17

Наутро вся компания отправилась на север, и Рианнон все больше и больше чувствовала себя дома. Все дамы ехали верхом. Никто из них, даже Элинор, которая уже заметно постарела, не воспользовался крытой повозкой или подушкой на лошади позади мужчины. Джоанна, правда, с беспокойством поглядывала время от времени на свою мать, но Рианнон полагала, что это было скорее связано с дочерними чувствами самой Джоанны, чем со слабостью Элинор. На ночь они остановились в Кингсклере, доставив много радости старому сэру Генри, который от гордости и удовольствия даже помолодел лет на десять. На следующий день они прибыли в Оксфорд. У Джеффри был там дом, подаренный королем, который часто останавливался в оксфордском замке и хотел, чтобы его кузен был поближе к нему. Генрих вообще предпочел бы, чтобы Джеффри постоянно оставался при его холостяцком дворе, но очень скоро понял, что Джеффри нигде не задерживается надолго без своей очаровательной жены. Король с удовольствием предоставил бы комнату и для Джоанны, но при его дворе не было женской половины. Его мать вторично вышла замуж во Франции, а у него самого жены еще не было, хотя переговоры о женитьбе велись. Поэтому собственный дом для Джеффри оказался наилучшим решением.

Иэн и Элинор сняли еще один дом неподалеку, и оказалось довольно легко разделиться, чтобы все устроились достаточно комфортно. Поскольку слуги, сменяя друг друга, продолжали путь и по ночам, телеги с багажом прибыли на место почти одновременно со всадниками. Мужчины оставили женщин подождать слуг, мебель, белье и кухонную утварь, а сами отправились разведать, что новенького произошло за последнее время.

Джеффри направился прямо к королю в сопровождении Иэна. Адам и Саймон пошли разыскивать Ричарда Корнуолла. Они были несколько разочарованы, услышав, что Ричард пребывал в Уоллингфорде, примерно в пятнадцати милях от Оксфорда. Это почти наверняка означало, что между братьями произошла очередная свара, которая не сулила ничего хорошего для перемирия с Пемброком. Однако гадать было бессмысленно – вполне могло оказаться, что Ричард был просто занят делами своих поместий. Нужно было отправляться к нему.

Джеффри и Иэн довольно скоро поняли, что далеко не все в порядке. Помолвка Саймона оказалась исключительно удобным поводом испросить аудиенции у короля. Аудиенция была дана, но только после того, как они обосновали причину. Это было тревожным знаком. Обычно король приглашал каждого из них без колебаний, зачастую даже выходя им навстречу. Получив отпор, Джеффри и Иэн многозначительно переглянулись. Хотя на лицах у них ничего не отразилось, настроение испортилось у обоих. Джеффри был одним из гарантов того, что Аск будет возвращен Пемброку двадцать третьего сентября. Вероятно, Генрих не желал разговаривать с Джеффри из-за опасения, что Джеффри попросит его подтвердить обещание.

Поскольку и Иэн, и Джеффри знали, что невозможно будет ничего добиться, поднимая этот вопрос напрямую, они завели разговор о помолвке Саймона, расхваливая будущую невесту и прося разрешения представить ее. Их терпение было вознаграждено: Иэн получил добро на свадьбу своего сына даже без обычного налога на женитьбу по собственному выбору. Однако Иэн с удовольствием заплатил бы этот налог, лишь бы не видеть, как глаза Генриха забегали, когда Джеффри совершенно нейтральным тоном высказал надежду, что они скоро увидят при дворе графа Пемброкского.

С тяжелым сердцем они вернулись домой и обнаружили женщин в еще худшем настроении. Перемещаясь лишь между расположенными в нескольких сотнях ярдов друг от друга домами, они успели узнать новости не менее тревожные, чем их мужчины.

С инстинктом пчелы, притягиваемой к меду, почувствовав приезд Сибелль, в гости заявился Уолтер де Клер. К ней он напрямую не обращался – их последняя встреча была слишком свежа в памяти, но побеседовал с Джоанной. Ее отчаянные восклицания привлекли внимание Джиллиан и Сибелль. Ввиду приближающихся неприятностей прошлые разногласия между Уолтером и Сибелль были преданы земле даже без намека на похоронный ритуал. Естественно, Джоанна затем рассказала о своих беспокойствах Элинор, и Рианнон тоже услышала их.

Ко всему прочему, Элинор и Рианнон получили известие от Саймона, что они с Адамом отправились в Уоллингфорд повидаться с Корнуоллом. Необходимость этой поездки, казалось, только подтверждала новость Уолтера: Генрих не отдаст Аск, и, если Ричард Маршал придет лично потребовать этого, намерен арестовать его как мятежника и заключить в тюрьму. Это, конечно, было драматизированным обобщением Уолтером тех слухов, которые распространялись по Оксфорду. Положение оказалось еще хуже, чем ожидали Иэн и Джеффри: они предполагали, что Генрих все-таки простит Ричарда за сдачу Аска и будущее хорошее поведение.

Худшие опасения подтвердились, когда Адам и Саймон вернулись на следующий день из Уоллингфорда. Корнуолл принял их с удовольствием, радуясь двум новым парам сочувствующих ушей, в которые он мог излить свой гнев и раздражение. Он больше никогда не будет иметь дело со своим братом, вопил он, никаких! Как может честный человек жить в такой обстановке? – спрашивал он. Он был зажат между клятвой, которую принес Генриху, а кровные узы делали эту клятву еще более священной, и теми позорными действиями, которые, как он чувствовал, собирался предпринять Генрих. Он сам не принимал участия в подписании перемирия, но не мог не видеть, как его брат бесчестит его. Ричард чувствует себя настолько опозоренным и так взбешен, что, если он снова встретится с Генрихом, то вцепится тому в глотку и задушит его.

Даже Саймон с Адамом побелели при этих словах, хотя понимали, что они означают скорее плохое настроение, чем плохие намерения. Все были бы более чем счастливы обменять Генриха на Ричарда, но не с кровью брата на руках и на совести. В королевстве многие люди денно и нощно молились о смерти короля по любой причине – но только не через братоубийство.

В целом, визит оказался полезным. Ричард выговорился, обуздал свой нрав и попросил гостей остаться на ночь. Они охотно согласились, еще больше желая услышать, что скажет Корнуолл в спокойной обстановке, чем в гневе. В Оксфорд был отправлен гонец с сообщением семье, что Саймон и Адам останутся погостить и вернутся к обеду на следующий день. За завтраком они обсудили создавшееся положение с поутихшим Ричардом уже более внятно, но, к сожалению, ничего нового он не сказал. Он и кричал на своего брата, и умолял на коленях, но все было тщетно, и больше ничем помочь Пемброку он был не в состоянии. Единственное, что он мог, – это полностью отказаться принимать участие в каких-либо будущих действиях против Пемброка, что бы тот ни натворил.

– Мне стыдно, – сказал он, и глаза его сверкали от негодования. – Потому что Ричард Маршал – хороший человек, и то, чего он добивается, – справедливо. Но я не могу поднять руку на своего брата, не могу!

– Разумеется, нет! – в унисон воскликнули Саймон и Адам.

Политические последствия этого шага оказались бы ужасными. Их восклицание было в большей степени эмоциональным, их бессознательно отталкивала подобная идея. Фундаментом самой жизни было то, что человек должен доверять своему кровному родственнику и что кровные узы перевешивали даже клятву верности. И не имело значения, любишь ты или ненавидишь своего родственника. Мужчинам Роузлинда повезло, что они были связаны не только кровью, но и любовью, но в данном случае речь шла о не любви. Ненависть не должна была ослаблять эту связь.

Конечно, всегда существовали негодяи, которые презирали узы крови. Плантагенеты прославились этим, когда сыновья выступали против своего отца, а затем, уничтожив его, нападали друг на друга. Ужасный пример страны, разрываемой войной и изменами, пример честного человека, доведенного до крайности необходимостью выбирать между долгом и совестью, встал перед глазами Адама и Саймона. Они тоже могли молиться о скорой кончине Генриха, но никто из них не поддержал бы Ричарда, используй он силу против собственного брата.

– Винчестер, должно быть, сошел с ума! – воскликнул Иэн, когда услышал рассказ Адама о происшедшем в Уоллингфорде. – Джеффри – один из гарантов свободы Пемброка и возвращения Аска.

– Винчестер – не сумасшедший, – сказала Элинор, – он просто в отчаянии. Он не дурак. Он знает натуру Генриха. Думаю, он собирается продемонстрировать королю, что он его единственный друг, а все остальные ненадежны. Если даже Джеффри, его кузен, станет на сторону «мятежника» Пемброка, Винчестер может сказать: это лишь доказывает, что никому доверять нельзя, и Генрих должен править в одиночку.

Джеффри сидел молча. Его обычно быстро схватывающий ум на мгновение застыл перед ужасом этой дилеммы. Джоанна была белой, как молоко. Их сыновья находились на службе у короля, у него под рукой. И если Джеффри останется верен своим обещаниям Пемброку, что ждет мальчиков? Обычно Генрих был добр к ним и, вероятно, сам по себе не стал бы причинять им вреда, как бы ни разгневал его их отец. Однако когда-то де Бург убедил Генриха разрешить взять ему приемного сына Корнуолла, несовершеннолетнего графа Глостерского, под свою опеку, а не оставлять его с матерью на попечении Корнуолла. Не мог ли Винчестер точно так же убедить Генриха отдать ему сыновей Джеффри?

– Ладно, подождите, – сказал Саймон, глядя на побелевшее лицо сестры. – Есть один путь, и довольно простой. Я могу отправиться к Ричарду и рассказать ему об этих замыслах. Ему нужно только отправиться в Аск и двадцать третьего сентября постучаться в ворота. Если замок не будет сдан, значит, перемирие окажется нарушенным, и ему не придется приезжать на совет. Таким образом, он сможет избежать опасности ареста.

– Он может воспользоваться своим правом призвать меня на помощь в деле возвращения Аска, – напомнил Джеффри, но теперь он уже не походил на застывшую статую. В глазах его появилась жизнь, и к Джоанне начал возвращаться румянец.

– Он не сделал бы этого, даже если бы ему понадобилась твоя помощь, а мне посчастливилось узнать, что она ему не понадобится. Не смотри на меня так удивленно – Ричард сам ничего не знает об этой небольшой хитрости. Это дело рук кастеляна Аска, который, без сомнения, не хотел, чтобы над ним висела угроза навечно потерять свою должность. И я лично не вижу в этом ничего предосудительного… – Саймон вкратце рассказал им о сыне кастеляна и солдатах гарнизона, оставшихся в Аске.

Они все еще смеялись над этой хитроумной идеей, гадая, как кастелян объяснит свой поступок слишком правильному Ричарду, когда вошел Уолтер. Пока мужчины разговаривали с гостем, женщины делали распоряжения по трапезе. Уолтер лишь украдкой посмотрел на Сибелль. Она не приглашала его, но и не возражала против его визитов, и он уселся, почти как полноправный член семьи.

Узнав, о чем они говорили, он сказал:

– Вы не можете ехать, Саймон. Вы должны воспользоваться возможностью представить леди Рианнон королю. Будет выглядеть очень странным, если лорд Джеффри и лорд Иэн так добивались аудиенции, а вы не приведете ее, даже если ее роль не является сейчас необходимой, поскольку Генрих пока не может планировать нападение на Уэльс. Когда до этого дойдет, любые посредники будут желанны. К Пемброку отправлюсь я.

– Уолтер прав, – произнес Джеффри, полностью восстановив свою обычную живость ума. – Я напишу обо всем, а Уолтер доставит письмо Ричарду. У него не будет никаких сомнений, если это предупреждение поступит от меня. К тому же, это мое право и долг, как одного из гарантов действий короля.

– Верно, это твое право и долг, – подтвердил Иэн, – но не отрезай себе нос назло нам, лицам. Ты наш лучший проводник к королю. Если он услышит об этом…

– А как он услышит? – спросил Уолтер. – Я ничего не скажу об этом, и никто из присутствующих тоже. И Пемброк не скажет.

– Одну минуту, – сказал Адам. – Как только Пемброк заберет назад Аск, Генрих объявит мобилизацию и снова начнет войну.

– Да, и в это время я воздержусь, как и все мы. Не думаю, что на этот раз многие поддержат короля, – Джеффри помолчал, глаза его сощурились. – Какой же я дурак!

– Я никогда не считала тебя дураком, – пробормотала Джиллиан. – Если ты думаешь о том же, что внезапно пришло в голову и мне…

– Нарочно, – юный голос Сибелль был тверд, а лицо засветилось, так что Уолтер де Клер вытаращил глаза. – Винчестер мечтает вынудить баронов отказаться от службы.

– Дитя мое, – упрекнул ее Иэн, – ты не понимаешь. Есть смысл в том, чтобы заставлять баронов подчиниться вопреки их желанию, но…

– Нет, любимый, – перебила его Элинор, поглядывая на Сибелль. Ее глаза сияли от удовольствия. Сибелль – эта золотая дочь Джоанны – будет достойной хозяйкой Роузлинда, когда придет ее час. – Сибелль попала в самую точку.

– Но в этом нет никакого смысла, – возразил Адам.

– Есть, – настаивала Джиллиан, и в ее бархатном голосе зазвенела сталь. – Послушай внимательно. Все бароны будут сидеть тихо, кусая локти от ярости и ничего не делая, поскольку их клятва запрещает им нападать на короля, если он не нарушит своего слова первым. Однако, поскольку он не сдержал обещания по отношению к Пемброку, очень немногие отзовутся на его призыв, заявляя на все голоса, что король нарушил перемирие и не имеет права рассчитывать на их службу. Но Винчестер давно приготовился к этому. В стране полно наемников, и с каждым днем их становится все больше.

Джеффри согласно кивнул.

– Да, Иэн, я поначалу, как и ты, думал, что целью Винчестера было заставить баронов покориться. Однако, боюсь, дело обстоит еще хуже – он намерен полностью уничтожить нас. Если мы позволим, чтобы Пемброка в одиночку разгромили наемные отряды, это будет первой нотой в похоронном звоне по нам всем. Он самый сильный из нас. Мужество изменит очень многим, и они покорятся. Тогда король начнет маневры, организуя ссору со следующим сильным бароном. Когда и тот будет разбит, останутся самые слабые.

– Я тоже понимаю это, – в ярости прошипела Джоанна, – но король не объявит мобилизации. Вместо этого он предложит откупиться от службы и из этих денег заплатит наемникам.

– И у них нет ни земель, ни каких-либо иных интересов в нашей стране, – сказала Элинор. – Они будут делать то, что прикажет им король, не задумываясь о благе людей, – голос Элинор звучал зловещим предзнаменованием. Ее-то волновали земля и жившие на ней люди так давно и так сильно, что она походила на дерево, глубоко вросшее мощными корнями в почву Роузлинда.

– В перспективе власть останется у одного только короля, – мрачно объявил Джеффри. – Большинство баронов не видит, к чему это может привести, и они охотно заплатят. Вы сами знаете, что издержки службы куда больше откупа, хотя они могут компенсироваться добычей. Но я уверен, что Винчестер найдет способ ограничить долю рыцарей в добыче. Рыцарская служба зачахнет, потому что те, кто будет настойчиво продолжать держать своих людей при оружии, станут объектом постоянной злобы и нападок со стороны короля. И с кончиной рыцарской службы наша способность противостоять воле короля и даже защищать самих себя от своих соседей тоже сойдет на нет. Если нам причинят зло, мы будем вынуждены просить короля прислать наемников, чтобы защитить нас.

Наступила пауза, во время которой все пытались переварить ужас, представший перед их очами. Только на Рианнон это не произвело впечатления. Она удивленно всматривалась в помрачневшие лица. В Уэльсе рыцарская служба никогда не была основой власти, и, хотя Ллевелин за время своего правления внедрил некоторые элементы этого понятия, армии по-прежнему формировались на основе кровной связи или клана, и до некоторой степени все были наемниками. Они содержались и вознаграждались непосредственно вождем либо за счет отнятой у врага добычи, либо из казны самого вождя.

Само слово «откуп» – оплата в деньгах вместо воинской службы – ничего не говорило Рианнон. Подобной практики просто не существовало в ее стране. Она очень внимательно прислушивалась к разговору, хотя сама молчала. Высокое эмоциональное напряжение того, что говорилось, было очевидно ей, даже если она не могла понять причины этого. Одну вещь она, однако, увидела, в то время как остальные, казалось, просмотрели этот очевидный нюанс.

– Но, – голос Рианнон прозвучал звонким колокольчиком в наступившем молчании, – вы все считаете, что победа королевских наемников – дело решенное. Как это возможно? В прошлом месяце они не смогли победить Пемброка даже с помощью некоторых баронов при том, что граф сам не пытался атаковать.

Первым рассмеялся Саймон, затем смех быстро передался от одного к другому вокруг стола. Рианнон приподняла брови, но Саймон обнял ее, воскликнув:

– Eneit, emit, ты мудра настолько же, насколько красива, а мы, словно стадо глупых гусей, сидим и пугаем себя пустыми измышлениями.

Джеффри вдруг перестал смеяться.

– Дело, конечно, не настолько безнадежно, как я описал его, но поводов для опасения достаточно. Лет двадцать назад лорд Ллевелин был разбит нами, когда мы использовали против него его же собственную тактику. Король Джон приказал тогда, чтобы мы сжигали все перед собой и за собой. Каждый город, каждая деревня были опустошены до крайности, земля и леса – тоже. Винчестер в те дни был близок к Джону. Возможно, он тоже помнит.

Теперь настала очередь Рианнон оцепенеть от страха. Ей еще не было пяти лет, когда случилось это, но она прекрасно все помнила. Ллевелин прискакал в Ангарад-Холл, когда все казалось уже потерянным. Армии с ним не было, и поэтому прямо их никто не атаковал. Тем не менее в первый раз за свою счастливую жизнь Рианнон была окружена мраком скорби, горечи и бессильной ярости. Она не могла забыть этого.

Саймон обнял ее рукой.

– Это не должно случиться. И, думаю, не случится. На этот раз Ричард уже должен быть по горло сыт оскорблениями и изменами. Я уверен, что он будет готов не только защищаться, но и атаковать. Я также почти уверен, что принц Ллевелин заключит союз с Ричардом.

– Ты должен предупредить его, Саймон, – взволнованно произнесла Рианнон.

– Ну, конечно, дорогая, но спешки здесь не требуется. Во-первых, я не уверен, что твоего отца когда-нибудь и о чем-нибудь нужно предупреждать. Возможно, у него на уме это так и было с самого начала. Во-вторых, король не в состоянии ничего предпринять против Ричарда до девятого октября, когда назначен совет. До тех пор он не может быть уверен, что Ричард не приедет лично выразить протест против невыполнения условий перемирия. Потом он должен будет созвать своих вассалов. Не волнуйся, времени достаточно.

– Да, и я считаю очень важным, чтобы ты за это время попыталась завести дружбу с королем, – сказал Джеффри.

На лице Рианнон появилось выражение отвращения.

– Не вини Генриха слишком строго за это, дорогая моя, – сказала Элинор. – Боюсь, он легко поддается неразумным порывам, но он не воплощение зла. Действительная вина лежит на епископе Винчестерском. Ему следовало бы лучше знать людей в своей стране.

– Здесь я не могу согласиться с тобой, – сухо заметила Джоанна. – Боюсь, Винчестер слишком хорошо знает английских баронов и замыслил эту невероятно безумную затею, потому что отчаялся согласиться с ними хоть в чем-нибудь.

– Моя дорогая Джоанна! – воскликнул Иэн, и уныние на его лице сменилось удивлением, – как раз это он и говорил мне, когда я разговаривал с ним в июне, а я по сути не слушал! Он не прав, очень не прав в том, что делает. Но теперь я вижу, что он стремится все же к добру, а не ко злу. У меня на сердце лежало тяжким грузом, что человек, которого я знал так давно и уважал, вдруг словно превратился в монстра. Он считает, что, когда бароны станут бессильны, в королевстве наступит мир. Да, он так и говорил.

– Именно в это он заставил поверить Генриха… – Лицо Джеффри тоже прояснилось. – Может, он даже и прав, – задумчиво добавил он. – Если в стране не будет иной власти, кроме королевской, это может принести мир.

– Самый лучший мир – на кладбище. Но у меня нет особого желания поселиться там, – буркнул Адам.

Джеффри лишь улыбнулся в ответ.

– Что ж, я согласен с этим. Нельзя позволить Винчестеру добиться своей цели. Но, Рианнон, уверяю тебя, что, если мы вытащим Генриха из-под влияния Винчестера, он очень скоро потеряет интерес к идеям епископа. Мой кузен в душе совсем не воинствен.

– Да, это так, – сказал Иэн. – Он человек сильных привязанностей. Вот почему Винчестер так легко взнуздал его. Он стал опекуном Генриха, когда король был еще ребенком. Отчасти из-за своей близости к королю Джону он впал в немилость, когда набрал силу де Бург. Естественно, когда Генрих начал чувствовать неприязнь к де Бургу, он повернулся опять к Винчестеру.

– Скоро будет еще хуже, – сказал Уолтер. – Я слышал, что Винчестер подбирается к Дивайзесу. Именно с этим я и пришел к вам до того, как вы отвлекли меня на другую тему. Боюсь, если Питер де Рош станет сторожем де Бурга, тот умрет.

Джеффри выругался, заставив всех вздрогнуть, поскольку подобная грубость не была ему свойственна. Однако он напрямую никак не отозвался на новость Уолтера, лишь бросил предупреждающий взгляд на него. Потом он повернулся к Рианнон.

– Мы не слишком отклонились от необходимости завоевать дружбу короля. Как сказала леди Элинор, король легко увлекается; как сказал Иэн, он человек с сильными чувствами; как утверждает Уолтер, он человек злобный. Если ты, Рианнон, сумеешь завоевать его привязанность и уважение, то, может быть, именно ты сумеешь отвести его злобу от твоего отца и направить ее в нужном направлении – на Винчестера.

– Понимаю, – вздохнула Рианнон. – Но я – последняя, кто может быть полезен в таком деле. Саймон скажет, что я не самая сладкоречивая женщина в мире, как и не самая тактичная.

– Всякий, кто может иметь дело с Мэтом, с Генрихом справится, – усмехнувшись, произнес Саймон. – Просто держи в уме, что король – это двуногий Мэт, только более самолюбивый и менее здравомыслящий.

Рианнон расхохоталась, а Саймон рассказал остальным про кота. Со стороны Джеффри и Иэна послышались полушутливые протесты, только Джиллиан не присоединилась к общему веселью.

– Но Саймон совершенно прав, – сказала она серьезно. – Генрих совсем как кот. Никогда раньше это не приходило мне в голову, но это так и есть. Он любит, когда его хвалят. Он радуется, когда его гладят и когда это удобно для него. Он любит быть добрым, когда это не причиняет ему неудобств. Он очень умен во всем, чего ему хочется, и глух, туп и слеп, когда речь заходит о том, что ему кажется неприятным. А когда он недоволен, то может быть очень злобным даже по отношению к тем, кого он любит.

Рассуждения Джиллиан вызвали очередной всплеск хохота, но оказали огромную помощь Рианнон, когда она на следующий день встретилась с Генрихом. Поскольку Рианнон не испытывала такого отвращения, как другие, по отношению к нарушению перемирия, она лучше понимала короля и меньше боялась сделать какой-либо неверный шаг в его присутствии. Облик Генриха подтвердил в ее глазах слова Джиллиан. Было что-то кошачье в том, как он возлежал на подушках в своем кресле – такая избыточная любовь к комфорту, и в его скорее отстраненном взгляде голубых глаз, причем приспущенное веко на одном глазу придавало ему лукавый вид.

К тому времени, когда Рианнон подошла к его креслу, король уже выпрямился. Молчание сопровождало ее и ее спутников – Иэн справа и Саймон слева, – пока они шли через длинный зал, приближаясь к Генриху. Она была одета в черное платье, а волосы ее, свободно падающие до колен, удерживались обручем с золотой сеточкой. Она шла по коридору из пялившихся на нее придворных с грацией лани и величием королевы.

– Господин мой король, – официально обратился Иэн, когда они подошли к Генриху и Рианнон присела в глубоком реверансе. – В соответствии с вашим милостивым позволением я смею представить вам нареченную жену моего сына Саймона, Рианнон, дочь Ллевелина.

– Боже! – воскликнул Генрих, широко улыбаясь. – Знай я, какую красоту прячет Ллевелин, я сам бы поехал ее искать. Вы счастливейший из мужчин, Саймон. О, встаньте, встаньте, леди Рианнон, нет нужды так долго стоять, склонив голову. Простите меня, я так изумлен вашей красотой!

Рианнон выпрямилась и улыбнулась. Она не могла не улыбнуться. То, что ей поначалу показалось плотоядным взглядом, на деле было лишь простейшим выражением дружелюбного удивления. Голос тоже был теплым, открытым, неподдельным. Рианнон вдруг поняла, почему после всех резких слов, которые говорились о нем, и всех планов, которые предпринимались, чтобы помешать его действиям, почти всякий, кто знал короля, все-таки защищал его. В нем было много обаяния, притягательности.

Восхищение Генриха казалось таким же невинным, как и искренним. Он явно был человеком, который мог радоваться красоте ради самой красоты, без всякого стремления обладать ею. Рианнон знала, что, будь она такой же яркой, как луна или солнце, она все равно оставалась бы столь же неприкасаемой для Генриха.

– Благодарю вас, милорд, – пробормотала она. – Мой отец уверял, что вы милостиво примете меня.

– Правда? Он так сказал? Что ж, лорд Ллевелин знает, что я большой ценитель красоты.

– Он знает, милорд, и он прислал вам два подарка, может, не слишком дорогих, но очень интересных.

С этими словами Рианнон протянула шпильку, которой застегивают плащ, и ременную пряжку – обе изготовленные одним мастером. Каждая вещица изображала льва и ягненка, мирно лежащих рядышком. Для подарков, какие один правитель дарит другому, эти вещицы имели, конечно, небольшую стоимость, поскольку не содержали ни массы золота, ни больших драгоценных камней, но работа была старинная, очень искусно выполненная – лев исполнен из золота, с тщательно вырезанной курчавой гривой и глазами из топаза, а серебряная овечка – такой тонкой работы, что шерсть ее казалась натуральной.

По глазам Генриха было видно, что он оценил красоту этих безделушек. Он держал их в руках почти с трепетом.