Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Мастера современной прозы - Лунное затмение

ModernLib.Net / Зарубежная проза и поэзия / Дюрренматт Фридрих / Лунное затмение - Чтение (стр. 3)
Автор: Дюрренматт Фридрих
Жанр: Зарубежная проза и поэзия
Серия: Мастера современной прозы

 

 


Вот что я скажу тебе, Мани, в этой деревне скоро будет как в аду. Убив тебя, они начнут грызться как волки, и только страх, а вдруг кто заговорит, не даст им перерезать друг другу глотки. Да что я тут болтаю. Тебе умирать, не мне, но, раз уж настала пора прощаться, и навсегда, я хочу сказать тебе, Мани, ты как был порядочным человеком, за которого я когда-то вышла замуж, так до конца им и остался, и я не плачу, что скоро они повалят на тебя бук в Блюттлиевом лесу, я только рада, что мне не придется смеяться со всеми над твоей глупостью - настолько она бессмысленна. Бог мой, как ты гнул спину все эти долгие годы, да и мы тоже, и Йоггу, и Алекс, и я, пожалуй, больше всех, а стоило этому хвастуну из Канады заявиться со своими миллионами, и что делаешь ты? Приносишь себя в жертву! Зачем? Что тебе дадут эти деньги? Или, может, твоя жертва принесет пользу остальной деревне? Они еще не получили ни гроша, а уже все продались и развратились, не только их дочери.
      А ведь ты, зная в долине все ходы и выходы, как никто другой, мог бы спастись в любой из этих десяти дней. Раскрыл ты их планы полицейскому? Нет, ты этого не сделал, а ведь трактирщик прекрасно знал, отчего тому лучше ничего не знать, иначе он прижал бы их как следует и своего не упустил. А в "Монахе", в Оберлоттикофене, открыл ты рот, когда сидел напротив депутата парламента, члена правительства и председателя общины? Нет, ты промолчал. А потом, когда гурьбой брели по Флётигену, завопил ты во все горло: "Люди добрые, меня убивают за четырнадцать миллионов!"? И все были такие пьяные, что уйти от них ничего не стоило, и пастору ты тоже ни слова не сказал. Хотя в лесу было уже поздно, скорее всего, они скинули бы его в пропасть. А знаешь, почему ты не защищался? Я тебе скажу, всю свою жизнь ты мечтал только об одном - иметь современный хлев и трактор, и вбил себе в голову, что Йоггу и Алекс тоже о них мечтают. Поэтому ты и не защищался, и вот теперь сам видишь, никому твой хлев с трактором не нужен, ни Алексу, ни Йоггу, и никому другому в деревне. Все жаждут только денег. И тебя, Дёуфу Мани, уже ничто не спасет.
      - Оставь, жена, - говорит Мани, - что ж делать, раз уж так вышло.
      В дверях вырастает фигура трактирщика, пора, говорит он и, обращаясь к Рёуфу Оксенблуту, стоящему сзади него, роняет:
      - Останься на всякий случай тут.
      - Прощай, - говорит Мани жене.
      Она не отвечает.
      Все, кроме Рёуфу, направляются вместе с Мани мимо "Медведя" прямиком в долину и, перейдя через замерзший Флётен, входят в Маннеренский лес. Над Бальценхубелем плывет луна, продвигаясь к Эдхорну, видимому только из Маннеренского леса, кругом светло как днем, и, когда лес начинает взбираться в гору, идти становится труднее, они карабкаются по рыхлому снегу вверх, на Блюттли, где посреди поляны стоит огромный бук - блюттлиев бук. Флетенбахцы окружают егоо, в руках у них длинные мощные топоры, изо рта вырываются горячие клубы пара.
      - А подпилен ли блюттлиев бук? - спрашивает трактирщик.
      - Сделали сегодня после обеда, - буркнул Оксенблутов Мексу.
      - Мани, садись сюда, - распоряжается хозяин "Медведя".
      Мани утрамбовывает под буком с залитой лунным светом стороны поплотнее снег и садится спиной к буку в том месте, где он подпилен.
      - Начнем, - командует трактирщик, и топоры Хаккерова Хригу и Гайсгразерова Луди тут же обрушиваются на блюттлиев бук, но при первых ударах отскакивают от твердой, как железо, древесины, эхо разносится по всей долине, мощное буханье ударов слышно и в деревне, но постепенно острые топоры вонзаются в ствол все глубже и глубже, теперь рубят Рее Штирер и Бинту Коблер, а хозяин "Медведя" вдруг замечает, что Мани, прислоненный к дереву, шевелит губами.
      Трактирщик подает знак, Коблер и Штирер замирают, а он наклоняется к Мани и спрашивает, может, тому что нужно?
      - Луна, - говорит Мани с широко раскрытыми глазами.
      - Луна? - переспрашивает трактирщик и смотрит недоуменно на небо, - А что с ней?
      Потом поворачивается опять к мужикам с топорами.
      - Все в порядке, рубите дальше.
      - Не знаю, - тянет Бингу, а Рее говорит:
      - Посмотри-ка еще разок на луну, хозяин.
      Тот поднимает голову.
      - Какая-то она не такая круглая, - говорит он задумчиво.
      - Одного кусочка вроде не хватает, - шепчет позади него боязливо Сему.
      Трактирщика вдруг осеняет.
      - Лунное затмение, - объясняет он. - Каждый месяц бывает.
      - Никогда в жизни не видал, - мямлит Хернеили Цурбрюгген.
      А разве они когда-нибудь разглядывают дуну или звезды, ухмыляется трактирщик. Каждый вечер сидят у него до полуночи в трактире, а когда расходятся по домам, тут уж им не до луны, такие они пьяные, а лунное затмение случается чуть ли не каждую неделю, и ему уже приходилось видеть луну точь-в-точь как четверть сырного круга, и длилось это каждый раз всего несколько минут.
      - Что-то не похоже, - вздыхает Бинту, - луна все уменьшается.
      Они молча смотрят, и тут от опушки леса на флётенбахцев двинулся старик Гайсгразер, поплыл, как привидение, в лунном свете, неумолимо гаснущем с каждым мгновением.
      - Вот теперь вам, баранам, ясно, почему Ваутя Лохер сманил вас своими миллионами убить Мани именно сегодня, в полнолуние, - захихикал старикашка злорадно. - Да потому что сегодня ночью луна лопнет, смотрите, как она светится пламенем изнутри, кипит вся, сейчас сами убедитесь. Я уже видел такое несколько раз, но еще ни разу это не попадало на воскресенье. Сегодня луна обломками будет валиться на землю, и каждый кусок больше целой Европы, и Земле, и всему белому свету придет конец. Поэтому Лохер и раздает свои миллионы, они ему все равно больше не понадобятся.
      Старик хохочет, беснуется от радости на снегу, а сын его, Луди, кричит на него:
      - Заткнулся бы!
      А Бингу лупит, как сумасшедший, топором по буку, тогда и Рее начинает вторить ему, так же безумно, с сатанинским упорством, в дьявольски монотонном темпе.
      - Прекратите? - кричит в ужасе трактирщик. - Луна исчезает!
      Оба с топорами в руках смотрят, оцепенев, со всеми вместе на луну.
      - Она не исчезает, - подает голос Рее Штирер, - что-то ржаво-коричневое наползает на нее.
      - Это солнце, - размышляет вслух Бингу Коблер.
      - Я думаю, Австралия, - поправляет его Цурбрюггенов Семи, - мне кажется, нас так учили в школе.
      - Чепуха, - заявляет Pec. - Земля круглая, не могут же они одновременно находиться и тут, и там, а не то те из Австралии уже давно разгуливали бы по луне, чушь какая-то.
      Флётенбахцы смотрят и смотрят неотрывно. Луна все больше и больше заволакивается тьмой, из землисто-коричневой становится ржаво-охристой, вокруг ярко пылают звезды, их до того вовсе не было, в наконец диск луны превращается в раскаленное зияющее око, изъеденное чудовищными язвами, оно зло уставилось на побагровевший снег и кучку крестьян на нем, чьи топоры сверкают, словно вымазанные кровью.
      - Проваливай, Мани. - ревет трактирщик, - проваливай отсюда. - И бухается на колени. - Отче наш, сущий на небесах! - начинает он молиться, флётенбахцы тут же подхватывают молитву:
      - Да святится имя Твое.
      Только старый Гайсгразер катается по снегу, луна лопнет от натуги, гной ее зальет, затопит все вокруг, и настанет конец света; он воет, хохочет, ликует в безумии.
      - Да приидет Царствие Твое, - молятся крестьяне.
      А Мани словно не понял, что он свободен, он все так же неподвижно сидит на прежнем месте.
      - Да будет воля Твоя и на земле, как на небе.
      Наконец Мани поднимается, и тут за огненно-красным язвенным нарывом проблескивает светлая искорка.
      - Она опять появляется, - кричит Херменли Цурбрюгген. - Луна опять тут, луна!
      Крестьяне вскакивают па ноги, единый крик радости исторгается из их груди, страх утихает, и тем быстрее, чем скорее растет яркая блестящая искра, превращаясь постепенно в старую добрую круглую луну.
      - Рубите, - рычит трактирщик, и Рее и Бингу мощными ударами сотрясают дерево, вонзая топоры в ствол, а Мани, растопырив ноги, опять сидит, прислонившись к буку, на снегу, с которого медленно сходит зловещий кроваво-красный отблеск; вот топорами вновь замахали Луди и Хригу, а луна все щедрее сияет из-под кровавого нарыва, тающего в небе на глазах, и звезды исчезают, теперь подошел черед Хинтеркрахена и старого Цурбрюггена, а за ним Эбигера, Фезера, Эллена и Бёдельмана, а под конец все крестьяне, включая и трактирщика, подскакивают по очереди к буку и каждый по разу вскидывает топор - удар, следующий, опять удар; и когда блюттлиев бук падает, рухнув на снег, полный диск луны - огромный, круглый, ласковый, весь молочный, как до затмения, - льет на землю с небес свой мягкий серебристый свет.
      Надо еще вытащить его из-под дерева, блюттлиев бук жуть какой здоровый, хлопочет трактирщик, Мани здорово размолотило всего, насколько тут что можно разобрать, каша сплошная. И потому в восемь утра, когда уже рассвело, трактирщик испытывает разочарование - Лачер не проявляет ни малейшего интереса к трупу, говорит только, он ему и так охотно верит, что Мани угодил под бук. Зачем же ему еще и на труп смотреть?
      Впервые с той ночи, когда из кромешной зимней тьмы он шагнул в залу, Лачер вышел из своей комнаты и спустился вниз. На нем меховая шуба и унты, он сидит за длинным столом и пьет из огромной чашки кофе с молоком, напротив него Фрида и Энни. Трактирщику кажется, что у Лачера дрожат руки, да и вид у него какой-то постаревший, вроде бы он и поседел, и бледный с лица.
      Деньги наверху, кивает Лачер.
      Трактирщик с грохотом кидается наверх, рывком открывает дверь, на столике под окном все так же лежит незапертый чемодан, хозяин "Медведя" откидывает крышку, деньги на месте. В кровати Лачера нежится его жена.
      - Мани угодил под бук на Блюттли, - говорит он, не отрывая глаз от пачек денег, - нужны были новые балки для часовни.
      Они слышали здесь удары топоров, зевает Лизетта. Трактирщик не мигая смотрит на деньги, потом начинает пересчитывать купюры - десять тысяч, десять тысяч, десять тысяч, нет, он чувствует, здесь что-то не так, десять тысяч, девять тысяч, еще раз девять тысяч, десять тысяч, восемь тысяч.
      - Вы, бабы, взяли тут себе по тысяче, все до одной, каждая стянула по купюре!
      Лизетта смеется:
      - Мы тоже чего-то да стоим, а если вас это не устраивает, то и у нас могут развязаться языки.
      Трактирщик захлопывает чемодан, уносит его в спальню, собираясь запереть его там, но тут ему приходит на ум, что у жены есть второй ключ от спальни, и тогда он спускается с чемоданом вниз.
      Лачера в зале уже нет.
      - А где Ваути? - спрашивает трактирщик у Энни, еще стоя на лестнице.
      Она не знает, отвечает та, а когда он приказывает ей, марш на кухню мыть посуду, не может быть и речи, возражает она, что она там потеряла, тогда он рычит, набрасываясь на Фриду, хватит бездельничать, пора браться за работу, а та говорит, что уходит от него - она дочь миллионера и в ближайшем будущем станет к тому же невесткой другого миллионеpa, самого хозяина "Медведя", ведь она выходит замуж за Сему, так что работать она больше не собирается.
      Пот льет с трактирщика ручьем, а сквозь маленькие оконца ему видно, как мимо проплывает "кадиллак".
      Машина плавно покидает деревню и катит из долины вниз. У скалы, там, где дорога входит в лес, Лачер нагоняет жену мертвого Мани. Почти через сорок лет он вновь встречает Цурбрюггенову Клери. В руках у нее чемодан. "Кадиллак" останавливается. Она идет себе дальше. Он опускает стекло, высовывается из машины и говорит:
      - Эй, Клери, садись.
      Она останавливается, разглядывает его, потом произносит:
      - Но если уж ты меня приглашаешь, Ваути Лохер.
      Он открывает правую дверцу, она кладет чемодан на заднее сиденье, садится рядом с Лохером и говорит:
      - У тебя вид, как будто тебе сто лет.
      - Мы оба состарились, - говорит Лачер. - Куда ты собралась? - спрашивает он, когда они уже въехали в лес.
      - В Оберлоттикофен, искать работу, - отвечает она.
      Машина осторожно спускается вниз.
      Перед самым флётенбахским ущельем Лачер резко крутит руль, так что машина встает поперек дороги. Он выключает мотор. Молча смотрит перед собой.
      - Клери, - говорит он потом. - Ты скрыла от меня, что ждала ребенка.
      - Мы с Мани хотели пожениться, это были наши заботы, не твои, - отвечает она.
      - И Мани это не остановило? - спрашивает он.
      - Ребенок есть ребенок. - говорит она.
      В полной задумчивости он молчит, наконец произносит:
      - Так было лучше, что ты вышла замуж за Мани. Мы с тобой сделаны из одного теста, мы не подходим друг другу. - Он расстегивает шубу, потом молнии на синем и красном спортивных костюмах, высвобождает грудь. - Опять схватило, говорит он. - Боль такая же, как полгода назад. - Он откидывается на спинку сиденья, руки повисают как плети. - Я только что из больницы. У меня был инфаркт.
      Оба молчат.
      Небо над белыми елями молочно-серое, местами сгустилось и светится от пробивающихся лучей, солнца, однако, нигде не видно.
      Лачер медленно и плавно растирает себе правой рукой грудь.
      - Признаюсь, что тогда, когда я ушел из деревни, я был в бешенстве, но злоба прошла уже здесь, прямо в лесу, и так мне вдруг захотелось покинуть все это, и эту страну, и всю безмозглую Европу. И вот там, за океаном, я стал богатым, честным или нечестным путем, лучше не спрашивай. Я никогда об этом не задумывался, и о женщинах меня не расспрашивай по ту сторону вонючего Атлантического океана, и о сыне тоже не надо, тот все унаследует после меня, хотя в десять раз больший негодяй, чем я. А вас в вашем медвежьем углу я давным-давно позабыл, да, по правде говоря, с тех пор, как я тогда отчалил из Флётигена, я никогда вас больше и не вспоминал, вы как исчезли из моей памяти.
      Он молчит, с трудом шарит правой рукой, словно левая парализована, по двери с левой стороны, бесшумно опускает ветровое стекло, холодный и сырой воздух окутывает их, женщина рядом с ним - глубоким и дряхлым стариком кажется вдруг совсем молодой.
      - Прямо в самой середине колет, - говорит он равнодушным голосом, - боль от груди до самого подбородка. А в левой руке от плеча до кончиков пальцев.
      Он умолкает, женщина рядом с ним сидит неподвижно, он даже не уверен, слышала ли она его.
      - А потом меня хватил инфаркт, - продолжает Лачер, - не так сильно, как сейчас, но тоже достаточно крепко. И пока я неделями валялся в постели, у меня вдруг всплыла перед глазами деревня, не то чтобы кто-то один, а вообще деревня. Собственно, даже вот этот лес. Тогда я навел справки, впервые с тех пор повидал швейцарского консула. Потом прилетел в Цюрих и снял с одного из своих конто в банке четырнадцать миллионов.
      Он задумывается.
      - От доброты, пожалуй. Хотел вам как-то помочь встать на ноги, ну что такое четырнадцать миллионов? Но стоило трактирщику сказать, что ты была тогда от меня беременна, как меня вновь охватила бешеная злоба, и я поставил условие - тебе оно известно - убить Мани. Собственно, им следовало бы убить тебя, но настолько моей злости опять же не хватало, вот и пришлось отдуваться за все Мани, а сейчас, когда вспоминаю тот вечер в "Медведе", я даже и не уверен, а была ли злость-то? Может, меня просто вновь обуяла нечеловеческая жажда жизни, тогда понятно и мое условие, потому что, пока хочется жить, хочется и убивать, не одними же юбками исчерпывается интерес к жизни - кто там только не перебывал у меня наверху за эти десять дней в моей постели, чтоб урвать одну или несколько тысчонок, а мне было совершенно наплевать, как наплевать и на то, кого они там убили. Могли убить кого угодно вместо Мани, я все равно на труп не смотрел, и если бы они даже никого не убили, я бы и так отдал им эти деньги.
      Он умолкает. Большая черная птица опускается на переднюю дверцу рядом с Лачером.
      - Ко мне всегда прилетают вороны, они и раньше ко мне прилетали, - говорит Лачер, а черная птица прыгает вовнутрь машины и садится на его правую руку, что лежит на руле.
      - Когда они поехали на сельскохозяйственную выставку, мне надо было пойти во Флётиген и заявить на тебя, - говорит она.
      - Но ты же этого не сделала, - хмыкает он.
      Она молчит.
      - Я бы стала презирать Мани, - говорит она после паузы, а он равнодушно заявляет:
      - Что теперь проку толковать про это, он же мертв.
      Она опять молчит, а через некоторое время говорит так же равнодушно, как и он:
      - А теперь я презираю себя.
      - Подумаешь, - фыркает Лачер, - я всегда себя презирал.
      Птица перескакивает на дверцу.
      - Мне пора, - говорит она, - иначе я пропущу поезд на Оберлоттикофен.
      Он не отвечает.
      Ворон вспархивает и улетает в монотонно-молочное утро. С неба падает легкий снежок.
      Она открывает дверцу машины, берет с заднего сиденья чемодан, утопает, барахтаясь вокруг широкого радиатора, в снегу и, выбравшись на дорогу, идет по рыхлому снегу вниз, растворяясь в снежном тумане. Она доходит до поляны, потом до густого леса с огромными елями, снежные хлопья плавают и кружат в воздухе, как бы не желая опускаться на землю, большие, воздушные, легкие и невесомые, как лепестки цветов. Время от времени она перекладывает чемодан из одной руки в другую; когда она добирается до Флётигена, снегопад прекратился. Она идет мимо церкви, вот и вокзал, пассажирский поезд только что отошел.
      Она берет билет, садится на зеленую скамейку около железнодорожного поста. Раздается мелодичный звук сигнального колокольчика, из своего помещения выходит начальник станции Берчи.
      - Госпожа Мани, - говорит он, - следующий пассажирский поезд на Оберлоттикофен пойдет только через час десять минут. Вы здесь замерзнете и окоченеете.
      Она никогда не мерзнет, говорит она. Становится холоднее и холоднее, она сидит неподвижно. С одной из мачт высоковольтной линии передачи на нее глядит ворон, его почти нельзя различить на черном фоне высящейся громады Эдхорна.
      Подходит пастор со своей женой, опять слышен сигнал колокольчика, пассажирский поезд из Оберлоттикофена огибает лесистый горный склон, останавливается, кондуктор соскакивает с подножки, кричит "Флётиген", пастор целует свою жену, та садится в вагон, начальник станции поднимает жезл, пассажирский поезд трогается, кондуктор вскакивает на подножку, пастор машет рукой, поворачивается, видит Клери Мани. хочет поздороваться, но потом раздумывает и уходит.
      Часы на церкви бьют десять раз. Из школы доносится крик детей, большая перемена, черная птица вспархивает и улетает, направляясь во флётенбахский лес.
      Там, наверху, во флётенбахском лесу, несколькими часами позже Лачер приходит в себя, стекла по-прежнему опущены, в машине полно снега, и у него на пальто, и на синем, и на красном тренировочном костюме тоже снег. На какой-то момент он осознает, ему жутко холодно, и что-то теплое, сладковатое и черное течет у него изо рта, но боли он не чувствует, великий покой разлился по всему телу. Руки его машинально нащупывают зажигание, мотор взревел, он берется за ручку автоматического управления, не отдавая себе отчета в своих действиях, машину кидает назад, потом вперед, чуть вбок по дороге, затем она пробивает снежный боковой барьер, сползает со склона в кювет, бесшумно погружаясь в глубокий мягкий снег, и остается там лежать среди белых елей. Необычайное свечение исходит от нее, пробиваясь сквозь сумеречный снег и разливаясь вокруг.
      С дороги до него доносится пение: "Взошла луна, на небе сияют звезды ярко, блестят, как огоньки". С удивлением он отмечает про себя, что кто-то идет там наверху по дороге и что уже ночь, а он точно помнит, что было утро и с ним в машине кто-то был, вот он только не может вспомнить кто. "Какая святость в мире, и под покровом ночи так благостно в тиши!" - поет женский голос, а ему еще чудится, будто песня отлетела далеко-далеко, а потом опять приблизилась и, наконец, захлебнувшись в бесконечных рифмах, отзвучала навечно.
      Остается только добавить: Клаудине Цепфель, спускавшейся, распевая, по нерасчищенной дороге заснеженным лесом во Флётиген, нет нужды возвращаться на следующее утро назад в горы пешком, чтобы провести в деревне несколько уроков с горсткой учеников. Когда она на рассвете, где-то около восьми утра, выскользнула незаметно из пасторского дома через заднюю дверь, оставив обессиленного пастора глубоко спящим, и выбиралась краешком леса на дорогу, обеспокоенная только одним - как бы остаться незамеченной, то одно обстоятельство чуть не оказалось для нее роковым: по дороге наверх медленно двигался огромный снегомет, а за ним ползли снегоуборочный плуг, заправочная машина и солеразбрасыватель, окруженные, как муравьями, дорожными рабочими в ярко-оранжевых халатах, орудующими лопатами. Застигнутая врасплох обрушившимися на нее снежными массами, извергаемыми снегометом, Клаудина Цепфель вмиг оказалась погребенной под снегом, засыпавшим ее по самую маковку, и нет сомнения, она непременно бы задохнулась, если бы не депутат парламента доктор Этти, ехавший в одном лендровере с членом правительства Шафротом, следуя по пятам за караваном из техники и людей, и, как патриот родного края, осуществлявший руководство всей операцией н подбадривавший ее участников; он-то и заметил своевременно беду и распорядился откопать несчастную учительницу. Еще лепеча что-то про ранний утренний поезд, которым она вроде бы как приехала во Флётиген, укутанная в шерстяной плед и зажатая между депутатом парламента и членом правительства, Клаудина Цепфель покатила, как во сне, наверх в долину. Продвигались они, правда, довольно медленно, неимоверные снежные заносы поставили перед мощным снегометом почти неразрешимые задачи, хотя он работал как зверь н с таким шумовым эффектом, словно в горах шли снежные обвалы, а "кадиллак", сползший где-то на его пути с дороги, полностью скрылся под выбросами снежных лавин, хотя его, правда, и без того было почти не видно среди занесенных снегом дебрей. Но каким бы трудным ни был бой с массами снега и льда, да еще в условиях начавшегося обильного снегопада, угрожавшего всей экспедиции аналогичной битвой на обратном пути, они все-таки добрались до деревни, где все жители были уже в сборе, включая даже протрезвевшего наконец полицейского, не видевшего белого света вот уже более десяти дней. Все с удивлением разглядывали диковинные машины, так что Клаудина Цепфель смогла незаметно под общий шумок проскользнуть в класс, довольная, что никого из ее учеников не оказалось на месте. Ее отсутствие тем более прошло незамеченным, поскольку депутат парламента д-р Этти - тут же, рядышком, стоял с сияющим лицом и член правительства Шафрот - подошел к насторожившемуся хозяину "Медведя", вокруг которого сгрудились мрачные крестьяне, потряс ему руку и объявил, что он, находясь под впечатлением непреклонной воли флетенбахцев сохранить свою долину в девственном, нетронутом виде, чему он лично был свидетелем в Оберлоттикофене в "Монахе", предпринял как депутат парламента конкретные шаги: он искренне считает долгом общественности и ее общественных фондов прийти им по-дружески на помощь силами Швейцарской Конфедерации, облегчить их суровую долю здесь, наверху, для чего он, не откладывая дела в долгий ящик, прямо в воскресенье утром вытащил из постели члена федерального совета Швейцарской Конфедерации, в чьей компетенции находятся решения подобных вопросов, срочно собрал директоров крупных страховых компаний, сделал им заявление, что земли Флётенбаха - единственная горная долина в стране, не оскверненная пока еще канатными подъемниками и прочими типовыми застройками индустрии туризма, и что экология окружающих гор еще сохранила свою естественность, а на альпийские луга и очередную гору здесь нужно еще самому карабкаться с лыжами, чтоб потом с ветерком промчаться вниз или плавно спуститься, демонстрируя искусство владения горными лыжами, а посему невольно напрашивается вывод, что именно здесь надлежит создать давно запланированный зимний оздоровительный курортный центр для блага швейцарского народа - с просторными помещениями для групп здоровья, с оборудованными гимнастическими залами, с катками, закрытыми плавательными бассейнами гостиничным комплексом, больницей и, возможно, все же несколькими небольшими канатными подъемниками для тех, кто еще слишком слаб выдерживать режим нагрузок, предусмотренных полным курсом лечения в оздоровительном центре. Обстоятельства требуют, конечно, немедленно начать строительство шоссейной дороги на Флётенбах с подключением ее к автобану, короче - он развернул перед ними проект, убедивший их всех и, можно даже сказать, воодушевивший, тем более что необходимые суммы - десять миллионов от Конфедерации, пять от кантона и двадцать пять от страховых компаний - уже давным-давно были одобрены различными инстанциями и парламентом, еще до того, как было достигнуто согласие относительно выбора места, оставалось лишь назвать его, и вот отныне для них в их заброшенном медвежьем углу открывается перспектива счастливого будущего; этими словами депутат парламента закончил свою речь, вызвавшую среди флётенбахцев, ожидавших совсем иного к себе обращения и мысленно сидевших уже на скамье подсудимых перед судом присяжных в Оберлоттикофене, все нараставшее волнение, вылившееся в гробовое молчание, бездонную тишину которого еще больше усилил крик ворона, кружившего над людским безмолвием. Но вот лицо Шлагинхауфена, хозяина "Медведя" и председателя общины, просветлело, и он со слезами на глазах, нисколько не стыдясь их, принялся сердечно благодарить в самых простых выражениях депутата парламента, невольно перейдя с ним на "ты":
      - Этти, мы от души благодарим тебя. Бог ниспослал нам свое благословение.

  • Страницы:
    1, 2, 3