– Оно в самом деле из трех букв, – усмехнулся Алекс.

– А твое – из пяти, – пробормотала Сисси себе под мое, недостаточно громко.

– Здесь и говорить не о чем, – глубоко вздохнув, иступила Юджиния. – Просто... видишь ли, не во всех семьях братья ладят друг с другом.

– Как дедушка и его брат?

– Да, как Сэмюэл и Фентон, – сухо ответила Юджиния. – И их дети. Чериз и Монтгомери, или Монти, как он сам себя называет.

– Почему они больше не наша семья?

– Потому что сами не захотели принадлежать к семье.

Сисси недоверчиво хмыкнула, затем сказала:

– А дядя Монти звонил на днях. Спрашивал папу.

– И я с ним поговорил, – вставил Алекс.

В голосе его при упоминании о кузене послышались странные нотки – то ли сердитые, то ли тревожные – Марла не поняла. Впрочем, она пока очень многого не понимала... не помнила. Выслушивание чужих разговоров, размышление над ними и упорные попытки пошевелиться отнимали все силы; она почувствовала, что снова уплывает в страну сна.

– Так что же Ник?

Да, они говорят о Нике, брате, который не окончил колледж или что-то в этом роде, но, боже, отчего такая тяжесть в голове, откуда эта глухая стена, не пропускающая ни одного воспоминания?

– А дядя Ник тоже не хочет быть с нами одной семьей? – донесся откуда-то издалека голос Сисси. Как видно, девочка так легко не сдавалась.

– Милая моя, ты не поймешь. – заговорила Юджиния.

– А ты попробуй объяснить.

Молчание. Марла представила, как Алекс с Юджинией обмениваются взглядами, молчаливо решая, какая доля семейных «скелетов в шкафу» подлежит огласке.

– Хорошо, Сисси, – мягко заговорила Юджиния. – Я объясню, зачем мы пригласили дядю Ника. Во времена тяжелых испытаний – таких, как это несчастье с твоей мамой, – родные должны собираться вместе и поддерживать друг друга. Знаешь, как в старые времена, когда переселенцам в прериях угрожала какая-нибудь опасность, они собирались вместе, окружали кольцом свои фургоны и дружно защищались?

– А кто опасность?

– Опасность – это не «кто», а «что», – поправила бабушка. – Можно подумать, в школах отменили родной язык.

– Хорошо, – вздохнула девочка. – Что за опасность? Кто враг? О чем ты вообще говоришь? Ерунда какая-то! Я хочу одного: чтобы мама очнулась и стала такой, как раньше. И... и чтобы она выглядела так, как прежде. – Голос ее задрожал. – Вы посмотрите на нее, она же на себя не похожа!

Сисси шмыгнула носом. У Марлы сжалось сердце: если бы она могла сказать дочери хоть что-нибудь в утешение! Но язык ей не повинуется и она так устала.

– Бабушка, я ничего не понимаю! Мне кажется... такое впечатление, как будто вы с папой чего-то боитесь. Или кого-то.

Алекс понял, что пора вмешаться.

– Милая, мы просто беспокоимся о маме. Вот и все. Но с ней все будет хорошо. Я говорил с доктором Робертсоном, он сказал, что надо подождать.

До сих пор, что бы ни говорил Алекс, Марла слышала в его голосе жесткие, повелительные нотки; но теперь, обращаясь к дочери, он говорил удивительно мягко и ласково.

– И никаких врагов у нас нет. Бабушка просто привела сравнение. Послушай, внизу, кажется, стоит автомат с газированной водой. Сбегай купи себе колы или чего-нибудь еще.

Марла почувствовала симпатию к незнакомцу, называющему себя ее мужем. Но Сисси, как видно, не поддавалась на ласковый тон.

– Я же вижу, вы что-то от меня скрываете! Это из-за той погибшей женщины, правда? Этой Пэм, которая умерла, и теперь маму могут обвинить в убийстве? Поэтому здесь все время крутятся полицейские?

Тревога на миг прояснила рассудок Марлы. «Обвинить в убийстве? Господи, это еще что значит?»

– Не в убийстве. В преступной неосторожности, – пояснил Алекс.

Девочка, видимо, была не удовлетворена его ответом, н он продолжил:

– Милая, детектив Патерно просто хочет выяснить, что произошло. Это был несчастный случай. Памелу никто не убивал – она погибла по трагической случайности. Маме становится лучше. Она выздоровеет, вернется домой, полицейские ее расспросят, и, думаю, на этом все и кончится.

– Если ничего такого страшного не случилось, зачем же ехать за дядей Ником?

– Ты опять о нем? – рявкнул Алекс, но тут же взял себя в руки. – Ладно, а теперь... – Металлическое звяканье – ключи или монеты. – Сбегай-ка вниз, в кафетерий, и принеси нам с бабушкой по банке газированной воды. «Слайс», или «Спрайт», или что у них там есть. И себе возьми.

Снова звон мелочи.

Марла ожидала новых возражений, но на этот раз Сисси не стала упрямиться. Что-то недовольно проворчав, она поплелась к двери.

Марла ощутила глухой гул в голове – предвестник терзающей боли. Сердце билось как сумасшедшее. По шее стекали капли пота: казалось, температура в комнате повысилась градусов на двадцать.

«Кто такая Пэм? Что, если я стала причиной ее смерти? Если бы вспомнить. Если бы задать вопросы и получить ответы. Если бы знать!»

– Мне неприятно об этом говорить, – заговорила Юджиния, – все-таки Ник мой сын, но я спрашиваю себя, стоило ли приглашать его сюда?

– Подожди секунду. Это же была твоя идея.

– Знаю, знаю, – с досадой ответила Юджиния. – Я была так расстроена несчастьем и всем этим, но, ты же знаешь, между ним и Марлой кое-что было.

«Что это значит? Что между нами было?» Еще один вопрос, на который у нее нет ответа.

Забытье властно овладевало Марлой, и вся сила воли понадобилась ей, чтобы не провалиться в мягкую пустоту и дослушать разговор до конца.

– Это было пятнадцать лет назад, – напомнил матери Алекс.

– Но он после этого так и не оправился.

– Глупости. У него было много женщин. Казалось, Алекс сдерживается из последних сил, словно этот разговор задевает его больное место.

– И ни одна не задерживалась дольше нескольких месяцев. А с Марлой они...

– Помню, – ледяным голосом ответил Алекс.

Марла понимала, что должна бы встревожиться, но сейчас даже на это у нее не было сил.

– Что ж, выбора у нас не было, верно? Я сказал, что она звала его по имени и что ему лучше приехать.

Марла не помнила, чтобы ей удалось произнести хоть слово. А как изнемогала она от желания заговорить! Задать тысячу вопросов о дочери, о маленьком сыне, о своей жизни. Почему у нее ничего не выходит? В отчаянии Марла стиснула пальцы.

– Ты видела? – быстро спросил Алекс.

– Что?

– Она шевельнулась. Посмотри на руку. «Да! Да! Поняли теперь? Я вас слышу!»

– Позови доктора, – взволнованно приказал Алекс. – Наконец-то! Может быть, она наконец-то приходит в себя!

Марла подумала о том, что этот незнакомец, этот бестелесный голос, овеянный запахом дорогих сигарет, кажется, ее любит.

– Думаешь, она нас слышала? – спросила Юджиния. В голосе ее явственно прозвучал страх.

– М-может быть.

Наступило напряженное молчание. Мать и сын обменивались предостерегающими взглядами, быть может, что-то беззвучно шептали друг другу или просто прикладывали палец к губам.

Марла медленно расслабила пальцы. У кровати послышались тяжелые шаги.

– Марла! – нежно позвал Алекс. – Милая, ты меня слышишь? Если слышишь, дай мне знать. Шевельни рукой. Боже, как же мне тебя не хватало!

Как искренне звучит его голос. Она хочет верить, так хочет верить, что он действительно ее любит! Алекс взял се руку в свою.

– Милая, если ты меня слышишь, сожми мои пальцы. Ну, давай. Попробуй.

Марла пыталась изо всех сил, но случайный успех не повторялся – пальцы лежали вяло и неподвижно, словно каждый из них весил тысячу тонн.

– Кажется... кажется, я что-то почувствовал, – прошептал Алекс.

– Хорошо. Может быть, она в самом деле приходит в себя. – Голос Юджинии приблизился. – Марла! Дорогая, ты нас слышишь? Кивни или открой глаза.

Но Марла не могла ни кивнуть, ни открыть глаз: силы ее истощились, и сознание стремительно уходило от нее.

– Милая...

С тяжелым вздохом Алекс выпустил ее руку.

– Все бесполезно.

– Вовсе нет, – спокойно ответила Юджиния. – Надо запастись терпением. Рано или поздно она очнется.

– А если нет? – резко отозвался Алекс.

– Тогда придется смириться. Всем нам. Да, это будет ужасно, но нам придется преодолеть горе и жить дальше. Но ни к чему кликать беду. Она шевельнула рукой, ты почувствовал пожатие – это хороший знак. Ей действительно становится все лучше.

– Да, наверно... – с явным сомнением в голосе проворчал Алекс.

Больница «Бейвью» – одна из лучших в городе, по крайней мере, так слышал Ник. Но, проходя по длинным коридорам, где в мягком успокаивающем полусвете смотрели со стен копии знаменитых полотен, провожая взглядом докторов и сестер, спешащих по своим делам, он чувствовал, как по коже пробирается неприятный холодок. Ник ненавидел больницы. Всякие. Запахи антисептиков, дезинфектантов и лекарств щипали ноздри. «Успокаивающая» музыка скребла по нервам. Улыбки пациентов, посетителей и врачей казались невыносимо фальшивыми.

«Чему они радуются? – спрашивал он себя. – Что хорошего можно найти в таком месте?»

Однако он здесь. Нравится ему это или нет. И должен исполнить свой, черти бы его взяли, родственный долг.

Ник поднялся на лифте на пятый этаж и без труда нашел палату 505. Дверь была приоткрыта. Из скрытых динамиков приглушенно звучала инструментальная версия старой битловской песни. Коридор был удивительно пуст: ни персонала, ни других пациентов. Впрочем, местная администрация вполне могла выделить для миссис Кейхилл целое крыло. Почему бы и нет? Ведь Алекс здесь – свой человек. Зря, что ли, покойный Сэмюэл Кейхилл отваливал больнице щедрые куски через свой благотворительный фонд? Теперь Алекс может хоть все здание снять для себя, если пожелает. С него станется.

Ник отворил дверь в затемненную палату. На единственной кровати лежала пациентка – очевидно, Марла. Алекса не было, и не удивительно – Ник пришел на несколько минут раньше назначенного.

Палата выглядела стандартно. В металлических поручнях кровати отражается бледный свет единственной флюоресцентной лампы. У постели бессменным часовым стоит капельница – закачивает Марле в вены глюкозу и бог знает еще какую дрянь. Букеты цветов в вазах и зелень в горшках немного расцвечивают унылый больничный интерьер. Белая корзина, перевязанная оранжевой лентой, до краев полна открытками от доброжелателей. Шторы приподняты не доверху, и кровать остается в тени.

Ник медленно приблизился к кровати. Хоть его сюда и пригласили, чувствовал он себя незваным гостем.

Марла лежала на спине. Неузнаваемое, страшно распухшее лицо переливалось багрово-фиолетово-черной радугой кровоподтеков.

– Господи Иисусе! – прошептал Ник. И это – Марла?

Жалость перехватила горло. Ник мог убеждать себя, что боль и гнев от ее предательства давно позади, что все схоронено и забыто, но теперь, стоя над ней, не мог сдержать острого, болезненного сострадания к жалкому существу, в какое превратилась его свояченица. На кого она похожа! Все лицо в кровоподтеках, голова с одной стороны обрита, на голом черепе явственно темнеют швы.

Сжимая стальной поручень, он вспоминал ту, прежнюю Марлу. Сказочная красавица, воплощение женственности – такой была Марла Эмхерст в то беззаботное время, когда еще не стала миссис Александер Кейхилл, еще не променяла любовь Ника на обручальное кольцо его брата.

Воспоминания, долгие годы запертые в темнице мозга, властно хлынули наружу. Мысленному взору Ника предстала та, далекая Марла – бесстрашная длинноногая девчонка, слишком хорошо сознающая свою неотразимую прелесть. Господи боже, как балдел он от ее выгнутых бровей, точеных скул и бездонных зеленых глаз!

Что же сталось с той дерзкой красоткой? Как она превратилась... в это? В несчастную, изуродованную калеку, прикованную к мониторам и капельнице, не сознающую ничего вокруг себя? Где та Марла, что когда-то в маленьком домике в Мендичино, на скрипучей кровати, целовала Ника в кончик носа и озорно подмигивала, прежде чем начать сладостный путь вниз по его телу?

– Черт побери! – воскликнул он. – Что с тобой сделали, Марла?

Но тут же, тряхнув головой, отбросил сентиментальные воспоминания. Все это ложь. Она его использовала. Грубо и цинично. А он позволял себя дурачить.

И, черт побери, едва снова не поддался ее чарам.

Хотя какие уж тут чары! И все же, хоть теперь Марла и была страшна как смертный грех, хоть она ничем не напоминала ту прежнюю красавицу, Ник слишком хорошо помнил, что за женщина скрывается под изуродованной оболочкой.

– Как же ты могла этим кончить? – прошептал он. Глаза ее под веками задвигались. Ник ощутил, как шевельнулись волосы на затылке. Разве она не в коме?

– Марла! – прошептал он. Имя ее едва не застряло у него в горле. – Марла!

Медлекно, страшно медленно, словно на веках ее покоилась вся тяжесть мира, она приоткрыла глаза. На Ника глянули огромные черные зрачки, окруженные тоненькими ободками зелени.

Сердце его пропустило такт. Она моргнула и снова открыла глаза, по-прежнему глядя прямо на него.

– Я думал... – Он до боли в руках сжал холодный поручень. – Я лучше позову доктора или сестру.

Она с усилием подняла руку, словно хотела его остановить, и пошевелила губами. Челюсти ее стягивала повязка, и слова выходили неразборчиво – однако Ник разобрал все, улавливая ее шепот не только ушами, но и всем своим существом.

– Кто вы? – Она недоуменно свела брови над холодными зелеными глазами.

«Так она ничего не помнит!» Острое разочарование пронзило его – но он отогнал это неуместное чувство.

– Я Ник, – дрогнувшим голосом ответил он.

Она уронила руку. В глазах не отразилось ни проблеска узнавания.

– Ник? – с явным усилием повторила она. – Вы... брат Алекса?

«Ага, это она помнит!»

– Брат-изгой, – усмехнулся Ник. – Позор семьи. Марла не ответила.

– Алекс скорее удавится, чем по доброй воле назовет меня братом, – продолжал Ник. Ничего не отразилось на ее распухшем, иссиня-черном лице.

– Я пошутил, – неуклюже объяснил Ник.

– Дурная шутка, – едва слышно пробормотала она, закрывая глаза. – Очень дурная.

– В следующий раз придумаю получше, – пообещал он. Она молчала.

– Марла!

«Черт, неужели снова отключилась? До сих пор она вовсе не приходила в себя: по крайней мере, так сказал по телефону Алекс, когда они договаривались встретиться в больнице. Не слишком хорошая мысль, как выяснилось».

Засунув руки в карманы куртки, Ник отправился на поиски медсестры. Ему вовсе не улыбалось, общаться один на один с женщиной, балансирующей на грани яви и забытья. Особенно если женщина эта – Марла Эмхерст Кейхилл.

Он бросил взгляд через плечо: Марла неподвижно лежала на кровати, и вид у нее был, мягко говоря, не ахти. Но она поправляется – значит, скоро все изменится.

Она снова станет красивой. В этом Ник не сомневался.

А впрочем, ему-то что?

Как там говорится: «Пуганая ворона и куста боится»? Что ж, пятнадцать лет назад его так напугали, что теперь он предпочитает держаться подальше от всех встречных кустов.