11

Джиллиан лежала в постели, но не спала. Она упрекала себя за безрассудство. Олберик нимало не беспокоился за своего хозяина, и Джиллиан не могла счесть его беззаботность безразличием. За эти шесть дней она хорошо узнала Олберика. Их отношения укрепились на другой день после первого урока чтения Джиллиан. Искренняя в своей решимости, она сидела в комнате, отведенной под рабочий кабинет для ведения счетов, и просматривала документы под хмурым и неодобрительным взглядом отца Поля. На Олберика же это произвело очень благоприятное впечатление. Немногие женщины решаются или способны связываться со счетами своих поместий или пренебрегать мнением своих священников.

Он решил представить на суд Джиллиан небольшой вопрос, касавшийся дисциплины в гарнизоне. Она выслушала его с изумленным и, как ему показалось, удрученным лицом. Он был несколько разочарован, поскольку, сам будучи человеком подчиненным, хотел, чтобы его мнение было поддержано кем-нибудь из власть имущих. Джиллиан так же ясно прочитала выражение его лица, как и он ее. Он сообщит Адаму, подумала она, и Адам решит, что она не способна самостоятельно управляться с людьми и, значит, недостойна его.

– Но, Олберик, – возразила она, стараясь придать голосу спокойствие, – я не думаю, что имею право наказывать людей сэра Адама. Я…

– Это не его люди, миледи, – уточнил Олберик. – В этом случае я знал бы, как распорядился бы мой господин. Это люди из тех, что вернулись с Катбертом.

– Вот как! – лицо Джиллиан прояснилось. Однако она не имела ни малейшего представления, каким должно быть подходящее случаю наказание. – Что ж, проучите их точно так же, как вы поступили бы со своими людьми. Было бы неблагоразумно обращаться с ними по-разному. Скажите мне, что приказал бы в таком случае сэр Адам, и я прикажу то же самое.

Олберик вздохнул с удовольствием и облегчением. Госпожа была столь же рассудительна, сколь красива, и обладала нужным тактом в обращении с воинами. Он остался также доволен тем, как, узнав, что господин присудил бы десять ударов бичом, она сошла вниз вместе с ним выслушала обстоятельства дела, с большой гордостью выговорила провинившимся, распорядилась о наказании и неподвижно наблюдала, как оно приводилось в исполнение. Точнее было бы сказать, что Джиллиан застыла. Она была поражена снисходительностью Адама, привыкнув в замке Саэра к гораздо более суровым приговорам за куда меньшие проступки. Ее последний поступок, однако, окончательно укрепил хорошее мнение о ней Олберика и усилил преданность воинов. Наблюдая с абсолютным спокойствием за поркой, Джиллиан отправила слугу за водой, тряпками и коробкой с мазями и своими собственными руками перевязала истерзанные тела стонавших осужденных.

Отныне Олберик приходил к Джиллиан со всеми своими сомнениями. В деревне пропал ребенок. Следует ли ему послать людей на его поиски? Ведь, с одной стороны, Адам строго приказал ему держать замок взаперти от возможных нападений. С другой стороны, он был уверен, что Адам обязательно организовал бы поиски. Джиллиан сразу же бросилась расспрашивать плачущую мамашу. Мальчик был маленький, он не мог уйти далеко. Пусть воины отправляются немедленно, приказала Джиллиан, но в полном вооружении, и один или двое из них должны осматриваться и предупредить всех, если покажется враг. Поскольку Олберик сам думал распорядиться именно так, но боялся принять на себя ответственность, Джиллиан стала для него теперь главным авторитетом, не считая Адама.

К счастью, ребенок был найден живым и невредимым. Еще большее значение значительно для будущей жизни Тарринга имело то, что дисциплинированное поведение солдат, отправленных Олбериком на розыски, пробудило в населении города надежду, что их адская жизнь отошла в прошлое. Невилль, может, и не был идеальным хозяином, но его требования были вполне обычными, и, если даже случалось, что люди из замка насиловали женщину или вольготно распоряжались тем, что им не принадлежало, замок, в общем-то, мог рассчитывать на помощь в случае необходимости. Когда хозяином здесь стал Саэр, всякое появление вооруженного воина стало катастрофой. Против горожан Саэр использовал только свои французские отряды, поскольку у них не было здесь дружеских или родственных связей. Они заставляли горожан исполнять самые возмутительные требования. А совершенно безнаказанные насилие и грабежи, которыми это сопровождалось, копили обиду за обидой.

Джиллиан начинала нравиться власть. Столько времени пробыв лишь жертвой, она находила удовольствие в том, чтобы распоряжаться. Свойственные ей справедливость и щедрость были чудом, которое не могло долго оставаться тайной. Слава об этом вышла за пределы города, и скоро в замок потянулись и другие молящие о помощи или возмещении убытков. Дни Джиллиан оказались настолько заполнены, что у нее не оставалось времени бояться за Адама, и к ночи она так уставала, что ей казалось, будто у нее не оставалось энергии даже для снов. Тем не менее, по прошествии пяти дней Джиллиан спросила Олберика, не следует ли ей к возвращению Адама приготовить приличествующий обед. Тот удивленно посмотрел на нее и улыбнулся.

– Не считайте дни, миледи. Вы увидите господина только тогда, когда увидите. Если у него появился шанс доставить побольше неприятностей людям Людовика, он не упустит его.

Джиллиан побледнела.

– Сэр Адам ничего не говорил мне об этом. Он сказал только, что нападет на одну-две фермы…

– Миледи, пожалуйста, не терзайте себя из-за непоседливости господина, – принялся утешать ее Олберик, очень довольный тем, как сильно она беспокоится. – Несмотря на свою молодость, он великолепно разбирается в военных вопросах.

– В военных? – выдохнула Джиллиан, побледнев еще больше.

– Нет, нет, – поспешно произнес Олберик, – войны в тех краях нет. Я только имел в виду, что он без нужды не станет подвергать людей опасности. Это фальшивое уверение успокоило Джиллиан насчет безопасности Адама, но интонация Олберика, который нашел забавным, что она ждет возвращения Адама так скоро, породила в ней новое беспокойство. Может быть, Адам поступает с женщиной по принципу: с глаз долой – из сердца вон? Этой ночью ей снился сон – не страшный, любовный, и она, проснувшись, зарыдала от разочарования. К счастью, следующий день опять оказался полон забот. В гавани южнее Тарринга пришвартовался французский корабль, команда которого не знала о происшедших изменениях. Репутация Джиллиан как доброй хозяйки достигла уже и ушей портовых рабочих, и оттуда в замок спешно направился гонец предупредить ее об этом происшествии. Олберик снова оказался раздираем противоречивыми желаниями. Адам не упустил бы такую добычу из рук, но лишить замок защитников было опасно.

Когда Олберик обратился с этим вопросом к Джиллиан, она приказала захватить корабль, если это можно сделать достаточно быстро. Удержать замок в случае появления врагов за те несколько часов, что Олберик будет отсутствовать, сумеет и небольшая кучка воинов. Нападение оказалось успешным, а добыча превзошла все ожидания. На борту судна имелось вино, тюки тонкого шелка и парчи, предназначавшиеся хозяину Льюиса. Среди прочего была захвачена даже шкатулка с ожерельями, браслетами и перстнями. Все это, конечно, хорошо, но порождало и новые проблемы. Что делать с командой? Что делать с самим судном? Если ожидаемый груз не будет доставлен в условленное время, не пошлет ли лорд Льюиса людей на его поиски? А если узнает правду, не прикажет ли атаковать Тарринг?

Когда судно было разгружено, и те, кто дал знать в замок, получили вознаграждение подобающей долей, груз был доставлен в Тарринг, а капитан и команда помещены в камеру на нижнем уровне главной башни. Потом на судно были назначены новый капитан и матросы с приказом отвести корабль в гавань Роузлинда, где его должны спрятать или, замаскировав, использовать по назначению. Горожан научили, что говорить, если их будут спрашивать. Покончив со всеми делами, Джиллиан обнаружила, что пропустила ужин, но она так устала, что это ее уже не интересовало. Она нырнула в постель, уверенная, что уснет, как только закроет глаза. Однако вместо этого она вдруг вспомнила, что прошло уже семь дней, а Адама все еще нет.

Сон как рукой сняло. Страх пронзил ее, хоть и не так сильно. Олберик не волновался, и Джиллиан сама понимала, что ее страхи бессмысленны теперь, когда она столь многому научилась. Но где же может быть Адам? Чем он занимается? Олберик сказал, что Адам был бы рад воспользоваться любой возможностью навредить людям Людовика. Означало ли это, что он может попытаться захватить замок? Нет, глупости! Джиллиан теперь лучше разбиралась в таких делах. Замок нельзя атаковать, не имея хотя бы сотни людей. Но она ничего другого не могла придумать, что могло бы занять столько дней, разве только… У Адама должна быть женщина, много женщин. Джиллиан знала от служанок, что он со времени своего появления в Тарринге спит только один. Может быть, на время своего похода он захватил с собой какую-нибудь проститутку? Но нет, такой человек, как Адам, не может удовлетвориться подобными грязными тварями!

Значит, так и есть! Не удивительно, что Олберик забавлялся, видя ее беспокойство, и сам не волновался. Адам уехал к своей женщине. Естественно, он не может довольствоваться несколькими поспешными часами. Несомненно, ему понадобится несколько дней, чтобы компенсировать долгое воздержание. Джиллиан стиснула зубы и пожелала всяческих уродливых и отвратительных болезней, какие только существуют, женщине, кто бы она ни была, которую Адам сейчас, наверное, сжимал в своих объятиях. Затем ярость сменилась завистью, когда она представила его большое красивое тело в своей постели, воображая, как она будит его поцелуями, и он откликается. Она заплакала от угрызений совести, что отпустила его из Тарринга неудовлетворенным и созревшим для того, чтобы наброситься на любую женщину. Если она, так или иначе, никогда не сможет стать его женой, зачем она была такой дурой, отказывая ему? Теперь он вернется сытым и безразличным, и его мысли и глаза будут наполнены той, другой женщиной.

Как она могла быть такой дурой?! Ведь наверняка она могла что-то сделать. Каким-то образом она должна вернуть его себе. Самое главное: что сказать Адаму, как только он вернется, свежий после объятий какой-то изысканной шлюхи, опытной в любовном искусстве, одетой и украшенной по последней моде? Джиллиан была уверена, что Адам находил ее привлекательной, но в то же время испытывал голод по любой женщине. Теперь ей придется затмить его воспоминания об элегантной леди. Как же она может сделать это, имея всего два-три простеньких платья из самой обыкновенной ткани и не обладая никакими украшениями, если не считать креста из морских ракушек? Не успела она задать себе этот вопрос, как вспомнила о грузе с французского судна. Недолгая борьба с собственной совестью – Джиллиан полагала, что вся добыча должна пойти в уплату долга Тарринга Адаму, – закончилась, когда она вдруг представила, что Адам может преподнести эти прелестные ткани в подарок своей любовнице. Она представила, как раздражение, которое испытает Адам, узнав, на что пошла ткань, сменится восхищением, когда он увидит Джиллиан в удивительных платьях, которые она себе сошьет.

Воображение часто далеко уводит от реальности, но редко оно бывает так далеко от правды, как в эту ночь.

Этой ночью отряд Адама вынужден был ввязаться в бой. Если бы встреченные ими люди с копьями были рыцарями, не миновать бы Адаму смерти. Но это были простые солдаты, поэтому, даже имея численное превосходство, они не могли стать препятствием для Адама и его людей. Однако бой все же выдался жарким, а полученная Адамом рана – серьезной.

Он подумал, что неплохо было бы свернуть в Кемп – его замок находился почти рядом. Можно было даже задержаться в Кемпе, подлечить рану, но Адам не захотел делать этого. Он отправил сэру Роберту сообщение, объясняющее его действия, и направился прямиком в Тарринг. Он думал лишь о Джиллиан и о том, что ее уход за ним будет куда приятнее, чем лечение цирюльника в замке. Поскольку рана сама по себе его нисколько не беспокоила, хотя, на удивление, сильно кровоточила, он не видел причины, почему бы не извлечь из нее немного удовольствия.

12

За время отсутствия Адама произошло гораздо больше событий, чем он мог ожидать. Его отряд окончательно оторвался от погони и благополучно прибыл в Тарринг, сохранив три четверти с таким трудом доставшейся добычи. Джиллиан только позавтракала и занималась тем, что разбирала доставленные с французского судна товары, выбирая материал для платья и бормоча проклятия на голову женщины, отнявшей у нее Адама, когда в комнату ворвался слуга и доложил, что едет хозяин. На мгновение Джиллиан будто парализовало от радости и облегчения. Очнувшись, она побежала переодеваться. Никогда больше она не позволит себе показываться перед Адамом в одежде, больше подходящей служанке, чем госпоже. Джиллиан не только ревновала, она уже начала осознавать собственную значительность.

Однако любовь в Джиллиан оказалась сильнее гордости. Хотя она уговаривала себя, что ей следует с достоинством дождаться Адама в зале, эта попытка дисциплинировать себя была безуспешной. Влекомая какой-то неудержимой силой, она чуть ли не прыжками пересекла зал и спустилась во двор в тот самый момент, когда Адам соскочил с седла. Увидев его, она забыла все, о чем столько передумала, и бросилась вперед обнять его, а он встретил ее такой силы толчком, что она отскочила футов на пять и, едва не упав, оказалась в крепких руках подоспевшего конюха.

Джиллиан вскрикнула и, вырвавшись, бросилась назад, не смея оглянуться. Она слышала за спиной какие-то звуки и чуть не умерла от стыда. Адам смеялся! Сильнее ошибиться было нельзя. Адам скорее выругался бы, если бы у него не перехватило дыхание. Он изо всех сил вцепился в поводья жеребца, чтобы тот не убил кого-нибудь, и от чрезмерных усилий из его горла вырвался нечленораздельный звук. По несчастной случайности Джиллиан приблизилась именно в тот момент, когда Адам соскочил с седла, что включило все защитные инстинкты животного. Адам едва успел оттолкнуть Джиллиан в сторону, не дав боевому коню разделаться с возникшей на его пути помехой.

Он был в очень невыгодном положении, так как, спрыгивая на землю, ослабил натяжение поводьев в левой руке. Жеребец устал, а прислуга достаточно хорошо знала его крутой нрав и приближалась к нему только по сигналу Адама. Таким образом, Адам был не готов к внезапному выпаду лошади. Теперь он сам оказался в опасности – не то чтобы конь, который знал его запах, мог умышленно наброситься и на него тоже, но Адам мог пострадать случайно от его копыт, которыми тот гневно брыкался во все стороны. Он мог, конечно, отпустить жеребца совсем, но тот тогда начнет носиться по двору и наверняка нанесет увечья многим, прежде чем его поймают и усмирят.

Прошли страшные пятнадцать минут, пока Адам, повиснув на поводьях, накручивал их на руку, укорачивая их и притягивая голову жеребца к себе. Периодически он хватался за уздечку правой рукой, мыча от боли в боку, где, он чувствовал, что-то рвалось, и затем разлившееся тепло подсказало ему, что открылась рана. Наконец, благодаря в равной мере везению и умению, ему удалось ухватиться рукой за губу коня и притянуть его голову к себе, чтобы он не мог вставать на дыбы. Конюхи, которые с ужасом беспомощно наблюдали за всем этим со стороны, тут же бросились вперед и навалились общей массой. Затаив дыхание, Адам принялся гладить коня, ласково разговаривая с ним, пока, наконец, животное не успокоилось в достаточной мере, чтобы можно было ослабить подпругу и снять седло.

На этом происшествие закончилось. Жеребец, носящий имя Гнев, успокоился совершенно, но теперь гнев охватил самого Адама.

– Идиотка! – завопил он, устремляясь в башню. Его нисколько не успокоило то, что нигде на главном этаже он не нашел Джиллиан, и никто не вызвался помочь ему снять доспехи. Джиллиан сказала служанкам, что берет эту работу на себя, и никто из прислуги не мог понять, что случилось.

– Джиллиан! – заорал Адам, сорвав с себя меховой плащ и в ярости швырнув его на скамью. – Где твоя хозяйка? – рявкнул он затем на съежившуюся служанку.

Естественно, та в ответ только испуганно трясла головой. Никто из прислуги не видел прежде Адама в таком состоянии, и зал пустел, как по волшебству, словно магия делала только что бывших здесь людей невидимыми.

– Кто-нибудь, приведите ее ко мне! – крикнул он. – Если вы заставите меня ждать, я взыщу штраф с каждого из вас за каждую минуту.

Девушка упорхнула. Все остальные исчезли тоже, даже самые храбрые, которые до сих пор мешкали, надеясь, что гроза быстро пройдет. Повернувшись, чтобы попросить кого-нибудь подать вина, Адам обнаружил, что остался совсем один. Никогда такое не случалось с ним прежде. Его слуги и слуги его матери были привычны к вспышкам гнева, и, хотя им порой доводилось прижиматься поближе к стенам и исполнять свою работу как можно бесшумно и незаметно, они никогда не убегали. Они знали: самое худшее, что может обрушиться на них, это пощечина или грубое слово.

Как бы ни жилось слугам при Невилле, полгода пребывания в замке Саэра нагнали на них настоящий страх. Мужчин и женщин калечили, пытали и убивали только из-за того, что у хозяина было плохое настроение. Теперь все решили, что прежний кошмар возвращается. Кто-то должен был пострадать, но каждый надеялся, что, пока настанет его или ее очередь, под горячую руку попадется кто-нибудь другой, и гнев господина поостынет.

Когда в ее комнату влетела бледная и трясущаяся служанка, сообщившая, заикаясь, о повелении и угрозах хозяина, Джиллиан поднялась со скамьи и направилась с лицом и походкой лунатика к лестнице, по которой спустилась в зал.

– Что происходит с вами и вашей прислугой в этом несчастном доме? – воскликнул Адам, как только увидел ее.

– Они боятся, – со спокойствием отчаяния ответила Джиллиан.

– Боятся чего? – взревел Адам. – Я научу их бояться, если еще раз вернусь после недельного похода и не найду ни малейшего гостеприимства. Неужели никто не может помочь мне раздеться? Неужели я должен ходить голодный и грязный?

– Чего вы желаете в первую очередь, милорд, раздеться или поесть? – спросила Джиллиан, гадая, не прибьет ли он ее до смерти, когда она подойдет к нему на расстояние вытянутой руки.

– О Боже, да снимите же с меня эти проклятые доспехи, – сказал Адам, все еще раздраженно, но уже более-менее нормальным голосом. – Я пробыл в них целую неделю и скоро сгнию в собственном поту.

Как бы ни безразличен был дух к самой худшей судьбе, плоть инстинктивно бежит от нее. Джиллиан, едва волоча ноги, приближалась к Адаму, и, когда он заговорил о пище, надежда пробудилась в ней. Если он отправит ее накрывать на стол, она еще может избежать наказания. Требование раздеть его убило в ней эту надежду, и теперь Джиллиан уже не понимала, что он говорит, хотя и слышала какие-то слова. В безнадежности Джиллиан захотелось поскорее избавиться от своей муки. Она ускорила шаг, и в этот момент Адам повернулся к ней лицом. В глаза ей сразу бросилось влажное пятно свежей крови.

– Милорд, – прошептала она, – вы ранены… Ярость снова охватила Адама.

– Это чудо, что я не умер, и половина жителей замка вместе со мной, – отрезал он с побагровевшим лицом. – Если я когда и видел большую идиотку, чем вы, то припомнить не могу. Разве вы не знаете, что нельзя подбегать к жеребцу спереди?

Ни слова эти, ни тон не произвели на Джиллиан никакого впечатления. Она забыла обиду и боль. Все потонуло в страхе за Адама.

– Дайте мне посмотреть! – запричитала она. Утихомиренный реакцией Джиллиан, Адам сказал:

– Ничего страшного. Укол. Только я не пойму, почему так кровоточит.

Джиллиан отстегнула шлем и бросила на пол. Адам поморщился.

– Осторожнее, – начал, было, он, но Джиллиан уже расстегивала завязки капюшона, а затем нагнулась, чтобы задрать кольчугу.

– Сядьте, – приказала она, пододвигая ногой скамью. Адам повиновался. Ярость его улетучилась, и вместе с ней его покинули все силы; он почувствовал себя изможденным, к обычной усталости добавилась еще и потеря крови. Джиллиан стащила ему через голову кольчугу и бесцеремонно швырнула ее на пол.

– Джиллиан! – возмутился Адам.

– Я сделала вам больно? – воскликнула она.

– Нет, но сначала вы швырнули шлем, а теперь – кольчугу. Таким людям, как я, кольчуги дешево не даются. Кроме того, она принадлежала моему отцу и… – но Джиллиан не слушала. Она расстегивала ему тунику. Адам перехватил ее проворные руки. – Джиллиан, – усмехнулся он, – вы собираетесь раздеть меня прямо здесь? Холодно и… не слишком-то прилично разгуливать голым по залу.

Джиллиан силилась выдернуть руки, повторяя:

– Дайте мне осмотреть вашу рану. Дайте осмотреть. Было совершенно ясно, что любовь заставляла ее видеть его рану словно в увеличительном стекле, и Адама наполнила нежность при мысли, что ее страсть к нему способна настолько затмить здравомыслие. Он взял обе ее руки одной ладонью, притянул девушку к себе и, усмехаясь ее нелепым страхам, поцеловал. Джиллиан застыла. Смех в сочетании с поцелуем пронзил ее, как нож. Сила рук Адама и то, как крепко он прижал ее к себе, говорили сами за себя. Он был ранен, да, но не так уж серьезно. Испытывая головокружение от стыда, Джиллиан оторвалась от его губ и взмолилась:

– Пустите меня. Адаму показалось, что он понял. Сейчас действительно не время и не место.

– Ладно, – уступил он, – но только если вы будете поумнее. А то я тоже могу поглупеть. Даже если целоваться в эту минуту – не самое умное, я предпочту заняться именно этим, чем предоставлять себя в качестве манекена для обучения зашиванию ран.

Он был такой сердитый, но этот голос опять был голосом ее грез, низкий, ласковый рокот, мягкий, задушевный и страстный. В первый раз после его приезда Джиллиан осмелилась посмотреть ему в глаза. Выражение их крайне смутило ее, так как не было там ни высокомерия, ни безразличия. Напротив, они явно светились желанием. Однако, когда она выбежала встретить его, он оттолкнул ее и посмеялся над ней. Почему? Вот мужчины! Джиллиан вздрогнула и потупилась. Адам отпустил ее. Она на мгновение закрыла лицо руками, а потом вновь подняла голову.

– Мы вас не ждали, милорд, – сказала она. – Комната не согрета и не подготовлена для вас. Может быть, вы подниметесь в мою спальню, где разожжен камин? Вы сможете дойти туда?

Адам улыбнулся.

– Если вы позволите мне опереться на вас, то мне не придется ползти по ступенькам.

Он был рад. Приглашение в женские покои казалось ему многозначительным событием. Адаму не могло прийти в голову, что де Серей не удостаивали своих женщин правом уединяться. В доме его матери без особой причины наверх не поднимался ни один мужчина, кроме Иэна. Таким образом, по мнению Адама, такое приглашение могло только означать, что ее желание возобладало над страхом. Ему такое отношение к мужчине, который вернулся раненым, показалось вполне естественным. Продолжая усмехаться тому, что Джиллиан своей безалаберностью вынудила его меряться силой с обезумевшим жеребцом, а потом спрашивает, достаточно ли он силен, чтобы подняться по лестнице, он обнял ее за талию. Она сделала то же самое, крепко ухватившись за его бедро и подставив плечо ему под мышку, чтобы поддержать его. Адам наклонил голову и поцеловал свою помощницу в платок на голове. Он и не подозревал, что Джиллиан восприняла его шутку насчет того, что ему нужна помощь, всерьез, и, не видя ее лица, предположил, что она тесно прижалась к нему в ответной страсти.

Для Джиллиан то, что она предложила ему свою спальню, не означало ничего иного, как заботу об удобствах. Если бы Саэру или Осберту захотелось тепла, и они обнаружили, что в ее комнате разожжен огонь, а она не упомянула об этом, она была бы за это избита. Джиллиан совершенно не вкладывала какого-то другого смысла в свои слова. Ее мысли были полностью заняты тем, что Адам не переставал смеяться над ней. Она задыхалась от горя. Лучше бы он избил ее, чем так откровенно демонстрировать свое презрение. Однако он не выглядел высокомерным и не говорил жестоких слов, он только целовал ее и смеялся.