М. Джемисон
      Лилии жизни
      Перевод с англ. И. Невструева
      Пробирка с треском упала на землю, и из нее вырвалась струйка едкого пара.
      Паркс не обратил на это внимания и, схватившись за край стола, простонал:
      - Что-то случилось с моим расписанием! Этот приступ должен был начаться только через полчаса...
      Новая судорога заставила его замолчать.
      Максвелл, не вставая с места, внимательно посмотрел на него, потом взглянул на часы. Было всего два, а следующий укол они должны были получить в три. Тем временем приступ Паркса все набирал силу. Руки его дрожали и извивались в конвульсиях, и уже начинались страшные судороги, такие характерные для убийственной венерианской болотной лихорадки. Лицо Паркса было уже не лицом человека, а какой-то чудовищной пародией на него - дикой, смертельной маской с тупым взглядом косящих и вытаращенных глаз.
      Максвелл вздохнул, встал и отодвинул стул. Вскоре его ждет то же, что творится сейчас с Парксом. Он неторопливо подошел к аптечному шкафчику и вынул два блестящих шприца. Потом наполнил оба лекарством. Паракобрин помогал слабо, но до сих пор лучшего средства не было. Положив шприцы возле "стены плача" - железного бруса, старательно закрепленного у толстых столбов - он подошел к Парксу, который стонал и извивался на своем стуле.
      - Пошли, старина,- мягко сказал он.- Пусть это будет за нами.
      Паркс дал отвести себя на место, а долгая практика завершила остальное. Вскоре Максвелл уже ввел иглу и нажал на поршень, а Паркс цеплялся за брусок, как будто хотел его расплющить. Максвелл сделал глубокий вдох. Теперь его очередь. Завернув рукав, он сам ввел себе в вену янтарную жидкость.
      Пять бесконечно долгих минут оба они цеплялись за брус, извиваясь и рыдая от боли, пока дьявольское лекарство расходилось по их телам - как будто вместо крови в жилах текло расплавленное железо и смертоносная кислота. Потом все кончилось. Судорожно сжатые пальцы ослабли, напряжение мускулов исчезло, а хрип снова превратился в дыхание.
      - Я не... выдержу... этого... больше,- пробормотал Паркс сквозь стиснутые зубы.
      - Выдержишь,- мрачно ответил Максвелл.- Мы всегда так говорим... все так говорят... и все-таки делают укол. Ты же знаешь альтернативу.
      - Знаю,- тупо произнес Паркс.- Без паракобрина судороги продолжаются непрерывно и кончаются безумием. Альтернатива это веревка, прыжок с верхнего этажа или яд.
      - Вот именно. А теперь вернемся к работе. Что было в той пробирке?
      - Экспериментальный материал 1104. Впрочем, это все равно. Я уже использовал весь запас коры бальзамника. У нас нет материала на повторение пробы. Разве что Хоскинс перебросит новую партию.
      - В таком случае нечего говорить об этом. Пошли в зал. Может, препарат 1103 дал результат.
      Паркс молча последовал за ним, постепенно вновь обретая власть над собой. В следующий раз он опередит ход стрелок часов. Паракобрин никогда не вызывает приятных ощущений, но лучше вводить его тогда, когда человек владеет собой, чем после начала приступа.
      Осмотр зала, как обычно, разочаровал их. Обезьяна в клетке отвратительно дергалась в последних конвульсиях. Через пару минут она будет мертва так же, как те неподвижные морские свинки в соседних загончиках. Последняя формула тоже не дала результатов, и две трети человечества будут страдать по-прежнему, поскольку против болотной лихорадки до сих пор не найдено средства лучшего, чем паракобрин.
      Максвелл заглянул в следующие клетки. У них еще было несколько обезьян и морских свинок, поэтому можно было попробовать другие лекарства. Человек должен быть очень терпелив, когда проводит такие важные исследования: даже тысяча неудач не имеет никакого значения. Нужно заранее предвидеть их.
      - Я думаю,- начал он,- что теперь мы должны...
      - Пойду открою двери,- прервал его Паркс, услышав осторожный стук.- Может, это Хоскинс.
      Да, это был Хоскинс, межпланетный контрабандист. Он тащил тяжелую сумку и кисло улыбался.
      - Плохоие новости, господа,- сказал он, кладя сумку на пол.- С Венеры вы больше ничего не получите. Патрули вокруг планеты утроили, и контроль на космодромах усилили. Тони арестован, и контрабанда для вас конфискована вместе с кораблем. Разумеется, его посадили в каталажку, а груз сожгли. Это значит, что больше вы не получите ни коры бальзамника, ни древесных клопов, ни твангитванги, ни тыкв и вообще ничего. Шан Дхи бросил свою работу, я остался без поставщика, поэтому ликвидирую все дело.
      - У тебя нет ничего для нас? - спросил ошеломленный Паркс, который свято верил, что вакцину против судорог можно получить только из какого-нибудь органического вещества с Венеры, где был источник болезни. Только там могли возникнуть естественные враги вируса. Однако в последнее время с Венеры на Землю завезли еще и другие болезни, поэтому власти запретили всякие поставки. А без контрабандных поставок сырья руки у Паркса и Максвелла были связаны.
      - У меня есть только вот это,- сказал Хоскинс, открывая сумку.- Правда, это не совсем то, что вы заказывали, но я могу вам его уступить. Это из святыни томбовов, которую когда-то ограбил Шан Дхи. Собственно, ему место в музее, но товар левый, а в музее слишком много спрашивают. Хотите взять его?
      Он сунул руки в сумку и достал оттуда фигурку. Это был интересный образец кофейного нефрита, считавшегося дикими томбовами святым камнем, и для их возможностей обработанного весьма старательно. Фигурка изображала одного из древних томбовских божеств, сидящего на троне, с толстыми руками, сложенными на животе. С шеи у него свисал шнур чего-то, что походило на большие жемчужины, а на голове божество имело венок из болотных лилий. Лилии росли также вокруг всего трона, и нефрит, из которого их вырезали, был покрашен каким-то зеленым лаком. Бледножелтые лилии были покрашены подобным образом.
      - Шан Дхи говорит, что это томбовский бог здоровья, и взят он из великой святыни на болотах Ангра, где племена ангра устраивают свои оргии.
      - Уфф! - вздрогнул Паркс.- Те, кто видел этот томбовский обряд, говорили, что зрелище не самое приятное.- Нет, нам это, пожалуй, не подойдет.
      - Откуда нам знать это? - задумчиво сказал Максвелл.Бог здоровья, говоришь? Гм... Мне пришло в голову, что большинство томбовов не подвержено болотной лихорадке, по крайней мере, не болели ею, пока туда не прибыли наши переселенцы. Может, этим стоит заняться. Сколько это будет стоить?
      - Нисколько,- ответил Хоскинс.- Вы были очень хорошими клиентами, и потому возьмите его на память. Но этого,- он снова полез в сумку,- я отдать за так не могу.
      Он вынул большую горсть прекрасных мерцающих шариков. Они были размером с шарик для пинг-понга и выглядели совершенно как мыльные пузыри, но когда Максвелл взял один в руки, он оказался необычайно твердым, хотя и легким, как перышко.
      - Что это такое?
      - Наверное, какие-то драгоценности,- ответил Хоскинс.Они из той же святыни. Шан Дхи говорит, что они висели на шее большого божества, как ожерелье, а связаны между собой были пучками травы. У маленького божка такие же.
      Максвелл, нахмурившись, разглядывал шарики. Хоскинс требовал тысячу за всю партию. Это были большие деньги, но что значили деньги для людей, обреченных на страшную, медленную смерть? Шарики должны были иметь связь с томбовскими обрядами здоровья, а дикий томбов, хотя и отвратительная тварь, был известен своим здоровьем. Только те из них, что приняли цивилизацию, вырождались и вымирали. Сомнительно было, чтобы сами драгоценности имели какую-нибудь лечебную силу, но они происходили из святыни, а значит, были символом, а может, и следом для открытия всей тайны.
      Максвелл открыл ящик стола и высыпал в него блестящие шарики.
      - Выпиши чек, Паркс. Я поиграю в детектива. Паркс, все еще ошеломленный приступом болезни, молча кивнул головой. Когда Хоскинс вышел, они вынули шарики из стола и внимательно осмотрели. Потом распределили между собой работу и занялись делом.
      Они провели всевозможные исследования, но результат был отрицательный. Шарики были кислотоупорными, а твердость имели такую, что никак не удавалось их раздавить. Правда, Максвелл сумел распилить пополам один из них: он оказался пуст и, только когда пила пробила тонкую оболочку, раздался резкий свист заключенных внутри газов, выходящих наружу. Паркс быстро взял пробу зловонного продукта, а результат анализа весьма удивил его. Органические газы на Венере имели чрезвычайно сложное строение.
      - Слушай! - воскликнул вдруг Максвелл, отрываясь от микроскопа.- У меня здесь проба опилок. Они вовсе не кристаллические, а имеют несомненное клеточное строение. Шарики явно не минералы, и в то же время не растительная или животная ткань, по крайней мере такая, какую мы знаем. Они попросту...
      - Попросту венерианские,- вздохнув, закончил Паркс. Все, жившее на Венере, всегда было головоломкой для исследователя. Там не было четкой границы между флорой и фауной, а в некоторых случаях и то и другое состыковывалось с миром минералов. Развитие и изменение солитера на Земле были просты, как деление амебы, по сравнению с жизненными циклами на Венере. Паркс знал один вид водяного муравья, который оплодотворялся, прижимаясь к коже угря, а потом выбирался на берег и там откладывал яйца. Из этих яиц вырастали большие пучки мха, которыми питались странные, бесперые птицы. В пищеводе этих птиц из яиц развивались паразиты, которые после выделения превращались в ползающих муравьев. У муравьев вырастали крылья, и они летели к океану на поиски угрей. Все это было типичным для Венеры примером симбиоза: муравьи каким-то образом были необходимы для существования угрей, а в своем позднем виде - для птиц и как пища, и как пищеварительные энзимы. Ученые, изучавшие эти вопросы, терялись в лабиринте еще более сложных разветвлений.
      Максвелл и Паркс переглянулись.
      - Да,- сказал Максвелл,- это единственное, что у нас осталось.- Хоскинс уже ничего не может нам доставить, поэтому придется отправиться туда. Я хочу узнать, почему дикие томбовы не болеют лихорадкой, почему лилии являются для них святыней, и в чем тайна шариков. Отправимся на Венеру.
      Они прибыли в порт Ангара в невеселом настроении. Руки и бедра у них болели от множества предохранительных уколов и, кроме того, им пришлось письменно отречься от большинства своих гражданских прав. Несмотря на всевозможные меры предосторожности, жители Земли не могли оставаться на Венере больше трех месяцев без риска заразиться одной из многих болезней, каждая из которых раз и навсегда отрезала возможность возвращения на Землю. Поэтому весь риск нужно было брать на себя, заранее освобождая правительство и всевозможные власти от какой-либо ответственности.
      Общество пассажиров тоже не улучшало настроения. Среди них было несколько ученых, так же, как Паркс и Максвелл, принимающих участие в отчаянной борьбе, идущей уже много лет. Остальные были миссионерами, которые должны были заменить тех членов миссии, трехмесячный срок которых уже истекал. С теми же целями ехали инспектора из карантинных контор и представители Синдиката Радиоактивных Элементов, осуществляющие надзор над шахтами урана. Большинство считало свое назначение божьим наказанием.
      Они приземлились на большой поляне, вырубленной среди джунглей. Вокруг был густой желтый туман. Зрелище космодрома было волнующим: друг против друга там стояли ряды паланкинов, над которыми развевались выцветшие и потрепанные флажки со знаком Красного Креста. На носилках лежали люди, которых новоприбывшие должны были заменить - развалины здоровых мужчин, кем они были еще несколько недель назад. Все понимали, что для некоторых доставка в порт просто чистая формальность. Кто из них получит разрешение вернуться на Землю, зависело только от решения врача.
      - Веселенькое местечко,- мрачно заметил Паркс.
      - Когда тебя снова скрутит судорога,- сурово ответил Максвелл,- тебе не придется думать об этом. Приступ стирает различия.
      Он посмотрел на туземцев, стоявших шеренгами около носилок. Это были местные илоты, которые служили носильщиками. Они стояли дрожа, поскольку тоже болели, и даже сильнее, чем люди. Уколы паракобрина делали только людям, а для туземцев лекарства жалели. На болотах их жило полным-полно, и достаточно было предложить им табака - единственный неместный продукт, ценимый дикарями,- чтобы явилась целая толпа. На глазах Максвелла один из носильщиков начал дергаться в конвульсиях и со стоном упал на грязную землю. Никто не обратил внимания: это было привычное зрелище. Может быть, завтра им займутся мусорщики.
      Томбовы выглядели, как карикатура на человека, даже более гротескно, чем крупные обезьяны на Земле. Разница заключалась прежде всего в ступнях, имеющих форму огромных расплющенных лап. Они давали возможность хождения по болотам, поскольку распределяли вес тела на большую площадь, благодаря чему томбов мог безопасно передвигаться по тонкой корке, покрывавшей трясины. Лапы эти, как у уток, имели длинные, сужающиеся к концу пальцы с перепонками между ними.
      Появился начальник порта и назначил носильщиков для новоприбывших. Он выкрикивал приказы на хрипящем языке томбовов, и носильщики хватали носилки и шлепали, разбрызгивая грязь.
      Несмотря на плохую видимость, дорога из порта оказалась очень интересной. Максвелл испытывал странное чувство, когда шестеро дрожащих невольников несли его на плечах через необъятные болота. Удивляла его и безумная растительность, окружавшая их со всех сторон. Разнообразие неизвестных ему видов было бесконечным, как бесконечным было и поле для научных изысканий. Однако, учитывая небывало высокую смертность, вряд ли человек когда-нибудь изучит более детально необычные формы жизни Венеры. Время от времени появлялись какие-то животные - если это вообще были животные - такие же странные и невероятные, как фантастические цветущие лианы, дымящиеся кусты и деревья, издающие глухой, металлический звук треснувшего колокола.
      Мимолетное чувство удовлетворения покинуло Максвелла, когда караван вышел на новую поляну и появилась низкая, слепленная из грязи стена. За ней размещалась группа зданий, а над центральным развевался выцветший флаг ОМ - Объединенных Миссий. Рядом были вольеры, в которых держали новых томбовов перед отправкой на рынок невольников. Никто из жителей Земли даже под страхом смерти не мог работать в местном климате, поэтому туземцы были единственной рабочей силой. Они добывали уран, переносили тяжести, служили средством передвижения, строили дома. Дикари для этого не подходили, их нужно было сначала обучить и приручить.
      Максвелл цинично подумал о статистике обращений, о тысячах неофитов, обращаемых ежегодно. Это было не евангелистское предприятие, а хозяйственная необходимость. Жители Земли, независимо от своей религии, сходились в одном: томбов в диком виде - это ленивый и безответственный негодяй. Дикий туземец был законченным лгуном и прирожденным вором, готовым убивать, если ему что-то не понравится, и делал это обычно способом ужасным. Он не понимал цели работы, поскольку пищи вокруг было полным-полно, был крепок и толстокож, поэтому вообще не воспринимал физических наказаний. Ему были чужды абстрактные понятия, и он не создал никакой философии. Короче говоря, чтобы он стал пригоден для чего-либо, его следовало окрестить.
      Наконец за поворотом дороги исчезла миссия и ее страшное приложение: рынок невольников. Впереди располагались первые шалаши Ангры. Они миновали амбулаторию со "стеной плача" и одетыми в белое работниками и наконец оказались перед низким зданием, над которым висела доска с надписью: Бюро Координации Исследований.
      Главный врач был худощавым мужчиной с землистой кожей и отчаянием во взгляде. Выражение безнадежности не исчезло, даже когда Максвелл изложил свою теорию. Врач покачал головой.
      - Утка,- сказал он,- потеря времени. Уже многие предполагали, что дикие томбовы едят или пьют что-то, предохраняющее их от болотной лихорадки. Мы детально изучили составляющие их питания и даже отвратительный воздух болот, которым они дышат, но результат всегда был отрицательным. Нет и никакой отчетливой разницы между группами крови у нас и у томбовов, а также в их витаминных реакциях. Сейчас мы считаем, что тайна так называемой невосприимчивости томбовов заключается в естественном отборе. Нынешние жители болот - это потомки тех, кого болезнь не сумела одолеть, и потому они более выносливы.
      - Абсурд! - воскликнул Максвелл, раздраженный пессимизмом врача.- Что же тогда происходит с их врожденной невосприимчивостью сразу после обращения? Крещение никак не влияет на обменные процессы в организме. Неужели вам никогда не приходило в голову, что невосприимчивость возникает в результате операций, проводимых во время таинственных обрядов?
      - На темы религии,- чопорно ответил врач,- я никогда не дискутирую. И чем меньше мы будем говорить об отвратительных обрядах болотных дикарей, тем лучше. Уверяю, что если бы вы знали томбовов так хорошо, как мы...
      Максвелл повернулся и вышел.
      - Идем, Паркс. Повторяется история "знака Черной Руки". Когда ученого ослепляют предрассудки, он перестает быть ученым.
      В амбулатории они расспросили о Шан Дхи, давнем сообщнике Хоскинса. Шан Дхи был обращенным туземцем, который после короткого пребывания у белых вернулся к томбовам. Сразу после обращения он заболел лихорадкой, но был настолько умен, что тут же сбежал. Как двойной отступник, он стал парией для обеих рас. Его терпели, но относились к нему с недоверием. Как посредник он был очень хорош, поскольку был единственным томбовом, знавшим обычаи белых и говорившим на их языке, хотя Хоскинс и предупреждал, что язык этот весьма своеобразен.
      - Шан Дхи? - переспросил дежурный врач, удивленный, что серьезные люди спрашивают о каком-то подозрительном типе.Наверняка за решеткой. А если нет, то вы найдете его возле какойнибудь норы на Краю, нажравшегося занкры. Только советую вам идти с охраной, если хотите его отыскать. Когда обращенный туземец сбегает, он опускается на самое дно.
      - Ничего, мы справимся,- сказал Максвелл. Антитомбовские настроения были здесь в порядке вещей, но ему-то Хоскинс дал четкие указания.
      Занкровый притон был местечком не из приятных. Темная, грязная и страшно вонючая дыра. Повсюду на грязных матах лежали клиенты - белые, которые не могли выдержать местных условий и не могли вернуться на Землю из-за состояния своего здоровья. Они уже умерли для мира, хотя их мускулы иногда еще сокращались в спазматических конвульсиях. Чтобы смягчить ожидание гибели, они прибегали к помощи занкры, которая, не помогая как лекарство, дарила забвение благодаря своему составу: смеси алкоголя и нескольких мощных алкалоидов. При этом она была дешевой, поскольку дыни, соком которых она являлась, стоили гроши. Когда Максвелл и Парке вошли, как раз начинали новую дыню. Они смотрели, как туземец, сидевший у дверей, пробил в овоще дыру и ввел трубочку.
      - Мы пришли от мистера Хоскинса,- обратился к нему Максвелл.- Где можно найти Шан Дхи?
      Томбов задумчиво посмотрел на него, потом ответил:
      - Я Шан Дхи.
      Максвелл тоже присмотрелся к нему и удовлетворенно отметил, что туземец обладал великолепным здоровьем. Не было заметно даже легкой дрожи, которая оставалась после укола паракорбина. А ведь руки Шан Дхи явно свидетельствовали о том, что некогда он был жертвой судорог: их покрывали шрамы от порезов, несомненный признак нелеченной болезни. Шрамы были старыми и в некоторой степени подтверждали теорию Максвелла. Человек этот явно излечился - хотя это и считалось невозможным. Но как? Вернувшись к прежним своим обычаям?
      Установить контакт с Шан Дхи оказалось нелегко. Плохо было уже то, что он говорил на ужасном жаргоне, введенном первыми миссионерами. Но кроме того, он был подозрителен, упрям и уклончив. Из вопросов Максвелла он сразу же понял, что ученый знает об ограблении святыни, и вполне отдавал себе отчет, что узнай об этом томбовы - и предатель умрет в страшных муках.
      - Не знать, что хорошая лилия,- ответил он, избегая встречаться взглядом с Максвеллом.- Томбов не ест лилия. Носить. Лилия цветок нехорошо человек Земли. Канкилона выходит из лилия. Люди не любят канкилона. Люди священник говорить канкилона от... отвратный чудовищ. Люди священник убивать канкилона. Канкилона смерть - томбов смерть. Смерть плохо для томбов. Лучше люди не видеть канкилона.
      Этим все и кончилось. Никоим образом нельзя было добиться ничего большего. А каким "отвратительным чудовищем" является канкилона, можно было гадать до бесконечности. На Венере это могло быть все - от мухоловки до огненного дракона. Одно было ясно: между лилиями и этим чудовищем есть какая-то связь, миссионеры относятся к чудовищам очень настороженно, а последние как-то влияют на здоровье туземцев.
      Расспросы о наполненных газом мерцающих шариках принесли объяснения совершенно невразумительные. Только гораздо позже они обрели смысл.
      - Маленький светлый шарик - не дорогой камень,- признал он наконец.- Маленький светлый шарик ни для чего. Один день красив... шесть, восемь дней, потом... нет маленький светлый шарик. Ушла. Маленький светлый шарик - тата-тата канкилона.
      - Врет,- сказал Парке.- У нас их восемнадцать в коробке. Мы изучали их гораздо больше недели, и ни один не исчез. Я бы сказал, что они очень долговечны.
      Однако Шан Дхи не желал ничего добавлять. Максвелл сделал в памяти заметку о какой-то связи с таинственной канкилоной, но пока обошел это молчанием и перешел к главной цели разговора. Возьмется ли Шан Дхи устроить их присутствие на оргии томбовов?
      Шан Дхи отреагировал приступом ужаса. Святыни томбовов всегда были суровым табу для белых. Они были табу даже для томбовов, включая их жрецов, кроме дней обрядов. Ни один томбов, наверное, не осмелился бы убить белого, даже застав его за осквернением святого места, зато судьба Шан Дхи, пойманного за этим же, превзошла бы самые кошмарные порождения фантазии. Шан Дхи был готов красть, перевозить контрабанду, даже убивать, если у них хватит табака для расплаты, но этого он никогда не сделает.
      - А жрецы томбовов любят табак? - спросил Максвелл. Вопрос оказался удачным. Шан Дхи заколебался, глотнул занкры и начал считать на пальцах. Наконец выразил согласие.
      - Может будет сделать,- неохотно сказал он.- Может томбов священник пустит Шан Дхи прятать люди в дом бога. Но люди священник не любят люди в томбов дом бога. Люди не любят смотреть томбов есть канкилона. Люди болеть. Люди терять голова. Люди в дом бога не надо, люди спрятать рядом дом бога.
      Оба исследователя искренне обещали, что будут наблюдать из укрытия. Они не скажут никому ни слова и заплатят любую разумную цену. Они пришли не насмехаться или обращать, а хотят только узнать тайну здоровья томбовов. Наконец Шан Дхи поверил, и лицо его даже скривилось в улыбке.
      - Томбов священник лучше белый священник. Томбов хочет долгая жизнь здесь. Томбов не хочет долгая жизнь далеко в небе. В небе плохо. Слишком далеко. Здесь лучше.
      Паркс и Максвелл невольно улыбнулись. Несчастный туземец был прав во многом. Наука, провозглашаемая миссионерами, к тому же искаженная, не могла явиться утешением для этих страдающих существ, занимающихся тяжелой работой. Ничего странного, что они хотели заботиться о своем здоровье здесь и сейчас, не очень беспокоясь о своем будущем на небе. Не торгуясь, ученые передали Шан Дхи требуемое количество табака.
      Три недели отняло у них путешествие по топким болотам. Часть дороги они проделали на примитивной лодке, пока наконец не добраяись до места, где совершался обряд Долгой Жизни. Шан Дхи показал им знаки, ограничивающие район обряда. Через три дня их уберут, но до того времени ни один томбов не смеет за них заходить. Однако Шан Дхи направил свою лодку вперед. Они плыли все дальше, мимо треугольных рощиц молодых деревьев, среди которых виднелись предупреждающие черепа, украшенные плюмажами. Болотистая лагуна сужалась. Теперь они плыли между двумя полями лилий. Шан Дхи объяснил, что такие лилии растут всего в нескольких местах, и что срывание цветов на святом поле карается смертью.
      Максвелл с большим вниманием разглядывал цветы, но не заметил никаких существенных отличий от земной их разновидности, разве что стебли были значительно выше и имели желтый цвет. Потом его вдруг поразил вид ужасных волосатых существ, ползавших между лилиями. Довольно долго они не попадались ему на глаза, но наконец ему удалось разглядеть одного подробно. Это был паук, похожий на огромного тарантула - чудовищный клубок длинных шелковистых волос, покрывающих клубнеобразное, пульсирующее тело размером с футбольный мяч. Существо имело две дюжины ног, волосатых и заканчивающихся когтями, а также омерзительные, похожие на ножницы жвалы, с которых стекал зеленый яд. Пучок блестящих глаз отсвечивал красным и фиолетовым цветом.
      - Канкилона,- сказал Шан Дхи.
      Паркс содрогнулся. Сам вид создания был омерзителен, а Шан Дхи говорил, что томбовы поедали их!
      Лагуна кончилась узкой мелью, и вскоре лодка заскребла носом по болотистому берегу. Это был остров, расположенный в сердцевине территории святыни. Они вышли из лодки, вытащили ее на берег и спрятали в зарослях, после чего, взвалив на себя багаж, отправились вглубь острова.
      Центр его занимала большая поляна, окруженная лесом высоких кипарисов. Под деревьями скрывались сотни маленьких шалашей, а вдалеке виднелась святыня - удивительное строение из серого камня. Удивительное потому, что ближайшая суша находилась в ста милях отсюда и только упорная вера и самоотверженность помогли принести эти тяжелые валуны сюда. В настоящий момент большие двери святыни были закрыты и запечатаны. Вокруг было пусто.
      Прежде всего Шан Дхи занялся устройством убежища. Он сделал его в двойном шалаше, который специально построил на значительном удалении от остальных. Как изгнанник он мог принять участие в обряде, но вынужден был держаться в стороне от остальных верующих. В данном случае это условие было весьма удобно: двое белых могли жить в задней части шалаша и наблюдать за всем через щели в стене, пока Шан Дхи спокойно сидел на пороге, уверенный, что ни один из томбовов не осмелится приблизиться к изгою. По мнению Шан Дхи, им нельзя было уходить отсюда до кульминационной ночи пира. Тогда все томбовы упьются до потери сознания, и можно будет следить за ними из темноты портала святыни.
      Максвелл и Парке разложили свои вещи. У них был запас продуктов и пачек табака, предназначенного для жрецов. Были у них также и научные инструменты - баночки, пробирки, химикалии для проведения опытов и, наконец, спектрограф. Однако самым важным был запас ампул паракобрина, поскольку Паркс чувствовал себя отвратительно и ежечасно должен был делать себе укол. Они старательно разложили все это и стали ждать.
      Следующая неделя не принесла ничего нового и прошла довольно монотонно. Постепенно начали собираться томбовы, с ног до головы покрытые грязью болот. Вместе с ними прибыли женщины и дети, и все тащили огромное количество занкровых дынь. Каждая семья устраивалась в своем шалаше, после чего отправлялась на собрание племени. Оно очень походило на собрания дикарей в любой точке Солнечной системы и сопровождалось размеренными ударами в там-тамы, дикими танцами и поглощением огромных количеств еды и питья. Тут и там разыгрывались сцены отвратительного пьянства, но в сущности, от начала пятого дня все было довольно мирно. Только на пятый день появились жрецы.
      С этой минуты все разительно переменилось. Даже самые отъявленные пьяницы ходили трезвехонькими до самого захода солнца. Всех отправили на работы, женщин тоже.
      Томбовы отправились на болота, покачивась на своих расплющенных, пастообразных ногах. Мужчины несли странные сетки, сплетенные из тонких лиан, мальчики следовали за ними, таща огромные клетки из прутьев, женщины собирали лилии. Они тщательно очищали растения, срывая цветы и листья так, что оставались только высокие стебли. Только после наступления сумерек Максвелл понял цель похода. Они притащили с собой сотни пойманных канкилон, причем пауки отвратительным воем протестовали против своего пленения. Жрецы раскрыли ворота святыни, собрали пауков и снова закрыли ворота.
      Так продолжалось еще три дня. По мере того, как томбовы все больше опустошали болота от растительности и ползающих чудищ, Максвелл сделал удивительное открытие. В один из этих дней на несколько минут показалось солнце - неслыханное редкое явление на постоянно закрытой облаками Венере - и тогда как будто свершилось чудо. Все болото засверкало неисчислимым количеством цветных огоньков. Везде толстым слоем лежали шарики, те самые, что они купили от Хоскинса как драгоценности. Их было как сухих листьев осенью, однако вскоре тучи снова закрыли солнце и блеск погас.
      - Что ты об этом думаешь? - спросил Паркс, смотревший в немом удивлении.- Неужели это семена лилий?
      - Пожалуй, нет,-ответил Максвелл.-Они такие легкие... Семена должны погружаться в землю, чтобы прорасти, а эти шарики не погрузятся даже в воду.
      Наконец подошел последний день торжества. Мужчины и женщины украсили себя одеждами из лилий: на них были венки и ожерелья, гирлянды и разнообразные головные уборы. А занкр они пили в невообразимых количествах. Всю вторую половину дня продолжались дикие танцы, а в сумерках пьяный хор превратился в чудовищный безумный вой. Тогда двери святыни открылись настежь и внутри засветились факелы.
      - Скоро уже увидеть пир канкилона,- сказал Шан Дхи. Он выглядел так, будто его мучила совесть.- Не нужно томбов священник видеть как люди смотреть,- добавил он предостерегающе. Максвелл и Паркс повторили свои клятвы.
      Было уже около полуночи, когда они решили, что участники обрядов настолько пьяны, что ни на что не обращают внимания. Максвелл и Паркс покинули шалаш и двинулись напрямик через поляну, внимательно следя, чтобы не наткнуться на какого-нибудь из томбовов, лежащих без сознания. У ворот святыни они остановились и заглянули внутрь. Оргия дошла до предела. Теперь они могли видеть весь ход пира. Двое служителей подавали извивающегося канкилона, лишенного ног. Жрец брал от них паука, двумя быстрыми движениями отрывал у него жвалы, швырял их в корзину, стоявшую у ног главного божества, а туловище бросал в воющую толпу. Какое-то время шла борьба, заканчивавшаяся возгласами разочарования, после чего все с завистью следили как избранники судьбы погружают зубы в мягкий мешочек яда искалеченной твари.
      Паркс схватил Максвелла за руку.
      - Я д... должен вернуться в шалаш,- простонал он.
      - Что такое? - резко спросил Максвелл.- Не можешь на это смотреть? Мы же с тобой не слюнявые миссионеры.
      - Не в том дело. Я забыл сделать укол, и уже чувствую дрожь в теле. Но ты останься. Я вернусь через минуту.
      Максвелл позволил ему уйти. Укол, сделанный вовремя, был делом довольно простым, а он не хотел упускать ни одной детали из обряда, разыгрывавшегося перед ним. Некоторое время он смотрел, как Паркс исчезает в темноте, после чего снова перевел взгляд на необычное зрелище.
      Однако увидеть его вновь ему не удалось. Удивительно сильная рука схватила его в объятия, а мощный удар мускулистого колена подсек ноги и повалил на землю. По широкой и плоской ступне он понял, что нападающий - томбов. Потом у самого его уха раздался насмешливый голос, хорошо знакомый Максвеллу: голос совершенно пьяного Шан Дхи. От него невыносимо несло занкром.
      - Люди хотеть долгую жизнь, да? - насмехался он.- Хорошо, хорошо. Люди иметь долгая жизнь. Люди взять канкилона сок.
      Максвелл чувствовал, как обезумевший томбов с чудовищной силой перегибает его назад, раз за разом разражаясь все более диким смехом. Потом он почувствовал на лице прикосновение чего-то скользкого и волосатого и никак не мог вздохнуть. Отчаянно вырвавшись, он попытался крикнуть, этого-то и ждал Шан Дхи. Тонкая ткань мешочка с ядом лопнула, коснувшись зубов ученого, и он почувствовал на губах тошнотворную маслянистую жидкость. Язык и небо обожгло. Максвелл чувствовал себя опозоренным и оскверненным и хотел только умереть, немедленно умереть. Но именно тогда произошло что-то странное.
      Отвращение и тошнота внезапно прошли, как будто их никогда и не было. Вместо этого он ощущал какую-то небесную радость, восторг, превосходящий все, что только можно себе представить. Он не был уже больным и знал, что никогда не будет болеть. Он был силен и мог бы схватиться с самым сильным атлетом. Жизнь казалась ему великолепной, и он должен был как-то выразить это. Максвелл издал крик, который эхом отразился от дальнего конца поляны, а потом все начало бешено кружиться вокруг него. Огни загорались и гасли, а вой в святыне начал постепенно утихать, пока не замер в отдалении. Что было потом, Максвелл не помнил.
      Он проснулся, когда светало, и подумал, что это рассвет следующего дня. Он лежал лицом к земле в грязи перед воротами святыни. Некоторое время Максвелл не шевелился, ожидая неизбежного приступа головной боли. После такого отравления - он как в тумане вспоминал, подробности - должна была прийти головная боль и боль чудовищная. Однако ее не было. Не было и отвратительного вкуса во рту. Максвелл вынужден был признать, что чувствует себя великолепно, и подумал, не сошел ли он с ума. Неуверенно он попытался подняться, ожидая, что начнется рвота, но ничего подобного! Он был свеж как младенец. Ни о чем не думая, он вскочил на ноги, однако тут же пожалел об этом, потому что ударился головой обо что-то, чего не увидел сначала и что теперь с треском упало. Взглянув на этот предмет, он замер: перед ним лежали три длинные деревянные рейки, связанные лианой и заканчивающиеся пучком разноцветных перьев. Из перьев щерил зубы череп. Видимо, ночью кто-то установил над ним этот зловещий символ: предупреждение, что лежащий человек - табу.
      Максвелл взглянул на святыню. Она была закрыта наглухо, двери старательно заперты. Поляна тоже опустела, в шалашах никого не было. Обряд закончился, участники ушли, и все теперь вновь было табу. Часы Максвелла показывали четыре часа дня, значит, он спал много часов.
      Внезапно он вспомнил о Парксе. Ведь он сказал, что сейчас вернется. Где же он теперь? Может, Шан Дхи напал и на него? Он быстро огляделся, но не нашел и следа приятеля. Широко шагая, Максвелл перешел через поляну.
      Перед шалашом он остановился, как вкопанный. У входа стоял такой же знак табу. С высокой жерди щерила зубы свежеотрубленная голова томбова, а на земле валялись разбросанные, очищенные от мяса кости. Голова была головой Шан Дхи. Вероятно, он нарушил какой-то суровый запрет и заплатил за это жизнью. Максвелл содрогнулся при мысли о том, что может найти в шалаше.
      Внутри шалаша был разгром. Пол в обеих половинах покрывали обломки разбитых предметов, большинство научного оборудования было уничтожено, продукты перемешаны с химикалиями. Весь запас табака исчез бесследно, но хуже всего то, что был уничтожен весь запас паракобрина. Об этом говорили раздавленные ампулы и разбитые шприцы. Грабители, как когда-то гитлеровцы, уничтожили все, что не представляло для них ценности.
      Однако в эту минуту Максвелла занимало только одно: он должен любой ценой найти Паркса. Он нашел его наконец, закрытого грудой разодранной одежды. Максвелл нагнулся к нему и осмотрел. Он чувствовал себя убийцей. Паркс никогда не выражал особого желания лететь на Венеру. Именно Максвелл уперся, что нужно изучить тот след, на который вывел Хоскинс. Лицо Паркса было напряжено, губы покрыла смертельная бледность, а слабая дрожь свидетельствовала о страшном истощении, вызванном целыми сутками непрерывных конвульсий. Видимо, он опоздал с уколом и упал, так и не сделав его. Максвелл должен был предвидеть это и вернуться из святыни вместе с ним. Теперь было слишком поздно. Паракобрина больше не было, и Паркс должен был умереть до наступления ночи.
      Максвелла охватило отчаяние. Минуты шли, и вдруг его осенило: ведь сам он пропустил, по крайней мере, два очередных укола, а чувствовал себя великолепно! Он недоверчиво вытянул руку вперед. Ни следа какой-либо дрожи! Так значит?.. В следующую минуту Максвелл уже судорожно обшаривал покинутые шалаши. Еще несколько минут, и сумерки превратятся в ночь, поэтому времени терять было нельзя. В третьем шалаше он нашел сетку для канкилон, в следующем - поврежденную клетку, которую поспешно исправил, и бегом отправился на край болота.
      Он быстро убедился, что поимка ловких канкилон требует совместных действий нескольких человек. Первые три с легкостью удрали от него, четвертый запутался, но начал яростно защищаться.
      Максвелл не знал, не теряет ли яд канкилоны свои свойства после смерти паука, но должен был получить его порцию немедленно, пусть даже и ослабленную. Он проткнул чудовище ножом и подождал, пока оно умрет. У него не было с собой никакой емкости, поэтому он оторвал часть рукава своей рубашки и окунул в сочащийся яд. Потом побежал к Парксу.
      - Открой рот, старина,- сказал он, но Паркс не реагировал. Максвелл раздвинул его челюсти ножом, зафиксировал их тампоном, затем капля за каплей выдавил из тряпки вонючую жидкость. Паркс извивался и пробовал отклонить голову, но был для этого слишком слаб. Когда вся жидкость была у него во рту. Максвелл закрыл ему рот и заставил проглотить. Потом стал ждать.
      Действие было невероятно быстрым. В течение нескольких секунд дыхание Паркса, почти уже незаметное, углубилось, исчезающий пульс вернулся. Постепенно расслабились напряженные мышцы шеи, лицо разгладилось, а на щеки вернулся румянец. Вскоре Паркс уснул спокойным сном. Тогда Максвелл внимательно осмотрел его с ног до головы. Дрожи не было совершенно. Ни следа. Максвелл вздохнул с облегчением и зажег факел. Нужно было попробовать спасти хотя бы часть продуктов.
      Новое средство оказалось поистине чудесным, и все же Паркс выздоравливал очень медленно. Может, потому, что болезнь уже очень истощила его организм, а может, из-за того, что яд не был свежим. Полное выздоровление было вопросом скорее недель, чем часов или дней, но за это время у Максвелла была возможность заняться наблюдениями.
      Он внимательно следил за болотом, желая знать, какая судьба постигнет кристаллические шарики, о которых Шан Дхи говорил, что со временем они исчезают. Надев болотные сапоги, он собрал немного шариков и положил их в шалаше. Одновременно следил за тем, что происходит на краю болота.
      Почти неделю ничего не происходило, но однажды ночью Максвелл кое-что заметил. Случайно получилось, что он не мог заснуть и вышел на поляну подышать свежим воздухом. Тогда он и увидел фиолетовое свечение, охватившее всю территорию болота. Похоже было, что всю поверхность болота покрывал слой дымящегося антрацита, освещенного множеством бледных синих огоньков. Максвелл торопливо вернулся в шалаш, взял факел, надел сапоги и приступил к наблюдениям.
      Он обнаружил множество ползающих улиток, по внешнему виду напоминавших австралийского утконоса. Некоторые из них шумно пожирали стебли лилий, однако большинство лежало, вглядываясь, как зачарованные, в кристаллические шарики. Иллюминацию создавал свет их фиолетовых глаз, что не очень-то удивило Максвелла: большинство представителей фауны Венеры имело светящиеся глаза. Однако потрясла его метаморфоза, происходившая с шариками под действием света: они уменьшались почти на глазах. Сначала они становились размером с ноготь, потом исчезали совершенно, и только пузырьки воздуха обозначали место, где шарики погружались в болото. Максвелл собрал целую горсть этих уменьшенных шариков перед самым их исчезновением.
      Наутро он разрезал одну из жемчужинок и исследовал. Это, несомненно, было семя, может быть, семя лилии. Еще один интересный пример обходных дорог, которыми ходит природа. В начальной фазе зерно было явно бесплодным, и одновременно имело форму и вес, которые позволяли ему держаться на поверхности болота, потом же, может, в результате симбиотического импульса, притягивало к себе улиток. Фиолетовые лучи, идущие из их глаз, каким-то образом оплодотворяли семена и те, изменив свой вес, уходили в почву.
      Исходя из этих предположений, Максвелл решил проверить свою теорию. Вооружившись дополнительным снаряжением, он ночью отправился на болото, неся пучок сухих жердей и спектрограф. С помощью прибора он точно установил состав излучения и время облучения семя н. Потом обозначил места погружения семян, воткнув там палочки. Если здесь вырастут лилии, значит, шарики были их семенами.
      На следующую ночь он превратил аппарат в проектор и, воссоздав свет улиток, облучил им шарики, собранные неделю назад. Они превратились в семена. Теперь у него было, по крайней мере, одно доказательство. Он посадил свои шарики и тоже пометил места.
      Постепенно Паркс выздоравливал. Несколько дней подряд Максвелл устраивал экспедиции для охоты за пауками, но с каждым днем их было все меньше. Наконец они исчезли совсем. Видимо, дата обрядного торжества была выбрана так, чтобы пришлась на время наибольшего их количества. Когда они появятся снова и каким образом? Обдумывая это, Максвелл приступил к исследованию остатков их тел, сваленных кучей возле шалаша. Он надеялся узнать что-нибудь о способе размножения канкилон.
      Он рассматривал один труп за другим, но без результата. Наконец нашел нечто, потрясшее его. Это явно было яйцо, однако яйцо канкилоны одновременно оказалось уже знакомым ему кристаллическим шариком. Теперь у него в руках было еще одно звено цикла развития, и оставалось ждать следующих.
      Впрочем, ждать приходилось и по другой причине. Паркс поправлялся, но не подлежало сомнению, что еще какое-то время он не сможет путешествовать самостоятельно, и Шан Дхи теперь не было. Максвелл вдруг подумал, оставили ли разгневанные жрецы их лодку, и решил тут же это проверить.
      Лодка оказалась в том же месте, где они ее спрятали, и Максвелл столкнул ее на воду. Он поплыл в низ лагуны, но, добравшись до линии треугольных запрещающих знаков, быстро повернул обратно: сразу за ней располагался лагерь подозрительно выглядевших томбовов. Это было неприятное открытие,
      Вскоре он все же немного успокоился: один из томбовов тоже заметил его, и долгое время оба молча смотрели друг на друга. К этому присоединились другие томбовы, однако поведение их всех было совершенно спокойным, ни малейшим жестом или окриком они не выражали враждебных намерений, а когда Максвелл повернулся и направился к священному острову, дикари равнодушно вернулись в лагерь.
      Зачем нужен этот лагерь, угадал Паркс. К этому времени он уже мог разговаривать и с большим интересом выслушал рассказ Максвелла.
      - Вся история с канкилоной - одна из величайших тайн томбовов. Они уже познали эгоизм белых и их грабительский способ эксплуатации. Они не хотят нас убивать - если бы хотели, сделали бы это сразу после окончания обряда - но и не желают, чтобы мы вернулись в Ангру хотя бы с одним живым пауком, яйцом или другим секретом. Мы можем выйти отсюда живыми, но с пустыми руками.
      - Понимаю,- мрачно сказал Максвелл.- Они не хуже нас знают, что если наша раса узнает о паучьем яде, толпы людей явятся на болота и после этого от канкилон не останется и следа. Пауков для этого слишком мало. Их постигла бы судьба бизонов и других вымерших видов. Но в таком случае мы оказались в замкнутом круге.
      - Верно,- согласился Паркс.- Разумеется, мы должны провести анализ яда и его составных частей, но наши приборы уничтожены. Значит, если мы не сможем забрать с собой хотя бы одного экземпляра, наше путешествие окажется бесполезным.
      - Посмотрим,- сказал Максвелл.
      Тем временем в местах погружения семян взошли лилии. Еще немного, и они должны были стать взрослыми растениями, и тогда придет время для нового ритуального обряда. Паркс и Максвелл хотели выбраться до этого, и по весьма важной причине. Если они не вернутся в Ангру, их пребывание здесь превысит шесть месяцев, и тогда уже ничто не сможет убедить тупоголовых карантинных чиновников, что организмы ученых не кишат венерианскими вирусами.
      Уже расцвели первые лилии, когда они сели в лодку, отправляясь в обратный путь. Максвелл зацепил веслом пучок растений и сорвал один из цветов.
      Бутон выглядел странно, у него не было ни тычинок, ни пестика.
      Растение было бесполым, но на одном из лепестков ученый заметил как будто нарост. Он разрезал его, и изнутри выпал целый клубок маленьких красных созданий, как муравьи из разрытого муравейника. Малютки-канкилоны!
      - Теперь мы знаем все,- сказал Максвелл, бросая лилию в воду.- Пауки вылупляются из лилий, потом откладывают яйца, появляется улитка, и яйца превращаются в семена лилии. Таким образом замыкается цикл.
      - А поскольку,- дополнил Паркс,- канкилоны являются источником здоровья, то, когда они снесут яйца, томбовы хватают их и съедают. Так называемые драгоценности святыни попросту резерв семян на случай засухи.
      - Засуха на Венере? - рассмеялся Максвелл.- Ты с ума сошел!
      Но он хорошо понял, что имел в виду Паркс.
      На краю резервации лилий их остановил патруль томбовов. Они были молчаливы и не применяли силы, но старательно осмотрели все.
      Обыскав лодку, они не нашли никакой контрабанды, и молчаливый предводитель указал им общее направление до Ангры. Максвелл погрузил весло в воду, и лодка двинулась вперед.
      - Жаль,- сказал Паркс.- Но по крайней мере, мы излечились, и, может, в следующий раз нам повезет больше.
      - Мы вовсе не излечились,- серьезно заметил Максвелл.Болезнь в наших телах только задержана. Не забывай, что томбовы проводят свое лечение дважды в год. Но нам повезло больше, чем ты полагаешь. И вот доказательство.
      Он показал блокнот, в котором детально описал излучение глаз улиток.
      - В нашей лаборатории,- сказал он,- есть запас яиц канкилоны, и мы знаем, как их активизировать. Можно устроить подходящую теплицу и начать с небольшой партии, а потом приступить к работе в большем масштабе. Людям вовсе не обязательно знать, что они принимают раствор яда канкилоны. Может я назову его "антисудорожник" или как-нибудь в этом роде.
      - О, это все равно,- ответил повеселевший Паркс.- Думаю, что берега Конго будут в самый раз.
      - Никогда не бывает так плохо, как кажется на первый взгляд,- сказал Максвелл.
      Месяцем позже он повторил ту же фразу, но в другом смысле. Они сидели на борту корабля, возвращавшегося на Землю, и были одними из немногих, кому здоровье позволяло пользоваться курительной.
      Рядом с ними уселся в кресло какой-то миссионер и сразу же засыпал их откровениями.
      - Ax, как это хорошо с божьей помощью вернуться домой,сказал он, сопя от удовольствия.- Истинное наказание с этими томбовами. Уф! Стадо диких бестий, погрязших в чудовищных суевериях и устраивающих отвратительные обряды. Наши первобытные люди тоже имели страшные обычаи, но в культуре томбовов нет ни одной прогрессивной черты.
      - Ну,- сказал Максвелл, прищурив один глаз и усмехнувшись.- Этого я бы не сказал.