Александр Великий

Он с удивлением посмотрел на свое распростертое тело, потом перевел взгляд на приближавшегося. Вошедший в шатер был окутан в струящийся черный плащ. Ни единой складочки невозможно было разглядеть на нем. Но самое главное — капюшон был надвинут так низко, что невозможно было разглядеть лица. А вместо глаз, слабо вспыхивали два синих огонька. Из под плаща выглядывала рукоять меча, украшенная серебряным черепом. И на плаще пряжка — серебряная роза с капелькой рубина. Фигура беззвучно скользила по ковру.

— Ты не очень-то похож на Танатоса. А где Гермес?

— Зачем тебе Гермес?

Фигура остановилась напротив. От нее веяло ледяным холодом. Великий завоеватель вскинул голову.

— Я не простой смертный. Я — Александр. Сын Зевса. И меня должен встречать Гермес. Если ты Танатос, то должен знать это.

Череп меча хмыкнул. Капюшон окинул взглядом умершего.

— Я не Танатос, а Всадник Смерти. Если тебя это утешит, то — Легат Всадников.

— Меня хотят унизить??? Меня — великого завоевателя? Божественного Александра, перед которым трепещет мир?

— Трепетал. — равнодушно поправил Всадник.

Но полководец не успокаивался.

— Прислать какого-то всадника, вместо Танатоса, да еще и Гермес не явился сопровождать! Неужели Гера мстит мне, как мстила великому Гераклу?

Легат качнул капюшоном.

— Нет ни Геры, ни Зевса, ни Гермеса, ни Аида с его царством теней. И Танатос — это безликая Смерть. Есть мы — её Всадники. Есть один только Бог. Он судит всех, и для Него нет ни великих царей, ни нищих.

— Ты хочешь сказать, что я предстану перед твоим Богом как простой смертный?

— Не моим, а нашим. Другого нет. И все отвечают перед Ним за дела свои. Видишь ли, это при жизни ты был великим — для людей. Царь, завоеватель, сын несуществующего Зевса… А теперь ты просто покойник. Соринка в оке Времени.

Александр был потрясен. Он смотрел на эту фигуру, которая внушала невольный трепет и чувствовал себя раздавленным. Наконец ему удалось овладеть собой.

— Я завоевал мир. Сокрушил великую империю, Дарий бежал от меня. Египет покорился мне. Мои войска дошли до Индии и сокрушили её армию. Мир был у ног моих! А теперь…

— Теперь ты будешь лежать у ног твоих военачальников, а они мысленно, уже делят твою империю.

— Делить? Они посмеют…?

— Посмеют. От империи останется только воспоминание. Потом придет новая империя. Новые герои. От тебя же останется только имя в истории. Даже могилы твоей не найдут.

Великий завоеватель задумался. Он был растерян.

— И что же будет со мной?

Всадник пронзительно взглянул на него.

— Будешь платить по счетам.

— Платить? За что?

— За сожженные города, за бойни в них. За беспощадность, жестокость, которыми ты устрашал проигравших. Ты великий полководец, Александр, но слишком любил войну.

Александр задумчиво посмотрел на свое тело. Потом вскинул голову.

— Пусть так. Возможно, слишком любил войну. Но по другому — я не мог жить. У меня была великая миссия. Я исполнил её. И что — люди будут меня проклинать?

— Удивительные существа эти люди. Они скоро забудут твою кровожадность. Тебе даже простят руины городов. В их памяти останутся только твои подвиги. О тебе создадут много легенд. Ты очень удивишься, если услышишь их. Но мы то с тобой, знаем правду.

— Скажи, а мои отец, мать… Они тоже там, у вас?

— Все у нас. Может, ты еще и встретишь их. Тебя многие ждут. Как ждали Дария. И постарайся забыть свои титулы. Там — это никому не важно. Теперь, ты просто один из прочих.

Всадник, не спеша, обнажил меч и буднично, привычным взмахом рассек нить, тянувшуюся от тела к силуэту Александра. Потом вывел его из шатра.

Черный как ночная мгла конь стоял там. Легат взлетел в седло.

— Постой! Ты вот так покидаешь меня? А как же мне…?

— Не беспокойся. За тобой явятся. И… отвыкай от царских привычек.

Всадник дотронулся до коня, и тот взвился черным смерчем.

Перед Александром стал открываться в пространстве светящийся тоннель.

Оттуда кто-то неумолимо приближался.

2006 Стрингер.

Город-1

Город раскинулся в живописной местности, во всей красоте своего облика. Величественные соборы вздымали золоченые шпили, красочные дворцы ослепляли белизной мраморной отделки, изысканные творения скульпторов возвышались на постаментах. Он был великолепен этот Город. Город гурман, Город весельчак, меломан и жизнелюб. Его музыканты, поэты, художники и актеры принесли ему славу столицы искусств. Его знать гордилась высоким и древним происхождением, ремесленники — мастерством. А купцы и банкиры богатствами и умением делать деньги из воздуха. А еще, город отличался благочестием, при этом будучи снисходительным к человеческим слабостям.

Но не бывает все всегда хорошо. Город давно уже привлекал внимание Проповедника. Его еще называли Обличителем, Бичевателем пороков, Очистителем нравов. Люди слушали его. Магия голоса и сила убеждения Проповедника действовали на них как дудочка крысолова. Они шли за ним как завороженные.

Его проповеди потрясали, выворачивали наизнанку нутро у самых закоренелых грешников. Даже святая братия боялась его как огня. Проповедник был неумолим ко всем. За то и звали — Обличителем и Бичевателем.

Ему не нравилось недостаточное рвение города на стезе Божьей. Его раздражал этот Город, слишком уж радовавшийся жизни. Слишком уж любивший удовольствия. Гордившийся своей просвещенностью. И однажды он пришел к стенам Города.

В черном балахоне из грубой мешковины, перепоясанный веревкой, обутый в деревянные сандалии на босу ногу, — Обличитель стремительным шагом прошел через ворота и направился к обители расположенной на высоком холме.

Уже достигнув ворот, он обернулся назад, горящим взором фанатика окинул открывшуюся ему величественную панораму. И Город вздрогнул.

Братия встретила гостя со сдержанным почтением. От обеда он отказался и неодобрительно покосился на стол с изысканными блюдами. Старенький Приор только возмущенно поджал губы. Монастырская кухня была известна по всей стране.

Высшие чины церкви, посещая Город, всегда стремились остановиться здесь, дабы отведать яств знаменитой кухни. Но Обличителя похоже это не волновало.

Он потребовал себе немного простой похлебки с хлебом, чем привел в возмущение и замешательство брата-повара. Но даже то, что именовалось в монастыре простой похлебкой — Бичеватель отведал с неодобрением. Она показалась ему излишне сдобренной.

На вершине скалистого пика возле Города возник Всадник. Мглистый конь застыл неподвижно, словно статуя на постаменте. Синие огоньки заплясали во мраке капюшона. Всадник пристально смотрел на городскую площадь. Там, в окружении красочной толпы, бесновался Обличитель. Слова его жгли толпу расплавленным свинцом, бичевали её, распинали на позорном столбе. Люди слушали молча, стараясь избегать горящего взора пронзавшего их насквозь. И печально смотрела на них с пьедестала святая Покровительница Города. Обличитель еще долго говорил. Он чувствовал, что завладел вниманием толпы, заставил её усомниться, но до торжества еще было далеко. Требовалось время. Раскаяние должно было еще вызреть.

На следующее утро Обличитель все время передвигался по городу. Он не ответил на приглашение знати. Его тощая фигура возникала то в одних, то других местах сборищ городской бедноты, ремесленных кварталах… И всюду ему удавалось собрать вокруг себя людей и завладеть их вниманием. Они уже слушая его тяжко вздыхали, уже внимали каждому слову. Наиболее впечатлительные ударяли себя кулаками в грудь. Зерна падали во взрыхленную почву. Оставалось только удобрять и поливать, чтобы взошли всходы раскаянья и гнева. И он старался. Весь день.

И следующий… А Всадник все высился на скале и Город чувствовал его леденящий взгляд. Городу становилось жутко. А люди уже переставали по вечерам собираться в тавернах и кабачках. Стихли веселые песни. Только молитвенное пение слышалось теперь из распахнутых окон.

К воскресной проповеди Бичеватель готовился особенно. Он пришел в городской собор перед самым началом службы и встал так, чтобы видеть всех, а все — его. Всю службу горящий взор Обличителя не отрывался от людей. И впервые воскресная месса не вселяла в людей радость и умиротворение. Безотчетный страх вкрадывался в их сердца. И когда седовласый настоятель Храма, завершив мессу, приготовился обратиться к пастве, то внезапно резкий голос оборвал его:

— Пастырь ленивый обрекает стадо волкам на пожирание! Пастырь без рвения — упустит овец своих обрекая их на смерть! Псы сытые — не преграда волкам, а овцы отбившиеся от стада — будут пожраны!

В следующий миг Обличитель уже вырос перед алтарем и обрушился гневной проповедью на прихожан. Он вносил смятенье в сердца их и сеял страх в душах. От его пламенной речи готовы были заполыхать стены собора. Он бичевал их нравы, чревоугодие, праздность и веселье. Обвинял в распутстве и забвении Всевышнего… Казнил за стремление к богатствам и роскоши. Угрожал карами небесными и пугал геенной. Но не здесь были его главные слушатели, а там — на площади, стояли те, к кому он обращался через головы присутствующих. Обрушив на головы заблудших громы небесные и гнев Господень, он рванулся по проходу к распахнутым дверям, где толпилось простонародье. Уже от дверей, обернувшись пригрозил настоятелю и растерянной знати огнем и серой расплавленной.

Площадь встретила его одобрительным гулом. Он с размаху, как опытный палач с оттягом хлестнул по толпе, по её сердцам. И вот уже они внимали ему, взоры их начинали загораться страхом и гневом. А за спиной, на ступенях собора стояли настоятель, герцог и знать, не имея возможности уйти с запруженной площади. Обличитель был мастером своего дела. Но когда он уже достиг пика своей речи, внезапно над площадью взвился истеричный выкрик:

— Она плачет!!!!!!

Толпа в ответ страдальчески охнула. Обличитель обернулся. С мраморной щеки Покровительницы катилась слеза. За ней еще… Статуя плакала. Неземной трепет охватил Проповедника. Он медленно повернулся обратно к толпе пронзая её воспламененным взором… Площадь упала на колени. Тогда Бичеватель воздел руку, указуя на Плачущую:

— Вот!!! Зрите! Плачет Она, предвидя муки ваши в преисподней! Покайтесь!!! Или все сгорите в огне адском!

А площадь ответила ему единым стоном и всхлипом. Разразилась рыданьем.

И грянул час безумья. Город озарился огнем факелов и костров.

Улицы его огласились ревом толпы и криками жертв. В порыве покаянья люди крушили великолепные статуи. Жгли книги остроумцев, рвали парчовые наряды, резали холсты живописцев. Толпа громила дома, где жили музыканты и актеры, плясуньи и певицы, рвала рукописи поэтов и топтала изысканные безделушки. Разъяренные прачки волокли за волосы полураздетых натурщиц и танцовщиц.

Голь кинулась громить дворцы. Всюду, мелькали рясы братии, послушно вторившей вслед за Обличителем, ибо убоялись, что настанет и их час.

И постепенно в эту вакханалию безумия вливались остальные, те кто испугался расправы. Уже сами несли из своих домов книги, картины, музыкальные инструменты, украшения, выбрасывали нарядную одежду. На площадях запылали костры. Городская стража бездействовала, боясь гнева толпы. И сам настоятель Храма испуганно благословлял толпу, сжигавшую перед собором предметы роскоши. Произведения искусства. Музыканты сами несли в костер свои инструменты. Поникшие поэты жгли свои рукописи. Ваятели со слезами на глазах и лицами

в синяках послушно крушили свои скульптуры. А по улицам уже проносились незримые Черные Всадники Легиона.

На вершине скалы все также недвижно высился Всадник на мглистом коне, два огонька трепетали во мраке капюшона. И катились слезы по мраморному лицу Покровительницы. А приор монастыря стоял на коленях пред ней. В глазах его были боль и ужас.

2006 Стрингер.

Город-2

Потрясённый безумьем своих жителей, Город застыл в скорби. А насытившаяся погромами толпа, теперь день и ночь стояла на коленях перед Собором, и молилась своей Заступнице, святой Покровительнице и каялась в своих прегрешениях. Обличитель, не уставая молиться вместе с ними, внушал, что одного покаяния мало. Что не все ещё прониклись и не все отказались от прегрешений своих. Что город пока не прощён Богом. Потому и плачет Она непрестанно. Вот тогда-то вспомнили о нём.

Он был Поэтом. Музыкантом. Остроумцем. Он был душой Города. Славой, и гордостью Города. Сам Герцог удостаивал его своей дружбой. Люди из других краёв добирались сюда, чтобы услышать его музыку и стихи. Он был живой легендой.

А ещё был совестью Города. Гласом его. Потому, когда Обличитель пришёл, то с первых дней они возненавидели друг друга. Его убили бы в первый же день погромов, но нашлись смельчаки спрятавшие своего любимца. Герцог, покидая Город послал своих слуг за ним. Но он отказался бежать. Они должны были встретиться — Обличитель и Поэт. Бичеватель и Музыкант. Он не хотел прятаться. И покинул убежище.

Поэт очень чтил Покровительницу Города. Восхищался её статуей и считал, лучшей работой своего друга. Того, кто в эти дни с потухшим взором в глазах, молча крушил свои творения, чтобы толпа обошла стороной его дом, где сидели перепуганные жена и дети. И вот теперь она превратилась в разрушительницу их Города. Предала всех. Вложила топор в руки Бичевателя. Стала его союзницей. Он шёл навстречу этому неистовому проповеднику. Чтобы в последний раз увидеть её — единственное уцелевшее творение свого друга, и сразиться за всех.

Шёл по пустынным угрюмым улицам утерянного Города. В руках его была скрипка. Последняя скрипка в этом Городе. Остальные сгорели в кострах.

А с другой стороны, к площади ползла большая крыса. И наездница Чума ухмылялась с её спины.

Они сошлись на площади. Обличитель торжествующе вскинул голову. Наконец-то! Сейчас этот фигляр, своими руками разломает свой богомерзкий инструмент и кинет в огонь. А потом опустится на колени и покается. При всех!

Будет молить о прощении. Последний символ Греха и Распутства.

Настал звёздный час торжества Обличителя. Вавилон поставлен на колени.

А он шёл сквозь расступающуюся перед ним толпу, вынуждая их вставать с колен, чтобы пропустить его. Иные сочувствующе кивали — иди мол, покайся! Спасись. Другие виновато опускали глаза. А кто-то смотрел, не скрывая злорадства. Но всех больше было тех, кто прятал на дне глаз своих — страх. Он шёл, не замечая их, не останавливаясь, не оглядываясь. И вот они встретились. Взор Обличителя полыхал торжеством. Поэт вызывающе вскинул голову, глядя поверх противника. Он смотрел на Неё. Из глаз Её выкатилась новая слеза. Но он не пал на колени перед Ней. А только спросил:

— Как ты могла? Как могла предать нас?

— Я была с вами — это вы предали меня. Отдали Город ему.

— Твои слёзы. Ими он отравил Город.

— Нет. Они отравились раньше, когда внимали ему, когда отцы Города убоялись за себя. Когда жители Города побоялись изгнать его. Когда страх за себя пересилил разум.

— Да. Они испугались. Ибо слаб человек и грешен, наедине со страхом своим. Но ты! Твои слёзы стали знамением и оружием.

— Я, оплакивала тебя. Ибо узрела — гибель твою.

Тогда он печально улыбнулся:

— Прощай.

Музыкант поднёс к плечу скрипку и взмахнул смычком. Он играл яростно, ликующе, будто звал куда-то. Словно, приплясывая, шёл в бой. Обличитель же смотрел на него в бессильной злобе. Толпа замерла в ужасе… Тогда, он поднял кусок от разбитой статуи. Первый камень угодил Музыканту в лицо. Второй…

Всадник на вершине скале, беззвучно извлёк меч. Серебряный клинок тускло блеснул в свете луны. Последняя слеза покатилась по мраморной щеке и упала капелькой крови. Крыса выползла к площади…

2006 Стрингер.

Город-3

Город агонизировал. Дымный смрад костров стлался по улицам и площадям. Мертвецов уже не везли на кладбище. Живые пытались бежать, но вокруг города стояла плотная стража — арбалетчики убивали всякого, кто появлялся из него. Старый приор монастыря и настоятель Собора умерли почти вместе — на коленях перед статуей Покровительницы Города. Незримые смертным, Всадники тенями скользили по улочкам, обходя дома один за другим. И Ангелы — Хранители печальной вереницей покидали Город. Только Проповедника Смерть обходила стороной. Он, сам похожий на Смерть, блуждал по Городу, проповедуя, причащая, читая молитвы. А в ответ слышал проклятия вслед. Часами стоял на коленях перед Покровительницей в ожидании чуда, знамения, но Она не отвечала.

В городе зрел бунт. Бунт живых мертвецов.

Он, тяжело дыша, поднялся по тропе к обители. Постучал в запертые ворота. Последний из братии, ещё остававшийся в живых выглянул в окошечко, увидев его — захлопнул обратно. Обличитель постоял ещё немного и побрёл вниз. Все эти дни он спал на скамьях собора. Но сегодня что-то погнало его в обитель. И теперь возвращался, досадуя на себя. С дороги он видел какое-то оживление в умиравшем городе. Мелькали факелы, то там, то тут на перекрёстках собирались кучки. Жестикулировали. Отсюда неслышно было их. Но он сразу понял — это по его душу. Осмелели.

Обличитель шёл по улицам Города. И они тянулись за ним. Отовсюду.

Кто с камнем в руке, кто с палкой… Но пока никто не решался. Они просто сходились со всех улочек. Лишь путь вперёд — к площади оставался пустынен.

И там кто-то ждал. Когда он задыхаясь добрёл до площади, то увидел тёмную фигуру в плаще из мрака с низко приспущенным капюшоном. Серебряный череп на рукояти меча выглянул из-под плаща. И прищурился пустой глазницей. Словно сотканный из мрака, конь Всадника высился как монумент. Повеяло ледяным холодом.

Мрачное веселье вдруг взыграло в Обличителе. Он обернулся к остаткам жителей Города. Они смотрели угрюмо, недобро.

— Что? Убить меня хотите? Избавиться?

Бичеватель вдруг рассмеялся, сухим дребезжащим смехом. Яростный огонь вспыхнул в его глазах. Совсем как в тот день — на площади, когда они пали на колени перед ним. Сухая рука взметнулась вверх.

— Но видит всё Господь гневный. Он прислал мне защиту. Все умрут — и не станет Содома! Никто не спасётся от гнева Его. Зрите. Смерть с мечом карающим скачет за мной, и конь её топчет умышляющих на меня.

— КТО СКАЗАЛ ТЕБЕ ЭТО?

Голос грянул набатом. Обличитель изумлённо замер. Повернулся назад. Два синих огонька сверкали из мрака.

— Разве не послан ты довершить начатое? Разве не меч гнева несёшь вертограду сему?

— Кто дал тебе право судить о промысле Божьем?

Всадник надвинулся на него. Леденящая тень упала на Обличителя.

— Я послан по просьбе Её. Ибо воззвала Она к Господу за возмездием.

— Да! Возмездием! Было знамение мне, исполнил я волю Его!

— О чём ты? Смертный.

— Слёзы Её… — прохрипел Обличитель.

— То, не тебе знамение было. Плакала Она о Поэте своём. А кто восплачет о тебе?

Люди смотрели и не видели ничего. Обличитель на их глазах сходил с ума. Он с кем-то дискутировал, воздевал руку… Грозил статуе.

— Совсем с ума сошёл в злобе своей. — пробормотал, взвешивая увесистый булыжник в лапище, кузнец.

Никто не увидел, как тускло блеснул меч в руке незримого Всадника.

Только внезапно схватился Обличитель руками за грудь… Дёрнулось иссохшее тело и упало навзничь в дымивший посреди площади костёр. Грубая мешковина затлела, вспыхнула. Застыла отведённая для броска рука кузнеца.

— Помиловал Бог от греха убийства. — прошептал он с облегчением.

А Всадник, развернув коня, молниеносным взмахом меча рассёк надвое ухмылявшуюся Чуму. И Город облегчённо вздохнул.

2006 Стрингер.

Кто-то плакал в Рождество.

От ограды муниципального кладбища для бедных слышался плач. Кто-то плакал — безутешно, горестно, как могут плакать только дети. Всадник повернул коня, и тот пошёл, неслышно ступая туда, откуда доносился этот плач. Конь словно скользил по снегу призрачной тенью, не оставляя следов на нём. Всадник сидел в седле неподвижно, вглядываясь незрячим взглядом в снежную мглу. У ограды сидел съёжившись от холода, городской дурачок и горько плакал, размазывая по лицу, ветхим рукавом слёзы.

Это был безобидный городской дурачок. Горожане относились к нему с снисходительной жалостью и подкармливали несчастного. Дети же любили его и часто принимали в свои игры. Сумасшедший Бен был безобиднейшим существом на свете. Он уже тридцать лет, как пребывал в состоянии детства. Таким его родила мать, и таким он оставался все годы своей жизни. Мать он обожал, она была для него защитой, кормилицей и источником любви. Когда его обижали мальчишки — Бен бежал к ней и плакал уткнувшись лицом в её руки. Мать утешала его, гладила по голове, ероша непослушные вихры.

Даже когда Бен вырос и превратился во взрослого парня, мать продолжала оставаться для него спасением, защитой от жестокого мира. Только возле неё он чувствовал себя защищённым. И только с ней Бен не ощущал своей ущербности. Её взгляд всегда искрился любовью. Её руки дарили ласку и тепло. И обязательно, каждый год под рождество, она брала его за руку и вела на городскую площадь, где устанавливали рождественскую ёлку — смотреть, как украшают лесную красавицу. Вечером же после скудного ужина, Бен получал кусочек пирога, припасённый матерью для него.

На следующий день он бежал вместе с соседскими детьми на площадь, смотреть как там веселится народ. Как разодетые дети городских богачей катаются на катке, под присмотром гувернёров и гувернанток. И обязательно кто-нибудь из горожан, угощал их конфетами… А потом приходила мать и уводила его за руку домой, где несколько еловых лап украшали окно и в каморке пахло хвойным ароматом. Мать зажигала разноцветные огарки свечей и напоив его горячим супом рассказывала сказки, а он сидел у её ног, положив голову ей на колени и слушал. Мать была его миром, в котором было тепло и уютно. Но однажды она заболела и больше не поднялась. Болезнь сожгла её в считанные дни. Соседи, квартальные нищие и побирушки, да пара городских стражников отнесли её на кладбище для бедных и похоронили.

Бена пришлось отцеплять от неё силой и держать, пока несли, пока хоронили…. Домой Бен не вернулся. Он остался жить там. На кладбище. Теперь Бен ночевал на кладбищенских плитах, кормился тем, что дадут жалостливые горожане или дети, с которыми он играл. Вот только всё реже и реже дети брали его теперь в свои игры. Больше не было мамы, которая обстирывала и обшивала Бена. Мамы, которая по вечерам мыла его как маленького. Грязный, в нестиранных обносках, Бен бродил по городу с вечной полуулыбкой на лице, но в глазах его была печаль. Бена больше никто не любил. Никто не рассказывал ему сказок, не расчёсывал его непослушные вихры… Некому было теперь обнять и приласкать его. Некому было защитить от обидчиков…. Он стал никому не нужен. И по ночам теперь часто в тишине городского кладбища раздавался тихий обиженный плач большого ребёнка.

Рождественские морозы ударили внезапно. В канун Рождества был сильный снегопад. На площади опять устанавливали ёлку. Бен пошёл туда, помня, как мать водила его с собой смотреть, как будут наряжать пахнущее хвоей дерево. Матери всегда удавалось выпросить у стражников для сына, какую-нибудь безделушку с ёлки. Но в этот раз за тем как наряжают городскую ёлку, наблюдал новый бургомистр. Город ожидал высоких гостей. Стражники строго следили, чтобы никто не обеспокоил бургомистра и городских старшин. Появление Бена их не обрадовало. Но Бен ничего не замечал. Мать всегда приводила его посмотреть на это зрелище и он обязательно получал свой подарок! Дяди всегда разрешали ему посмотреть на ёлку и игрушки. Дяди дарили ему всегда какую-нибудь игрушку! Бен шёл через площадь, не замечая грозные взгляды стражников. Ёлка ждала его и он шёл к ней, а мама незримо шла рядом, держа его за руку. Бургомистр заметил и нахмурился. Он недовольно и брезгливо махнул рукой стражникам…

Бен не понимал, почему его выталкивают с площади. Он не понимал, почему эти дяди сердятся… Ведь он всегда приходил с мамой и сейчас она снова была тут. Почему эти дяди его толкают?! Разве они не видят маму?! Великовозрастный ребёнок упрямо пытался прорваться к ёлке и обиженно голосил.. Удар палкой обрушился внезапно… Затем ещё… Его били не сильно… так чтобы вразумить, чтобы показать бургомистру своё усердие. Но много ли надо ребёнку? Даже если ему тридцать лет…

С плачем, размазывая по чумазому лицу слёзы, бежал Бен через город. Впервые мать не смогла его защитить!!! Она вдруг исчезла, растаяла — когда стражник обрушил на него свою палку. И впервые, Бен по настоящему почувствовал что мама ушла давно… Он бежал через город к кладбищу, туда где теперь была его мать. Но впервые не вошёл, не пошёл к той плите, возле которой проводил ночи. Весь вечер он сидел у ограды и плакал. Рождественский мороз становился всё сильнее. Вдалеке в домах светились огоньки и дети весело плясали возле наряжённых ёлок. Взрослые раздавали им конфеты и ломти вкусного пирога. И Бен вдруг попросил Бога. Он просил взять его туда, где мама ждёт своего маленького Бена, и приготовила ему большой кусок праздничного пирога… Но никто не отвечал и Бену стало обидно. Он сидел, съёжившись, на скрипучем снегу и обиженно плакал….

Чья то рука легла на его плечо… сильные руки обняли и подхватили его. Кто-то усадил сироту на колени и склонился над ним. Две искорки из под капюшона, как два лучика далёких звёзд сверкнули Бену в глаза…

Мама!!! Это была мать. Она ласково смотрела на своего маленького Бена и её глаза светились любовью. Её руки обнимали Бена и тепло приятно разливалось по всему телу, отогревая его. Мама снова была с ним и весь мир вновь был безопасным и уютным. Бен снова был маленьким, таким, когда мать брала его на руки и носила, прижимая к себе. Он подтянул свои острые коленки и свернулся в клубок…. Мать тихо запела его любимую песенку, которою всегда пела ему по ночам… Бен зажмурился и стал слушать… Голос матери становился всё громче… в него вплетались далёкие перезвоны бубенцов… весеннее журчание ручья… пересвист птиц… и упала тишина.

Очень высокая фигура в чёрном, с капюшоном на голове, сидела под оградой муниципального кладбища для бедноты. Руки обнимали тело, свернувшееся в клубок на Её коленях, укачивая вечно маленького Бена. Огромный чёрный жеребец неподвижно застыл рядом, словно мглистый призрак.

Утром, случайные прохожие наткнулись у ограды на закоченевшее, скрюченное тело. На лице городского дурачка застыла счастливая улыбка ребёнка.

2006 Стрингер

Всадники. Ноктюрн.

Солнце восходило над землёй и его лучи радостно устремлялись в безоблачную синеву неба, озаряли верхушки деревьев, играли искристыми бликами на снежных шапках далёких гор. Цепь холмов окаймляла большую долину полукружьем…. И на каждом из них неподвижно застыли всадники… Чёрные, струящиеся плащи обволакивали их, а из под накинутых капюшонов, нельзя было разглядеть лиц. Несмотря на ветерок, ни одна складка их плащей не шевельнулась. Всадники не шелохнувшись пристально смотрели вниз, в долину…

Там, пестря разноцветьем стягов, пышных султанов на шлемах, алых и белых накидок, сверкая начищенной сталью доспехов, разворачивались в боевые порядки войска. Ржали кони, слышались отдельные возгласы командиров, тихо звякало оружие… Шум был сдержанный, приглушённый, как ропот моря, словно все старались как можно меньше нарушать торжественность утренней тишины.

Так, званые гости собираются на праздничный пир, ожидая выхода монарха и в последний раз украдкой осматривая себя и поправляя ненароком сбившиеся кружева, или складки одежд. Восходившее в зенит солнце с любопытством заглянуло в долину и залюбовалось панорамой развёртывающихся войск. Однако наткнувшись на неподвижно застывших, словно изваяния, всадников — зябко отдёрнуло лучи… От всадников веяло ледяным холодом. Даже серебряные ножны их мечей не отражали света. И там где они стояли, трава увяла и скукожилась вокруг. Они смотрели вниз и ждали. Безучастно, равнодушно.

На поле шла традиционная приглушённая суета. Войска занимали свои позиции, выравнивали ряды, командиры в последний раз придирчиво осматривали своих бойцов, вполголоса подбадривали новичков… Командующие отдавали последние распоряжения, как мажордомы на королевском бале. Ординарцы, сдерживали коней, готовые ринуться по первому же приказу, туда, куда им укажут полководцы. Мерно нарастая, раздалась дробь барабанов — обе линии войск застыли неподвижно. Только ветер развевал стяги, плащи и накидки, играючи перебирая пышные султаны перьев и ласково касаясь грив коней.

Барабанная дробь нарастая заполнила собой всю долину, выплеснулась за гряду холмов и внезапно прервалась… тишина на мгновенья упала на долину…

В следующую секунду, Кто-то незримый, обдавая обжигающим холодом оба войска, промчался между ними от одно края долины до другого. А где то далеко далеко, в тишине небес зародился строгий и печальный серебряный звук трубы… Он проплыл над грядой холмов с застывшими всадниками и коснулся долины… Проник в тысячи сердец, заставив их забиться сильнее… В незрячих глазницах чёрных всадников вспыхнули синие огоньки…

Многие века, тысячелетия — сотни, тысячи раз, наблюдали они это красочное зрелище, которое через мгновенья должно было превратиться в панораму кровавого побоища. И симфония Смерти готова была взорваться аккордами лязга оружия, воплей раненых и предсмертных хрипов сражённых… Тысячи раз им приходилось собираться со всех концов Земли на такие вот поля, где сходились толпы жертв для массовой жатвы Смерти. Чёрные Всадники Смерти. Её руки, Её серебряные клинки, которые перерезали нить жизни павших бойцов, поражали тех, чей срок на земле истёк.

Ещё стояли замерев от леденящего восторга и ужаса — шеренги войск, а уже пронзительно взвизгнули флейты и барабаны выплеснули радостную дробь… Хрипло взревели рога, боевые стяги ликующе взметнулись над рядами бойцов… Обе линии войск всколыхнулись, двинулись навстречу друг другу…. Земля вздрогнула от единого мерного шага тысяч ног и копыт.

На холмах беззвучно выскользнули из ножен узкие прямые мечи — эстоки. Солнечный зайчик умер, коснувшись серебра их клинков. Там — внизу, в воздухе запели сотни стрел, устремляясь в хищный полёт… Мясорубка заворочалась, разверзая ненасытный зев.

Всадники Смерти беззвучно ринулись в долину….

2006 Стрингер.

Пророк без имени.

Маленький костёр посреди каменистой пустыни в ночи. Он был виден издалека.

И на его фоне чернел силуэт сидевшего человека. Мглистая конская глыба, беззвучно перебирая ногами, легко донесла Всадника до костра. Конь бесшумно ступил в круг неяркого света. Старец поднял голову. Два синих огонька глядели на него из мрака капюшона.

— Пришёл? — Спросил он и усмехнулся — Всё правильно. Сперва приходит Смерть, а потом уже Ангелы…

— Когда как — ответил Всадник — бывало, что Ангелы толпились у смертного ложа до моего прибытия.

— Бывает и такое. Но пророки чаще уходят в одиночестве. Это уж после, их встречают и возносят.

Всадник легко соскочил с коня и подошёл к костру. Но даже пламя не осветило мрака под капюшоном. Только отразилось на пряжке — розе с каплей рубина, скреплявшей плащ на плече. Он опустился на землю напротив старца.

— Почему? Разве у тебя нет учеников? Нет последователей?

Старец задумчиво смотрел в огонь.

— Не важно, есть или нет последователей. Пророки изначально обречены на одиночество. Можно умирать среди рыдающей толпы приверженцев и оставаться одиноким. Не это страшно. Страшно другое.

— Что может быть страшно тому с кем Бог?

Синие огоньки неотрывно смотрели на него. Пророк поворошил палкой угли под головнями.

— Страшно после свершения миссии. Блажен, кто умер во время исполнения её. Ему не остаётся времени на размышленья. Страшно не то, что тебя не примут, изгонят или убьют. Хуже, когда ты знаешь, что станется с твоим учением, после тебя. Ещё страшнее, когда ты успеваешь застать начало конца.

— Да. Понимаю. Мне довелось это наблюдать.

— Тогда ты должен знать Легат, что самое ужасное — это осознание, предвидение сего. Когда ты перестаёшь быть человеком, ибо тебя превращают в кумира. Ты учишь их, несёшь им Истину Божью, дабы просветить их души, а они видят в тебе источник чудес и спасения от невзгод своих. Ты им о исцелении души, сердец, о просветлении умов… А они жаждут от тебя исцеления болячек, чудес и знамений и награды за своё обращение.

Они любят не Истину, что несёшь ты им, не Бога в себе, а себя в Боге. Они идут за тобой, чтобы получить награду в виде Рая и его услад. Они даже готовы убивать всех вокруг, кто не с ними, ради местечка в Раю. Ведь каждый, идя за тобой, жаждет быть в числе первых, самых взысканных. Или идут из страха, что окажутся в числе отвергнутых, которым уготован Ад. Они любят Господа ради Его наград. Никто не скажет — Господь мой! Не нужно мне райского блаженства и награды. Ничего не взыскую — лишь бы Истина твоя торжествовала среди людей. Не нужны мне твои награды, ибо возлюбил тебя не ради Могущества Твоего и не от страха кары. А ради Тебя самого, ибо Твоя Истина превыше всего для меня. Мы покупаем их веру — за Рай и его блаженства. Ибо толпа жаждет получить награду. Тогда она верит тебе. Попробуй проповедовать им праведную жизнь, не обещая награды взамен. Попробуй скажи, что кары не будет даже если они согрешат… Много ль ушей будут слушать тебя? Много ль сердец привлечёшь ты? Вот что страшно мне.

Но ещё больше пугают последовавшие. Те, кто предались вере всем сердцем и умом. Знаешь, что ждёт Истину после смерти Пророка? Они запишут и передадут её так, как сами услышали. Но каждый слышит, да не каждый услышит. Ведь каждый воспринимает в твоих словах лишь то, что близко и понятно ему и только ему. Пока ты жив — они внемлют тебе и поступают так, как ты указываешь. Они спрашивают тебя и следуют этому, но потом! Потом, когда тебя не станет — люди начнут приходить к ним и спрашивать их. А они твоим именем будут говорить им твои слова, но уже так — как восприняли сами. И будут толковать!!! Так — как сами понимают!!! И тогда загораются костры под ногами не согласных, тогда свистят мечи, убивая всех, кто выше тележной оси, тогда летят камни, убивая тех, кто понял по-другому, или не соответствует их истине. За каждое слово, которое ты произнёс не по их канону. Вот что страшно. Ибо смотришь ты уже с небес, но не можешь ни остановить, ни исправить. Вчера ещё братья в вере, твои сподвижники, после тебя обнажают мечи друг на друга за право быть единственным продолжателем твоим. Предают друг друга анафеме и делятся на конфессии, за право слыть единственно приверженным Истине Божьей. И множатся свидетельства в книгах, каждый утверждает, что лишь он был самым взысканным учеником, что лишь он знает — в чём истина. А ты в бессилии смотришь с небес и молишь Господа — останови их!

И ещё страшнее — когда ты при жизни уже знаешь это. Но ничего изменить не в силах. Твоя миссия завершена, истина которую ты принёс им теперь у них в руках. И они уже идут далее, вершить твою миссию, а ты в бессилии взираешь на всё ибо тебя уже нет — ты превращён в кумир. Ты даже не волен в себе. И назад не повернуть. Они приходят к тебе, дабы коснуться твоих одежд, подобрать лоскуток от них, выдернуть гвоздь из твоей ладони, дабы превратить в реликвию.

Ведь это принесёт им удачу, охранит от зла! Они даже тело твоё расчленят, и спрятав в золотые ларцы растащат по кускам, чтобы потом творить молитвы над ними. Они не оставят тебя в покое после смерти, чтобы выторговывать у тебя благо для себя. Возведут над твоей могилой пантеон, мавзолей, склеп и будут нести дары и просить, чтоб ты вымолил для них у Господа исцеления, спасения, побед и удачи…

Знаешь почему? Потому что боятся, что Он им откажет. Боятся, что их молитв окажется недостаточно. Что их вера может оказаться слаба. И они прикрываются тобой как щитом. И уже нет тебя! Есть кумир, истукан, картинка, есть измышление вместо тебя. Подмена! Тысячи историй о том, чего ты не делал и не говорил.

А то, о чём ты говорил, то — что делал, уже переврали. Они убьют в тебе человека и оставят лишь Пророка. А ты знаешь, что будет, но всё равно идёшь за них на смерть, идёшь бороться с ними за их души. Идёшь — потому как ты Пророк. Посланник Божий. Потому как тебе была открыта истина во всём её сиянии. И ты знаешь — о чём она. И ты идёшь — потому как Он возложил миссию на плечи твои и никто за тебя её не исполнит. Ты в ответе за них пред Ним.

Всадник кивнул и спросил:

— Так ты здесь, потому что завершил свою миссию?

— Да — горестно кивнул Пророк — Я исполнил всё, что должен был сделать и ушёл. Ушёл, чтобы не видеть того, что будет. Не дать им превратить меня в кумира. Они уже начали это делать. И это страшнее чем быть побитым камнями.

Он вдруг подался вперёд и прошептал:

— И чтобы никто не знал, где я упокоюсь. Дабы ни часовни, ни склепа, ни простого камня надо мной не смогли возвести. Дабы искали и не могли найти — где славить меня. И ещё больше буду счастлив — если они вскоре забудут имя моё. Пусть имя следующего заслонит моё. Пусть другим возводят храмы над могилами. Я хочу остаться безымянным. Дабы никого не убивали во славу Божью от имени моего. Ибо я сеял зёрна — а они подбирали шелуху от них. Пусть я останусь безымянным. А ещё лучше — пусть забудут обо мне. Вот о чём прошу я у Господа моего. Ибо быть Пророком — не награда, а тяжкая ноша. И горькая участь. Не спрашивай — отвечу. Много ль ты знал Пророков счастливых в детях? Где сыны их, чтобы закрыли глаза им в последний час? Где внуки? Нет. А у кого были — их убили последователи. Чтобы потом рыдать над могилами. Вот почему я так далеко ушёл. И рад, что встретил тебя. Теперь они не успеют отыскать меня. И не будут знать, где моя могила. Ты пришёл вовремя.

Всадник задумчиво смотрел на огонь.

— Да, тяжко быть Пророком.

— Я уже не Пророк. Я завершил свою миссию. Теперь я просто человек, чей час пробил. Там, под холмом я вырыл могилу. Когда всё закончишь — обрушь ход в неё. И тогда пойдём.

Всадник молча кивнул и отошёл в сторону. Старец тяжело поднялся. Он недолго молился. После махнул рукой Всаднику и побрёл в темноту. Легат Смерти тенью последовал за ним. Они спустились под холм по вырытому ходу. Там, в конце хода, была выкопана неглубокая могила. Старец лёг в неё. Лёгкое сияние начало исходить от него. Всадник протянул руку и закрыл ему глаза. Вскоре Легат вместе с душой старца вышли наверх. У входа их встречал Архангел. Пророк обернулся к Всаднику.

— Теперь обрушь свод и завали всё. Чтоб и следа не нашли.

Они шли по каменистой пустыне — две сияющие фигуры. Архангел и Пророк.

Всадник, сидя в седле, наблюдал как они постепенно стали возноситься.

Потом он повернул коня и протянул руку к холму. Чёрный конь взвился на дыбы и обеими ногами с силой ударил в землю. Дрогнула земля. И не стало холма. Каменистая пустыня простиралась во все стороны.

2006 — Стрингер.

Бремя счастья.

В доме никто не спал. В освещённых комнатах сидели люди. Тихо вполголоса переговариваясь порой между собой. Время от времени дверь в спальню открылась и кто то из близких входил или выходил. Там, откинувшись на подушки лежал глава семейства, готовясь уйти из жизни. Ещё час назад никто не предполагал, что это может произойти. Просто час назад, внезапно, его сердце сделало первый за всю жизнь сбой. Вроде ничего ещё страшного, просто один раз сбилось с ритма, но он вдруг почувствовал — час пробил. Словно незрячий взгляд Смерти вдруг покрыл расстояния и проникнув сквозь стены дома, коснулся его…

Он сразу понял, что пришёл его час. И вот — лежит, готовый к встрече, а за стенами спальни ждут люди. Его семья. Родные, близкие, друзья, соседи… Он успел попрощаться со всеми, выслушать напутствие священника и облегчить душу. Теперь просто ждал и знал, что осталось недолго. Единственное о чём он попросил — чтобы все вышли и оставили его на некоторое время одного. Ему не хотелось умирать при всех.

Всадник Смерти остановил своего огромного, чёрного словно тьма, коня возле дома… Всадник прошёл сквозь двери и сразу очутился в спальне. Здесь царил полумрак. Лежавший на подушках открыл глаза и увидел…

— Странно, я думал ты имеешь женское обличье — сказал он

— КАКАЯ РАЗНИЦА КАКОВ Я — раздалось в ответ. Было странно, Всадник казалось не раскрывал рта, а его голос заполнял комнату, звучал в мозгу.

— Да. Какая разница — отозвался лежащий. — Наконец то ты пришёл. Я ждал тебя. Давно уже жду. А ты словно нарочно обходил меня стороной.

— НЕ Я УСТАНАВЛИВАЮ СРОКИ.

— Да, знаю, знаю… Но всё равно, я ждал тебя.

— СТРАННО. ОБЫЧНО ЛЮДИ НЕ РАДЫ МНЕ. КРОМЕ НЕСЧАСТНЫХ, ОТЧАЯВШИХСЯ, УСТАВШИХ…

— А я и есть уставший. Я устал жить и устал ждать.

— Я ЗНАЮ ТЕБЯ. НЕ РАЗ ВИДЕЛ. И НЕ ЗНАЮ ВТОРОГО ТАКОГО СЧАСТЛИВОГО ЧЕЛОВЕКА КАК ТЫ. ОТ ЧЕГО ТЫ УСТАЛ?

— Я устал от счастья — отозвался человек лежавший перед Всадником Смерти. — Я счастливый человек — да. Бог наказал меня счастьем, когда дал его мне полной мерой. Ничто, ни разу не омрачило мою жизнь. У меня было всё, что может пожелать человек в этой жизни. С детства. Ни горе, ни беда не коснулись меня и моей семьи. Всё вокруг меня, всю мою жизнь было наполнено счастьем. Учёба и работа давались мне легко. Учителя, коллеги, начальство, родители… Все были довольны мною и любили меня. Женщины дарили мне своё внимание. Жена обожает меня до сих пор, так же как и в первые дни нашей любви. Дети ни разу меня не огорчили. Внуки тоже. Все завидуют мне и уважают, любят… Мой дом полная чаша. Бог наградил меня изобилием во всём.

Вся моя жизнь безоблачна. Но почему это счастье так давит меня? Почему я не знаю куда от него деваться? Почему жена ни разу не возразила? Почему мои дети ни разу не рассердили меня? Почему никто, ни разу не обокрал, не обидел, не оскорбил? Почему? Почему я ни разу ничем не болел? Не терял безвременно близких? Почему я не знаю — какая она — Боль? Я ни разу не потерпел неудачи, меня не предал ни один друг. Меня ни разу не бросала женщина, я не знал безответной любви. Даже для ревности мне ни разу не было дано повода!!!! Даже мои родители умерли уже тогда, когда можно было удивляться что они ещё живы. И умерли легко, без болезней и мук. Столь счастливо и легко, что я только мог радоваться за них и благодарить Бога за то, что он даровал им счастливую жизнь и радостный лёгкий уход.

Ни разу слёзы не увлажнили моих глаз, ни разу боль не щемила в сердце. Ничто не омрачило моего счастья… Но почему с годами я готов был поменяться своим местом, своей судьбой с любым несчастным бродягой? Почему счастье стало бременем для меня? Люди вокруг мечтают о нём. Ради счастья идут на всё. На преступления, на муки… Мне же достаточно было протянуть руку, пожелать… В конце концов у меня не осталось желаний. Кроме одного — избавиться от этого бремени. Счастье придавило меня собой.

Я знаю, это кара. Кара за мой страх перед жизнью. Некогда, ещё в детстве я испугался трудностей. Видя, как живут люди вокруг, я испугался, что и меня могут постигнуть эти трудности и несчастья. Испугался боли, испугался страданий. Я взмолился Богу. Изо всех сил взмолился… И Он услышал меня…

А теперь Он не слышит меня. Он воздал мне полной мерой за мою слабость и придавил меня счастьем. В моём доме всегда царит счастье. В моём сердце царствует счастье, но я устал от него!!!! Жизнь протекла мерно, тихо, счастливо, но я не почувствовал её вкуса. Счастье оказалось безвкусным для меня. Ведь мне не дано было познать его оборотную сторону. Не с чем сравнить. Вот почему последние годы я звал тебя. Вот почему я рад тебе. Ты спасёшь меня от этого серого Счастья. Забирай — я последую за тобой куда угодно, но почему мне кажется что и Там мне нет избавленья?????

— БОГ ВОЗДАЁТ ЛЮДЯМ ЗА ЗАСЛУГИ ИХ ПОМЕЩАЯ СЕРДЦА В РАЮ ИЛИ АДУ. НО ПОРОЙ МНЕ ПРИХОДИТСЯ ВСТРЕЧАТЬ ТЕХ, КОМУ ОТКАЗАНО В ЭТОМ. ТАКИЕ СЕРДЦА Я УНОШУ И ВЫСАЖИВАЮ В САДУ СМЕРТИ. ИХ ЖРЕБИЙ — ПОКОЙ. НИ МУК, НИ БЛАЖЕНСТВА — ТОЛЬКО ПОКОЙ. ОНИ РАСТУТ В САДУ ЦВЕТАМИ, НЕ ЗНАЯ НИЧЕГО КРОМЕ ПОКОЯ ЗАБВЕНЬЯ. — Смерть вновь посмотрел на умирающего…

— Да!!! Да!!! Забери меня туда!!! Не нужно мне ни Рая ни Ада. Избавь меня от себя. Сотри мою память и дай мне это забвенье. Освободи мня от бремени счастья. Освободи!

Всадник кивнул и коснулся умирающего. Счастливая улыбка появилась на лице человека. Он облегчённо вздохнул и закрыл глаза. Что-то золотистое тонкой нитью заструилось от него в затянутую шёлком перчатки ладонь Чёрного Всадника. Постепенно золотистая дымка скапливалась, клубясь и переливаясь до тех пор, пока не сформировалось в сердце. Оно мерно пульсировало на ладони. Чёрный Всадник задумчиво рассматривал его…

— ТАКОГО ЭКЗЕМПЛЯРА ЕЩЁ НЕ БЫЛО В САДУ.

Он бережно накрыл сердце краем плаща и вышел. Чёрный жеребец рванулся, едва почувствовал на себе Всадника. А позади, в доме, люди уже входили в спальню, где лежал упокоившись, самый НЕСЧАСТНЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ человек на земле.

2006 Стрингер.

Притча о Женщине.

Она сидела у едва тлевшего очага и красные сполохи умиравших угольков, перебегали по её морщинистому лицу. Ей было много лет. За спиной была долгая жизнь без отдыха и радостей. Всю жизнь она выбивалась из сил, добывая пропитание себе и детям. Дети вырастали и уходили в мир, чтобы найти своё место, чтобы выжить. Никто из них не вернулся обратно. Последние годы она добывала пропитание собиранием хвороста и милостыней. У неё уже не было сил наниматься стирать бельё и мыть полы. Мужчины давно уже обходили её покосившийся домик, стороной. Никогда не любимый муж, рано оставил её. Срубленное дерево упало и придавило бедолагу. Родных у неё не было, а его родня отвернулась, обобрав женщину до нитки.

Соседи её жалели, но тихонько подсмеивались… Когда-то в детстве, мать ей часто рассказывала сказку о прекрасном юном принце, который живёт далеко за перевалом, где раскинулась цветущая долина. В том, маленьком зелёном королевстве, никогда не бывало зимы и все были счастливы. А на краю долины стоял белокаменный замок Принца, который правил в тех краях. Однажды, говорила мама, Принц приедет за тобой на огромном красавце, белоснежном коне и его шёлковый плащ, будет развеваться за плечами, а на поясе будет висеть серебряная шпага. Он протянет тебе полураспустившуюся розу и поцелует, а потом подхватит сильными руками и посадит перед собой на коня и увезёт к себе в белокаменный замок на краю цветущей долины. И ты будешь счастлива с ним — всю свою жизнь. Главное надо верить и ждать.

Она уверовала в это всей своей детской душой и ждала. Ждала когда выросла и стала девушкой, ждала когда её выдали замуж за нелюбимого человека, ждала когда плакала в подушку после побоев пьяного мужа… Когда его похоронили, она вернулась в ограбленный его родными дом и снова принялась ждать. Надо было кормить детей, и она нанималась в богатые дома и за гроши стирала, убирала, мыла полы… А спустя какое время в её домик стали наведываться мужчины. Сперва один, осторожно, с намёками и ласковыми словами, потом другой…. А потом они перестали стесняться… Мужчины приходили, приносили выпивку и еду, которую она откладывала для детей. Уходя, они оставляли ей немного мелочи. Потом, когда она осталась одна, то уже просто оставляли пару монет… А потом и это прекратилось. Женщина старела, теряла остатки привлекательности и всё чаще болела.

Самым любимым временем года была короткая в их краях весна. В это время повсюду цвели сады и пели птицы, а солнышко ласково грело и нежный ветерок грустно перебирал, её некогда шелковистые кудри. Можно было закрыть глаза и привалившись к стене домика, представить себя в Цветущей долине, идущей по дороге к замку Принца. И ласковые взгляды, добрые улыбки жителей долины, выходивших ей навстречу…. А у входа в замок непременно её встречал Принц. Совсем такой каким его описывала мама….

Последние годы она совсем избегала людей. Её уязвляли шёпот и снисходительные смешки за спиной. Прозвище старая принцесса, данное кем-то из соседей в насмешку, прочно приклеилось к ней. Сперва её так звали в шутку, потом привыкли и постепенно, её собственное имя ушло в забвение. Дети часто дразнили её, едва завидев бредущую с вязанкой хвороста по дороге. Зимы становились с каждым годом всё злее и злее. Снег словно нарочно заваливал все тропы и дороги. Хворост собирать становилось всё труднее, милостыню получить удавалось не всегда. Ноги с трудом передвигали одряхлевшее тело. А смерть всё медлила и словно нарочно обходила её дом стороной. Казалось даже она избегает встречи с ней…

Женщина сидела в покосившемся домике и смотрела на умирающие угольки в очаге. Леденящий холод медленно вползал из под перекошенной двери, в дом…

На краю леса внезапно, при лунном свете возник Всадник. Его огромный, чёрный как уголь конь, беззвучно ступал по снегу. Не звенела тускло поблёскивая серебряная узда, не позвякивала висевшая на боку серебряная шпага. Сидевший в седле неподвижный Всадник был закутан в чёрный струящийся плащ, в котором вязли, тонули и гасли серебряные лучи луны. Тень от капюшона закрывала лицо и от этого казалось что лица у Всадника не было. Лёгкой походкой, конь призраком скользил по заснеженной дороге, пока не остановился у покосившегося домика. Всадник, казалось не сделал ни одного движения, но как-то в одно мгновение оказался перед перекошенной дверью и она упала словно от порыва ветра…

— ПРИНЦЕССА — прозвучало под низким закопчённым потолком…

Женщина медленно обернулась. В тёмном помещении внезапно разлилось сияние света. Зелёные побеги плюща побежали по дверному проёму оплетая его и распускаясь нежными цветами. Их пряный аромат заполнил комнатушку. На пороге стоял Принц. Он был точно такой каким его описывала мать. Нарядный, в красивом камзоле с серебряными кружевами. Серебряная шпага висела на расшитой перевязи и белый струящийся плащ развевался за его спиной. Она взглянула в его бездонные глаза и их сиянье ослепило её. Он был прекрасен. Прекрасен той неземной красотой, которая встречается только в сказках.

— Ты — мой Принц? — шёпотом спросила она.

— ДА — прозвучало в ответ. — Я ПРИШЁЛ ЗА ТОБОЙ.

— Поздно Принц. Я долго ждала тебя. Очень долго. Время согнуло мою спину, иссекло моё лицо морщинами, оно погасило блеск моих глаз и превратило в беззубую гримасу, некогда сверкавшую улыбку…. Время и жизнь выжгли мою душу и разбили моё сердце… Моя лёгкая летящая походка превратилась в бессильное шарканье. Почему ты пришёл лишь теперь, так поздно, когда я уже жду Другого Всадника? Зачем тебе старая, уродливая Принцесса…

— Я ДОЛГО ИСКАЛ ДОРОГУ К ТЕБЕ. ОЧЕНЬ ДОЛГО. НО СЕГОДНЯ Я ПРИШЁЛ. И УВЕЗУ ТЕБЯ В НАШ ЗАМОК НА КРАЮ ЦВЕТУЩЕЙ ДОЛИНЫ.

Его голос заполнял собой тесное пространство домика и звучал набатом. Но она слышала его как волшебную музыку эльфов. Словно что то просыпалось в ней от этих звуков его голоса. Что-то, давно умершее, забытое и похороненное.

— Зачем я тебе такая? — жалобно спросила она. Разве ты не видишь как я стала ужасна?

— ТЫ ПРЕКРАСНА — прозвучало в ответ. — ПОДОЙДИ КО МНЕ.

Что-то необъяснимо властное было в этом голосе, что-то такое чему невозможно было сопротивляться. Неведомая сила подхватила её, и подняв подвела к Принцу. Он улыбнулся ей и протянул цветок. Густо красную розу. ПОЛУРАСПУСТИВШУЮСЯ.

Пьянящий аромат излился от розы, женщина вдохнула его, поднеся цветок к лицу… … Ноги подкосились… И в тот же миг Принц подхватил её своими сильными руками и вынес из покосившегося домика, чей дверной проём был увит теперь цветущим плюющем… Женщина открыла глаза и увидела своё отражение в его глазах. Их сиянье больше не слепило её и она увидела… Она увидела себя юной и красивой!!! Даже намного красивее чем была! Она улыбалась!!! И её улыбка была подобна улыбке весны. Её огромные синие глаза сияли, отражаясь в его глазах… Она почувствовала что её тело потеряло грузность и болезненность, стало лёгким и гибким, а ноги и руки налились силой. Она готова была спрыгнуть с его рук и подбежать к этому огромному белоснежному коню кивавшему ей головой… Но, так уютно и хорошо было в объятьях Принца, что она только крепко обвила его шею руками и прижалась к его груди…

Легко, как пушинку, поднял он её на руках и усадил на коня. Как и когда он сам взлетел в седло — она не уловила. Только что он стоял возле коня и уже сидел, бережно обнимая её. Его необъятный струящийся плащ словно сам собой окутал их обоих и тогда конь стронулся с места, и лёгкой скользящей походкой помчался по дороге… Туда в направлении далёкого горного перевала… Где была Цветущая долина… Женщина ещё раз взглянула в глаза Принца и утонула в них — Они излучали Любовь.

— Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ ПРИНЦЕССА — услышала она, а эхо его голоса обрушило лавины на горных перевалах. И тогда она счастливо засмеялась, и переливы её счастливого смеха зазвенели словно горные ручьи весной.

Он наклонился к ней и прильнул к её губам. Женщина закрыла глаза и мир взорвался в её сердце мириадами цветов…

Огромный, чёрный как уголь, конь беззвучно перебирая ногами стремительно уносился прочь. Чёрный струящийся плащ развевался до небес, гася звёзды. Безмолвный Всадник сидел в седле и одной рукой бережно держал молодую женщину, чьи шёлковые волосы водопадом струились по её плечам… Луна не отражалась в пустых впадинах глазниц. Неподвижно свисала с бока серебряная шпага с миниатюрным черепом на рукояти. Ледяным холодом веяло от Всадника…

А на пороге покосившегося домика, лежала угольно-чёрная роза с осыпавшимися лепестками.

2006 Стрингер.

В последний раз в последний пляс…

Узник сидел за столом и задумчиво смотрел на поднос с ужином перед собой. Это был последний ужин в его жизни. Неизвестно почему, на столе оказалось два кубка. Какое-то неведомое чувство подсказывало ему, что кто-то должен придти. Он пыхнул трубкой и вместо того, чтобы приняться за еду, погрузился в ожидание. Ужин остывал. Наконец крепостной колокол пробил полночь.

Всадник, укутанный в чёрный струящийся плащ, неслышно подъехал к башне. В лунном свете тускло усмехнулся серебряный череп на эфесе узкого меча. Оставив коня, Всадник беззвучно прошёл сквозь дверь. В камере повеяло холодом. Узник вскинул голову — перед ним стоял Некто в чёрном плаще. Во мраке низко надвинутого капюшона виднелись лишь два синих огонька. Узник прищурился.

— Так вот кто мой гость. Я чувствовал, что вечер закончится не просто. Что ж, польщён.

— Значит, ты почувствовал — усмехнулся ночной Гость — хорошее чутьё.

— Только не пойму, чем обязан такой чести. Ты ведь не с каждым приговорённым ужинаешь? Не так ли? — Приговорённый держался спокойно.

— Не с каждым. Далеко не с каждым. — Раздалось из под капюшона.

— Тогда будь добр, окажи мне ещё одну любезность… Нельзя ли откинуть капюшон? Трудно общаться, не видя лица собеседника.

— Тебе не стоит видеть. Поверь — даже там тебе его не разглядеть.

— Ладно. Так чем обязан? — Узник смотрел на Гостя чуть с вызовом.

— Для смертника ты хорошо держишься. Я не ошибся в тебе. Давно, очень давно наблюдал за тобой. Ты был хорошим бойцом. Столько раз мне приходилось фиксировать твою работу. Но не это главное. Убивать умеют многие. Но я хотел бы знать — сумеешь ли ты умирать? Так же как жил. Весело, дерзко. Вот что — главное. Смерть подводит все итоги Жизни. И всем приходится платить по счетам. Но вот как платить!

— А что меня ждёт там? Каким будет приговор? — Узник выжидающе посмотрел на Всадника. Тот нацедил из кувшинчика в кубок вина.

— Этого не могу тебе сказать. Я не Судия. Моё дело простое — встретить, отправить. Всё в Его руках. Просто надейся. Скажу лишь одно — не каждый попадает в Рай или Ад.

— Есть ещё другое? — Узник с надеждой уставился на Гостя.

— Есть — усмехнулся Всадник — Если ты попадёшь туда, тебе там понравится. Оттуда даже часто возвращаются… Сюда. Так, что у тебя есть шанс.

— Это мне нравится. А там есть красотки, вино? Может ещё и клинком разрешают позвенеть? — Приговорённый явно повеселел.

— Смотря куда попадёшь. На Лимбе много местечек. И учти — на приговор влияет не только как ты жил, но и как умирал.

Всадник поднял кубок. Узник тоже. Они кивнули друг другу. Узник с наслаждением не торопясь выцедил вино. Всадник тоже поднёс кубок к капюшону.

— А говорят, что Смерть лишена ощущений и чувств.

— Говорят — Согласился Всадник — Всадники Смерти ничего не чувствуют, но есть исключения. Я не рядовой Всадник. Мне кое-что сохранено.

— Ты был человеком? — Узник удивился.

— Был — невозмутимо ответил Всадник — И тоже любил позвенеть клинком.

Гость встал. Колокол пробил час. Огоньки в глубине капюшона вспыхнули чуть ярче. Узник невольно встал тоже.

— Сейчас я уйду. А завтра — завтра буду ждать тебя у эшафота. Тебе будет дано видеть меня. И помни — от того, как ты встретишь свой последний миг, будет зависеть твой приговор. Не разочаруй меня.

Всадник отвернулся и вышел сквозь дверь. Узник медленно опустился на табурет и задумался. Потом придвинул к себе поднос и с аппетитом принялся за еду, что-то бормоча себе под нос. Потом с наслаждением принялся смаковать оставшееся вино.

Утром за ним пришли. Он терпеливо ждал, пока тюремный цирюльник побреет его. Придирчиво проверил его работу. Умылся. Неторопливо переоделся. Потом повернулся к ожидавшему его командиру конвоя.

— Ну что ж, я готов.

Они вышли из крепости двинулись к площади. Путь был недалёкий. Толпа уже окружала эшафот и её ропот доносился до крепости. Он шёл в окружении конвоя. Доверившись его слову, начальник конвоя не стал заковывать приговорённого. Вот уже они вступили в улочку, выходившую прямо к площади. Люди толпились по обе стороны вдоль домов, сдерживаемые стражниками. И тут узник увидел как перед эшафотом, возле лесенки стоит Всадник. Его чёрный конь угольной глыбой возвышался над толпой. Всадник пристально смотрел на него и ждал. Приговорённый замедлил шаг, оглядываясь на толпившихся людей… Внезапно, он увидел стоявшего на углу старого волынщика. Его словно осенило! Узник махнул рукой волынщику и крикнул:

— Играй! Иди за мной и играй до самого эшафота! Да так, чтоб даже черти заплясали в аду! И будь я проклят, если не спляшу даже там!

Старый волынщик словно ждал этого. Он поднёс к губам мундштук и пронзительные весёлые звуки огласили окрестности. Тогда узник встряхнул вызывающе головой, вскинул руки и… Он шёл — приплясывая, выписывая коленца и па ногами, вскидывая дерзко голову, прихлопывая ладонями… Изумлённая, восхищённая толпа, в такт музыке хлопала ему в ладоши. И Всадник вынул меч, салютуя храбрецу. А смертник, подмигнув ночному Гостю, взбежал на эшафот.

Когда всё закончилось, он невозмутимо стоял в ожидании, чтобы Всадник рассёк нить. Его тело лежало на эшафоте. Палач вскинул руку, показывая замершей толпе голову. А волынка вдруг заиграла. Сама. Её пронзительные звуки поплыли над площадью. И тогда — бросив прощальный взгляд на свою голову…

«В последний раз, в последний пляс — пустился Макферсон.»

2006 Стрингер.

Исповедь.

Он был стар. Очень стар. Люди приходили к нему с самых отдалённых мест за словом утешения. Старец внушал им благоговейное почтение. О его умении исцелять души словом, а хвори прикосновением, ходили легенды. И не брал ни от кого вознаграждения, а настойчивых изгонял от себя. Вёл аскетический образ жизни и предпочитал отшельничество. Никто не знал кто он, откуда пришёл в эти края и почему поселился в отдалении от людей. Но с годами слава об отшельнике разнеслась повсюду. Старец сидел на своём жёстком ложе и смотрел на огонь в очаге. Он ждал.

Сегодня Старец проснулся на рассвете с твёрдым сознанием того, что это уже близко. Почти рядом. Он в последний раз обошёл свои угодья, посидел на берегу реки и вернулся к себе. Остаток дня отшельник провёл в своей келье, которую сам же некогда сложил из камней. Уже стемнело, старец сидел, глядя на огонь в очаге и размышлял. Он не услышал, когда огромный конь, вынырнув из мрака ночи остановился возле кельи. Дверь бесшумно отворилась и некто, закутанный в плащ, возник на пороге.

— Странно, я ожидал тебя немного позже. — не оглядываясь, произнёс отшельник.

— Ты прав. Я пришёл раньше, чем следовало. — отозвался пришедший.

— У тебя есть, что сказать мне? Или спросить? Что могу я знать больше тебя? Что можешь ты сказать мне, чего я не узнаю после смерти? — отшельник по прежнему неотрывно смотрел на огонь. Всадник тоже не шелохнулся. Из под капюшона только сверкнули два синих огонька.

— Я пришёл разделить с тобой ожидание и… побеседовать.

— Ты пришёл исповедоваться? Всадник Смерти, ты изумил меня. Я думал, что уже ничто не сможет меня удивить на этом свете.

— Почему ты так решил? Я пришёл разделить с тобой ожидание.

— Хорошо, входи. Не каждый удостаивается такой чести. Видимо есть тому причина. — отшельник, наконец-то повернул голову в сторону гостя.

Струящийся чёрный плащ даже не затрепетал, когда Всадник шагнул внутрь кельи. Ночной гость опустился на табурет, спиной к очагу. Капюшон его был низко надвинут, лица Всадника невозможно было разглядеть. Да и было ли оно у него. Молчание затягивалось. Наконец, гость произнёс:

— Говорят ты много знаешь. Тебе многое открыто. Что ты знаешь о нас — Всадниках?

Отшельник внимательно посмотрел во тьму капюшона.

— Разное говорят. Одни считают вас выдумкой. Другие, что вы — лишь разные обличья, которые принимает сама Смерть… а я думаю, что вы слуги Её. Её клинки. Но откуда вы и кого Она берёт к себе во Всадники — не знаю.

— Я расскажу тебе.

Огоньки под капюшоном, стали чуть ярче…

— Все мы некогда были людьми. У каждого из нас была своя жизнь, своя история.

Я не знаю по каким критериям Смерть отбирает нас, но поверь, у каждого была непростая судьба. Знаю лишь одно — Она отбирает из тех, кто от рождения и до смерти одинок в душе своей. Будущего Всадника Смерть лично касается своей рукой и он умирает для мира. Но этого мало. Его нить не перерезается. Лишь сердце Смерть изымает и высаживает в своём саду. Так он и предстаёт перед Господом — с душой в руке своей и без сердца. И ему зачитывается приговор его.

Для Всадников нет отпущения грехов. Посвящаемый должен выдержать полное очищение в геенне Ада, а затем вновь предстать пред Судией. После, его вводят в Рай, чтобы познал его. После этого проходит он посвящение во Всадники.

На сей раз его вновь ввергают в геенну и она убивает, выжигает в нём всё живое. В огне происходит перевоплощение и из пламени выходит Всадник.

Отныне он неуязвим, бесчувствен и безлик. Тогда Смерть даёт ему свой кубок и он причащается из него и становится неразрывен с Нею. С того часа в нём присутствует сама Смерть. Она водит и направляет их. И так будет до того дня, пока не исполнят они своего последнего долга на Земле. Тогда вновь обретут свой прежний облик и предстанут пред Высшим Судией, после грешников и праведников, а Смерть будет предстателем за них. И дано им упокоиться в Раю.

Все всадники безлики безымянны и неразличимы между собой. Но есть среди них немногие… Избранные Всадники Смерти. Когда хочет Господь оказать милость свою смертному в его последний час или отягчить — именно их посылает Смерть к тому человеку. И среди них есть один — Взысканный Смертью.

Всадник замолчал… Отшельник впервые с интересом взглянул на него. И внезапно спросил:

— Выпьешь со мной вина? — И не дожидаясь ответа, поднялся, подошёл к нише в стене и взял оттуда кувшин, достал пару кубков и поставил на деревянную колоду перед гостем. Он разлил вино по кубкам и вновь сел на своё ложе. Всадник протянул руку в перчатке и взял кубок. Отшельник смотрел выжидая…

— Тебе хочется проверить, могу ли я пить? А заодно рассмотреть — как я выгляжу. — всадник качнул головой, огоньки во мраке капюшона мигнули.

— Я мог бы придти к тебе в образе кого угодно. Например, приняв облик самого дорогого тебе человека. Или в облике незнакомца. Мы пили бы твоё вино и беседовали. Но я не хотел тебя обманывать. Утешение — не для тебя. Да ты и сам сразу бы догадался об обмане. Я принимаю облики для тех, кто в жизни был лишён кого-то очень близкого и любимого, для тех — кто нуждается в последнем утешении… Но ты другой. Тебе не нужен обман, ты не страшишься меня, а насчёт утешения — так ведь люди сами к тебе идут за этим. Мы посидим с тобой, скоротаем этот час, чтобы ты не оставался в одиночестве ожидания и побеседуем. Это милость ниспосланная тебе через меня.

Всадник поднёс кубок к капюшону… Отшельник вежливо отвёл взгляд и тоже пригубил из кубка. Вино было отменное. Это единственное, что он изредка принимал в дар от посетителей.

— Почему ты рассказал мне о вас? Или это ещё не всё. — скоре утверждая, нежели спрашивая, произнёс он. Всадник отставил кубок, пристально посмотрел на блики огня плясавшие на стене…

— Ты прав. Не всё… Среди избранных есть один Всадник. Некогда Смерть также, лично представила его Господу. Ему был прочитан приговор его и тогда этот человек взмолился Господу. Он был из рода отягчённого проклятьем.

Никто в том роду не был счастлив и каждый последующий нёс расплату за предков. Он упросил Господа остановить проклятье на нём и выпросил страшное искупленье. Этот человек взял на себя искупленье бремени проклятья тяготевшего на его роду и всех грехов своих предков до двенадцатого колена, дабы избегли они расплаты на Страшном Суде и ради очищенья от бремени проклятья, единственного сына.

— И рек Господь ему: не знаешь чего просишь несчастный, ибо каждый должен нести лишь свою ношу, но раз ты так молишь об этом за будущую службу свою — будет тебе искупленье.

— После этого, его ввергли в Ад, где он живьём искупал муками очищенья, проклятье и грехи всего рода, помимо своих грехов. За каждого из членов рода своего, всех предков до двенадцатого колена. Всё — что им должно было воздаться, принял он на себя и вопль боли его пронзал Преисподнюю. Сколько времени прошло так — столетия, тысячелетия… неведомо. У Ада свой бег времени. Но когда кончились испытанья его, он вновь был вознесён из Ада и предстал перед Господом.

— Господи, искупил ли я за них всё? Свободны ли они и сын мой от бремени? — спросил он и подтвердил ему Господь это. Но когда настало время, как и всем будущим Всадникам, узреть ему Рай, дабы познать его и покинуть ради службы, то этот человек вновь взмолился.

— Освободи меня Господи от этого, позволь не входить туда. И в день, когда призовёшь ты всех на Суд и войдут праведные и очистившиеся чрез огонь в Рай, а прОклятые будут низринуты в Ад, да не будет меня среди первых, как не будет и среди последних. В одиночестве души провёл я жизнь мою, в одиночестве горел в пламени геенны искупая бремя рода моего, да пребуду я и далее в себе, после окончания службы моей. Долго молчал Всевышний. И наконец…

— Будь по твоему — было сказано ему — избавлен ты от Ада и не войдёшь в Рай никогда. Быть тебе Всадником Смерти на Земле до истеченья сроков, а когда истечёт служба ваша и обретут покой товарищи твои, останешься при Хозяйке своей навеки. Но за то, что отказался от блаженства Рая — возложу на тебя иную ношу. В отличие от прочих Всадников, будешь носить в себе скорбь по каждой несчастной душе на Земле и испытывать боль за каждого, к кому придёшь. Облекаю тебя в плащ скорби ныне и вовеки веков. Да будет так!

Всадник замолчал и снова поднёс кубок к капюшону… Отшельник, опустив голову впал в задумчивость… Но снова раздался под сводом кельи голос Всадника:

— В тот же миг, был он вознесён, дабы увидел с высоты то, от чего отказался навеки. После этого, низринут был обратно в пламень Ада, для перевоплощенья и вышел из него уже не человеком, а Всадником. А Смерть поднесла ему кубок и меч Всадника. Был наречён он Облачённым в Скорбь. Так, этот человек стал одним из Избранных Всадников, Взысканным Смертью. Легатом Чёрного Легиона.

С той поры, следует он по Земле, оградившись от всех одиночеством, и несёт в себе боль скорби по всем.

Отшельник долго молчал глядя перед собой и наконец сказал:

— Страшную долю выпросил ты. Не знаю, почему тебе это понадобилось… возможно, одиночество столь вошло в тебя при жизни твоей, что ты не в силах был расстаться с ним уже никогда.

— Просто я не способен существовать по другому. — прозвучало из-под капюшона. — Однако, тебе пора. Время твоё вышло.

Всадник встал. В тот же миг отшельник почувствовал, как начинает слабеть. Он медленно опустился на ложе… Всадник приблизился… Что-то в его облике словно менялось. Из тьмы капюшона как будто выплывали чьи-то черты… И было в них нечто неуловимо знакомое, давно забытое.

Тело немело, слабым шелестом прозвучал его угасающий голос:

— Почему… почему ты? И почему… рассказал…?

— Потому…, что когда-то ты был моим сыном…

Чёрный конь беззвучно уносился прочь от кельи. Сидевший на нём недвижно Всадник, бережно держал в руках уснувшего сына.

2006 Стрингер.

Корабль.

Торговый барк уже несколько дней пытался уйти от погони. Это был хороший корабль. Ему хватало скорости выдерживать гонку. Но бриг с чёрным флагом не отставал. Его паруса белели на горизонте и постепенно росли. Медленно ползло время. Капитан корсаров не желал выпускать добычу из рук. Там, на барке были товары и люди. Люди тоже товар. Добыча. И бриг не отставал. Оба корабля уже шли в ревущих сороковых. Эти самые опасные широты — где всегда можно нарваться на шторм. Капитан барка видел спасение только там. Достичь мыса Горн, обогнуть его и пока корсары будут бороться со штормом — рвануться к Австралии.

Капитан брига понял уловку. Потому и пытался догнать их раньше. Но приблизиться на расстояние пушечного выстрела пока не удавалось.

Гонка продолжалась. А впереди, на горизонте уже вырастал фронт свинцовых туч. Барк первым нырнул в шторм. Бриг, сокращая расстояние, наращивал скорость.

И вот уже шторм обрушился на корсаров. Теперь оба корабля боролись с волнами и бушующими ветрами. Команда брига неохотно согласилась продолжать преследование, но страх перед беспощадным капитаном и жажда добычи толкали вперёд. Корабли, борясь с ударами океанских волн, приближались к мысу Горн.

На барке все кто был свободен от работы — молились. Старый падре собрал в кают-компании пассажиров и свободных от вахты матросов. Молились истово, чувствуя, что настал последний час — или океанская бездна или смерть от рук пиратов. Теперь всё было в руках провидения. И чудо случилось — густой туман пал на корабли. В этом вязком непроглядном тумане, капитан барка вёл корабль, полагаясь на чутьё и компас. А потом словно кто-то мощной рукой вышвырнул барк из мглы и корабль заплясал на волнующейся океанской поверхности озарённой лучами заходящего солнца. Они прошли мыс и вырвались из шторма.

Свежий ветер подгонял барк, наполняя уцелевшие паруса. Люди, высыпав на палубу, смотрели на небо и плакали от счастья.

Бриг же ведомый неистовой волей капитана отчаянно боролся с бурей и упрямо рвался вперёд. Капитан стоял на мостике и безумным взглядом впивался в мглу, пытаясь увидеть паруса барка. Он решил атаковать его, во что бы то ни было, едва настигнет. Ему уже не нужна была добыча. Он жаждал победы. Барк бросил ему вызов и должен был быть потоплен. Но бриг словно топтался на месте.

В это время капитан увидел сквозь густой туман очертания берега и понял, что они у самого мыса Горн. Судьба издевалась над ним, не давала ему достичь победы. И когда в очередной раз океан отшвырнул бриг назад, взбешённый, озверевший от ярости капитан разразился проклятьями. Он поклялся самыми страшными, богохульными клятвами, что пройдёт этот мыс именно сейчас, невзирая на шторм, невзирая на Небо! Даже если Ад развернётся и восстанет против него — капитана.

Тогда сверкнула ослепительная молния. Перепуганные моряки увидели как на реях заплясали огни святого Эльма. А корабль внезапно встал недвижно посреди беснующихся океанских валов. И Всадник на мглистом огромном коне приближался по гребням волн. Конь взошёл на палубу, и люди упали замертво. Остался лишь капитан — на мостике. Разъярённый, выхватил он шпагу, готовый броситься на Всадника… Но грянул ледяной смех и раздались слова:

— Ты собрался фехтовать со МНОЙ?

— Мне всё равно кто ты — взревел капитан — я обнажу клинок против любого, вставшего на моём пути!

— Ты перешёл порог, смертный. Трижды было тебе дано отступиться. Трижды ты мог повернуть — спасти себя и своих людей.

— Думаешь, мне важны жизни этих людишек? Я душу свою поставлю в залог ради победы!

— УЖЕ ПОСТАВИЛ.

Конь Всадника встал на дыбы и с силой ударил ногами в палубу. Раздался оглушительный треск. Бриг раскололся от палубы до киля. Чёрная вода хлынула, ломая его борта и переборки. Волны вдруг разошлись, роняя корабль в бездну, и сомкнулись. Буря внезапно улеглась, океан застыл под серебристым светом луны.

На светящейся лунной дорожке замер чёрный конь. Недвижно сидел Всадник в седле. Потом извлёк узкий меч — эсток и коснулся уснувших волн. Чёрные воды послушно разошлись, беззвучно всплыл из глубин парусник. Лохмотья парусов свисали с рей. Чернели пушечные люки вдоль бортов. Застыли ожившие мертвецы на палубе в обрывках одежд. И стоял, вцепившись в перила мостика — капитан.

Всадник протянул клинок вперёд и коснулся корабля.

— Отныне и навеки! Прокляты Господом ты и корабль твой и команда твоя! Не знать вам упокоения ни на дне морском, ни в земле. Приговорены — блуждать вечно, скитальцами на водах и служить знамением погибели. Узревший вас — да будет обречён! Сгниёт плоть ваша и рассыплются кости в прах, но нет освобожденья душам вашим до скончанья веков. Так и предстанете в Судный День пред Господом — неупокоеными. Аминь!

Тихо прозвенел корабельный колокол жалобным плачем. Дрогнул корабль — Летучим Призраком, беззвучно заскользил по волнам. Тих был океан, улеглась буря, но гнулись мачты прОклятого парусника от ударов незримого шторма.

И видели мертвецы, как неотступно скачет за ними по глади вод — Всадник на чёрном как мгла коне.

2006 Стрингер.

Смерть и поэт.

Человек был возмущён. Он с недоумением смотрел на своё тело, распростёртое на полу, и возмущался. Его жизнь посмели оборвать в самый неподходящий момент.

Он только достиг вершин своего признания. Сам глава государства сегодня вручил ему награду. Это признание его высоких заслуг перед народом. Его книги издаются большими тиражами! Он нужен обществу! Нации! Миру!!! Он только собирался поведать всем О СЕБЕ в новой поэме …

И столь нелепая смерть, в присутствии поклонницы. Она так и застыла на коленях с открытым ртом. От изумления, дура такая. Ну вот! Очнулась… Куда??? Куда побежала? Идиотка!!!

Какой ужас! Его найдут здесь, возле письменного стола с расстёгнутыми брюками. Эта истеричка даже не сообразила застегнуть ему ширинку. Выбежала из его рабочего кабинета с таким воплем… Боже! Ну за что такое??? Разве можно так поступать с ним? С Поэтом!!! Признанным. Его книги переведены на языки других народов!

— ПО СОБСТВЕННОМУ ЖЕ ЗАКАЗУ.

Поэт резко обернулся. Высокая фигура в чёрном струящемся плаще с мечом, стояла посреди кабинета. Из мрака низко надвинутого капюшона сверкнули два синих огонька.

— Как вы смеете?! Да кто вы такой?! И что здесь делаете?! — поэт с возмущённо выпрямился…

От Гостя повеяло ледяным холодом. И тут человек вспомнил, что вроде бы умер и тело его бренное валяется на полу. Мелькнувшее было подозрение, заставило его снизить тон.

— Позвольте, вы что же — Смерть?

— ВСАДНИК СМЕРТИ. ТАК ЧТО ТАМ НАСЧЁТ ВСЕМИРНОГО ПРИЗНАНИЯ?

Гость был убийственно невозмутим, но какая-то скрытая ирония почудилась усопшему.

— Ну я… это… Известен. Меня издавали… Даже в других странах. Я ездил по миру. На симпозиумы. Конференции.

— И ЧТО?

Всадник говорил равнодушным голосом.

— Я нужен стране! Обществу! Мои стихи печатают во всех газетах и журналах. Критика высоко отзывается обо мне.

— ТЫ ЧЕМ-ТО БЫЛ ВОЗМУЩЁН, КОГДА Я ВОШЁЛ.

— Ну да! Это нечестно. Я только собирался написать свою главную поэму. Разве нельзя было дать мне возможность завершить её?

— СО СПУЩЕННЫМИ ШТАНАМИ?

Огоньки под капюшоном мигнули чуть ярче. Усопший смутился.

— Нуу… Это… Вы ж понимаете — эти поклонницы… Они так настойчивы. Она отвлекла меня. Но я — человек и ничто человеческое мне не чуждо. К тому же и великие имели свои слабости…

— А ТЫ СЕБЯ ТОЖЕ ПРИЧИСЛЯЕШЬ К НИМ. — уточнил Всадник. Череп на рукояти меча ехидно хихикнул.

— Не я конечно… Но критики… Общество… Позвольте — вы насмехаетесь?

— МНЕ СКУЧНО СМЕРТНЫЙ. ТЫ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ — НАСКОЛЬКО ТЫ СКУЧЕН.

Всадник вынул из ножен меч и подойдя к усопшему рассёк нить связывавшую его с телом. Потом развернулся и пошёл к выходу. Уже у двери задержался:

— ТЕБЯ ЗАБУДУТ УЖЕ НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ ПОСЛЕ ПОХОРОН. РАЗВЕ ЧТО ИСТОРИЮ ТВОЕЙ СМЕРТИ БУДУТ ВСПОМИНАТЬ. А ВОТ СЕГОДНЯ УМРЁТ ЕЩЁ ОДИН. ОН НИКОМУ НЕИЗВЕСТЕН, НО ПРИ НЁМ НАЙДУТ РУКОПИСИ… И МИР БУДЕТ ЗАЧИТЫВАТЬСЯ ЕГО СТИХАМИ.

Череп на рукояти издал смешок и показал поэту язык.

Непобедимый.

Обжигающий холод стали пронизал тело. На этот раз копьё достало его. Рука ещё судорожно сжимала гладиус, собрав последние силы он перерубил древко. Но наконечник уже сидел в груди. А противник, ещё не веря своей удаче, уже вскинул руки в победном ликовании… И стон прокатился по трибунам амфитеатра.

Трижды за его карьеру, зрители ликуя присуждали свободу своему любимцу. И трижды он возвращался обратно в казармы гладиаторов. Непобедимый не мог жить вне арены и не представлял себе иной жизни. Первый раз он вернулся через неделю, второй раз — через сутки гульбы, в третий раз он даже не стал покидать казарм. Ни к чему ему было. По приказу ланисты его даже не запирали на ночь, а днём он мог покидать пределы казарм когда угодно. Вся его жизнь прошла здесь. Мальчишкой попал Непобедимый сюда. Сначала в качестве раба — прислуги. Но интерес проявлявшийся пацаном к оружию и тренировкам бойцов, не остался не замеченным.

Опытный глаз ланисты Метелла выцепил мальчишку, когда тот ужом вертелся на тренировочной площадке, увёртываясь от шутливых пинков гладиаторов. Метелл приказал освободить юнца от работы и велел одному из ветеранов гладиаторов заняться им. Но ему было мало уроков наставника. Мальчик использовал всё свободное время, чтобы осваивать приёмы боя и у других бойцов. По традиции, всех бойцов делили по происхождению и вооружали согласно обычаям их народов. Но парень хотел владеть всем. И гладиаторы учили настырного нахала секретам своего боевого мастерства. У мальчишки был талант. Любое оружие словно срасталось с его руками, становилось частью его.

И настал день, когда Метелл передал его уже тем, кто тренировал старших бойцов. Мальчик перерос своего старого наставника. Змеиная гибкость и реакция сочетались в нём с силой и скоростью хищника. Но Метелл не торопился выпускать его на арену. А тренировки становились всё изнурительнее. Парень никогда не покидал казарм, он не знал и не видел ничего кроме них и тренировочных площадок. А потом настал день, когда ланиста впервые выпустил его на арену. Выпустил в паре с опытным бойцом. Они дрались два на два против нубийцев. И победили. Он на всю жизнь запомнил тот день. День — когда убил своего первого противника. Убил человека.

С тех пор прошло много лет. Ланиста сменивший Метелла тоже берёг ценного бойца. Его теперь выпускали на арену лишь к серьёзным противникам и по особо торжественным дням. Но иногда он сам просился, чтобы получить необходимую дозу адреналина и славы. Вся его жизнь была связана с ареной и казармами. Здесь он впервые взял в руки оружие, здесь впервые познал женщину, горечь утраты друзей, вкус славы… Он не умел жить по другому. Без братства по оружию и смерти он не прожил бы и дня. Просто не умел иначе. И не представлял себе как можно иначе жить.

Более всего он боялся умереть обыденной смертью или быть искалеченным, когда не смог бы взять в руки оружие и выйти на арену. Возможность влачить остатки жизни на задворках Колизея калекой в качестве прислужника или из милости на пансионе школы, пугала его. Он хотел бы умереть на арене в зените славы. Умереть в бою, как это сделали его прежние наставники, товарищи по оружию, друзья и враги… Но смерть медлила приближаться к Непобедимому. Словно опасалась напороться на его меч. А может ей просто нравился этот ловкий и гордый боец. Жалко было лишать арену её гордости и славы. Ведь даже император не забывал справляться о своём фаворите и посылать ему подарки.

Но в это утро Непобедимый вышел на арену с предчувствием, что в последний раз ступает на её песок. Казалось, кто-то ещё кроме участников, находится незримо среди них и ждёт. И в течение всего боя он краем глаза пытался уловить, когда же незримый наблюдатель или противник — покажется. И он успел! Успел заметить трепетанье чёрного плаща откуда-то сбоку… На миг он отвлёкся, чтобы уйти от вероятного выпада, но этого мгновенья хватило египтянину, чтобы его копьё молниеносно ударило в открывшегося гладиатора. Схватка завершилась.

Он ещё успел перерубить древко лёгкого копья и ему даже удалось не упасть сразу. Рано египтянин вскинул руки ликуя — в искусстве метания меча, Непобедимому не было равных. Гладиус со свистом вонзился в горло победителя. Но в этот бросок ушли остатки сил. Он почувствовал как ноги подгибаются, роняя его тело на песок…

Непобедимый удивлённо смотрел на два распростёртых на песке в лужах крови тела. Одно принадлежало египтянину, второе ему. А затем увидел против себя двойника своего противника. Тот с изумлением смотрел на него и на тела. А вокруг уже бесновались очнувшиеся от шока трибуны. Чей-то голос внезапно раздался совсем рядом:

— НУ ВОТ И СБЫЛАСЬ ТВОЯ МЕЧТА. ТЫ УМЕР НА АРЕНЕ И УШЁЛ НЕПОБЕДИМЫМ.

Он медленно обернулся. Огромный чёрный конь стоял на песке, а рядом с ним гладиатор увидел Всадника в струящемся чёрном плаще. В руке его тускло сверкнул серебряный клинок. Почему-то страха гладиатор не почувствовал. Какое-то подозрение шевельнулось в нём.

— Это ты отвлёк меня от схватки?

— ТВОЁ ВРЕМЯ ИСТЕКЛО, А ТЫ НЕ СОБИРАЛСЯ ПРОИГРЫВАТЬ.

— Ты — Смерть?

— !!!

— И что теперь со мной будет?

— НАПРАСНО УБИЛ ЕГИПТЯНИНА. ВЕДЬ ТЫ УЖЕ БЫЛ УБИТ.

Не обращая более никакого внимания на Непобедимого, Всадник приблизился к египтянину, топтавшемуся возле своего тела и рассёк его нить. Оба гладиатора начали медленно таять в воздухе, уносясь в открывшийся световой туннель. Всадник оглядел арену, подошёл к коню. Взлетел в седло — чёрный конь взвился и рванул вперёд, не потревожив ни одной песчинки на арене. А служители, уже зацепив крючьями тела гладиаторов, уволакивали их прочь.

…Он метался по раскалённому песку арены, увёртываясь от свистящих захлёстов бича. Проклятый бес виртуозно орудовал бичом и трезубцем одновременно. Рогатый явно развлекался — ещё ни разу Гладиатору не удалось достать его мечом. Каждый раз, когда ему казалось что вот сейчас он достанет врага клинком — бес беспощадно обрушивал на него молниеносный удар бича, а следом вонзался раскалённый трезубец. Но ни разу не удалось даже метнуть меч в издевательски хохочущего врага.

И едва Гладиатор падал мёртвым на раскалённый песок, как вновь оказывался на ногах, пытка возобновлялась. Изо дня в день, непрерывно, едва завершаясь очередной мучительной гибелью, схватка начиналась вновь. И вновь он кружил по раскалённому песку Адской арены, а проклятый бес гонял его неумолимым бичом. Ни разу ещё гладиатору не удалось достать противника. Ни разу — чтобы выиграть схватку и освободиться от этой пытки. Таково было условие приговора.

И так длилось уже тысячелетие, а впереди была вечность.

2006 Стрингер.

Дорогая моя Мэрилин…

Он оставил коня на крыше здания и запахивая струящийся мглой плащ, нырнул в раскрывшуюся шахту лифта. Пулей промчавшись, до нужного яруса вышел сквозь двери. Перед ним был пустой коридор. Он моментально нашёл нужную дверь и остановился перед ней. Всадник знал, что агония уже началась. Сейчас она не приходя в себя начнёт уходить из жизни. Но он не хотел нарушать этот миг своим присутствием. Пусть сперва отойдёт полностью. Потом он войдёт.

Женщина уже начала отделяться от тела. Словно бабочка, покидающая свой кокон, она возникала в серебристом сиянии, покидая безжизненную оболочку. И видя себя, распростёртую на постели, начала догадываться. Два чувства одновременно владели ею — горечь и облегчение. Последний период жизни был отравлен ощущением заброшенности, тупика. Вот как они её отблагодарили. Что же теперь будет? Боже! Они придут сюда все — сбегутся, чтобы смаковать последние подробности её жизни. Будут всматриваться в каждый штрих представшей перед ними картины. Рыться в её вещах, бумагах… И репортёры.

Её последняя сенсация — смерть.

— Смерть — это всегда последний акт в спектакле Жизни.

От этого голоса вдруг повеяло льдом. Она резко обернулась. В комнате кроме неё был некто. В чёрном плаще, застёгнутом серебряной розой с каплей рубина. Низко опущенный капюшон не позволял разглядеть лица. Она вдруг почувствовала, что именно этого-то делать и не стоит. Понимая, что гость явно не от мира сего она всё же испытала неловкость от того, что он видит её в таком виде. Точнее не её, а то тело, что было ею.

— Не стоит волноваться. Доводилось и не такое видеть.

— Ты Смерть? — догадалась она.

— Точнее, Всадник Смерти.

— Я была для всех символом, куклой, которую обожали миллионы. А теперь…

— Теперь ты освободилась. Взгляни на всё это со своего нового положения. Поверь мне — ты увидишь новую жизнь. И в этой новой жизни нет места суёте прошлого.

Она с горькой улыбкой взглянула на него, потом на себя, лежавшую недвижно.

— Не очень-то я оказалась счастлива в том мире. Мне завидовали тысячи женщин, а видишь — чем всё закончилось.

Всадник приблизился к ней, извлекая меч.

— Оставь всё в прошлом. Тебя ждут новые впечатления. И там ты не будешь уже одинока.

Он быстрым движением перерезал нить. Потом протянул ей руку.

— Я это редко делаю — но тебя провожу сам.

Она, удивлено посмотрела на него.

— За что же такая милость?

— Считай, что я один из твоих благодарных зрителей. Пойдём. Тебя уже там заждались.

— Но кто?

— Знаешь, этот Веласкес… Вчера они с Гойей чуть не подрались. Из-за тебя.

Женщина изумлённо вскинула на него глаза. Огоньки под капюшоном вспыхнули ярче.

— Ты даже не представляешь, сколько у тебя там будет друзей. А насчёт Джонни… Обещаю — ты не пожалеешь.

Всадник что-то шепнул ей и увлёк из комнаты. Конь ожидал их на крыше. Уже садясь с нею в седло, он указал рукой вниз.

— Пройдёт время и мы с тобой вернёмся, чтобы увидеть один интересный финал.

Конь взвился на дыбы и чёрный смерч рванулся в небо.

Кортеж машин в сопровождении охраны двигался по городу.

Люди толпились на улицах в предвкушении зрелища. Не каждый день президент посещает провинцию. Открытый лимузин приближался. На крыше одного из небоскрёбов незримом монументом замер чёрный конь с Всадником. Рядом с ним виднелась фигурка женщины. Вот кортеж неторопливо проследовал внизу и… Выстрел с одного из зданий! Ещё… Суматоха внизу. Машина президента вильнула, кто-то из охраны бросился закрывать собой его… Крики, паника… И никто не видел как с крыши рванулся мглистый конь неся на себе Всадника с женщиной.

Конь мгновенно возник параллельно мчавшемуся кортежу.

Всадник обнажил меч. Серебристая фигура уже отделялась от убитого. А женщина сидевшая рядом с ужасом смотрела на окровавленное тело. Меч молниеносно перерезал нить. Всадник остановил коня. Кортеж умчался. Спутница Всадника участливо смотрела, как серебристая фигура президента недоуменно оглядывается по сторонам.

— Что произошло? Почему я здесь? Где все? Меня бросили на дороге!

— Вообще-то тело президента не бросают на дороге. Его увезли. А ты остался.

Он медленно обернулся. Конный монумент неестественно чёрного цвета возвышался перед ним. Всадник в плаще из мглы пристально смотрел на него. А из-за его плеча выглядывала… Она!!!

— Что со мной произошло? Почему ты здесь? Меня, кажется убили?

— Тебе не кажется. Тебя убили. — раздался ледяной голос.

Он с ужасом взглянул на Всадника, потом перевёл взгляд на неё.

— Теперь понимаю. Как же это получилось? Они устранили меня! Мэри? Ты пришла встретить меня?

— Нет Джонни. Я пришла сказать тебе — прощай.

— Погоди! Я убит! И тебе нечего сказать мне?

— Извини, но у меня совсем нет времени. Всадник был так любезен, что подвёз сюда, но теперь нам пора. Меня ждут.

— Ждут?

— Конечно Джонни. Ты себе не представляешь, сколько у меня друзей. Шекспир обещал рассказать сегодня свою новую комедию. Он такой галантный. А какие истории рассказывает этот проказник Декамерон… У нас очень весёлая компания. Вильям, Ронсар, старик Гомер… Представляешь — он утверждает, что Елена Прекрасная очень была похожа на меня. А Веласкес всё время меня рисует… Мне действительно уже пора.

— Но Мэри! Моя дорогая Мэрилин…

— Увы. Давно уже не твоя. Я именно это хотела тебе сообщить. Очень жаль Джонни, но ты сам потерял меня. К тому же Цезарь очень не любит, когда я исчезаю надолго… Он прелесть.

Она махнула ему рукой и кивнула Всаднику. Мглистый конь взвился на дыбы и рванулся прочь. Президент растерянно смотрел им вслед, потом увидел стоявшего рядом грустного Ангела Хранителя.

— Я могу попрощаться с моей женой?

— Конечно. Можешь взглянуть на неё. У нас есть немного времени.

Они поднялись в воздух и направились вслед умчавшемуся кортежу.

2006 Стрингер.

Откровение от Центуриона.

Тьма наползала на ненавидимый Центурионом Город….

И море стало свинцового цвета. Оно подступило к его садам, словно готовое ринуться вперёд, когда тьма окончательно обрушится на землю и блеснёт первая молния огня. Город замер в ожидании Апокалипсиса, но его первосвященники и правители ничего не замечали. Они продолжали тащить и делить свои сребренники, доносили друг на друга Империи и распинали своих жертв. Апостолы, позабыв о заповедях — торговали истиной и дрались между собой за паству и её подношения. Проповедники, получив мзду, собирали слушателей и науськивали друг на друга. Стражники делили с татями добычу и сговаривались о новых грабежах. Блудницы учили добродетели, а Добродетель подрабатывала на панели.

Легионы ожидали в казармах своего часа, а полководцы гадали, кому продать свою верность. Мессия блуждал где-то далеко, он отвернулся от Города.

Никто не хотел замечать нависшей над ними гибели. В Городе торжествовал пир во время чумы. И только Центурион видел сполохи багровых зарниц в глубинах надвигавшейся тьмы.

Он шёл по улицам Города и видел печать на лбах его жителей, все они уже были помечены мраком. Из окон гремела разудалая музыка, по дорогам неслись колесницы, караваны верблюдов разгружались у постоялых дворов и рынков. Назойливые нищие профессионально осаждали входы кабаков и храмов.

Толпы алчущих торговались у алтарей с Роком, надеясь объегорить Его.

Гости далёких держав презрительно кривя губы восседали на носилках, которые несли рабы и подсчитывали свои доходы. Никто не обращал внимания на Центуриона и он никого не хотел видеть. Центурион шёл по улицам, завернувшись в плащ отчуждения, словно невидимка, призрак — не смешиваясь с прохожими и не обращая внимания ни на кого. Они ещё суетились, смеялись, ссорились, любились, выставляли свою спесь на прилавках тщеславия… Но уже были взвешены, измерены, оценены… И заклеймлены. Их 33 сребренника были уплачены и теперь покупатель готовился смахнуть всех в мешок старьёвщика как тряпичных кукол. И не нашлось Того, кто взошёл бы за них на Голгофу ибо Тот разочаровался в них и отвернулся.

Море и Небо застыли в ожидании. И замер Всадник на вершине Лысой горы, где чернел на фоне неба опустевший Крест. Центурион медленно поднимался по склону.

Никто не захотел его выслушать. Прокуратор давно уже ничего не решал и только подписывал указы, которые приносил ему Секретарь. Его трирема стояла готовая к отплытию в любой момент. За него правил алчный Секретарь, которого привечала Метрополия. Отцы Города и Олигархи разделились. Одни служили ему, другие ненавидели его и готовились свергнуть. Послы соседей и Наместник Империи интриговали. Ирод Великий спал вечным сном и некому было удержать вожжи взбесившейся колесницы Города. Никому не было дела до Центуриона. Они ничего не хотели знать. А потом он понял — зрячие будут как слепые и уши их будут заткнуты сребренниками… Он был бессилен. У него не было легионов, ни одной центурии. Его друзья ветераны давно разошлись по свету. Он был Центурион без солдат. И это уже давно был не его Город.

Постепенно он поднялся на вершину. Налетевший ветер рванул багровый плащ и развернул за плечами, словно кровавое знамя. Тень Креста накрыла его.

Центурион медленно приблизился к нему. На перекладинах сонно застыли стервятники. Всадник Смерти кивнул ему как старому знакомому. Оба посмотрели вниз. Море простиралось у подножия Города, его волны жадно лизали берег, как псы в ожидании крови. Отсюда был виден дворец Прокуратора, просматривались казармы преторианцев, рынки и площади, дома и улицы. А Крест безмолвно вздымался ввысь в ожидании Жертвы. Но Он не пришёл. Второй жертвы не будет.

Всё даётся один раз. Центурион прислонился к Кресту, устремил взгляд на Город. Ветер рвал с плеч багровый плащ, солнце напоследок послало слепящий глаза луч. Тьма уже почти заволокла всё небо и молнии пронизывали её насквозь.

Город был обречён. Он видел как Всадник вздыбил коня и вскинул меч…

Тогда Центурион медленно поднял камеру «Сони», и застыл в ожидании.

2006 Стрингер.

Всадник-Хранитель.

Всадник направил коня вниз по склону. Конь стремительной, тенью заскользил по крутому спуску. Луна высветила серебряный череп на рукояти меча, и серебряную розу Избранных, скреплявшую чёрный плащ на плече Всадника. Достигнув ущелья, конь замер, ожидая дальнейших приказов. Всадник не понимал, почему он очутился здесь, где должен был появиться другой Всадник. Это был не его случай. Вот уже там, наверху — на обочине дороги, появился второй Всадник. Как и должно — рангом младше. Ожидаемый убийственный визг тормозов… Удар! Ещё… В воздух взмыл искорёженный автомобильчик и описав дугу, ударился о склон… закувыркался вниз. Но секундой раньше, незрячий взгляд Всадника уловил во тьме, летевший в него комочек.

Предмет, обгоняя кувыркавшийся автомобиль, пролетел в воздухе и спикировал на Всадника. Руки автоматически поймали летевший в него свёрток. В это время автомобиль упал на дно ущелья. Взорвался бензобак и пламя осветило искорёженное, разорванное железо, два трупа залитых кровью. Второй Всадник молнией устремился вниз. Забыв о свёртке, Всадник наблюдал, как две светящиеся фигуры возникают возле погибших. Второй Всадник подоспел и доставал узкий меч, чтобы отсечь их нити от тел.

«Новичок — мелькнуло у Всадника — Вон как спешит.» Внезапно, второй остановился и огляделся по сторонам.

— Есть проблемы? — равнодушно осведомился первый.

— Я не знал, что будет контролёр — ответил новичок.

— С чего ты решил, что я контролёр?

— Это мой дебют. Я подумал, что тебя прислали проверить, как исполню.

— У нас это не принято. Но что тебя остановило?

Второй помедлив, сообщил:

— Я должен был принять троих, а здесь только двое.

— Значит, там изменили ход событий. Это бывает.

В это время, свёрток неожиданно залился пронзительным плачем. Всадник вспомнил о том, что у него в руках и пристально вгляделся. Новичок тоже устремил свой взгляд на него — не было сомнений, это был младенец завёрнутый в одеяльце. Одновременно, где горела машина с погибшими, раздался крик женщины:

— Мальчик! Мой мальчик!!! Он жив! — И голос мужчины:

— Кто вы? Что с нами?

Второй Всадник, не оборачиваясь, бросил через плечо:

— Не удивляйтесь и не кричите. Вы умерли. Сейчас я освобожу вас.

— Умерли? -мужчина был потрясён. Но женщина продолжала рваться к ним, однако не могла сдвинуться с места. Всадник, не обращая внимания на новичка, подвёл коня вплотную к ним:

— Сожалею, но ваш срок жизни истёк. Машина разбилась и ваши тела уже безжизненны. Мы — Всадники Смерти. Сейчас мой коллега освободит вас от тел.

Мужчина и женщина обернулись и увидели себя, лежащих рядом с останками горящей машины. Лишь тоненькие нити тянулись от тел к ним, словно удерживая их на привязи. Смысл происшедшего наконец-то полностью дошёл до их сознания. Мужчина с печалью посмотрел на неё, потом на свёрток в руках у Всадника. Женщина снова непроизвольно потянулась за ребёнком:

— Он жив? Он будет жить? Почему он у вас в руках? — В голосе женщины бился страх за ребёнка. Она с отчаянием смотрела на Смерть, баюкавшую её младенца.

— Жив — с мягкой печалью в голосе, сказал Всадник — Не знаю как это возможно, но он упал ко мне в руки. И теперь только воля Всевышнего над ним.

В это время вмешался второй:

— Мне предписано освободить троих, я не могу нарушить предписание. Отдай его, Старший.

— Не спеши новичок. Всё не так просто. Запомни правило первое — ничто не происходит само по себе. Подождём Хранителя младенца — пусть сообщит нам его судьбу.

— Он должен погибнуть вместе с ними. Иначе, мне было бы предписано встретить двоих, а возле ребёнка находился его Хранитель.

— Вот это и странно — произнёс Всадник — где его Хранитель, коль малыш остался жив. И почему Хранитель бездействовал, коль его подопечному суждено спастись.

— Что же будет с нашим сыном? — Отец и мать взволнованно смотрели на Всадника, чувствуя, что сейчас жизнь их сына находится в его руках. Но Всадник молчал. Тогда второй вновь обратился к нему:

— Ты не можешь оспаривать предписание. Не мешай мне исполнить свой долг.

— Ты смеешь указывать мне??? — адским холодом веяло от голоса Всадника. Но Всадникам неведом страх. Даже новичкам.

— Я знаю тебя — Легат Избранных. Ты выше по рангу и тебе многое позволено, но даже Легату не дано изменять Вердикт.

— Видно у тебя под капюшоном совсем ничего осталось — усмехнулся Легат — Исполняй свою работу, а малыша оставь мне. Случай не твоего уровня. Даже Я не вижу — ни конца срока жизни, ни продолжения. Ребёнок между жизнью и смертью. И никто не смеет прикоснуться к нему, пока не нет Воли Свыше.

— А предписание? Разве оно не закон? — Не уступал второй. Отец с матерью онемев смотрели как решается судьба их первенца. До них уже дошло, что идёт поединок Сил, к которым бесполезно взывать. Всадник посмотрел на них и вновь повернулся к новичку:

— Доложишь Хозяйке, что Легат остановил тебя. А теперь — освободи их, и удалитесь отсюда немедленно. Всё.

— Что? Что станется с ним? — с болью в голосе спросила мать.

— Лишь Бог решает это — мягко ответил Всадник — Обещаю тебе — никто не прикоснётся к твоему сыну, помимо Воли Всевышнего.

— Что нам сделать для его спасения? Что? — Женщина не сводила глаз от свёртка в руках Всадника.

— Верить в милосердие Господа. А теперь — попрощайтесь с ним. Я позабочусь о малыше. — Он и сам не понял, почему сказал последнюю фразу.

— Не знаю отчего, но… мне хочется верить тебе. Кто бы ты ни был — слуга Смерти, или сама Смерть, но ты дважды спас нашего сына. Я буду молиться за тебя там.

— Ещё никто не молился за меня — тихо ответил Легат. Потом он повернулся в сторону второго:

— Освободи мужчину, и твоя работа будет исполнена. Женщину освобожу сам. И не возражать! Иначе в Легионе одним Всадником станет меньше.

— Как угодно, только подтверди Хозяйке, что моей вины тут не было.

Новичок сошёл с коня, подошёл к мужчине и отсёк мечом его нить. Потом, не оглядываясь, вскочил на коня и умчался во мрак. Всадник сошёл на землю и приблизился к женщине. Левой рукой он удерживал свёрток с успокоившимся младенцем, правой извлёк меч из ножен. Женщина непроизвольно потянулась к ребёнку, но её рука прошла сквозь него не задерживаясь. Всадник помедлил, давая ей попрощаться с сыном, потом быстро отсёк нить.

— Идите с миром — сказал он обоим — Я не оставлю его.

Его слова прозвучали двусмысленно, но женщина услышала в них надежду для себя. Печально улыбнувшись, она поклонилась Всаднику. Мужчина, в последний раз вглядевшись в сына, шепнул ему — Прощай — и тоже склонился перед Всадником. Они стали медленно уноситься, словно влекомые ветром и таять в воздухе. Последними растаяли глаза матери. Всадник сидел в седле в глубокой задумчивости. Случай был неординарный.

— Что это? Ловушка или Испытание? — Всадник спрашивал себя, словно надеясь на ответ извне.

— А ты как думаешь — Легат? — раздался из темноты насмешливый голос. Знакомая фигура отделилась от стоявшего в стороне дерева. Язычки пламени выглянули из-под багрового плаща.

— Я так и знал, что кто-то из вас должен тут прятаться. — Меч беззвучно выскользнул из серебряных ножен, — Катастрофа — твоя работа?

— Эй эй! Убери ножичек. — обеспокоился ночной гость, — Я знаешь, тоже не сам по себе. Работаю согласно предписанию.

— Твоя работа вроде завершена — отозвался Всадник — Зачем торчишь здесь?

— Да вот, наблюдаю — ухмыльнулся демон — Вдруг придётся довершать работу. Тебя ведь тут не ждали.

— Я здесь! И тебе лучше удалиться. Знаешь ведь…

— Знаю, знаю. От тебя одни неприятности. Слушай, подтверди, если наше ведомство запросит, что моей вины тут не было. Твоё появление не предусмотрено в сценарии. — Демон уже удалялся, когда Всадник спросил вслед:

— Куда пропал Хранитель? Почему его нет?

— А Архангел его знает, куда девался. В сценарии его тоже не было. Видать, ты теперь за ангела — расхохотался из темноты демон.

Всадник вновь остался один. Малыш уснул. Чёрный конь смирно стоял, словно боясь потревожить сон младенца. Всадник склонился над ним:

— Как быть? Твой час минул не исполнившись. И виноват в этом я. Хранитель исчез, Сверху никаких указаний. И не могу оставить тебя — дал Слово твоей матери. Полное нарушение всех основ и канонов — Он замолчал, прислушиваясь к тишине.

— Сейчас появятся люди. Они увидят следы, начнут искать… Надо принимать решение, а Вердикта всё нет!

Он услышал, как наверху затормозили машины. Послышались голоса людей. Потом лучи фонариков скользнули по склону и достигли остатков машины… Возгласы, суета… И вот уже кто-то начинает спускаться. Медлить было нельзя. Надо непременно сделать выбор. Если б здесь был Хранитель, не задумываясь передал младенца ему. Пусть исполняет свой долг. Он вскинул правую руку к небу.

— Господь! Ты свидетель, что я не хотел вмешиваться в промысел Твой! Но Ты вложил младенца в руки мои и дал я Слово матери его. Отныне, никто не в силах заставить меня нарушить Слово Всадника. И меч мой порукой тому. Клянусь развоплощением!

Он сошёл с коня и бережно опустил свёрток между остывавшими телами родителей. Потом отошёл в сторону и замер. Двое мужчин с фонариками уже достигли машины и кинулись к телам… Изумлённый вопль достиг до тех, кто стоял наверху.

— Ребёнок!!! Живой!!! Господи — ребёнок уцелел!!!

Всадник мгновенно оказался в седле…

— Постой — раздался голос за спиной. Он медленно развернул коня. Из-за деревьев показалась фигура в сиянье.

— Хранитель! Где тебя носило? По твоей милости тут нарушился ход событий.

— Сам виноват — ответил Ангел — Не знаю, что тебя занесло сюда, но ты поймал малыша и я уже не могу вмешиваться.

— Что значит не могу? — Всадник пристально посмотрел на него. Ангел опустил голову.

— Мне запрещено было вмешиваться. Тебе ведь сказали, что в предписании были все три. А потом…

— Что потом?

— Я больше не могу приближаться к нему. И всё потому, что к нему прикоснулась Смерть. Не я спас его. На нём твоя печать.

— Но он жив. И пока он жив, ты должен сопровождать его. Разве не так?

— Так было — вздохнул Ангел — пока ты не принял его. К тому же дал Слово его матери.

— И что? — Всадник почувствовал, что тут таится какой-то подвох для него.

— Ты знаешь, что Хранитель даётся человеку один раз. От рожденья и до смерти. Но — срок ребёнка истёк, а значит мой срок службы. Смерть приняла его в свои руки, а он остался жив. Я больше не могу приближаться к нему. Таков закон. Но оставлять человека без надзора тоже не положено. Ты дал Слово, теперь в ответе за него. Таков его Вердикт.

— Хочешь сказать, что я обязан охранять малыша? Вместо Ангела???

— Ты сам сделал выбор. Никто тебя не заставлял.

Бывший Хранитель кивнул ему и растворился в воздухе. Легат Легиона Смерти задумчивым взглядом проводил людей, поднимавшихся вверх по склону с младенцем в руках… Потом медленно направил коня вслед. Череп на рукояти меча ехидно усмехнулся.

2006 Стрингер.

Имя младенца…

Ребёнок метался от жара. Болезнь медленно сжигала его. Мать младенца горестно заламывала руки и плакала от бессилия. Казалось, что спасения ждать неоткуда. Она стояла на коленях и молилась — истово, самозабвенно. Тяжело дался ей первенец. Пьяный муж подвергал побоям, нисколько не заботясь о том, что она беременна. Бил ногами в живот, словно мечтая убить младенца в утробе. Роды были тяжёлыми, она так и не оправилась после них, постоянно болела.

Семья жила бедно, а глава семейства топил неудовлетворённость жизнью в алкоголе, вымещая потом злобу на жене. Рождение ребёнка его абсолютно не обрадовало. Ничто не изменилось в их жизни. И вот, младенец заболел.

Всадник неслышно возник возле заснеженного домика, оставив лошадь во дворе, вошёл внутрь. Но едва он оказался в детской комнатке, как две фигуры шагнули навстречу от изголовья кроватки. Первая фигура, излучая сияние вскинула руку:

— Остановись Жнец! Тебя сюда не звали.

— Вот именно — ухмыльнулся второй, озаряясь бликами тёмного пламени — Не спеши. Он ещё не стал моим.

Всадник взялся за меч. Узкое серебряное лезвие беззвучно выскользнуло из ножен.

— Назад Жнец — повторил первый. Этот ребёнок не умрёт. Его срок жизни пока далёк от финала.

— А финал будет красочным — осклабился второй — Ты заберёшь его при таком фейерверке… Обещаю.

— Отдайте — произнёс Всадник — Отдайте, чтоб не пожалеть потом.

— Уйди! — первый явно терял терпение — Ты не можешь вмешиваться в будущее. Твоё дело — придти когда предписано. А сейчас не твой миг.

— Вы оба знаете, что может произойти, если не пропустите меня. Да вам и не остановить Легата Всадников.

— Мы-то не сможем, зато ты знаешь, Кому это дано. Уйди отсюда и приходи когда истечёт его срок — Первый угрожающе протянул вперёд руку. Всадник пристально посмотрел на него. Во тьме капюшона недобро полыхнули синие огоньки.

— Я уйду. Но ты тоже знаешь, что произойдёт, если оставить ему жизнь.

— Не тебе, Всаднику Смерти решать это. Разве не понимаешь, что смерть этого младенца ничего не изменит! Другой исполнит предначертание, но ты уверен, что не будет ещё хуже? Или намерен истребить всех, кто способен заменить его? Не тебе решать — когда кому умирать.

— Он уже умирает — обронил Всадник — не видишь?

— Ты забыл о молитве матери. Он услышал её.

— Услышит ли Он потом молитвы других матерей? — Всадник говорил, обращаясь к первому. Второго он словно не замечал.

— Это не нам решать. Только Он знает — кому что суждено. Мы все лишь исполнители Воли Его.

Всадник молча посмотрел на колыбельку в которой лежал младенец. Мать по-прежнему исступлённо молилась над ним. Потом также беззвучно вбросил меч в ножны.

— Если б она знала… если б знала… — Прошептал он и вышел прочь. Первый печально посмотрел ему вслед и вздохнул:

— На всё Его Воля.

— Да уж — отозвался второй — но я чуть было не остался без будущего клиента. Признателен за помощь. Мне его остановить не удалось бы.

— Когда бы это зависело от меня, то не стал ему мешать. — отозвался первый и печально склонился над матерью. А она, не отрываясь, смотрела на ребёнка и надежда светилась в её глазах. Мать ещё не знала, что Всадник скоро вернётся — но уже за ней. Это была ещё одна милость дарованная ей Всевышним. Она никогда не увидит, не узнает — кем вырастет её маленький Адди.

Адольф Шикльгрубер. Гитлер.

2006 Стрингер.

Кому открыты Врата.

Дым ещё стлался по улице. Слышались перепуганные крики пострадавших. Несколько машин скорой помощи умчались прочь, оглашая окрестности воплем сирен. Люди суетились вокруг убитых и раненых. Беззвучно возникшие Чёрные Всадники, уже обходили погибших, освобождая души взмахом меча. В эпицентре взрыва антрацитовой глыбой возвышался конь с ещё одним седоком. Легат Смерти безмолвно наблюдал, как деловито орудуют жнецы Легиона. Сам виновник теракта топтался рядом с изуродованными частями своего тела и ждал обещанного вознесения в рай. Легат подвёл коня ближе.

— ЖДЁШЬ ВОЗНЕСЕНИЯ?

Террорист обернулся и вздрогнул. Из мрака капюшона на него холодно сверкнули два синих огонька.

— Я мученик и заработал своё место ценой жизни. -гордо ответил он.

— Своей? Только ли?

От Всадника веяло ледяным холодом. Убийца поёжился.

— Жизнь врага ничто.

— Уверен, что за убийство женщин, детей и безоружных тебя следует наградить? — Всадник впился незримым взглядом в человека.

— Кто против нас — тот против Бога. Бог с нами.

— Бог со всеми и ни за кого — Последовал ответ. — Все вы — создания Его.

Террористу было страшновато, однако, он старался не показать этого. В конце концов, кто бы ни был этот Всадник, а ему — мученику и герою, предстоит Рай. Господь защитит своего преданного раба. Так его учили.

— Всевышний велел нам сражаться с врагами. — он всё ещё пытался возражать этому Всаднику, от которого веяло пронизывающим холодом.

— Бог велел тебе сражаться с безоружными? Ты убил их на поле боя…? Где твоя честь воина? — голос Всадника обрушивался молотом, хотя он не повышал его.

— Если Господь не хотел их смерти, то почему позволил мне сделать это?! Он сам предал их в мои руки.

Террорист был явно сбит с толку словами Всадника. До сего момента ведь был уверен, что является лишь орудием в руках Провидения. Огоньки под капюшлном полыхнули синими молниями.

— Каждому отмерен свой срок жизни и свой путь ухода. Но ты взял на себя исполнение. А Бог судит не только дела — но и НАМЕРЕНИЯ. Вспомни об этом, когда будешь у Врат Рая молить о прощении у твоих жертв — входящих в них.

Он отвернулся и жестом подозвал ближайшего из Всадников. Тот привычным взмахом отсёк нить убийцы. А Легат Смерти сошёл с коня и остановился возле распростёртой на земле матери с младенцем. Внимательно вгляделся, определяя меры их жизней, потом кивнул и не касаясь мерцающей женщины, взмахом руки возвратил её обратно в тело. Врач хлопотавший над ними, вдруг радостно вскрикнул! Легат бережно принял душу ребёнка и взлетел в седло. Конь вихрем взвился над землёй… Следом, рванулись остальные Всадники.

2006 Стрингер.

Когда бессильны Ангелы…

Три чёрных Всадника неслышно возникли на краю долины окружённой горными хребтами. Ниже, возле речки, спало погружённое в ночь село. Ни одного огонька в окнах. Один из Всадников выделялся серебряной розой Избранных, скреплявшей плащ. Капелька рубина в середине розы выдавала в нём Легата Чёрного Легиона. Синие огоньки заплясали под капюшонами. Легат обратился к спутникам:

— Скоро начнётся катастрофа. Горы обрушатся на долину. Что уцелеет — будет сметено водами верхнего озера. Не выживет никто.

— Нам останется только завершить работу. — Отозвался один из них.

— Нет — Легат сделал паузу и не отрывая взора от долины продолжал — Вы обойдёте село сейчас. Мы не имеем права на ошибки. Ещё раз проверьте срок каждого и потом ставьте на нём печать Смерти. Они должны умереть не просыпаясь — за миг до катастрофы. Это дар Милосердия им. Хранители уже должны были удалиться. Вперёд.

Он махнул рукой и оба Всадника тенями скользнули вниз. Легат же вперил взгляд в село и следил, как его посланцы обходят дом за домом. Внезапно огоньки под капюшоном вспыхнули ярче. Возле одного из домов появилась фигура в слабом ореоле света. Хранитель! Но они уже должны были покинуть это место.

Что-то тут было не так. Легат послал коня вперёд. Мглистая глыба неслышно перебирая ногами мгновенно донесла Всадника до села. Тенью скользнув вдоль плетней, конь замер перед домиком. Хранитель вскинул руку:

— Хорошо, что ты здесь Легат.

— Ты радуешься Ангел?

— Здесь ребёнок, чей срок не истёк.

— Чего же ты ждёшь? Спасать подопечного — твоя обязанность.

Легат уже поворачивал коня, но Хранитель вновь вырос перед ним.

— Подожди! Я не смогу сделать этого, не прибегнув к чуду. А это выдаст младенца. Никто не должен узнать о нём раньше срока.

Легат мгновенно слетел с коня.

— ??? — Хранитель выдержал пронизывающий взгляд и кивнул.

— На нём Благодать. Я просил о Помощи и мне было сказано, что получу её. Мы — Хранители, можем многое, но я не в силах незаметно перенести его отсюда. А закрыть от катастрофы на месте — означает выдать его. Они увидят и донесут.

— Понятно — Синие огоньки мигнули — Покажи его.

Они вошли в дом, Смерть и Жизнь склонились над колыбелькой. Ребёнок спал, сладко причмокивая во сне. В это время вошёл один из Всадников.

Легат молча указал ему на спящих. Всадник обошёл всех — ставя печать Смерти. Хранитель уже хотел извлечь младенца, но Легат остановил его.

— Нет. Мне нельзя касаться его. Заберём вместе с колыбелью.

Он взял плетёную колыбельку и вышел сопровождаемый Хранителем. Конь стоял недвижно посреди двора. Легат взлетел в седло.

— Нас не должны увидеть вместе — предупредил Хранитель — а его тем более. Я удалюсь и буду находиться на расстоянии от тебя.

Всадник кивнул и сделал жест рукой. Облако мглы окутало его и коня.

Тень рванулась с места. Чёрный вихрь взвился и опал на краю долины.

Укрыв колыбель плащом, Легат вновь замер, наблюдая за селом. Оба Всадника уже летели к нему от окраины села. Они сделали своё дело. Прошла минута.

Легат вскинул руку и протянул в сторону села. Чёрный туман вскипел, разлился накрывая дома. В тот же миг дрогнула, разверзаясь, земля. Горы издали стон… Грохот накрыл долину. Вскоре всё было кончено.

Легат невозмутимо наблюдал, как удаляются демоны стихий. Эхо катастрофы всё ещё перекатывалось в горах, а Всадники вновь закружили над местом, где некогда было село. Теперь они обнажив клинки, освобождали души от тел. Легат окутанный облаком мглы перенёсся прочь от долины. Конь громадной хищной птицей мчался через горы и леса. И где-то далеко, скользило пронизанное лунным светом облачко. Легат понял, что Хранитель показывает ему направление и послал коня вслед. Они покрыли большое расстояние. Наконец, перед ними вновь выросли горы покрытые лесом. У подножия высокой горы прилепился монастырь.

Всадник остановил коня. Из-за деревьев выступил Хранитель.

— Здесь — сказал он — здесь предстоит ему жить и расти. Малышу уже избран наставник. Скоро рассветёт. Положим колыбель у входа. Пусть думают, что его подкинули. В этом никто не узрит чуда.

Всадник кивнул и подвёл коня к двери. Он наклонился, опуская колыбель на ступеньку крыльца. Младенец шевельнулся и причмокнул, не выпуская палец из рта. Легат пристально вгляделся в него, словно читая, что-то ведомое только ему. Потом простёр над ним руку… И беззвучно увёл коня. Хранитель облегчённо вздохнул. Теперь он был уверен — Силы зла не посмеют приблизиться к обители из страха перед серебряными клинками Легиона Смерти.

Ангел благодарно кивнул. Но Легат уже отвернулся. Мглистый конь повинуясь Всаднику взвился на дыбы и пропал из виду. За воротами скрипнула дверь сторожки и послышались сонные шаги. Ребёнок вдруг заворочался, засопел… и тишину нарушил обиженный плач. Шаги замерли.

2006 Стрингер.

Возьми меня!

Старый ворон с верхушки ели наблюдал, как высокий Всадник в плаще с капюшоном, призрачной тенью скользит от барака к бараку. Его путь начинался от крематория, и потом он посещал один барак за другим. Вот конь мглистой глыбой застыл у детского барака. Всадник покинул седло и прошёл сквозь дверь. Ворон горестно каркнул вслед.

Всадник возник в проходе между нарами. Он неслышно шёл по проходу, когда из тёмного угла его позвал детский голосок:

— Ты пришёл за мной?

Всадник замер на месте устремив незрячий взгляд во тьму. Ребёнок лет пяти смотрел на него без страха, с надеждой.

— Ты видишь меня? — Синие огоньки вспыхнули во мраке капюшона.

— Вижу. Я знаю тебя. Ты приходил за мамой.

— Не бойся, я не причиню тебе боль. — Всадник сделал шаг к ребёнку. Плащ на миг распахнулся — блеснул серебром череп на рукояти меча.

— Не боюсь. Ты добрый. Забери меня отсюда.

Всадник медленно присел на краешек нар. Безликий капюшон повернулся к малышу.

— Ты знаешь кто я? Ты видел меня раньше?

— Знаю. Мама говорила, что ты Добрая Смерть. Ты забираешь детей отсюда, чтобы отвезти к Богу. Там их никто не мучает. Они играют в Его саду и никогда не бывают голодными. Забери меня. Мне здесь очень плохо. Ты ведь пришёл за мной — правда?

Всадник никогда не показывался этим детям в своём облике. Обычно он всегда принимал облик их родителей, бабушек, дедушек… И они встречали его как избавление. Последнее утешение — всё, что мог дать им он. Но этот ребёнок застал его врасплох. Он увидел Всадника. Огоньки мигнули в пустых глазницах.

— Ты хочешь, чтобы я отвёз тебя к маме?

— Мама приходит ко мне. Каждую ночь приходит. Забери меня, я больше не могу. Они делают нам больно. И бьют. Убивают. Нас всех убьют. Лучше забери меня сейчас.

— Если я возьму тебя сейчас, то не смогу отвезти в сад Бога. И к маме не смогу. Время ещё не подошло. Твоё место пока не готово.

Всадник отвернулся. Дети, маленькими скелетиками, спали, забывшись крепким сном. И лишь этот малыш не заснул — ждал его. Всадника. Случай был неординарный. Этому ребёнку суждено было прожить ещё. Но итог был неотвратим. Всадник думал.

— Забери меня, пожалуйста. Не надо в сад — можно я останусь с тобой? Я попрошу Бога, чтобы разрешил взять меня.

Ребёнок уже не просил — молил, и глаза его были полны боли. Всадник медленно встал и запрокинул безликий капюшон к низкому потолку:

— Ты слышишь Господь? Слышишь его? Ответь же ему Сам.

Всадник ждал не шелохнувшись. Потом вскинул руку:

— Тогда Я — Легат Смерти, Всадник Аушвица — беру всё на себя. Иначе, больше не смогу войти сюда. Каждый раз меня будет ждать этот взгляд, каждый час, каждый миг меня будет звать этот голос. Я беру всё на себя. А потом Ты взыщешь с меня. Потом.

Всадник повернулся к малышу и встретил напряжённо ожидающий взгляд детских глаз.

— Мы уйдём вместе? Да? Ты не оставишь меня здесь?

И Всадник медленно кивнул:

— Да малыш. Мы уйдём вместе. Наш путь будет долог. Сперва — мы дождёмся, когда погаснет этот ад. И тот, кто его разжёг — предстанет здесь. Перед тобой. А потом отправимся к твоей маме. Вы войдёте в Сад и всегда будете вместе.

Всадник наклонился к ребёнку и взял на руки. С печалью поцеловал его в лоб… Старый ворон видел, как Всадник вышел из барака, бережно неся малыша. Он сел на коня и усадил ребёнка в седло перед собой. Чёрный конь вновь неслышно заскользил по лагерю. От сектора к сектору. От барака к бараку. И ребёнок правил конём.

С той ночи, их всегда видели вместе — Всадник Аушвица и дитя в седле пред ним.

P.S: Аушвиц — немецкое название Освенцима.

2006 Стрингер.

Скрипач над рвом.

На краю разверстой пасти глубокого рва стояли люди. Одни оцепенело молчали, другие судорожно прижимали к себе детей, жён, мужей… Старики тихо молились глядя с тоской на молодых. Женщины пытались подавить рыданья, мужчины молчали.

Никто не оглядывался назад. Там — в глубине уже наполовину заполненного рва лежали вперемешку тела. Пустырь был оцеплен солдатами. Хрипло рычали псы, натягивая поводки. Напротив людей стояли фигуры в чёрных мундирах. Черепа зловеще поблёскивали с их фуражек. И в стороне одиноко сутулился старый Скрипач.

В городе старика знали все. Ни одного события не обходилось

без Скрипача и его музыки. Он со своей скрипкой веселил их в дни радостей,

он утешал их музыкой в дни скорби. Казалось, что старый Скрипач был душой города. Он словно был всегда. А они рождались, взрослели, женись, старились

и всегда был он — Скрипач. Когда пришла беда и людей, нелюди в мундирах согнали со всего города в гетто, Скрипач первым покинул свой дом и пошёл с ними.

Он шёл и играл, а люди шли за ним. Его музыка придавала им силы вынести бремя тягот и пугающей неизвестности. Он бродил по улочкам гетто и помогал людям жить, а скрипка убаюкивала голодных детей, подбадривала взрослых, утешала стариков, оплакивала тех, кто не выдержал тягот.

Но однажды за ним пришли. Старика привезли за город на пустырь, где уже зиял огромный ров. Он увидел множество солдат и понял всё. Ему приказали встать в стороне от рва и ждать. Потянулось время. А потом подъехали первые грузовики.

Офицер распоряжавшийся на пустыре приказал ему играть. Старик устроил инструмент на плече, прижался подбородком к нему и поднёс смычок.

Скрипка откликнулась ему нежным всхлипом и щемящая душу музыка полилась над пустырём.

Людей погнали ко рву. Он узрел среди них много знакомых своих. И видел как старенький ребе шёл окружённый стайкой детишек, обнимая за плечи двух самых маленьких. Всех загоняли в ров. Замешкавшихся сталкивали. Мужчины подхватывали детей на руки, помогали старикам и женщинам, но ров был глубок, многие падали… И плакала скрипка. А потом автоматчики подошли к краю рва. И тут из глубины его раздался высокий надтреснутый голос: Шма Исраэль!!! И скрипка подхватила возглас. Тогда люди запели молитву. Сухой треск автоматов вспорол воздух.

Скрипка запнулась… но вдруг заиграла ещё пронзительней. Офицер подскочил

и приказал играть весёлое. Старик посмотрел ему в лицо, и как-то странно кивнув, вновь вскинул смычок. Полилась древняя мелодия, под которую сотни поколений предков встречали один из великих праздников его народа.

Грузовики всё подъезжали. И новые партии жертв загонялись

в ров. Людей сталкивали на тела и стоны умирающих пугали ещё живых…

А старик играл. Не останавливаясь. Струны уже резали пальцы руки,

но он продолжал перебирать их и смычок в правой руке порхал неутомимо.

А из глаз текли скупые, жгучие слёзы. А люди всё падали в ров, падали…

И чудилось Скрипачу, что печальная тень скользит внизу среди людей и целует младенцев под неумолчный треск автоматов. Никто заметил как постепенно сходит

с ума музыкант.

Последнюю машину старик встретил свадебной музыкой.

Ласково улыбаясь согражданам и кивая им головой, он продолжал играть.

Среди всех идущих Скрипач увидел старушку жену. Шалом Хава! — крикнул он ей

и заиграл ту мелодию которая звучала на их свадьбе много много лет назад.

Потом как-то странно улыбаясь, приплясывая, пошёл навстречу, но его отшвырнули назад. Тогда он вновь встал и послушно продолжал играть. И когда уже люди встали у заполнившегося рва, Скрипач увидел женщину баюкавшую на руках младенца. Тренькнув оборвалась весёлая музыка, а потом нежная колыбельная, переливаясь чуть печалью, зазвучала как прощальное напутствие.

Последняя жертва упала в ров. И тогда офицер показал рукой туда.

Скрипач выпрямился, усмехнулся в лицо ему и пошёл. Пошёл не переставая играть. Теперь он явственно в видел во рву чёрную тень, склонявшуюся над каждым телом. А потом тень позвала его жестом. Ударил выстрел. Скрипка выскользнула из рук, опережая падающее тело. Затарахтел бульдозер, катя перед собой вал сухой комковатой земли.

Старик открыл глаза. Вокруг него стояли все, кто был в котловане.

Окружённые мягким сияньем, они улыбались ему чуть печальной приветственной улыбкой. А от края рва его звал Всадник на мглистом коне. Когда он приблизился, то Всадник протянул ему сияющую неземным светом скрипку необыкновенной работы.

Скрипач принял её и взмахнул смычком. Торжественная мелодия взвилась к небу. Музыкант пошёл, сопровождаемый Всадником по разворачивавшейся перед ними тропе Света, а люди тянулись за ним не оглядываясь назад, и дети смеялись счастливым смехом навстречу небу раскрывавшему им свои объятья. А рядом шла его старушка жена и улыбалась Скрипачу, заглядывая в глаза счастливым взглядом как в тот первый день их любви. Они вновь были вместе. Навсегда. Свободные от смерти.

26/04/06/ Стрингер.

Собака.

Собака плакала. Боль не уходила. Она затаилась в изувеченном теле и давала о себе знать при каждом движении. Что она сделал людям? Чем провинилась перед ними? Она была хороша, пока была щенком и хозяйский сын играл с ней. А потом выросла и стала обузой. В конце концов, хозяин вздыхая отвёз её на дачу к знакомому и отдал. Тому нужна была собака — сторожить двор. Так она сменила первых хозяев. Второй её не баловал и относился равнодушно. А как-то раз привёз нового пса. Злого, крепкого кобеля. Жизни совсем не стало. Кобель был под стать хозяину — никакой собачьей солидарности. И однажды она вырвалась со двора.

Жизнь бродячей собаки далеко не кусок мяса. И поголодав, получив взбучек от бродячих псов, она снова стала искать себе дом. Но куда не пробовала прибиться — не везло. Или там уже были собаки, или терпеть их не могли. Так и скиталась, пока не встретила одного — такого же как сама. Они сразу почувствовали родство душ. Никто ещё с ней так не разговаривал. И она пошла за ним. Спали, где придётся, ели что найдётся. Но теперь она была не одна. Но всему приходит конец. Как-то у рынка хозяин нарвался на молодых и крепких парней. Они не любили бродяг. Собака самоотверженно кинулась спасать его…

Вот тогда её и покалечили. А бродягу увезли в больницу. Навсегда. И снова она скиталась в одиночку. Прячась от всех. Но эта зима выдалась лютая и голодная. Голод и холод погнали её к людям… От дома вкусно пахло. Она топталась не в силах отойти отсюда. И от голода её так скрутило, что завыла — громко и жалобно. Вот тогда-то дверь распахнулась… Пронзительный собачий визг, огласил окрестности. Ошпаренная кипятком, собака, подволакивая плохо слушавшиеся задние ноги, стремилась убежать подальше. Сил едва хватило доползти до пустыря. И теперь она лежала, прижавшись ошпаренным боком к холодному снегу. Было больно.

Чёрная тень беззвучно возникла на дороге. Снег не скрипел под копытами мглистого, огромного коня. Сидевший недвижно в седле Всадник смотрел на неё мёртвым взглядом. Шерсть на холке собаки невольно встала дыбом. Ей было страшно. Но отчего-то зла от Всадника она не учуяла. Он же, внезапно повернул коня и тот, перебирая точёными ногами, в мгновение ока оказался возле неё. Собака затравленно смотрела на седока. Из-под капюшона слабо сверкнули два огонька.

— Несчастная. Хлебнула людской доброты?

В его голосе она не услышала угрозы. Скорее горечь. Кажется, он жалел её… Собака слабо заскулила.

— Вижу. Много настрадалась. Этот мир жесток к слабым.

Конь скосил на неё глаз. Он явно жалел её. Из глаз собаки выкатилась слеза.

— Я не могу залечить твои раны. И у меня нет еды. Но Я могу дать тебе освобождение. Готова ли ты идти со мной?

Собака скорбно посмотрела на него. Как и куда она могла идти? В таком состоянии.

— Туда, куда отправляются все. Где ты встретишь своего друга. Он уже там. Ждёт тебя. С того дня как ты потеряла его.

Она недоверчиво посмотрела на Всадника, вильнула слабо хвостом. Неужели всё кончится. Весь этот кошмар. И она увидит вновь своего друга? Бродягу, что жалел её! Но как? Как она пойдёт?

— Там, ты не будешь такой как сейчас. И больше никто, никогда не обидит тебя. И никто вас уже не разлучит.

И она вдруг поняла. Поняла о чём говорит этот ужасный Всадник и он показался ей самым лучшим из всех существ, которых она встречала в своей жизни. Кроме своего друга конечно. Она с усилием вскинула голову. Да, да! Она пойдёт, она согласна. Согласна на всё, лишь бы снова быть рядом с ним и чтобы навсегда уже не разлучаться. И забыть об этой жизни. Навсегда!

Всадник соскользнул с коня и наклонился к ней. Коснулся её головы, и боль сразу растаяла, исчезла. Собака благодарно взглянула на него, лизнула перчатку.

Ей вдруг стало тепло и легко. И она с облегчением закрыла глаза.

Всадник выпрямился. Постоял ещё, глядя на неё, а потом сказал:

— Пора. Вот увидишь, там ты будешь счастлива.

Чёрный конь беззвучно перебирая ногами скользил по заснеженным полям, а за ним легко и свободно, светящейся тенью неслась собака. И там, далеко на краю поля их встречал, раскинув руки, тот самый бывший бродяга. Её друг.

2006 Стрингер.

Насмешник.

— Я так и знал. Человек умер, а они заняты своей суетой.

Cтарик обернулся в сторону Всадника и торжествующе взглянул на него. Его тело лежало в кресле, стоявшем на веранде и со стороны можно было подумать, что он спит. В саду за столом хлопотала старушка. Ещё две женщины о чём то болтали в доме. Их мужья в это время расположились под тенистой яблоней и неспешно прихлёбывали пиво из жестяных банок.

— Слава Богу, мне удалось избежать дурацких прощаний и всхлипов над головой. Но выходные я им испортил. Ты не представляешь — как они трясутся над своими выходными. Выезд сюда они именуют поездками на дачу! К природе приобщаются. Барина из себя корчат.

Всадник понимающе кивнул.

— Вот ты меня понимаешь. А они не понимают. Ноги бы моей здесь не было, если не моя благоверная. Садик ей подавай, огородик, чистый воздух. Детям воздух нужен. Ах какие мы нежные. А я вот безвыездно прожил в городе полвека и ничего. Барство всё это. Царя уж почитай почти век нет, а господа пролетарии всё из себя господ строят. К земле тянет — так и живи в деревне. А то живём в городе, а отдыхаем на дачах. Посмотрел бы мой дед на это. Снял бы ремень да всыпал всем.

— Не слишком ли ты строг к ним? — отозвался Всадник.

— А зачем было меня сюда перетаскивать? Мне и в городе неплохо отдыхалось. Все друзья — товарищи мои там. С ними хоть можно было и в шахматишки перекинуться и козла забить. Там я ещё и работать мог. А здесь что? Цветочки выращивать? Да яблоками торговать на станции? Тьфу! Я им кто? Агроном что ли? Или смотритель на даче? Это всё моя старуха. Ей приспичило. А эти и обрадовались — давайте папа, переселяйтесь а к вам ездить будем на выходные. Ну конечно! Где ещё найдёшь бесплатного сторожа да домработницу? Приедут и палец о палец не ударят. Невестки всё языками треплют, как сороки и валяются на диване, а сыновья вон — пиво хлещут. Утомились за неделю.

Старушка в саду уже закончила накрывать на стол и позвала всех к столу. Женщины недовольно оторвались от телевизора и томно покинули диван. Мужчины не расставаясь с пивом, бодро двинулись к столу. Хозяйка вздыхала и охала, что внуки опять на речке задержались и пропустят обед.

— Вот, смотри! Сейчас меня звать будут. Ух начнётся спектакль…

— Похоже, ты не очень пылал любовью к своей семье.

— Да не в этом дело. Почему ж не любил? Просто устал от всех. Странные они какие-то. Не понимаю я их. Я для них просто старый ворчун. Отсталый. Передовые они у меня все. Больно умные. А хоть один что-нибудь за свою жизнь создал своими руками? Сидят в конторах бумажки перекладывают. Да ну их.

Старушка усадив всех озабоченно посмотрела на веранду и поспешила к нему.

— Ты что ж уснул что ли? — добродушно-ворчливым тоном позвала она его.

— Ага, уснул — ехидно отозвался покойник — посмотри получше.

Старушка тронула его за плечо. Потом слегка толкнула. Тело оставалось неподвижно. Она встревожено наклонилась к нему… Вгляделась. Всплеснула руками, и обессилено опускаясь на пол, заголосила. Люди вскочили из-за стола и поспешили к ней.

— Вот теперь начнётся — проворчал старикан — терпеть не могу этого. Ну умер, так что кричать-то. Не мальчик уж.

Мужчины, подбежав, сперва наклонились над ним. Посмотрели озадаченно друг на друга. Один повернулся к матери и подхватил её, поднял. Второй проверял пульс у старика. Женщины ошарашено переглядывались. Выходной был испорчен. Наконец очнувшись, приняли у мужчины старушку, а тот с братом стали поднимать тело, чтобы перенести в дом.

— Ну вот. Теперь скорую вызовут — регистрировать смерть… Как будто и так не видно. Это чтобы в доме не держать. Перетащат в морг, чтоб потом из города хоронить. А то сюда не всем сослуживцам удобно будет. Да и начальству далеко ездить. Щас начнут родственникам звонить. Друзьям моим никто конечно не удосужится. Чином не вышли. Разве что старая на работу прежнюю сообщит. Я там всё ж заслуженный мастер был. Глядишь, автобус пришлют бесплатно. Да венок от администрации. Тьфу. Пошли отсюда. Хотя постой! Чё они там делают?

Старушка всё причитала хлопоча вокруг мужа. Сыновья сосредоточенно переговаривались. Жёны не зная куда себя деть, пытались успокоить старушку. Наконец, один из мужчин подошёл к телефону. Другой постоял, покачал головой, потом вышел в кухню. Открыл холодильник и достав бутылку, налил себе в стопку. Выпил залпом и шумно выдохнув, закурил. Новопреставленный заглянул в проём. Посмотрел задумчиво на жену.

— Охо хо. Тоскливо тебе будет здесь будни коротать. Разве что заберут к себе в город. Хотя…

Он махнул рукой и посмотрел на Всадника.

— Ну что? Пора что ли?

— Пора.

— А как бы мне свои поминки посмотреть? Очень мне любопытно.

Всадник помедлил с ответом… Потом ответил.

— Обещаю. Увидишь. А сейчас надо отправляться.

Старик ещё раз посмотрел на семью и побрёл к выходу.

Они вернулись спустя сутки, к третьему дню. Во дворе больницы, где располагался морг собралась небольшая толпа. Мужчины сосредоточенно курили, переговаривались. Женщины с траурным выражением на лицах, вздыхали, обсуждали вполголоса присутствующих. Обе невестки с детьми — подростками стояли с заученно-скорбными лицами. Небольшая кучка родных собралась вокруг старушки, остальные — сослуживцы, друзья, соседи группировались поодаль.

Покойник насмешливо осмотрел присутствующих. Всадник невозмутимо возвышался рядом. Старик рассматривал венки.

— О! Гляди-ка, не поскупились на цветочки. Ритуал прежде всего. Как никак сослуживцы и соседи потом обсуждать будут. Хотя когда у старшого отец начальника помер — так мой такой венок заказал… Мало не покажется. Мне небось подешевле купили. Зато стол будет что надо. Вот увидишь. Главное не похороны — главное поминки. Небось, начальство тоже придёт уже после работы — к столу. Смотри-ка, а моих почти и нет никого. Постеснялись звать. Они у меня то все из простых — крестьян. А тут чистая публика собралась. С дипломами.

У дверей морга возникла лёгкая суета. Два санитара вынесли гроб и поставили на два табурета. Люди потянулись поближе. Женщины привычно всхлипнули. Мужчины откинули сигареты и приняли соответствующие выражения лиц. Вышедший вслед за гробом батюшка приготовился.

— Ты смотри! И попа позвали! Моду блюдут. О душе моей заботятся.

Дед насмешливо хрюкнул.

— А я когда-нибудь в церковь ходил? Нет, ты погляди — стоят все расфуфыренные, никто и лба-то толком перекрестить не умеет, а туда же. Спектакль вздумали из моих похорон делать. А я завещал попа звать?

Всадник молчал. Старикан оглянулся на него, вспомнил что-то.

— Ну, кабы знал при жизни… Хотя всё равно нечестно получается. Спасибо конечно — панихида она нужна, да кто б знал заранее. Всё равно нечестно. Думаешь такие уж сами верующие? Просто мода такая пошла. Как никак, даже правительство стало по праздникам в церковь захаживать. Вот мои и соблюдают. Главное — всё как у людей. Тьфу, прости меня Господи.

— Вот и ты поминать стал Его. — Отозвался эхом Всадник.

— А как уж теперь не поминать. — Хмыкнул старик.

Он нахмурился разглядывая толпу. Народ скорбно вздыхая внимал батюшке и переминался с ноги на ногу.

— Устали стоять бедненькие. Непривычно — всё больше привыкли задницами кресла да стулья протирать. — съехидничал старый. — Ничего, счас по машинам рассядутся. Эт раньше сперва несли по улице, квартал другой с оркестром. Теперь уж как вынесут так сразу в кузов иль автобус. Урбанизация хренова. Етить их… туды.

— Ядовитый ты дед. — Невозмутимо заметил Всадник.

— С ними поживёшь — мухомором станешь. Гляди — комедь начинается.

Батюшка закончил отпевание и уступил место родным. Старушка запричитала над покойником. Несколько пожилых родственниц заголосили. Невестки, спохватившись, громко всхлипнули. В толпе завздыхали. Подростки неловко наклонялись поцеловать деда в восковый лоб.

— Началось. И отверзлись слезотоки. Тушь попортите, французскую — насмешливо комментировал покойник.

Он повернулся к Всаднику и горестно заметил:

— А моих то друзей со старого двора, никого не позвали. Не соответствуют ситуации значит. Хмыри.

Сыновья бережно отвели мать в сторонку и кивнули окружающим. Шестеро крепких мужчин подняли гроб и неторопливо понесли к выходу со двора. Семья двинулась следом. За ними потянулись остальные. Батюшка шёл впереди, за гробом. Несколько молодых людей на улице уже загружали венки в машины…

На кладбище старикан молча наблюдал всю церемонию. Только один раз, когда уже опускали гроб, обронил в сторону жены.

— Да брось уж убиваться. Все там будем. Недолго уж осталось.

Зато дома он опять оживился.

— Нет ты глянь, какой стол накрыли. Ух ты! Даже кутью не забыли. Небось у батюшки инструкции получали. А водка вся импортная. Кутить так кутить. Как же, начальство посетить грозилось. Да на работе ж потом обсуждать будут. Нельзя отставать от людей. Ещё подумают что зажмотили. Тут ведь, главное не похороны — главное поминки. Народ отмечаться идёт. Щас ещё кто на кладбище не был — подоспеют. После работы.

— Всё, семейка моя занялась привычным делом. Теперь речи пойдут, аж заслушаешься. А главное — гостей всех принять согласно чину и рангу. Никого не обделить, не обидеть. Особенно самых важных, да уважаемых. А я своих дружков уважал больше чем всю эту публику. А им и места тут не нашлось. Тьфу! Для кого поминки-то? И моя туда же.

— Ешьте гости дорогие, дед наш всегда гостей да застолье любил. — передразнил он фальцетом. — Любил! Да не твоих гостей. От всех меня в даче той изолировали. Ну погодите — придёте ещё на тот свет. Встречу уж как следует. Мало не покажется. Он вдруг встрепенулся и потянулся в прихожую. Там в дверях топтался какой-то мужичонка, обтрёпанный.

— Андрюха! — воскликнул дед — с завода моего! Вместе росли, вместе работали!

Вышедший в прихожую вслед за женой, один из сыновей посмотрел на недовольное лицо супружницы и что-то шепнул ей. Она поспешила в кухню. Сын же слушая пришедшего, который явно стесняясь что-то горестно бормотал, кивал головой. В это время жена вернулась и пакетом в руках, чем-то заполненным. Они вручили его незваному гостю. Тот машинально взял, посмотрел печально на обоих, потом махнул рукой и вышел.

— У гады! — Взвился старик. — Публике не соответствует! За стол постеснялись усадить! Это для кого поминки? Для сытых да расфуфыренных? Так вы меня уважили? Да он в жизни ни у кого ничего не просил! Он меня пришёл помянуть, а не вашу водку жрать! Это мои поминки!!!

Старикан бушевал, потом сник от бессилья.

— Ноги моей здесь не будет. Погодите же — припомню я вам Андрюху. Ещё встретимся. Век не забуду. Зажрались. Пошли отсюда. Ни рож их видеть не могу, ни словоблудия их слышать. К Андрюхе пойду. С ним посижу лучше — во дворе.

Всадник всё так же кивнул и они вышли. Мужичонка стоял на улице, плечи его подрагивали. В стороне он увидел пару голодных бомжей рывшихся в мусорке. Пошёл к ним.

— Щас им отдаст. Знаю его. Ни за что не прикоснётся к этой еде. Какой бы голодный ни был. И водку их пить не станет — Старик сокрушённо смотрел на друга. А тот и вправду отдал им пакет и побрёл дальше. Дед, обернувшись к дому, погрозил кулаком. Потом посмотрел умоляюще на Всадника.

— Иди — сказал тот — иди за ним. Я подожду.

2006 Стрингер.

Скептик.

— Тебя нет!

Возмущённо заявил человек, глядя на Всадника укутанного в чёрный плащ мрака.

— ???

— Ты снишься мне. На самом же деле тебя нет.

Серебряный череп на рукояти меча ухмыльнулся. Всадник невозмутимо посоветовал:

— Оглянись.

Человек обернулся. И слегка изумился. Его тело лежало на диванчике в беспомощном положении. Выпавшая из рук книга валялась на полу.

Потом вновь обратился к Всаднику.

— Ты хочешь сказать, что я умер?

— Несомненно. Иначе, что я тут делаю?

— Снишься мне. — упрямо заявил человек. — Просто снишься. Смерть — есть сон мозга. А ты его бред.

— В таком случае — Я, бред весьма ощутимый. Потому, что Я — есть, а вот тебя уже нет. Точнее, нет того, кто так считал. А то, что предо мной — есть его сущность, которой предстоит убедиться в моём наличии.

Человек задумчиво посмотрел на Всадника. Потом перевёл взгляд на тело.

— А что это за нить тянется от него ко мне?

— Это нить жизни, которая удерживает пока тебя возле тела.

— Ага! Значит, я ещё не совсем умер! Мой мозг не отключился окончательно и выдаёт иллюзорные картинки. И ты есть его иллюзия.

Огоньки во мраке капюшона весело мигнули.

— Это очень просто проверить. Сейчас я перережу нить, и ты уже потеряешь всякую связь с телом. Окончательно.

— И что потом?

— Потом ты отправишься, куда следует. Хотя…

— Что значит — хотя? Что ты этим хотел сказать? — обеспокоился вдруг человек. Он опасливо посмотрел на меч Всадника. Череп меча вдруг издевательски подмигнул ему.

— Так ты же не веришь в меня. Следовательно, и в жизнь после жизни. И вообще во всё, что по твоему — не материально. Зачем вводить тебя в тот мир, в который ты не веришь?

— Подожди! Так ты утверждаешь, что явился за мной с того света? Из иного мира?

— Я ничего не утверждаю. Просто Я — есть. А тебя уже нет.

— Как это? Но вот ведь я.

— Ты сон. Моя иллюзия. Есть лишь тело валяющееся там. Поэтому я сейчас уйду, а ты исчезнешь. Как мираж.

Всадник пошёл к окну.

— Эй! Подожди! Это нечестно! И потом — ты ведь не обрезал нить!

Всадник обернулся.

— Ах да. Надо освободить тело от его миража.

Он извлёк меч и стал приближаться к умершему. Человек недоверчиво наблюдал за ним.

— Постой. Так я действительно исчезну, как только ты перережешь нить? Но тогда, согласно логике ты тоже исчезнешь.

— Для тебя — да. Ведь тебя просто не станет.

Человек напряжённо размышлял.

— А ты? Ты останешься?

— Конечно, для других. У меня много работы. И много клиентов.

— Но… а что бывает с теми кто верит в жизнь после смерти?

— Они отправляются туда, где их ждут.

— И там тоже есть ты?

— Нет. Там я не нужен. Но Я — оттуда.

Человек беспомощно посмотрел на него.

— Тогда это неправильно. Если есть что-то после смерти, то оно есть для всех. Или его нет вовсе. И тогда я прав.

Всадник невозмутимо перерезал нить и повернулся к нему.

— Видишь ли, ты так упорно и последовательно доказывал наше отсутствие… он показал на полки книг с трудами умершего… — что было решено — удовлетворить твоё желание.

— Протестую!

Всадник пожал плечами, и достав из под плаща какой-то жезл, коснулся его.

— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

В тот же миг душа умершего стала терять свои очертания, и превратившись в бесформенное облачко, была втянута жезлом. Ещё раз, окинув взглядом кабинет скептика, Всадник удовлетворённо кивнул и покинул дом.

— Должен же Я чем-то удобрять свой сад. — пробормотал он, вскакивая в седло. Чёрный конь, согласно кивнув, рванулся с места.

2006 Стрингер.

Ведьма.

— Явился? — сварливым голосом откликнулась старушка — Нет бы приходить, когда зовут. Ладно уж, входи коль пришёл.

Всё это она высказала, не отрываясь от священнодействия над небольшим кофейником. Даже не оглянулась. Гость пристально вгляделся.

— А чего мне оглядываться. — проворчала она, — Будто не знаю, как выглядит Смерть. Твой холод и спиной почуешь, не ошибёшься.

Череп на рукояти меча хихикнул. Всадник шагнул в хижину. И сразу, словно в ней потемнело. Он осмотрелся. Внутри чисто и аккуратно прибрано всё. Было видно, что хозяйка обладает педантичной натурой и не терпит беспорядка. И множество пучков различных трав, корешков развешанных по стенам.

Всадник сел на старый стул, задумчиво посмотрел на часы её жизни.

Последняя песчинка зависла в воздухе, готовая упасть… Он остановил её жестом.

— Ну спасибо, уважил. — старушка теперь стояла уперев руки в боки и внимательно рассматривала его. — Мне совсем не хотелось покидать этот свет, не не успев выпить свой последний кофе с полынной настойкой.

— Может и для меня пара глотков найдётся?

Всадник внимательно смотрел на неё. Она же, ничуть не смутившись, кивнула ему и захлопотала вокруг стола. На расстеленной чистенькой скатёрке возникли две керамические кружечки, пара рюмочек, сахарница, и тарелка с сухим печеньем.

А в центре всего этого гордо красовался штоф с настойкой. Наконец, разлив кофе по кружечкам и нацедив настойки, она села свой любимый стул с высокой спинкой и подлокотниками. Лицо её вдруг стало строгим.

— Ну? Что явился-то раньше времени?

Всадник поднёс кружку к капюшону, словно вдыхая в себя аромат крепко сваренного кофе.

— С имбирём.

Скорее утверждая, чем спрашивая, произнёс он. Синие огоньки во мраке капюшона медленно зазмеились.

— Не хочешь, не отвечай. А пошто такая честь — сам Легат Всадников пожаловал за бедной старой ведьмой?

— Не ведьмой, а ведуньей — усмехнулся Всадник — Говорят, больно у тебя кофе с настойками вкусные.

Взгляд её чуть смягчился. Старушка тихо вздохнула и ответила:

— Вот ты первый кто меня ведуньей назвал, после того как моя наставница отдала Богу душу. А то все — ведьма да ведьма…

Она вдруг пригорюнилась.

— Теперь и помирать-то приходится в одиночестве. И дар передать некому. Приходили раньше, да прогнала всех. Им, видишь ли, колдовство подавай. Чтоб себя только тешить да лелеять. Думали, мне всё равно кому дар достанется, всё равно кого учить да посвящать. Да я таких насквозь вижу.

Старушка вдруг вскинула голову.

— Ты небось, нарочно пришёл заранее. Посидеть со мной, чтоб одна не отошла. Ни к чему это. Меня вон баньши уже с ночи оплакивает. Слышишь?

Всадник кивнул. Он заметил тёмное облако баньши в кустах, ещё подъезжая к домику.

— Тебе будет трудно уйти, не передав дар. Я облегчу твой уход.

— С чего ж это Смерть так жалостлива стала?

Старая ведунья недоверчиво посмотрела на него. Легат поставил кружку на стол. Огоньки разгорелись чуть ярче.

— Некогда одна ведунья помогла человеку. Спасла его дочь. Давно это было. Потом случилось так, что он оказался в моём Легионе. Стал Всадником. Богу ведомо отчего. Но за ним остался долг. А я как Легат Легиона в ответе за своих. Не может быть долгов за Всадником. Перед посвящением, он просил за неё.

— Не забыл значит старую ведьму — ведунья качнула головой — спасибо ему. Смерти я не боюсь. Все там будем. Вот только тяжело одной уходить. Нельзя забирать дар с собой. А передать некому.

Она горестно поджала губы. Всадник поднял стопку рассматривая её.

— У его дочери тоже родилась дочь, а затем — внучка. Он завещал её тебе.

Старушка изумлённо посмотрела на него.

— Как же я передам ей? Мне жить-то осталось…

Легат усмехнулся.

— Сейчас, по тропинке к твоему дому, идёт женщина с девочкой на руках. Не спрашивай — как и почему. Она закроет тебе глаза, оплачет и позаботится об остальном. Девочка примет твой дар. Потом, мы с тобой удалимся.

— Да-а, правильно говорят, что добро не остаётся безнаказанно. — задумчиво прошептала она. Легат посмотрел на опустевшие кружку и стопку. — А пока… налей мне ещё кофе и настойки.

Всадник ожидал под деревом у дома. Когда всё закончилось, и послышался тихий женский плач — сквозь щель неплотно закрытой двери просочилась ведунья.

Она улыбалась. Тонкая сияющая нить тянулась за ней. Он подошёл и отсёк её мечом. Они постояли, прислушиваясь к звукам в домике. Вот раздался детский лепет… Ведунья облегчено вздохнула и выпрямилась. Всадник взлетел в седло и протянул ей руку. Уже садясь поудобнее, к нему на коня, она хитро прищурилась:

— А кто ж тебе варит кофе там? Или так и угощаешься, провожая старых ведьм вроде меня?

Серебряный череп меча подавился смешком.

2006 Стрингер.

Santa simplicita (Святая простота).

Старушка была набожна. Вот и сейчас, она возвращалась домой с чувством исполненного долга. На площади сожгли этого еретика Бруно. Она не только была там, но и молилась во славу Господа. За здравие отцов церкви, блюдущих чистоту паствы и за спасение души упорствовавшего отступника. Боле того, в отличие от многочисленных зевак собравшихся поглазеть на казнь, она притащила туда с трудом собранную вязанку хвороста. Вязанка и самой то нужна была, но разве в такой момент можно думать лишь о себе, о плоти. О душе надо заботиться. Своей — и того заблудшего. Не зря ведь падре благословил её при всех.

И даже еретик, увидев как она подталкивает вязанку к костру, произнёс что-то на латыни… Что-то такое про святых… О Санта… Санта… Видать благодарил. Вот только высокий такой, отец — доминиканец как-то странно усмехнулся. Лица его она не видела. Тень от капюшона скрывала лицо.

На дворе уже была ночь. Сегодня старушка перед сном молилась больше обычного. И всё поминала заблудшую душу, что должно быть уже предстала перед Господом и теперь кается за свои грехи. Но всё же даже его погрязшая в упорстве еретическая душа умилилась ей. Значит, не всё может для него потеряно. Ах, как красиво он сказал — Санта… святая… жаль что дальше не смогла разобрать. Но Бог всё видит и всё слышит. Вот ей и зачтётся на том свете благое дело. Она ведь не просто помогла святым отцам, а пожертвовала очень нужную ей целую вязанку отличного хвороста. День прошёл не зря — во славу Господа.

Вот только ноги что-то не слушаются. Надо бы прилечь… Вот так. Как же она устала. Нет это не та усталость, не привычная. Слабость какая-то растекается по телу. Неужто Господь вспомнил наконец о ней! Но уходить без отпущения грехов очень не хочется. Что? Что это такое? Дверь бесшумно открылась и вошёл тот самый отец доминиканец. Только теперь он не усмехается. Улыбается чуть печально. Совсем бесшумно подошёл и присел на край кровати. А глаз всё равно не видно. Тень от капюшона скрывает. Неужто Господь так заботится о ней, что прислал исповедника в ночной час. Значит, всё правильно сделала сегодня. Старушка попыталась приподняться, но монах жестом руки остановил её. Голос его был тих, но странным образом отдавался во всех углах комнатки.

— Ты ждала исповедника дочь моя.

— Да падре. Я вдруг почувствовала, что пришёл час мой и боялась умереть без отпущения.

— Господь услышал тебя. Но разве ты не исповедовалась на днях в церкви?

— Да падре, но человек всегда стремится перед смертью ещё раз вспомнить всё и покаяться.

— Тебе есть в чём каяться?

Доминиканец выжидающе замолчал.

— Не знаю падре, но если были за мной ошибки, то я готова покаяться и просить прощения у Господа нашего.

— А скажи дочь моя, не совершала ль ты сегодня ничего, о чём хотела бы покаяться?

Ей показалось, что в тени капюшона мелькнул блеск в глазах святого отца. Или это был отблеск огарка коптившего в изголовье.

— Нет падре. Сегодня я только пожертвовала вязанку хвороста для спасения заблудшей души. И надеюсь, что это мне там зачтётся.

Она с надеждой посмотрела на монаха. Доминиканец как-то странно кивнул.

— Ничто не остаётся без воздаяния. Пожертвовавший ветку — получит охапку…

Старушка облегчённо вздохнула.

— Значит, Бог зачтёт мне благое дело? Этот Бруно, конечно помучился в огне костра — грешник. Но ведь моя вязанка чуть ускорила ему уход, облегчила его муки, правда? Я сама слышала как он благодарил меня. Назвал святой.

И снова монах усмехнулся. Как тогда — утром, странно и горько.

— Да — прошелестело из под капюшона — твоя вязанка была самой нужной и бесценной в том костре. Благодарный Бруно ждёт уже тебя.

Усни с миром — Santa simplicita.

Доминиканец наклонился вперёд, коснулся её лба неожиданно ледяной рукой, и тьма закрыла ей глаза. Из-под полы плаща выглянул серебряный череп на рукояти меча. Монах встал и замер — ожидая, когда душа высвободится из оболочки дряхлой плоти. А у дома застыл недвижно мглистый конь Всадника и возле него — грешник Бруно в белом одеянии мученика, с большой вязанкой хвороста в руках. Огонь, оплетавший вязанку длинными языками, освещал его грустную улыбку.

2006 Стрингер.

Ночь святого Варфоломея.

Ночь святого Варфоломея близилась к рассвету. Улицы Парижа озарялись пламенем пожаров. Повсюду валялись окровавленные тела — на порогах домов, улочках и перекрестках, площадях и набережной Сены. Толпы парижан бегали по городу, выискивая уцелевших гугенотов. Трупы плыли по реке, красной от крови.

Всадники Смерти деловито проносились мимо живых, задерживаясь возле убитых, чтобы освободить очередную душу. А в небе Парижа, взирая из багровых туч, плакал святой Варфоломей.

От Монфокона, где болталось подвешенное тело адмирала Колиньи, медленно удалялся Всадник. Мглистый конь беззвучно скользил по дороге, унося Легата Черного Легиона. Всю ночь Легат наблюдал за развернувшимся побоищем и работой своих Всадников. Он направил коня по одной из улочек и вскоре оказался возле свежеубитого тела.

Судя по белому кресту, нашитому на рукав, убитый был католиком. Видимо какой-то убегавший гугенот успел всадить кинжал в грудь доблестного радетеля веры. Рукоять так и осталась торчать в груди. Легат остановил коня. Умерший, стоял над своим телом воздев руки и возмущался. Ему было очень обидно, что был убит, вместо того, чтобы самому зарубить этого проклятого протестанта. И ведь успел таки убежать! А увлеченные погоней сотоварищи даже забыли подобрать его труп. Обидно. Обидно валяться посреди улицы подобно какому-то гугеноту.

Но не менее обидно и то, что никакие ангелы не спешат утешить и помочь вознестись доброму католику, павшему во имя Божье.

— КТО СКАЗАЛ, ЧТО АНГЕЛЫ ОБЯЗАНЫ ВСТРЕЧАТЬ ТЕБЯ?

Покойник вздрогнул и обернулся. Перед ним возвышался в седле огромного, черного как мгла коня — Некто запахнувшийся в плащ с низко надвинутым капюшоном.

Во мраке капюшона загорелись два синих огонька. Повеяло неземным холодом. Бывший лавочник поежился.

— Ээ… Но ведь я убит гугенотом. Пострадал за веру.

— ЗА ВЕРУ? — Ледяная издевка прозвенела в воздухе.

— Ну да. Мы же избавили наш добрый город от этих еретиков гугенотов. Сам Папа благословил. И король с нами.

— А КАКОЕ ОТНОШЕНИЕ К ВЕРЕ ИМЕЕТ УБИЙСТВО СПЯЩИХ ЛЮДЕЙ?

— Так они ж еретики! — Лавочник изумился непонятливости этого странного существа. Уж не из демонов ли он?

— РАЗВЕ ОНИ НЕ МОЛИЛИСЬ ТОМУ ЖЕ ХРИСТУ ЧТО И ВЫ?

— Они? Они не признают Папу! Они перевели Библию на французский и читают молитвы на своем варварском диалекте.

— ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО БОГУ ТАК ВАЖНО НА КАКОМ ЯЗЫКЕ ЕМУ ВОЗНОСЯТ ХВАЛУ?

— Ээ… Не знаю кто ты, но говоришь странные вещи.

— Я СМЕРТЬ. ТОЧНЕЕ ВСАДНИК СМЕРТИ. И УЖ ПОВЕРЬ МНЕ — БОЛЬШЕ ТЕБЯ РАЗБИРАЮСЬ В ТОМ — ЧТО ГОВОРЮ.

— О монсеньёр! Но в таком случае вы же хорошо понимаете, какие это грешники и еретики — эти проклятые гугеноты. Вот тот, что убил меня — еще вчера спрашивал с меня деньги.

— ТАК ТЫ ЕМУ БЫЛ ДОЛЖЕН.

— Н-ну самую малость. Но зачем мне, доброму католику — отдавать деньги какому-то еретику, которого должны были вскоре отправить в Ад?

— И ТЫ ЖДАЛ КОГДА ЭТО ПРОИЗОЙДЕТ. А ЗАОДНО РЕШИЛ САМ ОТПРАВИТЬ ЕГО В МОГИЛУ. ВЕДЬ ТЫ — УКАЗАЛ ТОЛПЕ ЕГО УБЕЖИЩЕ.

Лавочник невольно поежился. Он бы с удовольствием убрался отсюда, подальше от этого страшного Всадника, но эта треклятая нить держала его привязанным к телу.

— От вас ничего не скроешь монсеньёр — сокрушенно вздохнул покойник — но я все равно прав. Господь предал их в наши руки потому как они еретики. Ему было угодно, чтобы мы очистили наш город от этих варваров. А я еще и пострадал на стезе Господней. Теперь если и были у меня какие грехи, то они смыты моей кровью. Бог зачтет мне мою гибель и примет в Рай.

— Я ДАЖЕ ВИЖУ КАК ПОЛК АНГЕЛОВ УЖЕ ВЫСТРОИЛСЯ ДЛЯ ПОЧЕТНОГО ЭСКОРТА.

Голос по прежнему был ледяным, но огоньки во мраке заплясали как-то издевательски.

— Вы смеетесь надо мной монсеньёр.

— ТЫ ДАЖЕ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ СЕБЕ, ЛАВОЧНИК, КАКУЮ УСЛУГУ ОКАЗАЛ ТЕБЕ ТВОЙ УБИЙЦА. БЛАГОДАРЯ ЕГО УДАРУ — ТЫ ВОЗМОЖНО ИЗБЕЖИШЬ АДСКОГО ПЛАМЕНИ. НО НА РАЙ НЕ НАДЕЙСЯ.

— О! Значит я не буду гореть вместе с этими еретиками!

— НЕТ, ТЫ НЕ БУДЕШЬ ВКУШАТЬ БЛАЖЕНСТВО ВМЕСТЕ С НИМИ. ИБО ОНИ — ЖЕРТВЫ, НЕВИННО УБИЕННЫЕ. ДАЖЕ ТЕ, КТО УБИВАЛ. ВЕДЬ ОНИ УБИВАЛИ ЗАЩИЩАЯ СВОИ ЖИЗНИ.

— Что же будет со мной??? — Лавочник обеспокоенно смотрел на Всадника.

— НЕ ЗНАЮ. ЭТО ВЕДОМО ЛИШЬ БОГУ.

Легат тронул коня и уже развернулся прочь…

— А как же я? Монсеньёр Смерть! Вы оставите меня прикованным к моему трупу? — в голосе покойника сквозил испуг.

— НЕ ВОЛНУЙСЯ. Я ПРИШЛЮ КОГО-НИБУДЬ ИЗ ВСАДНИКОВ. ПРИДЕТСЯ ПОДОЖДАТЬ. У НИХ СЕГОДНЯ МНОГО РАБОТЫ.

— А вы? Разве вы сами не можете освободить меня?

— Я ПРИХОДИЛ НЕ ЗА ТОБОЙ, ЛАВОЧНИК.

Внезапно Всадник остановил коня и обернулся.

— ХОЧУ ТЕБЯ ОБРАДОВАТЬ — ТВОЕМУ КРЕДИТОРУ УДАЛОСЬ СПАСТИСЬ.

— Не-е-ет!!! Это несправедливо!!!

Но Всадник уже умчался. Он не стал сообщать лавочнику, что через десять месяцев его дочь родит внука. От того самого гугенота. А в небе всё плакал святой Варфоломей.

2006 Стрингер.

Цыган.

— Ай какой конь! Мэй!!! Какой конь! Ураган!

Он смотрел не в силах оторвать глаз от огромного, словно выточенного из глыбы антрацита, коня. До такой степени захватил и поразил его воображение скакун, что человек даже не обратил внимания на седока. В глазах заядлого любителя коней горел огонь восторга.

— НРАВИТСЯ?

— Конечно нравится! Как может не нравиться? На всей земле…

Он внезапно осёкся, взглянув наконец на Всадника. И поёжился от ледяного холода, что внезапно обдал его. Чёрная фигура с безликим капюшоном плаща возвышалась в седле. Из-под полы тускло блеснула рукоять меча с серебряным черепом.

— … не найдёшь такого — упавшим голосом договорил цыган. Он вдруг повинуясь какому-то порыву, обернулся. Его тело лежало на траве, раскинув руки.

Гнедого, что был угнан, рядом не было. Он увидел, как удалялись его преследователи, уводя коня, что так лихо был украден. Повернулся обратно

к Всаднику… Понял цыган — что кончилась бесшабашная жизнь. Не скакать уже ему на горячем коне, не сидеть у костра заслушиваясь песней под гитарный перебор. Не любить смуглянок таборных. Кончилась жизнь. Пуля догнала. Эх!

— Куда теперь меня? В Ад?

— ВСЁ МОЖЕТ БЫТЬ.

— А там тоже черти на таких конях разъезжают?

— ЗАБУДЬ. АДСКИЕ КОНИ НЕ ПРО ТЕБЯ.

— Мэй! Если там есть хоть один, — уведу.

— А КТО СКАЗАЛ, ЧТО ТЕБЯ ТАМ ЖДУТ?

— Эй — куда ещё цыгану. Рай не про меня.

— ВЕРНО. НО ЕСТЬ ЕЩЁ МЕСТО.

— Какое?

— УЗНАЕШЬ.

Всадник подъехал вплотную и вынув меч перерезал нить связывавшую конокрада с телом. Цыган опустил голову. Постоял, прощаясь с грешной плотью. И запел. Старую цыганскую песню, которой провожали цыган навсегда, из поколения в поколение. Запел — прощаясь с небом голубым, травой зелёной, ветром вольным. С жизнью удалой. Всадник молчал. Закончил петь цыган.

— Всё. Забирай меня.

— НЕ СПЕШИ.

Оглянулся цыган — видит скачет к нему старый друг его, ведёт в поводу коня вороного. Давно убит был он. Вместе табун угоняли, да догнала тогда пуля товарища. Подскакал друг, а в глазах его боль.

— Здравствуй Михай! Здравствуй брат мой. Видишь — и меня убили.

Кивнул печально Михай. Ничего не сказал в ответ. Только протянул ему повод от коня. Отдал и развернув коня, умчался.

— Стой Михай! Стой, куда же ты?

— ОСТАВЬ. У НЕГО СВОЙ ПУТЬ.

— Не сказал ни слова! Мэй, как так?

— УЗНАЕШЬ. ПОРА. САДИСЬ В СЕДЛО.

Посмотрел удивлённо цыган на Всадника, но тот уж отвернулся. Глянул на коня, что привёл Михай. Хорош конь, ай как хорош, да всё равно не чета коню Смерти. Взлетел в седло, поскакал за Всадником. Примчались они в сумеречную долину. Посредине её горел костёр. Девушка сидела, смуглянка и старик с гитарой. Подъехал Всадник к огню, спешился. И цыган за ним. Опустились на траву. Протянула девушка им чарки наполненные. А старик тронул струны задумчиво. Отозвалась гитара всхлипом.

— Где мы? Что это? Рай для цыган?

— МОЛЧИ. ПЕЙ, СЛУШАЙ И СМОТРИ — В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ.

Зазвенели струны гитарные, отозвался бубён в руке девушки… Заметалась в пляске, заплескала разноцветьем юбок. Косы чёрные змеились по рубашке…

Хороша смуглянка! Ай пляши чавэла! Утешь душу цыганскую…

А потом упала на колени у костра, взглянула в глаза цыгану и запела.

Пела она о друзьях, что росли вместе, вместе учились коней укрощать, вместе ходили табуны угонять, вместе гуляли после удачного дела.

Неразлучные были. Побратимами стали. О том, как оба полюбили одну девушку — недотрогу. Да выбрала недотрога в женихи второго. Как повёл друг брата названного накануне свадьбы его, за табуном коней. Как угнали они их, как помчалась погоня за ними.

И догнала пуля побратима. Вскинул руки брат названый и упал с коня, а друг хотел остановиться, да сверкнули в памяти глаза невесты, что не его выбрала. Застонал раненый в грудь товарищ, да уж близка была погоня, набегали кони преследователей. И дрогнул цыган. Хлестнул коня, рванулся прочь. Погиб тогда побратим. Не узнала всей правды невеста, как погиб любимый её.

Не зря говорят — время лечит. Прошёл год. Уговорил таки он её — сыграли свадьбу. Так и потекла жизнь цыганская. Вот только каждый раз, как угонял коней — приходил к нему во снах побратим, ни слова не говорил, укоризненно качал головой. А на рубашке алело пятно кровяное. Так и жил цыган, пряча тайну свою ото всех, но настал и его час — догнала пуля конокрада. Закончилась песня. Молча сидел цыган, опустив голову. И строго смотрел старик на него.

Потом, не сказав ни слова, встал, свистнул вдаль. И примчался конь — огонь. Не чета первому, ещё лучше, ещё горячее.

— Ну-ка встань ром, попробуй — укроти его. Удержишься в седле — твой будет. Не удержишься — пеняй на себя.

И такой был властный голос у старика, что не посмел возразить цыган.

Да и конь манил, привораживал. Словно адский огонь горел в жилах его.

Подошёл цыган к нему, взял за повод, фыркнул конь, заплясал на всех четырех. Взлетел конокрад в седло… И прирос к нему намертво. Проник огонь в него и запылал внутри. Дико закричал, да не мог уже спрыгнуть с коня. Крепко прирос.

И встал Всадник.

— НАВЕКИ ПРИКОВАН К КОНЮ И ВЕЧНО СКАКАТЬ ТЕБЕ, НЕ ОСТАНАВЛИВАЯСЬ НИГДЕ. И ПЛАМЕНЬ СВОЙ ПОНЕСЁШЬ В СЕБЕ. ДА БУДЕТ ТАК — ДО СУДНОГО ДНЯ.

Тогда вскричал цыган корчась от боли, на огненном коне.

— Ай отплатил мне Михай! Не простил побратима!!!

Но ответила девушка с печалью.

— Простил он тебя ромалэ, вымолил, чтоб разделить с тобой участь твою до Судного Дня. На двоих огонь и боль разделить. Не забыл клятвы побратимской.

В час смерти твоей — сел и он в седло.

Хлестнул старик коня и рванулся тот, унося конокрада во тьму. Только стон разнёсся по долине. И ответил с другого края ему стоном Михай.

2006 Стрингер.

Неразлучники.

Ночь мягко обволокла землю. Усталые родственники, соседи, разошлись по домам. Старший сын с невесткой ушли в свою комнату. И только он продолжал сидеть в тёмной комнате. Свет включить не позволил. Он сидел на стуле возле неё, по-старчески ссутулившись и кивал головой, в такт своим невесёлым мыслям. Невестка всё уговаривала его пойти поспать — да разве может он спать, когда она тут лежит. Последнюю ночь в их доме. И когда такое было, чтобы они в разных комнатах спали. Никогда. Даже если иной раз ссорились по молодости. Нет — не уйдёт никуда. Да и спать не может. Дрожащей рукой достал из кармана пиджака пачку сигарет, вынул одну и прикурил. Последние годы она всё укоряла его, за курение. Мол вред один. Жизнь укорачивает. А вот как оно обернулось.

— Видишь старая, как оно получается. Всё меня предупреждала — бросай мол курить. А вот сижу теперь, курю, а ты молчишь. Не скажешь мне ни слова. Нет бы поворчать на меня. И кто теперь на меня ворчать будет? Ох-хо-хо…

Он посмотрел на её восковое, заострившееся лицо. Смахнул слезу и опять кивнул.

— Молчишь, как не родная. И с кем я теперь буду коротать дни? Об этом подумала?

От окна словно донёсся едва слышный вздох. Старик пристально вгляделся в сумрак.

— Небось, не ушла ещё, стоишь тут где-то. Мол, как ты старый без меня. Хоть показалась бы. Эх…

Она же стояла у окна, с ласковой печалью глядя на него и лунный свет струился сквозь её силуэт.

— Да будет тебе, старый. Не навек ведь расстаёмся. А я тебя не оставлю, присматривать буду, навещать. Вот приснюсь — и увидимся.

Он не слышал её, это немного удручало старушку. Она неслышно заскользила от окна к нему, ласково провела рукой по этой непослушной, упрямой головушке. Ему показалось, что ветерок вдруг пробежал по комнате, взъерошив седую голову. Старик поднял голову.

— Вот точно здесь ведь. А молчишь. Ну что там? Выпросишь местечко для меня рядышком? Тока смотри, других дедков не подпускай. Я скоренько, долго ждать не заставлю.

— Молчал бы уж — неслышно отозвалась она — всё воюешь. Кому я нужна окромя тебя. Ты уж не изводи себя. Поспал бы что ль. Никуда я от тебя не денусь. И хватит дымить уж.

А он, затягиваясь, вдруг грустно усмехнулся.

— Знаю, что думаешь щас. А вот не брошу. Ты вон не курила, а всё равно меня обогнала. — помолчал и обиженно добавил — Нечестно это. Обжулила меня.

— Вот всю жизнь всё по своему делает — пожаловался он темноте — и тут по своему решила. Эх ты — прыткая. Вот возьму — да помру. И никого спрашивать не стану.

Старушка укоризненно глядя покачала головой. Так любящие бабушки смотрят на проделки упрямого внука любимца. А ночь текла, струилась за окном, мигая звёздами. И старик сидел выкуривая сигарету за сигаретой. Разговаривал с собой, с нею, вспоминал ушедшие годы, их свадьбу. Рождение первенца. А она слушала его, иногда отвечала. Только он не слышал. Или ему казалось, что это он сам за неё отвечает себе. А потом за окном на лунной тропе беззвучно соткался Всадник на угольном как мгла коне. Она увидела его и встрепенулась тревожно. Оглянувшись на старика, который всё сидел на стуле, старушка поспешно переместилась к окну.

— Ты что? Ты зачем пришёл? Меня что ль хватились? — с затаённой надеждой спросила она.

Всадник качнул головой.

— Нет уж, ты погоди. Не спеши пожалуйста — умоляюще прошептала она — нельзя ему ещё. Пусть сперва хоть похоронит меня.

Всадник сошёл с коня.

— Да подожди же, Ирод такой. Ну что тебе стОит?

И в это время вдруг сзади:

— Так вот же ты! И с кем это там уже шепчешься? Вот говорил, что нельзя без присмотру оставить! — раздался торжествующий голос старика.

Она обернулась. Дед озарённый бледным светом стоял посреди комнаты, а тело, соскользнувшее со стула, лежало на ковре.

— Ты? — ахнула она.

— Я. А ты думала без меня в раю прохлаждаться — добродушно съехидничал старик.

— Умер таки! — горестно воскликнула старушка — что ж ты наделал? Дети утром встанут… А тут ты ещё. Совсем никакого разумения.

— Так ведь… ну зачем мне теперь небо коптить без тебя? Ребят собой тяготить. А так — сразу вдвоём похоронят. И забот им меньше, и я опять с тобой буду.

Она переместилась к нему и не смогла спрятать сияющих глаз. А он всё не мог насмотреться на неё.

— А с кем это ты там шепталась у окна? А?

Всадник шагнул в окно.

— Не ревнуй. Я не за ней, за тобой пришёл.

— Ну, коль за мной, то вот он я. Только без своей старухи я никуда не согласен.

— Не волнуйся. Никто вас разлучать не станет.

Всадник вынул меч и перерезал нить, тянувшуюся от старика к телу.

— Пора в путь.

— А нас точно не разлучат? А вдруг её в рай, а меня в ад определят?

Всадник покачал головой.

— Вам уже место уготовано. За любовь вашу, за жизнь. Тебе там понравится. Не веришь — спроси её.

Старик, не выпуская из рук руку жены, вдруг хитро прищурился.

— А курить там мне уж не придётся…

Череп на рукояти меча усмехнулся. Всадник махнул им рукой, приглашая за собой. Старики переглянулись и кивнули друг другу. Мглистый конь, легко гарцуя, скользил по лунной дороге. Всадник ни разу не оглянулся, но он знал — старики, взявшись за руки как дети, следуют за ним озарённые лунным светом, не отводя друг от друга сияющих глаз.

2006 Стрингер.

Ловушка для простаков.

Демон тихо потешался. Сколько раз люди попадались на эту проделку. Вот и сейчас. Этот придурок, с важным видом смотрит на него и раздувается от спеси. Как же — демона поймал. Ха! Он воображает, что намалевав пентаграммы и дурацкие символы на полу, да завывая заклинания — можно поймать демона.

Магом себя возомнил. А кто незаметно осуществлял его магические потуги? Кто за него на самом деле совершал все эти фокусы именуемые магией? Во-от. Именно! Он, демон-стажёр наметил себе этого дурака, ещё когда тот только начал ходить в центр магии. К тем шарлатанам, которых курировал его знакомый демон третьего ранга. Вот тогда-то и внушил этому придурку, что он — придурок, обладает силой. А заодно нашептал по поводу Каббалы и прочих книг по магии. Вот так-то, постепенно, намеченная жертва уверилась, что наделена необычайной магической силой.

Объект созрел окончательно, когда задумал завладеть демоном. Конечно же он нашептал этому недоумку — где искать способы поимки демонов. На самом деле — таких способов не существовало. Точнее — только демоны знали о настоящих способах, да кто ж их будет выдавать-то? А в этих книгах… Ну какой дурак решил что так можно ловить демона? На самом же деле, так они сами ловили простаков. Это ж просто смех один. Заявишься в нужный момент, примешь облик образины пожутче и прыгаешь посередине пентаграммы, изображая, что попался и сокрушаешься. Потом начинаешь пыжащемуся от гордости «магу» обещать златые горы, исполнение его желаний или верную службу в обмен за свободу. Главное втянуть его в торг. Как только недоумок начнёт торговаться — всё, попался. Жадность, амбиции обязательно подведут его.

Сперва поклянёшься ему исполнить его приказы, пообещаешь личную безопасность, а потом незаметно подведёшь его к сотрудничеству. Все эти дурацкие договоры с подписью кровью выдумали сами же люди. И свято в это верят. А зачем они?

Как только человек заключает сделку — говорит «да», то это немедленно вписывается в его послужной список. И всё. Человек сам подписывает себе приговор. Потом остаётся, только поощрять его на как можно большее число поступков. Чтобы в своих желаниях зашёл как можно дальше. И жертва сама обеспечивает себе прямой путь в преисподнюю. Хотя некоторые старые демоны считают, что в ритуале с кровью есть некая надёжность.

Объект стажёр нашёл не ахти уж какой крутой, да ведь кто стажёру доверит сильную личность. На то есть демоны старших рангов. А он пока всего лишь стажёр. Не каждому даже опытному демону выпадает удача взрастить злодея планетарного масштаба. Да ладно, он ещё себя покажет. Всё впереди. Так что там недоумок? Кажись впечатлён. Главное не перепугать до обморока. Пора изобразить отчаяние и взмолиться. О! Кажется объект что-то бормочет. А тот и вправду размахивал в воздухе рукой и обращался к демону.

— Ну всё, всё! Понятно — поймал ты меня, могучий. Смиряюсь, только не надо меня крестить.

Маг торжествующе вскинул голову.

— Значит, признаёшь мою власть и покоряешься?

— А куда я денусь — хмыкнул демон — давай, говори зачем вызвал.

— Что-то ты послушный такой — с подозрением пробормотал человек — а говорят, что вас укротить сложно.

Демон понял, что поторопился и решил сыграть в простака.

— Так какой смысл дёргаться. Ты же применил самую сильную формулу. Проще договориться, чем сопротивляться.

— Так ты согласен служить?

— Согласен. Давай выпускай меня.

— Э-э-э, нет. Так не пойдёт. Я тебя выпущу, а ты набросишься. Сперва присягу принеси. Поклянись.

— Ладно. Но ты тоже поклянёшься, что не станешь меня ещё раз ловить, после исполнения твоих желаний. Иначе твоя сила обернётся против тебя.

— Странно. Обычно вы сразу должны требовать договор подписать, душу требуете заложить…

— Устарело. Успокойся, никто твою душу у тебя отнимать не собирается. Вот если бы я сам заявился к тебе и предложил свои услуги, тогда да. И договор бы подписали и заклад бы оговорили… А тут — ты поймал меня. Так что — я выторговываю свою свободу, а не покупаю тебя.

Маг победоносно выпрямился. Результат превзошёл его ожидания. Значит, он ничем не рискует. Этот наивный демон мог купить у него душу, а вместо этого выболтал ему истинное положение вещей. Его мозг лихорадочно перебирал открывавшиеся перед ним возможности. Власть, сила, богатство. Стоп!

Власть над людьми даёт его сила. Просто надо увеличить её мощь. Что касается богатства — он не так глуп, чтобы требовать слитки золота и алмазы. Пачки денег тоже ему не нужны. Иди потом, легализуй это. Он хочет, что деньги потекли к нему легально. Чтобы, чем бы он не занялся — приносило баснословные доходы.

Но главное — сила магии. Чтобы он был всемогущ. Мог сотворить любое заклятие, наслать ураган, землетрясение, взорвать, смести с лица земли город. И подчинять себе людей.

— Ты хочешь стать могучим магом? — вкрадчиво поинтересовался демон.

— Да! Я хочу увеличить свою силу. Владеть всеми заклятьями, мановением руки совершать магические действия. И чтобы мне во всем сопутствовала удача.

— Хочешь власти над миром?

— Ха! Зачем она мне? Чтобы на меня всё время охотились наёмные убийцы? Чтобы вечно опасаться заговоров? Я хочу тайной власти. Вседозволенности для себя.

— Понятно. Ты намного умнее, чем я думал. — польстил демон.

— Значит, ты готов предоставить мне всё это?

— Конечно.

— А взамен?

— Взамен — моя свобода.

— Какие гарантии?

— Слово демона.

— Ха! Нет уж — поклянись преисподней и своим именем.

Демон ликующе усмехнулся. Он сам подсказал заранее недоумку эту мысль. Как и ложное имя. Вот теперь пора затянуть петельку.

— Только сперва напиши обязательство, что освобождаешь меня в знак нашего сотрудничества взамен моей помощи тебе.

Маг внимательно посмотрел на демона. Однако не усмотрел подвоха в условии и согласился. Он взял со стола заранее заготовленный лист бумаги, написал обязательство и условия его исполнения. Потом проколол иглой палец и размашисто поставил свою подпись. Демон затаив дыхание следил за его действиями.

Этот дурак даже не подозревал, в какую ловушку угодил. Плевать на его душу. Он и так уж обеспечил себе местечко у них. А вот то, что он подписывал договор о сотрудничестве, да ещё кровью, всецело отдавало этого недоумка во власть демона. Теперь его руками можно было творить всё. Войти в него, завладеть им и превратить в своё орудие. А душенька у мага была подходящая. Тёмненькая. Едва только маг бросил бумагу через очерченный круг, как демон схватил её и поставил свою печать. Сделано! Теперь можно действовать. Вперёд!

Он треснулся лбом о невидимую преграду и взвыл. Ошеломлённо глядя на мага, вдруг понял, что круг действует! Он в ловушке. Но как? Как это могло случиться? Нет такой формулы, нет заклятья в этих книгах, способных поймать демонов или бесов. Тысячи лет они развлекались, дурача таких вот олухов, заманивая в свои сети и используя потом в своих целях. Но реальность говорила ему, что круг действует и он попался. Это не могло быть! Он огляделся вокруг, ища кого-нибудь из коллег сотворивших над ним эту пакость. Но даже следов кого-либо не обнаружил.

— Ну-ка выпусти меня, недоумок! — взревел демон, приходя в ярость — Эй, ты чего?

Маг как-то странно побледнел и покачнулся. Схватился руками за горло, рванул ворот… Глаза его вылезли из орбит и он дико взглянул на демона, хватая ртом воздух. Ноги его подкосились и маг неловко осев, растянулся на полу. Демон издал отчаянный вопль. Он заметался ища выхода, но круг прочно держал его взаперти. Теперь придётся ждать, пока обнаружат труп этого недоумка и в суёте кто-нибудь случайно не сотрёт чёрту. Проклятье! Так попасться. Как же будут хохотать над ним в Преисподней. Но что случилось с магом? Почему он умер? Ведь этого не должно было быть!

— НЕ РОЙ ЯМУ ДРУГОМУ. — грянуло набатом вдруг в комнате. Ярко вспыхнувший с камине огонь высветил в углу фигуру, закутанную в чёрный струящийся плащ.

С рукояти меча выглянувшего из-под полы ехидно оскалился серебряный череп.

— Всадник Смерти! — вскричал демон — Так это ты убил его?!

Синие огоньки полыхнули в сумраке капюшона.

— Можно сказать и так. А можно сказать, что это ты убил его. Но он сделал свой выбор.

— Свой выбор? Я не собирался умирать! — маг мерцающим силуэтом завис над своим телом.

— ЗАМОЛЧИ. ТВОЁ ВРЕМЯ ИСТЕКЛО.

Маг возмущённо посмотрел на Всадника, однако ужас охвативший покойника при этом — сковал его. Но демона волновало совсем другое.

— Почему я не могу выйти из круга? Ведь это невозможно! Эта формула никогда не действовала.

— Ах ты об этом — равнодушно заметил Всадник — всё просто. Я обвёл черту остриём своего меча. И позаботился, чтобы этот маг допустил одну незаметную ошибку. Одно изменение произношения завершающего слова… И круг превратился в ловушку.

Маг изумлённо смотрел на диалог двух потусторонних сил, не в силах уже произнести что-либо. Демон же разразился проклятьями. Он теперь всё понял. Ну конечно же этот недоумок не мог сам догадаться об этом. Всадник, вот кто подстроил западню. И любой, кто вошёл бы сюда, уже не смог выбраться сам. Но зачем? Зачем ему понадобилось вмешиваться?

— Зачем? — отозвался Всадник — Видишь ли, если бы ты ограничился попыткой заполучить его душу, то я не стал бы мешать. Это в пределах правил. Но ты захотел обманом завладеть им и превратить в своё орудие. Вот и попался.

— Ты убил его!

— Убил? Я всего лишь коснулся конца той иглы, которую он заранее заготовил. Понимаешь? У него был шанс — одуматься, не вступать в сговор с тобой. Но вам обоим так хотелось достичь своих целей…

— И что же теперь будет со мной? — дрожащим голосом спросил маг.

— С тобой? Ты поставил подпись на договоре. Договор у него — кивнул Всадник в сторону демона — Так что ты поступаешь в их распоряжение. Обычно в таких случаях Высшая инстанция решает однозначно.

— Но я не продавал своей души! — вскричал маг.

— Ты, вступил в сговор с Преисподней, ты призвал демона, готовый заключить сделку. И чуть не открыл ему путь через себя. Этого достаточно. А твоя подпись уже у него.

Всадник встал, обнажив меч приблизился к умершему и перерезал нить. Потом повернулся к демону.

— Черту конечно при уборке сотрут… Вот только ту, что под ней, от моего меча — никому не стереть. А формулу освобождения прочесть может только наложивший заклятье. Да вот беда, ты ведь знаешь — слова умерших не имеют силы.

Он отвернулся и направился к двери. Обезумевший от ярости демон-стажёр взвыл. А мага уже утягивало в открывшуюся в потолке воронку. Всадник взлетел в седло коня, ожидавшего его за стенами комнаты. Из-за стен доносились вой и проклятья. Череп злорадно ощерился.

— Представляю, что с ним будет, если новые владельцы помещения вздумают освятить комнаты — пробормотал себе Всадник.

2006 Стрингер.

Звуки волынки.

Битва кипела уже несколько часов. Стороны с переменным успехом сражались упорно, неистово. Хрипы умиравших бойцов и ржание лошадей, сливались в один аккорд, с лязгом стали и криками ярости. Сухой ружейный треск перекрывался тяжкими ударами пушек. И над всем полем, с обеих сторон плыл глухой мерный рокот барабанов, в который временами вплетались звуки флейт. Всадники Смерти незримо носились в этом аду, неуловимыми взмахами освобождая души сражённых.

А на невысоком холме стояло каре. Молча, без шума и суеты. Знаменосцы держали штандарты древком к ноге, не распуская полотнищ. Шеренга за шеренгой стояли воины в ожидании и смотрели, как в низине, словно раненый огромный зверь, ворочалась битва.

Сражение изнемогало. Один за другим, с обеих сторон, в мясорубку вступали резервные полки и вновь, действо продолжалось как бег лошади по кругу. Ни одна сторона не могла взять верх. А время текло неумолимо, унося сотни и тысячи жизней. Вот уже с противоположный стороны последний резерв ворвался в схватку, и ряды красных мундиров дрогнули, не выдерживая натиска. А на холме по-прежнему царила тишина. И тогда раздался дробный перестук копыт! Адъютант от палатки командующего, пулей мчался к ним, указывая шпагой вперёд.

Словно лёгкая рябь пробежала по недвижной поверхности пруда. Взмыли над головами и развернулись под порывами ветерка штандарты. Единым движением — взлетев, легли на плечи ружья, сверкнув зеркальным блеском штыков. Секундная пауза… И торжественный хор волынок ликующе разлился в воздухе. Дрогнула земля от единого мерного шага. Каре, играя сочными красками под лучами выглянувшего из-за облаков солнца, двинулось в битву. А волынки заливались, будоража души, заставляя сильнее биться сердца. Как они играли! А как колыхались килты, пестря цветами древних кланов. Не сбивая строя, размеренным шагом, спускались с холма шеренга за шеренгой, вот уже упали ружья в ладони, устремив навстречу водовороту сражения острия сверкающих штыков. И самозабвенно пели волынки древнюю песнь битвы.

Седоусые ветераны, молодые бойцы, уже успевшие побывать боях — они шли, все как один, торжественно, гордо, словно жених идущий к долгожданному алтарю. Как единый организм двигалось в атаку каре. Вот уже первая цепь окуталась пороховым дымом. Блеснули шпаги офицеров… ускоряя шаг, переходя в размеренный бег слитно устремились атакующие ряды, врываясь в рукопашную схватку кипевшую уже несколько часов. И волынки продолжали пронзительно петь, перекрывая грохот сражения.

Они пели о седых преданьях прошлых веков, о подвигах предков, о битвах древних кланов, о вечно зелёных холмах и вересковых пустошах родного края.

Обагряя алой кровью свои и вражеские мундиры, убивая и погибая, гордо вздымая покрытые славой знамёна, шла в горнило сражения славная Шотландская Гвардия. Последняя надежда армии. И Всадник Смерти салютовал ей, обнажив серебряный меч.

А волынки звонко пели ликующую песнь битвы.

2006 Стрингер.

Сумерки.

Дом погружён в тишину. Её редко нарушают посторонние звуки. То по ошибке зазвонит телефон, или изредка постучатся в ворота сборщики платежей. Молчаливые борзые время от времени подходят, чтобы положить голову на колено или ткнуться носом в руки. А большую часть времени они спят или задумчиво наблюдают.

Утро начинается с их прихода в спальню и взволнованно нежного пения. Особенно нежно воркует сука. Кобель же чаще молча подходит и кладёт голову на плечо. Дни текут размеренно, похожие один на другой. Всю зиму бьётся в камине огонь и когда периодически отключается электросеть, то зала озаряется красноватыми бликами пламени. Они пляшут, рисуя причудливые тени на стенах. И тишина становится пронзительнее. Здесь дни похожи на ночи, а ночи на дни.

Канули в прошлое времена, когда жизнь кипела в водовороте событий и увлечений. Остались одни воспоминанья. Ничто более не беспокоит, не зовёт, не наполняет волнением и не зажигает огонь в крови. Чувства, желания, стремления — всё погрузилось в дрёму и лишь лёгкая ностальгия вплетается в думы, лёгкой горчинкой миндаля. Стоит, задумавшись, старый дом среди больших деревьев. Давно уж не слышно под его крышей ни детского смеха и лепета, ни весёлого тявканья щенков, ни домашней суеты. Только ласточки по весне истошно нарушают его покой. Время неслышно роняет капли секунд.

Но изредка во дворе вырастает силуэт огромного и словно сотканного из мглы коня. Молчаливый Всадник, окутанный плащом тьмы, неслышно входит в покои. Приветственно подмигивает серебряный череп на рукояти меча. Псы насторожённо вскидывают головы, и узнав Гостя вновь погружаются в созерцание. А хозяин молча, жестом приглашает Всадника к камину. И сидят они в креслах, озаряемые пламенем, смакуя терпкое ароматное вино. Неслышная беседа плавно, неторопливо течёт под крышей дремлющего дома и тает в воздухе сигаретный дым. Тогда оживают картинки прошлого. Воскресают ушедшие в невозвратное лица. Звучат истории внешнего мира.

Иногда, встаёт во время беседы хозяин и приняв от Гостя плащ и меч, выходит во двор. Молча садится в седло, мглистый конь уносит его в ночь. А Всадник продолжает сидеть у камина… Неслышно капает время, потом возвращается конь с седоком во двор. Всадник выходит ему навстречу. Отдаёт он плащ и меч Гостю.

Всадник кивнув, уносится прочь, а он в сопровождении притихших борзых возвращается в дом, и ещё долго сидит у камина, допивая вино. Новые истории возникают перед взором, тогда усмехнувшись, идёт он к столу, чтобы занести их в хроники Времени. А ветер стучится в окно и обиженно подвывает в каминную трубу. Тишина, переступая на паучьих лапках, мягко обволакивает дом паутиной забвенья. И стоят в саду деревья, роняя листву.

Первосвященник.

— К смерти готовишься?

Голос гулко прозвучал в едва освещенных покоях. Умирающий повернул голову. Некто возвышался в полутьме. Его трудно было разглядеть, но из-под низко надвинутого капюшона виднелось два синих огонька. Старик вздрогнул.

— Кто ты? Враг рода человеческого?

— Нет. Всего лишь Всадник Смерти. Бог посылает нас освобождать души умирающих.

— Я умираю?

— Не лукавь.

Всадник шагнул в сторону и опустился в кресло. Из-под плаща выглянул череп, украшавший рукоять меча.

— Сколько мне осталось?

— Мало. Совсем мало, ровно столько, чтобы вспомнить самое главное в своей жизни.

— Главное… А кто скажет — что было главным? Я чувствовал, что мой час близок. И успел приготовиться. Омылся, помолился и теперь все мои мысли обращены только к Всевышнему.

— А ты обернись. Вспомни. Неужели в твоей жизни не было ничего, что оставило сомнения, тревоги…

Умирающий вскинул голову.

— Мне в жизни приходилось принимать много решений и совершать поступки. Но я всегда руководствовался законами, данными нам Господом. О себе не думал. О народе. О вере заботился.

— Знаю. Но отвечать не мне будешь. Я не судья.

— Тогда зачем спрашиваешь?

— Тебе Бог дал отсрочку. Минуты, может час… Это шанс.

— Какой шанс?

— Подумать, вспомнить.

— Ты о чём?

— А ты вспомни. Вспомни одного рабби.

— Ты о том? Распятом?

— О нём.

— Я думал об этом несчастном. Много думал.

Он тяжело дышал. Приподнявшись на подушках пристально вгляделся во тьму, сидевшую перед ним.

— А теперь скажи мне, скажи, что он был самозванцем. Скажи, что я был прав. Или…? Неужто…

Он с отчаянием взглянул на Всадника. Но тот не шелохнулся.

— Нет, первосвященник. Ничего я не скажу. Ты сам должен решить для себя. Сам. Лишь тогда сможешь принять решение. Человеку за все приходится отвечать. Но есть случаи, когда он отвечает за дела, когда за последствия их, а есть дела, когда человек отвечает не за них, а за намерения при свершении их. Просто забудь о том, что говорил распятый о себе. Что говорили другие. Сын, не сын… Мессия или нет… Не важно.

— Как? Как это не важно? Ведь его судили за это!

— Не за то спросится — что осудил. А за то — почему. Вот и думай теперь. Спроси себя, загляни в душу свою и спроси — прав ты был или нет. Чем руководствовался, когда требовал смерти для него.

— Как, не важно? Если он был самозванцем, то мог навлечь на нас гнев Господний, сбить с пути народ наш. А если Мессия — значит, я пошел против Творца??? Своими руками предал смерти?

— Нет, Каиафа. Не о том думаешь. Если был Мессией — то ты лишь явился орудием в руках Господа. Ведь распятый сам предрёк свою смерть. Помнишь? А если нет? Если он был простым человеком? Тебе это неведомо. Вот почему сказал тебе — вспомни и подумай. Вспомни — чем руководствовался. Что подвигло тебя на решение. И твёрд ли во мнении своем до сих пор. Вот что главное. С тебя спросят не за то, что содеял, а за то — почему. Господь в милости своей дал тебе этот шанс. Задай себе вопрос — стань судьёй себе. И какое решение выберешь — тем и судим будешь.

Всадник встал.

— Я оставляю тебя, чтобы вернуться, когда будешь готов. Думай. У тебя мало времени.

— Ты оставляешь меня в сомнениях. Как я могу знать теперь — прав был или нет?

— Не о правоте думай. Загляни в душу свою первосвященник. И уповай на милосердие Его.

Всадник вышел. Каиафа обессилено откинулся на подушки. Он был в смятении. Кого же тогда распяли? Кого? Кто был прав? И прав ли был? Никто ему этого не скажет. Никто! Нет, нет… Не о том он думает. Что имел в виду Всадник, сказав — загляни в душу свою? В душу! Хотел ли он смерти этого проповедника? Хотел ли? Нет — опять не о том! Чего добивался Всадник, растравив ему душу? Что выше? Жизнь бродячего проповедника или судьба народа, веры? Значит, вновь выносить приговор. Только на этот раз себе! Кто подскажет — какой? Всадник оставил его наедине с памятью, так и не сказав ничего. А что скажет ему Господь?

Камо грядеши — ХХI.

Всадник остановил коня возле уединённой кельи. Он спешился и вошел. Лежавший на ложе старец открыл глаза. Два синих огонька не мигая, смотрели на него из мрака капюшона. Повеяло холодом.

— Пришёл — прошелестел слабый голос умирающего.

— Пришел — отозвался Всадник — настал твой час.

— Да. Теперь настал. И я ухожу с миром в душе.

Всадник приблизился и сел на скамью возле изголовья.

— Мы однажды встречались. Тогда ты тоже уходил. И тебе уже уготовано было место. Почему вернулся?

— Правду молвишь — старец тяжело дышал — я вспомнил тебя. Тогда ты ни о чём не спросил меня. Посмотрел лишь холодно и удалился. Ты оставил меня одного с моим выбором и не облегчил мой уход. А я так хотел уйти. Почему? И что тебя заставило вернуться?

Подвижник слегка смежил веки, ему было трудно говорить. Всадник ждал. Тогда собравшись с силами, умирающий продолжил:

— Было время, когда устал я от суетности мира сего и отвратился сердцем от него. Ушёл, удалился в пустыню. Искал мира в душе. Но и там не было покоя. Не обрел я его. Тогда почувствовал усталость и помыслил покинуть сей свет. Нет, я не стал кидаться на меч, бросаться в пропасть или принимать яд. Просто увидел, что не в силах более нести бремя жизни и стал уходить. Воли моей хватило, чтобы разорвать нить, которую ты не захотел пресечь. Моё тело лежало на камне служившим мне ложем много лет, а сам я отделился и стал удаляться от него прочь

И было легко и радостно душе моей. Ничто более не связывало меня с этим миром.Я сбросил бремя его с плеч своих, душа моя устремилась к Богу. Свет изливался мне навстречу, и благостно было окунуться в сияние волн его. Я шёл, по дороге устремляясь ввысь. И в дороге мне встретилось дитя, шедшее в мир.

Глаза его были печальны. Я узнал его и преклонил колени. Оно протянуло мне руки, и ладони его были пробиты. Кровь капала с ран, оставленных гвоздями. Тогда спросил я — куда идешь ты? И сказало дитя: — Я взглянул на землю, и опечалилось сердце моё. Что сделали вы с миром? Я дал вам истину, которую оплатил собой, а вы снесли её в лавку менялы. Я завещал вам любовь, а вы отдали её в притон. Я омыл вас от скверны кровью своей, а вы распивали её в кабаках.Я распял себя, дабы вы стали свободны, а вы сами заковали свои души. Я доверил вам мир, а ты не выдержал бремени.Теперь иду обратно.

Тогда стал отговаривать его и сказал:

— Не ходи! Не достойны они жертвы твоей! Не примут тебя! Ибо станешь укором им. Вновь распнут тебя. Чтобы не тревожил совесть их. Распнут за то, что не станешь исцелять на стадионах и лишишь их барышей. Распнут, чтобы не вступался за обиженных. Чтобы не раздавал даром благодать и не творил бесплатно чудес. Распнут — чтобы замолчал и не мешал им жить. Но сперва, отсудят у тебя имя, устроят продажу билетов на «казнь без правил» и продадут права на трансляцию…

И лишь выжав с тебя всё, отсудив до последней нитки — распнут на рекламном щите, а затем будут взимать деньги за съемку на фоне распятого. Ты будешь взирать на них с миллионов наклеек и обложек журналов, модели будут за огромные гонорары делиться откровениями об интимной жизни с тобой, а производители памперсов станут рвать друг другу глотки, доказывая что именно в их продукции ты спал в детстве. Даже производитель гвоздей сделает на тебе свою рекламу. И в каждом трактире будет стол с твоей именной табличкой. А трактирщик будет продавать посетителям то самое вино…

Тогда взглянул он печально на меня и ответил: Знаю. Но таков мой удел и я сам избрал его. Ты ведь не устоял. Потому и иду.

И устыдился я. Разве не моя вина в том, что он вновь идет принять муки смерти? Разве не бегу из мира — когда он вынужден вновь идти туда. Значит, ослабела вера моя, пал дух мой и нет мне места возле него. Возможно ль наслаждаться Светом и Благодатью, когда Он вновь будет принимать муки за нас. Тогда сказал — последую за тобой и приму жребий свой безропотно. И он улыбнулся, сказал: Помни, Я всегда пребуду с тобой. А я вернулся в тело своё, встал с ложа и пошел обратно в мир. Нельзя, чтобы дитя вновь подставило ладони гвоздям.

А теперь я исполнил долг свой и могу принять смерть свою. Я ухожу, оставив ученика. Достань меч твой. Я готов идти к Нему.

Всадник наклонился к старцу и шепнул:

— Тебе нет нужды далеко идти. Он ждет тебя у порога. И не найдешь ран на ладонях Его.

Последнее, что увидел умирающий — как от входа в келью разлилось сияние Света.

Гибель Помпеи

Он уже который день высился конным монументом на вершине Везувия. Легат недвижно наблюдал за городом, по которому скользили тени его Всадников, отмечали жителей Помпеи. Он приказал тщательно проверить всех. Сверять нить жизни каждого с записями в Книге Судеб. Ни один, чей срок не истёк, не должен был умереть, ни один, чей жребий истекал — не должен был спастись. Тех, кто мог уцелеть, было ничтожно мало. Единицам суждено было уцелеть, вырваться из города. Он приказал Всадникам в первую очередь избавлять от мук детей. Это единственное, что было в его власти. Взрослым — их жребий.

Каждую ночь, Легат спускался с горы и объезжал город. Всматривался в дома, заглядывал в окна. Проверял ещё и ещё. А к утру возвращался на свой пост, и весь день наблюдал за лениво раскинувшимсявнизу городом. Люди суетились занятые своими заботами, хлопотами, делами. Что-то планировали, чего-то жаждали, на что-то надеялись. Кто радовался, кто печалился, кто суетился… Кто-то беззаботно отложил поездку в Рим на пару дней из-за свадьбы соседа. Другой спешил вытрясти долги с должников, для покупки новых рабов. А кто никуда не спешил, ничего не предпринимал, наслаждаясь отдыхом. Они были заняты своей повседневной суетой и вообще не обращали внимания на привычную деталь ландшафта — Везувий. Люди жили так, словно Смерть блуждала далеко от них. И никто не догадывался, что незримые тени Всадников уже скользят по улицам, отмечая их печатью Неизбежности.

Почему был избран этот город, и что за надобность была в его гибели — Легат не знал. Как всегда в таких случаях, ему просто передали Вердикт. Город умрёт, было сказано. Извержение сотрёт Помпеи с лица земли. За что, почему — этого не знал никто. Лишь Ему — Всевышнему Судье было ведомо всё. Но Он никогда не отчитывался никому. Вот и теперь, никто не знал — отчего, именно этот город был приговорён. И Всадники Легиона Смерти как обычно, неумолимо готовили обреченный город. Демоны Ада, как всегда были ответственны за катастрофу. Им предстояло взорвать Везувий, обрушить на город смертоносный удар огня и раскалённого пепла. Подземные стихии были подготовлены, чтобы сотрясти основание города и превратить его в руины. Верховный Инспектор прибудет к самому началу и даст сигнал. Потом в дело вступят Всадники. Их задача — не дать уйти никому из жертв.

Легат смотрел на город. Там, севернее Помпеи, раскинулся в своём великолепии Рим. Столица, которая аккумулировала в себе все пороки Римского государства. Город, утопавший в грехе и пороках несравненно больших, нежели Помпеи. Но странным образом, в качестве примера или знамения, будет стёрт с лица земли именно этот город. А Рим останется в веках, и будет процветать, падёт под ударами варваров и вновь воспрянет как феникс. Вечный Город. Ему — жить. А за него расплатится другой. Этот — что беззаботно расположился у подножия вулкана. Да и знали ль эти люди, возле какой горы они поселились. Где вздумали поставить свои жилища. И могли ли полагать, что сойдут в бездну вместо Рима. Воистину слеп человек и неведомо ему будущее.

Всадники завершили последний обход и растянулись длинной цепью по склонам. Сотни синих огоньков мигали из-под капюшонов. Отряд демонов спустился в недра горы. Духи подземных стихий собрались под городом. Легат отрешённо смотрел, как безмятежно спит обречённый город. Но вот раздался первый звук Трубы и растёкся, растворился в воздухе. На центральной площади возник светящийся силуэт. Архангел вскинув руку начертал в ночном небе Помпеи Приговор. А потом вознёсся, удаляясь прочь. И растекся серебром второй зов Трубы.

Легат извлек меч, послал коня вниз. Чёрной молнией метнулся конь и вмиг очутился в центре города. Мягко шевельнулась земля. Всадник вскинул меч — встал на дыбы громадный конь, с силой ударил копытами в камень мостовой. Грохот грянул в небо из недр горы, вспыхнули облака от нестерпимого огня. Раскололись камни мостовой под копытами коня Смерти. Взорвался Везувий. Потоки пламени и огненного пепла устремились из жерла вулкана наружу. Всадники на склонах горы извлекли мечи. Чёрные молнии рванулись с мест и беззвучно устремились вниз. Вопль гибнущего города огласил его улицы.

Шатались и рушились стены храмов, дворцов и домов. Зарево полыхало над городом. Уцелевшие, после первых ударов стихии, метались на улицах, топча и давя друг друга. Запертые в своих помещениях рабы истошно звали на помощь. Из-под обломков домов неслись крики и стоны. Пламя неистово вырывалось из горящих зданий. Всадники незримыми тенями проносились по улицам, обрывая жизни обреченных, входили в развалины, собирая свою жатву. И небо обрушивалось на город, накрывая тучами горящего пепла. Цветущие Помпеи вмиг превратились в пылающую преисподнюю. Демоны неистовствовали, разрушая здания. Город кипел в огненном котле, объятый страхом и паникой, пронизанный болью смерти. Словно Ад разверзся, явив миру свой ужас.

Люди метались, ища спасения от падающих обломков и огня. Бегущие, спотыкались о тела погибших, падали — и уже не могли подняться. От раскалённого жара одежда загоралась на телах. Некоторые несли на себе своих стариков, но сбитые с ног, роняли их и порой уже не в силах поднять или падали рядом или бежали дальше. Немощные, тянули руки, умоляя о спасении. Дети с криком искали укрытия и защиты у взрослых, а матери закрывали собой детей. Обезумевшие толпы метались, пытаясь вырваться из горящего, рушащегося города. Но огненная смерть неумолимо обрушивалась на них из накрывших город пепельных туч.

И черной тенью, незримо выделяясь на фоне пожаров, возвышался Легат Смерти на мглистом коне посреди бушевавшего ада. Он видел, как выбежала к площади женщина с дитём в руках. Одежда тлела на ней, она пыталась закрыть собой ребёнка от огненного дождя. Кусок мрамора от рухнувшей в стороне колонны, отлетел и ударил в неё. Уже падая, она закрыла своим телом малыша. Видел, как ангел ребёнка в отчаянье вскинул руки. Конь, броском донёс его до них. Хранитель с отчаяньем смотрел на Всадника. Легат печально качнул головой. Потом склонился с коня, мягко коснулся детской ручонки. Ангел поник и молча удалился. Всадник так и оставался выситься на площади посреди города, и багровые всполохи пожаров жадно лизали серебряный клинок его меча. Город агонизировал.

А Везувий все выбрасывал новые и новые тучи раскалённого пепла. Земля содрогалась в конвульсиях. Раскалённые камни огненными бомбами вылетали из жерла и обрушивались на останки города. К рассвету всё было кончено. Ни вскрика, ни стона уже не слышалось ниоткуда. Всадники в последний раз проскакали по городу. Вулкан завершал своё дело, накрывая черной пеленой руины Помпеи, погребая тела, заметая останки города. Только конь Легата, словно скорбный монумент, вновь застыл на краю бушующего кратера. Солнце робко выглянуло из-за горизонта и отпрянуло. Ночь царила над городом. Всадник вскинув меч, начертал им в багровых облаках: СВЕРШИЛОСЬ! Тогда издалека, донесся третий серебряный зов Трубы. И города не стало.

Стрингер. Posted on 2006.08.08 at 07:18

Я послал тебе Черную розу...

Она давно уже не выходила на сцену.

Её не занимали в спектаклях. Ей не давали роли. Постановщики предпочитали новых исполнительниц, быстро приспособившихся к веяниям времени. Балерина начала сдавать. Болезнь незаметно, но настойчиво подтачивала её здоровье. А тело просило танца, ноги тосковали по пируэтам и па. Душа просилась на сцену. Но её уже не приглашали. Друзья, поклонники, коллеги всё реже и реже посещали её, пока она окончательно не замкнулась в себе. А сегодня утром она была врача. Приговор был суров. Ей нельзя больше танцевать. Каждый выход на сцену может стать для неё последним. Не работая, она проживет еще некоторое время — год, два, может три. А первое же выступление может стать для неё последним. Она уже почти истратила отпущенный ей лимит жизни.

Балерина вздрогнула. В пустой полутемной комнате кто-то был. Женщина осмотрелась. Чья-то тень мягко скользнула от окна. Чёрный струящийся шелком плащ окутывал незнакомца. Под капюшоном не угадывалось лица. Лишь серебряная роза с каплей рубина тускло блеснула пряжкой плаща на плече. Она замерла, вглядываясь в пришельца. Ни страха, ни ужаса не почувствовала. Только ледяным холодом повеяло вдруг. Да тоска сжала сердце.

— Ты явился за мной, — с упреком произнесла

Балерина, — а ведь мне сказали, что есть ещё время.

— Есть, — отозвался Всадник. Это был он — Легат Смерти. — тебе не солгали. Но что это будет за жизнь для тебя? Медленно угасать забытая всеми, не выходя на сцену, не танцуя, чтобы в один нежданный день не проснуться в постылой постели. Такую жизнь и такой уход ты выбрала себе?

Женщина встрепенулась. В глазах её вдруг вспыхнула надежда. И словно в ответ во мраке капюшона возникли два синих ледяных огонька.

— Что? Что ты предлагаешь?

Она порывисто подалась вперед.

— Сделку.

— Какую? Чего ты хочешь?

— Бенефис. Ты объявишь, что уходишь со сцены и хочешь в последний раз выступить. Танцевать свой бенефис. И ты станцуешь. Ты исполнишь все свои лучшие партии из постановок прежних лет. Все!

— И… что я получу взамен?

Она затаив дыхание ждала ответа. Огоньки под капюшоном вспыхнули чуть ярче.

— Триумфальный уход. Ты уйдешь так, что все запомнят это. Навсегда. Ты уйдешь победительницей.

Она склонила голову и задумалась. Женщина поняла, что предлагал этот Всадник Смерти. Она сможет вновь выйти на сцену. Она станцует все свои партии из прежних спектаклей… Заново проживет всю свою жизнь! И уйдет во тьму. Под аплодисменты зрителей. Не побежденная. Да! Она согласна! Это лучше, чем медленноеугасание в забвении. Уход достойный её. Балерины.

— Но… Я должна буду готовиться, репетировать. У меня не хватит сил. Врачи сказали, что могу умереть при первом же выходе на сцену.

Всадник внимательно посмотрел на неё. Потом медленно, словно хрупкую драгоценность, достал из-под плаща хрустальную вещицу. Это были миниатюрные песочные часы. Остатки золотистых песчинок медленно осыпались вниз. Их оставалось так мало…

— Одно твоё слово — и я остановлю их. Я дам тебе время. Готовься, репетируй до изнеможения и ничего не бойся. Твоя нить в моих руках. Последняя песчинка не упадет раньше, чем ты исполнишь свой последний танец.

Легат Смерти устремил на нее пронизывающий взгляд. И она решилась.

— Я… согласна.

— Отлично! И ещё. Я сам составлю программу твоего вступления.

А в конце — ты исполнишь на бис то, что изберу я.

— Что это будет?

— Узнаешь. Я пошлю тебе черную розу. Вот эту. И ты догадаешься.

Он положил перед нею на стол цветок. Антрацитовые лепестки розы мерцали мглой. Тонкий аромат поплыл по комнате. А потом Всадник встал и поклонившись шагнул в тень.

Наутро Балерина пошла в театр.

К её удивлению там не стали возражать, даже с воодушевлением восприняли идею. Все, к кому бы не обращалась она — сразу загорались энтузиазмом. Ей выделили часы для репетиций, выделили средства для подготовки концерта. Город был обклеен афишами. Бенефис!!! Она вновь жила полнокровной жизнью, купалась в музыке танца, работала до изнеможения, откуда только силы брались. Женщина словно помолодела и расцвела. И никто не замечал лихорадочного огня, горевшего в её глазах. Все вновь были околдованы магией ее танца, фонтаном энергии брызжущим от нее. Балерина неумолимо сжигала себя. Наконец настал тот день. День триумфа.

Это был настоящий аншлаг. Не оставалось ни одного билета в кассах. Люди толпились на улице, выспрашивая у счастливчиков лишний билет. Администрация так расщедрилась, что подготовила роскошный банкет, который ожидал её после спектакля. Артистическая уборная утопала в цветах задолго до начала выступления. Публика, взволнованно перешептываясь, рассаживалась в ложах, партере и амфитеатре.

Из оркестровой ямы доносились звуки настраиваемых инструментов. Но вот все замерли в ожидании.

Дрогнул и медленно пополз тяжелый бархат занавеса.

Она начала с партии Джульетты. Той самой, с которой начался её триумфальный путь на сцене. Оркестр играл и она вновь была юной девушкой впервые в жизни познавшей счастье любви. А зал взорвался аплодисментами, увидев, что Время оказалось бессильно перед ней. И как в каком-то хмельном угаре, она вновь и вновь выходила на сцену, танцевала, принимала цветы и выслушивала прощальные речи, комплименты, склонялась перед публикой под шквал аплодисментов… А потом вновь танцевала, танцевала, танцевала… Вот уже исполнены многие партии — Балерина выходила Одиллией, Одеттой, Жизелью, их сменяла Кармен, а её Эгина… И лихорадочный огонь в её глазах продолжал полыхать, сжигая остатки сил и жизни… Но вот закончился последний танец. Она устало склонилась у края рампы. Овации сотрясают зал, со всех сторон летят цветы, водопад алых, белых, желтых роз. Но она тревожно ищет глазами кого-то в зале. И вдруг!

— БИС!!! НА БИС!!! — Словно набатом, проплыл звук голоса, заполнив глубоким, мягким басовым тембром все пространство театра. Никому не видимая фигура в черном плаще из оркестра протянула ей в руке затянутой черным шелком перчатки бокал с шампанским на дне которого лежала Черная роза. Она машинально приняла бокал.

— ПЕЙ!

Послушно поднесла его к губам. Обжигающим холодом опьянил напиток, миллионы пузырьков вскипели и помчались горяча кровь по всему телу. А мерцающий мглой цветок завораживал и не давал отвести взгляд.

— А теперь — танцуй! Исполни свой уход. — Раздался повелительный голос.

Балерина медленно выпрямилась. Кивнула дирижеру. Она вдруг догадалась и почему-то была уверена, что оркестр сейчас начнет играть именно то. То, чего ждала и страшилась. Увидела, как Всадник возник за спиной дирижера, как вынув палочку из его рук взмахнул ею. И родилась музыка. А Балерина, уронив бокал с цветком на край сцены, начала танцевать.

Белым лебедем скользила она в последний раз по отполированным пуантами доскам сцены. Белоснежной птицей взвивалась и падала с небес. Руки её превратились в крылья, тело потеряло вес, таких пируэтов еще не видел мир. Она танцевала без репетиций, следуя одной лишь памяти тела, подчиняясь музыке и охватившему её восторгу, упоению танцем.

А зал потрясенно смотрел, затаив дыхание. Балерина чувствовала как с каждым мигом, с каждой нотой и с каждым па из неё сочатся последние капли жизни, последняя песчинка подкатилась к краю хрустальной талии флакона и затрепетала в воздухе… Лебедь обреченно опустилась на дощатую сцену… Последний взмах рукой, последний раз дрогнули пальцы… растаял в воздухе последний звук музыки Сен Санса. И словно кто незримый вдруг коснулся хрустального колокола. Хрупкий звук разлился и умер под сводами театра. Оркестр ошеломленно застыл. Замер и зал. Словно буря обрушилась на сцену.

Зрители неистовствовали, потрясенные силой и пронзительностью этого последнего исполнения. Дирижёр стоял, обхватив голову руками. Он ещё никогда не видел и не слышал подобного, тому чему стал свидетелем. За кулисами бешенно аплодировали столпившиеся коллеги, техперсонал, администрация… И только у самой рампы неподвижно лежала Лебедь. Ушедшая навсегда. Женщина медленно отдалилась от застывшего на сцене тела. Легат шагнул навстречу из оркестровой ямы и протянул ей руку. Серебряный клинок отсек нить. А она смотрела счастливыми глазами на Всадника, на вдруг недоуменно затихший зал… Чей-то запоздалый вскрик за сценой.

Легат Смерти склонился к ней и шепнул:

— Я послал тебе Чёрную розу в бокале, золотого как небо Аи.