Утро следующего за Мартовскими Идами дня четыреста семьдесят шестого года. Кабинет императора, как и в первом действии. Над дверью в глубине сцены одинокий бюст короля Ромула, основателя Рима. У двери, ожидая импера ра, стоят Ахилл и Пирам.
       Ахилл. Какое прекрасное свежее утро.
       Пирам. Не пойму, как в день всеобщего заката могло взойти солнце?
       Ахилл. Даже на природу уже нельзя положиться.
        Молчание.
       Пирам. Шестьдесят лет, при одиннадцати императорах, мы служили Римской империи. Исторически необъяснимо, что еще при нашей жизни она перестанет существовать.
       Ахилл. Я умываю руки. Я честно исполнял свои обязанности.
       Пирам. Мы были во всех отношениях единственными устойчивыми столпами империи.
       Ахилл. Когда нас не станет, по праву скажут: античности пришел конец.
        Молчание.
       Пирам. Подумать только, наступит время, когда будут говорить не по-латыни и не по-гречески, а на каком-то немыслимом языке, вроде германского.
       Ахилл. Представить себе, что главари германцев, китайцев и зулусов, чей культурный уровень в тысячу раз ниже нашего, берут бразды мировой политики. . Я всего Вергилия знаю наизусть.
       Пирам. А я Гомера. .
       Ахилл. Так или иначе, нас ждут ужасные времена.
       Пирам. Да, мрачная эпоха средневековья. Не хочу быть пессимистом, но, по-моему, от нынешней катастрофы человечество уже никогда не оправится.
        Входит Ромул в императорской тоге и лавровом венке.
       Ахилли Пирам. Salve, Цезарь.
       Ромул. Salve. Я задержался. Меня утомило это непредвиденное скопление посетителей. Едва перелез через рекордсмена, который все еще храпит у моей кровати. Минувшей ночью я больше управлял государством, чем за все двадцать лет своего правления.
       Ахилл. Конечно, ваше величество.
       Ромул. Какая странная тишина. И так пусто кругом, словно все нас покинули.
        Молчание.
      Где моя дочь Рея?
        Молчание.
       Ахилл. Принцесса...
       Пирам. И Эмилиан...
       Ахилл. И императрица...
       Пирам. Министр внутренних дел, рейхсмаршал, повар и все остальные...
        Молчание.
       Ромул. Ну?
       Ахилл. Утонули при переправе на Сицилию.
       Пирам. Эту весть принес один рыбак.
       Ахилл. Уцелел, должно быть, только Зенон Исаврийский со своими камергерами — они отправились в Александрию очередным рейсом.
        Молчание. Император по-прежнему спокоен.
       Ромул. Моя дочь Рея и мой сын Эмилиан... (Смотрит на камердинеров.)Я не вижу у вас на глазах слез.
       Ахилл. Мы слишком стары.
       Ромул. А я должен умереть. Меня убьют германцы. Еще сегодня. Горе меня уже не задевает. Тот, кому скоро умирать, не оплакивает мертвых. Я никогда не был спокойнее и бодрее чем сейчас, когда все уже позади. Подать утреннюю трапезу!
       Пирам. Завтрак?
       Ахилл. Но германцы, ваше величество, германцы могут каждую минуту...
       Пирам. И принимая во внимание всеобщий траур в империи..
       Ромул. Чепуха. Империи, которая могла бы объявить траур, больше нет, а сам я хочу умереть так, как жил.
       Пирам. Как прикажете, ваше величество.
        Император садится в кресло на авансцене. Пирам приносит небольшой столик, накрытый как обычно. Император задумчиво разглядывает посуду.
       Ромул. Почему последнюю трапезу мне подают на этих старых жестяных тарелках и в этой треснувшей чашке?
       Пирам. Парадный императорский сервиз ее величество увезла ] с собой. Он принадлежал ее отцу.
       Ахилл. А теперь лежит на дне морском.
       Ромул. Ничего. Для предсмертной трапезы эта убогая посуда, пожалуй, даже лучше. (Разбивает яйцо.)Август, разумеется, опять ничего не снес.
        Пирам устремляет на Ахилла молящий взгляд.
       Пирам. Ничего, государь.
       Ромул. А Тиберий?
       Пирам. Юлии ничего не кладут.
       Ромул. А Флавии?
       Пирам. Домициан снес. Но ведь ваше величество не желает есть его яйца.
       Ромул. А это чье яйцо? (Доедает яйцо.)
       Пирам. Как всегда, Марка Аврелия.
       Ромул. А еще кто-нибудь несется?
       Пирам. Одоакр. (Несколько смущен.)
       Ромул. Смотри-ка!
       Пирам. Снес три яйца, ваше величество.
       Ромул. Эта курица нынче установит рекорд. (Его величество пьет молоко.)У вас торжественный вид. Что это сегодня с вами?
       Ахилл. Вот уже двадцать лет как мы служим вашему величеству.
       Пирам. И сорок лет предшественникам вашего величества.
       Ахилл. Шестьдесят лет мы были готовы прозябать в нищете, дабы служить императорам.
       Пирам. Любой извозчик зарабатывает больше императорского камердинера. В конце концов, это надо было сказать, ваше величество.
       Ромул. Признаю. Но учтите, что извозчик получает больше самого императора.
        Пирам устремляет на Ахилла молящий взгляд.
       Ахилл. Фабрикант Цезарь Рупф предлагает нам места камердинеров.
       Пирам. Четыре тысячи сестерциев в год и три раза в неделю свободные вечера.
       Ахилл. На такой работе было бы время писать мемуары.
       Ромул. Фантастические условия. Вы свободны. (Снимает с головы лавровый венок и дает каждому по листику.)Последние два листика моего золотого венка. И последняя финансовая операция моего правительства.
        Слышны боевые возгласы.
       Ромул. Что там, однако, за шум?
       Ахилл. Германцы, ваше величество. Пришли германцы.
       Ромул. Придется их принять.
       Пирам. Быть может, ваше величество пожелает опоясаться императорским мечом?
       Ромул. А разве он не заложен?
        Пирам устремляет на Ахилла молящий взгляд.
       Ахилл. Его не брал ни один ломбард. Меч ржавый, а драгоценные камни вы, ваше величество, давно уже выломали.
       Пирам. Принести его?
       Ромул. Лучше всего, дорогой Пирам, оставить императорский меч там, где он валяется.
       Пирам. Вашему величеству ничего больше не нужно?
       Ромул. Еще немного спаржевой настойки.
        Пирам, дрожа, наливает.
      Теперь можете идти. Императору вы больше не нужны. Вы были безупречными слугами.
        Оба в страхе уходят. Император выпивает рюмку. Справа входит германец. Он двигается свободно и непринужденно, несколько высокомерен и ничего варварского, кроме штанов, на нем не заметно. Он озирается по сторонам, как будто пришел в музей, временами делает заметки в записной книжке, которую достает из кожаной сумки. Он в штанах, на нем просторная легкая куртка, широкополая дорожная шляпа — словом, ничего воинственного, кроме меча, которым он опоясан. Его сопровождает молодой человек в военной форме, однако и в нем нет ничего оперного. Разглядывая комнату, германец как бы случайно среди других предметов обнаруживает императора. Оба с удивлением глядят друг на друга.
       Германец. Римлянин!
       Ромул. Здравствуй!
        Молодой германец обнажает меч.
       Молодой человек. Умри, римлянин!
       Германец. Убери меч, племянник!
       Молодой человек. Как прикажешь, дядюшка.
       Германец. Прости, римлянин.
       Ромул. Отчего же, пожалуйста. Ты — настоящий германец? (Недоверчиво на него глядит.)
       Германец. Древнейшего рода.
       Ромул. Этого я уж не понимаю. Тацит пишет, что все вы варвары — великаны с дерзкими голубыми глазами и рыжими волосами, а глядя на тебя, подумаешь — переодетый византийский ботаник.
       Германец. Я тоже представлял себе римлян совсем иначе. Говорили, что вы бесстрашные герои, а оказывается ты единственный, кто не сбежал.
       Ромул. У нас порой бытуют совершенно ложные представления о расах. А то, что у тебя на ногах, это и есть штаны?
       Германец. Ну да.
       Ромул. В самом деле странная одежда. А где же ты их застегиваешь?
       Германец. Спереди.
       Ромул. Очень практично. (Пьет спаржевую настойку.)
       Германец. Что ты пьешь?
       Ромул. Спаржевую настойку.
       Германец. Можно попробовать?
       Ромул. Сам настаивал.
        Император наливает. Германец пьет, морщится.
       Германец. Отвратительно. У этого напитка нет будущего. Пиво лучше. (Садится рядом с Ромулом за стол и снимает шляпу.)Должен тебя поздравить. У тебя в парке над прудом отличная Венера.
       Ромул. А что в ней особенного?
       Германец. Подлинный Пракситель.
       Ромул. Вот незадача. Я-то всегда думал, что это грошовая копия, а теперь антиквар уехал.
       Германец. Позволь-ка! (Рассматривает скорлупу яйца, которое съел Ромул.)Недурно.
       Ромул. Ты куровод?
       Германец. Страстный.
       Ромул. Удивительно! Я ведь тоже куровод.
       Германец. Ты тоже?
       Ромул. Я тоже.
       Германец. Наконец-то есть с кем поговорить. Это в парке твои куры?
       Ромул. Мои. Отличная домашняя порода. Импортные — из Галлии.
       Германец. Несутся?
       Ромул. Ты сомневаешься?
       Германец. Скажи честно. Судя по яйцу, неважно они несутся.
       Ромул. Ладно, признаюсь, они несутся все хуже и хуже. Между нами, куроводами, говоря, это меня тревожит. В хорошей форме только одна несушка.
       Германец. Серая с желтыми крапинками?
       Ромул. Как ты догадался?
       Германец. Это ведь я велел доставить ее в Италию. Хотелось проверить, как она себя будет чувствовать в южном климате.
       Ромул. Могу тебя поздравить. Отличная порода, ничего не скажешь.
       Германец. Сам вывел.
       Ромул. Ты, я вижу, выдающийся куровод.
       Германец. В конце концов, как правитель, я вынужден этим заниматься.
       Ромул. Как правитель? А кто ты, собственно, такой?
       Германец. Я Одоакр, князь германцев.
       Ромул. Рад с тобой познакомиться.
       Одоакр. А ты кто?
       Ромул. Я — римский император.
       Одоакр. Мне тоже очень приятно завести такое знакомство. Я, правда, и раньше знал, с кем говорю.
       Ромул. Ты знал?
       Одоакр. Прости меня за притворство. Врагам бывает неловко оставаться с глазу на глаз, и я решил, что для начала разговор о куроводстве будет уместнее, чем разговор о политике. Позволь представить моего племянника. Поклонись, племянник.
       Племянник. Как прикажешь, дядюшка.
       Одоакр. Оставь нас одних, племянник.
       Племянник. С удовольствием, дядюшка. (Уходит.)
        Молчание. Они глядят друг на друга.
       Одоакр. Ты, значит, Ромул. Все эти годы я много о тебе думал.
       Ромул. А ты, стало быть, Одоакр. Для меня ты был олицетворением врага, а оказывается, ты такой же куровод, как я.
       Одоакр. Настала минута, которой я ждал столько лет.
        Император вытирает рот салфеткой, встает.
       Ромул. Как видишь, я готов.
       Одоакр. К чему?
       Ромул. Умереть.
       Одоакр. Тебе грозит смерть?
       Ромул. Всему миру известно, как германцы обходятся с пленными.
       Одоакр. Ты слишком поверхностно знаешь своих врагов, император Ромул, если полагаешься на то, что о них болтает весь мир.
       Ромул. А чего ты можешь хотеть, кроме моей смерти?
       Одоакр. Сейчас увидишь. Племянник!
        Справа входит племянник.
       Племянник. Что прикажешь, дядюшка?
       Одоакр. Поклонись римскому императору, племянник.
       Племянник. Как прикажешь, дядюшка. (Кланяется.)
       Одоакр. Ниже, племянник.
       Племянник. С удовольствием, дядюшка.
       Одоакр. Стань перед римским императором на колени!
       Племянник. Как прикажешь, дядюшка. (Преклоняет колени.)
       Ромул. Что это значит?
       Одоакр. Встань, племянник.
       Племянник. С удовольствием, дядюшка.
       Одоакр. Выйди, племянник.
       Племянник. Как прикажешь, дядюшка. (Уходит.)
       Ромул. Ничего не понимаю.
       Одоакр. Я пришел не за тем, чтобы тебя убить, римский император. Я пришел, чтобы вместе со всем моим народом вступить к тебе в подданство. (Тоже преклоняет колени.)
       Ромул (насмерть перепуган). Но это же безумие!
       Одоакр. И германец может поступить разумно, римский император.
       Ромул. Ты что, издеваешься?
       Одоакр (встает).Ромул, о курах мы с тобой поговорили, отлично понимая друг друга. Неужели нельзя, понимая друг друга, поговорить о судьбах наших народов?
       Ромул. Говори.
       Одоакр. Можно сесть?
       Ромул. Нечего спрашивать, ты победитель.
       Одоакр. Ты забываешь, что я только что вступил к тебе в подданство.
        Молчание.
       Ромул. Садись,
        Оба садятся. Ромул мрачен. Одоакр внимательно на него смотрит.
       Одоакр. Ты видел моего племянника. Его зовут Теодорих.
       Ромул. Видел.
       Одоакр. Очень воспитанный молодой человек. «Как прикажешь, дядюшка», «С удовольствием, дядюшка». И так с утра до вечера. Его поведение безукоризненно. Он весь народ заразил своей добропорядочностью. К девушке но прикоснется, пьет только воду, спит на голой земле. Каждый день — боевые учения. И сейчас в прихожей небось тренируется.
       Ромул. Так он же герой!
       Одоакр. Воплощенный идеал германца. Мечтает о мировом господстве, и весь народ вместе с ним. Потому мне и пришлось затеять этот поход. Я был один, а против меня племянник, стихотворцы и общественное мнение — пришлось уступить. Я надеялся вести войну гуманно, ведь римляне почти не оказывали сопротивления. Но чем дальше я продвигался на юг, тем больше преступлений совершала моя армия. И не потому, что она кровожаднее других армий, а потому, что всякая война — зверство. Я был в ужасе. Хотел даже прервать поход. Собирался взять деньги у фабриканта штанов, — моих полководцев еще можно было купить, я еще мог, наверное, все сделать по-своему. Какое-то время еще мог. Но вскоре я уже ничего больше не смогу. Тогда мы окончательно станем народом героев. Спаси меня, Ромул, на тебя вся моя надежда.
       Ромул. Какая надежда?
       Одоакр. Остаться в живых.
       Ромул. А что тебе грозит?
       Одоакр. Мой племянник пока еще кроток, он еще вежлив, но в один прекрасный день он меня убьет. Знаю я эту германскую преданность.
       Ромул. И поэтому ты решил вступить ко мне в подданство?
       Одоакр. Всю жизнь мне хотелось увидеть подлинное человеческое величие, не похожее на дутое величие моего племянника, которого, увидишь, они еще назовут Теодорихом Великим — я этих историков знаю! Я — мужик и ненавижу войну. Я ищу человечности, которой я не мог сыскать в дремучих германских лесах. Я нашел ее в тебе, император Ромул. Твой обергофмейстер Эби тебя раскусил.
       Ромул. Эби был у меня при дворе по твоему заданию?
       Одоакр. Он был моим шпионом. Но он доносил о хорошем, о настоящем, о справедливом человеке, о тебе, Ромул.
       Ромул. Он доносил тебе о дураке. Всю жизнь я отдал на то, чтобы приблизить день, когда Римская империя рухнет. Я считал собя вправе судить Рим, раз я сам готов был умереть. Я требовал от моей страны неслыханных жертв, поскольку я жертвовал собой. Я спокойно смотрел, как льется кровь моего народа, который я обезоружил,- ведь я решил пролить свою собственную кровь. И вот я должен жить. Моя жертва не будет принята. Мне суждено быть тем единственным, кто уцелеет. Мало того. Перед твоим приходом мне сообщили, что моя дочь, которую я люблю, погибла вместе с женихом. Погибла моя жена и весь мой двор. Я принял эту весть с легкостью — ведь я думал, что сам умру, а теперь эта весть беспощадно меня разит, безжалостно меня опровергает. Все, что я сделал, стало бессмыслицей. Убей меня, Одоакр.
        Молчание.
       Одоакр. Ты это говоришь от горя. Преодолей свою боль и прими меня в подданство.
       Ромул. Ты боишься. Победи свой страх и убей меня.
        Молчание.
       Одоакр. Ты думал о своем народе, Ромул, подумай теперь о своих врагах. Если ты не примешь меня в подданство, если мы с тобой не будем действовать сообща, мир достанется моему племяннику. Тогда возникнет новый Рим — германская империя, столь же бренная, как и Римская, и столь же кровавая. Если это случится, дело всей твоей жизни — гибель Рима — и впрямь станет бессмыслицей. Ты не вправе растоптать собственное величие, Ромул, ты — единственный человек, который умеет править этим миром. Будь милостив, прими меня в подданство, стань нашим императором, защити нас от кровавого величия Теодориха.
        Молчание.
       Ромул. Я больше не могу, германец. Даже если бы и хотел. Ты выбил у меня из рук оправдание моих поступков.
       Одоакр. Это твое последнее слово?
       Ромул (преклоняет колени). Убей меня! На коленях тебя молю!
       Одоакр. Я не могу тебя заставить помогать нам. Дело плохо. Но я не в силах тебя убить. Я ведь люблю тебя.
       Ромул. Если ты не хочешь меня убить, я найду выход. Единственный человек, еще жаждущий моей крови, спит у меня под кроватью. Пойду разбужу его. (Встает.)
       Одоакр (тоже поднимается).Это не выход, Ромул. Ты просто отчаялся. Твоя смерть тоже бессмыслица, — в ней был бы смысл, если бы мир был таким, каким ты его себе представлял. А мир не таков. Твой враг тоже человек, и так же, как ты, он хочет быть справедливым. Надо покориться судьбе. Ничего другого не придумаешь.
        Молчание.
       Ромул. Присядем-ка опять.
       Одоакр. Что нам еще делать?
       Ромул. А как ты поступишь со мной?
       Одоакр. Переведу тебя на пенсию.
       Ромул. На пенсию?
       Одоакр. Другого выхода нет.
        Молчание.
       Ромул. Выход на пенсию, пожалуй, самое страшное, что может со мной случиться.
       Одоакр. Не забудь, что и меня ждет нечто ужасное. Тебе придется провозгласить меня королем Италии. Это будет началом моего конца, если я сразу же не приму меры. Итак, хочу я или нет, придется начать мое царствование с убийства. (Обнажает меч и устремляется направо.)
       Ромул. Что ты собираешься делать?
       Одоакр. Убить племянника. Я покуда еще сильнее, чем он.
       Ромул. Теперь ты отчаялся, Одоакр. Если ты убьешь своего племянника, на его место придут тысячи новых Теодорихов. Твои народ мыслит не так, как ты. Ему нужен культ героев. Не в твоей власти это изменить.
        Молчание.
       Одоакр. Сядем-ка опять.
        Садятся.
       Ромул. Мой дорогой Одоакр, я хотел играть роль судьбы, а ты хотел избежать своей судьбы. Но обоим нам судьба быть политиками, потерпевшими крах. Мы надеялись освободиться от мира, ты от Германской империи, я от Римской, а теперь придется приводить в порядок их развалины. Нельзя их оставлять без присмотра. Я осудил Рим — меня пугало его прошлое; ты осудил Германию — тебя пугало ее будущее. Мы были во власти призраков, ведь мы не распоряжаемся ни тем, что было, ни тем, что будет. У нас есть власть лишь над настоящим, но мы о нем не думали и потерпели крах. Теперь придется, сидя на пенсии, заново пережить свою жизнь, оплакивая дочь, которую любил, сына, жену и всех несчастных, которые у меня на совести.
       Одоакр. А мне придется управлять государством.
       Ромул. Жизнь внесла поправки в наши планы.
       Одоакр. И весьма горькие.
       Ромул. Стерпим и это. Попробуй за те немногие годы, которые тебе предстоит править миром, внести разум в безумие. Подари германцам и римлянам мир. Принимайся же за дело, князь германцев. Правь теперь ты! Пройдет несколько лет, о которых всемирная история и не вспомнит, — не героические это будут годы, но их причислят к счастливейшим годам нашей беспокойной земли.
       Одоакр. И тут мне придется умереть.
       Ромул. Утешься. Меня твой племянник тоже убьет. Он не простит, что ему пришлось стоять передо мной на коленях.
       Одоакр. Начнем же выполнять наш невеселый долг.
       Ромул. Ладно, не будем мешкать. Сыграем еще раз комедию напоследок. Будем вести себя, словно расчеты наши оправдались, словно дух взял верх над человеческой плотью.
       Одоакр. Племянник!
        Справа входит племянник.
      Племянник. Что прикажешь, дядюшка?
       Одоакр. Позови моих полководцев, племянник.
       Племянник. Как прикажешь, дядюшка. (Уходит направо.)
        В медленном марше сцену заполняют грязные и усталые германцы. На них одноцветные холщовые одежды и простые шлемы. Одоакр встает.
       Одоакр. Германцы! Овеянные пылью, утомленные долгими походами, опаленные солнцем, вы завершили свой поход. Вы стоите перед римским императором. Воздайте ему честь.
        Германцы приветствуют Ромула.
      Германцы! Вы глумились над ним, вы пели о нем похабные песни на проселочных дорогах и ночью у лагерного костра. Но я узнал, как человечен этот человек. Никогда я не видел никого более великого, и никогда вы не увидите более великого среди моих преемников. Теперь твое слово, римский император.
       Ромул. Император объявляет империю распущенной. Взгляните еще раз на этот цветастый шар, на эту мечту о великой империи, которая парит над нами, гонимая легким дуновением моих губ; взгляните на эти просторы, которые тянутся вдоль моря, где танцуют дельфины, на богатые провинции, где земля золотится от пшеницы, на кишащие людьми города, где бурлит жизнь, на солнце, которое согревало людей, а достигнув зенита, сжигало все кругом,- и вот этот шар в руках императора обращается в ничто.
        Благоговейное молчание. Германцы с удивлением глядят на императора.
       Ромул (встает).Я провозглашаю вождя германцев Одоакра королем Италии.