Я думаю, они были искренни. Возможно, огромная крепость в Линкольне и управление графством – даже если оно вкладывалось в руки Роумаре, а не самого Честера – были бальзамом, который ослабил у Честера чувство, что с ним плохо обошлись, когда он потерял Камбрию, где земли были намного беднее. Кроме того, Честер, вероятно, надеялся, что мир с Шотландией окажется недолгим, только на время, пока императрица была в Англии, поскольку короля Дэвида могут вынудить разорвать мир, чтобы поддержать ее. В этом случае Честер мог рассчитывать на возвращение Камбрии.

Должно быть, имея это в виду, Честер заставил себя согласиться, и к тому времени, как мы оставили Линкольн, я верил, что король примирился с этим соглашением. Однако я очень мало думал о Стефане, поскольку мы направлялись в Лондон и я знал, что там меня ждет Мелюзина.

В следующие несколько недель я выполнял свои обязанности как во сне, не желая слушать о дальнейших планах военных действий. У меня была Мелюзина, и мы танцевали вместе на праздниках, и смеялись, и занимались любовью. Но я не мог говорить об Улле, зная, что это давалось Мелюзине нелегко. Я сожалел об этом, но не мог переносить даже облачка боли в том маленьком кружке искусственного мира, который создал для себя.

Мне не удавалось даже в полной мере вкусить тот мир, который моя жена принесла мне. В последний день декабря прибыл новый посланник от жителей Линкольна с жалобой королю на жестокость Роумаре. Он жаловался, что лорд Вильям и его брат вешали и штрафовали людей города за то, что они предупредили короля о взятии крепости. Я не очень прислушивался, а лишь следил не произнесет ли господин моего имени, но обратил внимание на королевский гнев и страстные слова, что он не допустит таких власти людишек. У меня мелькнула мысль о сожженных селениях, на которые он не обратил внимания в поисках более крупного врага, и я встал между королем и посланником, когда он неожиданно шагнул вперед.

– Пусть подойдет, – сказал Стефан.

Я остался стоять рядом, так как полагал, что глупо давать шанс, хотя и чувствовал, что этот человек не собирается принести вреда. Он подошел прямо к ногам Стефана и стал на колени, в своей тревоге ухватившись за мантию короля.

– Если вы желаете покарать их, сир, – его голос был резким, но совсем тихим, а его глаза излучали нетерпение, – то знайте, что Честер и Роумарс и их жены чувствуют себя свободно в Линкольнской крепости и отослали прочь всех людей, которых они вызвали, чтобы держать крепость и город. Если вы придете быстро, мы откроем вам город. Вы сможете окружить крепость и очень легко взять их. Мы даже будем сражаться вместе с вами.

– Я…

Я подумал, что король скажет: «Я не могу сделать этого, я только что принял их присягу служить верой и правдой и поклялся „защищать их от врагов так же, как они защитят меня от моих“. Я мог бы понять, почему он колеблется, только что пообещав (слишком поспешно, как обычно) помочь жителям Линкольна. Но вместо этого он сказал:

– Я должен посоветоваться с моими баронами. Сейчас ступай, но возвращайся после ужина. Бруно, он жестом обратился ко мне, – отправляйся в кабинет.

Годы спустя я смирился с фактом, что честь короля – это не моя честь, что мой долг – служить ему, а не быть его совестью, но до тех пор пока ошибки Стефана, по крайней мере те, о которых я знал, были просто оплошностями. Сейчас было другое. В то время, когда он разговаривал со своими командующими людьми, приказывая их отрядам приготовиться к походу, и говорил им, куда идти, даже Валеран и Ипрс, чья собственная совесть не была безупречной, выглядели ошеломленными, а Джоффрей де Мандевилль смотрел с отвращением.

Все они протестовали, но Валерана и Ипрса скоро уговорили, а Мандевилль, хоть и с кислым видом, замолчал, когда Стефан подчеркнул, что раз Честер и Роумарс будут благополучно заключены в тюрьму, то исключаются любые шансы на то, что овд» снова поднимут восстание и не будет необходимости давать им все больше и больше, покупая их верность. К тому же Стефану напомнили его люди, что жена Честера была дочерью Роберта Глостера, и могла дать сильное ручательство для договоренности с Глостером. Вдобавок, король поклялся, что, когда Глостер будет разбит и Матильда уберется из Англии, он возместит Честеру и Роумаре их убытки. Это была бы только необходимость, целесообразная во время великого кризиса.

Для большей скорости и секретности каждому вооруженному человеку дали лошадь, и мы поскакали небольшими отрядами по разным дорогам. Мы были в Линкольне шестого января, но Честер и его брат вовсе не были почти без охраны, как об этом говорилось королю. Хотя мы прибыли в город ночью и ворота действительно были открыты, все же их как то предупредили. Граф Честер сбежал, а Роумаре увел своих людей в крепость и плотно закупорился там.

У нас было недостаточно людей, чтобы взять крепость штурмом. Хотя жители хотели сражаться, они не были обучены и быта бы бесполезны. Правда, королю сказали, что в Линкольне не было припасов на случай осады и можно было уморить их голодом. Но Стефан не был уверен в этом. Он послал вызовы на войну местным баронам, и многие явились, так что у нас собралась приличная армия. Но Линкольн был все еще очень силен и, казалось, не имело смысла ждать и пытаться вынудить Роумаре сдаться.

Был еще крайний выход – посадить под замок дочь графа Глостера, однако это должным образом не обсуждалось. Скоро мы обнаружили, что Честер спасался не на собственных землях, а у самого Глостера, и, хотя у Глостера в прошлом была причина плохо относиться к Честеру, он помог ему без колебаний. Исходя из численности армии, которая нам противостояла, было очевидно, что Глостер послал Честера в его земли, чтобы созвать своих людей и нанять стрелков в Уэльсе, пока Глостер созывал своих собственных сторонников. Вместе они пошли маршем на запад – и снова зло, посеянное Солсбери, дало горькие плоды. Мы узнали о продвижении Глостера только тогда, когда он был на расстоянии менее дня маршевого пути и королю было уже слишком поздно собирать более значительную армию.

Как часто случалось в эти дни, королевский совет разделился. Более осмотрительные из королевских вассалов Ипрс и Мандевилль советовали ему, пока не прибыли Честер и Глостер, скакать на юг, оставив в Линкольне кого-то из них с их отрядами, чтобы удерживать город и продолжать осаду крепости. Тогда король мог бы вернуться с большей армией и атаковать Глостера с тыла, в то время как они смогут выйти изнутри и штурмовать его фронт. Пойманный между двумя армиями, Глостер, несомненно, был бы разбит и, вероятно, пленен. Симон де Сенлис, Вильям д'Аумаль и другие согласились, предлагая скакать на юг с королем и поднять больше людей. У меня были сомнения относительно их мотивов, и я не согласился с ними.

Теперь я знаю, что было бы лучше, гораздо лучше для короля принять этот совет. В то время я, помимо желания, оказался согласен с Валераном, Аланом Британским и большинством более молодых баронов, которые кричали, что было бы стыдно убегать от Глостера. Но меня интересовал не только стыд – по моему мнению, не было стыдно отступить от несомненных потерь, осознавая, что триумф будет позднее, – как потеря возможности окончить войну.

Если мы избежим встречи с Глостером сейчас, кто может поручиться, что снова найдем его настолько подставленным под удар, а теперь наша армия имеет все же небольшое преимущество. Из полученных сообщений следовало, что силы мятежников окажутся меньше наших, если мы включим горожан, которые могли бы сражаться пешими. К тому же у людей Глостера был слишком долгий и тяжелый переход, в то время как наши хорошо отдохнули.

В дополнение к этим доводам я знал, что король не уйдет. Слишком трудно досталась его отцу измена людей в Антиохе. Стефан мог отказаться от битвы в открытую, если бы видел, что нет никаких шансов на победу, но я не был уверен, что он отступил бы при несомненной неудаче, раз он взялся защищать город. Я не думаю, что в этот момент он допускал мысль об отходе на юг. Он едва дождался, пока прекратятся выступления, и поручил нам построиться в боевой порядок.

Я хорошо спал в эту ночь. Возможно, это был особый подарок Милосердной девы Марии, так как я поставил ей свечу и молился – не за себя, а за Мелюзину. Моя смерть могла опечалить ее, хотя фактически не могла повредить ей. Если бы Стефан пал от руки Глостера, то королева, наверное, покинула бы Англию. Вероятно, она взяла бы с собой и Мелюзину. Но какое неопределенное и страшное будущее ее ожидало? А если Мод оставит Мелюзину в Англии, сможет ли она проехать через королевство, все охваченное войной, чтобы достигнуть Джернейва? И если да, то что? Ее бы радушно встретили, но какой смысл имела бы ее жизнь тогда? Это мог быть король Дэвид, и второй брак, и Улль, но я выбросил это из головы. Вероятно, я сильно любил ее, чтобы подумать даже об этом, но другая мысль, – это предчувствие того, что ради нее, я выйду живым с поля битвы, на которое меня выведут, дало мне силу непобедимого воина.

Во время мессы на рассвете следующего дня случилась неудача. Пламя на толстой белой свече, которая была обычным королевским подношением, погасло, и свеча сломалась, когда король отдал ее в руки епископа Линкольнского. Вся церковь ахнула. В большинстве там были жители города, присоединившиеся к нам, чтобы защитить его, и это раздался их возглас, когда они увидели, что случилось. Дарохранительница с телом Христовым вывалилась из руки епископа, и последовало более глубокое молчание, чем должно было быть по ходу мессы. Если бы это вызвало даже еще больше ужаса, я и тогда готов был свернуть шею Александру Лин-кольнскому, перекрутив ее в руках, как шею цыпленка. Я не знаю, как епископ Линкольнский добился, чтобы свеча сломалась, но уверен, что это сделал он, так же, как уверен, что и замок дарохранительницы сломал именно он. Это как раз его – Александра король собирался повесить перед крепостью Девизе на глазах у епископа Солсбери – разве могло и то и другое событие быть случайностью?

Король тоже это знал, но он мог сделать не больше, чем я. Если бы мы одержали победу король отомстил бы ему. Но поскольку он больше не доверял стойкости жителей Линкольна, то решил сражаться пешим отдельно от своих наемных вооруженных всадников и тех рыцарей и баронов, которые пожелали присоединиться к нему. В то время, когда Стефан говорил военачальникам о своем решении и отдавал приказы, чтобы они образовали две линии и защищали фланги пехоты, мы услышали крики гонцов, что армия Глостера каким-то образом перебралась через болото, образованное вокруг Фоссе Дайк разлившимся Уитамом. Король ускорил свои команды и мы все направились за ворота и строем вышли на поле, которое в основном было ровным, за исключением одной небольшой возвышенности, на которой и расположился король.

Я занял мое обычное место слева и на полшага позади от Стефана, а барон с мощными легкими, по имени Бальдвин Фиц Гилберт, который выкрикивал призывы, так как голос Стефана был слишком слаб, стоял справа. Кэмвил, который уступил место Фиц Гилберту, стоял за ним. И на своих обычных местах, хотя и пешие, были другие, кто разделял со мной мои обязанности. Я был рад видеть, что наша собственная группа была значительно усилена некоторым количеством местных рыцарей. Я не знал всех их по именам, только Ричарда де Куарси слева от меня и Илберта де Лейси позади него, рядом со мной; все они были в хорошем расположении духа.

Через болото или нет, но армия Глостера вышла на поле хорошим порядком и двигалась на нас до тех пор, пока я еще мог различать наши армии и гербы наших предводителей. Честер вел центр и уже осыпал бранью короля и его сторонников. Я смог услышать несколько слов и вынужден был прикусить язык, чтобы сдержать свое одобрение, когда услышал, как он называет Валерана коварным и вероломным, но как и большинство его призывов, многое из этого было ложью. Он называл Валерана трусливым и малодушным в делах, но ни то и ни другое не было правдой, и в этот день Валеран, конечно, принимал участие в сражении.

Больше я ничего не слышал от наших врагов, потому что Фиц Гилберт голосом, подобным медному гонгу, отвечал им оскорблением на оскорбление, ложью на ложь. Конечно, то, что он говорил о Мильсе Глостере, Честере и графе Роберте, было неправдой, и он не докончил свои выкрики, так как вопли с вражеской стороны и крики наших собственных людей полностью заглушили его. На поверку Честер оказался совсем не трусом, вырвавшись возле линии пехотинцев далеко вперед от своего отряда. Он и его люди, следовавшие за ним, надеялись тряхнуть наших пехотинцев и вынудить их сломать свой тесный строй. Люди верхом на лошади имели огромное преимущество перед остальными пешими воинами, но они не могли преодолеть сплошную линию пикинеров, не потеряв множества лошадей.

Наш строй держался, и Честер, как раз перед тем как его лошадь прокололи, сдвинулся в сторону сильно накренившись в седле, чтобы попытаться ударить своим копьем. А затем все смешалось: кричащие, вопящие от ужаса люди и ржущие, рвущиеся лошади. Я отвернулся: я никогда не мог выносить вида раненых лошадей. Я взглянул на короля, который неотрывно и напряженно смотрел направо, где Ипрс почти полным галопом вывел свой отряд против пестрой толпы Уелша. Они были смертоносны как стрелки, но недисциплинированны, чтобы стоять и принимать удар, и Ипрс намеревался рассеять их прежде, чем они смогут начать стрелять или обойдут вокруг фланга нашу пехоту, чтобы применить свои длинные ножи.

Они рассеялись, и король засмеялся и взмахнул огромным позолоченным боевым топором, который подарили ему жители Линкольна. Я услышал приказы Честера, и конный отряд начал собираться и поскакал поперек нашего фронта на помощь Уелшу. Несколько рядов последовали за ним, но немногие из жителей имели арбалеты, а у наших оруженосцев не было времени перезарядиться, так как когда всадники внезапно уехали с фронта, тут же пришла пехота. Я вытащил свой меч и чуть не ударил сэра Илберта де Лейси, который был рядом со мной, когда услышал, как Стефан закричал от боли. Вне себя я оглянулся, чтобы найти причину. Этот крик боли был вызван не физическим ударом. Я мгновенно все понял, когда увидел стремглав скачущего Валерана и его людей, бегущих в беспорядке, так как их атаковал Роберт Глостер.

Я уже все знал. Даже когда первая волна пехоты достигла нас, и король бросился вперед, размахивая своим топором, я знал, что битва проиграна. Мы долго сражались. Не знаю, сколько людей бессмысленно погибло. Король убивал, пока земля перед ним не была устлана телами, пока большой топор не сломался в его руке, а я не подпрыгнул сзади него и не отсек руку человека, который громко кричал от радости, думая, что нашел легкую, безоружную жертву. Он упал, а перед нами появились еще двое. Я нанес одному удар своим щитом и резанул другого, попав ему в бедро. Я не думаю, что мое оружие прошло сквозь кожаную куртку под доспехами, но он споткнулся о лежащее тело и Фиц Гилберт добил его.

Меня бы уже не было среди живых, так как мой щит упал, но Стефан успел выхватить свой меч и разрубить голову врага пополам. И все же я получил ушиб плеча, несмотря на то, что удар был нанесен рукой уже мертвого человека. Король убил и другого, протолкнув его мимо меня, так что я смог перевести дух, и в этот момент я услышал торжествующие крики и оглянулся на запад вопреки всему надеясь, что увижу возвращающегося Ипрса. Но это был не Ипрс, а Честер и его люди, которые снова напали на наш строй. Строй был уже сломан, но это не имело ничего общего с паникой – я всегда был уверен в храбрости горожан, – просто в такой рубке с вражеской пехотой сохранить сплошную линию было невозможно. Поэтому нас оттеснили назад, снова на небольшой холм, где мы стояли с самого начала битвы с надеждами на успех, и каждая пядь земли вокруг нашего отряда была покрыта мертвыми и умирающими. Король еще сражался и до тех пор, пока сражался он, можно было быть уверенными, что будут сражаться насмерть и наши люди. Кэмвилла и Лейси оттащило прочь от нас. Позади меня был теперь Гильберт де Гант. Бедный парень! Он был простым оруженосцем и слишком молод, чтобы попадать в такую безнадежную группу. Он с трудом стоял на ногах, но его храбрость была не сломлена и он своим щитом оттолкнул нападавшего так, что мне удалось перерезать тому горло. Человек упал, и Гильберт споткнулся о него. Я отступил назад, давая ему место подняться, но получил сильный удар сзади и повалился вперед. Гильберт ухватился за мои ноги; я полуобернулся в падении и увидел, что причиной удара был король. Его шлем свалился, а лицо было все в крови. Он тоже падал. Я, действуя машинально, оттолкнул мертвеца и отвел свой щит как можно дальше, стремясь вплотную прижаться к Стефану. Он навалился на меня затруднив мне дыхание и мир померк в глазах, так как я ударился со всего маха головой о землю. И все же мне удалось прикрыть короля своим щитом поперек тела.

– Здесь!

Это был тоненький голосок где-то далеко в кружащейся темноте.

– Здесь! Я взял короля.