Звуки волынки.

Битва кипела уже несколько часов. Стороны с переменным успехом сражались упорно, неистово. Хрипы умиравших бойцов и ржание лошадей, сливались в один аккорд, с лязгом стали и криками ярости. Сухой ружейный треск перекрывался тяжкими ударами пушек. И над всем полем, с обеих сторон плыл глухой мерный рокот барабанов, в который временами вплетались звуки флейт. Всадники Смерти незримо носились в этом аду, неуловимыми взмахами освобождая души сражённых.

А на невысоком холме стояло каре. Молча, без шума и суеты. Знаменосцы держали штандарты древком к ноге, не распуская полотнищ. Шеренга за шеренгой стояли воины в ожидании и смотрели, как в низине, словно раненый огромный зверь, ворочалась битва.

Сражение изнемогало. Один за другим, с обеих сторон, в мясорубку вступали резервные полки и вновь, действо продолжалось как бег лошади по кругу. Ни одна сторона не могла взять верх. А время текло неумолимо, унося сотни и тысячи жизней. Вот уже с противоположный стороны последний резерв ворвался в схватку, и ряды красных мундиров дрогнули, не выдерживая натиска. А на холме по-прежнему царила тишина. И тогда раздался дробный перестук копыт! Адъютант от палатки командующего, пулей мчался к ним, указывая шпагой вперёд.

Словно лёгкая рябь пробежала по недвижной поверхности пруда. Взмыли над головами и развернулись под порывами ветерка штандарты. Единым движением — взлетев, легли на плечи ружья, сверкнув зеркальным блеском штыков. Секундная пауза… И торжественный хор волынок ликующе разлился в воздухе. Дрогнула земля от единого мерного шага. Каре, играя сочными красками под лучами выглянувшего из-за облаков солнца, двинулось в битву. А волынки заливались, будоража души, заставляя сильнее биться сердца. Как они играли! А как колыхались килты, пестря цветами древних кланов. Не сбивая строя, размеренным шагом, спускались с холма шеренга за шеренгой, вот уже упали ружья в ладони, устремив навстречу водовороту сражения острия сверкающих штыков. И самозабвенно пели волынки древнюю песнь битвы.

Седоусые ветераны, молодые бойцы, уже успевшие побывать боях — они шли, все как один, торжественно, гордо, словно жених идущий к долгожданному алтарю. Как единый организм двигалось в атаку каре. Вот уже первая цепь окуталась пороховым дымом. Блеснули шпаги офицеров… ускоряя шаг, переходя в размеренный бег слитно устремились атакующие ряды, врываясь в рукопашную схватку кипевшую уже несколько часов. И волынки продолжали пронзительно петь, перекрывая грохот сражения.

Они пели о седых преданьях прошлых веков, о подвигах предков, о битвах древних кланов, о вечно зелёных холмах и вересковых пустошах родного края.

Обагряя алой кровью свои и вражеские мундиры, убивая и погибая, гордо вздымая покрытые славой знамёна, шла в горнило сражения славная Шотландская Гвардия. Последняя надежда армии. И Всадник Смерти салютовал ей, обнажив серебряный меч.

А волынки звонко пели ликующую песнь битвы.

2006 Стрингер.

Сумерки.

Дом погружён в тишину. Её редко нарушают посторонние звуки. То по ошибке зазвонит телефон, или изредка постучатся в ворота сборщики платежей. Молчаливые борзые время от времени подходят, чтобы положить голову на колено или ткнуться носом в руки. А большую часть времени они спят или задумчиво наблюдают.

Утро начинается с их прихода в спальню и взволнованно нежного пения. Особенно нежно воркует сука. Кобель же чаще молча подходит и кладёт голову на плечо. Дни текут размеренно, похожие один на другой. Всю зиму бьётся в камине огонь и когда периодически отключается электросеть, то зала озаряется красноватыми бликами пламени. Они пляшут, рисуя причудливые тени на стенах. И тишина становится пронзительнее. Здесь дни похожи на ночи, а ночи на дни.

Канули в прошлое времена, когда жизнь кипела в водовороте событий и увлечений. Остались одни воспоминанья. Ничто более не беспокоит, не зовёт, не наполняет волнением и не зажигает огонь в крови. Чувства, желания, стремления — всё погрузилось в дрёму и лишь лёгкая ностальгия вплетается в думы, лёгкой горчинкой миндаля. Стоит, задумавшись, старый дом среди больших деревьев. Давно уж не слышно под его крышей ни детского смеха и лепета, ни весёлого тявканья щенков, ни домашней суеты. Только ласточки по весне истошно нарушают его покой. Время неслышно роняет капли секунд.

Но изредка во дворе вырастает силуэт огромного и словно сотканного из мглы коня. Молчаливый Всадник, окутанный плащом тьмы, неслышно входит в покои. Приветственно подмигивает серебряный череп на рукояти меча. Псы насторожённо вскидывают головы, и узнав Гостя вновь погружаются в созерцание. А хозяин молча, жестом приглашает Всадника к камину. И сидят они в креслах, озаряемые пламенем, смакуя терпкое ароматное вино. Неслышная беседа плавно, неторопливо течёт под крышей дремлющего дома и тает в воздухе сигаретный дым. Тогда оживают картинки прошлого. Воскресают ушедшие в невозвратное лица. Звучат истории внешнего мира.

Иногда, встаёт во время беседы хозяин и приняв от Гостя плащ и меч, выходит во двор. Молча садится в седло, мглистый конь уносит его в ночь. А Всадник продолжает сидеть у камина… Неслышно капает время, потом возвращается конь с седоком во двор. Всадник выходит ему навстречу. Отдаёт он плащ и меч Гостю.

Всадник кивнув, уносится прочь, а он в сопровождении притихших борзых возвращается в дом, и ещё долго сидит у камина, допивая вино. Новые истории возникают перед взором, тогда усмехнувшись, идёт он к столу, чтобы занести их в хроники Времени. А ветер стучится в окно и обиженно подвывает в каминную трубу. Тишина, переступая на паучьих лапках, мягко обволакивает дом паутиной забвенья. И стоят в саду деревья, роняя листву.

Первосвященник.

— К смерти готовишься?

Голос гулко прозвучал в едва освещенных покоях. Умирающий повернул голову. Некто возвышался в полутьме. Его трудно было разглядеть, но из-под низко надвинутого капюшона виднелось два синих огонька. Старик вздрогнул.

— Кто ты? Враг рода человеческого?

— Нет. Всего лишь Всадник Смерти. Бог посылает нас освобождать души умирающих.

— Я умираю?

— Не лукавь.

Всадник шагнул в сторону и опустился в кресло. Из-под плаща выглянул череп, украшавший рукоять меча.

— Сколько мне осталось?

— Мало. Совсем мало, ровно столько, чтобы вспомнить самое главное в своей жизни.

— Главное… А кто скажет — что было главным? Я чувствовал, что мой час близок. И успел приготовиться. Омылся, помолился и теперь все мои мысли обращены только к Всевышнему.

— А ты обернись. Вспомни. Неужели в твоей жизни не было ничего, что оставило сомнения, тревоги…

Умирающий вскинул голову.

— Мне в жизни приходилось принимать много решений и совершать поступки. Но я всегда руководствовался законами, данными нам Господом. О себе не думал. О народе. О вере заботился.

— Знаю. Но отвечать не мне будешь. Я не судья.

— Тогда зачем спрашиваешь?

— Тебе Бог дал отсрочку. Минуты, может час… Это шанс.

— Какой шанс?

— Подумать, вспомнить.

— Ты о чём?

— А ты вспомни. Вспомни одного рабби.

— Ты о том? Распятом?

— О нём.

— Я думал об этом несчастном. Много думал.

Он тяжело дышал. Приподнявшись на подушках пристально вгляделся во тьму, сидевшую перед ним.

— А теперь скажи мне, скажи, что он был самозванцем. Скажи, что я был прав. Или…? Неужто…

Он с отчаянием взглянул на Всадника. Но тот не шелохнулся.

— Нет, первосвященник. Ничего я не скажу. Ты сам должен решить для себя. Сам. Лишь тогда сможешь принять решение. Человеку за все приходится отвечать. Но есть случаи, когда он отвечает за дела, когда за последствия их, а есть дела, когда человек отвечает не за них, а за намерения при свершении их. Просто забудь о том, что говорил распятый о себе. Что говорили другие. Сын, не сын… Мессия или нет… Не важно.

— Как? Как это не важно? Ведь его судили за это!

— Не за то спросится — что осудил. А за то — почему. Вот и думай теперь. Спроси себя, загляни в душу свою и спроси — прав ты был или нет. Чем руководствовался, когда требовал смерти для него.

— Как, не важно? Если он был самозванцем, то мог навлечь на нас гнев Господний, сбить с пути народ наш. А если Мессия — значит, я пошел против Творца??? Своими руками предал смерти?

— Нет, Каиафа. Не о том думаешь. Если был Мессией — то ты лишь явился орудием в руках Господа. Ведь распятый сам предрёк свою смерть. Помнишь? А если нет? Если он был простым человеком? Тебе это неведомо. Вот почему сказал тебе — вспомни и подумай. Вспомни — чем руководствовался. Что подвигло тебя на решение. И твёрд ли во мнении своем до сих пор. Вот что главное. С тебя спросят не за то, что содеял, а за то — почему. Господь в милости своей дал тебе этот шанс. Задай себе вопрос — стань судьёй себе. И какое решение выберешь — тем и судим будешь.

Всадник встал.

— Я оставляю тебя, чтобы вернуться, когда будешь готов. Думай. У тебя мало времени.

— Ты оставляешь меня в сомнениях. Как я могу знать теперь — прав был или нет?

— Не о правоте думай. Загляни в душу свою первосвященник. И уповай на милосердие Его.

Всадник вышел. Каиафа обессилено откинулся на подушки. Он был в смятении. Кого же тогда распяли? Кого? Кто был прав? И прав ли был? Никто ему этого не скажет. Никто! Нет, нет… Не о том он думает. Что имел в виду Всадник, сказав — загляни в душу свою? В душу! Хотел ли он смерти этого проповедника? Хотел ли? Нет — опять не о том! Чего добивался Всадник, растравив ему душу? Что выше? Жизнь бродячего проповедника или судьба народа, веры? Значит, вновь выносить приговор. Только на этот раз себе! Кто подскажет — какой? Всадник оставил его наедине с памятью, так и не сказав ничего. А что скажет ему Господь?

Камо грядеши — ХХI.

Всадник остановил коня возле уединённой кельи. Он спешился и вошел. Лежавший на ложе старец открыл глаза. Два синих огонька не мигая, смотрели на него из мрака капюшона. Повеяло холодом.

— Пришёл — прошелестел слабый голос умирающего.

— Пришел — отозвался Всадник — настал твой час.

— Да. Теперь настал. И я ухожу с миром в душе.

Всадник приблизился и сел на скамью возле изголовья.

— Мы однажды встречались. Тогда ты тоже уходил. И тебе уже уготовано было место. Почему вернулся?

— Правду молвишь — старец тяжело дышал — я вспомнил тебя. Тогда ты ни о чём не спросил меня. Посмотрел лишь холодно и удалился. Ты оставил меня одного с моим выбором и не облегчил мой уход. А я так хотел уйти. Почему? И что тебя заставило вернуться?

Подвижник слегка смежил веки, ему было трудно говорить. Всадник ждал. Тогда собравшись с силами, умирающий продолжил:

— Было время, когда устал я от суетности мира сего и отвратился сердцем от него. Ушёл, удалился в пустыню. Искал мира в душе. Но и там не было покоя. Не обрел я его. Тогда почувствовал усталость и помыслил покинуть сей свет. Нет, я не стал кидаться на меч, бросаться в пропасть или принимать яд. Просто увидел, что не в силах более нести бремя жизни и стал уходить. Воли моей хватило, чтобы разорвать нить, которую ты не захотел пресечь. Моё тело лежало на камне служившим мне ложем много лет, а сам я отделился и стал удаляться от него прочь

И было легко и радостно душе моей. Ничто более не связывало меня с этим миром.Я сбросил бремя его с плеч своих, душа моя устремилась к Богу. Свет изливался мне навстречу, и благостно было окунуться в сияние волн его. Я шёл, по дороге устремляясь ввысь. И в дороге мне встретилось дитя, шедшее в мир.

Глаза его были печальны. Я узнал его и преклонил колени. Оно протянуло мне руки, и ладони его были пробиты. Кровь капала с ран, оставленных гвоздями. Тогда спросил я — куда идешь ты? И сказало дитя: — Я взглянул на землю, и опечалилось сердце моё. Что сделали вы с миром? Я дал вам истину, которую оплатил собой, а вы снесли её в лавку менялы. Я завещал вам любовь, а вы отдали её в притон. Я омыл вас от скверны кровью своей, а вы распивали её в кабаках.Я распял себя, дабы вы стали свободны, а вы сами заковали свои души. Я доверил вам мир, а ты не выдержал бремени.Теперь иду обратно.

Тогда стал отговаривать его и сказал:

— Не ходи! Не достойны они жертвы твоей! Не примут тебя! Ибо станешь укором им. Вновь распнут тебя. Чтобы не тревожил совесть их. Распнут за то, что не станешь исцелять на стадионах и лишишь их барышей. Распнут, чтобы не вступался за обиженных. Чтобы не раздавал даром благодать и не творил бесплатно чудес. Распнут — чтобы замолчал и не мешал им жить. Но сперва, отсудят у тебя имя, устроят продажу билетов на «казнь без правил» и продадут права на трансляцию…

И лишь выжав с тебя всё, отсудив до последней нитки — распнут на рекламном щите, а затем будут взимать деньги за съемку на фоне распятого. Ты будешь взирать на них с миллионов наклеек и обложек журналов, модели будут за огромные гонорары делиться откровениями об интимной жизни с тобой, а производители памперсов станут рвать друг другу глотки, доказывая что именно в их продукции ты спал в детстве. Даже производитель гвоздей сделает на тебе свою рекламу. И в каждом трактире будет стол с твоей именной табличкой. А трактирщик будет продавать посетителям то самое вино…

Тогда взглянул он печально на меня и ответил: Знаю. Но таков мой удел и я сам избрал его. Ты ведь не устоял. Потому и иду.

И устыдился я. Разве не моя вина в том, что он вновь идет принять муки смерти? Разве не бегу из мира — когда он вынужден вновь идти туда. Значит, ослабела вера моя, пал дух мой и нет мне места возле него. Возможно ль наслаждаться Светом и Благодатью, когда Он вновь будет принимать муки за нас. Тогда сказал — последую за тобой и приму жребий свой безропотно. И он улыбнулся, сказал: Помни, Я всегда пребуду с тобой. А я вернулся в тело своё, встал с ложа и пошел обратно в мир. Нельзя, чтобы дитя вновь подставило ладони гвоздям.

А теперь я исполнил долг свой и могу принять смерть свою. Я ухожу, оставив ученика. Достань меч твой. Я готов идти к Нему.

Всадник наклонился к старцу и шепнул:

— Тебе нет нужды далеко идти. Он ждет тебя у порога. И не найдешь ран на ладонях Его.

Последнее, что увидел умирающий — как от входа в келью разлилось сияние Света.

Гибель Помпеи

Он уже который день высился конным монументом на вершине Везувия. Легат недвижно наблюдал за городом, по которому скользили тени его Всадников, отмечали жителей Помпеи. Он приказал тщательно проверить всех. Сверять нить жизни каждого с записями в Книге Судеб. Ни один, чей срок не истёк, не должен был умереть, ни один, чей жребий истекал — не должен был спастись. Тех, кто мог уцелеть, было ничтожно мало. Единицам суждено было уцелеть, вырваться из города. Он приказал Всадникам в первую очередь избавлять от мук детей. Это единственное, что было в его власти. Взрослым — их жребий.

Каждую ночь, Легат спускался с горы и объезжал город. Всматривался в дома, заглядывал в окна. Проверял ещё и ещё. А к утру возвращался на свой пост, и весь день наблюдал за лениво раскинувшимсявнизу городом. Люди суетились занятые своими заботами, хлопотами, делами. Что-то планировали, чего-то жаждали, на что-то надеялись. Кто радовался, кто печалился, кто суетился… Кто-то беззаботно отложил поездку в Рим на пару дней из-за свадьбы соседа. Другой спешил вытрясти долги с должников, для покупки новых рабов. А кто никуда не спешил, ничего не предпринимал, наслаждаясь отдыхом. Они были заняты своей повседневной суетой и вообще не обращали внимания на привычную деталь ландшафта — Везувий. Люди жили так, словно Смерть блуждала далеко от них. И никто не догадывался, что незримые тени Всадников уже скользят по улицам, отмечая их печатью Неизбежности.

Почему был избран этот город, и что за надобность была в его гибели — Легат не знал. Как всегда в таких случаях, ему просто передали Вердикт. Город умрёт, было сказано. Извержение сотрёт Помпеи с лица земли. За что, почему — этого не знал никто. Лишь Ему — Всевышнему Судье было ведомо всё. Но Он никогда не отчитывался никому. Вот и теперь, никто не знал — отчего, именно этот город был приговорён. И Всадники Легиона Смерти как обычно, неумолимо готовили обреченный город. Демоны Ада, как всегда были ответственны за катастрофу. Им предстояло взорвать Везувий, обрушить на город смертоносный удар огня и раскалённого пепла. Подземные стихии были подготовлены, чтобы сотрясти основание города и превратить его в руины. Верховный Инспектор прибудет к самому началу и даст сигнал. Потом в дело вступят Всадники. Их задача — не дать уйти никому из жертв.

Легат смотрел на город. Там, севернее Помпеи, раскинулся в своём великолепии Рим. Столица, которая аккумулировала в себе все пороки Римского государства. Город, утопавший в грехе и пороках несравненно больших, нежели Помпеи. Но странным образом, в качестве примера или знамения, будет стёрт с лица земли именно этот город. А Рим останется в веках, и будет процветать, падёт под ударами варваров и вновь воспрянет как феникс. Вечный Город. Ему — жить. А за него расплатится другой. Этот — что беззаботно расположился у подножия вулкана. Да и знали ль эти люди, возле какой горы они поселились. Где вздумали поставить свои жилища. И могли ли полагать, что сойдут в бездну вместо Рима. Воистину слеп человек и неведомо ему будущее.

Всадники завершили последний обход и растянулись длинной цепью по склонам. Сотни синих огоньков мигали из-под капюшонов. Отряд демонов спустился в недра горы. Духи подземных стихий собрались под городом. Легат отрешённо смотрел, как безмятежно спит обречённый город. Но вот раздался первый звук Трубы и растёкся, растворился в воздухе. На центральной площади возник светящийся силуэт. Архангел вскинув руку начертал в ночном небе Помпеи Приговор. А потом вознёсся, удаляясь прочь. И растекся серебром второй зов Трубы.

Легат извлек меч, послал коня вниз. Чёрной молнией метнулся конь и вмиг очутился в центре города. Мягко шевельнулась земля. Всадник вскинул меч — встал на дыбы громадный конь, с силой ударил копытами в камень мостовой. Грохот грянул в небо из недр горы, вспыхнули облака от нестерпимого огня. Раскололись камни мостовой под копытами коня Смерти. Взорвался Везувий. Потоки пламени и огненного пепла устремились из жерла вулкана наружу. Всадники на склонах горы извлекли мечи. Чёрные молнии рванулись с мест и беззвучно устремились вниз. Вопль гибнущего города огласил его улицы.

Шатались и рушились стены храмов, дворцов и домов. Зарево полыхало над городом. Уцелевшие, после первых ударов стихии, метались на улицах, топча и давя друг друга. Запертые в своих помещениях рабы истошно звали на помощь. Из-под обломков домов неслись крики и стоны. Пламя неистово вырывалось из горящих зданий. Всадники незримыми тенями проносились по улицам, обрывая жизни обреченных, входили в развалины, собирая свою жатву. И небо обрушивалось на город, накрывая тучами горящего пепла. Цветущие Помпеи вмиг превратились в пылающую преисподнюю. Демоны неистовствовали, разрушая здания. Город кипел в огненном котле, объятый страхом и паникой, пронизанный болью смерти. Словно Ад разверзся, явив миру свой ужас.

Люди метались, ища спасения от падающих обломков и огня. Бегущие, спотыкались о тела погибших, падали — и уже не могли подняться. От раскалённого жара одежда загоралась на телах. Некоторые несли на себе своих стариков, но сбитые с ног, роняли их и порой уже не в силах поднять или падали рядом или бежали дальше. Немощные, тянули руки, умоляя о спасении. Дети с криком искали укрытия и защиты у взрослых, а матери закрывали собой детей. Обезумевшие толпы метались, пытаясь вырваться из горящего, рушащегося города. Но огненная смерть неумолимо обрушивалась на них из накрывших город пепельных туч.

И черной тенью, незримо выделяясь на фоне пожаров, возвышался Легат Смерти на мглистом коне посреди бушевавшего ада. Он видел, как выбежала к площади женщина с дитём в руках. Одежда тлела на ней, она пыталась закрыть собой ребёнка от огненного дождя. Кусок мрамора от рухнувшей в стороне колонны, отлетел и ударил в неё. Уже падая, она закрыла своим телом малыша. Видел, как ангел ребёнка в отчаянье вскинул руки. Конь, броском донёс его до них. Хранитель с отчаяньем смотрел на Всадника. Легат печально качнул головой. Потом склонился с коня, мягко коснулся детской ручонки. Ангел поник и молча удалился. Всадник так и оставался выситься на площади посреди города, и багровые всполохи пожаров жадно лизали серебряный клинок его меча. Город агонизировал.

А Везувий все выбрасывал новые и новые тучи раскалённого пепла. Земля содрогалась в конвульсиях. Раскалённые камни огненными бомбами вылетали из жерла и обрушивались на останки города. К рассвету всё было кончено. Ни вскрика, ни стона уже не слышалось ниоткуда. Всадники в последний раз проскакали по городу. Вулкан завершал своё дело, накрывая черной пеленой руины Помпеи, погребая тела, заметая останки города. Только конь Легата, словно скорбный монумент, вновь застыл на краю бушующего кратера. Солнце робко выглянуло из-за горизонта и отпрянуло. Ночь царила над городом. Всадник вскинув меч, начертал им в багровых облаках: СВЕРШИЛОСЬ! Тогда издалека, донесся третий серебряный зов Трубы. И города не стало.

Стрингер. Posted on 2006.08.08 at 07:18

Я послал тебе Черную розу...

Она давно уже не выходила на сцену.

Её не занимали в спектаклях. Ей не давали роли. Постановщики предпочитали новых исполнительниц, быстро приспособившихся к веяниям времени. Балерина начала сдавать. Болезнь незаметно, но настойчиво подтачивала её здоровье. А тело просило танца, ноги тосковали по пируэтам и па. Душа просилась на сцену. Но её уже не приглашали. Друзья, поклонники, коллеги всё реже и реже посещали её, пока она окончательно не замкнулась в себе. А сегодня утром она была врача. Приговор был суров. Ей нельзя больше танцевать. Каждый выход на сцену может стать для неё последним. Не работая, она проживет еще некоторое время — год, два, может три. А первое же выступление может стать для неё последним. Она уже почти истратила отпущенный ей лимит жизни.

Балерина вздрогнула. В пустой полутемной комнате кто-то был. Женщина осмотрелась. Чья-то тень мягко скользнула от окна. Чёрный струящийся шелком плащ окутывал незнакомца. Под капюшоном не угадывалось лица. Лишь серебряная роза с каплей рубина тускло блеснула пряжкой плаща на плече. Она замерла, вглядываясь в пришельца. Ни страха, ни ужаса не почувствовала. Только ледяным холодом повеяло вдруг. Да тоска сжала сердце.

— Ты явился за мной, — с упреком произнесла

Балерина, — а ведь мне сказали, что есть ещё время.

— Есть, — отозвался Всадник. Это был он — Легат Смерти. — тебе не солгали. Но что это будет за жизнь для тебя? Медленно угасать забытая всеми, не выходя на сцену, не танцуя, чтобы в один нежданный день не проснуться в постылой постели. Такую жизнь и такой уход ты выбрала себе?

Женщина встрепенулась. В глазах её вдруг вспыхнула надежда. И словно в ответ во мраке капюшона возникли два синих ледяных огонька.

— Что? Что ты предлагаешь?

Она порывисто подалась вперед.

— Сделку.

— Какую? Чего ты хочешь?

— Бенефис. Ты объявишь, что уходишь со сцены и хочешь в последний раз выступить. Танцевать свой бенефис. И ты станцуешь. Ты исполнишь все свои лучшие партии из постановок прежних лет. Все!

— И… что я получу взамен?

Она затаив дыхание ждала ответа. Огоньки под капюшоном вспыхнули чуть ярче.

— Триумфальный уход. Ты уйдешь так, что все запомнят это. Навсегда. Ты уйдешь победительницей.

Она склонила голову и задумалась. Женщина поняла, что предлагал этот Всадник Смерти. Она сможет вновь выйти на сцену. Она станцует все свои партии из прежних спектаклей… Заново проживет всю свою жизнь! И уйдет во тьму. Под аплодисменты зрителей. Не побежденная. Да! Она согласна! Это лучше, чем медленноеугасание в забвении. Уход достойный её. Балерины.

— Но… Я должна буду готовиться, репетировать. У меня не хватит сил. Врачи сказали, что могу умереть при первом же выходе на сцену.

Всадник внимательно посмотрел на неё. Потом медленно, словно хрупкую драгоценность, достал из-под плаща хрустальную вещицу. Это были миниатюрные песочные часы. Остатки золотистых песчинок медленно осыпались вниз. Их оставалось так мало…

— Одно твоё слово — и я остановлю их. Я дам тебе время. Готовься, репетируй до изнеможения и ничего не бойся. Твоя нить в моих руках. Последняя песчинка не упадет раньше, чем ты исполнишь свой последний танец.

Легат Смерти устремил на нее пронизывающий взгляд. И она решилась.

— Я… согласна.

— Отлично! И ещё. Я сам составлю программу твоего вступления.

А в конце — ты исполнишь на бис то, что изберу я.

— Что это будет?

— Узнаешь. Я пошлю тебе черную розу. Вот эту. И ты догадаешься.

Он положил перед нею на стол цветок. Антрацитовые лепестки розы мерцали мглой. Тонкий аромат поплыл по комнате. А потом Всадник встал и поклонившись шагнул в тень.

Наутро Балерина пошла в театр.

К её удивлению там не стали возражать, даже с воодушевлением восприняли идею. Все, к кому бы не обращалась она — сразу загорались энтузиазмом. Ей выделили часы для репетиций, выделили средства для подготовки концерта. Город был обклеен афишами. Бенефис!!! Она вновь жила полнокровной жизнью, купалась в музыке танца, работала до изнеможения, откуда только силы брались. Женщина словно помолодела и расцвела. И никто не замечал лихорадочного огня, горевшего в её глазах. Все вновь были околдованы магией ее танца, фонтаном энергии брызжущим от нее. Балерина неумолимо сжигала себя. Наконец настал тот день. День триумфа.

Это был настоящий аншлаг. Не оставалось ни одного билета в кассах. Люди толпились на улице, выспрашивая у счастливчиков лишний билет. Администрация так расщедрилась, что подготовила роскошный банкет, который ожидал её после спектакля. Артистическая уборная утопала в цветах задолго до начала выступления. Публика, взволнованно перешептываясь, рассаживалась в ложах, партере и амфитеатре.

Из оркестровой ямы доносились звуки настраиваемых инструментов. Но вот все замерли в ожидании.

Дрогнул и медленно пополз тяжелый бархат занавеса.

Она начала с партии Джульетты. Той самой, с которой начался её триумфальный путь на сцене. Оркестр играл и она вновь была юной девушкой впервые в жизни познавшей счастье любви. А зал взорвался аплодисментами, увидев, что Время оказалось бессильно перед ней. И как в каком-то хмельном угаре, она вновь и вновь выходила на сцену, танцевала, принимала цветы и выслушивала прощальные речи, комплименты, склонялась перед публикой под шквал аплодисментов… А потом вновь танцевала, танцевала, танцевала… Вот уже исполнены многие партии — Балерина выходила Одиллией, Одеттой, Жизелью, их сменяла Кармен, а её Эгина… И лихорадочный огонь в её глазах продолжал полыхать, сжигая остатки сил и жизни… Но вот закончился последний танец. Она устало склонилась у края рампы. Овации сотрясают зал, со всех сторон летят цветы, водопад алых, белых, желтых роз. Но она тревожно ищет глазами кого-то в зале. И вдруг!

— БИС!!! НА БИС!!! — Словно набатом, проплыл звук голоса, заполнив глубоким, мягким басовым тембром все пространство театра. Никому не видимая фигура в черном плаще из оркестра протянула ей в руке затянутой черным шелком перчатки бокал с шампанским на дне которого лежала Черная роза. Она машинально приняла бокал.

— ПЕЙ!

Послушно поднесла его к губам. Обжигающим холодом опьянил напиток, миллионы пузырьков вскипели и помчались горяча кровь по всему телу. А мерцающий мглой цветок завораживал и не давал отвести взгляд.

— А теперь — танцуй! Исполни свой уход. — Раздался повелительный голос.

Балерина медленно выпрямилась. Кивнула дирижеру. Она вдруг догадалась и почему-то была уверена, что оркестр сейчас начнет играть именно то. То, чего ждала и страшилась. Увидела, как Всадник возник за спиной дирижера, как вынув палочку из его рук взмахнул ею. И родилась музыка. А Балерина, уронив бокал с цветком на край сцены, начала танцевать.

Белым лебедем скользила она в последний раз по отполированным пуантами доскам сцены. Белоснежной птицей взвивалась и падала с небес. Руки её превратились в крылья, тело потеряло вес, таких пируэтов еще не видел мир. Она танцевала без репетиций, следуя одной лишь памяти тела, подчиняясь музыке и охватившему её восторгу, упоению танцем.

А зал потрясенно смотрел, затаив дыхание. Балерина чувствовала как с каждым мигом, с каждой нотой и с каждым па из неё сочатся последние капли жизни, последняя песчинка подкатилась к краю хрустальной талии флакона и затрепетала в воздухе… Лебедь обреченно опустилась на дощатую сцену… Последний взмах рукой, последний раз дрогнули пальцы… растаял в воздухе последний звук музыки Сен Санса. И словно кто незримый вдруг коснулся хрустального колокола. Хрупкий звук разлился и умер под сводами театра. Оркестр ошеломленно застыл. Замер и зал. Словно буря обрушилась на сцену.

Зрители неистовствовали, потрясенные силой и пронзительностью этого последнего исполнения. Дирижёр стоял, обхватив голову руками. Он ещё никогда не видел и не слышал подобного, тому чему стал свидетелем. За кулисами бешенно аплодировали столпившиеся коллеги, техперсонал, администрация… И только у самой рампы неподвижно лежала Лебедь. Ушедшая навсегда. Женщина медленно отдалилась от застывшего на сцене тела. Легат шагнул навстречу из оркестровой ямы и протянул ей руку. Серебряный клинок отсек нить. А она смотрела счастливыми глазами на Всадника, на вдруг недоуменно затихший зал… Чей-то запоздалый вскрик за сценой.

Легат Смерти склонился к ней и шепнул:

— Я послал тебе Чёрную розу в бокале, золотого как небо Аи.