Эти каналы могут тянуться на многие мили. И в любую секунду потолок может обрушиться мне на голову. Землетрясение должно было сильно расшатать кирпичную кладку.

Послышался шум.

— Вальзачи? — тихо позвала она.

Никого.

Аш подняла голову. Прямо перед ней с потолка туннеля упало несколько камней. Отверстие вполне достаточное, чтобы через него проникал слабый свет греческого огня. Ей, вроде бы, послышался смутный шум, на этот раз снаружи. Но как только она напрягла слух, чтобы расслышать, стало тихо.

Как долго еще продержатся эти каналы?

Пора бы ей уже оказаться где-нибудь в другом месте.

Неожиданно ее охватила печаль. Глаза наполнились слезами. Она утерла их рукавом. Я уже никогда не смогу сказать тебе, как мне жаль, что ты приехал сюда из-за меня.

Она прижала к лицу грязные руки. Подняла голову. Она знала, что печаль будет возникать на секунды или минуты, когда ее не ждешь; будет особенно болезненна, когда пройдет первый шок и она уже смирится с тем, что это можно пережить; ведь причины определены, принята на себя ответственность, исповедь произнесена. Но это не меняет того факта, что она никогда больше снова не поговорит с Годфри; он не ответит ей.

— Спокойной ночи, священник, — прошептала она. Она заметила белое движущееся пятно.

Рука метнулась к поясу, но ножны были пусты. Она прижалась к стене туннеля, вглядываясь вперед.

Что-то маленькое, белое поспешно перебежало коридор и исчезло в темноте.

Аш осторожно сделала шаг вперед. Ее сандалии скребли по кирпичу. С дороги быстро убежали еще два белых существа, стелясь по земле.

— Крысы, — прошептала Аш, — белые крысы?

Если при землетрясении разбились сточные каналы, проложенные под улицами Цитадели, разве не могли так же разбиться стены домов, выдолбленных в скале? Может, я возле дома Леофрика?

Может быть.

А может быть, и нет. Допустим, это крысы из его коллекции, но это вовсе не означает, что его дом близко. Крысы могут пробегать большие расстояния; а после землетрясения прошло уже не меньше часа.

— Эй, крыски… — тихо зашептала Аш. Но ничто не двигалось в тусклом свете.

Ей в голову пришла мысль: «Чем же могут кормиться крысы здесь, под землей?». Она взглянула назад, в темноту, и начала боком обходить угол, где скрещивались каналы, ступая тихо, чтобы не нарушать неподвижности воздуха и растрескавшегося кирпичного свода над головой. Остановилась. Посмотрела назад.

— Ты бы не одобрил, Годфри… Ты всегда говорил, что я язычница. Да, я такая. Я не верю в прощение и снисхождение. Я верю в месть — я причиню кому-нибудь боль за то, что ты мертв.

Дальше по каналу раздалось отдаленное эхо. Писк. Крысиный писк.

Сильнее завоняло дерьмом. Аш теперь шла, зажимая нос влажным рукавом. Блевать ей было нечем. Вдоль каменного прохода тихо и медленно текла вода.

Последние отблески света из трещин в крыше высветили какую-то неровность в стене. Это такой кирпич, что ли? Она протянула руку, чтобы дотронуться до кирпича — но вместо него дотронулась до темной пустой нишы размером с кирпич.

Кончиками пальцев она ощупала длинную нишу, высотой в две ее ладони. Для проверки засунула руку внутрь. В глубине ниши костяшки пальцев наткнулись на кирпичи, скрепленные известкой. Нахмурившись, она огладила ладонью стену перед собой, повела рукой вверх по стене, и ладонь попала на такое же пустое место, в другую нишу для кирпича. А над ней — еще одна.

В нижнем краю каждой ниши имелся кирпичный выступ. Достаточно крепкий, чтобы выдержать вес человека.

Ее охватила радость. Незаметно для себя, она даже стала дышать глубже; вдыхала сладкое зловоние и громко смеялась, из глаз бежали слезы. Она водила руками по стене вверх и вниз, убеждаясь, что не ошиблась. Высоко над головой, насколько она могла достать руками, в стену были встроены ниши. И стена была не изогнутая в этом месте, где перекрещивались туннели: эта стена над ней шла прямо вверх.

Аш подняла руку и ухватилась за одну нишу, ногу поставила в другую и стала карабкаться по стене.

Первые пятнадцать-двадцать метров подъем был не сложным. Потом заболели руки. Она рискнула чуть отклониться от стены и посмотреть наверх. Разбитая часть трубы поднималась над ней еще на пятьдесят-шестьдесят футов, не меньше.

Она дотянулась до следующей ниши и подтянула себя кверху — в промокшей насквозь, тяжелой одежде. В голове у нее стали бродить несвязные мысли.

Я думаю, что «Голоса» говорят при помощи машины, при помощи каменного голема. Они звучали в моей голове именно так же. Но они совсем не такие, как мой Голос.

Знает ли об этом еще кто-нибудь? Знает ли Фарис? Давно ли они так вещают? Говорят ли они с Фарис тоже при помощи голема — или же они притворяются каменным големом? Может быть, до сих пор никто об этом не знает…

Допустим, военная машина стоит в Доме Леофрика уже два столетия; допустим, что эти — другие — говорят через нее? Или они — часть ее? Часть, о которой не знает Леофрик? Или… знает?

Аш решительно запретила себе прислушиваться.

Она тянулась вверх, подтягиваясь на руках, бицепсы болели, она поднялась еще на одну ступеньку. У нее горели икры и бедра. Она рассеянно опустила взгляд мимо себя и разглядела пол — далеко внизу под собой, увидела, как она уже высоко.

На высоте в сорок футов до кирпичного прохода вдоль стены или до сточного канала — вполне достаточно, чтобы при падении разбиться насмерть.

Она толкала себя вверх.

Допустим, эти «Голоса» ненавидят Бургундию? Почему именно Бургундию? Почему не Францию, Италию, империю турок? Я знаю, что бургундские герцоги — самые богатые, самые могущественные государи Европы, но дело ведь не в богатствах, не в могуществе; они хотят сжечь саму страну, превратить ее в прах… Почему?

Аш передохнула, прислонившись лбом к кирпичной кладке. Кладка была холодной. Руки были уже исцарапаны пыльной известкой.

Теперь ей пришлось извернуться, чтобы увидеть разбитую часть потолка над собой и сбоку. Ее отрезал от потолка каменный выступ. Ступени вели вверх, она подняла голову и увидела куда — в узкую шахту в потолке. Там — полная тьма. Не угадаешь, что там может оказаться.

Она крепко держалась, дрожа в своих мокрых и вонючих одеждах. Мысли неслись в голове, опережая одна другую. И вдруг Аш улыбнулась в темноту.

Вот в чем дело. Конечно. Вот почему визиготы напали на Бургундию, а не на турок! Турки — угроза для визиготов посерьезнее, чем Бургундия, однако машина — именно машина! — говорит им, что решение всех проблем Карфагена — в захвате Бургундии. Должно быть, так! И говорит это не каменный голем, говорят — те Голоса, множественные Голоса!

Аш вцепилась пальцами в ступеньку. Мышцы свело судорогой. Она глубоко засунула пальцы ноги в ступеньку и разогнула ногу, выпрямив ее; другую ногу потянула наверх, поставила на следующую ступеньку.

Если какая-то семья, семья какого-то другого амира создала другого каменного голема… Нет, такое стало бы известно! Даже Леофрик никогда не пытался сохранить своего голема в тайне. Просто охранял его. Но если это не другая глиняная машина — тогда кто же они, эти голоса?

Ясно одно — кто бы они ни были, они знают обо мне.

Аш двинулась в темноту, постепенно втягиваясь в шахту. Сперва — голова, потом плечи, а следом и все гибкое, извивающееся тело. Наверх, в шахту. «Если шахта не ведет никуда, мне просто придется карабкаться снова вниз, — подумала она, и сразу же пришла новая мысль, о том, прежнем: — Итак, они знают обо мне теперь. Ладно. Ладно. Я потеряла моих людей. Я потеряла Годфри. С меня хватит».

— Ты бы лучше постарался узнать обо мне, — прошептала Аш, обращаясь к неведомому врагу. — Потому что я непременно выясню, что ты такое. Если ты машина, я тебя расколочу. Если ты человек, я тебя распотрошу. Самое глупое, что ты мог сделать — это связаться со мной.

Она улыбнулась в темноте собственному хвастовству. Протянутыми вперед пальцами прикоснулась к кирпичу и металлу. И остановилась.

Осторожно водя пальцами, она нащупала пыльный камень, прямо над головой, и ободок из холодного металла, внутри него оказалась круглая железная пластина.

Аш как можно глубже засунула ступни в каменные ступеньки, на которых она стояла. Крепко схватилась за ступеньку левой рукой. А правой ладонью сильно ударила по металлической пластине, выталкивая ее вверх.

Она ждала сопротивления, думая — «ни хрена я не буду подставлять под нее спину, да и не смогу», и удивилась когда металлическая крышка отскочила вверх и тут же отлетела куда-то в сторону. В лицо ей ударил поток холодного воздуха. Ее ослепил яркий греческий огонь. Двигаясь по инерции, она упала лицом вперед, поцарапала лицо о кирпичную лестницу и чуть не сорвалась.

— С… сука!

Она подтянула себя еще на две ступеньки и вцепилась в наружный край в поисках какой-нибудь опоры, чтобы вылезти наружу. Ничего. Пальцы скребли по камню. Отверстие оказалось слишком широким, и Аш никак не могла опереться руками о края.

Держась левой рукой, Аш распрямила ноги, с усилием вытолкнула себя наверх и тяжело рухнула на мостовую.

Ее пронесло вперед; тело ее уже лежало, вытянувшись, на дороге, а бедра и ноги еще висели над бездной. Она оперлась ладонями и, извиваясь, поволокла тело вперед и покатилась, сложившись пополам; и катилась без остановки, пока не оказалась в добрых десяти футах от открытого сточного люка.

Она лежала в узком переулке между зданиями без окон.

В двадцати ярдах от нее горел один стеклянный цилиндр с греческим огнем. Другие, поближе к ней, оказались разбиты. В нескольких ярдах ниже по переулку булыжники зловеще осели.

Привыкшие к темноте глаза заслезились. Аш встряхнула головой, поднялась, опираясь на руки и ноги; мокрая шерсть рейтуз и камзола прилипла к телу и быстро замерзала в ночном воздухе.

«Значит, я еще в Цитадели…»

Ветер сменил направление. Аш поднялась и настороженно прислушалась.

До нее донеслись крики, грохот колес повозки, звон металла о металл. Битва, хаос; но ничто не говорило о том, где она — в пределах Цитадели или вне ее стен, в самом Карфагене. Ветер снова сменил направление, и звуки относило в сторону.

«Но я выбралась!»

Аш глубоко вздохнула и задохнулась от зловония, источаемого ее одеждой. Она огляделась. Вокруг, по обе стороны узкой улицы, были только голые каменные стены. Такие высокие, что у нее не было возможности увидеть межевой знак или догадаться, в какой стороне должен быть храм, где находятся стены города. Аш повела носом. Запах гавани… и еще чего-то…

Дым.

С обеих сторон улица упиралась в перекрестки. Налево улица шла вниз — туда не стоит. Она пошла направо.

Ее охватил внезапный острый приступ печали и отвращения. Что-то лежало впереди на булыжниках, рядом с кругом света, отбрасываемым оставшимся светильником.

Тело мужчины — такое же неподвижное, как мертвый Годфри.

Она заставила себя не думать о печальном: об этом — позже.

Аш быстро шла по переулку, чтобы согреться. Сандалии оставляли на булыжниках пятна грязи. Она подошла к распростертому телу, лежащему ничком у безликой стены. Гражданского положено ограбить — забрать деньги, солдата — обезоружить…

Свет был слабым. Греческий огонь потускнел в своем стеклянном цилиндре. Аш опустилась на колени, перекатила лежащее ничком тело на спину. Переворачивая его, быстро отмечала: мужчина; на нем рейтузы и куртка поверх лат; стальной шлем с забралом; пояса уже нет; меч украден, кинжал тоже стащили…

— Господи Боже…

Аш уселась, подогнув колени. Наклонилась вперед и раскинула в стороны руки мертвеца, открыв его грудь. Горло и плечи его были сплошной массой застывшей крови. Яркая куртка была надета поверх кольчужной рубахи, завязана на талии, на ней — какое-то темное изображение…

Аш отстегнула лямку, стянула шлем с головы убитого, запачкав себе руки кровью — из горла, куда попала арбалетная стрела. Шлем — не визиготский. Сделан в Аугсбурге, в Германии — ДОМА!

Аш натянула шлем на свою голову, пристегнула лямку, взяла труп за запястья и потащила по булыжникам под меркнущий свет.

Он вытянулся, руки волочились за головой, повернувшейся набок. Молодой человек лет пятнадцати-шестнадцати, со светлыми волосами и пробивающейся бородкой; она его где-то видела, она уже узнала мертвое лицо — но пока не могла вспомнить имя…

В свете фонаря Аш увидела на груди убитого юноши изображение синего льва.

Лев Лазоревый. Этот человек — из ее отряда.

Мокрыми замерзшими пальцами Аш развязала завязки и стащила куртку с тела парнишки. Горловина была такой широкой, что куртку можно было надевать сверху, прямо через шлем; она набросила ее на себя через голову. Затягивая пояс, Аш все вспоминала имя:

— Майкл? Мэтью?

Кровь уже не текла из раны. Тело даже не окоченело. Холодное, как все в этом городе, но не твердое. Убит совсем недавно.

Она разгладила крашеную льняную ткань на своем незащищенном животе. Она одна не сумеет снять кольчужную рубаху с убитого; ее и с живого-то не так просто снимать: металлические звенья кольчуги присасываются к телу. Она стащила с его рук кольчужные рукавицы — слишком велики для нее, но это не смертельно, — и обувь с его ног.

Раздетый, он имел жалкий вид: конечности длинные, пухлое лицо юнца. Аш обулась.

— Марк. Марк Тиддер, — вслух проговорила она и, наклонившись, перекрестила его холодный лоб. — Ты… ты один из копьеносцев Эвена, верно?

Ты не мог оказаться тут сам по себе.

Сколько человек еще погибнут из-за того, что некто привез меня в Карфаген?

Аш выпрямилась и огляделась на холодной темной улице.

Некогда тратить время на раздумья; если тут был один, то должны быть и остальные; кто жив, кто погиб?

Она наклонилась к лежащему в грязи мертвому Марку Тиддеру, поцеловала его в лоб и сложила его руки крестом на груди.

— Если получится, пришлю за тобой кого-нибудь.

Греческий огонь в стеклянном колпаке оплыл и погас. Аш выждала минуту, привыкая к темноте. Над ней высились стены без единого окна, и в промежутках между крышами на ледяном зимнем небе виднелись незнакомые созвездия — машинально она вычислила, что до восхода солнца осталось около часа.

Она пошла вниз по переулку. Здесь не было заметно никаких следов землетрясения. Она свернула налево в первый же перекресток; потом — направо в следующий.

Здания осыпались, на улице было набросано много камней. Она стала идти медленнее, высматривая, куда поставить ногу. Над головой торчали расщепленные балки. Чем дальше по переулку она шла, тем осторожнее ей приходилось выбирать дорогу среди высоких штабелей отесанного камня, разбитой мозаики, сломанной мебели… вот мертвая лошадь…

И ни одного трупа. Ни одного раненого. Кто-то прочесал эту местность после землетрясения — или отсюда все унесли ноги, поднялись во дворец?

Перебравшись через упавшую колонну, скользя сапогами по заиндевевшему камню, Аш добралась до того места, где прежде был уличный перекресток. В дальнем конце улицы здания сохранились. Но по их стенам расползлись огромные трещины. Она остановилась, подняла шлем и внимательно вслушалась.

Раздался оглушительный звук: «Бум-мм!». Воздух сотряс звук такой силы, что могли разорваться барабанные перепонки. Булыжники сдвинулись и посыпались.

Дерьмо! У Аш зазвенело в голове, она свирепо ухмыльнулась. И развернулась налево. Без размышлений она перебралась через мусор и как можно быстрее зашагала в темноту, в направлении звука. Это пушки!

Фальконет или крючковая пушка. Легкая пушка? Она поскользнулась на разбитых булыжниках, переползая вниз по темной узкой улице. Не готская! НАША!

По небу стремительно плыли облака. Слабый звездный свет иссяк, и Аш оказалась в почти полной тьме между зданиями без окон, трещины шли по их стенам от фундамента до крыши. Здесь обломков было меньше. Аш неуклюже — в темноте — спускалась по переулку, протянув руки вперед, чтобы не наткнуться на неожиданное препятствие.

Бум-мм!

— Добралась! — Аш остановилась. Тонкие подошвы сапог позволяли ощущать булыжники под ногами; здесь улица шла под откос. Аш смотрела вперед, в сплошную тьму. Ветер дул ей в лицо. Что это — открытая площадь? Или землетрясением разрушило здесь все дома? Пустырь? Листья, уносимые ветром, задели ее по лицу, и она вздрогнула.

Свет. Желтый свет.

За острым углом стены загорелся фонарь. Аш поняла, что оказалась в конце переулка, ведущего на площадь, по левой стороне которой здания рухнули внутрь стен, но по правой еще стояли. С дальнего конца переулка кто-то нес фонарь.

В нос ей ударил сухой, острый, бесконечно знакомый запах пороха.

Аш оскалилась и свирепо ухмыльнулась в темноту. Одной рукой она безотчетно искала эфес меча, которого давно уже не было на поясе.

Она глубоко вдохнула холодный воздух, полный порохового запаха:

— ЭЙ! ВЫ, ОЛУХИ! НЕ СТРЕЛЯТЬ!

Фонарь дернулся. От взрыва — бац! — прямо ей на голову полетели осколки глины. Зазвенела стрела арбалета: выстрел был направлен вверх и стрела впилась в стену, справа над ней.

— Я же сказала — ВЫ, ОЛУХИ, НЕ ЗАСТРЕЛИТЕ МЕНЯ, МАТЬ ВАШУ!

Послышался осторожный голос:

— Марк! Это ты?

Вмешался второй:

— Это не Тиддер. Кто там?

— А кто, как ты думаешь, блядь? — проорала Аш на франко-фламандском диалекте, принятом среди своих в ее лагере.

Минута молчания, — когда у Аш сердце подскочило, дыхание в груди сперло от страха и надежды, — и потом второй голос, с явным валлийским акцентом, произнес:

— Командир? Мать твою… командир? — Эвен!

— Капитан!

— Иду, иду! И не будьте такими уж хорошими стрелками!

И — зашагала вверх по переулку на свет фонаря. Уверенно, как ни в чем не бывало. Ха! В неровном круге желтоватого света толпилось шесть или семь вооруженных солдат, все в стальных шлемах, с острыми, как бритва, алебардами, с мечами, двое — с арбалетами, один — бешено брыкался, доказывая, что он вовсе не выпускал стрелы.

— Ошибка по небрежности, — ухмыльнулась Аш, проходя мимо, и закричала: — Эвен!

Она потянулась к нему, схватила и крепко сжала руки малорослого черноволосого валлийца.

— Ну? Томас, Бартоломью, Микель…

— Ни фига себе! — благоговейно молвил Эвен Хью. — О, блядь!..

— Капитан Аш! — Рыжий Томас Морган перекрестился, держа в другой руке взведенный арбалет.

Остальные — высокие, широкоплечие — и на всех лицах печать недавнего, лютого голода — при виде Аш начали ухмыляться и отпускать восторженные комментарии. Вокруг них были аккуратно составленные штабелем бочки с вином, бархатные одежды и тяжелые джутовые мешки. Обращенные к Аш лица так и сияли от изумления.

— Кто бы такому поверил!

— Да я это, я, — сказала Аш, снова поворачиваясь к валлийцу.

Вид у Эвена Хью был не особенно привлекательным: в прерывистом свете переносного железного фонаря было видно, что его кожаная безрукавка покрыта белыми пятнами пота, левая рука и запястье обмотаны старой, побуревшей повязкой. Другой рукой он сжимал эфес верхового меча.

— Я мог бы это предвидеть, капитан, — сказал Эвен. — Мы прямо в центре этого хренового землетрясения — и тут вылезаете вы. Ну, что будем делать?

— Почему меня спрашиваешь? — скривила губы Аш, обводя взглядом их грязные вороватые лица. — Ах да, верно, — я же командир! Я так и знала, что ты какую-нибудь причину да сыщешь.

— Ты где была? — спросил другой лучник, Микель.

— В визиготской каталажке, — усмехнулась Аш. — Но вот я тут. Ладно, тут у нас не херовое рождественское угощение для нищих. Говорите. Кто из наших тут, почему мы тут, и что, мать вашу, вообще происходит?

Бум-мм!

Эта пушка бабахнула так близко, что земля вздрогнула под ногами. Аш, сморщившись, заткнула уши пальцами. Она видела, как они наблюдают за ней, как скалятся и радостно ухмыляются; она заметила, какие у них напряженные лица, как почти все уже опомнились от первого изумления при виде своего пропавшего капитана — и вот уже снова к ним вернулась старая привычка слушать ее команду: «вот — Аш; она скажет, что нам делать, она вытащит нас отсюда, она вытащит нас откуда угодно; это — Аш». В бою, когда ярость бушует в крови, они даже не удивились; в бою всегда случается невозможное.

… В самом центре главного города империи визиготов, в окружении вражеского народа и войск противника…

— Какой херов кретин привел вас, ребята, сюда? Арбалетчик Микель сапогом отодвинул в сторону подозрительный мешок.

— Да кто же еще? Сумасшедший Джек Оксфорд, капитан, — вот кто.

— О, провались ты!.. А кто при пушках?

— Мессир Анжелотти, — ответил Эвен Хью. — Он там, наверху, старается вломиться в этот дерьмовый дом господина амира — конечно, эта халупа не развалится так, как остальные, а?

— Какого еще господина амира? — Ладно, об этом — после. Что вы, мать вашу, вообще делаете в Карфагене?

— Мы тут осаждаем их, капитан, — не видишь, что ли? Ждем, пока все эти крысенки вылезут и попытаются перекусать нас.

Его копейщики дружно заржали. Аш хмыкнула.

— Да мне их просто жалко, этих несчастных готов! Ладно, продолжайте в том же духе. И — смотрите! Вы забрались в самую середину развороченного улья.

— А то не знаем! — ухмылялся Эвен Хью. Он выглядел счастливым.

— Тело Марка Тиддера — в одном из этих переулков. Ты — Микель — иди, разыщи его; потом возьми себе напарника и принесите его сюда. Мы не оставляем наших…

Перед ее глазами всплыл вдруг образ Годфри, в зеленой рясе, почерневшей от воды и грязи, и белые обломки кости над его загорелым лбом. У нее защипало глаза.

— … если можем. Если появятся какие-то войска, доложить сразу. Я буду в штабе.

— Капитан, но ведь ты и есть штаб, — весело сказал Эвен Хью.

— Ни черта подобного — пока не выясню, какие намерения у Оксфорда! Ты, — она указала на рыжеволосого командира второго отряда валлийских копейщиков, Томаса Моргана, — отведи меня к Оксфорду и Анжелотти. А вы, ребята, погасите этот хренов фонарь! Я вас за милю увидела. У всех у вас ума не больше, чем у полевой мыши, но это не причина сложить тут голову, — ваше дело просто выполнять мои приказы! Ладно, пошли! Шевелись!

Когда Аш двинулась вперед и высокий широкоплечий Томас Морган загородил поспешно погашенный фонарь, она расслышала чей-то шепот:

— Дерьмо, вернулась, и морда расцарапанная…

— Верно, — прорычала Аш. — Вернулась! Дерьмо! Они живы! Она улыбалась.

Без фонаря, да еще небо скрыли тучи, видимость совсем исчезла, вокруг только тьма, но теперь впереди слышались голоса и крики солдат, протирающих затворы пушек и заряжающих их; она уцепилась за пояс Томаса Моргана и ступала след в след за его неуверенными шагами, а он, нащупывая себе дорогу древком алебарды, двигался вниз по улице, древко стучало по рассыпанным кирпичам кладки и обломкам булыжников.

В животе у нее похолодело. Воображение рисовало ей кошмары среди кромешной тьмы: эти люди, которых она знает всю жизнь, — они угодили в ловушку на этих чужих улицах, они схвачены врагом в самом центре города, обнесенного стенами, — огороженный город внутри другого большого огороженного города, а весь Карфаген — снаружи, все амиры, все их домашние войска, вся армия короля-калифа, а еще торговцы, и ремесленники, и рабы; и каждый из них — наш враг…

«Какого дьявола этот опасный безумец притащил их сюда? — гневно размышляла Аш. — Как бы мне вытащить их отсюда? И как бы перед этим все-таки успеть сделать то, ради чего мы здесь?..»

Томас Морган споткнулся, пробормотал проклятие, постучал древком алебарды по разбитой вдребезги глыбе кирпичной кладки и свернул направо. Аш, с трудом удержавшись на ногах, последовала за ним.

«Сколько моих ребят тут? О чем думает Оксфорд, черт бы его побрал? Да, мы наемники — но это не значит, что ты можешь выставлять нас, как свою последнюю надежду, и подвергать нас такому смертельному риску… Ну, впрочем, он-то может считать, что вправе поступать подобным образом — просто я думала о нем лучше…»

Воздух стал другим.

Подняв голову к небу, Аш увидела, как тучи превращаются в редкие облака и сквозь них сияют яркие звезды: созвездия Вечного Сумрака. Она быстро опустила глаза в землю. Свет звезд позволил ей видеть, куда она ставит ногу, она отпустила пояс Томаса Моргана. Перед ней вырос дом с голыми стенами. Они стояли у угла.

Справа висели измочаленные ворота — массивные, обитые железом — разбиты не землетрясением, а пушечным огнем. Пушкари толпились на углу за несколькими большими щитами. note 133 Два фальконета note 134 опирались на стойки, воткнутые в грязь в то место мостовой, откуда при землетрясении вылетели булыжники. Солдаты отчаянно ругались и кричали; они старались выстрелить ярдов на пятьдесят вниз по переулку, да еще поперек него, чтобы последним взрывом окончательно снести ворота, а пушку подтащить поближе. Места развернуть орудие как следует не хватало — ширина переулка составляла не более десяти футов.

Прибежали еще солдаты; деревянные двери, сбитые с других домов, служили им прикрытием вместо щитов. В десяти ярдах от Аш в мостовую беззвучно вонзились стрелы, подняв тучу каменных осколков. Голос Антонио Анжелотти — о, Ангелок! Аш улыбалась, счастливая от узнавания, просто от его присутствия. Мессир Анжелотти изрыгал проклятия. По крыше дома быстро перемещались защитники, стреляли вниз: визиготы, стража визиготского дома, этот дом…

Память не подвела Аш. «Точно ли? Не кажется ли мне? Помню, как шли на север… Я прошла назад весь путь от дворца короля-калифа, вот здесь меня ввели в дом Леофрика… Да, ошибки нет — это дом Леофрика!»

Ее вдруг осенило.

Вот дерьмо! Теперь понятно, почему Оксфорд пришел сюда. Он делает то, что собиралась сделать я.

Он пришел за каменным големом…

Томас Морган проорал:

— Вот они, командир!

Но в его голосе прозвучало какое-то сомнение.

Аш прошагала мимо него в переулок, заканчивающийся тупиком; тупик был освещен фонарями и факелами; он был полон солдат; они кричали, бегали туда-сюда; еще два фальконета стояли на входе в переулок прямо перед домом Леофрика, их затворы в безумной спешке протирали снова и снова — и палили, без устали палили в проклятый дом. Высокий блондин в итальянском камзоле и укороченной мантии присел возле пушечной команды и кричал — Анжелотти! И еще дюжина знакомых лиц: дьякон Ричард Фаверхэ; за большим щитом — тощий блондин, руки которого по запястья перебинтованы; и два алебардщика; и Флора дель Гиз — а за нею большая толпа, все в нагрудниках и ножных доспехах, с булавами и аркебузами, со знаком Льва на груди; и среди них молодой рыцарь с волосами цвета спелой ржи, в полудоспехах — Дикон де Вир; и сам Джон де Вир — вот он снимает свой шлем с забралом и утирает лоб…

У нее была всего секунда, чтобы одним взглядом охватить их всех, поглощенных своими делами в этом упорядоченном хаосе, всего одна секунда, пока они ее не заметили. Внутри у нее все сжалось в панике: видеть своих людей, своих солдат, не замечающих ее, как будто ее тут и вовсе нет, — вечный кошмар командира. Его авторитет всегда может растаять, как туман. Его авторитет всегда висит на нитке, тонкой, как паутинка. В конце концов, кто она такая, чтобы кто-то выполнял ее приказы?

Нет уж. Мадам Аш — тот человек, который уговорил их бросить свои поля и заняться воинским делом. Приговорил к бесконечным сырым утренникам на травянистых, пропитанных кровью холмах, долгим ночам в горящих городах, переполненных изуродованными трупами. Она — тот человек, благодаря которому, как они надеялись, после всех этих кошмаров они все-таки останутся в живых.

Двое-трое тех, кто оказался поближе, повернули головы, заметив Томаса Моргана. Один из пушкарей уставился на Аш неподвижным, непонимающим взглядом и опустил свой шнек; другой, у второй пушки, уронил затвор. Трое фламандских алебардщиков прервали разговор, у них отвисли челюсти.

Антонио Анжелотти ужасно выругался на своем великолепном музыкальном итальянском языке.

Флора медленно выпрямилась, в свете фонарей на ее лице вспыхнула безумная надежда, сменившаяся изумлением и — неожиданно — страхом.

— Ну-ка под прикрытие! — заорала на нее Аш.

Сама Аш тем не менее оставалась на открытом пространстве. Она подняла руки, отстегнула пряжку шлема Марка Тиддера и сдвинула его с головы. Ее коротко остриженные серебристые волосы стояли торчком, взмокшие от пота. Плевать на риск! Конечно, какая-нибудь тварь может угодить в меня стрелой, — плевать, пусть они меня видят.

— Ни хрена себе… — молвил кто-то восхищенно.

Аш затолкала шлем под мышку. Металл был холодным, это чувствовалось даже через кожаные ладони рукавиц. Свет от фонарей падал на плащ, почерневший и жесткий у горла от высохшей крови, на груди отчетливо виден Лев Лазоревый. Из-за того, что на руках у Аш были слишком большие кольчужные рукавицы, а на ногах — слишком большие сапоги, у нее был вид ребенка в одежде взрослого. Высокого тощего ребенка. Три шрама отчетливо выделялись темными пятнами на ее белых отмороженных щеках.

И тут она пошевелилась, уперла кулак в бедро, чтобы ее признали по привычной позе: вот — Аш, капитан Аш, мадам Аш, кондотьер; женщина, в нарушение всяческих законов одетая по-мужски; женщина-воин в камзоле и рейтузах, волосы острижены, как у раба, лицо исхудало от голода и боли, но глаза сияют злой улыбкой.

— Это она, это капитан! — дрожащим голосом объявил Томас Морган.

— АШ! АШ!

Она не поняла, кто это крикнул; в тот же миг, обвалом, к ней кинулись все. Они забыли о том, что в нескольких ярдах — полный дом врагов. Первым до нее добежал Анжелотти, слезы текли по его черному от пороха лицу, он обхватил ее обеими руками, как ствол дерева; Флора с силой оттолкнула его в сторону и вцепилась в руки Аш, уставилась ей в лицо — задыхаясь от невысказанных вопросов. А потом навалились все остальные: Генри де Тревиль, Людмила Ростовная, Дикон Стур, Питер Тиррел и Томас Рочестер со знаменем отряда, Герен аб Морган — все они накинулись на нее, хлопая по спине кольчужными рукавицами. Они орали так громко, что ее голоса было не слышно: