Женщина часто и неглубоко, дышала я чувствовала это по влажному пару на своей руке, которую поднесла к ее рту. Я вытерла насухо руку и приподняла пальцем ее веко. Глаз без белка казался мутным из-за мигательной перепонки.

На ее грубой коже был заметен зимний узор. Одна из ее раскинутых в стороны рук судорожно сжималась, длинные ногти царапали твердое дерево.

«Зачем ты сюда пришла? За инструментами? Или чтобы найти место, где ты могла бы побыть одна? Что это было? Или это только потому, что опять пришло такое хмурое, холодное утро, и ты вошла лишь, чтобы ненадолго спрятаться от ветра? А сейчас все изменилось, все произошло быстрее, чем длиться удар сердца, и уже все не так, как прежде».

— С'арант, что вы делаете? — Родион с узлом и нашими пальто уже стоял на пороге.

— Ей, наверное, требуется медицинская помощь…

— Они через минуту будут здесь, — сказал аширен. — С'арант, нам нельзя здесь оставаться!

Ке был прав другого выхода не существовало. Родион смотрел на меня с испугом и без следа раскаяния за содеянное.

Темная кровь — она была темнее, чем у земного человека — перестала течь и загустела. И я оставила ее так лежать — раненой, — не без сожаления, да, это так, но какой толк от сожаления, если за ним не следует действие? Я никогда и никого не послала к ней на помощь, я никогда даже не упоминала о ней, и это преследует меня до сих пор.

Снаружи тот случайных свидетелей нас скрыл наползший с реки туман. Над раскинувшейся на востоке равниной всходила шафрановая звезда Каррика. В полутьме следы казались запутанными и, как я думала, никуда не вели. Через несколько минут, показавшихся мне часами, я обнаружила тропинку, что вела вдоль реки в юго-западном направлении.

— Ты не знаешь, как далеко до ближайшей телестре?

Родион помотал головой.

— А до ближайшей пристани?

Ке снова отрицательно покачал головой.

— Тогда нам лучше идти дальше.

Речные берега были сплошь покрыты двулиственным тростником. Солнце, поднявшись повыше, осветило покинутую землю в нескольких зери к западу оттого места, где мы находились. Затем, когда оно заполнило собой весь небосвод, на противоположном берегу вверх потянулись струйки дыма. На реке белели паруса судов, уже в такую рань продолжавших свой путь.

— Я хочу есть, — сказал Родион. — Нам надо было бы купить на рынке побольше еды.

— Это мы наверстаем в ближайшей телестре, — пообещала я.

При этом попыталась вспомнить, сколько же времени уже я сама ничего не ела. На судне до прибытия в Бахарубазурие… один раз. Сегодня еще совсем ничего.

Мое мышление предельно сузилось я воспринимала только неровную дорогу, по которой шла. Земля потрескалась зимой от морозов, в ней было множество глубоких ям и рытвин очевидно, здесь еще не побывала группа ремонта дорог из ближайшей телестре.

Я чувствовала слабое сожаление по той причине, что Родиону приходилось испытывать голод и изнеможение — на глазах кир от сильной усталости виднелись белки, — тогда как я пребывала в обусловленной воздействием адреналина эйфории и почти ничего не чувствовала.

Этот день был долгим, и я не могла даже предвидеть, как он закончится.

Утреннее солнце согревало, но холодный ветер раскачивал молодые побеги тростника. Навстречу никто не попадался. Я внимательно всматривалась в местность, надеясь заметить дым из каминной трубы какой-нибудь телестре.

— С'арант…

— Что случилось? — испуганно спросила я кир.

Без какого-либо волнения, но с решительностью в голосе, не терпящей возражения, Родион сказал:

— Мне нужно спать.

— Прямо сейчас?

— Я не… — Веки на глазах кир задрожали, ке потер свой лоб и, не говоря ни слова, повалился на землю. Я успела подхватить кир, прежде чем ке ударился бы при падении. У меня на руках повисло, обмякнув, теплое, тяжелое тело.

— Родион!

Золотая кожа кир была в грязи. От голода это или от усталости? Но кожа с чешуйчатым узором казалась на ощупь грубой и влажной. Приподняв веки кир, я увидела, что мигательные перепонки опустились, глаза закатились и в них наполовину виднелись белки.

Шумел ветер, слышался свист рашаку, но птицы летали слишком высоко для того, чтобы их можно было видеть. Кровь шумела у меня в ушах. Я легко шлепнула кир ладонью по щекам и с трудом сдержала свою злость. Мне нельзя было сейчас задерживаться! Неужели я для этого должна была взять с собой аширен?

Ке не просыпался. Я оставила все кроме своей сумочки на земле, взвалила кир себе на плечо и, качаясь — ке ни по размерам своего тела, ни по весу не был ребенком, — медленно пошла по дороге. Впереди должна была находиться какая-нибудь телестре. Просто должна была.

Вблизи причального мостика стояло несколько небольших строений. Полуденное солнце нагрело воздух, я под своей ношей была вся в поту. Тело Родиона казалось каким-то неживым весом. Может, он и действительно уже неживой? Эта паническая мысль мгновенно промелькнула и исчезла, когда я почувствовала, как при дыхании двигались ребра кир. Я прошла так, наверное, два или три зери, сделав много коротких передышек, и тоже была близка к тому, чтобы упасть от бессилия.

Со двора вышел мужчина, насторожился и подбежал к нам.

— Не могли бы вы помочь…

Он помог мне осторожно опустить Родиона с моего плеча и положить его на землю. Это был темнокожий, широкоплечий ортеанец, одетый в рабочую одежду. Все его внимание приковал к себе аширен.

— Как давно уже ке в таком состоянии?

— По дороге… несколько зери отсюда… — Я жадно ловила воздух. — Здесь есть врач? Говорящий с землей?

Он понимающе кивнул, взял Родиона на руки, и я последовала за ним в дом телестре.

Некоторое время у меня не было сил что-либо делать.

Одна старая женщина протянула мне бутылку вина и крикнула при этом какому-то аширен, чтобы тот привел говорящего с землей.

Со своего места в комнате я смотрела, как мужчина, несший Родиона, положил кир на узкую кровать рядом с камином.

Голова Родиона перекатывалась из стороны в сторону, ке издавал гортанные звуки.

Полуденное солнце проникало через узкие окна и освещало золотую кожу и светлые волосы кир. Я слышала, как присутствовавшие вполголоса обменивались мнениями, и решали не снимать капюшон; я надеялась, что выглядевший полузолотым ке не позволит им заметить, что я из другого мира.

— У кир это поздно началось, т'ан?

Черный как смоль мужчина в одеянии говорящего с землей осмотрел Родиона. Взял шестипалые руки кир в свои.

— Поздно?

В его бледных глазах исчезла перепонка, когда он услышал мой акцент. Успех маскировки зависит не от переодевания, а от того, как себя ведешь. Никому нельзя смотреть в глаза и ни кому из ортеанцев нельзя относиться как к чужому.

— Вы иностранка, — сказал он.

— Да, из… — ложь легко далась моему языку, — …с Покинутого Побережья. Но что с аширен?

— У кир поздно началось превращение, — сказал он, обернулся и резким тоном потребовал одеяла. Пожилая женщина вышла и вернулась с несколькими одеялами и двумя пригоршнями какой-то сушеной травы.

Я села в тень рядом с Родионом, пока говорящий с землей заваривал травы в сковороде над огнем камина. Аширен извивался на кровати, глаза кир были полураскрыты, беззвучно шевелились губы.

«А если ке умрет?» — вдруг подумала я.

Говорящий с землей прогнал всех посторонних из комнаты и задернул полог. Затем поднес парящую сковороду к постели, и пока я держала кир за плечи, натирал тело горячей жидкостью.

— А теперь мы закроем кир, — сказал он, и мы завернули кир в меха. — Это тяжело проходит, если наступает поздно, но протекает быстрее. Так или иначе.

— Ке выздоровеет?

Говорящий с землей пожал плечами, потом посмотрел на мое пальто, узелок, джайанте и наконец сказал:

— Вам придется прервать путешествие и остаться здесь, пока все это не пройдет.

Вторая половина дня клонилась к вечеру. Я слышала, как входили другие люди, их голоса за пологом у двери, но нас никто не беспокоил.

Иногда от боли Родион начинал судорожно дергать руками и ногами, и требовались большие усилия говорящего с землей и мои, чтобы удержать его на месте. Наконец ке, кажется, уснул.

— Теперь нам нужно подождать. Не хотите ли поужинать с нами? — спросил ортеанец. — Если же ваши обычаи требуют, чтобы вы ели одна, иностранка, то я, конечно, распоряжусь, и еду принесут вам сюда.

— Если бы вы так сделали, я была бы вам поистине благодарна.

На берегах Ай, которую называют главной дорогой Пейр-Дадени, всегда много иностранцев. Тон говорящего с землей выражал въевшуюся в плоть и кровь жителей Южной земли неприязнь к Покинутому Побережью.

— Откуда вы, т'ан?

— Из Касабаарде.

Это было единственное название города на Покинутом Побережье, какое я знала кроме Кель Харантиша. А назвать последний из-за Родиона мне показалось нецелесообразным.

— Тогда вы не обязаны постоянно носить маски, не так ли?

— Маски? — Ложь прозвучала естественно, сама собой. — Только не за городом. А вы тоже путешествуете?

— По Ай. Меня зовут Пел'касир, — ответил он, — я из дома-колодца в Хассихиле. Вам знаком Хассихил?

Я помотала головой. Мне было ясно, что сейчас нужно говорить очень осторожно.

— Возможно, мы видели это с судна, когда плыли вверх по реке.

— В Ширия-Шенин? — предположил он.

— Мои попутчики движутся туда. Мне же пришла в голову сумасшедшая мысль пойти по берегу и встретиться с ними там. Но вот теперь…

— Превращение началось, сказал Пел'касир. — Если ке переживет полночь, все будет в порядке.

Когда наступил вечер, я задремала.

Меня разбудили крики Родиона. Пел'касир снова уменьшал боли кир отваром из трав. Я пыталась удерживать меха, чтобы они не сползали с него. Волосы кир серебристо-белой гривы спутались, косички расплелись. Волосы прилипли к шероховатой коже вокруг желто-коричневых глаз. Ке смотрел на меня, но ничего не видел перед собой.

Лишь поздним вечером ке стал впадать в глубокий, походивший на состояние транса, сон.

— Миновало, — с облегчением сказал Пел'касир. Снял с Марика меха и смазал новою, гладкую кожу травяным отваром. В ближайшее время произойдет еще несколько внутренних изменений. Несколько время еще несколько внутренних изменений. Несколько дней покоя без движения… да, аширен-те, да…

Изменилось немногое. Появилась припухлость вокруг верхней пары грудных сосков, стала более выраженной половая щель. Однако изменения были однозначными. Пел'касир прикрыл золотистые плечи одеялом, желто-коричневые глаза открылись и узнали меня.

— Да, когда-нибудь у нее самой будут аширен, — сказал говорящий с землей и убрал у нее со лба прядь волос. Выражение его глаза при этом можно было бы истолковать и как зависть.

— С'ар… — на губах на мгновение появилось слабая улыбка, затем ее веки опустились, и она снова уснула.

— Теперь и вы можете поспать, — сказал Пел'касир. — Теперь она вне опасности.

— Благодарю вас. — Я не смогла больше ничего сказать от изнеможения.

— Ей нельзя двигаться несколько дней.

— Нет. Нет, мы останемся здесь. — Я с трудом встала. — Могу ли я получить здесь бумагу и палочку для письма? Мне нужно послать вверх по реке сообщение моим попутчикам, чтобы они не беспокоились за нас.

Говорящий с землей кивнул.

— Здесь проплывает много лодок. Одна из них наверняка возьмет с собой ваше послание.

Наступило утро, но я так и не смогла уснуть всю ночь. Я понимала, что непременно должно была двигаться вниз по реке, и ужасно волновалась.

— Куда вы хотите отправится?

— Вниз по реке. — Ортеанка перегнулась через поручни причалившего судна. — Мы плывем в телестре Лей'эриэл.

— Это далеко от сюда?

Она отступила назад, чтобы уступить место двум торговцам, загружавшим на борт завернутые в бекамиловую ткань какие-то гончарные изделия. — Сорок, может быть, даже и пятьдесят зери. Ну, иностранка, так же, хотите ли плыть?

— Да. Подождите.

— Но недолго! — крикнула она мне вслед.

Родион спала, когда я ее покинула. Я взяла себе узел и джайанте и надела тяжелое пальто.

Ее лицо было спокойно. Я привязала к ее запястью шнурок с серебряными и медными монетами и еще раз прочла краткую записку, которую ей оставляла:

«Родион,

я намерена и дальше действовать, как было запланировано. Когда будешь чувствовать себя хорошо, отправляйся дальше в Ширия-Шенине.

Тебе придется там многое рассказать нашим попутчикам. Но ни в коем случае не уходи, пока не почувствуешь себя совершенно здоровым. Я оставила тебе достаточно денег на две недели. Надеюсь, что ты выздоровеешь, когда мы снова увидимся.

К…

Шестой день, первая неделя ханиса».

«Ты поймешь намек, — подумала я, взглянув на нее сверху. — А когда ты прибудешь в Ширия-Шенине, я уже сяду в Морврене на корабль, и тогда все это уже не будет играть никакой роли. Никто не заставит тебя за что-либо отвечать».

Я взошла на борт судна, когда туда грузили бочки для воды.

Никто не видел, как я уходила.

Были отданы концы, и водная поверхность между судном и причалом стала увеличиваться.

Сейчас я ожидала продолжения ортеанской игры, которая велась против меня одной. Однако я не была особенно хорошим игроком.

Когда мы сошли на берег в Лей'эриэле, меня постепенно оставило связанное со страхом оцепенение, в котором я находилась с Ширия-Шенина.

— Иностранка? — сказала одна молодая женщина. — Вы, наверное, прибыли, чтобы увидеть сторожевую башню Берани. Ее все хотят видеть.

Ворот телестре Лей'эриэл были открыты. Женщина сидела в низком кресле, ее одежда была расстегнута; она кормила грудью ребенка. Двое других аширен топали по шкурам зилмеи, разостланным на полу. Их голые тела грело вечернее солнце. Вдоль позвоночника у них рос легкий пушок. На мой взгляд, они выглядели худыми, как птицы-ящерицы.

— Вы можете увидеть ее и отсюда. — Женщина указала на видневшиеся на западе горы, подступавшие здесь ближе к реке.

— Я посмотрела, прищурившись, в указанном направлении, но смогла различить лишь зигзагообразные линии.

— Это и есть баня? — Такой вопрос казался мне не опасным.

— Да, это та самая, из «Жалобы». — Один из аширен упал, перевернулся через голову, открыл рот и стал громко реветь. Женщина подняла его и положила на шкуру другого ребенка. — Ш-ш-ш! Тераи, аширен-те…

— Если я поднимусь туда, то смогу еще в тот же вечер попасть на судно, которое плывет вниз?

Она наморщила лоб и что-то пробормотала про себя. Заплакал ребенок. Женщина запела: «Цветок тысяч, птичье крыло и сладкий моховой глаз. Сладкое вино, там, где плавают большие корабли…» Ох, ты, баловник!

На его руку закапало молоко. Она подняла подол своего платья, чтобы вытереть его.

— До завтрашнего утра вниз нет никаких судов. — Она немного подумала, затем добавила: — Большинство иностранцев остаются здесь.

Я сняла комнату и прошла — в большей мере для того, чтобы меня не видели в течение второй половине дня, чем по какой-либо иной причине — около двух зери, поднимаясь в горы. Там было пустынно, дороги оказались усыпанными камнями, тут и там виднелись пятна бурой мох-травы. Сквозь хилые кусты ханелиса вела прорубленная в них пыльная в них тропинка.

С холма, на котором возвышалась сторожевая башня, я увидела раскинувшуюся подо мной долину реки Ай. На востоке находилась плоская равнина; пастбища и свежевспаханные поля, занимавшие ее, своим плодородием были обязаны речному илу. Снова действовали оросительные каналы террас. Вниз по реке перспективу закрывала цепь холмов.

Ветер на вершине горы гнал пыль между разрушившимися каменными плитами.

Остатки проходившей по склону стены с одной стороны резко обрывались. Там, видимо, неоднократно были камнепады. Сохранилось кольцо внешней стены. Отвесный западный склон имел высоту, составлявшую не менее двухсот или трехсот футов. Внизу находилась равнина, выглядевшая такой пустынной, как и горы, и простиравшая до самого горизонта.

Сторожевая башня Берани… Да, она упоминалась в одной из атональных даденийских жалобных песен. Мне это вспомнилось во дворе. Прежде я обращала на это мало внимания.

Далеко на западе что-то сверкнуло на солнце. Сначала я приняла это за воду, но края этого нечто не походили на примыкавшие к берегам озеро. Там, где это касалось бурой пустоши — как я оценила, в семи или восьми зери от меня, — оно расходилась полосами в стороны. Полосы имели острые кромки, как расколотый лед на луже, и блестели, как вулканическое стекло.

Потом солнце растворило дымку, и весь горизонт засеял с невыносимой яркостью.

Я обошла кругом полуразрушенную башню, прищурив глаза, чтобы избавиться от последовательных образов света, и попала на место, где был установлен камень более позднего времени. На камне имелся высеченный простым шрифтом следующий текст:

«Здесь стояла сторожевая башня Берани, с которой с давних времен следили за Мерцающей Равниной с целью предупреждение опасности, которая подкарауливает в Эриэле».

Орте была мне не по силам. Я признала это в тот самый момент, когда получила такое вот последнее доказательство своего невежества.

Я села на древние ступени. От зала не осталось ничего кроме от печатка на поверхности холма. Прислонившись спиной к нагретой солнцем кирпичной стене, я смотрела вниз, на Ай.

Жалоба Берани. Мне снова вспомнились ее отрывки. Речь в ней шла о чей-то измене: я не знала, то ли Берани была предана, то ли сама оказалась предательницей. И еще там было что-то насчет неверности. «Это очень подходит ко мне», — подумала я.

Сидя так, я мысленно перенеслась назад и стала размышлять над тем, что отгоняла от себя в течение всех последний день.

Я думала о кровавом убийстве Канты Андрете. Мне нужно было каким-то образом излить свою боль, которая сидела во мне с того мгновения. Я дала ей волю и горько заплакала.

Мне было жаль Берани, Бродина, мужчины, лишенного своего счастья. Мне было жаль саму себя. Если меня одолевала жалость к себе, то сейчас мне предоставлялась возможность избавится от нее.

Жалость к себе. Я думала о Халтерне. Почему он не смог оказать мне поддержку? И о Рурик. Что она имела в виду, когда сказала: «Если вы лгунья…»? И потом это ее требование, чтобы я без всяких гарантий доверилась правосудию Южной земли… Старая, как мир, детская жалоба: «Почему мне никто не помог?»

С легким отвращением я вытерла глаза и лицо и снова откинулась назад, греясь на солнце. Будь что будет, происшествие при дворе Андрете совершилось. Теперь мне нужно решиться принять их вызов. Халтерн и Рурик так же обескуражены случившимся, как и я. Виновным в этом не был никто.

Впрочем, нет. Один. Убийца. Могла ли я строить предположение насчет того, кто это? Еще один наемник СуБаннасен? Или, может подручные Ховиса? Тайный враг в Ширия-Шенине? Нет, это было частью какой-то интриги; им мог оказаться любой из сотни самых разных людей…

Итак, что же теперь делать? Таткаэр все еще был надежным местом для пришельцев из другого мира. «Поддерживает ли Сутафиори все еще Доминион? — спрашивала я себя. — Если нет, то будет очень сложно получить корабль, чтобы отплыть на Восточные острова».

«Боже мой, Кристи! — подумала я и засмеялась над собой. — Еще несколько недель назад ты подумывала, не остаться ли вообще на Орте, а сейчас тебя проводит в панику даже мысль о том, что это, возможно, тебе придется сделать и даже против своей воли…

Я проснулась, когда солнце уже не светило на стену. Над речной долиной повисли голубые сумерки, где-то далеко мерцали фонари, словно зирие. Небо было чистым, пурпурным на западе и усыпанным искрящимися звездами на востоке. На мгновение я испугалось, что не смогу найти обратной дороги. Потом я поняла, что мне нужно переждать лишь вторые сумерки, а после них звезды Орте будут светить достаточно ярко, чтобы указать мен путь.