-И в наших краях молва о ее ратной доблести ходит.
      "Кабы и матери моей так хорошо думать о ваших..."
      Он ощущал ее близкое теплое дыхание.
      Они прошлись по склону, залитому бледным светом луны, не ощущая колдобин и рытвин.
      Они не писали стихов, но сейчас их состояние было похоже на вдохновение, и прекрасные устады поэзии, договаривали то, чего они сами не могли выразить словами.
      О, свет моих очей,
      С тобою встречи жажду.
      Кумир души моей,
      С тобою встречи жажду! - шептали ее уста строки Насими. Природная девичья застенчивость не позволила бы ей открыто признаться в этой душевной жажде...
      И шахзаде испытывал благоговение перед целомудренной девственной чистотой, призывая на помощь златоустов поэзии.
      -О, лунный лик, о тонкий стан,
      О, неземная красота,
      О, нежно-алые уста!
      С тобою встречи жажду!..
      Услышь такие речи из уст сына, своенравная шахбану не преминула бы выговорить и пожурить его: мол, что ты нашел в этой суннитской смуглянке-замухрышке, какие-такие "неземные" прелести тебе вскружили голову?.. Куда ей до "лунного лика" и прочего?..
      Они разговаривали стихами.
      -Это чьи слова?
      -Шаха Исмаила, прадеда моего.
      -Наверно, он и сам был ашиг...
      -Еще какой! Говорят, обожал Таджлы-ханум, прабабушку мою...
      -И Таджлы-ханум, наверно, была подстать доблестному мужу...
      -Да. Всегда следовала за ним - и в походы, и на битвы. Таковы тюркские женщины. Всегда с мужьями-воинами, в обозе, в седле. Случилось, и детей рожали в походных шатрах...
      -Бедные!
      -Святые!..
      -Объясни мне, почему "Хатаи"? Откуда это имя, ты не знаешь?
      -Говорят, что он выбрал этот тахаллус1, памятуя об ошибках молодости...
      Не видел я сокровищ в мире,
      неповторимых столь, как ты,
      Не видел среди всех красавиц
      столь совершенной красоты.
      Она произнесла следующий бейт.
      -А ты откуда это знаешь?
      -Кто же не знает Хатаи? Твоего и нашего предка.
      Они шли рука в руке.
      Вдруг на пути их выросла скалистая глыба, то ли принесенная селем, то ли скинутая землетрясением.
      Присели на этот валун рядышком. Казалось, этот камень выкатили сюда чьи-то добрые руки - для передышки влюбленной пары.
      Они не рассуждали о будущем - смогут ли соединить судьбы, согласится ли неуступчивая и крутая шахбану на их союз. Никого и ничего не существовало в мире, кроме них самих, сидящих рядом под мерцающим звездным небом.
      Они хмелели от счастья единения душ. И пили из пиалы любви. Что еще нужно ашигам!
      Сколько времени прошло, они не помнили. Гамза Мирза очнулся только тогда, когда увидел в небе над головой изумрудное мерцание утренней звезды; припозднившаяся луна струила слабый серебристый свет.
      Скоро рассвет.
      Боже!
      Ведь румлинцы хватятся ее, кинутся искать; и - конец их тайне. То-то шум поднимется. Шахбану, конечно, уцепится за предлог, чтобы с позором изгнать Эсьму из рядов воинства... Более того, задаст жару румлинским эмирам, военачальникам: "Вот каким начином вы вздумали втереться в доверие к шахиншаху? Облачили красотку в доспехи и с ее помощью решили проторить дорожку ко дворцу... Покиньте войско, суннитское отродье!.. Пусть покарает вас меч Али!.."
      Да уж, шахбану выдала бы им такое, что мало не показалось бы. Конечно, случись такое, посрамленные и оскорбленные эмиры, ушли бы, тем самым ослабив гызылбашские полки. Не приведи Аллах, могли бы и переметнуться в стан врагов-суннитов. Ведь и такое бывало.
      Шахзаде воочию представил ужас такого поворота событий.
      Увлек любимую за руку, поднял с места.
      -Скоро заря. Пойдем. Не хочется мне расставаться, но...
      В редеющей мгле он проводил ее до походного шатра, настороженно осматриваясь. Никто не заметил их, и он был рад этому. Окрыленный, направился в обратный путь. Вдруг он услышал шорох за спиной, и непроизвольно взялся за рукоятку кинжала. Но услышал рядом шепот явера:
      -Это я, мой шахзаде...
      -Ты... не спишь? - изумился он. - Что ты тут делаешь?
      -Я с вечера беспокоюсь за вас... Как вы вышли из шатра шахбану... Я увидел, куда вы держите путь... и... словом...
      -Значит, с тех пор и следишь за мной?
      -Но вышли в одиночку... в сторону Гамза Мирза... ненадежного племени...
      -Кто тебе позволил? Кто надоумил?
      -Никто, шахзаде... Я сам... Этоже мой долг... Всегда беречь... охранять вас... Простите великодушно. Я не мог бы просить вашего соизволения. Ведь вы бы не разрешили. Вот я и предпочел... Простите...
      Шахзаде больше не стал распекать верного и отважного стража, избавив того от униженного покаяния.
      -Ладно, забудем об этом.
      Они добрались до шатра шахзаде.
      -Спокойной ночи.
      -Скорее доброе утро, мой шахзаде.
      В эту ночь Мехти-Улие снились кошмары. Сны матери, тревожащейся за сына.
      Спросонья бормотала: "Отвадить бы от него эту суннитскую молодуху горя не знала бы. Она, будь неладна, говорят, смазливая. Еще и воином сделалась, сюда, с соплеменниками приперлась... Аллах, упаси сына моего от бед-напастей..."
      Читатель мой, присоединимся к ее молитвам. Ибо мы знаем участь Гамзы. Скажем: да услышит небо твои молитвы, мать. Аминь!
      Битва за Ширван
      Уже два дня, как шли кровопролитные бои. С наступлением вечера обе стороны отходили на свои рубежи, совершали омовение и творили вечернюю молитву. Затем, отправлялись на поле брани, подбирали тела павших воинов и, несмотря на близость реки Ахсу, хоронили их как шехидов - в одеждах, без савана и отпевания, во рву, как мы сказали бы, в братской могиле. Смывали с рук запекшуюся кровь, приставшую пыль в холодных речных струях. Погода благоприятствовала воинам - еще не зарядили проливные дожди, несмотря на позднюю осень, и пойма реки, выбегавшей с гор на просторную равнину, оставалась сухой. В садах селения Моллагасанли, в наши дни называемого Пиргасанли, пылали красными огнями созревшие гранаты, носившие имя своей родины: "пиргасан".
      Воины срывали плоды и вкушали густокрасные, сочные, кисло-сладкие зерна, превосходившие по вкусу знаменитый геокчайский гранат.
      Сельчане подались в горы. Взрослые мужчины присоединились к воинству шаха Худабенда. Часть из них, по преимуществу лезгины, были на стороне других дагестанских племен. По существу, не эта битва решала участь противоборства.
      Главное сражение шло в степи под Шемахой, неподалеку от села Баят. Здесь, где находились шатры шахбану и шахзаде, по распоряжению Мирза Салмана, были усиленные дозоры и стража. Двое из татарских аскеров попали в плен. Выяснилось, что это - гонцы, посланные сыновьями крымского хана Гирея - Адилем и Саадатом - к Осману-паше, окопавшемуся в Шемахинской крепости.
      Шел допрос, который вел один из гызылбашских полководцев эмир Гулу-бей. Шахбану и шахзаде, восседавшие в красном углу шатра, наблюдали за допросом; шахбану, облачению в боевую одежду гызылбашских эмиров и убравшую черные косички под шлем, можно было принять за молодого воина.
      -Почему вы, переодевшись, затесались в наши боевые порядки?
      -Мы должны были доставить правителю Шемахи Осман-паше тугру1...
      -От кого?
      -От шахзаде Гирея.
      Гонцы после разоблачения и поимки были крепко поколочены гызылбашами. Их лица были в кровоподтеках, они еле шевелили опухшими губами.
      -Что вы должны были сообщить?
      Пленные замялись.
      -Мало, значит, лупили вас. Что в рот воды набрали?
      Шахбану пригрозила.
      -Что ж... не ответят - выведите их и привяжите к хвосту необъезженной лошади. Стегните плеткой по кругу - и дело с концом...
      -Мы... видите ли... десятитысячная конница Гирея на днях подоспеет на помощь паше...
      Пленных увели. Шахбану держала совет с полководцами и визирем Мирзой Салманом.
      -Что скажете, эмиры?
      Эмирам было не по душе, что верховное командование вершит не шах, а его благоверная супруга. Но им приходилось смириться.
      -Мне думается, нам надо переменить местоположение и двинуться в низину, навстречу силам Адиля Гирея и османцев.
      -А Шемаха?
      -Там Осман-паша крепко засел. Если главные силы бросим на осаду, начнем его выковыривать из крепости, этим воспользуются гиреевы полчища и опустошат Ширван. Мы не забыли еще, что произошло с Арас-ханом...
      Незадолго до этих событий Арас-хан с игитами героически сражавшийся против превосходящих сил врага, попал в плен и пал на плахе; казнили и большинство его соратников. Только горстка воинов смогла спастись.
      -Да упокоит Аллах душу его...
      -Мой совет - снять осаду и идти наперерез подкреплению.
      Эмиры не хотели, чтобы шахбану с сыном непосредственно участвовали в боевых столкновениях. Берегли шахзаде, престолонаследника. Но, чтобы оградить шахзаде от досужих подозрений в малодушии, дескать, "улизнул с поля брани, спрятавшись за спиной матери", один из эмиров, больше движимый заботой о безопасности шахзаде, решил обратиться к матери:
      -Война - не женское дело, Мехти-Улия!
      В глазах у шахбану сверкнули гневные искры.
      -Кто тебе вбил это в голову? Где тебе знать, на что способна хатун?
      -Я из добрых побуждений...
      -Я с тобой, вроде, не клала голову на одну подушку!
      -Помилуй, Аллах!
      -Упаси...
      -Непристойная шутка!
      -Какие тут шутки? Кто во что горазд - решится на поле брани!
      Никто из эмиров не ждал такой грубой реакции от шахбану. И сын в том числе. Хотя и знали ее крутой нрав. Потому, обычно, все при ней старались держаться как можно осмотрительнее, чтобы не нарваться на колкости.
      Но что тут попишешь - воинственная Хейраниса-бейим, супруга кроткого шаха, (должно бы наоборот!) - являлась неприкосновенной особой и не терпела возражений.
      В конце концов решили - оставив часть сил для осады Шемахи во главе с именитым гызылбашским полководцем Вели Халифой из шамлинского племени, двинуться в сторону села Молла-Гасанли, навстречу гиреевским войскам, спешившим на помощь к Осман-паше. Шахбану с сыном, невзирая на уговоры, направилась с основными силами армии.
      ... Сидя в походном шатре, шахбану погрузилась в думы. Она знала, что гызылбашских полководцев тяготит и задевает за живое подчинение "слабому полу" в ее лице. Знала, что честолюбивые эмиры ряда племен и общин питают к ней лютую ненависть, и для них повиновение приказам женщины пуще неволи. Шахбану не так-то просто было их укротить. Попадись она в руки ненавистников, таких, как Мохаммед-хан Устаджлу, Мохрдар Шахрур-хан, Имамгулу-хан Гаджар и иже с ними, - пощады не ждать было. Удавили бы запросто.
      Потому за каждым из недругов следил "глаз" - соглядатаи.
      Лазутчики накануне донесли, - гиреевские и османские полки, окопавшиеся в полуверсте, собираются на заре внезапно перейти в наступление.
      Она надела шлем, поверх кофты - облачилась в кольчугу, сплетенную сообразно ее стати, пристегнула латы, впихнула края бархатных шаровар в голенища сапогов. Затем прикрыла руки от плеч до локтей пластинами-"базубендами", а от локтей до запястий - стальными манжетами-голчагами". Откинула покрывало - "нигаб" - от лица и хлопнула в ладоши. Тут же из-за шторки просунулась голова стражника Мехди.
      -Что изволите... моя... - он чуть было не сказал "бейим" и спохватился. - Мой ха... мой шах.
      Ее рассмешила эта льстивая оговорка.
      Но, пряча улыбку, повелительно сказала:
      -Призови ко мне мохрдара!
      -Слушаюсь!
      -Погоди...
      -Простите.
      -Оповести тихонько всех эмиров - пусть без шума, соберутся у меня. Если дрыхнут - разбуди. А хмельных - приведи в чувство.
      -Повинуюсь... мой шах...
      -Не медли. Запомни: без шума!
      -Понял. Можно идти?
      -Если хоть кто-то пикнет, - головой ответишь. Ступай.
      Стражник стрелой вылетел из шатра.
      Но тут же убавил прыть, пошел по-кошачьи тихо, напружившись и скукожившись.
      Шахбану, довершая свои приготовления, вспомнила давний случай. Тогда тоже был поход, и в шатер к ней вошел невесть откуда взявшийся старый простолюдин. Она от неожиданности растерялась, даже не предложив старику сесть, гадала: может, явился с просьбой помиловать кого-то.
      -Что тебе угодно, старик?
      -Хочу поговорить с шахбану Хейраниса-бейим...
      -О чем же?
      -О твоем народе, ханум! Твой гордый город, твое отечество - тюркская страна. Великий Шах Исмаил возвысил тюркский язык на высоту державного. Теперь вы начали чураться им... изгонять из дворца... Ныне места тюркских знатных людей занимают инородцы...
      -И что с того? Если они служат верой и правдой трону?..
      -Кто сейчас бьется на поле брани, кто проливает свою праведную кровь? Взгляни на мир. Ты ведь мать, Мехти-Улия! Взгляни - те алые пятна в степи не мака, а кровь наших молодых сынов. Те, кто сражается за нас и те, кто идет против нас - тюркского рода - назови их татарами или кем еще. Османцы, пусть и привержены иному таригату - собрать я наши... Великая Порта - не чужая нам страна. Все они - и крымчаки, и османцы - тюркских корней, как и мы. Единая кровь, единый язык... Великие державы мира столкнули нас друг с другом... народ с народом, племя с племенем... И брат восстал на брата... Устаджлы враждует с шамлинцами, - те с текели, текели с баятом, афшар с тюркманом... Но ведь все они - к хребет гызылбашей, плоть от плоти, кровь от крови нашей... Гызылбашские эмиры и молодежь, идущая на смерть под их стягами - цвет нашего рода. Ты мать, ты подарила нам четырех шахзаде... И первый из них Гамза Мирза, чьей доблести хватит на целую дружину. И сыны твои на поле брани... Одумайся, шахбану... Останови братоубийство!..
      Она слушала старика с ледяным лицом. "Гызылбаши, гызылбаши... да, мой муж и сыновья мои из этой породы... Но как я могу прикипеть сердцем к ним? Они запятнали свои руки кровью отца моего... и я отомстила им... Но еще не сполна... Пусть грызутся друг с другом. Тогда легче с ними управиться... Меньше станет рвущихся к трону... Пусть перебьют друг друга - эти племена (чуть было не написала: "партии", любезный читатель мой...). Тогда и сынам моим легче будет удержать бразды правления..."
      Аксакал - Эрен Баба - с горечью думал: "Сколько холодной злобы... жажды мщения! Каюсь... когда я радел о восшествии на престол твоего благочестивого мужа, не думал, что так все обернется... Грех взял на душу... Каюсь... Страной правит не шах, а ты... Войны ведут не шах, не шахзаде, не эмиры гызылбашей, а ты..."
      Шахбану нарушила молчание неожиданной откровенностью:
      -Отец мой, в речах твоих есть доля истины... Но пусть эти племена натешатся грызней, распрей, изведут себя. Тогда, может, водворится мир в стране, и люди займутся молитвами. Пусть эти тюркские, как ты говоришь, "собратья", ополчившиеся на нас, османцы, татары и все прочие посягатели убедятся в нашей силе... Те, кто бросил в беде великого шаха Исмаила... Может, в этом залог самостояния державы...
      Она помнит, как изменился старик в лице, как сухо промолвил: "Мы говорим на разных языках". И, сдержанно поклонившись, покинул шатер...
      ... Почему ей вспомнился этот разговор сейчас, в напряженный, решающий час, накануне битвы? Может быть, воспоминание о старике - некий знак, предостереженье?..
      Вскоре явился Мирза Салман. Чуть погодя предстали эмиры. Кто одетый наспех, кто полусонный, кто с осоловелым от недавнего кутежа взглядом... Никто не ожидал спешных сборов, потому позволили себе расслабиться.
      Даже визирь Мирза Салман был застигнут врасплох и пребывал в недоумении.
      Мехрдар Шахрух-хан гадал: "Что это стряслось? Или кто-то провинился?"
      От внимания матери не ускользнуло, что шахзаде выглядел бледным и сонным.
      Но она взяла себя в руки, подавив материнскую жалость.
      -Почтенные эмиры! Неприятель подошел к нам и окопался в полуверсте. Лазутчики донесли: на рассвете они собираются внезапно напасть. Вооружены до зубов. Потому и созвала вас.
      Эмир-хан Туркман подивился: "Господь, похоже, по ошибке сотворил ее женщиной. Она узнает о неприятеле раньше нас..."
      Мирза Салман хлопал глазами: "Какой же лазутчик ей донес, не уведомив меня?"
      Сафигулу-хан Баят, Салех-хан Гаджар, Рза-хан Шахсеван - все остальные не могли скрыть растерянности, удивления и невольного одобрения; те, кто скептически воспринимал ее верховенство в военных делах, испытывали смущение.
      Шахбану, казалось, читала их мысли, исподволь наблюдая за ними с насмешливым презрением.
      -Я предлагаю: упредить неприятеля. Ударить ночью, немедля, восхода, как только покажется звезда карван-гыран... Все будет зависеть от скрытности передвижения и внезапности удара.
      По рядам пронесся невнятный гул.
      -Дельно...
      -Мерхаба1, Мехти-Улия!..
      -Лучше не придумаешь...
      Шахбану недосуг было выслушивать слова хвалы. Определили направление передвижения.
      -Итак, решено. Успех зависит всецело от вашей бдительности и быстроты.
      Эмиры покинули шатер.
      Шахбану и сын остались с глазу на глаз.
      Он подошел к матери, поцеловал ей руку.
      -Мать... прости... но отец говорил, что нападать ночью - грех...
      -Беру на себя этот грех! Иного не дано. Вражьи силы велики... Борьба предстоит долгая... Я не могу позволить, чтобы вы, молодые, шли попросту на убой. Сражаться надо с умом... Ступай, готовься к битве, не отставай от соратников. Помни о чести! Об имени отца и матери!
      Эти слова произносили уста воительницы. А сердце матери исходило болью...
      Окрест шатра перешептывались воины, готовившиеся к ночной вылазке.
      -Ну и женщина...
      -Ты о ком?
      -О божьем наказании...
      -Ты о шахбану? Она, знаешь, сотню игитов за пояс заткнет... И не таких, как ты.
      -Да ну! Мне не по нутру, чтоб бабуня меня воевать учила... Приказы отдавала... Сам знаю, как бить врага. И сил не занимать, и меч в порядке.
      -Она не бабуня, а шахбану...
      -Да меня соплеменники на смех поднимут. Скажут, для чего ты носишь папаху - чтоб тобой юбка командовала?.. - Ретивый вояка, зыркнув по сторонам, понизил голос. - Будь воля моя - шкуру бы содрал...
      -А после шахинхах - с тебя...
      -Кишка тонка! Ему и самому, видать, обрыдло самоуправство этой фурии.
      Собеседников насторожил какой-то шорох.
      -Тсс... здесь и земля с ушами... Тебе это может дорого обойтись... Найдется стукач - пойдешь на плаху...
      -Черта с два! Столько племен на нее зуб имеют. - И, снова шепотом: Ты не слышал, что говорят о ней?
      -Что именно?
      -Она, говорят, ни женщина, ни мужчина. Хи-хи... Двуполая... Мужлатка...
      Сотоварищ хмыкнул:
      -Тьфу на тебя! А как же тогда она четверых нарожала?..
      Неприятель был начеку - ведь сам готовился к атаке. Так что внезапный ночной бросок - на опережение - не был бы столь уж большой неожиданностью для готового к бою врага.
      Была поздняя осень. Молодая луна взошла кстати - для обеих сторон, в непроглядной ночи, как это не раз случалось, сражавшиеся били по ошибке и своих.
      Гызылбаши ринулись вперед. Разгорелся бой. Рубка была немилосердная.
      Горизонт наливался багровой полосой зари. Взошедшее солнце высветило поле брани, усеянное телами павших, покрытое алыми пятнами еще не остывшей крови... Кровавый цветник...
      Шахбану, стоя на холме, давала распоряжения; конные порученцы передавали ее приказы эмирам.
      Понеся тяжкие потери, противостоящие стороны отошли на прежние позиции со звуками азана, призывающего на вечернюю молитву.
      После намаза принялись собирать и хоронить тела павших до наступления темноты, как велит обычай.
      На другой день снова грянул бой. Трудно было предвидеть чья сторона возьмет верх, сколько еще павших в бою предадут земле вот так, без савана и отпевания, сколько еще матерей останутся в слезах, сколько жен овдовеет, сколько невест не дождутся любимых-суженых.
      Скрежет, звон мечей и ятаганов, хруст ломающихся пик, крики, стоны, проклятья, грохот выстрелов из мушкетов - нового изобретения смертоубийства; обагренные кровью, израненные, изувеченные тела, загубленные молодые жизни...
      Все встали на защиту ширванской земли; ополченцы, не раздобывшие подобающего оружия, взялись за вилы, дреколье...
      Двадцать восьмой день ноября 1578 года... По хиджре - год 986, двадцать восьмой день месяца рамазан...
      У поймы реки Ахсу, в широком поле за селом Молла-Гасанли кипела кровавая сеча.
      В благодатных садах пламенели спелые плоды гранатовых деревьев. В мирные дни - была бы отрада очам... Но теперь багровые гранаты выглядели знаменьем роковой битвы; не соки гранатовых зерен окропили землю, а живая, жаркая человеческая кровь...
      Хейраниса-бейим, с обнаженным мечом в руке, с возвышения наблюдала за полем брани, управляла своими боевыми порядками; всматриваясь в дымную бурую пелену, искала взглядом среди бьющихся сына...
      Воинство Адиля Гирея понесло изрядные потери. Поредели и ряды гызылбашей.
      Шахбану, заглушая материнскую тревогу, всецело была поглощена перипетиями сражения.
      Нужно было влить в измотанные войска свежие силы.
      Помощь! Подкрепление!
      И тут, как дар судьбы, как милость божья, на серпантине дороги, карабкавшейся на перевал, показался отряд гызылбашей во главе с эмиром.
      Они, не дожидаясь приказа, рискнули покинуть позиции у стен Шемахи, чтобы поспешить на выручку войскам, выдерживающим тяжесть основного удара.
      Подкрепление заметил и хан Гирей с противоположного холма. Во избежание смятения в своих войсках, он крикнул денщику:
      -Надо воодушевить наших! Следуй за мной!
      И с поднятым ятаганом, поскакал в гущу боя.
      -Гирей с нами!
      -Слава нашему хану!
      -Аллаху-акбар!
      Но тут свежие силы гызылбашей под началом Баба-Халифы Гараманлы с фланга окружила крымчаков.
      Гараманлы, прорубая себе путь, добрался до их предводителя и ударом пики выбил Адиля Гирея из седла. Гызылбаши окружили неприятеля. Хотели было добить упавшего и раненного Гирея, когда кто-то вскричал:
      -Эмир, это же сам Адиль Гирей!
      -Как?
      -Да. Я знаю его в лицо.
      -Оставьте!
      По приказу эмира Гирея подняли в седло и повезли к холму, где находилась шахбану.
      Увидев пленение Гирея с соратниками, татары дрогнули и стали отступать.
      Гызылбаши одержали победу.
      Баба-Халифа предстал перед шахбану.
      -Хвала тебе, эмир. Ты оказал великую услугу и помог достичь победоносного перелома! За пленение Гирея - благодарю. Но теперь... может ослабнуть кольцо осады у стен Шемахи. Немедленно туда!
      -Слушаюсь и повинуюсь! Имею честь служить шахиншаху! Сердцем и мечом!
      И вскоре отряд эмира запылил на ахсуинском перевале.
      Войска занялись трофеями...
      Шахбану всмотрелась в плененного Адиля Гирея.
      "Молод... пригож... Такая же участь могла постичь моего сына... Благодарение тебе, Всевышний..."
      Пленный, истекая кровью, побелел лицом. Шахбану поймала себя на том, что взгляд ее задержался на прекрасном лице... И это было нечто большее, чем любопытство и жалость к молодому воину... Мысль об этом испугала, ужаснула шахбану. Ее ожег стыд, как если бы она позволила себе нечто грешное и кощунственное.
      Она окликнула явера и, стараясь не глядеть на него и на сына, вымолвила:
      -Где главный лекарь Мирза Садраддин?
      -Врачует со своими людьми раненых...
      -Скажи ему - пусть окажут необходимую помощь шахзаде Адилю Гирею. Шахзаде заслуживает подобающего обращения...
      -Наш долг - повиноваться, мой эмир.
      Явер кинулся за лекарем.
      Шахбану, направляясь к шатру, подумала: "для одних я - эмир, для других - "слабый пол"...
      Ей стало смешно.
      Она могла позволить себе расслабиться: победа!
      Приобняв за плечо сына, вошла в шатер.
      Слава Аллаху, сын вышел из смертной битвы целый невредимый.
      Так думала шахбану.
      Но, похоже, именно в те лихие года беды и мытарства, пережитые Ширваном, сказались печальными строками баяты:
      У татар нет доли мне,
      Быть рабой в неволе мне,
      Коль найдется друг-заступник,
      Не поможет, что ли, мне...
      Какая молодая девушка, познавшая унижение плена, выстонала, выплакала эти слова?.
      "Сватовство"
      Задолго до утреннего чая во дворец по вызову шахбану явилась мешшата1 и ждала, пока высочайшая особа окончит завтрак, сделает затяжку-другую из украшенного цветочном узором кальяна и соблаговолит пригласить; горничные препроводят ее в покои - "шахиншин". Мешшата, все еще бодро перемещавшая дородное тело на исправных ногах, исходила дворцовые комнаты вдоль и поперек еще до вселения Хейраниса-бейим. Ее часто приглашали оказывать деликатные услуги именитым особам - новоявленным невестам, родственницам шаха, женам эмиров.
      Когда придворная "косметичка" вступила в покои, шахбану уже покурила из кальяна.
      На подносе, поданным горничной, в фарфоровых, золотых, серебряных чашечках, склянках были необходимые косметические припасы - румяна, пудра, сюрьма, хна, басма... Красные шелковые ленты - для перевязки после окрашивания хной. Вся эта премудрость была накрыта тонкой кисеей.
      Мешшата вошла склонив голову, опустилась на пол и, ползая на коленях, приблизилась к шахбану, восседавшей на топчане. Взялась за подол ее юбки, отороченной золотым узорчатым шитьём и приложилась губами.
      -Доброе утро, краса очей моих.
      -Утро доброе, мешшата...
      Она ни разу не назвала мешшату по имени, и не знала. (Да и мы, читатель мой, не знаем. Ведь кто такая мешшата, чтоб шахбану обременяла свою память ее ничтожным именем, и нам неоткуда узнать...) Между тем, вся придворная свита и челядь должна была знать прозвища, которыми шахбану "нарекла" окружающих - от нукеров до эмиров...
      Не приведи Аллах, если шахбану призовет к себе человека, а служанка, не сообразив, кого она имеет в виду, замешкается. Мешшата - это еще понятно, по ремеслу своему и обозначается. Но сели шахбану изволила сказать, положим, "Джуджа", "Хыр-хыр", "Левере", Чалагай"1 - поди разберись, кого она подразумевает...
      Мешшата приступила к делу. Достав нитки (для выщипывания волосков с кожи лица), особым образом перетянула их между пальцами. Шахбану вынула из рта мундштук кальяна и бросила на поднос.
      -Сегодня лицо мне ощипывать не надо. От частого ощипывания, говорят, кожа сохнет, морщится. Ты займись бровями, где надо, убавь, где прибавь... А после примёшься за румяна и пудру...
      Косметичка усекла, что госпожа в хорошем расположении духа и решила поёрничать.
      -О, радость моя! Убавить-то я могу, а вот прибавить - откуда мне взять, перейму печали твои...
      -Найдешь, ты шустрая... Даром, что такая толстая... Почеши бок, а то сглазить могу...
      Шахбану рассмеялась, косметичка подхихикнула и, доставая щипчики для бровей, сказала:
      -Сглазь, милая, сглазь, мне только впрок пойдет...
      Взяла с подноса фартучек, раскрыла и накинула на плечи шахбану, прикрыв и шею. Вновь чмокнула руку госпожи.
      От косметички исходил пряный запах гвоздики и кардамона, которые она предусмотрительно пожевала с утра пораньше.
      Приняв сосредоточенный вид, сжав губы, приблизилась к лицу шахбану, кончиками пальцев стала разглаживать ее брови. Затем, ухватив щипчиками, выдернула одну-другую лишнюю волосинку.
      -Не больно ли, паду у ног твоих?
      -Больно. От щипчиков. С тебя какой же спрос.
      -Перейму боль твою.
      -Что-то ты распелась. Соловьем заливаешься. Как перед суженым...
      -Какой еще суженый! Ты достойна самых ласковых речей, паду я ради тебя вместе с отцом и матерью моей!
      -Но твои родители давно на том свете...
      -Что с того? Да будут принесены тебе в жертву вся родня моя, весь род и племя мое... весь Иран...
      -И за Иран уже ручаешься?..
      Болтливая косметичка смутилась. Шахбану перевела разговор:
      -Не глади краски густо. Чуть оттени черноту, белизну - и ладно.
      -Будет сделано.
      Косметичка легонько подрумянила ланиты августейшей особы.
      Напоследок, взяв лебяжье перышко, смахнула следы пудры с подбородка и шеи.
      Шахбану, занятая своими сокровенными мыслями, не сводила взгляда с зеркала. Она осталась довольна марафетом.
      Косметичка и сама залюбовалась итогом своего усердия. "Была хороша еще краше стала..."
      -Все ладно, мешшата. Перейдем к другим делам.
      Убрали поднос с пудрой и румянами, подали другой, на котором под расшитым покрывалом стояла шкатулка. Служанка открыла ее - и заискрились самоцветами серьги, перстни, пояса, браслеты... Это - для особо торжественных случаев. Шахбану пользовалась ими со знанием дела и с чувством меры.
      ... Любовь шахзаде к девушке из "неугодного" рода-племени, "спутавшая карты" шахбану, не давала ей покоя. Надо сказать, что в те далекие времена на Востоке, особенно в высших кругах, многоженство было обычным законным явлением; шахбану хотела видеть первой "главной" невесткой своего сына дочь своего фаворита Мирзы Салмана. С влиятельным визирем у них был давний уговор на этот счет, и ко времени описываемых событий дочь визиря Сухейла уже была помолвлена с шахзаде, вопреки его воле и желанию. Мирза Салман торжествовал, шахбану поуспокоилась. Однако надо было навсегда закрыть двери шахского дома для рода Деде-Будага и его дочери, очаровавшей шахзаде. И жена шаха замыслила безжалостную затею, чтобы унизить претендентов на родство с ее домом, - решила пригласить родичей Эсьмы как сватов (в нашем случае не женихова, а невестина сторона приходила бить челом и испрашивать согласия) и... дать им от ворот поворот...
      Мирза Салман влиятельный визирь, особо близкий ко дворцу, тем не менее, знал свое место и не зарывался. Знал он и то, шахбану не любит, когда к ней являются без спросу и приглашения. Это могло иметь плачевные последствия.
      Но на сей раз его неожиданный приход имел особую причину.
      Кашлянув, он помедлил на пороге, приблизился и пал ниц.
      -Достославная малейка1!
      -Поднимись, Мирза. Что случилось?
      -По вашему повелению я пригласил предводителей племен и общин - из шамлинцев и устаджлинцев. Они придут на час раньше людей Деде-Будага, чтобы ваша милость могли дать им надлежащие указания. Погодя явятся "сваты". Вам известно, что шамлинцы и туркманы не в ладах...