. Все вышло наружу позже… когда он вернулся в Руан.
      — Он не сообщил полиции?
      — Да, конечно, по совести ему следовало бы так и сделать, — промолвила вдова Русслен. — Да вот только…
      — Да вот только те господа заплатили ему за молчание, — хмыкнул Леонар. — В ларце были драгоценности, и они отдали твоему муженьку часть украденного.
      — Да… Да… — простонала старуха. — Там были кольца… Семь колец… Но он молчал совсем не потому. Бедняжка сильно болел. Он умер вскоре того, как вернулся домой.
      — А ларец?
      — Он остался у мужа в телеге. Муж привез его вместе с семью кольцами. Я тоже никому про это не говорила… Это было так давно. И потом, я так боялась неприятностей… Лучше было помалкивать. Вместе с дочкой мы переехали в Лильбонн, и только когда Брижит поступила в театр, я отдала ей кольца. А сама я к ним и не притрагивалась. Вот и все, мой добрый господин… Не спрашивайте меня больше…
      Леонар снова ухмыльнулся:
      — Черта с два! Выкладывай главное!
      — Больше я ничего не знаю! — испуганно сказала вдова.
      — То, что ты тут наговорила, — это все пустяки. Мне нужно все до конца!
      — Но что же?
      — Рассказывай о буквах, которые были нацарапаны внутри ларца.
      — Буквы? Они стерлись, их никак нельзя было разобрать.
      — Допустим, я в это поверил. Но тогда мы возвращаемся к тому, с чего начали. Отвечай, где ларец?
      — Я уже говорила… У меня его взяли… Накануне того вечера, когда вы пришли за мной в Лильбонн с той дамой под вуалью.
      — Кто взял ларец?
      — Какой-то человек.
      — Что за человек?
      — Он случайно заметил ларец, ему понравилось, и я ему отдала…
      — Имя этого человека! Назови — и я от тебя отстану.
      — Я не могу сказать… Этот человек сделал мне столько добра… Нет, не могу!
      — Что ж, придется все начать сначала…
      Вдову Русслен охватил ужас:
      — Ах, нет, нет! Умоляю вас, мой добрый господин, не надо! — она издала вопль муки и отчаяния: — О, палач, что ты делаешь с моей бедной рукой?!
      — Говори! Ну же, будешь говорить?
      — Да… Я скажу… — голос несчастной был совсем слаб, она едва не лишилась чувств.
      Леонар продолжал что-то выпытывать, женщина отвечала чуть слышно. Рауль мог разобрать лишь обрывки фраз: «Да… На старом маяке… Потом… Нет… Не могу… О, как я хочу умереть!… Делайте со мной что хотите… Правда…»
      Она замолкла. Леонар проворчал:
      — Ну что ты будешь делать с этой старой дурой? Надеюсь, она не отдала богу душу. Даю тебе еще десять минут, старуха, — будешь говорить?
      Он вышел из пещеры к графине Калиостро, очевидно, чтобы сообщить ей о результатах допроса и получить новые указания. Он что-то возбужденно рассказывал Жозефине, та внимательно слушала. Негодяи! Рауль ненавидел их обоих. Стенания вдовы Русслен потрясли его, он дрожал от гнева и жаждал вступить в новую схватку. Но, как всегда в подобных случаях, он решил действовать не ранее, чем все детали плана выстроятся в его голове в единое целое.
      Он посмотрел на своих врагов — они стояли далеко. Рауль полез в дымоход — загрохотали, падая, обломки кирпичей. Черт возьми, они могут услышать! Нет, никто не подошел на шум.
      В пещере было совершенно темно. Когда его глаза привыкли к мраку, он различил чьи-то безумно горящие глаза, глядящие на него в упор, и смертельно бледное изможденное лицо. Несчастная не была связана, палачи не потрудились всунуть ей в рот кляп, да и к чему эти предосторожности? Жертва была так слаба и подавлена, что о побеге не могло идти и речи. Рауль склонился над ней и произнес:
      — Не пугайтесь! Я спас вашу дочь Брижит, надеюсь, смогу и вам помочь.
      Он взвалил старую женщину себе на плечи, подошел к входу, тихонько приоткрыл дверь. Леонар и Жозефина продолжали свою беседу. За ними, позади огорода семейства Корбю, тянулась дорога, по которой ползли крестьянские телеги.
      Сочтя момент подходящим, Рауль ударом ноги распахнул дверь и помчался по огороду. Раздались крики — Леонар и почтенная семья Корбю готовы были ринуться вслед за ним. Увы, как раз в эту минуту навстречу друг другу шли две повозки. Напасть на Рауля при свидетелях было слишком рискованно, и враги Рауля остались на месте, как он и предвидел.
      В экипаже ехали две монашки. Рауль преспокойно обратился к ним с просьбой помочь бедной женщине, которую он нашел на обочине. Несчастная потеряла сознание. Похоже, ее рука попала под проходившую повозку.
      Милосердные сестры, направлявшиеся в Дюклер, поспешили к вдове Русслен и бережно уложили ее в экипаж, укутав шалью. Она так и не пришла в себя и бредила, из груди ее вырывались стоны и хрипение.
      Монахини уехали. Рауль неподвижно стоял на обочине, потрясенный зрелищем искалеченных пальцев старой женщины. Он даже не заметил, как Леонар и трое его сообщников подошли совсем близко, окружили, стараясь прижать к изгороди. Леонар уже достал нож…
      — Уходите все, оставьте нас вдвоем! — прикрикнула подоспевшая Жозина, — и без глупостей!
      Леонар горячо запротестовал:
      — Без глупостей?! Величайшей глупостью будет, если ты и на этот раз отпустишь его! По-моему, настало время разделаться с ним окончательно.
      — Уходи! — требовательно сказала Жозина.
      — Да ведь та старуха непременно донесет на нас!
      — Нет, вдова Русслен вовсе не заинтересована в том, чтобы рассказать всю правду. У нее есть причина держать язык за зубами.
      Леонар, ворча, удалился. Жозина подошла совсем близко к Раулю. Он пристально глядел на нее, и этот взгляд, кажется, ее смутил. Она первой прервала молчание:
      — Каждому свое, не правда ли? В нашей схватке удача сопутствует то одному, то другому. Сегодня ты одержал верх, завтра я… Какой у тебя смешной вид! И какие сердитые глаза!
      Он сказал резко:
      — Прощай, Жозина.
      Она чуть побледнела.
      — Прощай?… Ты, наверное, хотел сказать до свидания.
      — Нет, прощай.
      — Значит, ты не хочешь меня больше видеть?
      — Именно так.
      Ее веки дрогнули, губы улыбнулись, но улыбка получилась горькой.
      — Почему же, Рауль? — негромко спросила она.
      — Я никогда не смогу простить тебе то, что видел.
      — Что же ты видел?
      — Искалеченные пальцы той женщины.
      Она поникла:
      — Да, я понимаю… Леонар мучил ее… Я запретила ему причинять боль — была уверена, что одних угроз будет достаточно.
      — Ты лжешь, Жозина. Ты слышала крики вдовы Русслен, так же как слышала их в Молеврейском лесу. Леонар выполнял твои приказания, а истинный палач — ты, Жозефина. Это ты подослала Леонара в маленький дом на Монмартре, разрешив убить Брижит Русслен, если та будет сопротивляться. Это ты подложила яд в пилюли Боманьяна. Это ты убила двух его друзей, Дени Сент-Эбера и Жоржа д'Изноваля.
      — Не смей так говорить! — возмутилась она. Это неправда, и ты это отлично знаешь, Рауль.
      Он пожал плечами:
      — Ты хочешь, чтобы я поверил, будто преступления совершает другая женщина, твой двойник, в то время как ты, Жозефина Бальзамо, ограничиваешься невинными проделками?! Все кончено между нами, дочь, внучка, правнучка Калиостро. Теперь туман рассеялся, и я ясно вижу тебя такой, какова ты на самом деле: заурядная преступница. — И добавил совсем тихо: — Лживы твоя душа, твое сердце, твой разум. Но и красота твоя обманчива.
      Она молчала. Под тенью соломенной шляпки черты ее лица казались удивительно мягкими и кроткими. Упреки любовника ее ничуть не тронули. Никогда еще она не выглядела столь прекрасной, очаровательной, желанной. Рауль спросил себя, не совершает ли он страшную ошибку, о которой горько пожалеет завтра же. Быть свободным от Жозины? Такая свобода сделает его несчастным…
      Глядя ему в глаза с невыразимой нежностью, она промолвила:
      — Нет, моя красота не обманчива, Рауль. Ты вновь вернешься ко мне.
      — Никогда!
      — Нет, Рауль, ты не сможешь жить без меня. «Беспечная» стоит недалеко отсюда. Завтра я жду тебя на ней…
      — Я не вернусь, — сказал он, с трудом удерживаясь, чтобы не упасть пред ней на колени.
      — Но почему ты так трепещешь? Почему так бледен?
      Он знал, что вся его жизнь зависит от того, сумеет ли он сейчас промолчать. Он должен был бежать, не оглядываясь и не вступая с ней в спор. Он оттолкнул Жозину, судорожно цеплявшуюся за его одежду, и стремительно зашагал прочь.

      Всю ночь напролет Рауль крутил педали велосипеда. Он колесил, куда глаза глядят, не разбирая дороги. Под утро, вымотавшись до предела, рухнул на кровать в одной из гостиниц Лильбонна. Он сказал, чтобы его не будили, и проспал больше суток.
      Когда он проснулся, им владело одно желание: снова сесть на велосипед и вернуться на яхту к графине.
      Это было только начало борьбы с любовью.
      «Почему бы мне не уступить и на этот раз? Через два часа я буду рядом с ней. Ничто не помешает мне порвать с ней несколькими днями позже, когда я подготовлюсь, настроюсь…»
      И все же он не мог отправиться к любовнице: воспоминание об искалеченной руке вдовы Русслен приводило его в ужас, так что кровь останавливалась в жилах. И Жозина оказалась способной на такое! Она могла убить, она не отступала перед самым грязным делом, считая кровь и насилие чем-то вполне естественным, если только это было ей выгодно. Рауль же испытывал к убийству физическое отвращение, одно предположение, что его могли втянуть в дельце подобного рода, вызывало у него содрогание.
      И он никуда не поехал. Но чего это ему стоило! Как душили его рыдания! В каких стонах изливал он свою бессильную тоску и отчаяние! Жозина протягивала к нему свои прекрасные руки, ее уста тянулись к нему с поцелуем. Как было устоять перед сладострастным зовом этого обворожительного создания?! Страдая до глубины души, только сейчас он постиг всю меру горя, которое сам причинил Клариссе д'Этиг, только сейчас он понял, как она несчастна. Мучимый угрызениями совести, он мысленно обращался к юной девушке с самыми нежными словами, напоминал ей о трогательных страницах их любви.
      Он сделал решительный шаг. Зная, что барон д'Этиг не осмеливается перехватывать адресованные дочери письма, Рауль набрался мужества написать ей: «Милая Кларисса, простите меня! Я поступил по отношению к вам, как последний негодяй. Я надеюсь, что вы позволите мне искупить свою вину, я верю в ваше великодушие. Еще и еще раз молю о прощении. Ваш неверный Рауль».
      «Возле нее я забуду все пережитое, — сказал он сам себе. — Меня спасут ее чистые глаза и нежные губы, ее прекрасная, благородная душа!»
      Но образ Жозины всюду преследовал его, и когда он вспоминал о жарких ласках этой женщины, решимость и чувство долга почти покидали его сердце.
      А между тем пора было отправляться на поиски старого маяка, о котором упомянула вдова Русслен. Очевидно, он находился где-то в окрестностях Лильбонна. Вскоре он напал на след: заброшенный маяк имелся поблизости от замка Танкарвиль, он принадлежал владельцу замка. Рауль также узнал, что именно у вдовы Русслен хранились ключи от маяка, и каждую неделю, по четвергам, она с кем-то встречалась там.
      В ближайший четверг наш герой легкими и быстрыми шагами шел по Танкарвильскому лесу, постепенно переходившему в парк вдоль берега Сены. Взойдя на холмик, Рауль осмотрелся. Перед ним открывалась величественная картина Танкарвильского канала и устья реки. По воскресным дням здесь прогуливались местные жители, но сейчас, в будний день, кругом никого не было.
      Старый маяк зарос густым кустарником, через который Рауль пробрался с большим трудом. Первый этаж здания занимала довольно большая комната с двумя окнами.
      У Рауля появилось недоброе предчувствие. Может, его ждала новая схватка с врагом? А врагом могла быть только графиня Калиостро, ведь она, как и он, знала о признании старой Русслен и, без сомнения, ее разведка не дремала. Драма приближалась к развязке.
      «Конечно, она придет на свидание. Графиня будет здесь, я увижу ее. Мы оба выйдем победителями из этого сражения и падем друг другу в объятья!»
      Сердце его забилось. Готовый к неожиданному нападению, он отпер заржавленный замок, отворил дверь. И снова что-то кольнуло его в сердце, словно предупреждая об опасности. Он остановился на пороге и подумал: «Что за глупости! Какая здесь может быть западня?»
      И вдруг его шею захлестнула петля, кто-то резко дернул Рауля назад, одновременно нанеся удар коленом в поясницу. С трудом дыша, он распростерся на полу. «Отлично сработано, Леонар! Ты взял реванш!»
      Но то был не Леонар. В полутьме стал различим профиль Боманьяна и, пока тот связывал ему руки, Рауль не удержался от удивительного возгласа:
      — Ну и ну! Так это вы, монах-расстрига?
      Веревка, опутывавшая Рауля, была привязана к кольцу, вбитому в стену поверх окна. Завершив эту работу, Боманьян помог молодому человеку встать.
      — Теперь с вами можно и побеседовать, — усмехнулся он.
      На сей раз Боманьян, похоже, и в самом деле победил.
      — К вашим услугам, сударь, — негромко сказал Рауль.
      — Сейчас тебе лучше будет помолчать, — Боманьян заткнул ему рот платком. — Одно лишнее движение — и я отправлю тебя на тот свет.
      На мгновение их взгляды встретились, потом Боманьян повернулся к нему спиной и направился к двери.
      «Плохо дело, — подумал Рауль. — И хуже всего то, что я ничего не понимаю. Откуда мог здесь взяться Боманьян? Быть может, он — тот самый неведомый благодетель вдовы Русслен, которого она не желает выдавать? — Но это предположение было отвергнуто: — Нет, все обстоит не так просто. Скорее, пока я занимался Жозиной, он занялся мной, проследил за всеми моими поездками между Лильбонном и Танкарвилем».
      Победив Боманьяна в Париже, Рауль совсем забыл о его существовании. И вот теперь тот собирался использовать юношу как наживку, чтобы поймать на нее кого-то… Жозину?
      «Ну, конечно! — чуть не воскликнул Рауль. — Конечно, ее! Он понял, что она жива. Ну да, еще в Париже, столкнувшись со мной, он догадался, об этом. Только такой желторотый птенец, как я, мог подумать, будто стреляного воробья Боманьяна можно провести на мякине… Как только я сказал ему, что прошлой зимой вступил с Жозиной в связь, он сообразил, что я спас ее и стал ее любовником много позже».
      Итак, зная, что Жозефина когда-нибудь непременно явится на старый маяк, Боманьян подготовил ей ловушку. В нее угодил Рауль? Не беда, следующей жертвой будет графиня Калиостро.
      И, словно подтверждая догадку Рауля, раздался шум подъезжающего экипажа. Рауль узнал звук подков маленьких лошадок Леонара. Экипаж приближался, копыта застучали реже — лошади поднимались по скалистому склону. Не позже чем через пять минут Жозефина будет здесь! Боманьян все больше нервничал. Маска трагического актера спала с его лица, вместо нее появилась морда разъяренного зверя, животная жажда крови до неузнаваемости исказила его черты. Он подошел к Раулю, его кулаки сжались…
      Рауль закрыл глаза, безропотно отдавая свою жизнь в руки судьбы. Надежды не было.
      Но смертельного удара не последовало. Боманьян ограничился тем, что еще раз проверил, хорошо ли связан Рауль, а затем развернул его спиной к окну и привязал к гнилым ставням. Теперь, сделай Рауль необдуманное движение, петля неминуемо задушила бы его, ну а приди Боманьяну в голову мысль избавиться от противника, достаточно было не особенно сильно ударить по трухлявым ставням, неплотно сидевшим в оконном проеме, — и все было бы кончено.
      «Если я упаду, мое тело с почетом примут поросшие мхом камни у подножья маяка, — думал Рауль. — Честно говоря, не предполагал, что судьба отвернется от меня так рано. Что поделаешь, боги, до сей поры так благосклонные ко мне, больше не обращают внимания на Арсена Люпена д'Андрези! Значит, и сожалеть бессмысленно».
      Он вспомнил отца и его уроки гимнастики. Потом вновь повторил несколько раз нежное имя Клариссы д'Этиг.
      Рауль ничего не слышал, но Боманьян обостренным чутьем угадал приближение Жозефины Бальзамо. Он отступил в тень и застыл настороженно справа от двери. Раулю было видно его лицо, искаженное жуткой гримасой, руки, которые конвульсивно вздрагивали, готовясь совершить убийство… А Рауль ничего не мог сделать, беспомощный и бессильный! Хотя тщетность и даже опасность попыток освободиться была очевидной, Рауль все же снова попробовал избавиться от веревок. Разумеется, безрезультатно. Эх, если бы он мог хотя бы подать голос, предупредить об опасности! Но кляп надежно заглушал его крики.
      Вдруг заскрипел гравий на тропинке, зашелестела листва… Боманьян, прижавшись к стене, растворился в темноте. Рауль в отчаянии стиснул зубами кляп.
      Дверь приотворилась, и на пороге возник силуэт Жозины. Стремительное движение Боманьяна, его свирепый возглас, слабый стон жертвы… Никогда еще Рауль не любил Жозину так страстно, как сейчас, услышав ее стон! В одно мгновение были забыты ее ошибки и преступления, резкие слова, сказанные при их последней встрече. Перед ним была прекрасная возлюбленная, которой угрожала гибель от руки злодея-фанатика. И ничто в мире не могло удержать убийцу!
      Но этой силой оказалась любовь. В последнюю минуту смерть отступила, не совершив своего страшного дела. Боманьян рухнул на пол, как в припадке, принялся рвать на себе волосы и биться лицом о каменный пол.
      Рауль вздохнул с облегчением. Жозефина Бальзамо лежала неподвижно, но он знал: она не убита. Медленно, как после обморока, она поднялась, и вскоре ее лицо приняло обычное выражение кроткого достоинства.
      На ней было манто с пелериной. Она сбросила его, обнажив плечи. Наступило долгое молчание. Двое мужчин влюбленно и потерянно смотрели на нее. Не так, как смотрят на врага или жертву. Нет, оба созерцали ее, как некое божество, источающее свет и обаяние.
      Жозефина поднесла ко рту хорошо известный Раулю свисток — Леонар ждал сигнала где-то поблизости. Но она передумала: к чему звать кого-то, ведь и так она была полной хозяйкой положения.
      Жозина подошла к Раулю, вынула кляп у него изо рта и сказала:
      — Я так надеялась, что ты вернешься, Рауль!… Ты вернешься ко мне?
      Если бы он был свободен, то сжал бы ее в объятьях! Но она почему-то не спешила развязать его. Что скрывалось за этой медлительностью?
      — Нет, между нами все кончено, — прошептал он.
      Встав на цыпочки и запечатлев поцелуй на его губах, она сказала:
      — Все кончено? Ты бредишь, мой Рауль!
      Боманьян вышел из себя, увидев эту неподдельную нежность, он хотел было схватить женщину за руку, но она резко обернулась, и кроткое спокойствие на ее лице сменилось отвращением и злобой.
      — Не смей ко мне прикасаться, ничтожество! — воскликнула она с силой, какой Рауль от нее не ожидал. — Не думай, что я тебя боюсь, ведь я убедилась, что ты даже убить меня не можешь самостоятельно. Ты трус, Боманьян, твои руки дрожат! Моя же рука не дрогнет, когда настанет твой час!
      Он отступил перед ее гневными нападками, а Жозефина продолжала так же страстно:
      — Твой час еще не настал, до сегодняшнего дня ты не страдал по-настоящему, считая меня мертвой. Мучиться ты начнешь сегодня, когда узнаешь, что я жива и люблю другого. Слышишь, Боманьян? Я люблю Рауля… Сначала я сошлась с ним лишь тебе в отместку. Но сейчас я люблю его просто потому, что не могу без него. Прошло всего несколько дней, как он оставил меня, и вот когда я почувствовала, что он для меня значит. Только сейчас я поняла, что такое истинная любовь!
      Казалось, она обезумела, как и тот, кого должны были терзать эти ее признания.
      А Рауль… Пламя любви и восхищения в нем угасло. Красота и волшебство обольщения Жозефины были над ним не властны, и сейчас он не видел в ее лице ничего, кроме отражения жестокой душевной боли.
      Она продолжала бросать Боманьяну слова любви и ярости, словно не замечая, как его скрюченные пальцы тянутся к ее горлу.
      — Я люблю его, Боманьян! Огонь, который сжигает тебя, охватил и мое сердце. Это любовь, Боманьян, такая же сильная, как твоя, и к ней так же примешивается мысль о смерти. Да, я скорее убью его, чем отдам другой. Но он любит меня, Боманьян. Ты слышишь, он любит только меня!
      Вдруг яростно сжатые губы Боманьяна искривились в усмешке. Его ярость и ревность излились во вспышке горького веселья:
      — Он любит тебя, Жозефина Бальзамо? Ну да, он любит тебя, как и всех женщин на свете. Ты красива, и он вожделеет к тебе. Но появляется другая, и он точно так же жаждет и ее. Знай же это, и пусть тебя гложут муки ада!
      — Если я узнаю о его измене… Но этого не может быть!
      Она осеклась. Боманьян смеялся ей в лицо с такой злобной радостью, что ей стало страшно. Чуть слышно она произнесла:
      — У тебя есть доказательства? Дай их мне! Даже не доказательства — намек, подозрение, повод сомневаться… И я убью его как собаку! — взгляд ее окаменел.
      — Я не оставлю ни малейших сомнений, — торжествовал Боманьян.
      — Говори. Назови ее имя.
      — Кларисса д'Этиг.
      Она пожала плечами:
      — Это для меня не новость. Я давно знала об этой мимолетной интрижке.
      — Мимолетной? Во всяком случае, не для него. Твой возлюбленный просил руки Клариссы.
      — Не может быть! Я наводила справки — они встречались в поле два-три раза, не больше!
      — И еще один раз… В спальне малышки д'Этиг.
      — Ты лжешь! — крикнула она.
      — В таком случае лжет ее отец, рассказавший мне об этом позавчера.
      — Откуда он мог это узнать?
      — От самой Клариссы.
      — Какой вздор! Не могла она сделать отцу такое признание!
      — Она была вынуждена признаться, — с гнусной улыбкой сказал Боманьян.
      — Что? Какие обстоятельства ее вынудили?
      — Она носит под сердцем его ребенка.
      Жозефина Бальзамо задохнулась от гнева:
      — Значит, речь идет о ее свадьбе с Раулем? Но разве барон д'Этиг на это согласится?
      — Конечно, черт возьми!
      — Ложь! Ты сам все это придумал! Где доказательства?
      — Они обменивались письмами. Устроит тебя письмо, посланное им Клариссе?
      — Посланное четыре месяца назад?
      — Нет, всего лишь четыре дня.
      — Письмо у тебя?
      — Вот оно.
      Рауль, следивший за этим диалогом со все растущим беспокойством, вздрогнул: он узнал конверт письма, отправленного им Клариссе д'Этиг из Лильбонна. Жозефина взяла листок из рук Боманьяна и прочитала его. Ее гордость была смертельно уязвлена, у нее едва хватило сил удержаться на ногах. Она искала взглядом глаза Рауля, и он понял, что Кларисса приговорена к смерти. Он не испытывал по отношению к Жозефине, Бальзамо ничего, кроме гнева.
      — Годфруа перехватил письмо и передал его мне, прося дать совет, — пояснил Боманьян. — На конверте был штемпель Лильбонна. Так я напал на след вас обоих.
      Графиня Калиостро молчала. Лицо ее хранило печать столь глубокого страдания, что посторонний человек, увидевший ее сейчас, преисполнился бы глубочайшего сочувствия. Но ее мысли были заняты только местью. Она обратилась к Раулю:
      — Я же предупреждала тебя… Я говорила: пусть она не становится на моем пути.
      — Но и ты вряд ли забыла, что сказал я, — резко ответил Рауль. — Если хоть один волосок упадет с ее головы…
      — Ах, Рауль, как ты можешь так смеяться над моими чувствами. Пренебречь мною… Ради нее! Что ж, Рауль, тем хуже для нее!
      — Не пугай, — твердо проговорил он. — Пока я жив, она в полной безопасности.
      Боманьян наблюдал за ними, очень довольный, что присутствует при этой милой семейной перебранке. Наконец, Жозефина Бальзамо сумела сдержать свои чувства, рассудив, что незачем заранее болтать о мести, час которой еще не наступил. Новая мысль пришла ей в голову, и она прошептала, выдав свои затаенные мысли:
      — Вы слышали свисток, Боманьян? Это один из моих людей, которого я оставила следить за дорогой… Особа, которую мы поджидаем, скоро придет сюда. Ведь и ты шел на встречу с нею, Боманьян, не правда ли?
      В самом деле, оставалось непонятным, с какой тайной целью Боманьян оказался здесь. Как узнал он день и час назначенного свидания? Какими сведениями он располагал о деле вдовы Русслен?
      Графиня бросила взгляд на Рауля, убедилась, что тот крепко связан и не может участвовать в предстоящей схватке, ни тем более помешать ей. Боманьян внушал графине куда большее беспокойство.
      На пороге возник Леонар. Быстро осмотрел комнату, шепнул несколько слов на ухо графине. Та, казалось, была удивлена и пробормотала:
      — Неужели? Ты уверен?
      Графиня отвернулась, чтобы не выдать обуревавшие ее чувства, но Рауль успел подметить, что она чрезвычайно обрадована.
      — Всем стоять на месте, — приказала графиня. — Леонар, револьвер при тебе? Возьми на прицел того, кто сейчас войдет сюда.
      Боманьян рванулся к двери. Жозефина строго прикрикнула на него:
      — Чего это вы вздумали? Оставайтесь в комнате! Вам знакома эта особа? Вы хотели предупредить ее, чтобы она не заходила к нам или же, напротив, намеривались проводить сюда? Ну же, отвечайте!
      Но Боманьян, не обращал на нее внимания. Жозефина пыталась его удержать, но, видя, что одной не справиться, обернулась к Леонару и свободной рукой указала на левое плечо Боманьяна, подкрепив это энергичным жестом. Леонар мгновенно вытащил стилет и вонзил его в плечо противника. Тот от боли осел на пол.
      Сохраняя полнейшее спокойствие, графиня велела Леонару связать Боманьяна — они воспользовались свободным концом веревки, опутывавшей Рауля. Усадив его у стены, она осмотрела рану, перевязала ее платком и промолвила:
      — Ничего страшного. Через два-три часа боль пройдет. А пока мы займем посты в засаде.
      Она двигалась плавно и грациозно, держалась так безмятежно и уверенно, словно все это было заранее отрепетировано. Распоряжения Леонару она отдавала очень коротко, но голос ее, даже приглушенный, звучал так ликующе, что тревога Рауля возрастала с каждой минутой. Как ему хотелось крикнуть и предупредить ту, которой было суждено стать новой жертвой ловушки!
      Увы, теперь ничто не могло помешать твердой решимости графини Калиостро. Рауль не знал, что делать, ему в голову приходили мысли одна другой нелепей. Было слишком поздно… Из его груди вырвался стон: в комнату вошла Кларисса д'Этиг.

      До сих пор Рауль испытывал страх лишь за себя и графиню Калиостро — кроме них двоих, опасность никому не угрожала. В себе он был уверен: нет, его звезда еще не погасла. Да и графиня доказала, что сможет в одиночку справиться с Боманьяном.
      Но Кларисса… Ее появление все изменило. Она превращалась в добычу хитрой и жестокой хищницы Жозефины… Рауль испытал ужасное ощущение физического бессилия. Волосы зашевелились у него на голове, тело покрылось липким потом. Глянув на бесчувственное лицо Леонара, Рауль вспомнил распухшие, израненные от пыток пальцы вдовы Русслен и стал белым как мел. Недаром часом раньше, когда он пробирался к маяку, у него появилось предчувствие, что впереди его ждет новое сражение. И вот сражение в полном разгаре, а он, Рауль, присутствует на нем в роли зрителя, со связанными руками и веревкой на шее, лишенный возможности вмешаться в ход действия.
      «Что ж, по крайней мере это еще один хороший урок, — сказал он сам себе. — Надо признаться, во всем виноват один я. Но Кларисса, милая моя Кларисса, как же я тебя подвел!»
      Девушка застыла неподвижно, с удивлением глядя на угрожающий ей револьвер Леонара. Она беспечно шла к месту назначенной ей встречи и была застигнута врасплох зрелищем борьбы и насилия. Она успела пролепетать лишь несколько слов:
      — Что здесь творится, Рауль? И почему ты связан?
      Она протянула к нему руки — не столько в мольбе, сколько для того, чтобы помочь ему освободиться.
      Но что они могли сейчас сделать против графини и Леонара?
      При виде ее исхудавшего, изможденного лица, Рауль с трудом подавил готовое вырваться восклицание жалости и сочувствия. Вместо этого, он сказал уверенно:
      — Все в порядке, Кларисса, ни тебе, ни мне ничего не угрожает. Все будет хорошо, я тебе обещаю.
      Она посмотрела на присутствующих, узнала Боманьяна и робко спросила:
      — Что вы от меня хотите? Не могу понять, кто пригласил меня сюда?
      — Я, мадемуазель, — прозвучал тихий, но властный голос Жозефины.
      Красота Жозефины поразила Клариссу и вместе с тем внушила надежду: такая прекрасная женщина не могла желать дурного, наверное, она хочет помочь, защитить…
      — Но я вас не знаю, мадам.
      — Зато я вас знаю, — энергично кивнула Жозефина Бальзамо, которую, кажется, начинали раздражать изящество и благородство манер юной девушки.
      — Вы дочь барона д'Этиг, вы любите Рауля д'Андрези, — продолжала Жозефина и обратилась к Леонару:
      — Запри дверь и повесь надпись: «Частная собственность. Вход воспрещен».
      — Мне уйти? — спросил Леонар.
      — Да, сейчас ты мне не нужен, — сказала Жозефина, с поразившей Рауля интонацией. — Постой там, за дверью, и проследи, чтобы нас никто не беспокоил.
      Леонар заставил Клариссу сесть на стул, завел ей руки за спину и хотел связать, но Жозефина остановила его и вновь потребовала, чтобы он оставил их. Леонар повиновался.
      Жозефина взглянула на три свои жертвы. Все три были безоружны и не могли сопротивляться. Да, поле битвы оставалось за нею. Рауль не сводил с Жозефины глаз, изо всех сил стараясь понять цель ее действий или хотя бы угадать ее намерения. Она была на удивление спокойной. В ее жестах, словах, во всем облике не было ничего торжествующего, приподнятого, возбужденного. Впервые он видел в ее лице с неизменной ослепительной улыбкой черты неотвратимой судьбы, которая скрывалась под маской молодости и красоты. Теперь Рауль, кажется, проник в тайну этой загадочной души.
      Жозефина села подле Клариссы, устремив на нее неподвижный взгляд прекрасных, но сейчас таких холодных глаз, и заговорила сухо и монотонно:
      — Три месяца назад, мадемуазель, одну молодую женщину похитили, едва она сошла с поезда, и привезли в замок, принадлежащий барону д'Этигу. Там была разыграна гнусная комедия суда, в которой участвовали несколько нормандских помещиков, в их числе были и присутствующий здесь Боманьян и ваш отец. Когда прения закончились, ваш отец и его кузен Бенто отнесли эту женщину на берег, привязали ее к лодке, перед этим положив туда же огромный камень, вывели лодку в открытое море и выбили затычку из пробитого днища.
      — Это неправда, неправда, — прошептала Кларисса. — Мой отец никогда не пошел бы на такое!
      Не обращая внимание на ее протесты, Жозефина Бальзамо продолжала:
      — К счастью, некий молодой человек был свидетелем этой сцены. Он был в замке, проследив за действиями двух убийц. Этот юноша незаметно ухватился за корму лодки, увозившей жертву в море, и спас ее, как только палачи удалились. Откуда появился этот молодой человек? Скорее всего, он провел предыдущую ночь и утро рокового дня в вашей комнате. И вы принимали его не как жениха, ибо ваш отец отказал ему, но как своего любовника.
      Обвинения обрушивались на Клариссу, как тяжкие удары дубиной. С первой же минуты она поняла, что не сможет сопротивляться этой женщине, не сможет защититься. Бледная, едва не теряя сознания, она сгорбилась на стуле и простонала:
      — Ах, что вы говорите, мадам?!
      — То, что было в действительности, моя милая, — проговорила графиня Калиостро. — Последствия вашего опрометчивого шага вынудили вас во всем признаться отцу. Продолжать ли дальше? В тот же день, когда соблазнил вас, Рауль д'Андрези вам изменил. Он покинул вас, чтобы повсюду следовать за женщиной, которую спас от ужасной смерти. Он предался ей душой и телом, он поклялся никогда более не встречаться с вами. «Я не любил ее, — говорил он. — Это было не более чем мимолетное увлечение, с этим все покончено». Но спустя какое-то время эта женщина узнает, что вы обмениваетесь письмами. Одно из них было перехвачено вашим отцом. Вот оно. В нем он просит у вас прощения и умоляет дать ему возможность искупить свою вину. Теперь вы понимаете, что у меня есть право относиться к вам как врагу… и врагу смертельному!
      Последние слова прозвучали совсем глухо.
      Кларисса молчала, охваченная страхом. Сердце Рауля сжималось от жалости и раскаяния, и, не страшась более гнева Жозефина Бальзамо, он повторил:
      — Не бойся, Кларисса, я клянусь, что ни один волосок не упадет с твоей головы. Не пройдет и десяти минут, как ты выйдешь отсюда живой и невредимой. Десять минут, Кларисса, не больше!
      Жозефина Бальзамо перебила его:
      — Наши отношения определены вполне ясно и окончательно. Но необходимо изложить еще кое-какие обстоятельства. Ваш отец, мадемуазель, его друг Боманьян и их сообщники добиваются той же цели, что и я. Позднее в схватку ввязался и Рауль. Естественно, жестоких страданий было не избежать. Мы все заинтересованы узнать важные сведения от некой вдовы Русслен, которая владеет древним ларцом, необходимым, чтобы прийти к цели. К глубокому моему сожалению, вдова передала шкатулку какой-то другой особе, нам не известной. Пришлось настойчиво допросить старуху, но она так и не назвала имя нового владельца ларца. Она, мол, ни за что не хочет навредить тому, кто сделал ей так много добра. Зато нам удалось узнать одну старую историю. Сейчас я вам ее перескажу, дабы и вы могли понять, к чему мы стремимся… и присоединиться к нам.
      Теперь Рауль, кажется, догадался, к чему клонила Жозефина. Это было так гнусно, что он яростно крикнул:
      — Немедленно прекрати, Жозефина! Есть вещи, о которых нельзя говорить!
      Но графиня не обратила внимания на его возглас:
      — Итак, двадцать четыре года тому назад, когда шла война между Францией и Пруссией, два человека бежали от нашествия. Чтобы завладеть лошадью, они убили и ограбили сьера Жобера, секретаря архиепископа де Бонншоза. Среди похищенных вещей оказался ларец, наполненный драгоценными камнями баснословной стоимости. Во всем этом убийцам помогал — может быть, невольно — возчик Русслен. В награду за молчание он получил кое-что из сокровищ — несколько колец. Русслен вскоре вернулся к жене в Руан и умер под бременем болезни и совершенного злодейства. Вот каким образом установилась связь между преступниками и вдовой Русслен… Теперь, думаю, вы поняли, о ком идет речь?
      Кларисса внимала ее словам с нескрываемым ужасом. Рауль снова не выдержал:
      — Замолчи, Жозина, это будет самое гадкое и бессмысленное из всех твоих дел! Зачем ты творишь его?
      — Зачем?… Затем, что всякая истина заслуживает, чтобы ее когда-нибудь открыли, — ответила она. — Ты столкнул нас, ее и меня, ты бросил нас поочередно, так пусть она страдает так же, как я. Между нами и в этом должно быть равенство!
      У Рауля вырвалось безнадежное проклятие. А Жозефина Бальзамо, повернувшись лицом к Клариссе, стала уточнять:
      — Ваш отец и его кузен Бенто не упускали из виду вдову Русслен. Должно быть, именно барон устроил ее в Лильбонне, где следить за ней было гораздо легче. С годами появился человек, который взял на себя эту работу, — вы, мадемуазель. Вдова Русслен относится к вам с искренней благодарностью. Она ни за что не хотела навредить девочке, прибегавшей поиграть с нею, ради вас она не выдала вашего отца, который умело скрывал свои визиты к ней. К тому же эти встречи назначались в укромных местах, вроде этого старого маяка. Но чаще, мадемуазель, к ней в домик наведывались вы… Однажды у нее на чердаке вы случайно увидели ларец — тот самый, который Рауль и я безуспешно искали. И вы забрали ларец к себе в замок. Все это мы узнали от самой вдовы Русслен — правда, имя человека, взявшего ларец, она так и не назвала, зато проговорилась в бреду о месте и дне ваших встреч. Как только вы появились, нам сразу стало ясно, что убийцами были барон д'Этиг и де Бенто — те же, кто были моими палачами.
      Плечи Клариссы содрогались от рыданий. Рауль не сомневался в том, что она ничего не знала о преступлениях своего отца. Но в правоте слов Жозефины он тоже не сомневался. Графиня нанесла удар мастерски, она терзала свою жертву умело и расчетливо. Сердце Клариссы, наверное, разрывалось от муки.
      — Да, ваш отец — убийца, — очень тихо повторила Жозефина. — Его богатство, его замок, лошади, все, что у него есть, — это приобретено ценой преступления. Не так ли, Боманьян? Ты мог бы подтвердить мои слова, ведь то, что ты проник в тайну барона Годфруа д'Этига, и позволило тебе подчинить своей власти его тело и душу. Вот на чем основано твое влияние. Угрожая раскрыть ту давнюю историю, ты заставил барона служить тебе и убивать тех, кто тебе мешает. Я права, Боманьян? Отвечай же! Ты и барон — два сапога пара, палачи и мерзавцы!
      Ее глаза искали взгляда Рауля, ему показалось, что преступлениями Боманьяна она хочет оправдать свои собственные преступления.
      — Чего ты добиваешься? — спросил он резко. — Долго ты еще будешь измываться над этой несчастной девочкой? Ты хочешь обелить себя в моих глазах? Но к чему заставлять ее страдать?!
      — Пусть выкладывает все, — заявила Жозина.
      — И тогда ты ее отпустишь?
      — Да.
      — Тогда спроси ее прямо. Чего, собственно, ты надеешься от нее получить? Ларец? А может быть, всего лишь таинственную надпись, нацарапанную на внутренней стороне крышки?
      Знала ли Кларисса нечто важное, намеревалась ли отвечать, вид ее свидетельствовал, что сейчас она не в состоянии вымолвить ни слова… Более того, вряд ли она даже поняла, о чем ее спрашивают: девушка была на грани обморока.
      Рауль настойчиво повторял:
      — Ты должна превозмочь свою боль, Кларисса, это последнее испытание, больше страданий не будет. Ты не нарушишь обещания, никого не предашь. Помоги же мне!
      Горячее обращение Рауля привело Клариссу в себя. Она переспросила:
      — Так это тебе важно знать, что было с ларцом?
      — Да. Ты принесла его в замок. Твой отец видел его?
      — Да, — выдохнула она едва слышно.
      — В тот же день?
      — Нет, спустя несколько дней.
      — Он забрал ларец у тебя?
      — Да.
      — Под каким предлогом?
      — Он ничего не объяснял. Просто забрал, и все.
      — Но ты успела рассмотреть ларец?
      — Да.
      — Ты видела надпись на внутренней стороне крышки? Разобрала ее?
      — Да.
      — И ты ее запомнила?
      — Я не уверена… Там были какие-то слова на латыни.
      — На латыни? Припомни, это очень важно!
      — Но если это тайна, имею ли я право ее раскрыть? — заколебалась Кларисса.
      — Можешь, Кларисса, уверяю тебя! Этот секрет не принадлежит никому, и никто не имеет на него права. Ты можешь смело открыть его.
      Она уступила:
      — Ну, если так… Мне трудно припомнить эту надпись, я не придала ей значения… Кажется, там что-то говорилось о камне… и о короле.
      — Припомни, Кларисса, это необходимо! — умолял Рауль.
      Лицо девушки застыло в глубокой сосредоточенности. Наконец, она произнесла:
      — Вспомнила! Вот что там было — пять латинских слов: «Ad lapidem currebat olim regina». («К камню давно бежит королева»)
      Жозефина Бальзамо в ярости набросилась на девушку:
      — Ты лжешь! Эта фраза нам известна, Боманьян может подтвердить, не правда ли, Боманьян, тут нет никакого секрета? Эти слова знал еще кардинал де Бонншоз, это полная бессмыслица! «Королева бежит к камню» — но где этот камень? О какой королеве речь? Двадцать лет поисков, и все впустую… Нет, эта девчонка лжет, там, наверное, было написано что-то совсем другое! — склонившись над Клариссой, она резко выговорила: — Ты лжешь, признайся, ты лжешь! Наверное, там было еще одно слово, кроме названных тобою пяти. Что это за слово, отвечай! В чем смысл надписи?
      Кларисса молчала.
      — Подумай, Кларисса! Постарайся вспомнить! — упрашивал ее Рауль.
      — Я не знаю, не знаю, — со стоном отвечала девушка.
      — Ты должна вспомнить, от этого, может быть, зависит твоя жизнь.
      Но сама интонация, с какой просил Рауль, выводила из себя Жозефину Бальзамо. Схватив девушку за руку, она приказала:
      — Говори, иначе…
      Кларисса трепетала, задыхалась, но не в состоянии была произнести ни звука. Графиня Калиостро поднесла к губам свисток. Услышав сигнал, Леонар явился мгновенно.
      — Уведи ее, Леонар, — процедила графиня. — И допроси хорошенько.
      Рауль рванулся вперед:
      — Ах, скотина, что ты собираешься делать? Если ты хоть пальцем коснешься этого ребенка, клянусь всем святым…
      — Вот как, ты за нее боишься?! — издевательски спросила Жозефина Бальзамо. — Неужели мысль о ее страданиях так взволновала тебя? Вы стоите друг друга — дочь убийцы и вор. Вор, да, вор — вот кто твой любовник! — прошипела она, обернувшись к Клариссе. — Мелкий жулик, и ничего больше. Он воровал еще ребенком. Цветы, подаренные тебе, его обручальное кольцо, которое сейчас на твоем пальце, — все это украдено! Самое имя свое он тоже украл. Рауль д'Андрези? Нет, моя милая, Арсен Люпен, сын мошенника и шулера Теофраста Люпена! Запомни это имя, Кларисса, оно еще прогремит. И что за чудесный ребенок родится от вашего брака — сын Арсена Люпена и внук барона Годфруа! Что за прелестная у вас будет семейка, если только я не помешаю вам в этом приятном деле!
      Мысль о будущем ребенке вызвала новую вспышку ее безумной ярости. Она крикнула Леонару, чтобы он скорее забрал девчонку.
      — Мерзавка, вот когда ты сбросила маску! — бешено вскричал Рауль. — Теперь ты не ломаешь комедию. Палач, убийца — эта роль тебе больше к лицу!
      — Но Жозефина не слушала его, охваченная зверским желанием мучить, терзать, унижать. Она подталкивала Клариссу, которую Леонар тащил к двери.
      — Трусы! Подлецы! — неистовствовал Рауль. — Слышите, если хоть один волос… Я убью вас обоих, звери! Оставьте же ее!
      В отчаянном порыве он с такой силой дернул державшие его веревки, что сооружение Боманьяна не выдержало, ставни сорвались, и Рауль свалился на пол. Но путы по-прежнему крепко держали его.
      Леонар вынул револьвер и приставил его к виску Клариссы.
      — Если он сделает хоть один шаг, одно движение — стреляй! — скомандовала графиня Калиостро. Но Рауль оставался неподвижным: он не сомневался, что Леонар выполнит приказ с величайшей готовностью. Мысль юноши билась в стремлении найти способ спасти девушку.
      — Теперь ты все понял и будешь вести себя благоразумно? — спросила Жозефина, не спуская с него взгляда.
      — Нет, — отвечал он, овладев собой. — Я поразмышлял, хочу немного порассуждать.
      — О чем же?
      — Я обещал ей, что она будет свободна, и уверял, что ей нечего бояться. Я привык держать слово.
      — Она получит свободу, но немного позже, — промолвила Жозефина.
      — Нет, Жозина, ты должна отпустить ее немедленно.
      Она повернулась к своему сообщнику:
      — Ты готов, Леонар? Иди и действуй быстро.
      — Стой, — в голосе Рауля слышалась властная уверенность. — Стой, — повторил он повелительно, — и освободи ее. Ты слышишь, Жозина, я требую, чтобы ты ее выпустила! Эти двери должны быть открыты немедленно, чтобы она могла поскорее покинуть ваше общество — общество преступных негодяев.
      Он был так спокоен и уверен в себе, что Леонар застыл в нерешительности, зато Клариссу, так и не разобравшуюся в сути этой ужасной сцены, его слова приободрили.
      — Ты болтаешь просто так или придумал новую хитрость? — недоуменно спросила графиня Калиостро.
      — Есть обстоятельства или, скорее, одно обстоятельство, которое заставит тебя поступить так, как я требую.
      — В чем дело? — графиня явно встревожилась. — О чем ты просишь?
      — Повторяю: я не прошу, а требую.
      — Чего?
      — Немедленно освободи Клариссу.
      — Скромное желание, — рассмеялась она. — А что ты предлагаешь взамен?
      — Разгадку.
      Она вздрогнула:
      — Ты ее нашел?
      — Да.
      Любовная драма, кажется, сменилась трагифарсом. Ревность и жажда мести в душе графини отступили, блеск тысячи алмазов затмил ей глаза. Боманьян тоже жадно прислушивался. Оставив Клариссу на попечение своего верного подручного, Жозефина подошла вплотную к Раулю:
      — Значит, ты проник в смысл таинственных слов?
      — Да. У меня и раньше были кое-какие соображения по этому поводу, а сейчас меня осенило.
      Жозефина знала, что не тот человек Рауль, чтобы валять дурака в подобных обстоятельствах.
      — Если ты все расскажешь, Кларисса уйдет отсюда живой и невредимой.
      — Нет, — возразил он, — сначала пусть она уйдет, а уж потом поговорим. Да и я сам, как ты понимаешь, буду говорить лишь тогда, когда ты меня развяжешь.
      — Не пытайся диктовать мне условия, пока что хозяйка положения — я.
      — Не уверен, — спокойно сказал он. — Теперь ты стала зависеть от меня, и я могу требовать.
      — Поклянись, что скажешь правду. Поклянись могилой матери!
      Он произнес торжественно:
      — Клянусь, что через двадцать минут после того, как Кларисса переступит порог этой комнаты, я укажу тебе точное место, где хранится богатство всех аббатств Французского королевства.
      Она не могла поверить, попыталась стряхнуть с себя наваждение:
      — Нет, нет, здесь какой-то подвох, и ты ничего не знаешь.
      — Дело не в том, что я разгадал секрет, — промолвил Рауль. — Важно, что его знают и другие.
      — Кто же?
      — Боманьян и барон.
      — Быть это не может!
      — Посуди сама. Боманьян позавчера был у барона в замке. Зачем? Да потому, что барон нашел ларец и общими усилиями они расшифровали надпись. Да, кардиналу были известны эти пять слов, но есть еще одно, и в нем таится ключ к разгадке. Думаю, что они этим ключом овладели.
      — Велика важность! — она бросила взгляд на Боманьяна. — Он в моих руках.
      — Зато Годфруа д'Этиг на свободе и, может быть, в этот самый момент он уже на пути к заветному межевому камню. Теперь ты поняла, что тебе угрожает? Поняла, что любая потерянная тобой минута может стать роковой?
      Она яростно сопротивлялась:
      — Я выиграю, если заставлю девчонку говорить.
      — Она ничего не скажет по очень простой причине: она ничего не знает.
      — Может быть, но в таком случае говори ты, если уж начал. Я не собираюсь ее отпускать, пускай побудет в моих руках, так надежнее.
      Он покачал головой:
      — Признайся, Жозина, у тебя уже не осталось сил на месть.
      Да, это жестокое и грозное создание, «исчадие ада», как говорил о ней Боманьян, была еще и слабой женщиной. Она могла совершить самое гнусное злодейство в припадке дьявольского бешенства, но за вспышкой истерической ярости пришла подавленность, апатия и утомление — скорей душевная, чем физическая. Рауль больше не сомневался: противник слабел на глазах.
      — Будь откровенной хоть сама с собою, Жозефина, — продолжал он. — Ты поставила на карту все и можешь сорвать невиданный куш. Неужели ты откажешься от него в ту самую минуту, когда осталось только сорвать плод?!
      У нее почти не было сил сопротивляться, и все же Жозефина возразила:
      — Но можно ли тебе довериться?
      — Ты прекрасно знаешь, что я всегда исполняю клятвы. Не надо делать вид, что сомневаешься. Я же вижу: ты приняла решение.
      Минуту-другую она колебалась, потом махнула рукой — мол, с этой девчонкой я еще успею рассчитаться, месть всего лишь откладывается — и напомнила:
      — Ты поклялся могилой матери.
      — Я снова готов поклясться всем, что осталось во мне святого и чистого: я открою тебе правду.
      Она распорядилась:
      — Леонар, отпусти девчонку. И развяжи его.
      Леонар всем своим видом выражал полнейшее неодобрение, но он был слишком верным и вышколенным слугой, чтобы ослушаться.
      Освободясь от пут, Рауль попрыгал, сделал несколько размашистых движений руками и сказал веселым голосом, совершенно не подходящим к мрачной обстановке:
      — Уф, неплохо я отдохнул! Но, откровенно говоря, роль пленника не по мне. Вознаграждать добрых, карать злых — вот что я люблю! Трепещи, Леонар! — Он подошел к Клариссе и произнес: — Прости меня за все, что тебе пришлось пережить. Будь спокойна: больше это никогда не повторится, отныне я буду охранять тебя. Ты можешь идти?
      — Да, — ответила она. — Но ты? Что будет с тобою?
      — В этом приятном обществе мне нечего опасаться… Я все же боюсь, что ты не сможешь одолеть долгий путь.
      — Мне не придется идти долго. Вчера мой отец послал меня к одной своей знакомой, а сегодня он должен забрать меня отсюда.
      — Не рассказывай ему о том, что здесь произошло, Кларисса. Все это может обернуться против вашей семьи.
      Он довел ее до двери и жестом приказал Леонару открыть. Тот повиновался.
      — Мы увидимся ровно в час дня, и ничто нас более не разлучит, — сказал он ей на прощанье и закрыл за нею дверь.
      Кларисса была спасена.
      И тогда у него хватило дерзости сказать:
      — Какое прелестное создание! Право, Жозефина, ты ее недооценила!
      Много позже, рассказывая мне об этом своем приключении, Арсен Люпен не мог удержаться от смеха:
      — Тогда я тоже смеялся — от радости победы, от сознания, что ловкий обман удался. Откровенно говоря, я ликовал: Кларисса свободна, все осталось позади… Правда, победа далась мне трудно… Я закурил сигарету и пустил дым в лицо Жозефине, которая в этот момент довольно бестактно напомнила мне о нашем договоре.
      — Наглец, — процедила она.
      Словцо, которое я ей высказал в ответ, было тоже довольно грубоватым. Мы и любили, и презирали друг друга одновременно. Но после того, как она измывалась над Клариссой, от моей любви почти ничего не осталось, ее лицо уже не казалось божественным — я не мог забыть отталкивающий лик ее души.
      — Как я тебя ненавижу! — она скрежетнула зубами.
      — Не больше, чем я тебя, — огрызнулся Рауль.
      — Ты не забыл, что между Клариссой и Жозефиной Бальзамо еще не все окончено?!
      — Но между Клариссой и Раулем д'Андрези — тоже, — добавил он.
      — Жалкое ничтожество! — бросила она. — Ты заслуживаешь револьверной пули.
      — Э-э, нет, Жозефина, сейчас я для тебя — особа священная и неприкосновенная. Я тот самый господин, который даст тебе миллиард. Ты можешь меня убить, но тогда миллиард уплывет из-под очаровательного носика дочери Калиостро! Ты должна оберегать меня, ибо каждая клеточка моего мозга таит для тебя огромное богатство. Стань на колени и сдувай с меня пылинки, Жозефина, это будет самое лучшее.
      Он открыл окно и глубоко вздохнул:
      — Боже, как здесь душно, к тому же Леонар весь пропитался вековой затхлостью. Скажи ему, Жозефина, чтобы он, наконец, выпустил из своих лап револьвер.
      Она топнула ногой:
      — Довольно болтовни! Приступай к делу!
      — Как ты нетерпелива! Я должен прийти в себя, убедиться, что Кларисса в полной безопасности и твои когти ей больше не грозят. Ну а кроме того…
      — Что еще?
      — Кроме того, не думаешь ли ты, что я способен в пять секунд решить задачку, над которой вы бились долгие годы?
      Она была поражена:
      — Ты хочешь сказать…
      — Ну да. Мне нужна небольшая передышка.
      — Для чего?
      — Чтобы сосредоточиться и разгадать секрет.
      — Значит, ты его еще не знаешь?
      — Нет, клянусь тебе.
      — Ты солгал!
      — Не надо громких слов, Жозефина!
      — Но ведь ты дал клятву!
      — Я и не отказываюсь ее исполнить. Но я не говорил, что знаю истину, я поклялся в том, что открою ее. Дайте же мне сосредоточиться! Прошу тишины! И пусть Леонар перестанет играть с револьвером, это меня раздражает.
      А ее до крайности раздражал вызывающий, насмешливый тон Рауля. Но угрожать ему было бы глупо и бесполезно, и она сказал с нарочитым смирением:
      — Все будет сделано, как пожелаешь. Я ведь хорошо знаю: ты всегда держишь слово.
      В ответ на что он растроганно сказал:
      — Не могу устоять перед твоей кротостью… Итак, приступим!…
      Он извлек из бумажника карандаш и визитную карточку, на обороте написал латинскую фразу: «Ad lapidem currebat olim regina».
      — Что за испорченная латынь! Такую в средние века называли «кухонной» латынью. Будь я на месте этих славных монахов, придумал бы что-нибудь оригинальнее. Ладно, допустим, королева бежала к камню. Что же из этого следует? Засеки время, Жозефина!
      Он больше не шутил. В течение нескольких минут сидел с отрешенным видом, и глаза его, устремленные в пустоту, свидетельствовали о напряженной работе мысли. Жозина смотрела на него, заранее восхищаясь, полностью доверяя его уму.
      — Ты догадался, не так ли? — спросила она, когда Рауль рассеянно улыбнулся ей.
      Связанный Боманьян прислушивался беспокойно и внимательно, на лице его был написан вопрос: неужто и в самом деле удивительная тайна наконец разгадана?
      В молчании прошло еще несколько минут.
      — Вся эта история, все эти сокровища, сокрытые в межевом камне… Все это причудливо и… прекрасно. В этом есть высокая и наивная поэзия! — Он помолчал, а потом заявил: — Жозина, средневековые монахи были дурнями. Рискую задеть твои религиозные чувства, но повторю: они были благочестивыми дурнями. Ну, что бы ты сказала о знаменитом банкире, который, чтобы обезопасить сейф, написал бы на нем крупными буквами: «Клад. Открывать запрещено». Его сочли бы болваном и совершенно справедливо. Но прием, которым воспользовались монахи, дабы уберечь свои богатства, почти так же наивен.
      — Такого не может быть, — прошептала она. — Разгадка не может быть простой. Скорее, ты где-то ошибся, возомнив, что решил задачу.
      — Дурнями были и те, кто искал эти сокровища, но не мог их найти. Тупицы и слепцы! Ограниченные умишки, которым и браться за это дело не следовало бы! Посмотрите-ка: ты, Леонар, Боманьян со своими дружками, иезуиты, архиепископ Руана — у всех вас было перед глазами пять слов, из которых вы, как ни бились, ничего не могли извлечь. Вам этого, видите ли, было мало. Черт возьми, да любой приготовишка способен решить эту, непосильную для вас, задачку!
      Она резко возразила:
      — Речь шла об одном неизвестном слове, а не о пяти.
      — Но так оно и есть. Когда я сказал тебе, что Боманьян и барон проникли в тайну клада, я солгал, чтобы напугать тебя и заставить выпустить из рук добычу. Эти господа так ничего и не разглядели. Но ключевое слово есть, оно скрыто в остальных пяти. Вместо того, чтобы ломать себе голову над тайным смыслом фразы, нужно было прочесть только первые пять букв.
      Она сказала:
      — Мы думали об этом. Ты имеешь в виду слово «Alcor»?
      — Конечно.
      — Но что оно нам дает?
      — Как что? В этом слове содержится все! Тебе известно его значение?
      — По-арабски оно означает проба, испытание или опыт.
      — А еще что?
      — Алькор — так называется звезда.
      — Какая?
      — Звезда, которая входит в созвездие Большой Медведицы. Но все это не связано с нашей целью…
      На губах Рауля заиграла участливая улыбка:
      — Ну да, конечно, какая может быть связь между звездой и местом, где находится камень с сокровищами?! Придя к этому выводу, вы, несчастные, на этом прекращали попытки расшифровать тайный смысл надписи. И все же, какая связь здесь может существовать? Слово Алькор, магическое слово, слово-талисман навело меня на мысль, что вся история вертится вокруг цифры семь: семь аббатств, семь монахов-попечителей, семь ветвей канделябра, семь камней в семи кольцах. Я вспомнил, что звезда Алькор относится к Большой Медведице. И все! Вот вам и разгадка!
      — Но где же она?
      — Жозефина, ты меня просто удивляешь! Все элементарно просто. Созвездие Большой Медведицы состоит из семи звезд. Семи! Снова та же цифра! Неужели ты и сейчас не уловила связь? Неужели мне надо напомнить, почему эту звездочку арабы назвали именно так, а вслед за ними и астрономы приняли это наименование?! Алькор — самая маленькая, едва различимая на небосводе звезда, на ней проверяется острота зрения. Алькор есть то, что необходимо увидеть и различить, то, что вы все искали. Алькор — это спрятанное сокровище, тот самый межевой камень, в недрах которого монахи веками складывали драгоценные камни. Алькор — это сейф, набитый сокровищами.
      — И все же я ничего не понимаю, — проговорила Жозефина, вздрагивая от волнения. Рауль поставил свой стул так, чтобы оказаться между Леонаром и открытым окном, готовясь, если будет необходимо, выпрыгнуть в любую секунду. Продолжая говорить, он не переставал поглядывать на Леонара, который по-прежнему держал наготове в кармане револьвер.
      — Сейчас все станет ясно, — сказал Рауль. — Вот, смотри.
      Он показал ей визитную карточку, на которой были нацарапаны какие-то слова, соединенные линиями.
      — Я ношу эту схемку вот уже несколько недель. Здесь точно перерисовано взаимное расположение семи аббатств. Как видишь, фигура повторяет очертания Большой Медведицы. Семь аббатств, в которые стекались сокровища Французского королевства, соответствуют семи главным светилам созвездия. Установив это, мы почти вплотную приблизились к цели. Остается сделать лишь один шаг. Межевой камень, так сказать, земной Алькор, должен находиться там же, где Алькор небесный. Поскольку Алькор виден чуть правее центральной звезды Большой Медведицы, то и гранит с кладом должен находиться к востоку от аббатства, занимающего то же место. Это Жюмьеж, в прошлом самое славное и богатое аббатство Франции. Камень стоит там и только там, это математическая аксиома.
      К юго-востоку от Жюмьежа, всего в четырех километрах, есть деревушка Мениль-су-Жюмьеж. Там сохранился замок Агнессы Сорель на берегу Сены. Согласно легенде, возлюбленная короля, то есть королева его любви, становилась на этот камень, чтобы лучше видеть, как плывет к ней королевская ладья. Вот вам и объяснение загадочной фразы насчет королевы, которая когда-то бежала к камню.
      Подсев к Жозине, Рауль продолжал говорить со сдержанным волнением:
      — Ах, как неосторожны были монахи, доверяя эту тайну такому понятному слову! Но они были поэтами, простодушными и мечтательными… Что за дивная идея — соединить земное с небесным! Великие созерцатели, великие астрономы, они черпали откровение в возвышенном. Ход светил управлял их земной жизнью, и светилам они завещали хранить свои сокровища. Кто знает, не было ли само расположение аббатств избрано с единственной целью — и на земле воспроизвести грандиозную фигуру Медведицы? Кто знает…
      Поэтические излияния Рауля были вполне уместны, но он не успел довести их до конца. Зорко следя за Леонаром, он на время забыл о Жозефине Бальзамо. Неожиданным и точным движением графиня Калиостро нанесла ему удар кастетом по голове. Меньше всего Рауль ждал нападения с этой стороны.
      Оглушенный, юноша согнулся на стуле, потом рухнул на колени, растянулся во весь рост на полу. Он пробормотал чуть слышно:
      — В самом деле, теперь я ей не нужен.
      Он успел еще сказать с ухмылкой парижского сорванца, унаследованной им от Теофраста Люпена:
      — Какая стерва! Ни малейшего почтения к гению… Но пеняй на себя, Жозина: я возьму клад целиком…
      И потерял сознание.

      Подобное состояние обычно испытывает боксер после нокаута.
      В конце концов Рауль пришел в себя и спокойно принял к сведению, что рядом сидит связанный Боманьян. Не вызвало у него удивления и то, что его самого тоже связали и столь же предусмотрительно прислонили к стене. Теперь они оба были в плену!
      И уж совсем бесстрастно он смотрел на Жозину, заботливо уложенную на двух стульях около двери. По-видимому, недавние бурные переживания вызвали у нее глубокий обморок. Рауль улыбнулся: удар, безжалостно нанесенный ему, поразил и преступницу. Теперь Леонар суетился вокруг нее, то и дело заставляя нюхать ароматическую соль.
      Осложнившаяся ситуация вынудила его позвать еще одного помощника графини. В комнату вошел юноша, которого Рауль знал под именем Доминика.
      — Вот дьявол! — воскликнул вошедший, взглянув на пленников. — Кажется, д'Андрези! И что же мы имеем в итоге — обморок?
      — Она вот-вот придет в себя. И вообще, все близится к развязке.
      — Что делать мне?
      — Отнеси ее в экипаж. Я перевезу ее на «Беспечную».
      — А я?
      — А ты последишь за этими двумя, — Леонар кивнул на пленников.
      — Черт возьми! Не слишком милые клиенты. Я бы с удовольствием избавился от них.
      Общими усилиями они привели графиню Калиостро в чувство. Едва открыв глаза, она приподнялась и заговорила очень тихо, но чуткий слух Рауля не упустил ни слова.
      — Нет, я пойду сама. Ты оставайся здесь, Леонар. Я хочу, чтобы именно ты проследил за Раулем.
      — Тогда позволь мне прикончить его, — тяжело вздохнул Леонар, обратившись к ней «на ты». — Этот парень еще принесет нам беды.
      — Я люблю его.
      — Но он больше не любит тебя.
      — Пусть так, но он еще вернется ко мне. И что бы там ни было, теперь я не отпущу его.
      — Что ты задумала на этот раз?
      — «Беспечная» бросит якорь в Кодбе, там я отдохну до полудня, потом вместе займемся делом.
      — А сокровища? Потребуются люди, чтобы справиться с таким большим камнем.
      — Сегодня вечером предупреди братьев Корбю. Завтра утром они должны быть в Жюмьеже… Ах, не спрашивай меня больше ни о чем. Я совершенно разбита.
      — А Боманьян?
      — Его мы освободим, когда сокровище будет у меня в руках.
      — Ты не боишься, что Кларисса нас опередит? Местная жандармерия может легко нарушить все наши планы, если оцепит старый маяк.
      — Вздор! Неужели ты полагаешь, что она может привести жандармов к своему отцу и Раулю? — Жозефина Бальзамо попыталась встать, но, простонав, снова села.
      Прошло несколько минут. Наконец, с огромным трудом она овладела собой, встала и, опираясь на Доминика, подошла к Раулю.
      — Он без сознания, — проговорила она. — Охраняй его, Леонар. И того тоже. Стоит одному из них сегодня уйти отсюда — и все пропало!
      По— прежнему опираясь на Доминика, она медленно вышла. Леонар проводил ее до самой кареты. Немного погодя он вернулся, тщательно закрыл дверь и заложил ее брусом. Потом извлек из большого пакета хлеб с сыром и приступил к трапезе. Вскоре по каменистой дороге застучали копыта, и все смолкло…
      Убедившись в прочности своих пут, Рауль тяжело вздохнул.
      «Кажется, она совсем сдала. Во-первых, при свидетелях рассказывает о своих планах. Во-вторых, поручает охранять двух таких ловкачей, как и и Боманьян, всего одному человеку, пусть даже и Леонару. О чем это еще может свидетельствовать, как не о том, что нервы ее совсем расстроены?»
      Но ему было ясно и другое — опыта Леонара будет достаточно, чтобы пресечь любую попытку к бегству.
      — Оставь веревки в покое, — сказал Леонар, приблизившись. — А не то я размозжу тебе голову…
      Бдительный тюремщик решил предпринять дополнительные меры предосторожности. Он поставил один стул на другой. Конструкция получилась очень неустойчивая. Затем он соединил концы веревок, которыми были связаны пленники, и прикрепил получившийся жгут к верхнему стулу. На стул он положил кинжал, оставленный Жозефиной Бальзамо.
      Теперь, если бы один из пленников вздумал пошевелиться, стул неминуемо упал бы.
      — Ты не так глуп, как кажешься, — негромко промолвил Рауль.
      — Еще одно слово — и я прибью тебя, — ответил на это Леонар и вновь принялся за еду.
      Однако Рауль не унимался:
      — Приятного аппетита. Если что-нибудь останется, не забудь обо мне.
      Леонар вскочил, сжав кулаки.
      — Довольно, старина, — успокоил его Рауль. — Я уже все понял и молчу. Но должен сказать, что ты… довольно жаден.
      Прошло несколько часов. Наступил вечер. Боманьян по-прежнему спал, Леонар курил трубку. Рауль, поглядывая по сторонам, мысленно проклинал себя за неосторожность и излишнюю доверчивость к Жозефине.
      «Не вызывать же ее на дуэль! Ведь графиня Калиостро просто не способна оценить меня по достоинству. Но какая решительность! Какое превосходное чувство реальности! Какая очаровательная свобода от любых угрызений совести! Какое великолепное… я бы даже сказал, идеальное существо! Всего лишь один недостаток, одно-единственное уязвимое место… нервы… Нервы!… Подкачали лишь они. Но мне остается только радоваться этому, ибо слабость ее нервной системы позволит мне обогнать мою прелестную противницу и первым оказаться в Мениль-су-Жюмьеже».
      Несмотря на все ухищрения Леонара, Рауль ни на минуту не сомневался в возможности побега. Все это время он незаметно напрягал мускулы, пытаясь распустить узлы. И вскоре он, к своей радости, обнаружил, что веревки, стягивающие его щиколотки, заметно ослабели. Мысль о том, с каким упоительным наслаждением он влепит с размаху ногой в подбородок своему тюремщику, придавала ему новые силы. Движения его стали еще энергичнее. Он уже представлял себе, как будет нестись сломя голову из своей тюрьмы к вожделенному сокровищу…
      В зале сгустились сумерки. Леонар зажег свечу, еще раз раскурил трубку, выпил последний стакан вина. Вскоре его сморила дремота. Он стал клевать носом, как будто приветствуя тени слева и справа.
      Однако опыт старого бандита свидетельствовал в его пользу: свечу он держал в руке, и капавший время от времени воск прерывал предательский сон. Пробуждаясь, он окидывал тревожным взглядом пленников, двойную веревку, выполнявшую роль сигнала тревоги, и вновь засыпал. Рауль незаметно продолжал свою кропотливую и небезуспешную работу…
      Время близилось к девяти вечера.
      «Если я выберусь отсюда к одиннадцати, — размышлял Рауль, — уже в полночь успею поужинать в Лильбонне. К трем часам утра буду уже у Святых камней, а на заре — все сокровище монахов у меня в кармане. Да! Именно у меня! В услугах братьев Корбю я не нуждаюсь…»
      Но и в половине одиннадцатого его положение ничуть не изменилось. Какими бы слабыми ни казались узлы веревок на его теле, они все же очень плохо поддавались его усилиям. Рауль начал терять терпение. И вдруг… по крайней мере так ему показалось… послышался легкий шум, который отличался от всех прочих ночных звуков. Он не нарушал ночную тишину, но отчетливо выделялся, как яркое пятно на густом однообразном фоне.
      «Может, действительно, только показалось?»
      Звук повторился. Теперь Рауль мог поклясться в этом. И доносился он из-за открытого окна.
      Одна из ставней чуть качнулась. Рауль наблюдал за Боманьяном. Тот, затаив дыхание, вглядывался в темноту и вслушивался в тишину.
      Внезапно Леонар проснулся, встревоженно оглядел комнату и, успокоившись, вновь погрузился в сон. Звук повторился. Казалось, из-за оконного занавеса кто-то внимательно следит за малейшим движением их тюремщика. К какой драме готовились на этой сцене? Дверь была закрыта. Кто же мог быть за нею? Крестьяне… Или браконьер?… Новая ли эта угроза? Или подоспела помощь? Но от кого? Может быть, это кто-то из друзей Боманьяна? Или какой-нибудь бродяга-полуночник?
      В этот момент перед Раулем мелькнул женский силуэт. Еще не видно было ни лица, ни прически, ни деталей туалета, но Рауль уже знал, что этой женщиной могла быть только Кларисса д'Этиг.
      Сердце его наполнилось неведомым доселе чувством. Жозефина Бальзамо ошиблась, считая Клариссу всего лишь робкой девочкой, неспособной дать отпор.
      Кларисса же, превозмогая страх и возрастающую тревогу, ждала ночи. И теперь она решилась на невозможное ради спасения того, кто предал ее столь жестоко.
      Проникнув в окно, она замерла на месте. Леонар сидел к ней спиной. Она поравнялась со спящим тюремщиком.
      Кинжал Жозефины Бальзамо покоился на стуле. Она взяла его. Собиралась ли она нанести удар? Рауль вздрогнул. Лицо девушки исказила яростная решимость.
      Их взгляды встретились, и она повиновалась молчаливому приказу его глаз. Рауль наклонился вперед, чтобы ослабить веревку, привязывавшую его к стулу. Боманьян повторил его движение.
      Осторожно приподняв веревку, Кларисса коснулась ее лезвием. Удача была на их стороне: враг не просыпался. Фортуна могла отвернуться, и тогда Кларисса вынуждена была бы убить его. Не спуская с тюремщика глаз, она склонилась к Раулю и освободила его руки от пут.
      Еле слышно он выдохнул:
      — Дай мне нож.
      Она опять повиновалась, но чья-то рука опередила его. Боманьян, который еще так недавно притворялся спящим, выхватил оружие, чтобы избавиться от веревок.
      В бешенстве Рауль схватил его за руку. Если Боманьян сумеет освободиться и убежать прежде него, то все надежды на сокровище будут утрачены!
      Схватка была отчаянной и бесшумной. И тот, и другой изо всех сил стремились овладеть оружием и при этом не разбудить Леонара.
      Дрожа от страха, Кларисса на коленях умоляла обоих прекратить борьбу. При этом она время от времени поддерживала то одного, то другого, предохраняя их от шумного падения на пол.
      Какой бы легкой ни была рана Боманьяна, она неизбежно сокращала его сопротивление…
      И в этот момент Леонар пошевелился. Левое веко его приподнялось, и пробудившийся глаз устремился на возникшую в ночном сумраке картину: перед коленопреклоненной Клариссой д'Этиг в смертельной схватке сплелись два разъяренных пленника.
      Имея возможность раз и навсегда покончить со своими врагами, тюремщик равнодушно смотрел на пленников и даже не пытался пристрелить их из револьвера в упор. Леонар ничего не видел. Его недреманное око не сумело пробудить его сознание. Он спал.
      Веко медленно опустилось.
      Рауль разрезал последний узел, встал и тихо прошептал Клариссе:
      — Иди первой… Спасайся…
      — Нет, — движением головы девушка указала на Боманьяна. Жест, исполненный благородства и милосердия, напоминал об участи несчастного, оставленного на произвол мстительного Леонара.
      Рауль настаивал. Но девушка была непреклонна.
      — Она права, — прошептал Рауль и протянул нож своему врагу. — Будем вести игру честно. Но отныне у каждого свой жребий…
      Кларисса первой выпрыгнула в окно, Рауль последовал за нею.
      Дойдя до стены, окружавшей маяк, она взяла за руку своего возлюбленного. В темноте Рауль разглядел брешь в ограде.
      Он помог Клариссе перебраться через полуразрушенную стену, но когда сам преодолел это препятствие, обнаружил, что девушка исчезла.
      — Кларисса, — позвал он, — где же ты?
      Беззвездная ночь тяжелым покрывалом простерлась над лесом. Прислушавшись, он различил шорох легких шагов в соседних кустах. Бросился туда, натыкаясь на ветки и шипы, преграждавшие ему путь, и вышел на тропинку.
      «Теперь она бежит от меня, — подумал он. — Когда я был пленником, она рисковала жизнью, чтобы добиться моего освобождения. Но теперь, когда я свободен, она не желает меня видеть. Ну конечно, моя измена, связь с таким чудовищем, как Жозефина Бальзамо, да и вся эта гнусная история вызывает у нее отвращение».
      Он повернулся и пошел к тому месту, где расстался с Клариссой. Навстречу ему прямо под ноги кто-то кубарем скатился со скалы. Это был Боманьян, все же сумевший сбежать из их общего заточения. Где-то совсем рядом револьверные выстрелы рвали тишину. Облокотившись на разрушенную стену, Леонар стрелял во тьму.
      Итак, около одиннадцати часов вечера трое противников стартовали одновременно, устремляясь к таинственному финишу — камню королевы, расположенному в полусотне километров от старого маяка. Теперь все зависело от удачливости и ловкости каждого участника этого ночного марафона.
      В списке шли Боманьян с бароном и его людьми, Леонар с графиней Калиостро. Но был и третий. Самый молодой, но и самый удачливый — Рауль. И если бы он не сделал глупость, оставив свой велосипед в Лильбонне, все шансы были бы на его стороне.
      Трудно удержаться, чтобы не отметить по справедливости, что он все же не бросился на помощь Клариссе, которая оставалась в опасной близости от взбешенного Леонара, но все свои помыслы направил на поиски сокровищ…
      Меньше часа ему потребовалось, чтобы преодолеть те десять километров, которые отделяли его от Лильбонна. Ровно в полночь он разбудил слугу в гостинице, подкрепился и, прихватив из чемодана два маленьких динамитных заряда, оседлал свою машину. К рулю велосипеда был приторочен мешок, предназначенный для найденных — он не сомневался в этом! — драгоценностей!
      Расчет его был прост.
      «От Лильбонна до Мениль-су-Жюмьежа — всего восемь с половиной лье… Я буду на месте до восхода солнца. В первых лучах зари я найду межевой гранит и взорву его динамитом. Возможно, графиня Калиостро или Боманьян застанут меня на этом этапе. Что ж, придется поделиться с тем, кто придет вторым. Но тем хуже для третьего! Если он, конечно, появится…»
      Миновав Кодбе-ан-Коп, он оставил велосипед и взобрался на земляную насыпь. На фоне ночного неба мрачной тенью вырисовывался силуэт «Беспечной». В зашторенном окне одной из кают виднелся свет.
      «Должно быть, она одевается, — улыбнулся Рауль. — И вскоре лошади понесут ее прямо к сокровищам… Леонар, конечно, ускорит выезд. Но слишком поздно, мадам! Слишком поздно! Я уже в пути!»
      И Рауль решительным шагом направился к своему велосипеду. Последние полчаса он безжалостно крутил педали, стремительно преодолевая спуски и подъемы этой холмистой местности. Внезапно, после очередного косогора, переднее колесо попало в какую-то расщелину и замерло. Рауль вылетел из седла, скользнув мимо бесполезного руля, и больно упал на камни.
      Тотчас же откуда-то из темноты появились две человеческие фигуры, зажегся фонарь, но лучи его кто-то направлял только на место аварии. Это позволило Раулю отползти и надежно спрятаться за холмом. Послышался чей-то голос:
      — Это он! Конечно, это он! Я же говорил, что мы его здесь и поймаем.
      Это был Годфруа д'Этиг. Ему вторил голос Бенто:
      — Теперь остается его только поймать! Надеюсь, вы не будете спрашивать согласия у этого негодяя? Нужно его поймать!
      С ловкостью и решительностью загнанного зверя Рауль головой нырнул в кустарник. Колючки рвали его одежду, сзади слышались проклятья преследователей. Но теперь на все это можно было не обращать внимания. Теперь он был в безопасности.
      — Довольно, — раздался из экипажа чей-то слабый голос. Рауль с трудом узнал властные интонации Боманьяна. — В темноте его искать бесполезно. Главное — уничтожить его велосипед. Займитесь этим, Годфруа, и поедем дальше. Лошади устали.
      — А вы в состоянии продолжать путь, Боманьян?
      — В состоянии или нет, это не важно. Нужно торопиться… Я и так потерял слишком много крови.
      Послышались тяжелые скрежещущие удары. Рауль догадался, что преследователи каблуками крушат его велосипед. Бенто зажег фонари кареты, компания заняла свои места. С первым взмахом кнута лошади пошли крупной рысью.
      На какое-то мгновение Рауль остался в полном одиночестве. Звуки удаляющегося экипажа приводили его в бешенство. Единственная мысль сверлила теперь его мозг — ни за что на свете не проиграть эту решающую схватку.
      Нет, речь шла не о сокровище, каким бы огромным оно ни было. Не ускользающее богатство тревожило его в этот момент. Теперь была затронута его честь, честь человека, привыкшего быть победителем! Разгадав сложнейшую загадку, он завоевал право прийти к цели первым. Иначе стоило ли браться за это? И теперь, если его опередят… если он будет побежден… если упустит сейчас то, что ему принадлежит по праву… О, до последних дней жизни ни на минуту не покинет его это чувство невыносимого унижения.
      Вот почему он, не обращая внимания на усталость, изо всех сил бросился бежать за экипажем.
      Однако метров через сто он внезапно остановился и расхохотался от всей души. Его вдруг осенило, что ни ему самому, ни его соперникам до сих пор абсолютно неизвестно, где находился этот злополучный межевой камень. Самая последняя загадка еще не разгадана. Значит, на нее потребуется еще какое-то время. Следовательно, у него еще есть возможность наверстать упущенное. Ну что ж, он сумеет их опередить. Несомненно! Уверенность придает силы и приносит удачу.
      Фортуна улыбнулась ему и на этот раз. Где-то неподалеку послышалось позвякиванье колокольчика. Рауль оглянулся.
      Сначала у дороги появился трепещущий огонек, затем удалось разглядеть две фигуры: ребенка и взрослого. Фонарь нес мужчина.
      Это был местный кюре, возвращавшийся с соборования. Рауль поравнялся с ним и пошел рядом.
      Выдавая себя за любителя археологии, он расспрашивал о различных достопримечательностях, о старинных строениях и наконец заговорил о необычайном камне, о котором ему недавно рассказывали в Париже.
      — Кажется, валун королевы… Что-то в этом роде… Не может быть, чтобы ничего не знали о нем, господин кюре.
      — О да, сударь, — ответил тот. — Я много раз его видел сам. Здесь его называют камнем Агнессы Сорель.
      — В Мениль-су-Жюмьеж, не так ли?
      — Совершенно верно. Чуть больше лье от него. Но я бы не назвал его достопримечательностью. Поверьте, это всего лишь нагромождение камней, вросших в землю. Обыкновенный каменный завал. Правда, один из валунов метра на полтора возвышается над Сеной, но можно ли это считать феноменом?… Не уверен…
      — А земля там общинная, если не ошибаюсь?
      — Была… Но один из моих прихожан, сьер Симон Тюиляр, решил округлить границу своих владений, и община продала ему эту пустошь.
      Дрожа от радостного нетерпения, Рауль распрощался со славным кюре. Не заходя в Жюмьеж, он по извилистой тропке отправился прямо в Мениль.
      До сих пор он вообще избегал дорог, шел напрямик, чтобы опередить своих соперников.
      «Они непременно отстанут. Если они не позаботились о проводнике, то неминуемо заблудятся в полях, запутаются в каменных завалах. Ночью по такой местности проехать в экипаже невозможно. К тому же — куда им ехать? Боманьян на пределе, а Годфруа д'Этиг возглавить такую скачку не способен. Прочь сомнения — я выиграл партию!»
      И в самом деле, еще не пробило и трех часов ночи, как он добрался до частных владений сьера Симона Тюиляра. Почтенный прихожанин отгородился забором от досужего любопытства соседей.
      Чтобы пробраться за ограду, Раулю пришлось зажечь несколько спичек. Перед ним раскинулся луг.
      Освещать себе дорогу на таком пространстве спичками было безумием. На горизонте замерцала светлая полоса. Рауль улыбнулся и стал ждать рассвета.
      Его переполняло волнение. Межевой камень был рядом, всего в нескольких шагах. Многие сотни лет в такие же ночные часы монахи украдкой пробирались к этому месту на открытом участке поля, чтобы спрятать здесь свои сокровища. Длинной чередой, один за другим, приоры и казначеи проходили подземным ходом из аббатства в поместье, приплывали в ладьях по древней нормандской реке из Парижа и Руана.
      И вот теперь он, Рауль д'Андрези, становится богаче любого земного владыки. Он наследует тысячам и тысячам монахов, беспрерывно трудившихся, засевавших и пожинавших духовную ниву Франции на протяжение многих веков. Чудо! Кому еще доводилось осуществить в его возрасте подобную мечту! Теперь он может властвовать над властителями!
      В бледнеющем небе угасала Большая Медведица. И уже скорее угадывалась, чем виднелась мерцающая точка Алькора — вещей звезды, которая должна была из беспредельной дали необъятного Космоса указать на ничтожный кусок гранита, где скрывались неисчислимые по земным меркам богатства. Теперь Раулю д'Андрези оставалось только возложить свою длань победителя на сокровищницу монахов.
      Воды Сены баюкали берег и наполняли мир безмятежным покоем. Волны рек выплывали из мрака и озарялись первыми лучами солнца.
      Рауль поднялся на дамбу. Мир вновь обретал свои привычные очертания. Все окружающее расцвечивалось свежими красками. Торжественная минута!
      Сердце рвалось из его груди.
      Неожиданно шагах в тридцати от себя он заметил горбящийся над землею холм. Из зеленеющей травы выглянули серые головы больших камней.
      — Вот оно!… — воскликнул он, потрясенный до глубины души. — Вот оно… Я достиг цели.
      Пальцы его перебирали в кармане динамитные заряды, а глаза искали тот, самый высокий камень, о котором говорил кюре. Может быть, этот… или тот? Чтобы заложить динамит в трещину старого камня потребуется не более нескольких секунд, а еще через три минуты он сложит алмазы и рубины в приготовленный мешок. Если среди развалин останутся алмазная пыль и крошки рубинов, пусть соперники скажут спасибо.
      Медленно пересекая луг, он шаг за шагом подходил к вожделенной цели. Но по мере приближения общая картина все менее походила на воображаемую Раулем.
      Первое, что бросалось в глаза, — ни один камень не возвышался над завалом. Ничто не напоминало и романтическую картину с Прекрасной Дамой, печально ожидающей на гранитном уступе, когда же появятся королевские ладьи и барки из-за речной излучины. Не на чем было тут стоять легендарной красавице! Не было вообще ни одного уступа!
      Что же здесь произошло? Может быть, внезапно разбушевавшаяся река или недавно пронесшаяся гроза разрушила то, что пощадили и почтительно обошли стороной все ненастья многих столетий? Или…
      Рауль в одно мгновение преодолел расстояние, отделяющее его от холма. Проклятье вырвалось из его груди.
      Ужасная истина открылась перед ним в своей бесстыдной наготе. Вся сердцевина каменного завала была полностью разрушена. Заветный межевой камень все еще был здесь, но расколотый, разлетевшийся на мелкие кусочки. Его обломки рассыпались по склону зияющей ямы. Оттуда выглядывали чернеющие булыжники и комья все еще дымящегося мха.
      Ни единого драгоценного камня. Ни кусочка! Ни крупинки золота, ни грамма серебра! Здесь побывал враг… Враг, который опередил его. Сомнений больше не оставалось.
      Трагический итог этой многодневной погони за мечтой со всей очевидностью открывался его взору. Ни слов, ни мыслей, ни движений больше не требовалось. Все оказалось напрасным. Рауль растерянно смотрел на руины каменного великана.
      Взгляд машинально отмечал отдельные мелочи, детали, подробности. Они свидетельствовали об умении опередившего его соперника доводить дело до успешного конца. Оставшиеся следы красноречиво рассказывали, как победитель методично выискивал что-то среди осколков. И у кого могли бы возникнуть сомнения, чем было это «что-то»? Кое-где виднелись отпечатки женской обуви. Но даже эта очевидность не затрагивала ни мыслей, ни чувств Рауля. Думать ни о чем не хотелось.
      Он отошел на несколько метров от места взрыва, закурил сигарету и присел на краю дамбы.
      Сокрушительное поражение, к тому же нанесенное ему этой женщиной столь оскорбительно, было непомерно жестоким и унизительным. Случившееся ошеломило его, он не способен был сейчас анализировать события или рассуждать о причинах, результатах и следствиях. Безразличие овладело им, истощило его мысли, силы и чувства. Переутомленный мозг искал успокоения в пучине равнодушия.
      Но вопреки его желанию отключиться от реальности, перед мысленным взором вставали минувшие события. Он отчетливо представлял себе, как действовала Жозефина Бальзамо. И он еще мог подумать, что она позволит себе отдыхать перед последним, решающим ударом! Отдыхать? Отдыхать в тот час, когда Судьба протрубила боевой сигнал? Полно!
      Да будь Боманьян истерзан до изнеможения, разве он позволил бы себе малейшее промедление? Нет! Так могла ли Жозефина Бальзамо совершить подобную ошибку? Нет, прежде, чем ночь спустилась на землю, она со своими помощниками примчалась на эти луга сьера Тюиляра, подстегивая их и направляя к цели. И здесь при свете фонарей заставила довести работу до конца. Она выполнила поставленную перед собой задачу, и она добилась успеха.
      Вот в чем была его ошибка: когда он, Рауль, разглядывал ее силуэт в зашторенном окне каюты, она и не собиралась готовиться к поездке к камню. Нет… Она уже вернулась оттуда, победив своих соперников. Она победила потому, что ни на кого не надеялась, не колебалась, не мучилась угрызениями совести, не радовалась незначительным удачам и не уповала на жалкое везение.
      На пути к цели возникло препятствие — и она его уверенно преодолела.
      Меньше получаса потребовалось Раулю, чтобы оправиться от отчаяния. Но он еще был слишком погружен в свои печальные размышления, поэтому не услышал шума экипажа, остановившегося на дороге и не увидел трех вышедших пассажиров.
      Не замечая Рауля, они пересекли луг и втроем одновременно оказались у подножия холма. У одного из них вырвался горестный крик. То был крик отчаянья.
      Кричал Боманьян. Два его друга, д'Этиг и Бенто, подхватили его под руки. Если потрясение Рауля было столь глубоким, то каково было отчаянье человека, поставившего всю свою жизнь на эту карту, потратившего годы и годы в погоне за таинственным сокровищем, и в конце концов проигравшего все.
      Мертвенно бледный Боманьян горящими глазами безумно смотрел на раскрывшуюся перед ним картину. Развороченный валун, опустошенная земля, откуда не он, а кто-то другой похитил сокровище, нарушив вечный покой священного камня.
      Мир обрушился на него. И теперь он созерцал развалины своей мечты и бездну, полную ужаса и отчаянья.
      Рауль подошел к нему и прошептал:
      — Она… Это она.
      Боманьян не отвечал.
      Его спутники бросились на землю и на четвереньках пытались разыскать хотя бы остатки похищенного сокровища.
      Почему же Боманьян не присоединился к ним? Потому что у него не осталось никаких сомнений: легендарной земли, хранившей священное богатство, коснулись стопы ведьмы, после которой ничего не могло остаться, кроме праха и пепла! Эта женщина — настоящее исчадие ада, опустошающее все вокруг и уничтожающее все живое — прошла здесь! Истинное воплощение Сатаны! Олицетворение Небытия и Смерти! К чему же теперь напрасные поиски?!
      Он выпрямился, черты его лица разгладились. Но в каждом его жесте, в каждом движении проглядывало что-то от театрально-романтического героя. Он горестно окинул печальным взглядом место гибели своих надежд и вдруг… осенив себя крестом, пронзил свою грудь ударом кинжала. Кинжала, принадлежащего Жозефине Бальзамо.
      Его движение было столь стремительным и внезапным, что никто не смог бы ему помешать. И прежде, чем его спутники и Рауль поняли, что произошло, Боманьян рухнул как подкошенный, скатился к обломкам того, что было некогда сокровищницей монахов, и замер. Друзья бросились к нему. Он еще дышал и еле слышно пробормотал:
      — Священника!… Священника!…
      Бенто стремительно удалился. Откуда-то появилось двое крестьян. Он переговорил с ними и вскочил в экипаж.
      Бия себя в грудь кулаками, Годфруа д'Этиг, стоя на коленях у взорванного валуна, исступленно молился. Вне всякого сомнения, Боманьян открыл ему, что Жозефина Бальзамо жива и ей известны все их преступления. Это сообщение и самоубийство Боманьяна глубоко потрясли его разум. Мистический ужас исказил его лицо. Рауль наклонился к Боманьяну и произнес:
      — Я клянусь вам, что найду ее. Я клянусь вам, она вернет сокровища!
      Обида и любовь, соединяясь, рождали ярость, и она переполняла его сердце. Но и сердце умирающего было полно ею. Рауль угадал верно. Именно эти слова могли хоть на несколько минут продлить земное существование угасающего Боманьяна. В агонии, потеряв последнюю мечту, он в отчаяньи цеплялся за все, что могло обещать отмщение. Его глаза подозвали Рауля. Тот наклонился и услышал:
      — Кларисса… Кларисса д'Этиг… женитесь на ней… Кларисса не дочь барона… он мне сам это сказал… она дочь другого…
      Рауль, нахмурившись, произнес:
      — Я обещаю вам жениться на ней. Я клянусь.
      — Годфруа… — позвал Боманьян.
      Барон продолжал молиться. Рауль толкнул его в плечо и подвел к Боманьяну. Тот зашептал, задыхаясь:
      — Кларисса выйдет замуж за д'Андрези… Я этого хочу… — Да… — промолвил барон, не в силах что-либо возразить.
      — Клянись вечным спасением своей души.
      — Клянусь вечным спасением своей души…
      — Ты дашь ему все наши деньги… Он отомстит… Все сокровища, которые ты украл… Ты клянешься мне в этом?
      — Вечным спасением своей души…
      — Он знает обо всех твоих преступлениях. И у него есть доказательства… Если ты не подчинишься, он сообщит…
      — Я подчинюсь.
      — Будь проклят, если ты солжешь…
      Голос Боманьяна уже еле слышался. Чтобы разобрать все более неясную речь, Раулю пришлось стать на колени перед умирающим. С трудом он расслышал:
      — Рауль… найди ее… отбери драгоценности… Это священный долг. Послушай… в Гавре… я знаю… у нее есть яхта… «Светлячок»… послушай…
      Больше у него не было сил, однако Рауль все же разобрал:
      — Иди… ступай… сейчас же… Ищи ее… Да поможет тебе Бог…
      Глаза его закрылись.
      Голос перешел в хрип.
      Годфруа д'Этиг не переставал бить себя в грудь, шепча молитвы.
      Рауль оставил их.
      В тот же вечер одна из парижских газет опубликовала следующую заметку:
      «Господин Боманьян, видный роялист и клерикал, о смерти которого ошибочно сообщалось ранее, сегодня утром покончил с собой в нормандской деревушке Мениль-су-Жюмьеж, расположенной на берегу Сены.
      Причины самоубийства не установлены. Два ближайших друга умершего, Годфруа д'Этиг и Оскар де Бенто, путешествовавшие вместе с ним, рассказывают, что в тот вечер они остановились в Танкарвильском замке. Среди ночи их разбудил крайне возбужденный Боманьян. Он был ранен и требовал немедленно запрягать экипаж, чтобы ехать в Жюмьеж, а оттуда в Мениль-су-Жюмьеж. Зачем? Какую цель преследовала эта неожиданная экспедиция в пустынный, Богом забытый край? Почему дело дошло до самоубийства? Точного ответа на эти вопросы пока дать сейчас невозможно».
      На следующее утро газеты Гавра поместили новые сообщения:
      «Князь Лаворнеф, приехавший в Гавр, чтобы провести испытание своей новой прогулочной яхты, стал свидетелем ужасающей драмы. Предыдущим вечером, когда он возвращался к берегам Франции, в полумиле от его яхты внезапно появились сполохи огня и раздался оглушительный взрыв. Князь Лаворнеф направил яхту к месту бедствия и обнаружил там плавающие обломки какого-то судна. Ухватившись за один из обломков, на поверхности держался еле живой матрос. Князь приказал немедленно поднять его на борт яхты. У чудом спасшегося свидетеля катастрофы удалось выяснить, что судно называлось „Светлячок“, что оно принадлежало графине Калиостро и погибло при самых таинственных обстоятельствах. Едва придя в чувство, пострадавший с криком „Это она!…“ — бросился в воду. И в самом деле, при свете фонарей удалось увидеть тело женщины, ухватившейся за обломок мачты. Моряк доплыл до нее, но утопающая, видимо, в смертельном ужасе, так отчаянно прижалась к своему спасителю, что парализовала все его движения. Очевидно, силы моряка оказались на пределе. Мгновение спустя оба исчезли в волнах. Поиски их тел не принесли никакого результата. По возвращению в Гавр, князь Лаворнеф сообщил о случившемся в полицию и журналистам. Его слова подтвердили члены экипажа…»
      Газета добавляла:
      «Эти свидетельства заставляют думать, что речь идет об известной авантюристке Жозефине Бальзамо, носившей также имя графини Калиостро. Полиция шла по ее следу, но несколько раз упускала преступницу. Судя по всему, эта особа решилась на дерзкий переход границы и погибла вместе со своими сообщниками при кораблекрушении. Следует добавить, что ходят слухи о какой-то связи между погибшей графиней Калиостро и таинственной драмой в Мениль-су-Жюмьеже. Поговаривают о неких сокровищах, похищенных ею…
      Но здесь мы вступаем в область слухов и догадок. Остановимся же и предоставим правосудию пролить свет на случившееся». — В тот день, когда эти строки появились в газетах, в полдень, то есть ровно через шестьдесят часов после драмы в Мениль-су-Жюмьеже, Рауль вошел в рабочий кабинет барона Годфруа в замке д'Этиг. Это был тот самый кабинет, куда четыре месяца назад он проник без позволения под покровом ночи. Сколько дорог было пройдено за это время! Сколько лет прожил он за эти дни!
      За массивным столом сидели два кузена, курили и пили коньяк из больших граненых бокалов. Но даже самый ненаблюдательный человек заметил бы их подавленное состояние.
      Не отвлекаясь на приветствия, Рауль заявил:
      — Я прошу руки мадемуазель д'Этиг и полагаю…
      Его одеяние не соответствовало выполняемому ритуалу. Ни шляпы, ни хотя бы каскетки, ни фрака. Мускулистые плечи покрывала старая морская блуза, из-под коротких штанов выглядывали холщовые туфли на войлочной подошве, надетые на босу ногу. Но ни одеяние Рауля, ни его просьба не интересовали сейчас Годфруа д'Этиг. Впалые глаза его выдавали волнение, а на лице лежал отпечаток жестокой душевной муки. Он протянул Раулю газету и со стоном произнес:
      — Вы читали? Это Калиостро?…
      — Да, я знаю, — промолвил Рауль.
      Он ненавидел этого человека и не считал нужным сдерживать свои чувства:
      — Уж не собираетесь ли вы носить траур? Ведь случившееся вам на руку, не так ли? Смерть Жозефины Бальзамо освобождает вас от тяжкого груза и серьезной угрозы!
      — Но последствия?… — едва слышно произнес барон.
      — Какие?
      — Правосудие… оно постарается докопаться в этом до самых корней. Уже сейчас имя Боманьяна связывают с графиней Калиостро. Если полиция распутает все нити этого дела, она доберется до конца.
      — Конечно, — безжалостно согласился Рауль. — Например, до вдовы Русслен или до убийства сьера Жобера. То есть до вас и вашего кузена Бенто.
      Сидящие вздрогнули.
      Рауль смилостивился над ними:
      — Успокойтесь. Правосудие не будет тратить усилий на выяснение этих темных историй. Наоборот, оно с удовольствием похоронит их окончательно. Боманьяну даже в загробном мире покровительствуют силы, не терпящие скандалов или слишком яркого света. Дело будет забыто. Если меня что-то и беспокоит, то отнюдь не происки судейских крючкотворов.
      — Что же тогда? — вскинул голову Бенто.
      — Месть Жозефины Бальзамо.
      — Но она же мертва!…
      — Даже мертвая она внушает страх. Вот почему я и пришел. У вас в саду пустует маленькая сторожка. До свадьбы я поселюсь там. Предупредите Клариссу о моем присутствии и попросите ее никого не принимать. Даже меня! И передайте ей этот скромный свадебный подарок.
      Он протянул изумленному барону огромный сапфир несравненной чистоты, ограненный с той тщательностью, с какой умели обрабатывать камни только средневековые монахи.

      — Пусть бросят якорь, — прошептала Жозефина Бальзамо.
      Густой туман, в котором наощупь продвигалась яхта князя Лаворнефа, не позволял различить в сумраке огни маяка Антифер.
      — Ты думаешь, мы уже у берега? — спросил Леонар.
      — Нет, но мне не терпится оказаться там, — пробормотала Калиостро.
      Это задело Леонара.
      — Твоя затея — чистое безумие. Чего ради нам теперь рисковать? Полмесяца назад мы достигли цели. Благодаря тебе, не спорю, мы одержали решающую победу. Все сокровища спрятаны в лондонском сейфе. Все опасности устранены раз и навсегда. После крушения «Светлячка» никто и не вспоминает о Калиостро, Пеллегрини, Бальзамо или маркизе Бельмонт. Вот эта идея — просто гениальна! Двадцать свидетелей видели с берега взрыв. Для всех ты мертва. Мертв и я, и все наши люди. И если кого-то угораздит вспомнить о сокровищах, то они тоже для всех погибли безвозвратно. Всем понятно: они утонули вместе со «Светлячком»… Дело Боманьяна — Калиостро вскоре забудется окончательно. Итак, все блестяще обставлено: ты — хозяйка положения, противник повержен, и наступил момент, когда элементарная предосторожность требует, чтобы мы незаметно покинули пределы Франции и укрылись в каком-нибудь тихом уголке Европы. Но именно в этот момент тебе взбредает в голову вернуться сюда. Сюда! В то место, где тебе причинили столько страданий. И ради чего? Только чтобы отомстить уцелевшему противнику? Но какому!… Он же стоит всех остальных! Опомнись, Жозина, ты собираешься сводить счеты с человеком, без чьей помощи нам в жизни бы не найти сокровище. Согласись, это просто глупо — вызывать на бой такого умного врага без особой необходимости! Это просто безумие!
      Тихо она проговорила:
      — Любовь — всегда безумие.
      — Прошу тебя, откажись от своей затеи.
      — Нет, не могу… Я люблю его.
      Она обхватила голову руками, бессильно облокотилась на бортовую сетку и заплакала.
      — Я люблю, понимаешь?… Люблю впервые в жизни… Другие мужчины не в счет. Только Рауль! Ах, о чем тут говорить?… Только с ним я испытала настоящее счастье… почувствовала радость жизни… Но какой ценой!… До него я не знала счастья. Но не знала и страданий. А теперь любовь уходит, а боль остается. Счастье так легко потерять… Одна мысль о том, что он женится и другая будет жить его любовью, что от этой любви родится ребенок… Нет, это выше моих сил! Право, Леонар, рискнем! Умоляю тебя, Леонар, не мешай мне! Иначе мне лучше умереть…
      Тихим голосом он ответил:
      — Бедная моя Жозина…
      Они долго молчали. Наконец, она резко выпрямилась и властно произнесла:
      — Я должна рискнуть, Леонар.
      — Чего же ты хочешь?
      — Похитить его.
      — О, Господи! И ты надеешься…
      — Все уже готово. Поверь, как всегда, все продумано до мелочей.
      — Но каким образом?
      — С помощью Доминика.
      — Доминика?
      — Да. Как только Рауль поселился в замке д'Этиг, Доминик устроился туда конюхом.
      — Но Рауль знает его в лицо!
      — Да, Рауль раза два видел его, но ты отлично знаешь, как Доминик умеет менять внешность. Поверь, его невозможно обнаружить среди прислуги замка. Доминик постоянно держит меня в курсе всех дел и строго следует моим инструкциям. Я знаю, когда Рауль просыпается, когда ложится. Я знаю, как он живет, что он делает и как себя чувствует. Например, мне известно, что он еще ни разу не видел Клариссу, хотя усердно готовит необходимые для свадьбы документы.
      — А ты… не боишься?
      — Я? Нет. Доминик слышал кое-что из разговора Рауля с Годфруа д'Этигом, когда устраивался на работу в замок. В моей смерти никто из них не сомневается. Правда, Рауль настаивал на особых мерах предосторожности, которые следует принять против меня. Но меня — мертвой! Конечно, он тоже настороже, ждет и опасается. Выставил охрану вокруг замка, затаился… Недавно расспрашивал крестьян из ближайшей деревушки.
      — Кто тебе поможет пробраться в замок? Доминик?
      — Конечно. Все займет не более часа. Один точный удар — и финал. Главное — смелость, ловкость и стремительность. Ночь нам поможет уйти из замка незаметно.
      — Все намечено на сегодняшний вечер?
      — Да. Сегодня вечером, между десятью и одиннадцатью. Рауль живет в маленькой сторожке около старой бани. Эта сторожка примыкает к внешней стене ограды и выходит одним окном в поле. С той стороны, разумеется, дверей нет. Мы проберемся через ворота сада. Ключи уже лежат в условленном месте. Рауль будет спать. Нам останется только завернуть его в одеяло и вынести. Можно начинать.
      — Ты ничего не забыла?
      Немного поколебавшись, Жозефина Бальзамо ответила:
      — По-моему, ничего.
      — А Доминик?
      — Он уйдет с нами.
      — И ты ему не давала никакого дополнительного поручения?
      — Относительно чего?
      — Относительно Клариссы. Ты ее ненавидишь. И я почти уверен, что ты поручила Доминику…
      Жозефина опять помедлила с ответом:
      — Тебя это не касается.
      — Значит, я прав.
      Яхта приближалась к берегу. Жозефина Бальзамо улыбнулась и заговорила дружеским тоном:
      — Послушай, Леонар. Я подарила тебе это роскошное судно, сделала князем Лаворнеф… Давай не будем выходить за рамки нашего соглашения, хорошо? Я приказываю, а ты… ты подчиняешься. До сих пор это у нас получалось неплохо. И приносило нам успех. Конечно, ты имеешь право спрашивать о чем угодно. И я тебе обещаю, что отвечу на любой вопрос. Но ты будешь действовать так, словно ответы тебя полностью удовлетворяют. И молча! Договорились?
      — Твои объяснения меня всегда удовлетворяют, — промолвил Леонар. — И должен согласиться, что свои дела ты всегда продумываешь блестяще.
      — Тем лучше. Итак, приступим!
      Она первой спустилась в лодку и устроилась на корме. Леонар в сопровождении четырех помощников последовал за нею. Двое взялись за весла, остальные сели вдоль бортов. Жозефина еле слышно предупреждала гребцов о подводных камнях и направляла лодку к только ей известной цели.
      Скрипнув дном о гальку, лодка причалила к берегу. Сообщники на руках перенесли Жозефину на сушу и вытянули лодку из воды.
      — Ты уверена, что нам не грозит встреча с таможенниками?
      — Конечно. В последней телеграмме Доминик сообщил, что с этим все в порядке.
      — Он придет за нами сюда?
      — Нет. Я приказала ему оставаться в замке и ни в коем случае не покидать его без особой необходимости. В одиннадцать он присоединится к нам.
      — Где?
      — Около сторожки Рауля. Но довольно разговоров!
      В глубоком молчании они начали подниматься по лестнице, вырубленной в скале. Шестеро шли по крутому подъему, но с первой до последней минуты соблюдали такую осторожность, что даже самое чуткое ухо не услышало бы их передвижения.
      Наверху туман рассеялся, а в небе сквозь поредевшую пелену замерцали звезды. Путь к замку д'Этиг был открыт. На колокольне пробило десять часов.
      Жозина вздрогнула.
      — О, этот колокол! Я узнаю его звук. Как и тогда, десять ударов… Один за другим… Я считала их, когда готовилась к смерти.
      — Ты уже отомщена, — напомнил Леонар.
      — В отношении Боманьяна — да. Но остальные?…
      — С остальными тоже счеты сведены. Говорят, оба кузена спятили.
      — Это правда, — согласилась она. — Но я не чувствую себя победительницей. Нет, только через час я назову себя действительно отомщенной. И тогда можно будет отдохнуть.
      Вновь опустилась пелена тумана, и они двинулись дальше, не опасаясь, что их силуэты будут заметны на открытой равнине. Жозефина Бальзамо ступила на тропу, по которой Годфруа со своими сообщниками нес ее тогда к морю. Остальные последовали за нею безмолвной чередой.
      Поля были уже убраны. Вдоль всего их пути возвышались огромные скирды. Из-за них вырос высокий силуэт замка д'Этиг. Еще несколько шагов — и они добрались до сторожки Рауля, выделявшейся на сером фоне стен.
      — Стойте! — графиня Калиостро подняла руку.
      — Мне следовать за тобой? — спросил Леонар.
      — Нет. Я еще вернусь, и тогда вместе пойдем к садовым воротам.
      Она спокойно двинулась вперед. Походка ее была так легка, что ни один камешек не скрипнул под ее ногой, ни одно растение не зашуршало, прикоснувшись к ее юбке. Жозефина подошла к сторожке и распахнула ставню. Окно заботами Доминика было не заперто. Прижавшись лбом к стеклу, она заглянула в комнату. В глубине помещалась кровать Рауля.
      Рауль мирно спал. Тусклый ночник освещал его лицо, плечи, книгу, которую он читал, одежду, брошенную на стул. Больше всего он сейчас походил на старательного ученика, который изо всех сил борется со сном, пытаясь продолжать свои занятия.
      Уступая дремоте, его голова склонялась к подушке, но усилием воли он открывал глаза и продолжал чтение до следующего приступа сонливости. В конце концов он захлопнул книгу и погасил лампу.
      Разглядев все, что хотела увидеть, Жозефина вернулась к своим помощникам. Она еще до ухода дала им необходимые указания, но во избежание неожиданностей повторила их снова:
      — Запомните: никакой жестокости! Ты понял, Леонар? Ему нечем защищаться, и нам оружие не понадобится. Вас пятеро, этого вполне достаточно.
      — А если он вздумает сопротивляться? — переспросил Леонар.
      — Действуйте так, чтобы он не смог сопротивляться, даже если захочет.
      Доминик передал ей подробный план места действия. Поэтому она двигалась уверенно, ни секунды не колеблясь. Они дошли до главного входа в сад. Ключи лежали в условленном месте. Жозефина отперла ворота и направилась к сторожке.
      Дверь легко открылась. Выложенный камнем коридор вел от прихожей прямо к спальне.
      Наступил решающий момент. С предельной осторожностью она открыла дверь. Если Рауль спал, то план Жозефины Бальзамо можно было считать уже осуществленным.
      Она прислушалась. Улыбнулась и, пропустив пятерых помощников вперед, резким движением руки направила луч своего фонаря на кровать Рауля.
      Нападение было слишком внезапным, чтобы спящий мог оказать серьезное сопротивление. Впрочем, таким мастерам заплечных дел сопротивляться было бы бесполезно.
      Похитители закатали юношу в одеяло и перевязали получившийся тюк веревкой. Нападение заняло не более минуты и завершилась полным успехом. Ни криков, ни шума, все вещи в комнате остались на своих местах нетронутыми. В очередной раз графиня Калиостро торжествовала победу. Теперь он был в ее руках!
      — Что теперь мы должны делать? — спросил Леонар.
      — Отнесите его на яхту.
      — А если он начнет звать на помощь?
      — Заткните ему рот кляпом. Действуйте!
      Пока остальные занимались пленником, Леонар приблизился к ней.
      — Ты не идешь с нами?
      — Нет.
      — Почему?
      — Я тебе уже сказала. Подожду Доминика.
      Она зажгла лампу и сняла абажур.
      — Как ты бледна! — тихо вздохнул Леонар.
      — Может быть, — ответила она.
      — Это из-за той девчонки?
      — Да.
      — Возможно, Доминик сейчас там… У тебя еще есть время остановить его.
      — Нет, — промолвила она. — Мое решение неизменно. Пусть будет, как будет. Иди. И не беспокойся. Главная и единственная опасность сейчас — Рауль. Только когда он окажется на яхте, можно будет не тревожиться. Ступай.
      Она распахнула окно. Двое выбрались наружу и приняли тюк с пленником. Она закрыла окно и задернула шторы.
      Через мгновение с колокольни полился звучный перезвон. С одиннадцатым ударом она шагнула к двери и прислушалась. Откуда-то донесся тихий свист. Она вздохнула с облегчением и постучала по каменному полу.
      Вбежал Доминик. Они прошли в комнату, и прежде, чем она успела задать вопрос, он прошептал:
      — Готово!
      Она со стоном опустилась на стул.
      Немного помолчав, Доминик добавил:
      — Она спала и ничего не успела почувствовать.
      — Ты уверен?
      — В том, что она мертва? Черт побери! Я ударил ее прямо в сердце. И еще остался посмотреть… Но это уже было лишним — она больше не дышала… И руки стали совсем холодными.
      — Кто сейчас это может заметить?
      — Никто, исключено. В комнату войдут только утром. Тогда и обнаружат труп.
      Оба избегали встречаться взглядами.
      Доминик протянул руку. Жозефина Бальзамо достала из-за корсажа десять банкнот и вручила их убийце.
      — Благодарю, — сказал он, — но с этим можно было и подождать. Что мне делать дальше?
      — Уходи отсюда. Возвращайся на яхту, там все наши.
      — Они взяли Рауля д'Андрези?
      — Да.
      — Тем лучше. Он очень опасен. Кажется, стал меня подозревать… Да, а что с камушками?
      — Мы взяли их.
      — И где же они теперь? В безопасном месте?
      — В сейфе одного из лондонских банков.
      — Много?
      — Еле поместились в чемодан.
      — Черт побери! Больше ста тысяч франков мне одному?
      — Больше. Давай, поторапливайся.
      — Я-то быстро отсюда смоюсь, только меня и видели! А как же вы?
      — Мне надо еще отсюда забрать кое-какие бумаги. Нам не нужны улики, не правда ли? Я скоро догоню вас.
      Доминик вышел, а она перерыла ящики стола, маленький секретер, но ничего интересного не нашла. Тогда она принялась исследовать карманы одежды, валявшейся в изголовье кровати.
      Особое ее внимание привлек бумажник. Там лежали деньги, какие-то визитные карточки и… фотография. Фотография Клариссы д'Этиг! Жозефина Бальзамо долго смотрела на милое лицо своей жертвы. В ее взгляде не было гнева, только беспощадная жестокость! Перед мысленным взором Жозефины представала зловещая картина кровавого преступления, а на устах ее играла мягкая кроткая улыбка.
      Перед нею стояло зеркало. Она взглянула на себя, и улыбка ее стала резче, отчетливее. Ей было радостно чувствовать себя по-прежнему прекрасной. Она откинула ворот своего коричневого костюма, набросила на лицо почти неосязаемую прозрачную вуаль, с которой никогда не расставалась, и снова превратилась в Пресвятую Деву с картины Бернардино Луини.
      Она всматривалась в зеркало, словно пыталась разгадать непостижимую тайну. Этим изображением она готова была любоваться часами. Но время торопило. Она нахмурилась и… не двинулась с места. Можно было подумать, что она спит. Спит с широко раскрытыми неподвижными глазами. Но вот в этих огромных глазах мелькнула какая-то мысль. Жозефина пыталась сосредоточиться, и перед ее внутренним взором из сплошного тумана начал вырисовываться образ, приобретавший все более четкие и реальные черты.
      Она пыталась понять, что это за образ, но ей не удавалось полностью сосредоточить внимание и волю. Внезапно ей показалось, что из-за плотной занавеси пустого алькова появилась чья-то рука… За нею показалась голова.
      Жозефина Бальзамо, участница многочисленных спиритических сеансов, на которых из небытия постепенно рождался призрак, спокойно наблюдала за происходящим. Она даже дала имя тому, что извлекало из глубин вечного мрака ее распаленное воображение. К тому же призрак был, как положено, одет в белое и смотрел абсолютно невозмутимо — ни гнева, ни нежности не проявлялось в его взгляде.
      Она прошептала:
      — Рауль… Рауль… Чего ты хочешь от меня?
      Призрак откинул занавесь и растянулся на кровати. Жозина со стоном зажмурилась, потерла веки кулаками, опять посмотрела на кровать. Галлюцинация не проходила. Больше того — призрак легко вскочил с постели и двинулся к ней. Она хотела бежать… И в этот момент почувствовала на своем плече прикосновение крепкой руки, которая не могла принадлежать никому на свете, кроме… Призрак жизнерадостно воскликнул:
      — Добрая моя Жозина! Позволь мне дать тебе один совет: попроси князя Лаворнефа предоставить тебе маленький прогулочный крейсер для отдыха. Поверь, он тебе сейчас просто необходим. Что с тобой, милая Жозина? Ты действительно принимаешь меня, Рауля д'Андрези, за призрак? О, Господи! Да неужели я стал тебе совсем чужим, если ты не хочешь узнавать меня в этом привычном для тебя наряде? Посмотри, это та же самая ночная пижама, в которой ты меня так часто видела…
      Рауль болтал, натягивая костюм и завязывая галстук. А она бессмысленно повторяла:
      — Ты!… Ты!…
      — Бог мой, ну конечно же я! А кто же еще? Ты, как всегда, права!
      Присев возле нее, он продолжал игриво:
      — Только, ради Бога, не ворчи на князя Лаворнефа, что он в очередной раз упустил меня из своих грязных лап. Не тревожься за меня. То, что они тянут сейчас по лестнице, всего лишь манекен в одеяле. Твой любимый с тобою рядом, живой, невредимый и в полной безопасности. Я ни на секунду не покидал своего укромного уголка с того момента, как ты покинула свой наблюдательный пункт у моего окна.
      Жозефина Бальзамо не в силах была пошевелиться. Ей казалось, что минуту назад не он подвергался опасности, а она сама.
      — Проклятье! — воскликнул он. — Ты что-то совсем не в своей тарелке! Хочешь стаканчик ликера для поддержания сил? Уверяю тебя, я прекрасно понимаю, как тяжело тебе пережить свое поражение, и совсем не хотел бы сейчас оказаться на твоем месте. Дружки твои ушли… На чью-то помощь рассчитывать не приходится, а ты здесь, в запертой комнате, наедине с тем самым Раулем, которого так опасаются твои помощники! Есть отчего огорчаться! Бедная Жозефина!… Какой провал!
      Он подобрал фотографию Клариссы.
      — Как прекрасна моя невеста, не правда ли? Мне приятно было видеть, что и ты ею любуешься. Это наполняло меня гордостью. У меня неплохой вкус, правда? Кстати, ты знаешь, наша свадьба состоится правда? Кстати, ты знаешь, наша свадьба состоится через несколько дней…
      Графиня Калиостро тихо промолвила:
      — Она мертва.
      — В самом деле? — встревожился Рауль. — Представь, я тоже что-то такое слышал, но не мог поверить. Кажется, об этом говорил тот красавчик, что недавно ушел отсюда? Но не знаю, право, можно ли ему доверять?
      — Он убил ее.
      — Ударом кинжала в сердце?
      — Тремя ударами кинжала в сердце, — поправила она.
      — Ну, хватило бы, наверное, и одного, — заметил Рауль.
      Она медленно повторила, как заклинание:
      — Она мертва. Она мертва.
      Он усмехнулся.
      — Что ж тут странного? С каждым это бывает хоть раз в жизни. Банальная история. Но я не меняю своих планов из-за таких пустяков. Мертва она или нет, свадьба состоится. И все устроится как-нибудь, вот увидишь… Ведь, право, ты устроила все на славу.
      — Что ты хочешь этим сказать? — спросила Жозефина Бальзамо, которую его болтовня начинала тревожить все сильнее.
      — А что я, в самом деле, хочу этим сказать? Барон, если мне не изменяет память, тебя уже однажды утопил… Во второй раз ты утонула сама на яхте «Светлячок». Ну и что? Но я имею удовольствие видеть своими глазами, что тебе это нисколько не помешало явиться сюда. Правда, причиной прихода было не столько похищение меня, сколько страстное желание нанести Клариссе три удара кинжалом в сердце!… Это важная причина! Но уверена ли ты в том, что все произошло, как ты намечала?
      — Один из моих людей убил ее.
      — Вернее, сказал тебе, что убил ее. По-моему, это более точная формулировка.
      Она внимательно посмотрела на него.
      — Зачем ему лгать?
      — Чтобы забрать свои десять тысяч франков.
      — Доминик не способен изменить мне. Даже за сто тысяч франков он не стал бы предателем. Кроме того, ему отлично известно, что найти его для меня не составит труда. Так что он ждет сейчас меня вместе с остальными.
      — Ты уверена в этом, Жозина?
      Она вздрогнула. Рауль покачал головой:
      — Странные дела творятся, Жозефина. И забавные. Ты вдруг оказываешься такой наивной девочкой, что умудряешься верить в мою наивность! Как ты могла подумать, что я поверю в этот взрыв на «Светлячке», кораблекрушение, гибель Пеллегрини-Калиостро и во все остальные враки, которые распускал доморощенный принц Лаворнеф! Ну сама бы ты поверила в подобные россказни? Почему же я должен был принять все за чистую монету? Я, прошедший твою школу, которая многих университетов стоит! И я был не худшим учеником, не правда ли? Разумеется, я разгадал всю твою игру по строчкам газетных сообщений. Вообще-то здорово придумано. Кораблекрушение! И концы в воду! Ты сменила имя, кожу, но осталась такой же: не можешь без крови, без убийств, без пыток. Новое имя тебе в этом не помеха. Так что рассказывай сказки другим, старушка!
      Немного помолчав, Рауль заговорил опять:
      — Я прекрасно понимал, что твой визит неизбежен. Ты должна была подготовить его с помощью кого-то из своих людей. И разумеется, яхта Лаворнефа должна была пристать к этому берегу, а ты — вскарабкаться по лестнице, по которой тебя не так давно с таким почетом вынесли на носилках. Что же мне оставалось делать, Жозина? Разумеется, я принял меры предосторожности. И первой моей заботой было приглядеться к своему окружению — нет ли поблизости старых знакомых. Конечно же, я сразу узнал господина Доминика, что, разумеется, осталось вне твоего внимания. Доминик — верный слуга, но довольно трусливый. Страх перед жандармами и несколько ударов, полученных от меня, сломили его несокрушимую преданность. Он оказался слугой двух господ, причем главным господином считал, прости, не тебя. Поверь, его нет сейчас на яхте. Он получил обещанные деньги и вернулся в замок, под мою защиту. Вот так обстоят дела, моя нежная Жозефина. Поверь, я разыграл всю эту комедию только для того, чтобы с удовольствием пожать тебе руку. И еще я хотел посмотреть, как ты завершишь свою операцию убийством Клариссы д'Этиг. Вот почему я не выходил до сих пор из своего укрытия.
      Теперь Рауль не шутил, и Жозефина это понимала.
      Склонившись к ней, он, еле сдерживаясь, произнес:
      — Чуть-чуть волнения, капелька переживаний, вот и все, что ты испытала. Ты думала, что убита Кларисса. Но ты думала еще, что убит и ребенок! Мой ребенок убит по твоему приказу. И даже это не произвело на тебя особого впечатления. Смерть других людей для тебя безразлична! Ни угрызений совести, ни душевных мук. Ты даже не думаешь об этом. Одной жертвой больше, одной меньше — для тебя не важно. Помнишь, Боманьян назвал тебя исчадием ада. Тогда это возмутило меня. Но не теперь! Он был абсолютно прав — ты носишь ад в себе. Ты — чудовище, о котором нельзя думать без ужаса и отвращения. Но неужели ты сама, Жозефина Бальзамо, никогда не приходишь в ужас?
      Она низко опустила голову, сжала виски кулаками и теперь сидела в этой привычной позе. Безжалостные слова Рауля, вопреки его ожиданию, не вызвали у нее ни ярости, ни протеста.
      Рауль знал, что в жизни каждого бывают такие минуты, когда, вопреки собственной воле, человек вдруг видит ужасающую черноту своей души, самых ее потаенных глубин. Видит — и не может отшатнуться от этого отвратительного зрелища. Видимо, в жизни Жозефины наступила такая минута.
      Рауль не удивлялся этому. Такие мгновения должны были часто посещать это жалкое существо, утратившее душевный покой. Натура, внешне столь безмятежная и невинная, медленно разрушалась из глубин мрачной души.
      Внезапное, полумистическое появление Рауля и его безжалостная отповедь потрясли ее.
      Он воспользовался случаем и, обняв ее, вкрадчиво произнес:
      — Жозина, ты ведь испугана не меньше меня… Ты действительно внушаешь самой себе страх?
      Скорбь несчастной женщины была столь глубока, что она смогла лишь прошептать:
      — Да… да… иногда… Но не надо об этом… Я не хочу думать об этом. Молчи…
      — Наоборот! — воскликнул Рауль. — Тебе нужно об этом думать! Если эти вещи вызывают у тебя самой ужас, значит, еще есть надежда!
      — Я не могу поступать иначе, — ответила она со странным безразличием.
      — Но ведь можно попытаться!…
      — Я давно уже пытаюсь, борюсь… но всегда терплю поражение. Я приучена ко злу… И творю его так же естественно, как другие творят добро. Я творю зло, как дышу… Этого и хотели…
      — Кто?
      Сдавленным голосом она произнесла два слова, которые так не хотел услышать Рауль.
      — Моя мать.
      — Твоя мать?! Шпионка? Та, что придумала всю эту историю с Калиостро?
      — Да. Но не стоит ее обвинять. Она очень любила меня… но ей не повезло… Несчастная, она кончила дни в нищете… и очень хотела, чтобы повезло мне. Чтобы я стала богатой.
      — Ты прекрасна! Для женщины красота — самое ценное и главное богатство. Разве тебе мало одной красоты?
      — Моя мать тоже была прекрасна, Рауль. Но это ничего ей не дало.
      — Ты похожа на нее?
      — Нас трудно было различить. В этом и таилась дьявольская ловушка. Мать хотела, чтобы я выполнила то, что не удалось ей. У нее была единственная мечта — чтобы я наследовала Калиостро.
      — У нее были какие-нибудь документы?
      — Клочок бумаги с четырьмя загадками… Одна из ее подруг нашла в старой книге… Возможно, этот клочок действительно принадлежал Калиостро. Это околдовало ее. А тут еще успех при дворе императрицы Евгении. Я должна была продолжить ее путь. Совсем маленькой я уже точно знала, чего от меня ждет моя мать. Это должно было стать моей профессией. Больше того — моей судьбой! Я была дочерью Калиостро. Я наследовала ее жизнь… Ты понимаешь, о чем я говорю: жизнь блестящую, как в старинных романах, полную всеобщего обожания и духа приключений… Авантюристка, царящая над светским обществом, а там, глядишь, и над всем миром!… Я должна была отомстить за все ее страдания. Перед смертью она так и сказала мне: «Отомсти за меня!»
      Рауль молча размышлял. Наконец он промолвил:
      — Пусть так. Но преступления… эта страсть к убийству… Неужели это необходимо?
      И, не давая ответить, быстро спросил:
      — Но не одна же мать посвятила тебя злу! Кто твой отец?
      Он ожидал услышать имя Леонара. Но то ли она не хотела называть его своим отцом, то ли не желала вновь погружаться в воспоминания о тех далеких временах, когда ее жестоко разлучили с матерью, выслав из Франции…
      Так или иначе, Рауль не сумел проникнуть в мрачные дебри ее души, где зарождались дурные инстинкты, преступные наклонности, кровавые страсти и гнуснейшие пороки.
      Она ничего не ответила. А он перестал ее расспрашивать.
      Она плакала. Дьявольское создание вдруг превратилось в обычное человеческое существо, осуждать которое можно только по законам снисхождения и милосердия.
      — Пощади меня, — простонала она. — Ты — единственный в мире, кто мог бы вырвать меня из пучины греха. Я чувствовала это всем существом. О, моя любовь! Я никого не любила, кроме тебя. И если ты меня оттолкнешь…
      Ее губы, трепещущие в любовной истоме, вплотную придвинулись к губам Рауля. Таящееся в ее устах сладострастное желание, соединенное с опасным в данный момент состраданием, размягчали мужскую волю. Да мог ли он сейчас не впасть в искушение, не насладиться в последний раз нежностью ее губ, когда сама графиня Калиостро довольствовалась ныне столь жалкой и унизительной ролью!
      Подняв лицо ему навстречу, она обвила нежными руками его шею и взглянула ему в глаза.
      И этого взгляда было достаточно, чтобы развеялись чары. Теперь Рауль видел не раскаявшуюся грешницу, молящую о снисхождении. Перед ним готовилась к бою хладнокровная авантюристка, привыкшая обольщать, расчетливо пуская в ход нежность своих рук и трепет губ.
      Взгляды любовников встретились, как клинки врагов. Теперь Рауль отлично знал, что таится за обманчиво невинным лицом со скорбной улыбкой! Чистейший облик не скроет уродства души! Именно душу он видел теперь обнаженной и содрогался от этого зрелища.
      Он все больше овладевал собой. Избавившись от искушения, он снял ее руку со своего плеча и тихо сказал:
      — Ты помнишь то наше свидание на яхте, когда мы готовы были убить друг друга? Тогда мы испугались. Теперь ты не боишься моей смерти. И если я сейчас утону в твоих объятьях, мне конец. Завтра-послезавтра, не важно, меня ждет неминуемая смерть от твоей руки. — Она выпрямилась, оскорбленная и угрожающая. Гордость вновь переполняла ее, захлестывала ее мысли.
      — Ну конечно, — продолжал Рауль, — с первой минуты мы были смертельными врагами. Мы стремились поразить друг друга и ни о чем другом не думали. Особенно ты! Я был всего лишь соперником, вторгшимся в твои владения, в твой мир. Чужой! Сознательно или нет, но ты меня обрекла на смерть с первой минуты.
      Она покачала головой и сказала вызывающе:
      — До этого дня — нет.
      — Но сегодня — да! Не так ли? — воскликнул он. — Нет, Жозина, просто сегодня ты это вполне поняла. Но ты упустила одну особенность сегодняшних событий. Сегодня я смеюсь над тобой, Жозефина! Ученик победил учителя! Только это я хотел доказать тебе сегодня. Это я позволил тебе прийти сегодня сюда. Я принял бой. Я подставился ударам и твоим, и твоей банды. И я выдержал их. И теперь мы сидим рядом, но ты ничего не можешь сделать. Полное поражение! Кларисса жива, я свободен… Так что, красавица моя, убирайся вон из моей жизни! Ты полностью разбита и разгромлена навсегда. И самое главное — я презираю тебя.
      Он бросал ей в лицо оскорбления, хлеставшие ее больнее бича. Она смертельно побледнела. Лицо исказилось до неузнаваемости. Впервые на ее божественном лике непорочной красоты явственно проступили черты порока и греховности.
      Она процедила сквозь зубы:
      — Я отомщу за себя!…
      — Исключено, — усмехнулся Рауль. — Я вырвал у тебя когти. Опомнись, ты боишься меня! Это самое восхитительное в истории нашей любви! Вот главный мой успех сегодня: ты стала бояться меня!
      — Я жизнь положу на это!
      — Не обманывай себя. Все твои приемы мне известны. Ты проиграла полностью. Это конец.
      Она покачала головой:
      — У меня есть и другие средства.
      — Какие же?
      — Мое огромное богатство.
      — Найденное благодаря мне? — весело спросил Рауль. — Если в этом деле и было хоть одно озарение, то разве не от меня шел этот свет?
      — Возможно, не буду спорить. Но это мне удалось завершить все дело. Конечно, когда нужно поиграть словами, тебе нет равных. Но здесь нужны были действия, и их совершила я. Кларисса жива, ты на свободе и торжествуешь победу. Но жизнь Клариссы и твоя свобода слишком жалкие ставки в моей игре. Чего вы стоите в сравнении с тысячами и тысячами драгоценных камней?! Главная битва была за это сокровище. И в этой битве победила я! Сокровища принадлежат мне!
      — Вот за это никак не могу поручиться, — шутовским тоном парировал он.
      — Они у меня! Я сложила драгоценности в чемодан и увезла в Гавр. Взорванная яхта лежит на морском дне, а чемодан с камнями — в сейфе одного из лондонских банков.
      — Да-да, — согласился Рауль, — веревка совсем новая, довольно прочная, пять печатей фиолетового воска с монограммой Ж.Б., то есть Жозефина Бальзамо. Чемодан, конечно, самый простой, без особых примет, не привлекающий к себе внимания… Желтые ремни и мягкие кожаные ручки…
      Графиня Калиостро метнула в него взгляд, полный смятения:
      — Откуда тебе это известно?…
      — Мы довольно долго оставались с ним наедине. Такое приятное двухчасовое свидание, — засмеялся Рауль.
      — Ложь! — гневно выкрикнула она. — Ты пытаешься запугать меня! Я ни на секунду не выпускала чемодан из рук на всем пути от взорванного валуна под Мениль-су-Жюмьежем до самого сейфа в лондонском банке!
      — Но ты же опускала его в трюм «Светлячка»?
      — Я все время сидела около трюма и вместе со всей командой следила, чтобы ты не пробрался каким-нибудь чудом на борт…
      — Знаю.
      — Откуда?
      — Я был в трюме.
      Более страшного для Жозефины известия трудно было придумать. А Рауль, посмеиваясь про себя, продолжал рассказ:
      — Еще около взорванного камня королевы в Мениль-су-Жюмьеже я понял, что следовать за тобой по пятам — бесполезно. Так я никогда не смогу тебя догнать. Но к чему преследовать мою стремительную Жозину, если так просто догадаться, где она будет к концу этого триумфального дня. Потому нужно только добраться раньше нее, туда и уже на месте воспользоваться любой возможностью, чтобы вернуть похищенные сокровища. Как видишь, все очень просто. Итак, преследуемая мною и полицией прекрасная Жозефина Бальзамо хочет как можно быстрее спрятать сокровище в безопасном месте. Для этого ей необходимо срочно бежать за границу. Каким образом? Да на своей же яхте «Светлячок»! И в полдень я уже в Гавре. Час спустя твой экипаж отправился на берег пообедать, а я пробрался на палубу и спокойно спустился в трюм, где спрятался между ящиками и бочками с провизией. К шести часам явилась ты, моя долгожданная, и спустила на троссе чемодан прямо мне в руки.
      — Ты лжешь… Ты лжешь… — стонала она.
      Не обращая на нее внимания, он продолжал:
      — В десять часов вечера к вам присоединился Леонар. Из вечерних газет он уже знал о самоубийстве Боманьяна. В одиннадцать часов вы подняли якорь, а в полночь у вас что-то случилось… Вы пришвартовались к какому-то судну. Леонар, ставший князем Лаворнефом, приступил к полному переселению: все сколько-нибудь ценные вещи перенесли на палубу другого судна. И, разумеется, не забыли чемодан. Его ты собственноручно извлекла из трюма! А потом «Светлячок» отправился в преисподнюю.
      Рауль закурил и вернулся к рассказу:
      — Признаться, были у меня драматические минуты! Я остался на яхте один, из экипажа никого нет, «Светлячок» носится по волнам, словно им управляет пьяный или сумасшедший капитан… К тому же, я прекрасно понимал, что ты не оставила судно без своей заботы, и где-то заложена адская машинка с включенными часами. С минуты на минуту механизм должен был сработать и поставить очень громкую точку на всей этой истории. Клянусь, у меня выступил холодный пот. Броситься в воду? Я уже готов был к ночному купанию, но тут меня осенило, что ты ведь не знаешь о моем присутствии на «Светлячке»! Я хорошенько осмотрелся и, к безумной моей радости, увидел маленькую шлюпку, болтающуюся в кильватере. Разумеется, я воспользовался ею и уже через полчаса издали наблюдал, как во мраке полыхало пламя на яхте. Бедный «Светлячок» затонул. На следующий день лодку прибило к мысу Антифер… Я спрыгнул в воду и через минуту оказался на берегу. А вечером я уже готовился здесь к долгожданной встрече с тобой, моя дорогая Жозефина.
      Графиня Калиостро слушала с непроницаемым видом, не прерывая рассказчика. Казалось, приключения Рауля ее абсолютно не интересовали. Главное — чемодан. Она боялась спросить об этом, прекрасно понимая, что Рауль не стал бы рисковать жизнью, без какой-то цели.
      — Ну, — улыбнулся Рауль. — Ты не хочешь ни о чем спросить меня?
      — К чему лишние вопросы? Ты все рассказал. А чемодан я забрала. И укрыла его в надежном месте.
      — Но ты не удосужилась проверить его, не так ли?
      — Откровенно говоря… А зачем? Веревка и печати были нетронуты…
      — Но ты не заметила маленькой щелки в обивке чемодана. Эдакой крохотной лазейки для мышки-норушки.
      — Лазейки?
      — Черт возьми! Ты полагаешь, что я провел впустую два часа, находясь наедине с таким содержательным предметом? Ну, Жозефина, не настолько же я глуп!
      — И? — спросила она.
      — И мало-помалу, моя бедная подруга, я осторожно извлек все содержимое чемодана, так что…
      — Что?
      — Когда ты откроешь чемодан, то не найдешь там ничего, кроме не слишком ценных съестных припасов… Но по весу их не меньше, чем драгоценностей, об этом я побеспокоился лично! Извини, но это все, что у меня было под рукой. Немного фасоли, чечевицы… Вряд ли они стоят больше того, что ты заплатила за аренду банковского сейфа в Лондоне.
      Она попыталась возразить:
      — Неправда! Это невозможно было сделать… Ты не мог…
      Рауль снял со шкафа маленькую деревянную чашку и высыпал на ладонь две-три дюжины алмазов, рубинов, сапфиров и беззаботно покатал их возле лампы. Драгоценные камни засияли всеми цветами радуги.
      — Там были и другие, — промолвил он. — Но увы!… Взрыв помешал мне забрать всю коллекцию, и теперь она покоится на дне моря. И что значат для такого молодого человека, как я, несколько камешков?! Надеюсь, ты не собираешься падать в обморок? А то эти бедные женщины не могут потерять какой-нибудь миллиард, чтобы тут же не потерять сознание. Но ты даже бровью не повела! Ах, Жозефина, Жозефина! Какая же ты растяпа!
      Жозефина Бальзамо действительно даже бровью не повела. Она поднялась с единственным желанием собственными руками задушить своего бывшего любовника. Но нервы не выдержали… Она задохнулась от отчаянья и бессилия. Ее руки бесцельно хватались за воздух, как руки утопающего, когда он судорожно пытается удержаться на поверхности.
      С глухим стоном она рухнула на кровать.
      Рауль молча ждал окончания сцены, хотя ему было что сказать ей:
      — Ну? Теперь ты видишь, что это полный разгром? Это крах всех твоих планов. И ты это отлично понимаешь, Жозефина. Ты уйдешь отсюда, полностью смирившись с тем, что ничего не сможешь сделать против меня. А я останусь и буду счастлив, несмотря на то, что твоя любовь ко мне угасла. И все твои попытки вернуть меня будут напрасны. Я буду счастлив с Клариссой, у нас будет много детей. Это все, что я могу для тебя сделать.
      Он встал и весело прошелся по комнате, продолжая свой монолог:
      — Итак, твои планы потерпели полное поражение. Ты вступила в борьбу с человеком в тысячу раз сильнее и хитрее тебя, бедная дочь Калиостро. Мне самому не верится, я даже чуточку опьянен своей силой и ловкостью. Какой замечательный сплав интуиции, энергии и ясного понимания сути! Истинный гений! Ничто не ускользнуло от меня. Я читал в сердцах своих врагов, как в открытой книге. Я мгновенно угадывал их тайные мысли. По-моему, тут есть чем восхищаться! А ты отворачиваешься от меня, бедная моя, несчастная, побежденная, лежишь себе на кровати носом к стене, и я даже не вижу твоего очаровательного личика. Ну, разумеется, ты сейчас занята: обдумывание мести в самом разгаре… И я прекрасно себе представляю, как твоя рука скользит сейчас за корсаж, извлекает оттуда револьвер и…
      Он не договорил — графиня Калиостро резко обернулась, в ее руке блеснул револьвер. Раздался выстрел. Но Рауль, готовый к чему-то подобному, успел перехватить ее руку и направил смертоносное дуло в сторону самой Жозефины Бальзамо. Она упала с простреленной грудью… Сцена была такой кровавой, а развязка так неожиданна, что он замер перед этим неподвижным телом, распростертым на кровати.
      Даже тень беспокойства не омрачила его души. И мысль о том, что она, возможно, уже мертва, не приходила ему в голову. Наклонившись, он бесстрастно констатировал, что сердце ее бьется вполне четко.
      Ножницами он разорвал ткань. Пуля, скользнув по распорке корсажа, глубоко оцарапала нежную плоть около родинки под правой грудью.
      — Легкое ранение, — проговорил он, не в силах избавиться от мысли, что смерть такого создания была бы и справедливой, и даже желательной.
      Он вплотную приблизил острие ножниц к ее обнаженной груди, спрашивая себя, не в том ли состоит его долг, чтобы завершить начатое случайно, уничтожив эту слишком совершенную красоту. Один удар — и сколько же преступлений и несчастий будет предотвращено!
      Но у него не хватило на это смелости… Он слишком любил ее когда-то. Долго он стоял, молча любуясь ею, и ощущал в глубине души бесконечную печаль. Борьба истощила его. Он чувствовал, как его теперь заполняет горечь и отвращение к самому себе.
      Она была его первой большой любовью. На всю жизнь останется у него морщинка на лбу, а на сердце — тяжкое чувство утраты. На всю жизнь!
      Дыхание ее стало глубже, веки затрепетали, она открыла глаза.
      Больше всего на свете ему теперь хотелось раз и навсегда забыть о ней, никогда не видеть.
      Открыв окно, он прислушался. Со стороны утеса раздались шаги. Видимо, достигнув берега, Леонар обнаружил, что все трофеи их победоносного похода ограничились захватом в плен безжизненного манекена. И теперь, не без оснований встревоженный отсутствием Жозефины, он спешил ей на помощь.
      — Пусть же найдет ее здесь. И заберет с собой! — задумчиво промолвил Рауль. — Пусть она живет или умирает, — мне все равно. Пусть поступает, как хочет! Или как велит ей совесть! Будет она счастлива или нет — мне плевать. Я ничего больше не хочу о ней знать. Довольно! Хватит этого ада!
      И молча, не оглядываясь на женщину, с мольбой простирающую к нему руки, вышел из комнаты.
      На следующее утро Рауль нанес визит Клариссе Д'Этиг. До сих пор он ничем не напоминал ей о своем присутствии в замке, не пытался с нею увидеться.
      Она знала, что он здесь, но молчаливо соглашалась, что время их встречи еще не пришло. Теперь же он завершил свой труд, и разлуке наступил конец.
      Перемена чувствовалась и в ней: щеки порозовели, глаза светились надеждой.
      — Кларисса, — сказал он, остановившись на пороге. — Ты обещала простить меня…
      — Мне не за что тебя прощать, Рауль, — ответила девушка, думая о своем отце.
      — Нет, Кларисса, я причинил тебе много зла. Как и себе самому… И не любви твоей прошу я, но позволения заботиться и защищать тебя, вас. Ты нужна мне, Кларисса, чтобы навсегда забыть об этих днях, чтобы вновь обрести доверие и уважение к самому себе. Я хочу победить все дурное, что скрыто во мне и влечет туда… куда теперь не увлечь меня ни за что на свете. С твоей помощью я постараюсь снова стать честным человеком. И клянусь, ты будешь счастлива. Ты хочешь быть моей женой, Кларисса?
      Она протянула ему руку.

      Как Рауль и предполагал, вся запутанная интрига, с помощью которой пытались добыть сокровища, осталась в тени. Самоубийство Боманьяна, преступления скрытой под покровом неизвестности Пеллегрини, ее бегство, кораблекрушение «Светлячка», гибель графини Калиостро, как и другие события, которые не смогла или не захотела связать воедино и разгадать полиция, — все кануло в Лету, забылось. Записки кардинала-архиепископа бесследно исчезли. Круг друзей Боманьяна распался, у них тоже были основания хранить молчание. Таким образом, о минувших событиях никто ничего не узнал.
      Не вызывала подозрений и личность Рауля. Бракосочетание его прошло незамеченным. Каким-то чудом ему удалось жениться под именем виконта д'Андрези.
      Кроме влияния определенных лиц, видимо, не следует упускать из виду и убедительность особых аргументов: двух пригоршней драгоценных камней, некогда изъятых из одного обыкновенного чемодана. Такие аргументы всегда чрезвычайно вески и решают любые проблемы.
      До поры до времени имя Арсена Люпена было скрыто от глаз правосудия и ушей толпы. Ни в одном гражданском акте, документе или свидетельстве не осталось даже упоминания этого имени. Как впрочем, и имени его отца, Люпена Теофраста. Ни малейшего следа! Существовал только виконт Рауль д'Андрези, который отправился в свадебное путешествие по Европе с юной виконтессой д'Андрези, урожденной Клариссой д'Этиг.
      Два события омрачили последующее полугодие: умерла новорожденная дочь Клариссы и пришло сообщение о смерти Годфруа д'Этига.
      Отец Клариссы со своим кузеном Оскаром де Бенто погибли от несчастного случая во время прогулки на своей лодке. Их давно уже считали сумасшедшими, поэтому многие были убеждены, что они покончили с собой. Но промелькнула в газетах и версия об умышленном убийстве; поговаривали о какой-то яхте, которая натолкнулась на их лодку и исчезла в беспредельной дали моря. Но никакими доказательствами эта версия не подкреплялась.
      Не прошло незамеченным и то, что Кларисса отказалась от унаследованного состояния и передала его целиком в какие-то благотворительные фонды.
      Прошли годы. Годы прекрасные и беззаботные.
      Рауль сдержал свое обещание: Кларисса была счастлива.
      Но другого обещания ему выполнить не удалось: честным он не стал.
      Рауль не успокоился.
      Да это было ему и не под силу. У него в крови бурлила потребность что-то предпринимать, комбинировать, кого-то мистифицировать, валять дурака и беззаботно забавляться за счет других. По своему темпераменту, характеру, складу ума он был прирожденным контрабандистом, пиратом, плутом, а может, и заговорщиком или главарем банды.
      К тому же в школе Калиостро он приобрел все необходимые знания и навыки, позволившие ему стать выдающимся флибустьером жизни. Свято веря в силу своего разума, он присвоил себе право вступать в противоборство с судьбами других людей. Ему было жизненно необходимо постоянно побеждать всех и при любых обстоятельствах.
      Втайне от Клариссы, усиленно заботясь о том, чтобы у молодой жены не возникло ни малейшего подозрения, он затевал разные аферы и все больше преуспевал в них. С каждым днем все сильнее упрочивался его авторитет и совершенствовались его воистину сверхчеловеческие способности.
      Но превыше всего он ставил покой и счастье Клариссы! Он обожал жену. Чтобы она случайно узнала, чьей женой стала? Да никогда!… Ни за что на свете он не допустил бы этого!
      Их счастье длилось пять лет. В начале шестого года Кларисса умерла от родов, оставив мужу сына, нареченного Жаком.
      На следующий день после ее похорон мальчик исчез. Рауль не нашел никаких следов похитителя. Незаметно проникнуть в их маленький домик было невозможно.
      Но в том, откуда исходил этот удар, Рауль не сомневался. Он знал о гибели обоих кузенов при очень странных обстоятельствах, слышал о скоропостижной смерти конюшего замка д'Этига от какого-то быстродействующего яда и понимал, что ко всем этим событиям причастна графиня Калиостро. Похищение его сына тоже было делом ее рук.
      Горе преобразило его. Не связанный больше ни женой, ни детьми, способными его удержать от порока, он решительно и бесповоротно вступил на тот путь, куда влекло его с непреодолимой силой. Он стал Арсеном Люпеном и больше не таился. Он целиком отдался обуревающим его страстям. Скандал, провокация, эпатаж, откровенный до наглости вызов, — весь арсенал мирской суеты, тщеславия, честолюбия и насмешливого презрения к обществу использовался им с нескрываемым удовольствием. Автограф на высокой стене, визитная карточка в самых труднодоступных сейфах, словом, всюду неожиданно появлялось имя Арсена Люпена. Арсен Люпен собственной персоной! Арсен Люпен! Всюду! И всегда — победитель!
      Он называл себя разными именами: Бернар д'Андрези (после того, как выкрал документы своего кузена, умершего за границей), Орас Вильмон, полковник Спарименетто, герцог Шаринарас или принц Сернин, дон Луис Перенна и многие другие. Но везде и всюду, при любых превратностях судьбы, под всевозможными масками неустанно искал он графинию Калиостро и своего сына Жака.
      Сына он не нашел. Как не встречал больше и графиню Калиостро, Жозефину Бальзамо… его Жозину…
      Где она теперь? Жива ли? Испытывает ли судьбу во Франции или подвергает себя риску где-либо в другом уголке земли?
      Он сам вызвал на себя огонь, оскорбив ее и унизив тогда в сторожке. Ну что ж, опасность — это его стихия. Но имел ли он право подвергать опасности жизнь своих близких? И уцелеет ли он сам в смертельной борьбе с беспощадным врагом, сумевшим окружить себя непроницаемой завесой тайны?
      Всю жизнь предстояло Арсену Люпену провести в безумных предприятиях, головокружительных приключениях, сверхъестественных усилиях, безудержных страстях и небывалых триумфах, чтобы только попытаться ответить на эти вопросы.
      И может еще так случиться — чего не бывает в этом прекраснейшем из миров? — что его первое в жизни приключение продолжится через четверть века. Но не станет ли это продолжение последним приключением Рауля д'Андрези, несравненного Арсена Люпена?