Избранное

Оставив их совещаться, мы, по предложению Чарли, сели в нашу шлюпку и поплыли к старой Пароходной пристани, где стоял ковчег Большого Алека. Ковчег – это плавучий дом, небольшой по размерам, но вместительный и удобный; он так же необходим рыбаку, как сети и лодки. Нам обоим очень хотелось взглянуть на ковчег Большого Алека, ибо было известно, что он не раз служил ареной отчаянных схваток и весь изрешечен пулями. Мы в самом деле увидели дыры от пуль (забитые деревянными втулками и закрашенные), но их оказалось гораздо меньше, чем я ожидал. Чарли заметил мое разочарование и расхохотался; чтобы утешить меня, он тут же рассказал доподлинную историю об одной экспедиции, которая отправилась в плавучий дом, чтобы захватить там Большого Алека. При этом предпочиталось, конечно, взять его живым, но в крайнем случае решено было заполучить его хотя бы мертвым. После битвы, длившейся полдня, патрульные уехали в поврежденных лодках, потеряв одного человека убитым и трех ранеными. Когда же на следующее утро они вернулись с подкреплением, то нашли только колья, к которым был привязан накануне ковчег Большого Алека. Сам же ковчег исчез на несколько месяцев в бесконечных зарослях суизинских камышей.

– Но почему же его не повесили за убийство? – спросил я. – Ведь Соединенные Штаты несомненно достаточно могущественны, чтобы совершить правосудие над таким человеком.

– Он сам отдался в руки властей, и его судили, – ответил Чарли. – Ему пришлось раскошелиться на пятьдесят тысяч долларов, чтобы выиграть процесс, и он выиграл его с помощью лучших адвокатов страны, пустивших в ход все свое крючкотворство. Каждый грек-рыболов внес свою долю в эту сумму. Большой Алек распределял и собирал налог, как самый настоящий король. Соединенные Штаты, может быть, и очень могущественны, братец ты мой, да только факт остается фактом – Большой Алек настоящий король внутри государства, король, имеющий свою территорию и своих подданных.

– Ну, а что вы сделаете сейчас, если он в самом деле примется ловить осетров? Ведь он наверняка будет ловить их «китайской лесой».

Чарли пожал плечами.

– Там видно будет, – произнес он загадочно.

«Китайская леса» – хитрое приспособление, изобретенное народом, имя которого она носит. С помощью простой системы поплавков, грузил и якорей, тысячи крючков – каждый на отдельной лесе – свешиваются на расстоянии от одного до шести футов над дном. Все дело тут в крючке: у него нет бородки, и ее заменяет длинный конусообразный конец, острый, как иголка. Эти крючки находятся всего лишь на расстоянии нескольких дюймов друг от друга, и когда они, точно бахрома, тысячами свешиваются над дном на протяжении нескольких сот морских саженей, то служат непреодолимым препятствием для рыбы, которая идет по дну.

Осетр, например, всегда идет низом, взрывая дно, точно свинья, и его в самом деле часто называют «водяной свиньей». Наколовшись на первый подвернувшийся крючок, осетр в испуге делает прыжок и наскакивает на десяток других крючков. Тогда он начинает отчаянно метаться, и крючки, прикрепленные к множеству отдельных удочек, один за другим вонзаются в нежное мясо осетра и крепко держат злополучную рыбу, пока ее не вытащат. Поскольку ни один осетр не может пройти сквозь «китайскую лесу», это хитрое изобретение в законах о рыбной ловле называется западней, а самый способ ловли, неизбежно ведущий к полному истреблению осетров, считается противозаконным. И мы нисколько не сомневались, что Большой Алек, открыто и дерзко попирая закон, поставит именно эту лесу.

Прошло несколько дней после посещения Большого Алека, и в течение этого времени мы с Чарли зорко следили за ним. Он пробуксировал свой ковчег мимо Соланской пристани и остановился в большой бухте у Тернеровской верфи. Мы знали, что в этой бухте в изобилии водятся осетры, и не сомневались, что король греков намерен незамедлительно приступить к делу. Во время приливов и отливов вода в бухте бурлила, точно в мельничном лотке, то убывая, то прибывая, так что поднять, спустить или установить «китайскую лесу» можно только при стоячей воде. Поэтому мы с Чарли решили зорко наблюдать в это время за бухтой с Соланской пристани.

На четвертый день я, лежа на солнце на краю пристани, увидел ялик, отчаливший от отдаленного берега по направлению к бухте.

Я тотчас же поднес бинокль к глазам и стал следить за яликом, не упуская ни одного движения весел. В ялике было два человека, и, хотя нас разделяла добрая миля, я все же узнал в одном из них Большого Алека. Прежде чем ялик вернулся к берегу, я вполне убедился, что грек поставил лесу.

– Большой Алек поставил «китайскую лесу» в бухте Тернеровской верфи, – сказал в тот же день Чарли Легрант Карминтелю. На лице нашего патрульного промелькнуло выражение досады.

– В самом деле? – рассеянно спросил он, и это было все.

Чарли закусил губу, сдерживая гнев, повернулся и вышел.

– Послушай-ка, малец, ты как, не из трусливых будешь? – обратился он ко мне в тот же вечер, когда мы кончили мыть палубы «Северного Оленя» и собрались ложиться спать.

У меня от волнения сдавило горло, и я мог только кивнуть головой.

– Ну, в таком случае, – глаза Чарли заблестели решимостью, – нам с тобой придется самим заняться Большим Алеком, наперекор Карминтелю. Согласен ты помочь мне? Дело не легкое, разумеется, но мы справимся, – прибавил он, помолчав.

– Конечно, справимся! – восторженно подтвердил я.

Он повторил: «Конечно, справимся!», на этом мы пожали друг другу руки и легли спать.

Но задача, которую мы взяли на себя, действительно была не из легких. Чтобы обвинить человека в незаконной рыбной ловле, нужно было поймать его на месте преступления со всеми вещественными доказательствами: крючками, лесами, рыбой. Это значило, что мы должны захватить Большого Алека в открытых водах, где он мог легко заметить наше приближение и приготовить нам одну из тех теплых встреч, на которые он был мастер.

– Ничего другого тут не придумаешь, – сказал мне Чарли однажды утром. – Если нам удастся подойти к нему борт о борт, то шансы будут равны; значит, выход один – попытаться подойти к нему. Идем, паренек!

Мы были в колумбийской лодке для ловли лососей, в той самой, на которой охотились за китайскими рыбаками. Наступило время стоячей воды, и мы, обогнув Соланскую пристань, увидели Большого Алека за работой – он обходил свою лесу и выбирал рыбу.

– Поменяемся местами, – сказал Чарли, – правь прямо ему в корму, как будто мы идем к верфи.

Я взялся за руль, а Чарли сел на среднюю скамью и положил возле себя револьвер.

– Если Алек начнет стрелять, – предостерег он, – ложись на дно и правь оттуда, так, чтобы видна была одна только рука.

Я кивнул головой, и мы замолчали. Лодка мягко скользила по воде, и Большой Алек все больше и больше приближался к нам. Мы видели его уже совсем ясно. Он вылавливал багром осетров и бросал их в лодку, тогда как его товарищ очищал крючки и снова опускал их в воду. Тем не менее, когда мы очутились на расстоянии пятисот ярдов от них, могучий рыболов заметил нас.

– Эй, вы! Чего вам тут надо? – крикнул он.

– Продолжай править, – прошептал Чарли, – сделай вид, будто ты ничего не слышишь.

Прошло еще несколько тревожных минут. Рыбак зорко следил за нами, а мы с каждой секундой приближались к нему.

– Убирайтесь-ка восвояси, если дорожите своей шкурой, – крикнул он, точно сообразив вдруг, кто мы такие. – Ну, живее! Не то худо будет!

Он приложил винтовку к плечу и стал целиться в меня.

– Уберетесь ли вы теперь наконец? – спросил он.

Я услыхал, как Чарли заскрежетал от досады.

– Поворачивай, – шепнул он мне. – На этот раз дело сорвалось.

Я повернул руль, отдал парус, и наша лодка сразу отошла на несколько румбов. Большой Алек наблюдал за нами, пока мы не отчалили достаточно далеко; тогда он снова принялся за работу.

– Оставьте-ка вы лучше Большого Алека в покое, – сказал нам довольно сердито Карминтель в тот же вечер.

– Значит, он вам жаловался, так что ли? – многозначительно осведомился Чарли.

Карминтель смутился и покраснел.

– Говорю вам, оставьте его в покое, – повторил он. – Это опасный человек; нам не так много платят, чтобы стоило с ним связываться.

– Да, – тихо ответил Чарли, – я слыхал, будто за то, чтобы оставить его в покое, платят гораздо лучше.

Это был прямой вызов Карминтелю, и мы увидели по выражению его лица, что удар попал не в бровь, а в глаз. Ибо ни для кого не было тайной, что Большой Алек так же охотно давал взятки, как и вступал в драку, и что за последние годы не один патрульный пользовался деньгами греческого короля.

– Вы хотите сказать… – вызывающе начал Карминтель.

Но Чарли резко оборвал его.

– Я ничего не хочу сказать, – ответил он. – Вы слышали, что я сказал, и если на вас шапка горит…

Он пожал плечами. Карминтель метнул на него яростный взгляд, но не произнес больше ни слова.

– Чего нам не хватает, так это воображения, – сказал мне однажды Чарли, когда мы сделали попытку подкрасться к Большому Алеку на рассвете и были снова встречены стрельбой.

После этого в течение многих дней я ломал себе голову, пытаясь изобрести способ, с помощью которого два человека в открытом море могли бы схватить третьего, недурно владеющего винтовкой и никогда не расстающегося с ней. Во время стоячей воды можно было неизменно видеть Большого Алека, который, не скрываясь, среди бела дня открыто и дерзко работал со своей «китайской лесой». И обиднее всего было то, что каждый рыбак от Бенишии до Валлехо был прекрасно осведомлен о том, как Король греков издевается над нами. Карминтель тоже мешал нам, нарочно заставляя следить за ловлей железниц в Сан-Пабло; таким образом, мы могли уделить Королю греков лишь очень немного времени. Но так как жена и дети Чарли жили в Бенишии, то мы избрали это место своей штаб-квартирой и постоянно возвращались туда.

– Я кое-что придумал, – сказал я по прошествии нескольких бесплодных недель. – Мы дождемся стоячей воды, и когда Большой Алек отправится с рыбой на берег, выйдем в лодке и захватим лесу. Это заставит его потратить время и деньги на новую лесу, а мы тем временем придумаем, как захватить и вторую. Если мы не можем поймать его, то по крайней мере отобьем охоту заниматься ловлей в этих местах, понял?

Чарли согласился, что мысль недурная. Мы стали поджидать случая. Как только наступило время между приливом и отливом и Большой Алек, собрав рыбу с лесы, вернулся на берег, мы вышли на нашей лодке. Мы знали расположение лесы по береговым знакам и были уверены, что без труда разыщем ее. Прилив только что начинался, когда мы поплыли вниз к тому месту, где по нашим предположениям находилась леса, и бросили рыбачий якорь. Мы спустили его на коротком канате, так что он едва касался дна, и медленно потащили его за собой, пока он не задержался; лодка тоже вдруг остановилась твердо и неподвижно.

– Вот она, – воскликнул Чарли. – Ну-ка помоги мне тащить.

Мы стали вместе вытаскивать веревку, пока не показался якорь, а за ним и осетровая леса, зацепившаяся за одну из его лап. Десятки смертоносных крючков заблестели перед нами, когда мы стали освобождать якорь. Но лишь только мы направились вдоль лесы, как резкий удар по лодке заставил нас вздрогнуть. Мы оглянулись, но, ничего не заметив, снова вернулись к своей работе. Через минуту раздался второй такой же резкий удар, и планшир между Чарли и мной разлетелся в щепки.

– Похоже на пулю, парнишка, – сказал Чарли задумчиво. – И далеко же стреляет этот Большой Алек. Он стреляет бездымным порохом, – прибавил он, посмотрев в сторону берега, находившегося на расстоянии мили от нас. – Вот почему мы не слышим выстрела.

Я взглянул на берег, но не заметил там ничего похожего на Большого Алека; он несомненно прятался за каким-нибудь утесом, держа нас в своей власти. Третья пуля ударила по воде, отскочила рикошетом, со свистом пролетела над нашими головами и снова упала в воду позади лодки.

– Пожалуй, пора убираться, – хладнокровно заметил Чарли. – Как ты на этот счет, парень?

Я был вполне согласен с ним и добавил со своей стороны, что леса, собственно, совсем не так уж нужна нам.

Вслед за этим мы подняли якорь и наставили шпрюйтовый парус. Стрельба сразу прекратилась, и мы уехали с неприятным сознанием, что Большой Алек, наверное, смеется над нашим поражением.

Но дело обстояло хуже. На следующий день, когда мы проверяли сети на рыболовной пристани, Король греков начал смеяться и издеваться над нами перед целой толпой рыбаков. Лицо Чарли потемнело от гнева, но он сдержался, пообещав только Большому Алеку непременно засадить его за решетку. Тут Большой Алек начал хвастаться, что ни одному патрулю никогда не удавалось поймать его, да никогда и не удастся, а рыбаки поддакивали ему и уверяли, что иначе и быть не может. Они пришли в такое сильное возбуждение, что, казалось, вот-вот открыто кинутся на нас, но Большой Алек, опираясь на свой королевский авторитет, успокоил их.

Карминтель также смеялся над Чарли, отпускал по его адресу иронические замечания и всячески изводил его. Но Чарли сдерживался, хотя по секрету заявил мне, что решил во что бы то ни стало изловить Большого Алека, хотя бы ему пришлось посвятить этому весь остаток жизни.

– Не знаю, как я добьюсь этого, – говорил он, – но добьюсь непременно. Это так же верно, как то, что меня зовут Чарли Легрант. В свое время меня обязательно осенит, уж будь покоен.

И действительно, в свое время его осенило совершенно неожиданным образом.

Прошел целый месяц, в течение которого мы постоянно ходили вверх и вниз по реке и по заливу, не имея ни одной свободной минуты, чтобы заняться нашим рыбаком, а тот в это время преспокойно ловил рыбу «китайской лесой» в бухте Тернеровской верфи. Однажды днем нас вызвали по патрульному делу в плавильню. И тут-то совершенно неожиданно нам представился долгожданный случай. Он явился под видом беспомощной яхты, набитой людьми, страдавшими морской болезнью, и мы лишь с большим трудом распознали в ней тот благоприятный случай, которого мы так давно ждали. Это была большая яхта-шлюп; она находилась в совершенно беспомощном положении, потому что муссон дул без малого с силой настоящего шторма, а на борту ее не было ни одного настоящего моряка.

Мы с некоторым любопытством наблюдали с пристани Сельби за неумелыми маневрами, имевшими, по-видимому, целью поставить яхту на якорь, и за столь же неумелыми попытками спустить ялик, который должен был отправиться к берегу. Какой-то очень жалкого вида человек в грязной парусиновой одежде, едва-едва не потопив ялик в огромных волнах, бросил нам конец и вылез на берег. Он так нетвердо стоял на ногах, точно пристань опускалась и поднималась под ним; оправившись немного, несчастный моряк рассказал нам о своих злоключениях, то есть, вернее, о злоключениях яхты, с которой он прибыл.

Единственного опытного моряка на борту, человека, от которого они все зависели, вызвали телеграммой обратно в Сан-Франциско, и они попробовали продолжать путь одни. Однако сильный ветер и волнение в бухте Сан-Пабло оказались не под силу новоиспеченным морякам. Вся команда больна, никто не имеет представления о том, что нужно делать, да и не умеет ничего делать. Они подошли к плавильне с тем, чтобы оставить здесь яхту или отыскать кого-нибудь, кто отвел бы ее в Бенишию. Короче говоря, не знаем ли мы какого-нибудь моряка, который согласился бы доставить яхту в Бенишию. Чарли посмотрел на меня. «Северный Олень» спокойно стоял на якоре. От патрульной работы мы были свободны до полуночи. При этом ветре мы могли смело дойти до Бенишии в два-три часа, провести несколько часов на берегу и вернуться в плавильню с вечерним поездом.

– Ладно, капитан, – сказал Чарли приунывшему яхтсмену, который бледно улыбнулся, услыхав этот титул.

– Я только владелец, – объяснил он.

Мы доставили его на яхту несравненно лучше и быстрее, чем сделал это он, переправляясь с яхты на берег, и убедились собственными глазами в полной беспомощности пассажиров. Их было человек двенадцать мужчин и женщин, и все они так сильно страдали, что не могли даже как следует порадоваться нашему появлению. Яхта неистово качалась, и владелец, не успев ступить на нее, тотчас же свалился и разделил общую участь. Никто из них не был в состоянии хоть чем-нибудь помочь, так что нам с Чарли пришлось вдвоем освободить запутавшийся привод, поставить парус и поднять якорь.

Это было тяжелое, хотя и недолгое путешествие. Каркинезский пролив представлял собой настоящий вулкан брызг, и мы стремительно прошли его на фордевинде, причем большой грот во время этого отчаянного бега попеременно то опускал, то вздымал к небу свой гик. Но пассажиры ни на что не обращали внимания и оставались равнодушны ко всему. Двое или трое, среди них и владелец, барахтались в кубрике, вздрагивая каждый раз, когда яхта стремительно взлетала на гребень волны или с головокружительной быстротой ныряла вниз, и только изредка бросали тоскливые взоры в сторону берега. Остальные лежали на полу каюты на подушках. Время от времени раздавался чей-нибудь стон, но большей частью они лежали совершенно неподвижно, точно мертвецы.

Когда мы подошли к Тернеровской верфи, Чарли направил яхту в бухту, так как там было спокойнее. Бенишия уже виднелась перед нами, и мы шли по сравнительно спокойным водам, как вдруг увидели перед собой силуэт лодки, танцевавшей на волнах. Было как раз время стоячей воды. Мы с Чарли переглянулись. Мы не обменялись ни единым словом, но яхта вдруг начала проделывать самые необычайные маневры, меняя каждую минуту направление и кружась по воле ветра, как будто на руле ее сидел самый отъявленный любитель. Это было прелюбопытное зрелище для моряка. Можно было подумать, что яхта сама оторвалась откуда-то и, как безумная, носилась по бухте, лишь временами подчиняясь чьей-то воле, делавшей отчаянные усилия, чтобы направить ее в Бенишию.

Владелец яхты забыл про свою болезнь и с тревогой озирался на нас. Пятно лодки становилось все больше и больше, пока мы не разглядели, наконец, Большого Алека и его товарища с петлей осетровой лесы, обернутой вокруг утка. Они оставили работу, чтобы посмеяться над нашими усилиями. Чарли надвинул на глаза свой шлем, и я, не рассуждая, последовал его примеру, хотя никак не мог угадать, для чего, собственно, он разыгрывает всю эту комедию.

Мы подошли к лодке так близко, что, несмотря на ветер, расслышали слова Большого Алека и его помощника: они ругали нас со всем презрением, которое чувствуют к любителям профессиональные моряки, особенно, когда любители разыгрывают из себя таких дураков.

Мы с грохотом пронеслись мимо них, и я увидел, что ничего не произошло. Чарли усмехнулся, заметив разочарование, отразившееся на моем лице, и закричал:

– Стой на шкотах для поворота! – Он круто повернул руль, и яхта послушно и быстро стала поворачиваться. Грот дал слабину, спустился, пронесся над нашими головами вслед за гаком и с треском закрепился на бугеле. Яхта сильно накренилась, и больные пассажиры с воплями отчаяния покатились по полу каюты, свалившись все в одну груду у коек левого борта.

Но нам было не до них. Яхта, выполнив маневр, пошла против ветра и стала на ровный киль. Теперь мы неслись прямо на лодку. Я увидел, как Большой Алек прыгнул через борт, а его товарищ ухватился за наш бушприт. Затем раздался треск в тот момент, когда яхта ударила лодку, и ряд толчков, когда разбитый ялик прошел под нашим дном.

– Ну, теперь каюк его винтовке, – пробормотал Чарли и вскочил на палубу, чтобы посмотреть, нет ли Большого Алека где-нибудь на корме.

Ветер и море быстро остановили наше движение вперед, и нас стало относить обратно к тому месту, где была лодка. Черная голова и смуглое лицо Алека показались на поверхности совсем близко от нас. Грек ничего не подозревал и был страшно возмущен тем, что принимал за неловкость любителей. Мы вытащили его на борт. Король греков с трудом переводил дыхание, так глубоко пришлось ему нырять, чтобы не попасть под наш киль.

В следующий момент, к великому изумлению и ужасу владельца яхты, Чарли сидел в кубрике верхом на Большом Алеке, а я помогал ему связывать Короля греков веревками. Владелец взволнованно бегал вокруг нас и требовал объяснений. Но в это время товарищ Большого Алека приполз с бушприта на корму и с опаской заглянул через перила в кубрик. Чарли схватил его за шиворот, и тот растянулся на спине рядом с Большим Алеком.

– Еще веревок! – крикнул Чарли, и я поспешил исполнить приказание.

Разбитый ялик вяло покачивался неподалеку от нас; я наставил паруса, а Чарли взялся за руль и направил яхту к нему.

– Эти люди – закоренелые преступники, – объяснил он рассерженному владельцу, – они постоянно нарушают законы рыбной ловли и охоты. Вы видели, что, когда мы поймали их, они занимались своим преступным делом, и вас, несомненно, вызовут свидетелем на суд.

Тем временем мы подошли к ялику, за которым волочилась оборвавшаяся леса. Чарли вытащил сорок или пятьдесят футов лесы, на конце которой бился молодой осетр, прочно запутавшийся в ее острых безбородых крючках. Чарли отрезал ножом этот кусок лесы и бросил его в кубрик рядом с пленниками.

– А вот и вещественное доказательство; улика номер один для публики, – продолжал Чарли, – присмотритесь хорошенько и к этой штуке, чтобы вы могли опознать ее на суде, да заодно запомните также место и время, где преступники были пойманы.

Затем, перестав кружить и вилять, мы с триумфом пошли прямо в Бенишию, а в кубрике лежал крепко связанный Король греков, в первый раз захваченный рыбачьим патрулем.

Из всех начальников рыбачьего патруля, с которыми нам приходилось служить, лучшим был Нейль Партингтон. Таково мое мнение, да и Чарли полностью согласен со мной.

Партингтон был честный малый, и притом не из трусливого десятка; правда, он требовал от нас беспрекословного повиновения при исполнении служебных обязанностей, но наши отношения носили, тем не менее, вполне товарищеский характер, и Нейль предоставлял нам такую свободу действий, к которой мы не всегда бывали подготовлены, как это покажет настоящий рассказ.

Семья Нейля жила в Оклэнде, на Нижней бухте, в шести милях по морю от Сан-Франциско. Однажды, когда мы делали рекогносцировку среди китайцев, занимавшихся ловлей креветок у мыса Педро, Партингтон получил известие, что его жена серьезно заболела, и через час «Северный Олень» при свежем попутном ветре уже шел полным ходом в Оклэнд. Мы вошли в Оклэндский лиман и стали на якорь. В следующие дни, покуда Нейль находился на берегу, мы с Чарли подтянули снасти, перебрали балласт, почистились, одним словом, привели шлюп в полный порядок.

Когда же мы покончили с этим, время стало тянуться медленно и тоскливо. Жена Нейля была опасно больна, и нам предстояло простоять на якоре целую неделю в ожидании кризиса. Мы с Чарли целыми днями слонялись по докам, стараясь найти какое-нибудь занятие, и таким образом набрели на устричную флотилию, стоявшую у Оклэндской городской пристани. В основном это были славные оснащенные лодочки, быстроходные и прочные, и мы с небрежным видом уселись на краю пристани, чтобы как следует рассмотреть их.

– Недурной улов, – сказал Чарли, указывая на устриц, разложенных на палубе одного из судов на три груды по величине.

Разносчики со своими тележками останавливались на самом краю пристани, и из их переговоров и споров я узнал рыночную цену устриц.

– На этом судне по меньшей мере на двести долларов устриц, – высчитал я. – Интересно бы знать, сколько времени они потратили на такой улов?

– Три-четыре дня, – ответил Чарли. – Недурной заработок: по двадцать пять долларов в день на брата.

Лодка, о которой шла речь, называлась «Призрак» и стояла прямо под нами. Команда ее состояла из двух человек. Один – приземистый коренастый парень с необычайно длинными, точно у гориллы, руками, другой – высокого роста, хорошо сложенный малый, с ясными голубыми глазами и копной прямых черных волос. Этот контраст между цветом волос и глаз был так необычен и так резко бросался в глаза, что мы с Чарли задержались на пристани дольше, чем хотели.

И правильно сделали. Вскоре к краю пристани подошел толстый пожилой человек – по виду и костюму зажиточный купец – и остановился рядом с нами, глядя вниз на палубу «Призрака». Он, по-видимому, был чем-то рассержен и чем дольше смотрел на судно, тем больше раздражался.

– Это мои устрицы, – произнес он наконец. – Я знаю, что это мои устрицы. Сегодня ночью вы совершили набег на мои устричные отмели и ограбили их.

Оба парня с «Призрака», высокий и приземистый, посмотрели наверх.

– Мое почтение, Тафт! – сказал низенький человек с наглой развязностью (среди плавучего населения бухты он был известен под кличкой Осьминог, которую получил за свои длинные руки). – Мое почтение, Тафт! – повторил он с тем же нахальством. – Чего это вы там разворчались?

– Это мои устрицы – вот что я говорю. Вы украли их с моих отмелей.

– Уж больно вы догадливы, как я посмотрю, – насмешливо ответил Осьминог, – и всегда вы так узнаете своих устриц, где бы ни увидели их?

– Нет, а по-моему, – вмешался высокий человек, – устрицы всегда остаются устрицами, откуда бы вы их ни выловили, они совершенно одинаковы во всем заливе, да и на всем свете, уж если на то пошло. Мы совсем не желаем ссориться с вами, мистер Тафт, но не хотим также, чтобы вы заявляли, будто это ваши устрицы, и обзывали нас ворами и грабителями. Попробуйте-ка раньше доказать, что это ваш товар, а потом уже говорите.

– Я уверен, что это мои устрицы, даю голову на отсечение! – прорычал мистер Тафт.

– Докажите это, – заявил высокий человек, который, как мы узнали после, носил кличку Дельфин за свое замечательное умение плавать.

Мистер Тафт беспомощно пожал плечами. Разумеется, он не мог доказать, что это его устрицы, как бы он ни был в этом уверен.

– Я отдал бы тысячу долларов, чтобы засадить вас в тюрьму, – крикнул он, – и готов заплатить сто долларов тому, кто уличит и задержит вас обоих.

Со всех лодок раздались взрывы смеха, ибо остальные хищники тоже прислушивались к разговору.

– Устрицы стоят дороже, – колко заметил Дельфин.

Мистер Тафт нетерпеливо повернулся и отошел. Чарли уголком глаза незаметно проследил за тем, куда он пошел, и через несколько минут, когда мистер Тафт скрылся за углом, мой товарищ лениво поднялся на ноги. Я последовал за ним, и мы побрели в противоположную сторону.

– Ну, теперь живо! – прошептал Чарли, когда мы скрылись из глаз устричной флотилии.

Мы тотчас же переменили направление и помчались, кружа по боковым улицам, вдогонку за мистером Тафтом, тучная фигура которого виднелась впереди.

– Нужно условиться с ним насчет вознаграждения, – объяснял Чарли, пока мы нагоняли владельца устричных отмелей. – Нейль задержится здесь по крайней мере еще неделю, и мы с тобой могли бы тем временем заработать кое-что. Что ты скажешь?

– Конечно, конечно, – сказал мистер Тафт, когда Чарли представился и объяснил ему свое намерение. – Эти грабители ежегодно обкрадывают меня на тысячи долларов, и я готов заплатить сколько угодно, лишь бы избавиться от них, – да, сэр, сколько угодно. Как я уже сказал, я дам вам по пятидесяти долларов за каждого и буду считать, что и это еще дешево. Они ограбили мои отмели, сорвали мои значки, терроризировали моих сторожей и в прошлом году убили одного из них. Я не мог доказать, что это дело их рук. Все было сделано ночью. Кроме убитого сторожа, никаких следов преступления не было. Сыщики ничего не нашли. Никто не может ничего поделать с этими людьми, и нам ни разу не удавалось задержать хотя бы одного из них. Поэтому я и говорю, мистер – как ваша фамилия, я не расслышал?

– Легрант, – ответил Чарли.

– Так вот, мистер Легрант, я чрезвычайно благодарен за помощь, которую вы мне предлагаете. И буду рад, очень рад, сэр, всячески содействовать вам. Мои сторожа и люди в вашем распоряжении. Вы можете в любое время найти меня в Сан-Франциско в моей конторе или протелеграфировать туда же за мой счет. Не стесняйтесь в расходах. Я покрою ваши издержки, каковы бы они ни были, если только, разумеется, они будут целесообразны. Положение стало просто невыносимым; необходимо принять решительные меры, чтобы выяснить, наконец, кому принадлежат эти устричные отмели – мне или этой шайке разбойников.

– А теперь отправимся к Нейлю, – сказал Чарли, когда мы проводили мистера Тафта на поезд в Сан-Франциско.

Нейль Партингтон не только не стал отговаривать нас от этого предприятия, но, напротив, выразил готовность помочь нам. Мы с Чарли ничего не знали об устричном промысле, тогда как его голова была настоящей энциклопедией по этой части. Час спустя он повел нас к одному греку, юноше лет семнадцати или восемнадцати, который знал как свои пять пальцев всю подноготную устричного хищничества.

Тут я считаю нужным сказать, что мы с Чарли были в патруле чем-то вроде добровольцев, тогда как Нейль Партингтон считался штатным патрульным и получал определенное жалованье. Чарли и я были как бы его сверхштатными помощниками и получали только то, что зарабатывали, то есть известный процент со штрафов, налагавшихся на уличенных нами нарушителей законов о рыбной ловле. Таким образом, мы считали, что имеем полное право на всякое случайно подвернувшееся вознаграждение. Мы предложили Партингтону поделиться с ним тем, что получим от м-ра Тафта, но патрульный и слышать не захотел об этом. Он заявил, что очень рад оказать услугу людям, которые столько раз выручали его.

Мы устроили настоящий военный совет и выработали следующий план действий.

На Нижней бухте нас почти никто не знал в лицо; но поскольку «Северный Олень» был всем известен как патрульное судно, мы решили, что я, вместе с молодым греком (его звали Николаем), отправлюсь на каком-нибудь невинном суденышке к острову Аспарагусу, чтобы присоединиться там к флотилии устричных хищников. В этом месте, судя по рассказам Николая, мы легко могли накрыть хищников во время ловли устриц и арестовать их, таким образом, на месте преступления. Чарли же должен был остаться на берегу со сторожами мистера Тафта и нарядом полицейских, чтобы в нужную минуту прийти нам на помощь.

– У меня есть на примете подходящая лодка, – сказал Нейль в заключение. – Это ветхий негодный шлюп, который стоит теперь в Тибуране. Вы с Николаем можете переправиться туда на пароме, нанять его за какие-нибудь гроши и отправиться прямо к отмелям.