Глава 4

Эта маркиза — боец в юбке — на самом деле собиралась его кастрировать. Ну и штучка! Покачав головой, Гэвин откинулся в кресле, наблюдая за тем, как миссис Уоттс прямо на клиентке намечает то, что необходимо переделать в кошмарном черном платье.

Кристабель упорно старалась не смотреть в его сторону. Вот уж действительно невероятное существо. То она отвечает на его поцелуи с энтузиазмом портовой шлюхи, а через минуту так же темпераментно пытается нанести ему непоправимое увечье.

Берну случалось приводить в ярость не одну любовницу, но ни одной из них не приходило в голову хватать его за яйца и угрожать кастрацией. Даже самая смелая женщина не решилась бы так испытывать судьбу.

Но полковник Кристабель — совсем другое дело. Испытывать судьбу, похоже, ее любимое занятие. И каждый раз, когда она это делает, желание Гэвина вспыхивает с новой силой. Если она будет продолжать в том же духе, ему придется постоянно жить с чем-то вроде майского шеста в штанах.

«Осторожнее, Гэвин, у тебя есть цель поважнее, чем женское тело, каким бы соблазнительным оно ни было».

— И сделайте корсаж потуже, миссис Уоттс. — Чтобы дать выход своему раздражению, Берн пытался разозлить Кристабель. — Пусть из него все выпирает.

— Постараюсь, сэр, но на это потребуется время. Я не могу просто убрать излишек в швы: тогда они станут слишком толстыми.

— Как череп у мистера Берна, — пробурчала Кристабель. Гэвин дождался, когда маркиза взглянет на него, ожидая реакции, и только после этого ответил:

— В данный момент толстой является совсем другая часть моего тела, детка.

Кристабель вся вспыхнула и резко отвернулась. Хорошо. Пусть и она почувствует неловкость для разнообразия.

Гэвин сердился на себя из-за этого неуместного возбуждения. Он должен был бы выведывать ее секреты, а не бездумно наслаждаться поцелуями.

Но к поцелуям у этой женщины настоящий талант, хотя скорее всего она об этом и не подозревает. Она не тратит время ни на какие женские штучки — притворную застенчивость, фальшивую невинность или стыдливость, которыми его любовницы пытались возбудить его пресыщенную страсть. Эти женские штучки обычно лишь раздражали Гэвина. Люди не должны врать хотя бы в постели.

Поцелуи Кристабель были честными и оттого более возбуждающими, чем ласки опытных куртизанок. Ее губы пахли ванилью и корицей, как новогодний пудинг, и были такими же сладкими, теплыми и щедрыми. Совсем непохожими на надушенные губы опытных светских красавиц, которые отдавали ровно столько, сколько хотели получить взамен: приятное и необременительное развлечение с мужчиной, который не станет угрожать их браку и который ждет от них такого же простого физического удовольствия.

Кристабель не ждала от Гэвина удовольствия. И не надеялась ничего выгадать с помощью поцелуев. И все-таки отвечала на них с такой щедростью, которая сводила его с ума. Заставляла желать большего. Много большего. И как можно скорее.

Берну уже не терпелось распустить ее длинные «немодные» волосы, почувствовать, как они скользят по его руке, щекочут грудь, живот…

— Мистер Берн! — Резкий оклик вывел его из задумчивости.

Он поднял глаза. Черт, опять! Миссис Уоттс уже расстегнула платье с метками и собиралась снимать его с Кристабель. И Кристабель сердито смотрела на него.

— Если вы не возражаете…

— Возражаю. — Он не позволит маркизе выставить его из комнаты. Чем неувереннее она себя чувствует, тем больше шансов, что проговорится. — Мне уже случалось видеть вас в корсете, моя милая.

Кристабель задержала руку портнихи.

— Тем не менее я предпочла бы, чтобы вы вышли.

— А я предпочитаю остаться и смотреть. — Берн кивком велел миссис Уоттс продолжать и добавил: — Кроме того, ваша сорочка и этот длинный корсет такие ханжеские, что вы будто одеты в броню.

На лице Кристабель появилось скептическое выражение, и недаром, потому что, броня или не броня, но корсет и сорочка облегали фигуру настолько соблазнительно, что в висках у Гэвина громко застучала кровь, когда миссис Уоттс принялась стягивать с маркизы платье.

Просто удивительно, какие сокровища могут скрываться под широким вдовьим туалетом. Берну нравились женщины, у которых есть что-нибудь, кроме костей и кожи, и Кристабель, со своей пышной грудью, полными бедрами и округлым животом, казалась словно созданной для него. Она была невысокой, но в изгибах и округлоcтях не ощущалось недостатка. Гэвину невыносимо хотелось прикоснуться к ним, губами испробовать каждый дюйм этой сладкой, пышной плоти.

Какая жалость, что ей опять приходится влезать в это уродливое платье. Кристабель, казалось, чувствовала то же самое. Одевшись, она задумчиво гладила рукой рулон розового атласа, предназначенного для вечернего туалета.

Берн наклонился к миссис Уоттс и понизил голос:

— Это розовое платье — сколько надо заплатить, чтобы вы закончили его к завтрашнему вечеру?

Проследив за его взглядом, портниха назвала немыслимую сумму.

— Договорились, — согласился Берн.

Он постарался убедить себя, что делает это совсем не из желания порадовать Кристабель. Просто это часть тактики, направленной на ослабление ее обороны.

— К нему вашей даме потребуется соответствующая накидка и…

— Все, что положено. Сколько бы это ни стоило. Одобрительно кивнув, портниха принялась собирать свои вещи.

Пока она суетилась, Гэвин подошел к Кристабель:

— С миссис Уоттс работают модистка, изготавливающая шляпы, и сапожник. Они позаботятся о капорах, чепчиках, туфлях и прочих безделицах. Что касается ридикюлей…

— У меня вполне достаточно ридикюлей. Мне не надо всего этого.

Вздохнув, Кристабель отвернулась от рулона розового атласа, как монах отворачивается от искушения.

Это напомнило Гэвину детство и его мать, также грустно отворачивающуюся от выставленных в витринах нарядных платьев, которые она не могла себе позволить.

— Но ведь вам хочется «всего этого», верно? Кристабель подняла на Берна глаза:

— Не имеет значения, хочу я этого или нет. Вы и так истратили на меня слишком много.

— Позвольте мне самому судить об этом. Лицо Кристабель стало жестче.

— Но вы ведь захотите что-нибудь взамен.

— Да, я захочу, чтобы вы их носили, — огрызнулся Берн.

— Вы знаете, что я имею в виду. Платья не были частью нашего договора.

Гэвин нахмурился. Он не хотел, чтобы маркиза принимала его ухаживания только из чувства благодарности за новую одежду. Это слишком напоминало сделку шлюхи и ее клиента. А Кристабель, как и мать Берна, не была шлюхой.

— Считайте, что таким образом я пытаюсь возместить свой вклад в ваши нынешние неприятности.

— Так и есть?

— Нет. Но если так вам будет удобнее…

— Мне будет удобнее, если вы не станете тратить так много денег, что я не смогу расплатиться с вами, если… если…

— Не будете со мной спать?

— Нет, — решительно ответила Кристабель.

— Одно никак не связано с другим. Для того чтобы я смог уговорить Стокли пригласить вас, вы должны быть прекрасно одеты. Мое вознаграждение уже установлено: в обмен на это я стану бароном.

Кристабель смотрела на Берна недоверчиво.

— Тогда подумайте вот о чем, — продолжил он с возрастающим раздражением. — Если я не истрачу эти деньги на ваши платья, то истрачу их на дурных женщин, вино и карты. Приняв деньги, вы спасаете меня от греха. — Берн с трудом сдержал улыбку. — Я знаю, что респектабельные женщины обожают спасать от грехов.

— Только не эта респектабельная женщина. — Между бровей Кристабель появилась грустная складка. — В прошлый раз, когда я хотела спасти грешника, моя попытка оказалась неудачной. Больше я не стану играть в эту игру.

Это, конечно, о Хавершеме. И почему Гэвина так неприятно уколол ее цинизм? Ведь сам он гораздо циничнее.

Кристабель подняла с кресла уродливый ридикюль и шаль, которую оставила там перед началом примерки.

— Так мы едем кататься?

Берн посмотрел на ридикюль с подозрением:

— Еще не знаю.

Внезапно он выхватил его из рук Кристабель, заглянул внутрь и, издевательски подняв бровь, выудил оттуда пистолет.

— Я никуда не поеду с вами и заряженным пистолетом.

— Он не заряжен, — попыталась оправдаться Кристабель.

— Тогда от него все равно нет никакого толку. — Берн засунул пистолет в карман своего сюртука и предложил даме руку: — Пойдемте?

— Послушайте, но это же моя вещь!

— Я отдам вам ее, когда мы вернемся. Кристабель усмехнулась:

— Так мы действительно собираемся на прогулку? А я думала, вы сказали об этом вчера, просто чтобы скрыть наши истинные планы.

— Отчасти да. Айверсли и Дрейкер знают, как обстоят дела между нами на самом деле, но я предупредил, что они не должны рассказывать об этом женам. И дамы, конечно, подумали бы худшее, если бы услышали, что я собираюсь покупать вам туалеты. Вам там, кажется, нравилось, и я не хотел ставить вас в неловкое положение.

Взяв предложенную руку, Кристабель спустилась с Берном в прихожую, где служанка подала ей кошмарную черную шляпку.

— В таком случае не надо было целовать мне руку и называть «дорогой».

В ее словах, конечно, был резон. Гэвин просто разозлился, когда услышал, как дамы взахлеб рассказывают Кристабель о его ужасном детстве, проведенном на улице. Он уже прожил половину жизни и заработал немалое состояние, но никто не желал забывать о том, с чего он начинал.

И в этом тоже виноват Принни. Так или иначе Гэвин заставит его заплатить за все.

— Ну, как вы сами говорите, это не имеет большого значения. — Гэвин помог Кристабель спуститься с крыльца и подвел ее к кабриолету. — Они не принадлежат к кружку Стокли, и у вас вряд ли будет возможность увидеться с ними еще раз. — Берн бросил на маркизу косой взгляд. — Если только вы не собираетесь брать высшее общество штурмом, когда все будет кончено.

— Вряд ли. У меня и с этим планом хватает проблем. Как только я возвращу свою собственность, я вернусь в деревню и никогда больше не покажусь в Лондоне.

Берн помог Кристабель сесть в экипаж, устроился рядом и взял в руки поводья.

— Вы так ненавидите город?

— Честно говоря, город мне нравится. А вот общество пугает.

— Однако вы отдаетесь ему на милость ради семейной собственности.

— У меня нет выбора.

Гэвин пустил лошадь легкой рысью.

— Кстати, о вашей собственности. Вы имеете какое-нибудь представление, где Стокли может хранить ее? Его поместье довольно большое.

— Понятия не имею.

— Где хранил ее ваш отец?

— В сейфе.

Значит, это небольшой предмет. Драгоценность, возможно? Тогда почему ею интересуется Принни?

— Откуда вы знаете, что Стокли не держит ее в сейфе?

— Я не знаю. Если так, то придется его открыть. Или унести с собой. Надеюсь, у него только один сейф? — Кристабель помолчала. — А вы умеете вскрывать сейфы?

— Ручаюсь вам, что смогу взломать любой сейф. — Хотя Кристабель этого, наверное, не одобрит. — А каким же образом ее достал ваш муж? И откуда он узнал о ней?

Кристабель надолго замолчала, и, взглянув на нее, Берн заметил, что ее лицо покраснело от стыда.

— Я сама рассказала ему. — Маркиза с вызовом посмотрела Гэвину в глаза. — Перед тем как последний раз уехать во Францию, папа передал ключ от сейфа мне. Он объяснил, что надо делать с содержимым, если с ним что-нибудь случится. Филипп видел, как он отдавал мне ключ, и его стало разбирать любопытство. Я отказывалась отвечать на его вопросы, но он все допытывался и обижался, говорил, что я не доверяю ему так же, как папа. — Кристабель обреченно вздохнула. — Я не могла вынести того, что Филипп так обижен. Он и так отдалился от меня в последнее время. Я подумала, что если докажу, что верю ему… — Маркиза покачала головой. — Вам все это, наверное, кажется очень глупым.

— Вовсе нет. — Хавершем был как раз из тех, кто использует привязанность жены, чтобы добиться желаемого.

— А мне кажется. Потому что сейчас я знаю, что он умолял меня раскрыть семейную тайну, а сам в это же время таскался в Лондон, чтобы…

— Чтобы — что? — спросил Гэвин, когда Кристабель замолчала.

Она снова покраснела.

— Чтобы играть. И… и другое.

Другое? Гэвин напряг память, но не смог вспомнить ни о каких других грехах Хавершема. Выпивка? Да, кажется, он выпивал немало бренди, когда появлялся в клубе. Но ведь Кристабель выросла в армейской среде и должна бы привыкнуть к этому. Любовница? Об этом Берн ничего не слышал.

По выражению лица Кристабель было заметно, что она не собирается дальше обсуждать эту тему. Ладно, все выспросить у нее можно позже. К тому же сейчас это и не важно.

— Итак, вы отдали мужу ключ от сейфа? Кристабель отрицательно покачала головой:

— Его лакей умел вскрывать сейфы без ключа. Тот еще тип.

— Такой же, как я, хотите сказать? — улыбнулся Гэвин. Маркиза откинула голову назад, и ветер чуть не унес ее широкополую шляпу.

— Согласитесь, что взламывать сейфы умеет далеко не каждый.

— Это правда. — И далеко не каждый предаст свою жену ради карточного долга. Неудивительно, что маркиза не доверяет игрокам. Гэвин начинал сожалеть, что не потребовал тогда с лорда Хавершема иной платы. — И он так и не признался в том, что сделал?

Перед ними открылся прямой и длинный участок дороги, и лошадь прибавила шагу. Кристабель придерживала шляпу за длинные ленты.

— Я даже не знала, что их там нет, пока не стало слишком поздно. Когда принц вызвал меня и мы поговорили, я проверила содержимое сейфа и только тогда обнаружила, что они пропали.

— Они? — быстро переспросил Берн.

— Оно, — испуганно поправила сама себя Кристабель. — Содержимое.

— Вы сказали «они».

— Вы ослышались, — ответила Кристабель. По ее глазам было заметно, что она паникует.

— Ну-ну.

Черта с два он ослышался. Она повторила это дважды. Значит, собственность состоит из нескольких частей. Несколько драгоценностей? Документы? Скорее документы, учитывая интерес Принни. Какие документы?

— А куда мы едем? — неожиданно весело спросила Кристабель.

Гэвин сдержал улыбку. Весьма неуклюжая попытка сменить тему. Кристабель, очевидно, абсолютно правдивый человек, поэтому необходимость сохранять тайну кажется ей мучительной.

Значит, задача Берна — избавить ее от этого бремени. Уж если этот идиот Хавершем смог это сделать, то, несомненно, сумеет и Берн. Для этого просто надо затащить маркизу к себе в постель, где ей, кстати, самое место. Ни одна женщина не способна долго сохранять секреты в темноте спальни.

— Берн? — продолжала настаивать Кристабель. — Куда мы едем?

«Хорошо бы в постель», — подумал Гэвин, но вслух сказал:

— На Роттенроу, разумеется.

Он заметил, что маркиза с жадностью смотрит на поводья в его руках.

— А что? Вы хотите править? Лицо Кристабель осветилось.

— А можно?

Берн просто хотел пошутить, но разве можно отказать женщине, когда она смотрит так, словно ей предлагают ключ от города?

— А вы умеете править кабриолетом?

— Я правила фаэтоном. Это наверняка не сложнее.

— Фаэтоном? И ухитрились не перевернуться?

— Разумеется, нет! — возмутилась Кристабель. — Хочу вам сообщить, что я ни разу в жизни ни на чем не переворачивалась.

Скрывая усмешку, Берн передал Кристабель поводья:

— Тогда постарайтесь не перевернуться и сейчас, хорошо? Она улыбнулась с такой радостью, что ради этого стоило рискнуть лошадью.

— Клянусь, что не перевернусь.

Кристабель правила кабриолетом, как будто была рождена для этого, ни на минуту не теряя контроля над лошадью и умело усмиряя ее каждый раз, когда она пыталась своевольничать.

— Вам так нравится править? — спросил Берн с улыбкой.

— Больше этого я люблю только ездить верхом. В деревне я езжу всегда, когда могу.

— Тогда понятно, почему вы так хорошо это делаете. Никогда не видел, чтобы женщина — да и большинство мужчин, кстати, — так умело правила коляской.

Кристабель бросила на Берна сияющий взгляд:

— Некоторые женщины пригодны не только для спальни, знаете ли.

Берн усмехнулся:

— Думаю, мне стоит нанять вас в качестве кучера. Мои разъезды по городу от этого сильно выиграют.

Откинув голову назад, Кристабель рассмеялась. Никакого глупого женского хихиканья, как в разговоре с полковником, от Кристабель ждать не приходилось. Она хохотала громко, от всей души, и ее грудной смех радостно отзывался в душе Гэвина. Когда ветром сорвало шляпу и она покатилась по пыльной дороге, Кристабель рассмеялась еще громче. Ей было радостно от ощущения того, что она умело правит не только лошадью и коляской, но и своей судьбой.

Гэвин пытался вспомнить, когда он сам последний раз испытывал такое ничем не омраченное счастье. Наверное, когда был совсем маленьким мальчиком. Еще до того, как его мать отказалась от безнадежных попыток уговорить Принни по-прежнему выплачивать им содержание. И они вынуждены были переезжать из одних меблированных комнат в другие, которые оказывались всякий раз хуже предыдущих.

В возрасте двенадцати лет он оказался совсем один на холодных улицах.

Берн тряхнул головой, пытаясь прогнать грустные воспоминания, и положил руку на спинку сиденья за спиной Кристабель.

— Я заметил, у вашего дворецкого повязка на глазу. Почему?

— Он ослеп, когда шальная пуля попала ему в скулу.

— Надеюсь, не из вашего пистолета?

— Разумеется, нет! Он воевал. А после ранения ему пришлось уйти из армии, и мы взяли его к себе.

— Вы с Хавершемом? Или только вы?

— Он был в отряде мужа. — Кристабель пожала плечами. — Не могла же я допустить, чтобы он голодал?

— Некоторые смогли бы.

Губы Кристабель сжались в прямую тонкую линию.