Я изумленно смотрел на нее, связывая сказанное ею только с теми шутливыми замечаниями, которые я применил, чтобы избавиться от наших компаньонов. Я не мог поверить, что я ошибся в ее реакции на мои слова. Но ее мягкое и почти соблазнительное предложение пробудило во мне надежду, что она, несмотря на свой страх, хотела стать полностью моей женой. К счастью, я замер на момент: во мне боролась надежда и неверие. И Мелюзина вопросительно подняла голову.

– Я уже видела тебя обнаженным, – заметила она. – И тебе не стоит стесняться.

Что-то в ее голосе дало мне понять, что я неправильно ее понял. Мои мысли были заняты лишь возрастающим желанием, и я смог только спросить:

– Зачем ты хочешь осмотреть меня?

Мелюзина поворачивалась к двери, но мои слова остановили ее, она, нахмурившись, посмотрела на меня через плечо.

– Я хочу проверить, нуждаются ли твои синяки в лечении. Ты что, не помнишь? Я ведь сказала тебе, что осмотрю их потом.

Меня постигло глубокое разочарование, однако желание не покинуло меня. Потом я стал пытаться скрывать от Мелюзины то, что она возбуждает меня. Но в этот раз я решил, что лучше дать понять ей, что я хочу ее, а заодно показать, что я не раб своего желания. И я без лишних разговоров стал снимать с себя одежду. Мелюзина остановилась, глядя на меня, как будто забыла, что хотела отвернуться. Она продолжала хмуриться, но это выглядело так, как если бы она забыла изменить выражение своего лица. Когда я скинул одежду, она полностью повернулась ко мне, и я улыбнулся ей.

– Мои синяки не нуждаются в лечении, – сказал я мягко. – Но ты можешь осмотреть их, а также и любую часть моего тела.

Я увидел, что она опустила взгляд, и ее глаза расширились, а сама она отступила назад.

– Я не хочу притворяться, что не желаю тебя, Мелюзина, – продолжал я. – Но ты не должна бояться, что я изнасилую тебя. Я хозяин своим желаниям, а не они властвуют надо мной.

На какой-то момент воцарилась тишина. Потом Мелюзина с трудом сглотнула слюну и шагнула вперед.

– Тогда держи себя в руках, а я лучше тебя разберусь с твоими ранами.

– А это непросто, – шутливо запротестовал я и рассмеялся.

– Возможно, я не так выразилась, – твердо сказала Мелюзина. – Я мало понимаю в этих вещах.

Это еще больше рассмешило меня. А потом, подойдя достаточно близко, она положила руку на мои черно-синие ребра. Я чувствовал, как дрожали ее пальцы, но ее рука была теплой, а не холодной от страха. Ощупывая мои ребра, Мелюзина взглянула пару раз вниз. Этого было достаточно, чтобы поддерживать во мне желание и соблазнить меня на дальнейшие действия. Я наклонился и поцеловал ее в переносицу – единственное место, которое смог достать, так как ее голова была наклонена. Мелюзина отскочила назад, как испуганная лань.

– Ты обещал… – выдохнула она, и голос у нее дрожал больше, чем пальцы.

– Я обещал не заставлять тебя, – ответил я. – Но никогда не говорил, что не буду пытаться пробудить в тебе желание. И не надо смотреть на меня, как будто я угрожаю тебе пыткой.

Страх на ее лице сменился гневом.

– Я не боюсь боли, – сказала она почти спокойно, но потом ее голос опять задрожал. – Я согласилась на перемирие, а не на настоящий брак.

– Я не думаю, что причиню тебе боль, если у тебя будет желание. В худшем случае лишь только легкую боль и ненадолго. А насчет нашего брака, то хочешь ты того или нет, но мы женаты, – напомнил я. – Мы действительно муж и жена. К добру это или нет, но я твой муж. И я предпочитаю, чтобы это было к лучшему для нас обоих.

Она снова с трудом перевела дыхание.

– Наши занятия любовью могут быть лучше только для тебя. Я не думаю, что это будет лучше для меня.

Я пожал плечами. Наш разговор и мое внутреннее чувство, что она еще не готова сдаться мне, несколько ослабили настойчивость моего желания, но я не собирался ложиться с ней в постель без удовлетворения хотя бы на одну ночь.

– Как ты думаешь, ты сможешь быть завтра готова к отъезду? – спросил я, как только лег в постель. – В прошлый понедельник король сказал, что мы можем ехать через неделю, но если письма, которые я должен везти, уже готовы, то я не вижу причины, почему бы не уехать раньше.

Тревожное напряжение прошло, и Мелюзина расслабилась, а потому ее голос стал более естественным, даже резким.

– Если ты мне скажешь, сколько всего надо взять, я смогу собраться за пару часов, – сказала она.

– Что ты подразумеваешь под тем, сколько всего надо взять?

– А эти постели наши? – разумно спросила Мелюзина.

– Бог мой, я никогда не думал об этом, – признался я, притягивая подушки Мелюзины так, чтобы тоже положить на них голову. – Я думаю, что король и королева одолжили нам их. Но я спрошу.

Она была явно недовольна. И меня удивило: неужели она действительно так ненавидит Стефана и Мод, что ее оскорбляет то, что она лежит в их постели? Но следующее замечание Мелюзины дало мне новое понимание ее недовольства.

– Я надеюсь, что они нам их одолжили, но у нас есть сундуки, которые мы должны везти с собой в повозке, а это сделает наше путешествие медленным. И… и я не хочу сидеть в повозке, как багаж, – сказала Мелюзина.

Последнее предложение было также оправданием.

– Ты ездишь верхом? – спросил я, чувствуя смущение. Я понял, что не учел всех трудностей, когда просил у Стефана разрешения взять с собой Мелюзину. Я не подумал о том, как везти ее в Джернейв. Я не мог надеть на Барбе заднее сиденье. Он не привык к этому, да и слишком нервный конь. Однако позволить ей ехать на лошади самой означало слишком довериться обещанию женщины.

– Да, да, я езжу верхом, – сказала она охотно и, как будто заметив сомнение на моем лице, добавила: – Я не попытаюсь убежать. Я клянусь, что не убегу.

В своем порыве честности она протянула мне руку, как тогда, когда клялась в перемирии.

– Очень хорошо, ты поедешь верхом, – согласился я, обрадовавшись тому, что я делаю ей одолжение.

В действительности я не видел другой возможности поездки в Джернейв, чтобы выполнить поручения короля и еще в оставшееся время посетить Улль. Но даже если Мелюзина хорошо ездит верхом, остается другая проблема: что делать с теми вещами, которые мы не можем взять с собой? Раньше мой багаж всегда двигался с королем, а до того, как я приехал к королю, у меня никогда не было ничего, что бы не могло быть увезено в шерстяном одеяле за седлом Барбе.

– Но мы не сможем уехать завтра, – продолжал я. – Я должен позаботиться о хранении сундуков и всего остального, что мы не берем. Вероятно, король не задержится здесь надолго, и я не хочу обременять кого-нибудь ответственностью за нашу собственность.

Мелюзина кивнула.

– Лучше, когда есть дом, куда можно отправить вещи, и верные слуги, которые присмотрят, чтобы их доставили в целости.

Наши глаза встретились.

– Как только я смогу, – согласился я и потом осторожно добавил: – Если ты сможешь жить там.

Я взял ее руку. Мелюзина пообещала мне не убегать от меня и не нарушила потом своего обещания. Мы крепко пожали друг другу руки. Я подвинулся к ней поближе и обнял ее одной рукой.

– Я не знаю, – ее голос задрожал, но она взяла себя в руки. – Я часто думаю об этом, и мне это кажется не так уж больно.

– Когда мы будем там, если я не смогу это вынести… – Мелюзина уткнула лицо в мое плечо, – я не знаю, что я сделаю. Папа так разозлится…

Я не мог ей ответить прямо. Что я мог ей сказать, кроме того, что ее отец умер и ему решительно все равно, но это может ранить еще сильнее, чем ее вера в то, что он огорчится.

С минуту я гладил ее волосы, а потом мягко попросил ее готовиться ко сну. Я повернул ее так, чтобы смог развязать и расшнуровать ее одежды, но она отодвинулась раньше, чем я успел закончить, поблагодарила меня сдавленным голосом и сказала, что справится сама. Мелюзина ушла в другой конец комнаты, а я был в недоумении: почему у нее изменилось настроение? Ведь она сама шла мне в руки, и я не делал никаких сексуальных жестов, которые могли бы испугать ее. Однако я знал, что ей нельзя больше сегодня надоедать. И, откинув ее подушку на ее сторону, лег к ней спиной, предоставив возможность закончить раздеваться в уединении.

Чтобы уехать на следующий день, мне предстояло сделать очень многое.

Когда я пришел в приемную короля, она была полна посетителей, каждый из которых настаивал, что король должен выслушать его первым если не по праву того, что он пришел раньше других, то по причине неотложности дела. Но еще до того, как король смог увидеть кого-либо, вошли епископ Винчестерский и Солсберийский, оба с сердитыми лицами. Я предупредил короля о том, что они ждут, и добавил, что нам, возможно, не стоило проводить так много времени на охоте. Но, казалось, Стефан не понял. Он только смеялся и похлопывал меня по плечу.

– Я в восторге, что твоя жена находит твое присутствие столь необходимым, что ссорится с тобой из-за твоих отлучек, – сказал Стефан.

Но он отлично понял, что я говорил, потому что тут же добавил:

– У моих министров нет таких оправданий, но они, кажется, чувствуют то же, что и твоя жена, или говорят, что чувствуют. В то же время они настаивают, чтобы я предоставил им власть управлять страной в мое отсутствие.

Мое сердце сжалось от тревоги. Это звучало так, будто Стефан подозревал, что лорды Винчестер и Солсбери хотят свергнуть его правление. Я не мог быть уверенным в Солсбери, но в отношении Винчестера это не могло быть правдой: ведь он брат короля.

– Я не думаю, что они хотят ограничить ваши развлечения, – сказал я, пытаясь не подать виду, что понял, куда клонит король. – Опасения епископов вызваны новыми проблемами, которые вы должны решить в первую очередь, чтобы защитить свой трон. Я уверен, что если вы осторожно объясните им, что они могут доверять королеве…

– Они не хотят доверять Мод, – произнес Стефан, как-то особенно выразительно. – Они хотят править сами, поэтому ищут проблемы, а не их решения.

Я думаю, что он был несколько обижен, и мне было трудно найти ответ, который бы не обидел его еще сильнее. Все, что я смог придумать, это напомнить, что король Генрих многие годы доверял лорду Солсбери и только пару раз был недоволен управлением епископа. Однако этот ответ только разозлил бы Стефана. К счастью, он не ждал от меня ответа, а раздраженно показал мне жестом, чтобы я пригласил войти Винчестера и Солсбери.

Я очень удивился, увидев, что за те несколько минут, пока я привел Винчестера и Солсбери в спальню, Стефан уже стер с лица выражение гнева. Король приветствовал их шуткой, сравнив свое бегство от обязанностей и встречи с ними, пока он по-настоящему не проснулся, с попыткой убежать от сварливой женщины. Оба епископа сразу заулыбались, заставив меня гадать, были ли их сердитые лица следствием ожидания холодного приема или их недовольство объяснялось королевской охотой. А может быть, думал я, они вспомнили неприятный, чопорный обед на следующий день после моей свадьбы? Лорд Винчестер мягко похлопал Стефана по плечу и сказал, что король заслужил отдых. А лорд Солсбери, спокойно, заметил, что король Генрих также любил охоту и считал, что она восстанавливает его умственные силы.

Я задержал дыхание, пока Стефан не ответил. Учитывая его недавнее настроение, я мог ожидать, что он разозлится на этот, как мне показалось, утонченный выговор. Но Стефан только согласился и вежливо сказал, что должно быть, много унаследовал у своего дяди. Потом он, улыбаясь, спросил, зачем они добивались встречи с ним в столь раннее время, если не по причине появления множества неотложных дел за время его отсутствия.

– Есть одно дело, которое не терпит отлагательства, – сказал Солсбери. – Я намереваюсь послать королевского посланника к королю Дэвиду с условиями договора уже сегодня утром.

– Дэвиду, который потерпел поражение, – отметил Стефан. Он встал, отвернулся и сбросил с себя спальный халат. Тут же два оруженосца выступили вперед с королевской одеждой в руках.

– Почему я должен так спешить послать ему условия? Это будет выглядеть, как если бы я сомневался в способности Омаля очистить королевские крепости от людей Дэвида. – Его голос заглушался, когда он надевал свои одежды.

– Я уверен, что король Дэвид не подумает, что вы сомневаетесь в Омале, – произнес лорд Винчестер. – Он поймет, что вы хотите избежать бесплодного кровопролития с обеих сторон. Стефан, я знаю Дэвида. Вы быстрее достигнете цели, если он поверит, что договор спасет жизни его людей, чем…

– Спасет жизни его людей? Но для чего? – резко перебил Стефан, повернувшись лицом к своему брату. Волосы короля были растрепаны надеванием рубашки. – Для того чтобы Дэвид собрал их и снова бросил на меня? Пусть лучше они умрут. Когда он ослабеет для борьбы, он подпишет все, что я хочу, так же кротко, как это делал для короля Генриха.

Винчестер был шокирован.

– Но ведь наши люди тоже будут умирать, – неуверенно запротестовал он.

– Мне очень жаль, – ответил Стефан, отмахнувшись от оруженосца, пытавшегося завязать на его шее рубашку. – Но потери Дэвида на севере значительнее моих.

Стефан помолчал, а потом продолжал резким от раздражения голосом:

– Генрих, ты что, не видишь, что я не могу распустить ополчение в северных графствах, пока Дэвид силен? А потери среди этих людей не ослабят меня. Видит Бог, я хочу, чтобы они жили в мире и не умирали, но…

– Позволь нам сделать последнюю попытку, – настаивал Винчестер. – Я говорю тебе, я знаю Дэвида. Бели он подпишет договор и поклянется, то сдержит клятву и не будет больше поддерживать Матильду.

– Возможно, – пожал плечами Стефан.

– Милорд, есть еще одна причина предложить договор сейчас, – вставил Солсбери, пока Винчестер не принялся опять настаивать, что Дэвид – человек слова. – Мы, как и вы, надеемся, что Роберт Глостерский не сможет найти вход в Англию и беспокойство, вызванное его отказом подчиниться, закончится, но если снова вспыхнет восстание, то у нас уже будет гораздо меньше шансов заставить короля Дэвида подписать соглашение, выгодное для нас.

Стефан засмеялся, и у меня упало сердце. Я желал мира на севере даже более страстно, чем епископы. Нортумберленд был моим домом. И люди из Алника и Джернейва, с которыми я вместе сражался, могут погибнуть. Погибнут также и невиновные, такие, как маленькая путана из Алника, который, наверно, будет разрушен во время сражения. Поэтому мне хотелось, чтобы король послушался Винчестера, хотя я знал, что с военной точки зрения доводы епископа неубедительны.

Но то, что сказал Солсбери, было уже совершенно другим. Это правда, что Роберт Глостерский не проявил большого желания участвовать в планах своей сестры, но он ведь может изменить свое мнение. Правда и то, что восстания против Стефана не носили характер организованной силы и потому легко подавлялись. Но это тоже может измениться. И если, упаси Бог, Роберт Глостерский найдет способ высадиться в Англии и объединит восставших в мощную, организованную силу, то, конечно, Дэвид откажется подписать невыгодный для него договор. У него будет слишком большой шанс с помощью Роберта Глостерского вернуть все, что он потерял.

Мои худшие опасения подтвердились, когда король сделал неприличный жест и воскликнул:

– Роберт Глостерский? У Омаля будет достаточно времени, чтобы очистить Нортумберленд и захватить половину Шотландии, пока Роберт Глостерский догадается, что ему делать.

– Не будьте так уверены в этом, милорд, – предупредил Солсбери. – Теперь, когда он в компании с Жоффреем Анжуйским, он может решиться действовать. Жоффрей Анжуйский – это человек твердых решений, у него хорошо подвешен язык и убедительная манера говорить. Он сможет поднять Роберта. К тому же у Жоффрея есть свои причины подстрекать непорядки в Англии: если вы будете сражаться здесь, то не сможете воевать с ним в Нормандии.

– Ничего не расшевелит Глостера, – насмехался Стефан. – А если он и попытается приплыть, то корабли Мод остановят его в проливе. И даже если нет, берег все равно закрыт для него. Более того, я уже обезвредил всех тех, кто может примкнуть к нему.

Я знал, что легкомысленный оптимизм, а возможно, и оставшаяся злость после того, как однажды его брат обвинил в трусости отца, ослепляли короля и лишали возможности видеть правду в предупреждениях Солсбери. Я боялся, что, чем больше они будут спорить, тем более упрямым станет Стефан. И мои опасения подтвердились. Спор продолжался еще какое-то время. Епископы сдались только тогда, когда Стефан окончательно потерял чувство юмора и закричал, что не собирается демонстрировать слабость. Я не посмел вмешиваться, но, открыв дверь, чтобы выпустить епископов, вышел за ними в большой зал.

– Милорды, – обратился я, – позвольте мне сказать вам пару слов.

– В чем дело, Бруно? – любезно спросил лорд Винчестер, хотя секундой раньше его губы были сжаты в тонкую линию.

– Если вы пожелаете довести вопрос о договоре до внимания королевы… – Я помедлил, будучи не в состоянии говорить так много, но, думаю, епископы поняли, что я говорил об особенной почтительности Стефана к мнению Мод, а потом добавил с надеждой: – Женщины всегда желают мира.

– У женщин нет ни малейшего ума, – сердито проворчал Солсбери и прошел мимо.

Винчестер попытался улыбнуться и покачал головой.

– Мод слишком скована желаниями Стефана, – сказал он и тоже прошел мимо.

Я думаю, они оба ошибались, но мне ничего не оставалось; как надеяться, что Стефан окажется прав. Я попытался выкинуть это из головы, но позже утром, когда явился паж и попросил меня проследовать к королеве, стал надеяться, что лорд Винчестер, который хорошо знал Мод, все-таки поговорил с ней. Даже если Мод разозлилась из-за моего вмешательства и поэтому вызвала меня, она все равно подумает о преимуществах скорейшего заключения мира с королем Дэвидом. И если она решит, что выгоднее заключить мир сейчас, то сможет убедить в этом Стефана.

В приемной короля было еще несколько просителей, но уже незначительных, и я посчитал неважным, если кто-нибудь из них будет обижен. Поэтому я вошел к королю и спросил, могу ли я сходить к королеве до обеда. Он сразу же разрешил, но даже не посмотрел мне в глаза и воздержался от дразнящих замечаний, что несколько удивило меня. Еще больше удивил меня паж, который предложил мне следовать за ним, хотя я отлично знал покои королевы. Однако он вывел меня в сад, где я увидел одиноко гуляющую Мод.

– Мадам?

Королева обернулась на звук моего голоса. Я поклонился, и она осмотрела меня. Казалось, что она сердита, но я действовал, как считал лучшим, и выдержал ее взгляд не вздрагивая и не меняясь в лице.

– Мелюзина сказала мне, что ты настаиваешь на том, чтобы взять ее на север. Это правда?

Я был так удивлен этим вопросом (вместо того, что ожидал), что какое-то время безмолвно смотрел на королеву, и Мод резко повторила свой вопрос.

– Да, – ответил я, не зная, что делать, кроме как подтвердить, что Мелюзина поедет со мной.

– Я думала, что ты будешь разумнее, – усмехнулась королева. – Неужели она совсем вскружила тебе голову?

Тем временем ко мне вернулся мой разум, и я честно ответил:

– Я так не думаю. Это была не идея Мелюзины ехать со мной. Она не знала, что я должен везти благодарности короля сэру Эспеку, Омалю и другим, и очень удивилась, когда я сказал ей, что просил у короля разрешения взять ее с собой и получил его.

Мод смотрела мне в лицо так, как если бы ее взгляд мог проникнуть сквозь покровы моего тела и увидеть мою душу. Я попытался смягчить бесстрастную маску, которую носил с детства, сначала для того, чтобы прятать свой страх от отца, а потом – чтобы спрятать ото всех свою слабость. Но теперь я хотел, чтобы Мод прочла мои мысли и узнала, что я говорю правду. Я хотел показать королеве, что Мелюзина никогда не сможет поколебать во мне мою верность королю и королеве.

– А зачем? – спросила королева.

– Я хочу познакомить Мелюзину с моей… с леди Одрис Джернейвской. – Какой-то миг я колебался, а потом решил, что могу говорить откровенно, не боясь обидеть королеву. – У меня нет ни земель, ни другого источника дохода, ничего, кроме доброго расположения короля. Если обстоятельства сложатся так, что заставят Милорда снизить расходы, а вы не сможете держать при себе Мелюзину, то у меня не будет средств, чтобы содержать жену. В этом случае или если я погибну на королевской службе, я хочу, чтобы она смогла поехать в Джернейв, где будет в безопасности. И зная это, я спокойно смогу продолжить службу у короля, невзирая ни на что, кроме своей клятвы в верности.

– Но ведь в худшем случае ты сможешь послать ее в Джернейв независимо от того, представлена она хозяйке или нет, – холодно ответила Мод, внимательно наблюдая за мной. – Я знаю, леди Одрис – твоя сестра, и она достаточно любит тебя, чтобы принять твою жену и без предварительного знакомства.

Я снова удивленно посмотрел на королеву.

– Да, мадам, Одрис примет ее ради меня, – сказал я, – но что будет чувствовать Мелюзина, осознавая себя предметом сострадания, посланная в чужое для нее место без представления, не имея никакого понятия, что эти люди чувствуют по отношению ко мне. Она – моя жена, а не собака, чтобы ее посылали из одной конуры в другую без всякого объяснения. Мне с ней жить до конца жизни, и моя жизнь будет куда приятней, если я смогу сделать свою жену счастливой, привязать ее к себе добрым отношением, добиться, чтобы она охотно слушалась меня. Ее ненависть ко мне никому не принесет пользы. Неужели вы думаете, что, ненавидя меня, она не будет ненавидеть вас со Стефаном за то, что вы привязали ее ко мне на всю жизнь?

Королева опустила глаза и какое-то время шла молча, жестом пригласив меня следовать за нею.

– Конечно, это правда, что для всех лучше, если Мелюзина не будет ненавидеть тебя, – со вздохом согласилась Мод. – Мы знали, что ты будешь добр к ней. И это было одной из причин, по которой мы со Стефаном выбрали тебя на роль ее мужа. Но поведение Мелюзины смущает меня.

Она снова вздохнула.

– Я не видела раньше никого, кто мог бы так безошибочно и долго притворяться. Такая отчаянная решительность подразумевает такую же большую цель. А я не вижу другой цели, кроме поднятия восстания в Камберленде. И теперешнее время – лучшее для осуществления такой цели. Мятежники, даже когда они спокойны, все равно мятежники. Все, что им нужно, это только восстание во всем графстве. Они снова возьмутся за оружие, а шотландцы бросятся поддерживать своих дорогих друзей в Камберленде, и… – Ее голос задрожал, и она замолчала, глядя вперед, в мрачное будущее.

Я слушал с возрастающим восторгом, понимая, что Мод выстроила мрачные крепости на влажном песке страха. Не то, чтобы я полностью отклонил мысль о вреде восстания в Камберленде, и о подозрениях королевы относительно Мелюзины. Просто я не верил в возможность кого бы то ни было, тем более женщины, поднять восстание в Камберленде после чистки, которую устроил там король в начале года. А что касается Мелюзины, то вполне возможно, что она стремится достигнуть какой-то цели, но я был вполне уверен, что эта цель имеет большое значение только для нее самой.

Я не мог рассказать королеве о попытке Мелюзины убить меня, потому что Мод, испытывая предубеждение против Мелюзины, могла потребовать, чтобы моя бедная жена была наказана. Впрочем, эта попытка была еще одним доказательством того, что в действиях Мелюзины нет большей цели, чем окончательное спасение от страха и отчаяния. Она должна была знать, что, будь это попытка успешной, убийца поплатился бы своей жизнью, а это бы означало провал всякого политического движения, связанного с ее присутствием в Камберленде. Таким образом, если бы у Мелюзины были на уме политические цели, то она бы не пыталась убить меня. Никакие ее действия с момента нашего перемирия не давали ни малейшего повода думать, что она переполнена политическими идеями.

Но хотя все это свидетельствовало в пользу Мелюзины, я не мог не обратить внимания на опасения королевы. У Мод было тонкое чутье на людей, и я не должен придерживаться только своего мнения. Однако я не мог согласиться, что решением проблемы будет запереть Мелюзину в клетку. Я просто возненавижу ее от постоянной необходимости быть ее сторожем. Лучше будет отвезти Мелюзину в Камберленд и там решить все сомнения насчет ее целей.

– Я уверяю вас, мадам, Мелюзина не собирается поднимать восстание в Камберленде, – сказал я, остановившись перед королевой так, что она тоже остановилась и смотрела на меня. – Я убью ее, если это будет нужно, – мрачно пообещал я, – и поклянусь вам в этом любой клятвой.

Мне было легко это пообещать. Я был совершенно уверен, что у Мелюзины только личные цели – немного мира и счастья после всех страхов и горя, которые она перенесла. И возможно, еще возвращение своего поместья. Но если я ошибаюсь, то выполню свое обещание, данное королеве. Ведь если Мелюзина способна на такую страшную ложь, то она действительно дьявол и будет лучше убить ее.