Аш долгую минуту глядела на него молча. Потом сказала:

— Да, в принципе все может обернуться именно этим.

— Тогда позвольте мне и отцу Фавершэму сделать все необходимое. Нам потребуется вся Божья милость, которую мы сможем получить.

От сквозняков по потолку комнаты метались тени от пламени свечей. Аш перешла поближе к огню, сложив руки, следила, как оба священника очищают комнату удивительно неспешно, без суеты. Пока Ричард Фавершэм размахивал кадилом, Дигори Пастон ходил за ним, по всем коридорам, проложенным в стенах, появлялся в оконных проемах, снова исчезал, их пение отдавалось эхом в сводчатых каменных помещениях.

— Тебе надо через это пройти, — уступая, Флора встала около Аш в желтом свете свечей.

— Кто-то же должен.

— Они должны, да?

— Чтобы выиграть эту…

— Ах, войну! — Флора встала спиной к исходящему от огня теплу. Какую-то секунду на Аш с лица Флоры глядели нефритовые глаза ее брата. — Кровавая, бесцельная, разрушительная!.. Неужели я никогда тебе этого не втолкую? Большинство людей всю жизнь строят!

— Но не те, кого я знаю, — мягко сказала Аш. — Может, ты исключение.

— Я всю свою жизнь собираю людей, после того как ты доведешь их до расчлененного состояния. Иногда меня от этого тошнит. На этой стене погибло десять наших!

— Мы все смертны, — сказала Аш. Флора стала отворачиваться. Аш поймала ее за рукав и повторила: — Когда-то умрем все. Какая разница, что мы делаем в жизни. Обрабатываем поля, продаем шерсть, продаем свой зад, молимся всю свою жизнь в монастыре — все мы умрем. Четыре вещи проходят через всю жизнь, как времена года: голод, чума, смерть и война note 42. Так было до моего рождения, и так будет долго после меня. Люди смертны. Точка.

— И ты следуешь за четырьмя всадниками, потому что тебе это нравится и потому что это окупается.

— Не старайся затеять ссору, Флора. Я драться с тобой не собираюсь. Здесь не просто война. Здесь просто плохая война. Это полное и окончательное разрушение…

— Мертвец есть мертвец, — рявкнула Флориан. — Не думаю, что твои гражданские жертвы волнует, в какой войне они погибнут — просто в войне или в «плохой» войне.

Пастон и Фавершэм пели: «Христос Император, Христос Виридианус». Их голоса сливались, один высокий, один низкий. Светло было только в той части комнаты, где стояли свечи. Стоявшие у входных дверей Анжелотти и Ансельм в этом свете казались просто парой вооруженных солдат. Пушкарь, кажется, что-то бесстрастно говорил очень тихим голосом. Аш заметила, что Ансельм хмурится.

От нетерпения она переминалась с ноги на ногу, рассматривала ставни на окнах, штабели ящиков с оружием.

— Ах да, Флориан, пока я не забыла: я видела сестру Симеон в башне Филипа Красивого. Она хочет, чтобы твоя Маргарет Шмидт вернулась назад. Меня потрясло, когда я увидела ее на стене: никогда не думала, что встречу ее с пушкарями. Я думала, она станет одной из помощниц хирурга.

— Она не «моя» Маргарет, — тихо объяснила Флора дель Гиз.

— О-о, — Аш растерялась.

Флора смотрела на нее со смешанным выражением угрюмости и горькой насмешки.

— Лично меня ничего не удивляет. Она… Вроде бы она записалась в книгах отряда как помощник пушкаря.

— С ней все будет в порядке, — проговорила Аш, несколько растерянно, ожидая, когда закончится благословение. — Она была при одном из лучших пушкарей Анжелотти, он ее обучит.

Флориан смотрела на Аш:

— Я так и не смогла объяснить тебе свою мысль, верно? Ее учат убивать других! Не для защиты, не ради ее Господа даже. Ради денег. И потому, что ей это понравится. А если в конце ее начнет воротить от всего этого, что ей светит? Назад она не вернется.

— Я не заставляла ее вербоваться к нам, — тихо произнесла Аш.

Она слишком молода и сама себя не знает!

Дигори Пастон и Ричард Фавершэм снова вошли в главную комнату, внеся с собой аромат ладана, и вместе запели торжественное благословение.

— Ладно, — властно сказала Аш, — я поступлю с ней так, как всегда с очень молодыми рекрутами. Сегодня ночью поставлю ее в пикет, на восточную стену, над рекой Оуч. С той стороны атаки не будет, но холод будет обалденный, — и перевела взгляд со священников на Флору. — Большинство молодых ребят после такого увольняются. Они имеют моральное право говорить, что были на войне, так что их гордость не страдает. Но если она останется, Флориан, я ее не заставлю уходить. Потому что она нам нужна. Пока мы не получили провиант и не ушли из города, нам понадобится любой, кого мы сможем заполучить.

Наступившее молчание сказало ей, что служба окончена.

На нее смотрели Фавершэм и Пастон.

Флора перевела взгляд на ожидающих священников.

— Девочка, у тебя благочестия меньше, чем у кролика. Верно?

Губы Аш скривились, возможно, это должно было означать улыбку, если бы ее лицо не застыло от страха:

— Ты бы удивилась…

— Хирург… должен остаться на всю службу. Изгнание бесов иногда оказывается опасным, — сказал Дигори Пастон.

— Хорошо, — Аш взялась руками за пояс; его на ней не оказалось; она увидела, что он еще лежит на кровати, вместе с кошельком и кинжалом; так что она была безоружна. — Дигори, Ричард, прошу вас помолиться за меня, пока я все это буду делать. И когда я обращусь с вопросом — я прошу вас помолиться о Божьей милости, чтобы Он подавил голос между моей душой и каменным големом.

Флора подняла на нее мрачный взгляд:

— Ты хочешь рискнуть — отрезать себя от Диких Машин? Герцогу это не понравится!

— Я задам интересующие его вопросы. Если Годфри прав, и на данном этапе я испугала Фарис настолько, что она не обращается к военной машине, я не собираюсь задавать вопросы о ее тактике. А великая стратегия Карфагена нам известна.

— Она могла измениться. А если ты так поступишь, мы про это не узнаем.

— Ты вспомни, они меня просто развернули, Флориан. Они заставили меня пойти к ним, — голос у Аш стал тоненьким. — Ну ладно, мы далеко от Карфагена. Но такое больше не случится. Ни за что. От меня люди зависят.

— А Годфри?

Аш не успела ответить, — скрытый смысл этого был слишком ощутим для нее, — как Дигори Пастон схватил ее за руку своей костлявой лапой и повел к очагу, в котором прыгало ослепительное пламя. Холодная, насквозь продуваемая сквозняками, пыльная, заваленная багажом комната была полна движущихся теней. Под его настойчивым понуканием Аш упала на колени. Сверху, с рамы очага смотрели древние резные фигуры. Перед ее глазами мелькали тени и листва на дереве Зеленого Христа.

Дигори Пастон взял кусок черного хлеба и преломил его. Ричард Фавершэм опрыскал его водой и солью.

— Огонь и соль и свет свечей — да приимет Христос твою душу…

Аш закрыла глаза. Не стали видны обеспокоенные лица двух священников; исчезла Флора, ходящая взад-вперед в освещенном свечами углу; исчезли голоса Ансельма и Анжелотти. Коленям было больно стоять на жестком полу из-за синяков после сегодняшней схватки на стенах Дижона.

— Л это было не твое дело, вести атаку, дитя! Грешно искушать смерть таким образом.

К ее губам поднесли посоленный хлеб. Она его взяла в рот. Во рту он превратился в слизистый твердый ком.

— Какого черта, — она проглотила хлеб, — откуда ты знал, что я буду делать тут сегодня, Годфри?

— Ты молилась. Нашему Господу или военной машине, а, может, и обоим. Я тебя слышал. «Храни меня в живых, пока мир не придет сюда!» У меня не было информации, где ты сражалась и как; но я не дурак, и я тебя знаю.

— Ладно, я была на поле боя. Иногда это нужно. Это не было самоубийством, Годфри.

— Но вряд ли безопасно.

Она посмеялась этому, проглатывая хлеб, и чуть не поперхнулась. И слушала с закрытыми глазами, все ее чувства обострились. Той частью своего существа, которая у нее была предназначена для общения, она разделяла с ним и веселье, и доброту, и любовь. Слезы навернулись ей на глаза: она сморгнула, чтобы их отогнать. В пустоте своего разума она чувствовала возможность услышать не только голос Годфри Максимилиана, одинокого во мраке.

— Что бывает после смерти?

Она не об этом собиралась спросить. Ушами она слышала резкое «Благословенна будь!» Дигори Пастона, и «Аминь!» Ричарда Фавершэма.

— Как это выразить? Вот Преддверие Ада, вот Чистилище. Вот боль! А вовсе не Общность благословенных!

— Годфри…

При звуке его голоса ее затопило страдание.

— Мне надо видеть Лик Господа нашего! Мне это обещано!

Она ощутила боль, поморгала и ненадолго открыла глаза, но достаточно, чтобы увидеть, что вонзила ногти себе в ладони.

— Я хочу найти тебя.

— Я… нигде. Меня не найти. У меня нет глаз, чтобы видеть, нет рук, чтобы обнимать. Я — то, что слушает, то, что слышит. Все — тьма. Голоса… подсматривают за мной. Разоблачают меня. Часы, дни — или это годы? Здесь только голоса, ничего больше…

— Годфри!

Только тьма, и пожирающие меня Великие Демоны!

Аш протянула руки. Ее схватили мужские руки, жесткие, от погоды и физической работы, холодные от ноябрьской стужи. Она ухватилась за них, как будто это был Годфри Максимилиан.

— Я тебя не оставлю.

— Помоги мне!

— Мы все сделаем, что можно. Верь мне. Ни перед чем не остановимся. Я организую тебе помощь.

Она говорила абсолютно убежденно, решительно, как в бою. Сейчас не важно, что такое спасение может быть просто невозможно или недоступно; главное — необходимость дойти до него.

Теперь он тихо смеялся:

— Ты часто говорила нам эти слова, малышка, в самых невероятных боевых ситуациях.

— Ну да, и оказывалась права.

— Молись за меня.

— Да, — она прислушалась к себе. В пустоте своей раздробленной души искала, не прозвучат ли Голоса более громкие, чем голос Господа.

— Давно ли ты говорила со мной в последний раз?

— Минуты… Меньше часа.

— А я не могу сказать, дитя. Здесь, где я нахожусь, времени не существует. Я читал однажды у Фомы Аквинского, что срок пребывания души в Аду может представлять собой не дольше, чем один удар пульса, но для пропащих душ этот срок — вечность.

Ей мгновенно передалось его безысходное отчаяние. И она тут же грубо спросила:

— Ты слышишь мою сестру. Обращалась ли она снова к каменному голему?

— Еще один раз. Я сначала решил, что это ты. Она обращалась к Карфагену, к машине, сказала, что ты жива. Сказала, что ты, как и она, можешь спрашивать и получать ответы от военной машины, И сказала своему хозяину, королю-калифу, что теперь их подслушивают.

У нее в ушах стучала кровь, и шепотом голос, звучащий в голове, добавил:

— Вы очень разные, ты и она.

В чем? Нет, не сейчас. Позже скажешь.

Ей больно было стоять коленями на жестком полу, но зато она могла сосредоточиться.

— Скажи мне, какие войска она развернула сейчас. Какие последние посланцы прибыли из армий в Иберии и Венеции. И насколько она сильна на севере — я знаю, что у нее было еще два легиона, когда мы были в Базеле: сейчас они, должно быть, во Фландрии!

— Мне кажется, я… могу сказать тебе, какие сообщения посланы военной машине.

Аш наклонила голову, все еще крепко вцепившись в руки человека, стоявшего перед ней; глаза не открывала.

— И… мне надо поговорить с Дикими Машинами. Если можно. Не бросишь меня, будешь рядом?

Аш утонула в его печали. Зазвучал голос Годфри Максимилиана, легкий, как перышко:

— Когда я был ребенком, я любил леса. Моя мать по обету обрекла меня церкви. Я предпочел бы жить на открытом воздухе, среди животных. Я любил свой монастырь Святого Герлена не больше, чем ты — свой, Аш, и меня били так же жестоко, как тебя. Я и сейчас не считаю, что Господь предназначил меня для службы священника, но Он дал мне милость совершать мелкие чудеса, и одарил счастьем служить в твоем отряде. И сан того стоил. Как на земле, так и тут я — с тобой. Если я о чем и жалею, так только о том, что не добился твоего доверия.

Слова «И сан того стоил» она задвинула на периферию сознания, стерла, забыла. Пока она не потеряла смелость и ощущала его теплоту, она произнесла:

— Дислокация войск визиготов, осада Дижона, главные части, дать мне их позиции.

И голосом Годфри заговорила военная машина:

— Легион VI Лептис Парвы, северо-восточный сектор: войска рабов в количестве…

— ЭТО ОНА…

На нее накатило то же онемение, какое окутывало ее сознание среди пирамид в пустыне. На секунду она перестала ощущать доски пола, на которых стояла, и крепко сжимающие ее руки Дигори Пастона.

— Сукин сын… — Аш открыла глаза, лицо ее исказилось. Ричард Фавершэм удерживал ее за плечи; Дигори Пастон — за руки. Ее окружали Ансельм, Анжелотти, Флора, но их лица казались ей такими далекими, будто они на дальнем конце поля битвы.

— Годфри! — схватилась она за костлявые руки Дигори.

Ответа не было. Холод все больше охватывал ее разум. Она поискала в себе — но только онемение, глухота.

«Значит, они могут доставать меня и тут.

Христос, всю дорогу за море из Карфагена, через половину христианского мира!.. Но ведь каменный голем может, почему бы им не суметь?»

— Годфри!

Слабый, как во сне, голос Годфри прошептал:

— Я всегда тут.

— ЭТО ОНА, ЭТО ТЫ МАЛЫШКА…

Значит, теперь недостаточно, что тут есть мужчины и женщины — Томас Рочестер, Людмила Ростовная, Караччи, Маргарет Шмидт, — чьи жизни могут быть спасены или разрушены ее решениями.

«Незаменимых нет», — подумала она.

Теперь осталась одна Аш старше девятнадцати лет; стоящая коленями на твердом деревянном полу под холодным ветром, рукав камзола перегрелся от близости огня в очаге. Одна женщина, которая вдруг стала молиться так истово, как не молилась с самого детства: «Лев, защити меня!»

Она вспомнила, как хрустели под копытами бурой кобылы обломки раскрашенной штукатурки, на снегу, на юге, когда она ехала верхом среди больших пирамид. И онемела она сейчас — от холода или от тишины. И тут в голове зазвучали в унисон голоса — их много, множество, легион.

— МЫ ЗНАЕМ, ЧТО ТЫ НАС СЛЫШИШЬ.

— Не врете? — слегка съязвила Аш. Она разжала руки, отпустила больно стиснутые пальцы священника, все еще с закрытыми глазами, и услышала, как он вздохнул. Снова уселась на пятки. Никто не заставляет ее не делать того, что ей хочется. Абсолютно расслабившись, она сказала: — Но вам-то меня не достать. Я могла оказаться где захочу.

— ДА, МОГЛА. НО ТЫ В ДИЖОНЕ. НАМ ЭТО СКАЗАЛО ДИТЯ ГУНДОБАДА.

— Как же, сказала. Разве что каменному голему и, может быть, Дому Леофрика. Но уж не вам. Она вас и слушать не станет.

— ДА ЭТО НЕ ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЯ. ОНА УСЛЫШИТ, КОГДА ПРИДЕТ ВРЕМЯ. МАЛЫШКА, МАЛЫШКА, ПЕРЕСТАНЬ ВОЕВАТЬ С НАМИ.

— Свинячий хрен вам в ухо!

Вот теперь она выступает как наемник, как она всегда и хотела выглядеть: веселая, грубая, сквернословящая, непобедимая. В этом возбужденном адреналином состоянии даже она не знает, что там у нее в глубине, за этим чисто внешним фасадом.

— Какие же вы Дикие, — по ее лицу закапали слезы, и она сама не сказала бы, от боли они или же от неприятного юмора. — Это мы вас построили. Давным-давно, случайно, но мы, мы. Почему же вы нас ненавидите? Почему вы ненавидите Бургундию?

— ОНА УСЛЫШАЛА.

— ОНА ПОНЯЛА.

— ЗНАЕТ ТО, ЧТО ЗНАЕМ МЫ.

— ХОТЬ МЫ ЗНАЕМ НЕ ТАК МНОГО.

— МЫ ЗНАЕМ НАЧАЛО, НО КТО ЗНАЕТ КОНЕЦ?

То, что было хором Голосов, превратилось при последнем вопросе в разноголосицу. С некоторым отзвуком печали. От громкости Аш заморгала, но тут же ей стал виден огонь очага среди веками закопченных камней. Там, где огонь был сильнее, откололся и отвалился кусок камня. Структура камня в месте разлома все еще была видна.

В памяти Аш всплыли трещины в куполе дворца короля-калифа и летящие сверху, вертящиеся в полете камни.

— МЫ ЗНАЕМ КОНЕЦ…

— МЕРЗОСТЬ ПЛОТИ!

— МАЛЕНЬКИЕ ОТРЕБЬЯ, НЕДОСТОЙНЫЕ ЖИЗНИ…

…ИЗ-ЗА ВАШЕГО ГРЕХА…

До боли вонзив ногти в ладони, Аш выдохнула сардоническим тоном:

— А это не предубеждение — после того, как двести лет слушали Карфаген!

Радость, хоть и с примесью горечи — Годфри? И в голове зазвучал снова умертвляющий душу, леденящий гомон.

— КАРФАГЕН — НИЧТО…

— …ВИЗИГОТЫ — НИЧТО…

— ГУНДОБАД ГОВОРИЛ С НАМИ ЗАДОЛГО ДО НИХ…

— САМЫЕ ГРЕШНЫЕ ИЗ ЛЮДЕЙ…

— МЫ ПОМНИМ!

— МЫ ПОМНИМ…

— МЫ СОЖЖЕМ ТЕБЯ, МЕЛКАЯ ЧАСТИЧКА ПЛОТИ.

От последней прозвучавшей в голове фразы она вздрогнула, прикусила язык и почувствовала привкус крови. И вслух сказала, не видя окружающих:

— Не волнуйтесь. Если они могли бы сдвинуть тут землю, они бы это сделали. А если не делают, значит, не могут.

— ТЫ ТАК УВЕРЕНА, МАЛЫШКА?

Под одеждой по ней пробежали мурашки, и она с отвращением подумала: «Малышка, смотри ты! Меня так называл Годфри, от него позаимствовали».

— В общем, что-то вам мешает, — сказала она вслух. И сплюнула с отчаянным сарказмом: — По вашим словам, Фарис армия не нужна! Она дитя Гундобада, она творец чудес; она может превратить Бургундию в пустыню, именно так. Вам только остается помолиться о солнце, и — блямс! — оно тут как тут. Всего одно чудо. Так почему вы его не сотворили?

Вложив в вопрос всю свою ярость, она сразу сконцентрировала внимание — обрела то самое внутреннее состояние, какое у нее наступает, когда в руках меч, — и слушала.

И немедленно она буркнула от беззвучного удара. Стало больно губам. Она подняла руки к лицу, открыла глаза; увидела кровь, поняла, что прикусила губу. Рядом кто-то сказал что-то резкое. Она ничего не видела, только взмахом руки отослала их подальше. И сразу почувствовала, что онемела и задыхается; такое ощущение было у нее, когда она впервые училась ездить верхом. В долю секунды между ударом о землю и началом боли. Она замерла.

Но физической боли не было.

— ТЫ НЕ СМОЖЕШЬ УСЛЫШАТЬ НАС, ПОКА МЫ НЕ ЗАХОТИМ. ТЫ БОЛЬШЕ НЕ УВИДИШЬ НАС.

— Дерьмо, а то как же, — Аш потерла губы руками, размазывая кровь по лицу.

— МЫ ТЕБЯ НЕ ПОНЯЛИ.

— Нет. И не поймете. Милости просим в хреновую компанию, — с горечью сказала Аш.

Она не почувствовала, чтобы они были смущены или озадачены. Только звучали в голове их Голоса. У нее кровь на лице застыла, стягивая кожу. Она осторожно потрогала языком губу, подумала: «Болеть будет», — и проглотила кровь и слюну, а потом сказала:

Но ведь не сможете вечно держать меня в неведении.

В ответ — молчание.

— Что это изменит, если вы мне скажете? Уже становится холоднее. Вы вытягиваете энергию у солнца, и становится холодно даже там, где находитесь вы. Вам скоро и Фарис тут не понадобится. И никакое чудо. Зима убьет нас всех.

И снова зазвучал унисон голосов:

— ЗИМА НЕ ВСЕ ПОКРОЕТ.

— Да провались вы! — Аш раздраженно стукнула себя кулаком по бедру. — Почему Бургундия так важна для вас?

— МЫ МОЖЕМ ЗАБРАТЬ ЭНЕРГИЮ СОЛНЦА… note 43

— …ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЕГО МОЩНОСТЬЮ, ОСЛАБИТЬ, ПРИНЕСТИ ТЬМУ, ХОЛОД И ЗИМУ…

— …НО…

— НО ЗИМА НЕ ПОКРОЕТ ВЕСЬ МИР.

Аш открыла глаза.

Перед ней на коленях стоял Роберт Ансельм, одной рукой поправляя эфес. Позади него — Анжелотти, держась рукой за обтянутое кольчугой плечо Ансельма. Оба во все глаза смотрели на нее. Флора сидела на корточках между двумя священниками, опираясь руками о бедра, длинными пальцами почти касаясь пола.

— ЗИМА ПОКРОЕТ НЕ…ЗИМА ПОКРОЕТ НЕ…

— …ВСЕ!..

— ТЬМА ПОКРОЕТ НЕ ВЕСЬ МИР.

— Во имя Отца, и Сына и Духа Святого, — хриплым шепотом произнес Ричард Фавершэм.

— Тьма покроет не весь мир ?.. — недоверчиво повторила Аш.

Она не закрывала глаз, еще видела всех вокруг себя, но звук громких голосов в голове отвлек ее внимание от комнаты в башне. И ее почти затопила огромная холодная печаль.

— …ЗИМА МОЖЕТ УБИТЬ ВЕСЬ МИР, ЕСЛИ БЫ НЕ ОН.

— ТЬМА МОЖЕТ ПОКРЫТЬ ВЕСЬ МИР, ЕСЛИ БЫ НЕ ОН.

— НАМ НЕ ДОСТАТЬ…

— …БУРГУНДИЯ УМРЕТ ПО ЕЕ КОМАНДЕ, НО ТОЛЬКО…

— ОНА РАЗРУШИТ БУРГУНДИЮ, НАШЕ ТЕМНОЕ ЧУДО. КАК ТОЛЬКО УМРЕТ ГЕРЦОГ.

— Весь мир! — воскликнула Аш. — Весь мир.

— КОГДА ОН УЙДЕТ…

— …СТАНЕТ ЗАБРОШЕННЫМ, СТАНЕТ ПУСТЫНЕЙ…

— КОГДА НЕ БУДЕТ НИЧЕГО: БУРГУНДИЯ УНИЧТОЖЕНА, КАК БУДТО ЕЕ НИКОГДА НЕ БЫЛО…

— ТОГДА ВСЕ…

— ВЕСЬ МИР…

— …МОЖЕТ БЫТЬ ОЧИЩЕН И СТАНЕТ ЧИСТ, ВЕСЬ МИР…

— …ЧИСТ ОТ ПЛОТИ, ГРЯЗНОЙ, РАЗЛАГАЮЩЕЙСЯ ПЛОТИ, ЧИСТ…

— КАК БУДТО ТЕБЯ НИКОГДА НЕ СУЩЕСТВОВАЛО.

Прилив и колыхание громких голосов стали слабеть. Под ее ногами сдвинулись доски пола — нет, они стояли прочно, это она потеряла равновесие и упала на спину, приземлилась своим мягким местом, ее подхватил Ричард Фавершэм, так что она всем телом раскинулась на нем, он придерживал ее за плечи своей рукой кузнеца.

В душе у нее царила немая бесконечная пустота. В ней не звучало ни одного голоса. Даже Годфри молчал. Она ощущала смертельную опустошающую усталость.

— Молились? — спросила она.

— Чтобы изгнать Голоса, — Фавершэм кивнул, и от этого его тело всколыхнулось. — Чтобы изгнать из тебя демонов.

— Может, это и сработало… — просопела она, не зная, смеяться или плакать. — Годфри, Годфри…

В голове тихо прошелестело:

— Я с тобой.

— Сукин сын! — протянув руку, она хлопнула Дигори Пастона по плечу. — Боюсь, что экзорцизмом этого не добьешься. Нет. И я даже не знаю, имеет ли это теперь значение…

Взгляд ее остановился на лице Флоры.

— Ну что? — потребовала хирург. — Что?

— Бургундия — не цель, — ответила Аш. — Бургундия — помеха.

— Что за плешь ты мелешь, девочка? — прорычал Роберт Ансельм.

Она так и стояла, откинувшись всем телом на надежную фигуру Фавершэма, сомневаясь, сможет ли сама сесть. У нее наступила полная слабость; все тело трясло, как в лихорадке.

— Бургундия — для них не цель. Бургундия — препятствие для… — она взглянула на взмокшее лицо Роберта Ансельма. — А почему — я не знаю! Они все время говорили, что уничтожат Бургундию — но не потому, что им просто надо, чтобы Бургундии не было на лице земли. После того, как Бургундии не станет…

Опять по всему ее телу пробежала дрожь; лучше не пытаться оценить, насколько она внутренне ослабла, лучше не замечать. К ее собственному удивлению, голос ее прозвучал резко и насмешливо:

— Они хотят избавиться от нас. От мужчин. Всех мужчин. И в Бургундии, и в Карфагене. Знаете, так, как… фермеры поджигают амбар, чтобы избавиться от крыс. Вот поэтому им нужно их «зловещее чудо». После того, как Бургундии не станет, — они говорят, что тогда они смогут покрыть тьмой весь мир.

— Мне надо видеть герцога! Срочно! — добавила Аш.

Флора держала свечу в неудобной близости от лица Аш. Она перестала вглядываться ей в глаза.

— Согласна. Надо. Я пойду вперед и организую через врачей.

Переодетая женщина рывком выпрямилась, сунула деревянный подсвечник в руку Дигори Пастона и большими шагами устремилась к темному лестничному пролету. По каменным ступеням загремели ее шаги.

— Сейчас организую тебе эскорт, — Роберт Ансельм прокричал приказ. Аш услышала топот бегущих людей в кольчугах.

— Но, мадам, вам надо отдохнуть, — запротестовал Дигори Пастон. Взяв в руки ее кисти, он их повернул ладонями кверху и деловито обследовал. — Милость Божья не смогла вас спасти. Лучше бы вам попоститься и помолиться, выказать смирение и снова помолиться Ему.

— Позже. Я приду к вечерне note 44. Герцог должен узнать об этом! — Аш осторожно попробовала — не раздадутся ли голоса, так, как языком пробуешь больной зуб. — Годфри…

Она ощутила слабое тепло. И голос Годфри — слабый, почти неслышный:

— Будь благословенна.

Этот звук зашелестел в ее душе, как шум ветра в верхушках деревьев. Сначала с треском и шепотом, а потом громче, пока у нее не наполнились слезами глаза, и она потерла виски тыльной стороной ладоней.

— Ладно…

Как только она отключила сознание, тут же оглушающий внутренний звук упал до причитающего бормотания.

Это был рыдающий хорал Диких Машин на языке, теперь устаревшем и неразборчивом. Язык, которым они разговаривали с Гундобадом, так много веков назад: древний, недоступный для понимания готский язык.

— He произносите слово «позже» в разговоре с Господом, мадам, — сказал ей Ричард Фавершэм. — Ему это не понравится.

Секунду Аш смотрела на него молча, потом хихикнула:

— Тогда, мастер священник, не говорите Ему, что я так сказала. Пойдемте со мной к герцогу. Вы можете мне понадобиться, чтобы объяснить ему, что ваши молитвы не дошли. Что меня нельзя освободить от каменного голема.

«И снова спрошу его: почему Бургундия так важна? Почему Бургундия является помехой для Диких Машин? И на этот раз я намерена вырвать из него ответ».

Появился Рикард и ее молодые пажи, и они в миг одели ее: позаимствованный меч прицепили к поясу под толстым походным плащом, край капюшона был приспущен со шлема.

По непроглядно черным улицам Дижона под звездами Ансельм и эскорт провожали ее ко дворцу. Молчание нарушил низкий гул пушки, и откуда-то издали, к северной стене, полетел сгусток пламени. В тени проскальзывали горожане, люди в штатском бежали — или от бомбардировки, или после совершения кражи; Аш не останавливалась для расследования. На одной площади их обогнал отряд бойцов — человек сто, топая сапогами по промерзлой земле, направлялись согласно приказу на городскую стену. Она нащупала эфес меча, но шла дальше.

Дворец был ярко освещен: в свете свечей блестели стекла стрельчатых окон, в воротах стражники держали пылающие факелы. И в этом свете перед Аш мелькнула шапка льняных волос.

Флора, сбросив капюшон, раскрасневшись, стояла, жестикулируя, перед огромного роста бургундским сержантом. Когда Аш сбоку подошла к ней, та взорвалась:

— Они меня не впускают! Я, черт побери, врач, и они меня не впускают!

Аш протолкалась вперед, окруженная толпой своих, в форме Льва. Глаза ей ел дым от факелов. Холодный ветер обжигал открытое лицо и руки в перчатках. Желудок сжался холодным комком.

— Аш, наемник, человек герцога, — торопливо представилась она сержанту, старшему в кордоне стражников. — Я должна поговорить с его милостью. Пошлите сказать ему, что я тут.

— Времени у меня на это… — бургундский сержант обернулся, с его лица сразу исчезло встревоженное выражение. Он кивнул ей: — Мадам Аш! Вы приходили вчера, в мое дежурство. Говорят, вы разрушили Карфаген. Это правда?

— Хотелось бы, чтобы было правдой, — она говорила со всей откровенностью, на какую была способна. И тихо добавила, видя, что в эту минуту ей уделено и уважение, и внимание: — Пропустите меня. У меня важная информация для герцога Карла. Что бы у вас тут ни случилось, мои новости важнее.

Она успела подумать: «Мне вовсе не надо врать, моя информация и вправду важнее», — и заметить, что стражника убедила не столько ее искусственная искренность, сколько ее внутренняя убежденность.

— Простите, капитан. Мы только что выпустили всех врачей. Не могу вас впустить. Там сейчас только священники, — сержант незаметно махнул рукой в сторону, и, когда она отошла с ним от толпы в сторонку, понизил голос: — Нет смысла, мадам. В комнате его милости дюжина аббатов и епископов, все стоят на коленях на каменном полу, и ни черта хорошего из этого не выйдет. Бог кладет свою самую тяжелую ношу на Своего самого верного слугу.

— Да что случилось?

— Вы же знаете, как бывает с ранеными, когда они в состоянии равновесия: процесс вдруг может пойти в ту или другую сторону, — сержант поднял кверху руки, поудобнее натянул шлем, на его морщинистом лице усталые глаза были налиты кровью. — Прошу вас, мадам, только тихо. Скоро уже начнется суматоха. Какое бы у вас ни было дело, оставьте его для того, кто придет на место герцога. Его милость герцог сейчас на смертном ложе.

— Это правда, — сказала Флора, вернувшись в комнату на верхнем этаже башни.

Не замечая Ансельма и Анжелотти, она перешла комнату, подошла к очагу и заговорила прямо с Аш, потом рухнула кучей у очага, протянув руки к пламени.

— Мне удалось добраться до дверей его комнаты. Там остался один из его врачей: немец. Карл Бургундский умирает. Началось это два часа назад, с лихорадки и потения. Он потерял сознание. Кажется, он несколько дней не мочился и не испражнялся. И тело уже завоняло. Он даже не способен услышать молитвы. note 45

Стоящая Аш глядела сверху вниз на отрядного хирурга:

— И как долго, Флориан?

— Пока умрет? Он невезучий мужик, — в глазах Флоры отражался огонь очага. Она смотрела в пламя. — Сегодня, завтра; самое позднее — послезавтра. При сильной боли.

— Девочка, — сказал Роберт Ансельм, — если бы он был одним из твоих, ты бы уже была там сейчас и предоставила бы ему кинжал для удара милосердия. note 46

Тревожное настроение охватило все этажи башни, от поваров и пажей при кухнях, до войск и до стражников у двери в комнату Аш. Зная, что хирурга подслушивают, Аш не пыталась заставить ее молчать. «Если встанет проблема с боевым духом войск, пусть ничего не будет втихаря, пусть я все сама увижу».

— Ну, мы вляпались, — заметил Роберт Ансельм. — Не будет второй попытки взять Карфаген. И сами увидите, как рухнет эта хреновая осада!

Тяжелой походкой он ходил по комнате, бренча своим полным доспехом. За узкими щелями окон эхом отдавались звуки ночной бомбардировки; машины-големы, не нуждающиеся ни в сне, ни в отдыхе, бросали снаряды, непрерывно кроша стены Дижона. Она заметила, как Роберт вздрогнул при очередном взрыве — совсем близком.

— Что будет, когда герцог умрет? Что смогут сделать эти Дикие Машины?