— Уж поверьте, такое дельце не затевают, если в результате не будет профита, весьма значительного профита.
      — Но, как мне представляется, этот профит будет от продажи Люпеном гобеленов в Америке или еще где-то.
      — Верно, но полковник Спармиенту тоже мог бы продать их. И даже выгодней. Нет, тут дело в другом.
      — В другом?
      — Понимаете, шеф, вы забываете, что полковник Спармиенту стал жертвой ограбления и, хоть он и умер, осталась его вдова. Вот вдова и получит.
      — Что получит?
      — Как что? То, что ей полагается, — страховку.
      Г-н Дюдуи остолбенел. Только теперь он понял подлинный смысл этого дела.
      — А ведь правда… Правда… — бормотал он. — Полковник же застраховал свои гобелены.
      — Черт возьми, и на весьма кругленькую сумму.
      — На сколько?
      — Восемьсот тысяч франков.
      — Восемьсот тысяч!
      — Сантим в сантим. В пяти разных компаниях.
      — Госпожа Спармиенту уже получила деньги?
      — За время моего отсутствия она получила вчера сто пятьдесят тысяч, сегодня двести. Остальные деньги поступят на этой неделе.
      — Но это же ужасно! Надо было… — Что, шеф? Во-первых, они воспользовались моим отсутствием для получения денег. Только по возвращении, случайно встретившись со знакомым директором страховой компании и разговорив его, я узнал, как обстоят дела.
      Начальник уголовной полиции, ошеломленный, долго молчал, наконец выдохнул:
      — И все-таки какой человек!
      — Да, шеф, — кивнул Ганимар, — надо признать, он голова, хоть и каналья. Ведь надо было устроить все так, чтобы в течение месяца-полутора никому в голову не могло прийти малейшего сомнения насчет роли полковника Спармиенту. Чтобы все общественное возмущение и следствие было сосредоточено вокруг одного Люпена. И наконец, необходимо было, чтобы на виду оказалась скорбящая, возбуждающая сочувствие вдова, несчастная Эдит Лебединая Шея, прелестное олицетворение легенды, существо до такой степени трогательное, что господа из страховых компаний были чуть ли не счастливы втиснуть ей в руки деньги, чтобы хоть как-то умерить ее скорбь. Вот как все было.
      Г-н Дюдуи и Ганимар, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза. Г-н Дюдуи спросил:
      — А кто же она?
      — Соня Кришнофф. Да, да, та самая русская, которую я арестовал в прошлом году по делу о диадеме и которой Арсен Люпен устроил побег.
      — Вы уверены?
      — Совершенно. Сбитый с толку, как все, мошенничествами Люпена, я никогда не обращал внимания на нее. Но вспомнил о ней, когда уяснил роль, которую она сыграла. Да, это точно Соня, преобразившаяся в англичанку. Соня, самая продувная и самая наивная из актрис. Соня, которая из любви к Люпену не колеблясь дала бы себя убить.
      — Прекрасная добыча, Ганимар, — похвалил г-н Дюдуи.
      — А у меня есть для вас кое-что получше.
      — Да? И что же?
      — Старая кормилица Люпена.
      — Виктория?
      — Она тут с той поры, как госпожа Спармиенту изображает вдову. Это кухарка.
      — Ого! — воскликнул г-н Дюдуи. — Поздравляю вас, Ганимар!
      — Но у меня для вас, шеф, есть еще подарочек!
      — Что вы имеете в виду, Ганимар? — вздрогнул г-н Дюдуи.
      — Как вы думаете, шеф, стал бы я беспокоить вас в такую позднюю пору, если бы речь шла лишь об этой дичи? Соня и Виктория. Фи! Они бы подождали.
      — Значит? — выдохнул г-н Дюдуи, наконец-то понявший причину волнения главного инспектора.
      — Значит, вы, шеф, уже догадались!
      — Он здесь?
      — Здесь.
      — Скрывается?
      — Вовсе нет, просто замаскировался. Это слуга.
      На сей раз г-н Дюдуи не произнес ни слова, не сделал ни единого жеста. Он был поражен отчаянностью Люпена.
      — Святая Троица умножилась четвертой ипостасью, — ухмыльнулся Ганимар. — Эдит Лебединая Шея могла наделать ошибок. Необходимо было присутствие главаря, и у него хватило наглости вернуться. Три недели он присутствовал при том, как я веду расследование, и спокойно наблюдал за моими успехами.
      — Вы его узнали?
      — Люпена невозможно узнать. Он так умеет гримироваться и перевоплощаться, что становится неузнаваем. А потом, я был так далек от подобной мысли. Но сегодня вечером, следя за Соней на темной лестнице, я услыхал, как Виктория назвала слугу «малыш». Меня тут же осенило: ведь она всегда звала его так. Все встало на свои места.
      От близости противника, которого они столько раз преследовали, но всякий раз упускали, г-на Дюдуи охватило возбуждение.
      — На этот раз он попался, попался, — хрипло выдавил он. — И теперь уж не ускользнет.
      — Да, шеф, ни он, ни обе дамы.
      — Где они?
      — Соня и Виктория на третьем этаже, Люпен на четвертом.
      — А не через окна ли этих комнат были вынесены гобелены? — с внезапной тревогой поинтересовался г-н Дюдуи.
      — Через них.
      — Но в таком случае Люпен тоже может бежать этим путем, поскольку окна выходят на улицу Дюфренуа.
      — Конечно, может, шеф, но я уже принял меры. Как только вы приехали, я послал четырех наших людей на улицу Дюфренуа под окна, четко приказав: если кто-то покажется в окне и будет ясно, что он намерен спуститься, — стрелять. Первый выстрел холостой, второй — боевой.
      — Да, Ганимар, вы все предусмотрели. Ну что ж, подождем и утром…
      — Ждать, шеф? Иметь возможность схватить этого прохвоста и обращать внимание на правила, на час, когда дозволено входить в дом, и прочие глупости! А ну как он за это время уйдет, не попрощавшись с нами? Ну как сыграет с нами одну из своих люпеновских штучек? Нет, нет, отнесемся к делу серьезно. Он попался, так что давайте прямо сейчас пойдем наверх.
      И возбужденный, дрожащий от нетерпения Ганимар выскочил из дому, перебежал через сад и привел шестерых полицейских.
      — Все готово, шеф! Я велел передать на улицу Дюфренуа, чтобы там вытащили револьверы и держали окна под прицелом. Идемте.
      Беготня, приход полицейских — все это было довольно шумно и не могло не привлечь внимания обитателей особняка. Г-н Дюдуи понял, что делать нечего, и кивнул:
      — Идемте.
      Операция проходила в стремительном темпе. Восемь человек, вооруженные браунингами, без особых предосторожностей поднялись по лестнице, торопясь захватить Люпена, пока он еще не успел организовать сопротивление.
      — Открывайте! — крикнул Ганимар, бросаясь на дверь комнаты, которую занимала г-жа Спармиенту.
      Одним ударом плеча он вышиб дверь.
      В комнате никого не было, у Виктории — тоже.
      — Они наверху! — крикнул Ганимар. — Ушли в мансарду к Люпену. Осторожней.
      Вся восьмерка взлетела на четвертый этаж. К своему величайшему удивлению, Ганимар обнаружил дверь мансарды распахнутой, а саму мансарду пустой. В остальных комнатах тоже не было ни души.
      — Проклятье! — выругался он. — Куда они подевались?
      Но тут его позвал шеф. Г-н Дюдуи, успевший спуститься на третий этаж, заметил, что одно окно не заперто, а просто прикрыто.
      — Видите, — сказал он Ганимару, — они воспользовались тем же путем, что и при краже гобеленов. Я же вам говорил… Улица Дюфренуа…
      — Но их бы подстрелили, — возразил корчившийся от ярости Ганимар. — На улице наши люди.
      — Они сбежали раньше, чем вы поставили там людей.
      — Шеф, но когда я вам звонил, все трое сидели по своим комнатам!
      — Они сбежали, когда вы ожидали меня у входа в сад.
      — Но почему? Почему? Ведь у них не было никакой причины удрать сегодня, а не, скажем, завтра или на следующей неделе, после получения всех денег по страховке.
      Однако причина была, и Ганимар убедился в этом, когда обнаружил на столе адресованное ему письмо, распечатал его и прочел. Оно было написано наподобие рекомендации, какую дают при расчете слуге, когда им довольны.
 

      «Я, нижеподписавшийся, Арсен Люпен, вор-джентльмен, экс-полковник, экс-лакей, экс-мертвец, настоящим заверяю, что предъявитель сего Ганимар проявил во время пребывания в этом особняке весьма замечательные способности. Выказав примерное поведение, самоотверженность и внимательность, он без всякой помощи со стороны частично расстроил мои планы и спас страховым компаниям четыреста пятьдесят тысяч франков. Приношу ему свои поздравления и прошу великодушно извинить меня за то, что я не предупредил его, что телефон, стоящий внизу, соединен с телефоном в комнате Сони Кришнофф; таким образом, позвонив г-ну начальнику уголовной полиции, он тем самым позвонил мне, дав знать, что необходимо немедленно убираться. Простительный этот промах ни в коей мере не может опорочить его великолепные профессиональные качества и снизить значительность его победы.
      В связи со всем вышеизложенным прошу его принять уверения в глубочайшем моем восхищении и самой искренней симпатии.
Арсен Люпен».