Мемпо Джардинелли
      Жаркая луна-2
      Cолнечный свет, проникавший сквозь щели металлических ставен, разбудил Рамиро. Монотонно и усыпляюще жужжал вентилятор, особенно когда он поворачивался резко налево и должен был обернуться вокруг своей оси, чтобы снова начать движение.
      Убийца, повторял он, беззвучно двигая губами. Он почувствовал резкую головную боль и приказал себе расслабиться.
      За дверью мать с кем-то разговаривала.
      - Конечно, дорогая, - говорила она веселым и удивленным тоном. Должно быть, какая-то посетительница. Он посмотрел на ручные часы: было четверть двенадцатого. Он спал недолго. - Какой редкий случай, - говорила мать, - ты никогда у нас не бываешь. - Голос как будто приближался к дверям его комнаты. Рамиро насторожился, приподнявшись.
      - Одну минуту, дорогая, - голос был слышен уже близко, - подожди, я пойду посмотрю, не проснулся ли он.
      Рамиро быстро опустился на подушку, и закрыл глаза как раз в ту секунду, когда мать входила в спальню.
      - Рамиро...
      Он приоткрыл один глаз, потом другой, притворяясь очень сонным.
      - Дорогой, тебя спрашивает Арасели.
      - Кто?! - Рамиро вскочил в ужасе, почти крича.
      - Да, милый, дочь доктора Таннембаума из Фонтаны, где ты вчера провел вечер.
      * * *
      Она сидела в столовой в кресле. На ней были синие поношенные джинсы, обтягивающие бедра и ляжки, и мужская клетчатая рубашка, которая была ей велика. Волосы она свернула в жгут. То ли челка закрывала глаза, то ли они просто потускнели. Виден был маленький синяк на правой скуле. Она была ни печальна, ни испугана.
      - Привет, - сказал Рамиро, пристально глядя на нее.
      - Привет, - она встала и, приблизившись к нему, поцеловала его в угол губ. Рамиро заморгал и сел в кресло рядом с ней. Из кухни слышался шум, это мать готовила завтрак: наверное, кофе с молоком и печенье.
      - Как ты?
      - Хорошо, - она говорила, глядя ему прямо в глаза. Она была очень красива.
      - Не знаю, что и сказать тебе, Арасели... - Он и в самом деле не знал; она слушала его молча, словно завороженная близостью Рамиро и его словами. - Вчера ночью я сошел с ума. Прошу тебя, прости меня, если я был груб... я не хотел сделать тебе больно.
      Она улыбнулась. Посмотрела на него в упор, и Рамиро показались прекрасными ее глаза: огромные, очень темные, с вернувшимся к ним блеском. Оливковая кожа, даже этот синяк на скуле придавал ее худому лицу облик рафаэлевской мадонны. Никакой печали, заметил он себе, эта девчонка продолжает меня соблазнять.
      - Ты сказала ей?
      - Как ты мог подумать, - она чуть-чуть шевелила влажными, сочными губами, не переставая глядеть на него в упор. - Поцелуй меня, - вдруг попросила она голосом маленькой девочки.
      У него широко раскрылись глаза. Мозг его был не больше комариного. Она зажмурилась и приблизила к нему губы, чтобы принять его поцелуй. Трудно поверить, что она так наивна и так прекрасна, подумал Рамиро. И в то же время он слегка отодвинулся, почувствовав что-то вызывающее, греховное, - его обольщали. Что-то гнусное, и это рождало у него страх.
      Арасели смотрела на него в упор. Она похожа была на какого-то зверька, на кошку, на кошку, что-ли, да, именно, она хитра, как кошка. И те же вкрадчивые повадки.
      - Зачем ты пришла?
      - Мне надо было тебя увидеть, - тихо ответила она, смутившись, но от этого стала еще привлекательней.
      - Я не хотел сделать тебе больно, - он почувствовал себя идиотом. Зачем он все это ей говорит? Но Арасели произнесла, продолжая смотреть на него в упор:
      - Ты не сделал мне ничего плохого. Мне это понравилось. И я хочу еще, хочу, чтобы ты опять пришел ко мне сегодня ночью, - сказала она, разглядывая молнию на своих джинсах. Рамиро тоже не мог оторвать глаз от ее молнии.
      Они пили кофе в тишине и слышали, как за матерью захлопнулась дверь. Тогда Арасели откинулась на спинку кресла и расставила ноги. Рамиро возбужденно смотрел на нее, дыхание ее становилось все более неровным и грудь вздымалась; Арасели начала расстегивать и застегивать пуговицу на рубашке, как раз в том месте, гда заострялась грудь. Они смотрели друг на друга. Дышали они неровно, прерывисто, приоткрыв рот.
      - Я хочу, - сказала она своим голосом маленькой девочки. - Сейчас.
      Открылась дверь, мать заглянула в комнату и сообщила, что Карен Танненбаум приехала за дочерью.
      * * *
      На похоронах было много народу, и все обсуждали, какой ужасной смертью погиб доктор. Как будто смерть не ужасна сама по себе... подумал Рамиро. Когда он поднялся по лестнице в дом, обходя столовую, где стоял уже закрытый гроб с телом Танненбаума, он увидел Арасели, приближающуюся к нему. На ней было легкое черное платье, стянутое в талии, с широкой юбкой ниже колен. С черными, гладкими, свернутыми в жгут волосами. Рамиро подивился, откуда взялась такая красота и такая хитрость в ее взгляде, когда она его поцеловала. Ей было тринадцать лет, но, черт возьми, как она выросла за эти последние часы. Ему стало страшно.
      Арасели уверенно взяла его за руку и сказала:
      - Пойдем, - и пошла к выходу, не дожидаясь его ответа.
      Они уходили от дома по немощенной дорожке, и Рамиро упорно молчал, чувствуя, как смотрят ему вслед, понимая, что поступает неблагоразумно. Но в то же самое время он называл себя параноиком - у людей не было причины плохо думать о девочке, которой всего тринадцать лет и у которой только что умер отец; или о Рамиро, который был ей чем-то вроде старшего брата, учившегося в Париже и только что вернувшегося в Чако.
      Арасели незаметно сворачивала с дороги. Рамиро обернулся назад: дом Танненбаумов остался далеко позади. Арасели подошла и прислонилась к дереву, ствол его был слегка наклонен. Она возбужденно дышала.
      - Не беспокойся.
      Она легко провела ладонями по бедрам, с намеком сверху вниз. Дыхание ее стало тревожнее: она вдыхала воздух открытым ртом. Это возбуждало Рамиро.
      - Иди сюда, - сказала она, поднимая юбку.
      При слабом свете луны вырисовывались ее точеные бронзовые ноги, у Рамиро закружилась голова - под платьем у нее ничего не было. Ее лобок был влажен, она подогнула ноги, и Рамиро проник в нее, со звериным хрипом, как животное, повторяя ее имя: - Арасели, о Господи, ты меня с ума сведешь, Арасели... Они ворочались дико, обнимаясь, слитые воедино, как два куска расплавленного металла, грубо лаская друг друга. Ее руки впивались ему в спину, и Рамиро чувствовал, как она покусывает ему ухо, лижет его, обслюнивая ему всю шею, и оба они стонали от наслаждения.
      Когда все кончилось, они продолжали стоять, обнявшись, прислушиваясь к дыханию друг друга. Рамиро открыл глаза и увидал ствол дерева, огромного жасмина... и в складках коры будто затаились все его сомнения, весь ужас и возбуждение, которые внушала ему Арасели. Он чувствовал, что он обладает чем-то опасным, роковым, гнусным. Но и в его собственном поведении было нечто зловещее: он растлил эту девочку.
      * * *
      В половине девятого вечера Арасели позвонила ему и сказала, что находится в доме одной своей подружки и хочет, чтобы он отвез ее в Фонтану. Позже, вспоминая этот разговор, он не мог сказать, что в голосе ее было приказание, однако в тоне звучала железная твердость.
      Дом находился менее чем в пятнадцати кварталах, на проспекте Сармьенте. Рамиро два раза коротко просигналил, и Арасели вышла к нему. Она была очень хороша: на ней была джинсовая юбка и рубашка в клетку с расстегнутой пуговицей посреди груди, на ногах кожаные сандалии на низком каблуке. Длинные черные волосы были распущены по плечам и делали ее похожей на шаловливую нетерпеливую девочку.
      Когда Рамиро увидел, как она с естественным, не наигранным кокетством идет к машине, он невольно закусил губу. Что ни говори, Арасели была обворожительна, молода, свежа, как клубничка из Коронды.
      Как только она закрыла за собой дверцу машины, он тронулся с места. Ничего не спрашивая, поцеловав его в губы очень влажным ртом, она начала рассказывать, что провела весь день у подруги, потому что дома невыносимо, мать плачет и плачет и будет дальше плакать... После того, как они свернули с шоссе, она попросила его остановиться. Рамиро почувствовал, как у него напряглись мускулы на шее.
      - Нет, девочка, сегодня нет!.. - Он не затормозил, а продолжал ехать с той-же скоростью.
      - Я хочу, - сказала она голосом маленькой девочки, потерявшейся среди толпы в аэропорту. - Я хочу сейчас.
      Ее дыхание стало прерывистым, хриплым. Рамиро сказал себе, что это невозможно, что она ненасытна. У нее бешенство матки, и это я ее разбудил, не может быть, она меня всего высосет, я не хочу, - бормотал он что-то и весь вдруг задрожал от возбуждения, когда почувствовал ее руку на своей ноге.
      Арасели не то застонала, не то сглотнула слюну - он не разобрал.
      Она дышала взволнованно, прерывисто; потом положила руку на его член, который мгновенно затвердел. Рамиро был в ужасе. Он затормозил, и она бросилась на него, и начала кусать его в шею, стонать ему в ухо, слюнявя его.
      Пока он старался вырваться из объятий Арасели, она протянула руку, потушила фары, и повернула ключ, выключив мотор. Потом она начала посапывать, как кошка в брачный период, приговаривая:
      - Возьми меня, возьми меня... - она рванула в неистовстве застежку на ее брюках и схватила его член одной рукой, в то время как другой поднимала себе юбку. И Рамиро снова увидел в нежном свете луны, который проникал в машину, ее матовые ноги, покрытые блестящим пушком, и маленькие белые трусики, из которых выбивались волосики. И он понял тогда, что сопротивляться выше его сил, что он превратился в марионетку. Он грязно выругался, когда она в возбуждении укусила его за член, схватил ее за волосы и, приподняв на высоту своего лица, начал целовать, чувствуя ярость и неистовство, понимая, что снова стал зверем; он прилег на сиденье, резко подвинул девчонку, которая сидела на нем верхом, сдергивая одним рывком с нее трусы.Он проник в нее грубо, как насильник, а она дико закричала, и сразу стала плакать, как звереныш, от наслаждения и похоти. Они неуклюже обнимались, с силой толкая друг друга, чтобы разжечься сильнее, и машина качалась вместе с ними. И так они продолжали неистово, пока не достигли бешеного, почти животного оргазма.
      И "фиат шестьсот" перестал качаться.