Пролог

Все было прямо как на картине Сезанна: те же роскошные, чувственные женщины, надменно-томные, какими их увидел художник. Их было семь или восемь, разных комплекций; одни возлежали на скамьях, другие стояли, прислонясь к кафельной стене, животы расслаблены, складки жира нависают над курчавым лобком. Облако пара влажнеет у тел, капли воды стекают по коже и вниз по кремовому кафелю. Одна, с особенно красивой фигурой, с круглыми, налитыми грудями, с широкими бедрами, медленно поднимает руку, заглаживает назад со лба влажные волосы; потом со вздохом, растворяющимся в шипении пара, запрокидывает голову назад. Это выражение крайней истомы чем-то сродни эротическому изнеможению. Невыносимо жарко — лень говорить, лень думать. Мне невыносимо захотелось туда.

Что тут думать? Тот самый случай, когда женщине вполне прилично все с себя сбросить. Прикрыв решетку глазка, я обернулась к моей сопровождающей:

— Разденусь-ка и я, можно?

Глава первая

Известие пришло по мобильному телефону — «новейшему воплощению Комфорта и Надежности в техническом оснащении делового человека». «В любой момент, в любой точке планеты ваши сотрудники получат необходимое сообщение». Так гласит реклама. Но эти ребята не учли мощности динамиков кинотеатра «Холлоуэй Роуд Одеон». Разве только они рассчитывали на детей. Сидящая рядом Эми запихивает в рот очередную пригоршню попкорна, глаза широко раскрыты, завороженно смотрит, как синий человекообразный джинн усердствует на благо Аладдина. Но первой все-таки услыхала она.

— Ханна, у тебя карман бибикает!

Боже, как много в жизни проходит мимо нас, тугоухих взрослых! Может, одни дети и верят в волшебников, потому что только они способны слышать, как те шушукаются в глубине сада. Вместо того чтобы любоваться Робином Уильямсом, пришлось общаться по телефону с Фрэнком. Замена, прямо скажем, неравноценная.

— Да-да?

— Алло? Ханна? Где ты, черт побери?

— Погоди-ка…

В это время на экране творились самые невероятные чудеса. О том, чтоб сказать Эми «пойдем», пообещав скоро вернуться, не может быть и речи.

— Я на минутку в вестибюль, — шепнула я ей. — Мигом обратно. Идет?

Рука, как заведенная, снова в рот. Хруст попкорна. Еле заметный кивок.

Пробравшись по ряду, я скользнула к дверям сбоку от экрана. Одну оставила полуоткрытой, чтоб видеть макушку Эми в глубине кинозала. Позор мне как детективу, если посреди диснеевского фильма пятилетнюю девчонку умыкнут растлители, Я дернула антенну.

— Привет, Фрэнк.

— Что там за гвалт?

— Аладдин охмуряет принцессу Жасмин.

— Чего-чего?

— Каникулы. Не вникай, ты уже вышел из этого возраста. В чем дело, шеф?

— Поздравляю. Для тебя есть работа. Дурной знак. «Для тебя» — значит, сам Фрэнк от нее отказался.

— Что за работа?

— «Замок Дин», Беркшир, оздоровительный комплекс. У них проблемы с джакузи.

— А водопроводчик на что?

— Не в том дело. Кто-то накидал в них дохлых карпов. Та же рука, по-видимому, начинила шипами массажные щетки.

— Малоприятно.

— Вот именно, за такой сервис да еще платить по двести фунтов в день. Придется тебе срочно туда подъехать.

— Ты забыл? Я при ребенке!

— Значит, сдай ребенка. Не мне тебя учить, Ханна. Преступник не дремлет. Работа не на один день, так что заверни домой, собери вещи. Подробности вышлю факсом. Ах да, костюмчик тренировочный, не забудь, потеплее прихвати!

До меня донеслось хихиканье Фрэнка. Мило, учитывая, что вес сбавлять уместно именно ему. Что я и не преминула заметить.

— Кто же спорит! Но, боюсь, мое появление в заведении для дам будет неверно воспринято. Ты, Ханна, еще мне спасибо скажешь! Тебя там подлечат, да еще и деньги заплатят. Мы сговорились на сто пятьдесят фунтов в сутки плюс лимонный сок в неограниченном количестве. Неплохо, а? После ноги мне будешь целовать.

Вредительство в оздоровительном комплексе. Прямо скажем, тема не типичная для защитников правопорядка в финале двадцатого века. Но что я — дура, чтоб отказываться от бесплатного массажа?

— Отлично! Что им сказать, когда ты будешь?

Я взглянула на экран. Принцесса Жасмин морально готовилась одарить поцелуем простолюдина. М-м-да. Даже в Диснейленде истинная любовь побеждает не без труда.

— После «хэппи-энда».

Я обещала Кейт, что Эми пробудет со мной до четырех, потому привела ее к себе домой. Она сидит на моей кровати, уплетает «рисовые хрустики» и, пока я укладываю вещи, громко читает по складам надпись на обертке. Потом — надписи наклеек на моем чемодане, потом принимается за титульный лист книжки Реймонда Карвера у кровати. Постигающая грамоту мелюзга может быть страшнее чумы. Ее счастье, что я — это я, а не любимый персонаж Брета Истона Эллиса [1].

Хотя по привычке я потявкиваю на Фрэнка, перспектива проехаться оказалась для меня очень кстати. Надо сказать, я засиделась без дела, да и спать стала неважно — снова в снах преследует мерзавец, с которым я столкнулась однажды на узкой сельской тропинке (теперь, надеюсь, ясно, почему между Бретом и мной нет ничего общего). Может, небольшая физическая встряска очистит мозг от вредных примесей, я снова познаю прелесть жаркого пота, хватит уж обливаться холодным.

Пробежав глазами ожидавший меня факс, я поняла: «Замок Дин» — именно то, что мне нужно. Буклет содержал фотокартинку впечатляющего по виду здания, завлекательную рекламу, а также прайс-лист, от которого темнело в глазах. Фрэнк присовокупил к присланному свой комментарий. Я засунула все это в сумку вместе с «боди» для аэробики и спортивными тапочками. В кухне я выкинула все продукты, срок годности которых кончился еще неделю назад, и просмотрела по календарю, что из планов придется отменить. Долго думать не стала. Взяла и вычеркнула всю будущую неделю. Проблема стоимостью в сто пятьдесят фунтов в сутки вряд ли решится быстрее.

У Кейт звонок пришлось нажать дважды. Когда она открыла, вид у нее был несколько осоловелый, я могла поклясться, что она спала, хотя представить, как можно заснуть при том оглушительном реве, который доносился из комнаты Бена, было просто немыслимо.

— Привет, мам!

Эми шмыгнула внутрь. И была немедленно возвращена на исходные позиции.

— Нет уж, извини, барышня! Что Ханне надо сказать?

— Спасибо, Ханна! — прогнусавила Эми нараспев, как все нормальные дети, когда им взрослые велят сказать «спасибо».

Я ей подмигнула. Она сощурилась в ответ и канула прямо туда, откуда несся ор.

— С чего это Бен заливается?

— Не позволила играть кухонными ножницами. Ничего, перебьется. Кофе хочешь?

— Угу. Мне ехать надо. Работа подвалила.

— А! Ну и на том спасибо. Как справилась?

— Порядок. В жуткие моменты она держала меня за руку. Так что мне совсем не было страшно. — Кейт улыбнулась. Невесело, вымученно. — Сама-то как?

— Ничего. Нормально.

— Не врешь?

— Правда. Устала только.

Устала. Ясное дело. Чего зря спрашивать. Лет пять как Кейт не выходила из состояния усталости. Целых пять лет. Я уже за это время успела перебывать и в отчаянии, и в беде, и в страданиях, и даже влюбиться, правда, не надолго. А Кейт, прежде веселая и жизнерадостная Кейт, только все глубже увязала в заботах. Так и хочется уложить ее в постель, чтоб отоспалась с недельку, хотя в то же время меня подмывает дать ей пинок под зад: опомнись! Она говорит, потому что дети. А я считаю — жизненный выбор, Да, собственно, она в курсе, какого я мнения о ее избраннике. Впрочем, не будем об этом. Лучше смириться и не возникать.

— Когда Колин возвращается?

— Э-э-э… в четверг, кажется.

В его духе — слинять на каникулы.

— Ладно, разберусь с делами — позвоню. Может, мы с Эми сразимся еще разок на лазерных пистолетах в Арчуэй.

— Отлично. Попробую уговорить, чтоб поддалась тебе на этот раз.

Я позвонила по мобильнику сообщить, что еду. Клиенткой была Оливия Марчант, владелица и босс. Но ждала меня не она, а управляющая комплексом, миссис Уэверли. Сказала, что встретит в главном вестибюле. Принялась объяснять, как лучше подъехать от шоссе. Смолоду я бы, наверно, ее оборвала, чтоб не думала, будто частный детектив не в ладах с дорожной картой. Но с годами я стала мудрей. Даю людям возможность оказать содействие. Из буклета явствовало, что от центра Лондона до «Замка Дин» примерно час езды. Может, у кого-то и час, а мой автомобиль послушно останавливается перед каждым светофором и соблюдает означенные скорости, потому путь у меня занял не час, а полтора. Хотя это даже хорошо. Если иметь в виду сгорание калорий, полутора часов за рулем как раз хватает, чтобы избыть последствия плотного обеда.

Едва ли можно было согласиться с буклетом, назвавшим беркширский пейзаж «восхитительным». Я бы назвала его банальным, как во всех центральных графствах: ухоженные лужки, бесконечные стереотипные зеленые изгороди, в промежутках деревни, крохотные, как нарисованные. Да, кажется, там и не живет никто. Видно, жить здесь не дешево. Если закрываются антикварные магазинчики и винные погреба, значит, «пригородному поясу», что говорить, приходится довольно круто. Ох уж этот пресловутый экономический спад! Еду и думаю, прямо как провинциальный избиратель из милой сердцу «тори» глубинки: вот сейчас, вот за этим поворотом, все изменится к лучшему. Но, должно быть, я выбрала не ту дорогу, потому что на каждом шагу только и мелькают таблички «ПРОДАЕТСЯ» да «ПРОДАЕТСЯ».

Однако «Замок Дин», надо сказать, выглядел вполне процветающим. По крайней мере, снаружи: две массивные колонны, увенчанные гордыми британскими львами, внушительного вида чугунная решетка с вплетенным в нее латинским изречением. Не иначе — «Оставь вес лишний всяк сюда входящий»! Чтоб не ударить лицом в грязь, я втянула живот. Благодаря судьбе, а точнее генетике, с весом у меня особых проблем нет. В нашем семействе даже хомячок и тот был худышка. И слава богу, потому что физические упражнения — это не для меня. Я бы сказала, что я — детектив наподобие Джина Хэкмана. Из первого «Французского связного». Помните сногсшибательный финал, когда Джин при своем излишке в каких-то пятнадцать фунтов чешет вдогонку за одним мерзавцем по докам Марселя. Я лично тоже как-то гналась за магазинным воришкой по всей Эджвер-роуд до самого вокзала Паддингтон. И тоже его достала. Просто потому, что еще на полчаса такой гонки меня бы не хватило. С тех пор иногда заглядываю в местный спортзал, но только из тщеславия, о душевном порыве не может быть и речи.

Аллея обвилась вокруг громадного дома с непомерно громадной вывеской: «Замок Дин» — ЗДОРОВЬЕ СО ВКУСОМ. Монументальное здание предлагало тьму услуг. Мило, если, конечно, есть деньги. Почему-то этот дом напомнил мне французское шато, в котором я как-то имела удовольствие раскрыть одно преступление. Но глупо почивать на лаврах прошлого, впереди ждут новые победы.

Вблизи дом оказался помоложе, чем представлялся издали, — довольно топорный псевдоготический фасад, вероятно, конец девятнадцатого века.

Вестибюль подтверждал мою догадку: помпезный Уильям Моррис [2], щедро приправленный заимствованиями из каталога «Сэндерсон». Девица-регистраторша вид имела высокомерный, но не неприступный. Это меня приободрило. Я назвалась. В свою очередь она протянула мне ключ, комплект рекламной информации и указала, куда сесть подождать, пока она разыщет миссис Уэверли. Едва регистраторша скрылась, я обследовала конторку и пролистала регистрационную книгу. При всех их неприятностях список здешних клиентов оставался по-прежнему впечатляющим. Я погрузилась в пухлое с цветистой обивкой кресло. Две длинноногие дамы в белых махровых халатах и с мокрыми после душа волосами прошествовали мимо. Одна мне улыбнулась. Я улыбнулась в ответ. Будем приветливы с новенькой. На низком столике среди журналов «Гуд хаускипинг» и «Космополитан» я наткнулась на предпоследний номер «Хелло!». Что ж, все мы не без тайных пороков. Я уже продвигалась к сердцевине журнала, где рассказывалось про Ивану Трамп и про ее новые трамповские штучки, но тут появилась миссис Уэверли.

— Мисс Вульф?

Дама роста среднего, с фигурой чуть лучше средней, с несколько проблемной кожей, лишь отчасти скрываемой умелым макияжем. Возраст? Пожалуй, тридцать с хвостиком, как и мне. Но важности побольше. Как, несомненно, и прыткости в карьерном плане.

— Я Кэрол Уэверли, менеджер. Добро пожаловать к нам в «Замок Дин», — произнесла она с явным расчетом на большую аудиторию.

Таковой не оказалось. И даже несколько жаль, потому что миссис Уэверли проговорила фразу с редким старанием, чтоб прозвучало певуче, четко и чтоб никто не вычислил по выговору ее происхождения.

Она провела меня через холл к двери с табличкой «Не входить», и мы оказались в небольшом кабинете с окнами на автостоянку для клиенток. Вид не самый живописный, впрочем, внутри царила вполне здоровая атмосфера: фирменный электрический чайник, а вместо кофейных принадлежностей набор пакетиков с травяными чаями. Миссис Уэверли спросила, какой я предпочитаю. Я выбрала шиповниковый. Чай она заваривала сама. Я смотрела, как миссис Уэверли льет в кружку кипяток, как тщательно приминает чайной ложкой пакетик, как с точностью ракетной установки «патриот» посылает пакетик в мусорное ведро. Небось эта дамочка и трусики себе утюжком ежедневно проглаживает. Ну тебя, Ханна, только бы людей охаивать! Разве она виновата, что здесь тебе не светит международная контрабанда наркотиков!

Я получила чай с одним сухим печеньицем. Откусила совсем чуть-чуть, чтоб растянуть удовольствие, а миссис Уэверли, усевшись, стала вводить меня в курс дела. Иногда я записывала. Хорошо, что стенографировать не умею, не то бы с трудом удалось выйти из образа ее секретарши.

Итак: «Замок Дин» — весьма процветающее оздоровительное предприятие с клиентурой от средних слоев до высшего общества, предлагает широчайший спектр высококлассных услуг по соответствующим ценам. Я энергично кивала. Видеопленку в мозгу я быстро прокручивала вперед, но на начальной стадии перебивать клиентку было бы рановато.

Однако розовая картина сильно потускнела полторы недели назад, когда отправившаяся в сауну клиентка обнаружила, что не может оттуда выйти.

— К счастью, в этот момент в душ рядом вошла другая клиентка и услышала, как та барабанит в дверь. Дверь была плотно приперта вклиненным под задвижку стулом с увесистой коробкой, набитой чистыми полотенцами. Вторая клиентка вызвала сотрудницу, и вдвоем они с трудом выдернули стул и вызволили бедняжку.

— Ив каком вы ее нашли состоянии? — спросила я, помечая в блокноте «уварилась».

— Немножко в шоке, но в целом не пострадала. С формальной точки зрения, мы не виноваты, мы убедительно просим клиенток пользоваться услугами только в присутствии дежурного персонала.

— Вы решили, что это преднамеренно?

— В тот момент нет. Стул вполне могли придвинуть к двери случайно. Тогда я именно так и думала: просто чья-то оплошность.

Не прошло и трех дней, как управляющая отделом закупок фирмы «Маркс и Спенсер» после утренней грязевой ванны сплошь окрасилась в моднейший в этом сезоне сине-фиолетовый цвет.

— Тут, конечно, до меня дошло. Краска оказалась только в одной из ванн. В одной из четырех, приготовленных из одной и той же смеси одной нашей служащей.

— Кем же?

— О, она из ведущих косметологов. Работает с основания заведения. Но когда приготовила ванны, ее позвали к телефону. Отсутствовала минут десять—пятнадцать. В это время любой мог войти, а вода в ванне настолько темная, что пока не вступишь, ничего не заподозришь.

Точнее, пока не выйдешь.

— И что, краска несмываемая? — спросила я, поскольку меня несколько впечатлил образ посиневшей управляющей «Маркса и Спенсера».

— Нет. Хотя нам долго пришлось ее смывать.

— Что вы предприняли?

— Выдерживали клиентку в чистой ванне, потом снимали краску очищающим кремом.

Косметолог остается косметологом. Я невольно улыбнулась:

— По правде говоря, я имела в виду тактику разбирательства.

— Ах да! Ну, конечно. Я опросила всех, кто в тот день дежурил. Но никто ничего сказать не мог, — со вздохом завершила управляющая.

Захваченная драматичным сюжетом, из щелей повествования уже стала проглядывать истинная Кэрол Уэверли, отдельные тщательно скругляемые гласные распластывались в ностальгическом стремлении на север, в родные края. По крайней мере, теперь звучало более натурально:

— После мы только и ждали, что еще случится.

— И случилось?

— Да. Гвозди в прокладках G-5.

— Это что такое?

— Массажный аппарат. Электрический. Губочные насадки вибрируют и вращаются. Глубокий массаж всего тела. Очень популярный метод. На наше счастье, оператор вовремя заметила. При такой скорости гвозди распороли бы кожу в клочья.

— Вы не могли бы мне их показать?

Она подошла к столику рядом со мной, выдвинула маленький ящик. Вынула конверт, высыпала содержимое мне в ладонь. Несколько крохотных гвоздиков, не крупнее новых пятипенсовиков, поблескивали у меня в руке, острые, алчущие. Такие можно купить в любой скобяной лавке. Уж воистину — что иголка в стоге сена. Напорешься — не обрадуешься.

— Надо сказать, у вашей работницы острый глаз.

— Вот уж нет, ноги ей порядком исцарапало. В данных обстоятельствах я не стала выговаривать ей за недозволенное пользование аппаратурой.

G-5. Видно, отличная штука, если массажистки сами пользуются. Я пометила себе: «Как-нибудь испробовать».

— Значит, получается, что с аппаратом кто-то упражнялся ночью?

— Утверждать не могу. На ночь процедурные запираются, но до последнего времени в кабинете у дежурного методиста всегда был ключ. Его мог взять кто угодно из тех, кто знал. Теперь я забрала его оттуда.

— Итак, при виде гвоздей вы встревожились. Что же вы предприняли?

— Позвонила в Лондон миссис Марчант.

Так-так. Наша неосязаемая клиентка.

— И что она?

— Позволила приостановить процедуры. Я сказала пациенткам, что у нас неполадки с отопительной системой, и сама все осмотрела. С того момента я лично тщательно проверяю все оборудование в здании, прежде чем его запускать. Потому я убеждена, что вчера именно в промежутке от полуночи до семи утра кто-то мог выловить карпов из пруда в саду и запустить в джакузи, а потом включить подогрев. Они уже плавали в ваннах дохлые, брюхом вверх, когда я вошла. Мерзкие, скользкие от слизи. — Ее передернуло. — Вот тогда миссис Марчант вам и позвонила.

— Она все еще в Лондоне?

— Да. Приедет сегодня вечером или завтра утром.

— Такая длительная отлучка — в порядке вещей?

— Да… то есть нет… видите ли, мистер Марчант работает в Лондоне, вот она и проводит часть недели здесь, часть там.

— Чем он занимается?

— У него частная консультация. Куда ни глянь, консультанты.

— Выходит, миссис Марчант не слишком вникает в дела своего предприятия?

— Как сказать. Начинала она очень активно. Но с моим появлением отошла от организационных дел. Положилась на меня. — Миссис Уэверли помолчала и добавила, как бы для моего сведения: — Она умеет подбирать кадры.

— Ни у вас, ни у нее со злоумышленником контактов не было?

— Не понимаю…

— Ни записок, ни угроз, ни требования денег, ничего такого?

— Нет. Ничего.

Либо ждут подходящего момента, либо кому-то поперек горла встал этот доходный бизнес. Похоже, задачка психологическая, и, значит, орешек не простой.

Кэрол Уэверли приподняла с письменного стола стопку документов:

— Миссис Марчант распорядилась передать вам копии дел наших служащих. Сказала, что вам, вероятно, будет интересно просмотреть. У нас в штате двадцать четыре девушки. Двадцать живут здесь же в специальном корпусе, четверо в деревне по соседству. Еще у нас две медсестры и врач, но они работают на полставки. Я включила сюда данные по дежурству каждой служащей за последние две недели, чтобы было ясно, кто где работал и когда.

Поблагодарив, я как бы между прочим спросила:

— Тут и ваш график есть?

— Разумеется. С этого начато. — Как по сигналу тревоги выговор Уэверли снова отвердел.

— тлично. — Я выдержала паузу, проверить, не дрогнет ли. Не дрогнула. — Думаю, служащие не в курсе, кто я такая?

— Разумеется. Вас оформили как обычную клиентку.

— А то, что мы беседуем с вами, это как?

— Совершенно нормально. Я нередко по долгу службы лично провожу беседу с новенькой.

— А если мне потребуется срочно с вами связаться?

— Звоните прямо из номера. В документах вы найдете телефоны ко мне в номер и в мой кабинет.

— Чудесно. Итак, мне нужны: план дома и территории, список клиенток за последние две недели и чтоб кто-нибудь мне все показал. Ой, кажется, я забыла захватить купальник.

Кэрол Уэверли достала из-под стола объемный пакет с сияющей надписью «ЗАМОК ДИН».

— Я приготовила это на случай, если вам было недосуг как следует собраться. Купальник десятого размера, но он растягивается. Если не подойдет, скажете. Вы у нас на процедурах по полной программе, начнете завтра в восемь пятнадцать утра с водной аэробики в бассейне.

Мускулы во мне напряглись в предвкушении. Я встала:

— Это все?

— Пожалуй… — Миссис Уэверли помолчала, и внезапно с апломбом, достойным восхищения, изрекла: — Хотя я бы на вашем месте начала с талии!

Еще чуть-чуть, и падешь ты, дражайшая Ханна, жертвой фитнеса.

Глава вторая

Хорошая новость — это то, что, несмотря на инсинуации Кэрол Уэверли, купальник на меня все-таки налез. Плохая — снаружи оказались волосатые участки тела. Что касается ног, то это ерунда, а вот лобок — дело серьезное. Сконструированный с учетом интересов косметологов, купальник был так сильно выхвачен снизу, что требовалась весьма обширная обработка воском. Если, конечно, не хватит духу вообще обойтись без купальника. При моей врожденной антипатии к мазохизму в нормальных условиях я бы не засоряла себе голову подобной чепухой. Но тут мне надо было слиться с окружением, а потом вдруг как раз барышня на парафине и есть злоумышленница? Вспомним изречение индийских мудрецов: большое насилие начинается с малого. Я решила принести себя в жертву ради правого дела. Позвонила, назначила сеанс в косметическом кабинете, затем натянула свой старенький, но везучий спортивный костюм и спустилась вниз, где меня ждала экскурсия по всему заведению.

После беглого осмотра столовой и комнат отдыха (тот же заимствованный из каталогов стиль) мы приступили наконец к главному. Оздоровительные службы размещались в новой пристройке позади главного корпуса. В центре комплекса располагался бассейн, сверкавший под сводчатым стеклянным потолком тропической голубизной в окружении ловко сработанного экзотического морского пейзажа. Под сенью фальшивых пальм узкие проходы вели от бассейна к процедурным. Мой гид Марианна, иначе — «сотрудник по связи с клиентками», вихрем пролетала все кабинеты. Я слегка задержалась у входа в массажную G-5. Рядом с массажным столом стоял аппарат, похожий на пылесос будущего, на верхней панели вяло распластались губчатые насадки. Я прикрыла глаза: так острее можно представить дикие вопли и стены, забрызганные кровью.

На верхнем этаже последнее на сегодня занятие аэробикой завершалось подскоками для стимуляции пульса. Спиной ко мне десятка два женщин яростно подпрыгивали, как великовозрастная группа поддержки перед крупным матчем. Их внешний вид весьма меня воодушевил. Что бы ни кричала реклама, но на роль пансиона благородных супермоделей оздоровительный центр «Замок Дин» явно не тянул.

Впрочем, судя по оказавшемуся поблизости гимнастическому залу, тут были свои фанаты оздоровления. Две клиентки в углу на тренажерах до седьмого пота качали мышцы ног и живота. Одна была по виду более или менее нормальная, а вторая напоминала электрический провод, через который пропущен ток. Обе, как видно, уже давненько словили свой кайф. Ах, как я их понимала! У меня и с тренировками те же проблемы, что с сексом. Низкий порог пресыщения. Независимо от снаряда. У двери, бледнея на фоне подруг-олимпиек, клиентка в летах медленно крутила педали никуда не едущего велосипеда. Я ободряюще ей улыбнулась.

Кто-то в сауне изнывал, правда добровольно, от жара, ну а шестеро или семеро дам в парильне… впрочем, я уже поразливалась насчет сезанновских купальщиц.

Глядя на все это, я готова была и сама все с себя скинуть, но меня остановили: не положено. Во всяком случае, пока. Перед тем как принимать процедуры, требовалось составить план, и для этой цели меня направили к медсестре.

Та явно не владела присущим прелестной Марианне талантом очаровывать клиентуру. Свой курс наук медсестра явно прошла в системе государственного здравоохранения, потому у нее были трудности с адаптацией в частном секторе. Натянуто улыбнувшись и коротко выяснив кое-какие подробности, медсестра велела мне «разоблачиться» и встать на весы. Стрелка закачалась между пятьюдесятью и шестьюдесятью и застыла где-то ближе ко второй цифре. Для Наоми Кэмпбелл открытие подобного рода, вероятно, стало бы толчком к самоубийству, я же нашла утешение в не столь уж далеком прошлом: если бы мы с Наоми нагишом предстали перед Рубенсом, уж конечно, не она красовалась бы на полотнах в Национальной галерее.

Впрочем, старшая медсестра Рэтчед скорее была поклонницей Джакометти. Помимо процедур она назначила мне нещадную ежедневную гимнастику и низкокалорийную диету на целую неделю. И припечатала это грозно, словно накладывала епитимью.

Вернувшись к себе в номер, я приняла первую за день дозу калорий, от души хлебнув скотча из фляжечки — люблю католиков, каются и грешат, — и принялась за изучение бумаг персонала. Начала я с миссис Уэверли. Чтение было захватывающее. Кэрол Уэверли, в девичестве Клэктон, родилась где-то в окрестностях Рагби, бросила школу, пошла работать в салон красоты. Через четыре года поступила в бизнес-колледж, получила диплом, и «Замок Дин» — ее первый крупный прорыв в новом качестве. Попутно она где-то подхватила и затем где-то утратила мистера Уэверли. Детей не имеет.

Из персонала никто не мог состязаться с ней в целеустремленности и дипломированности. Остальным было в среднем по двадцать—двадцать два. И, судя по документам, никто из девушек нигде подолгу не задерживался, полгода тут, полгода там, изредка попадались работавшие на океанских лайнерах и в крупных универсальных магазинах. В основном отзывы положительные. Все данные проверены либо лично Кэрол, либо самой владелицей (приписки изящным почерком с витиеватой подписью).

Небольшой хронометрический анализ заметно сократил область исследования. В момент происшествий из двадцати четырех служащих восемь не работали (что, однако, не исключало их присутствия в здании). Я переложила их дела в конец стопки и снова прошлась по бумагам оставшихся шестнадцати. По-прежнему очевидных подозрений никто не вызывал. Хотя, если б все было так очевидно, признаемся, вряд ли дирекция расщедрилась бы ради меня на сто пятьдесят фунтов в день. Напоминание о деньгах натолкнуло на мысль провести небольшое расследование и среди клиенток.

Внизу уже полным ходом шел ужин. Как я могла подумать, что тут существует что-то вроде грубого гонга, возбуждающего рабское, во многом стадное, урчание в животах у страждущей голодной толпы! Будем надеяться, никто не уловит при моем приближении запах скотча. К счастью, в панельные стены столовой намертво впечатался дух низкокалорийной салатной заправки. Я тут же вспомнила, что обед мной упущен.

Обитательницы комплекса, сгруппировавшись за столами, украшенными свечами и вазами цветов, уже уткнули носы в тарелки с зеленой фасолью и стаканы воды со льдом. Гул приглушенного бормотанья поднимался к потолку. И явно присутствовало в нем что-то от молитвы, пусть хоть такой: «Благодарим Тебя, о Господи, за нынешнюю и иную скудную калориями пищу отныне и во веки веков!»

Я подсела за стол к четверым. В смысле красоты тут был представлен широкий спектр от безнадежности до «на фига мне эти оздоровительные дела!». Должна сознаться, я приготовилась всех их презирать за избыток богатства, праздности и высокомерия. Но не получилось. Может, разодетые и при макияже они смотрелись бы совсем иначе, но без всего этого женщины казались милыми в своей простоте, едиными в желании отдохнуть и преобразиться, притом не питающими особых иллюзий в отношении своей фигуры.

Мне особо импонировала одна, упорно не желавшая молодиться, ее я запомнила по сауне. Лет пятидесяти с небольшим. Длинные темные волосы с проблесками седины небрежно сколоты в пучок, допотопный домашний халат, такой теперь найдешь разве что у старьевщика. Казалось, она это прекрасно знает, но ей наплевать. «Замок Дин» с его услугами получила в виде подарка к тридцатилетию свадьбы от дочери, привлекательной телепродюсерши, сидевшей рядом за столиком. Мама и я — дружная семья. В нашей семье я такой материнско-дочерней привязанности не припомню.

Слева от мамы — владелица бюро путешествий, назвалась «местным ветераном», рядом с ней — прилично сохранившаяся дама, зовут Кэтрин, работает в Сити, учит тех, у кого слишком много денег, куда их девать. При всем моем предубеждении даже она оказалась вполне нормальной. Может, это из-за диеты — недостаток витамина Е притупляет агрессию. У них и у меня.

На правах новенькой я задавала дурацкие вопросы, но практически впустую. Кэрол Уэверли свое дело знала. Ни гвозди, ни посиневшая управляющая из «Маркса и Спенсера» в местный фольклор е просочились. Вскоре разговор жертв низкокалорийной диеты, как и следовало ожидать, устремился к еде и к кулинарным фантазиям.

Кофе — понятно, без кофеина — все пили в салоне для отдыха, одновременно слушая краткое сообщение одной из местных гурманок о винах Лангедока, — на мой взгляд, возмутительный садизм распространяться на эту тему там, где алкоголь под запретом. Проигнорировав лекцию, я вышла, чтобы обследовать места обитания персонала.

Девушки (или косметологи, как настойчиво именовались они в буклете) обитали в глубине одного из крыльев здания, их жилье было предусмотрительно удалено от гостевого на почтительное расстояние. Выйдя из здания, я пересекла безукоризненно подстриженную лужайку и нырнула в маленькую калитку с надписью «Служебная территория». У персонала трава была явно не такая зеленая, но ведь эти дамы не выкладывали по паре сотен в день, чтобы на нее любоваться. Я оглядела окна. Лишь в некоторых еще горел свет. Утренняя смена девушек начинается в восемь. Нелегкое дело — служение красоте. На верхнем этаже пара окон раскрыта. Из одного слышалась музыка металлического свойства, но слишком тихо, не разобрать, что именно. Комната пансиона. Я всегда испытывала тайную нежность к ее первозданной простоте. Кейт считает, что это во мне говорит Питер Пэн, не желающий жить в нормальном взрослом доме. Сами решайте, какого я мнения на сей счет…

Интересно, что у них за жизнь, у этих пансионерок по ночам, прислужниц днем, массирующих, похлопывающих, обрабатывающих воском и парафином, нежащих бесконечный поток женщин, которые за один день тратят больше, чем те получают в неделю. Возможно, здешние работницы — беззаветные служительницы этого храма здоровья и красоты. Впрочем, искусить можно и самого преданного. Кто знает, может, за окном одной из этих комнат притаилась новоиспеченная сторонница пламенного марксизма и смысл ее жизни в беспощадном мщении благодушному среднему классу? Скорей бы наступило утро.

Вернувшись к себе, я доела оставшийся от «Аладдина» попкорн, запив парой глотков из фляжки. Пыталась убедить себя, что сыта, но желудок не проведешь. Еще пара диетических дней, и я сама им какую-нибудь пакость подкину. Поскакав с канала на канал, пока на экране не осталось ничего, кроме полуночной дребедени, я переоблачилась в свой новый купальник. Не особо верилось, чтобы злоумышленник так скоро возобновил свои козни, однако отчасти мне платили и за то, чтобы Кэрол Уэверли спалось спокойней, к тому же ночное купание — одно из любимых моих занятий.

Но меня опередили. Едва я вошла в атриум, из-за облаков выплыла луна и холодным, мглистым светом озарила бассейн. Я отчетливо разглядела в воде фигуру, скользившую безукоризненным брассом — вверх-вниз, вверх-вниз, разрезая и вспенивая воду. Я не сводила с нее глаз, считая развороты, завидуя этой легкости, элегантности. Внезапно, когда мне уже грозило впадение в транс, пловчиха остановилась, встала в воде. Подняла руки к лицу, смахивая капли, устало с затяжкой выдохнула, подтянулась руками и выбралась на край бассейна. В лунном свете обозначилась красивая фигура в простом черном купальнике: длинные ноги, высокие округлые груди, тонкая талия. Среди фотографий персонала такое лицо мне явно не попадалось, да и в столовой за ужином такая красавица не осталась бы незамеченной. С ближайшего кресла она подхватила длинный темный купальный халат, накинула, одновременно скользнув ногами в купальные шлепанцы.

Она по-прежнему меня не замечала. Но так как я притаилась где-то на выходе, пловчихе предстоял неприятный сюрприз. Я уже представила себе, как она остолбенеет от неожиданности. Но просчиталась. Она ушла совсем в другом направлении. Обогнув бассейн, неизвестная направилась в глубь атриума и исчезла за дверью, которая, по идее, должна быть запертой.

Едва она скрылась, я тотчас кинулась вдогонку, но поцеловала замок. Из плана мне было известно, что эта дверь вела не в процедурные, а в сад, откуда можно было пройти к флигелю персонала. Я попробовала другие двери. Заперто. Имевшая ключ от одной могла иметь ключи и от прочих, хотя, если б я учинила что-то в парилке, уж вряд ли захотела бы после этого прохлаждаться в бассейне. Я вытащила из кармана фонарик, взглянула на часы. Десять минут второго. Если я разбужу Кэрол Уэверли, она вряд ли вскочет посреди ночи и кинется обыскивать помещение. Я решила не тревожить ее оздоровительный сон и побеспокоить с утра пораньше.

Но и ранним утром миссис Уэверли не изъявила желания бросаться на поиски:

— Нет, не думаю, что это повод для беспокойства!

— Вот как? Вы знаете, кто это?

— Кажется, да. По-моему, это одна из наших косметичек.

— Кто же?

— Э-э-э… Патриция Мейсон, По крайней мере, судя по вашему описанию.

— Разве персоналу разрешено пользоваться бассейном?

— Строго говоря, нет. Но такое случается.

— А если она не только плавала?

— Нет, абсолютно убеждена, что все в порядке, впрочем, разумеется, я проверю. Благодарю. Признательна за вашу оперативность.

«Врушка!» — подумала я. Можно ли быть благодарной, если тебя будят в полседьмого утра — уж я, во всяком случае, не зашлась от счастья, урвав всего каких-нибудь четыре часа сна, когда в ухо мне грянул будильник. Да и не похоже, что миссис Уэверли займется проверкой. Поживем — увидим. Через полчаса я спустилась к завтраку и увидела, что меня опередила только одна клиентка. К этому моменту я настолько изголодалась, что способна была смести все подряд, даже не глядя. И была на пути к этому. И потянулась к столу со съестным, откуда на меня зазывно посматривали отруби и грейпфруты, как вдруг шедшая передо мной кенщина истошно завопила. Любопытный медицинский феномен — отсутствие нормальной пищи приводит к истерике. Я ринулась вперед. Там, в самом центре стола возвышалась громадная чаша с огуртом. «Живым» — так, кажется, его именуют специалисты. В данном случае это абсолютно соответствовало истине. Перед моим оторопевшим взором густая белая жижа вздымалась и трепетала от кучм вязнувших в ней червяков.

На мгновение мы обе застыли. Потом я подхватила салфетку и набросила поверх чаши. Вопли стоявшей рядом женщины перешли в дикую захлебывающуюся икоту.

— Не пугайтесь, — спокойно сказала я. — Это протеин. Минимум калорий.

Чего только не придумают эти вредители!

Глава третья

Понятно, что есть после этого нам совершенно расхотелось. А первооткрывательница червяков вообще решила поскорей мотать домой. Не будем строго ее судить. Я уселась в приемной с чашкой красного энергетического напитка, притворившись, будто читаю журнал, пока Кэрол Уэверли уговаривала и обвораживала ее, придерживая рукой счет. Я подумала: если прикинуть, пожалуй, лучше отпустить ее с миром. По крайней мере, больше шансов, что клиентка не проболтается.

— Итак? — произнесла я, после того как Кэрол Уэверли последним взмахом руки распрощалась с ней. — Не хотите ли показать мне документы кухонного персонала?

Она в отчаянии развела руками:

— Дежурная сказала, что в четверть седьмого накрыли стол холодных блюд, после чего все вернулись в кухню, чтобы готовить горячее. В этот момент в столовую мог зайти кто угодно.

Чем дальше в лес, тем больше дров. Пора уж кое с кем познакомиться поближе.

До обеда я позанималась в бассейне аэробикой, пробежала кружок по гимнастическому залу, провела пятнадцать минут в парилке, немного полежала в черной грязевой ванне и полчаса отдавалась бесподобному массажу G-5. Вдобавок я пообщалась с Мэри, Карен, Флоси, Николь и Мартой. Ни одна из них на наживку не попалась, однако, поболтав с ними, я узнала о профессии косметолога гораздо больше, чем нужно знать нормальному человеку: что для получения диплома нужно учиться от года до трех лет, в зависимости от специализации, что получив квалификацию, многие прежде всего стремятся работать в заведениях санаторного типа, потому что это экономия на жилье и питании и потому что такой опыт помогает продвижению в столицу, а то и дальше — мир широк.

Все перечисленные девушки жили при «Замке». Флоси попала сюда сразу по окончании колледжа, у Николь с Карен это было второе место работы, а улыбчивая и застенчивая Мэри совсем недавно приехала из Ирландии. Жилье здесь неплохое. Либо отдельная комната, либо на двоих, кухни общие. Кое у кого были машины, поэтому всегда можно закатиться на всю ночь в Рединг. Наверное, многие считали Рединг эталоном красивой жизни. Не потому, что недоумки, просто не успели мир повидать. Ах, мне бы их молодость!

Разжиться перечисленными мною сведениями было достаточно просто. Но в ответ на мои ненавязчивые вопросы о трудностях их здешнего существования мне ничего кроме отдельных девчоночьих жалоб на мерзавок подружек и сетований на разлуку с дружками услышать не пришлось.

К счастью, с Мартой, управлявшей пресловутым массажером G-5, мне повезло несколько больше.

Забудем про гвозди, и я скажу вам, что G-5 — нечто совершенно умопомрачительное: как мойка машины, только вместо машины — вы. К моменту полировочной стадии впору было утратить дар речи от блаженства, но по природной и по профессиональной склонности в процессе обработки я не закрывала рта.

Как, впрочем, и Марта, благослови ее Господь в ее белых носочках. Она была девушка видная — темноволосая, с нежной оливкового оттенка кожей, в возрасте от двадцати пяти до тридцати, вдобавок с прелестным чувством юмора. О том, что Марта — мастер своего дела, свидетельствовали многочисленные благодарственные открытки, облепившие стену: «Спасибо, что помогли полностью расслабиться!», «Неделя — ах, как это мало!» Я читала надписи, пока раздевалась. Одновременно осматривала массажные насадки на случай, если вдруг, из-за катавасии с червяками, Кэрол не успела сама осмотреть. — Губка, — сказала Марта. — Я думаю, вам понравится. Многим нравится.

Я легла сначала на живот, и она присыпала пудрой мне спину, плечи и ноги. Руки у нее были отличные — уверенные, знающие дело. Я с удовольствием подставила им себя, хотя, признаться, в мыслях всколыхнулось, что уже давненько никто меня так не гладил.

В желудке тихонько заурчало, как бы напоминая, что вот уже второй день с ним обращаются прескверно.

— Пустой… — тихо сказала Марта.

Не вопросительно, скорее утвердительно,

— У-гу-у-м, — проурчала я и подумала: «Хоть бы крошка попкорна завалялась в кармане жакета!»

— Значит, режим вам на пользу, — заметила Марта, как мне показалось, с тщательно скрываемой иронией.

Она ненадолго умолкла, но, уже подав голос, охотно затем разговорилась — о заведении, о себе. Служит здесь почти год. «Замок Дин» — третье место, но задерживаться здесь она не собирается. Уже успела повидать мир, отработала свое на океанских лайнерах и поняла: не все то золото, что блестит, в том смысле, что мало чести томиться по двенадцать часов в сутки в каюте без иллюминатора, когда богатые клиентки наслаждаются на палубе карибским солнышком. Словом, ей хотелось большего. Она задумала открыть свой собственный салон. А для этого собиралась переместиться в Лондон. И уже предприняла кое-какие шаги в этом направлении. По-видимому, она не слишком держалась за место в «Замке Дин». Так или иначе, но у нас с Мартой сразу возник контакт.

— А почему бы вам не остаться, ведь продвинуться можно и здесь?

В этот момент она проходилась губками у меня как раз посреди спины, потому вопрос я произнесла не без труда.

— Вряд ли. Себя я здесь вижу в одной-единственной роли. Но не думаю, что ее мне уступят.

«Черта с два!» — подумала я, а вслух сказала:

— Значит, уйдете?

— Как только подыщу подходящее место. Не желаю всю жизнь торчать в пансионе для великовозрастных.

— Это вы о персонале или клиентках? Марта засмеялась:

— Не вам же приходится жить в комнате с соседкой!

— По-моему, к вам тут неплохо относятся.

— Да, ничего себе. Только не воспринимают всерьез.

— И вас это огорчает? Она пожала плечами:

— По-моему, это заведение только и держится что нашими руками и нашим обращением с клиентками. Ведь… — тут она понизила голос, — не ради же местной кухни вы сюда приезжаете?

Я изогнула шею полюбопытствовать, не ждать ли мне от нее червяков после такого заявления, но Марта целиком углубилась в массаж, старательно внедряясь мне в плечо массажной насадкой. «А, червяки, стручки гороховые, какая разница…» — впадая в транс, подумала я.

— Суть в том, что, пока все в порядке, мы хороши, — проговорила Марта после паузы. — А если что не так, винят нас.

— Что значит «не так»? — вставила я с надеждой что-нибудь выведать.

— Ни к чему вам это знать, — сказала она лукаво. — Иначе к конкурентам переметнетесь. Так! — Он убрала губки у меня со спины. — Со спиной покончили. Перевернитесь, будьте любезны, теперь разомнем животик.

Я повиновалась. Снова присыпав руки тальком, Марта стала массировать мне руки, грудь и живот. В какой-то момент, должно быть, я вздрогнула. Она остановилась.

— Простите. Что, руки холодные?

— Нет-нет, все в порядке.

— Вы немного напряжены. Я еще по спине заметила. Ну-ка, попробуйте расслабиться.

А я и так расслабилась. Уже начала таять под ее руками. Я немного посмаковала про себя это ощущение. Опять ее руки напомнили те, другие. Когда это было? Восемь, девять месяцев тому назад? Тогда это тоже была терапия на свой лад. Ник старался изо всех сил, силясь доказать мне, что не все мужчины как тот, с которым сталкиваешься в темном переулке. Приятное воспоминание. Человек приятный. Эпитет явно не из тех, которые стимулируют дальнейшую связь. Какая жалость! Я пустилась было в воспоминания, как вдруг в мозгу промелькнула мысль, что мне платят бешеные деньги не за удовольствие. Марта отложила тальк и принялась орудовать губками. Уцепившись за нить прерванного разговора, я сказала:

— Да-да, вы правы. В том смысле, что исполнители заслуживают серьезного отношения. Из личного опыта знаю, недовольство и неудовлетворенность толкают на всякие крайние поступки.

— Вот-вот! — подхватила Марта, проходясь губками по моим бедрам. — А что прикажете делать, если начальству дела нет до тебя и твоих проблем?

— Ведь так и сорваться можно, а сгоряча даже и проступок какой-нибудь отчаянный совершить, правда? — произнесла я как можно более безразличным тоном.

Марта рассмеялась:

— Ну, это уж нет!

Но она смекнула, что, должно быть, в своих рассказах зашла дальше, чем следовало. Замолчала и уже больше не раскрывала рта. Под конец она провела губчатой насадкой вдоль всей моей левой ноги, от бедра к пятке, потом по подошве — от пятки к носку. Просто умереть — уснуть. У меня даже мелькнула мысль, что это сверх программы. Марта отключила машину. Мгновение позволила мне полежать, купаясь в блаженстве. Потом тихонько сказала:

— Это все. Боюсь, миссис Вульф, ваше время истекло.

О нет, молю, еще чуть-чуть! Я нехотя поднялась с лежака и стала одеваться. Еще б хоть часок этой неги. А может быть, денек.

— Просто сказочно, — произнесла я, впервые с момента приезда сюда говоря то, что думаю. — Массаж ваша специальность?

Марта в этот момент снимала насадки и в мою сторону не смотрела.

— Не совсем. Здесь все должны много чего уметь. Хотя среди массажисток, наверно, я лучшая. Люблю делать массаж. — Она улыбнулась, вытирая руки полотенцем. — Кстати, вы всегда можете в регистратуре записаться ко мне. Если захотите, конечно, — добавила она, на этот раз с некоторым лукавством.

Благодарственные отзывы на стенке за ее спиной отозвались хором рукоплесканий.

Где наша не пропадала!

— Спасибо. Непременно запишусь.

Истребление моей растительности было назначено на 4 часа, так что у меня оказалась пара часов свободного времени. Во время обеда между часом и тремя процедурные были закрыты. Я наскоро вкусила изысканный обед — две мисочки накрошенного салата и полдюжины хрустящих хлебцев — после чего скользнула обратно к процедурным проверить, не совершается ли что-то несанкционированное. В сауне высокая девушка с коротко стриженными темными волосами собирала полотенца и складывала их в черный пластиковый мешок. Вид у нее был неприветливый, что, скорее всего, являлось следствием ее черного труда. Она вежливо, но решительно выставила меня вон.

Я ретировалась к бассейну. Прикинув в памяти, сколько девушек успела мельком повидать, я насчитала двенадцать—тринадцать из двадцати четырех, числившихся в штате, но по-прежнему мне не удалось повидать полуночную русалку Патрицию. Что пришлось отметить с легким разочарованием.

В атриуме царила дремотная нега. Несколько дам среднего возраста наслаждались джакузи, щебеча друг с дружкой, как школьницы. Потом одна вышла из ванны и направилась к бассейну. Я узнала в ней свою соседку по обеду. Она улыбнулась мне, кивнула. Директриса музея из Оксфорда, через пару лет на пенсию. Там за фруктами все было замечательно — насмешливая, умная, непринужденная уверенная в себе, на все имеющая свой взгляд. Но теперь, без одежды, директриса несколько подрастеряла свою уверенность. Она довольно неуклюже трюхала по кафелю, чувствуя на себе мой взгляд. Конечно, оздоровительный комплекс — не рассадник супермоделей, и все же… Мне вспомнилась моя ночная пловчиха, ее безупречная фигура в лунном свете, и я виновато сравнивала ее с этой, постарше: дряблые плечи, сморщенная и обвислая кожа под мышками, заплывшая талия и тяжелые бедра, словно изрытые воронками от крошечных бомб и покрытые сеткой фиолетовых прожилок, напоминающих рисунок минералов. Я попыталась списать это на нормально прожитую жизнь: дети, муж, работа, всепоглощающие, бесконечные заботы, вечно некогда заняться собой. Плюс к тому неумолимый груз прожитых лет. Умом я это понимала, но зрительно вид износа вызывал все-таки грустное чувство, как бывает при виде старого дома, когда так и бьют в глаза его ветхость и запустение. Я попыталась вообразить себя в ее возрасте. Буду ли я огорчаться? Или смирюсь? Возможно, с возрастом придет освобождение от необходимости хорошо выглядеть и нравиться мужчинам? Может, просто изменится критерий оценки? Сейчас, например, я уже не восхищаюсь двадцатилетними, для меня они слишком пухлявенькие и зеленые. Может, и ее теперь привлекают мужчины с двойным подбородком и с жатым ситчиком под глазами. Похоже, она пробудила во мне грусть по ушедшей юности. Я попыталась все представить в сексуальном разрезе, в свете торжества эстетики юной плоти и красоты, но в глубине скрывалась более неумолимая, очевидная истина. Все увядают. Все стареют. Все умирают. Понятно, никто никогда не утверждал, что природа добра или хотя бы справедлива. И немудрено, что, видя перед собой производимые ей разрушения, мы содрогаемся.

По ту сторону бассейна моя вчерашняя знакомая, биржевой маклер Кэтрин, листает «Файнэншл тайме». Со стороны процедурных появляется Марта, окликает ее:

— Мисс Кэдуэлл, G-5!

Я взглянула на часы. Двадцать пять третьего. Счастливая эта Кэтрин. Лишних пять минут проведет под губками. Я ей почти завидовала.

Свернув газету, та прошла к ожидавшей ее Марте. Они свернули в коридор, и тут массажистка, слегка коснувшись плеча Кэтрин, что-то ей сказала. Кэтрин рассмеялась, и обе скрылись. Я уже представила себе очередную благодарственную открытку на стенке. Интересно, цветы ей при этом подносят? Наполовину погрузившись в бассейн, директорша музея игриво наслаждалась временной потерей веса, в то время как ванна джакузи заполнялась другими телами. Снаружи, надо полагать, жизнь шла своим чередом. Но если проторчать тут подольше, вполне простительно о ней позабыть.

Восковые полоски вполне вернули меня к действительности. Бедные мои ноженьки! Никогда еще за день им не выпадало столько внимания. Началось с удовольствия, кончилось мукой. Хотя, по правде говоря, было весьма нелегко определить, что невыносимей — само вощение или разговор.

Девятнадцатилетняя Джули, вчерашняя обитательница саутгемптонских окраин, оказалась ярой энтузиасткой своего ремесла. Она без умолку превозносила «Замок Дин» как святейший храм красоты и самосовершенствования, видя себя в нем не иначе как пламенной весталкой. Попутно и агентом по сбыту. К тому времени, как с одной ногой было покончено, она подробно описала мне три различных косметических средства, предупреждающих рост волос, и рекомендовала крем для лица, особенно полезный для увядающей, стало быть, моей кожи. Либо эта Джули законченная актриса, либо я немедленно вычеркиваю ее из списка подозреваемых.

В попытке унять ее красноречие я прикинулась, будто с интересом оглядываю стены. Они были увешаны прелюбопытными плакатами, рекламировавшими новейшие чудодейственные средства, рассчитанные на обуздание природы и приостановку бега времени. Мне пришла на ум дама из Оксфорда с ее морщинами. Здесь ничего утешительного для нее я не обнаружила, хотя у юной девицы на одной картинке, как утверждалось, ликвидировались-таки мешки под глазами.

Оказалось, что в возрасте от сорока до пятидесяти вполне можно радикально омолодиться с помощью пилинга лица и подкожных впрыскиваний коллагена. Коллаген! Одно время я почему-то считала, что так теперь называют высшую школу консерваторов. Впрочем, эпизодического заглядывания в женские журналы мне хватило, чтобы уяснить: коллаген — это когда губы Барбары Херши вдруг трансформируются в губы Мика Джаггера. Дамочка на фото передо мной не только накачала губки, но еще и глазки подправила. Ни одной мимической морщинки в уголках. Это было так странно, так дико, что я не удержалась и задала Джули вопрос. В конце концов, наша профессия держится на любопытстве.

— Неужели это настоящие снимки?

— Ну, конечно, настоящие! — сказала Джули, с силой рванув полоску с моей правой лодыжки; очень возможно, что вместе с кожей. — Что, больно? Простите! Знаете, вам все-таки почаще надо это делать. Слишком волосы отросли, трудно сходят. Так вот, я своими глазами видела тех, кто ввел себе коллагеновый имплантат. Результат просто потрясающий.

— В каком возрасте это надо делать?

— Ой, да в любом! Кожа начинает терять эластичность уже лет в двадцать пять. Как сделаете, так сразу почувствуете разницу, но вам, пожалуй, еще пару лет можно подождать.

Что ж, это радует.

— И все-таки, мне бы вы что посоветовали? — спросила я как бы в шутку. Не учла, с кем имею дело.

— Ну, например, мы делаем коллагеновые маски на лицо. Просто чудо! Оно как будто подкачивается. Очень благотворно действует чистка скрабом.

Батюшки, с крабом! Крабовой клешней по коже?

— Это что такое?

— Вроде химической протравки. Снимает верхний слой эпителия.

— Не пользовались ли этой штукой во время войны в Заливе?

— Где?

— Да я пошутила. А еще что?

На мгновение Джули умолкла, явно смутившись. Вот он и ответ на мой вопрос. Не могу сказать, что комплексую, просто за последний год так пригляделась к отметине на своем отражении в зеркале, что иногда хочется узнать, заметна ли она другим. Чтоб приободрить Джули, я ей подмигнула.

— Ну-у… можно, скажем, попытаться поколдовать с этим… с вашим… рубцом.

— Вы думаете?

— Конечно! Сейчас такие чудеса делают. Могу порекомендовать одну клинику, если решите.

— Возможно. Спасибо, в случае чего, я с вами свяжусь.

Джули снова запнулась, будто хотела что-то сказать, но раздумала. Я тоже решила промолчать. И вовремя, потому что через пару минут она принялась обрабатывать мне границу бикини. От сильной боли ногти у меня невольно впились в ладони. Почище камеры пыток!

От Джули я перешла в более щадящие руки Лолы, и, на беглый взгляд, которым я успела окинуть Лолу, прежде чем та залепила мне веки белком, именно она чрезвычайно нуждалась в собственных услугах: подбородок маленькой толстушки был сплошь в воспаленных угрях. Но пальцы у нее оказались довольно ловкие, они приятно разгладили мне лоб и виски, быстренько — плям-плям-плям — наложили маску, после чего я была оставлена в одиночестве, чтоб та затвердела. Минут через десять яичный белок сковал веки крепче цемента. Чувствуя, что кожу растянуло гораздо круче, чем предусмотрено Господом Богом, я на мгновение слегка запаниковала: вдруг Лола и есть вредительница? Но она вернулась и сотворила со мной что-то невероятно приятное при помощи теплой фланели и, как она выразилась, «ампулки с гидроактивным увлажнителем». В порыве благодарности я позабыла выпытать, чем она дышит.

Через полчаса, точно по графику, я вышла из отделения красоты с ногами и бедрами цветом чуть светлее вареного омара и с чистейшими порами, каких у меня отродясь не бывало. В регистратуре я подписала счет на сорок восемь фунтов стерлингов. И это без учета рекомендованных кремов, что, будь на то моя воля, составило бы еще полсотни фунтов. В любом другом месте уже бы возникли скандалы и вопли: «Грабеж!» Но, уверяю вас, когда речь заходит о красоте, с мозгами творится что-то непонятное.

Процедурные принимали своих последних вечерних клиенток. Я бегло все осмотрела, после чего отправилась к себе полюбоваться, способна ли еще себя узнать, а также письменно подвести итоги дня.

Зеркало мгновенно засвидетельствовало, что деньги потрачены впустую; спасибо хоть почта пришла. Под дверь был подсунут конверт, в котором я обнаружила список клиенток, запрошенный мною у миссис Уэверли. Перечень был тривиален, если не считать помеченной звездочкой клиентки, оказавшейся заместительницей министра, и тут же приписки миссис Уэверли с убедительной просьбой соблюдать в этой связи конфиденциальность. Однако означенная клиентка имеет слишком много возможностей пакостить целому государству, чтобы размениваться на оздоровительный центр, прочие же в списке еще недостаточно долго здесь проторчали, чтобы заподозрить их во вредоносной деятельности. Раздосадованная, я вернулась к изучению бумаг персонала.

Теперь можно было бы с большей или меньшей уверенностью вычеркнуть из списка шесть имен, хотя двоих — Лолу, делавшую мне маску, и Джули, мою новоиспеченную косметичку, — я уже и так переложила в низ пачки, поскольку обе в ключевые моменты не работали. Состоявшая при источнике наслаждения G-5 Марта оставалась под знаком вопроса. Внимательней просмотрев ее дело, я обнаружила, что девочка эта родом из Бромли, что в шестнадцать лет она бросила учиться, потом вернулась в колледж и, подрабатывая в баре местной дискотеки, сдала экзамены на аттестат зрелости и получила диплом косметолога. С момента появления в «Замке Дин» отличалась безупречным поведением, даже удостоилась благодарности, вписанной рукой самой миссис Марчант, за обхождение с клиентками.

Я отрыла также фотографию Патриции Мейсон, чтобы уяснить, не она ли та красавица пловчиха. Но снимок оказался моментальный, выше пояса, и за отсутствием остальной фигуры определить, она это или не она, было невозможно. Я отложила фото сторонку и снова прошлась по документам, высматривая признаки хотя бы малейшего конфликта, выговора или предупреждения, пусть даже прошедших без последствий. Не обнаружила ничего, только записку в бумагах прелестной ирландки, призывавшую ее к пунктуальности, но такая мелочь вряд ли могла стать поводом для неоднократного вредительства.

При этом надо было учитывать и еще вот что. Если кто-то с такой настойчивостью пытается дискредитировать заведение и при этом ни единого намека на шантаж и финансовое вымогательство, значит, все не просто так, значит, кого-то порядком допекло. Тут либо глубокая обида, либо расстроенная психика, что руководство попросту просмотрело. По этой причине — хотя и не единственной — стоило вновь подставить себя под ловкие руки Марты. А пока остается только послеживать, чтобы никто не пострадал. И, учитывая, что диверсии участились, придется мне всерьез заняться ночным дежурством.

Я поужинала (ассортимент совершенно не стоит упоминания), потом набрала свой домашний номер, прослушать автоответчик. Первое сообщение было от давней подруги, та купила билеты на концерт Леонарда Коэна, интересовалась, не соглашусь ли пойти, — из чувства ностальгии. Ходили слухи, будто теперь этот самый Леонард после долгой депрессии несколько взбодрился. Чего, однако, нельзя было пока сказать про его почитателей. Поскольку на концерт я уже опоздала, нечего было и перезванивать. Потом я заслушала несколько сбивчивый монолог Кейт, интересовавшейся, не вернулась ли я, а так как я еще не вернулась, проку ей от меня никакого. Впрочем, что-то в голосе сестры подсказывало, что стоит перезвонить. Я набрала номер Кейт. Хотя в такое время ей звонить глупо. Укладывает Бенджамена спать. Третья попытка:

— Ну что, Колин не вернулся?

— Не вернулся.

— У тебя голос порядком измученный.

— Эми грохнулась со шведской стенки. Не исключено, что трещина в запястье. Полдня проторчали в травматологии.

— Ой, Кейт, сочувствую! Как она сейчас?

— Сейчас замечательно. Балдеет от счастья. Шутка ли, целых десять дней в школу не ходить, вдобавок с нею все носятся.

— Так ты про это сказать звонила?

— Да. То есть нет… Просто… Слушай, не могу сейчас разговаривать, дел по горло. Можно, я перезвоню?

— Не выйдет. Я еще не дома.

— А где?

Где! Ну, разве она поверит, что там, где я сейчас нахожусь, можно заниматься серьезным делом?

Не успела я положить трубку, как меня осенило: ведь вот кому нужно сюда в первую очередь. В этот рай, где тебя заставляют заниматься исключительно собой, где ни намека на детский писк. Может, если повезет с расследованием, я смогу выторговать еще одно бесплатное пользование здешними услугами, в качестве частичной оплаты за свои?

Так как для вредительства время еще, похоже, не подоспело, я прилегла на кровать и стала смотреть какой-то отвратный кинодетектив. Одних автомобильных гонок было достаточно, чтоб вогнать меня, бедную, в сон. Фляжка из верхнего ящика так и манила пригубить. Мне всегда казалось, что с алкоголем я вполне совместима, но тридцать шесть часов процедур плюс стручковая фасоль расслабили мою голову больше, чем тело. Отхлебнув приличный глоток я решила немного подышать воздухом, чтобы взбодриться перед ночным дежурством.

Я вышла через черный ход и остановилась на лужайке всматриваясь в темневший за нею сад. Днем с этого места открывался восхитительный вид на склон спускавшийся террасами к прелестному декоративному пруду (обители злосчастного карпа), и на старую кирпичную стену в глубине, увитую роскошном клематисом в вешнем цвету. Наверное если геодойти совсем близко, можно во тьме различить сияние цветов.

Я двинулась за пределы света, льющегося из окон, вслепую прошла по дорожке и стала спускаться по первому маршу ступенек. Яркая накануне луна сегодня потонула в густоте облаков, и очень скоро ночь поглотила меня, погрузив в ту непостижимую, живущую своей жизнью черноту, которая в нас, городских жителей неизменно вселяет страх.

Я оглянулась на дом. В чем дело? Эй, Ханна, не вздумай колебаться! Поздно. Уже нарастали гулкие удары в глубине груди. Я шагнула вперед, во тьму, и удары участились. Снова знакомый холодок внутри.

— Ну здравствуй!—тихо прошептала я. —Я знала, что ты вернешься.

Почти год прошел с тех пор, как я в такой же кромешной деревенской тьме напоролась на злополучный кулак. Отдельные моменты того периода моей жизни уже почти стерлись в памяти или вообще позабыты. Но не та ночь. Она прочно засела в памяти — настолько, что ничего не стоит воскресить в ночной тишине его угрожающее приближение, ощутить у щеки тепло его дыхания, почувствовать запах его возбуждения. Я непроизвольно подняла руку, провела пальцем по тонкому белому рубцу над правым глазом, там, где его кулак с такой силой рассек мне бровь, что даже не срослось как следует и пострадала моя краса, но глаз все-таки чудом уцелел. Вспоминать об этом и то было жутковато.

Хотя теперь-то уж бояться нечего. Что было, то прошло, и больше меня тот бандит не тронет. В этом вся суть. Я справилась. Я победила. Не бывать ему больше грозой темных закоулков. Но почему по-прежнему как вспомню, так снова бросает в дрожь? Фрэнк говорит: «рискованная профессия». Что тогда он мне советовал ночью в больнице? Не старайся себя перебороть. Пусть само уляжется. Фрэнк знает, что говорит, и опыт у него немалый. Я послушалась. До сих пор слушаюсь. И все-таки стыдновато сыскному агенту, при том, что дело давнее, по-прежнему просыпаться посреди ночи в холодном поту. Интересно, с парнями тоже так бывает? И у них похмелье после схватки протекает суровей, чем после пьянки? Иногда мне кажется, не тем я занимаюсь, пытаюсь примирить миф с реальностью. Но только иногда.

— Привет, Джо, — произнесла я на сей раз вслух, медленно поворачиваясь на месте, превозмогая свой страх перед ним. — Как ты там?

Стоило мне назвать его по имени, как он тут же исчез. Трус. Или это я трусиха? Трепет прошел, темнота больше не пугала. Из чистого самоутверждения я пошла дальше к стене, к пруду, к зарослям клематисов. Ощутила присутствие неявных в темноте белых крупных тяжелых цветков. Погрузила пальцы в прохладную воду и только после этого, довольная собой, повернулась и направилась обратно к дому.

И едва сделала шаг, как вдруг через лужайку передо мной метнулась чья-то тень и канула в тьму черного входа. Так-так! Не возись я со своими страхами столько времени, глядишь, и упустила бы этот момент. Выходит, что женская слабость может и на руку сыграть.

Я переждала, чтоб эта ночная птица не услышала за спиной моих шагов, и скользнула вдогонку через лужайку. Куда она направилась, вот вопрос. Я быстро осмотрела столовую и кухню, но там было темно и пусто. Тогда я прошла по коридору к атриуму. На сей раз в бассейне никого не было и луна не светила. Луч моего фонарика прошелся вокруг, озарив край пальмы и темную гладь воды. Повсюду тишина. Я стала тщательно просматривать процедурное помещение, сначала подошла к парилкам, потом к гимнастическому залу. Все двери были заперты.

Внезапно из-за бассейна донесся звук — однократный, резкий, металлический, словно что-то упало на пол. Я выключила фонарик и выжидающе замерла в темноте, прислушиваясь. Ничего. И тут послышался иной звук, на сей раз негромкий, но явно издаваемый человеком, приглушенный стон, будто кому-то сдавливали горло. Луч высветил закрытую дверь, ведущую в массажное отделение. Я подкралась, взялась за ручку, дверь распахнулась.

Едва по коридору от фонарика пролегла светлая дорожка, я заметила тонюсенький просвет под дверью в самом конце. Сердцебиение у меня активизировалось без помощи всякого инструктора по аэробике. Я силилась вспомнить расположение комнат. Что это —Slender Tone [3] или G-5? Неужели опять гвозди? Нет, должна же у злодеев быть хоть капля фантазии!

На цыпочках я подкралась поближе и встала прямо напротив полоски света. Из-за двери доносились едва слышные прерывистые звуки, снова показалось, будто кто-то задыхается. И, в свою очередь сделав пару глубоких вдохов, я тихонько взялась за дверную ручку.

Быстро повернув ее, я толкнула дверь. Та дрогнула, но не подалась. Внутри внезапно послышался шум, и свет тотчас погас. Тьфу ты! Отпрянув к противоположной стене, я со всего размаху ступней, как тараном, влепила в дверь. От первого удара замок хрустнул, от второго вывернулся с корнем. И я вломилась внутрь с богатырским боевым кличем, единственным, что действительно стоило вынести из уроков самообороны в Институте повышения квалификации на Холлоуэй-Роуд.

Сработало. Полный ужаса женский вопль взвился навстречу лучу фонарика. Луч высветил часть массажного стола и лицо. Я нащупала выключатель. Неоновая панель пару раз мигнула и, наконец, залила светом помещение. И, тут вполне уместно будет заметить, я буквально не поверила глазам своим.

В комнате оказались две женщины. Одна голышом, спиной вниз, лежала на столе, и в повернутой ко мне перекошенной физиономии я узнала стильную банковскую брокершу Кэтрин Кэдуэлл. Верхом на ней, задрав форменный халатик выше бедер, восседала наша умелица Марта. У ножки стола уныло болталась губка-насадка G-5. Она явно свое отработала. Мне тотчас пришел на ум циничный заголовок из бульварной газетки, когда британцы потопили аргентинский боевой корабль: «Трах-та-рарах!» Но я поспешила прикусить себе язык.

— О, боже! — Кэтрин рванулась подняться, пытаясь спихнуть с себя Марту и дотянуться до собственного халата.

Марта же смотрела прямо на меня. Щеки пылают, глаза широко открыты, зрачки расширены возбуждением и страхом. И я вспомнила ее руки, такие умелые, такие нежные. Нет, тут не только профессионализм, тут природа. Я перевела взгляд на висевшие на стенке изящные благодарственные открыточки. И невольно улыбнулась.

— Простите, — сказала я, закрывая за собой дверь, точнее сказать, прикрывая, насколько позволял выбитый замок. — Простите, я, кажется, ошиблась дверью.

Глава четвертая

У Кэрол Уэверли был ранний завтрак: несколько долек грейпфрута, тостик из серого хлеба. Она ни к чему не притронулась. До завтрака ей уже было поднесено кое-что на блюдечке. Во-первых, сократился список клиенток. Кэтрин Кэдуэлл выбыла из состава, что было весьма досадно, учитывая постоянство, с которым она прибегала к услугам центра. Заступившая смену в семь утра регистраторша обнаружила ее уже на выходе и с вещами. Расплатившись наличными, Кэтрин потребовала изъять свои данные из картотеки и больше не информировать ее о предлагаемых в «Замке Дин» услугах. Услуг она уже поимела в избытке.

— Невероятно! Просто невероятно!

Было не вполне ясно, что сильней огорчало Кэрол: тот ли факт, что во вверенном ей безупречном, помешанном на здоровом образе жизни заведении завелись лесбийские шашни, или то, что в очередной раз приходится расставаться с клиенткой, исправно расплачивавшейся чеками.

Одно Кэрол знала наверняка. Кто-то должен за ущерб заплатить. Потому ее совсем разогорчило, что я не сказала ей, кто же именно.

Извините, я не понимаю, как можно было не увидеть, кто с ней был! Ну, хоть какую-то деталь вы запомнили, чтоб было за что зацепиться?

Я покачала головой:

— Вы уж и меня извините. Я вам говорю, было темно, а едва я сообразила, во что влипла, в такой щекотливой ситуации уж, поверьте, не до любопытства. Вдобавок та, вторая, отвернулась. Понятия не имею, кто это мог быть.

Кэрол перестала расхаживать по кабинету, повернулась ко мне:

— Надеюсь, вы понимаете, в какое безвыходное положение это ставит меня? Как тут держать марку, если кто-то из персонала пристает к клиенткам?

Я бы выразилась иначе. Ну да ладно.

— А если не из персонала?

— Да нет же, разумеется, из персонала. Как иначе они оказались бы в массажном кабинете? — Кэрол изо всех сил старалась сохранять спокойствие, но голос у нее слегка дрожал.

— Вот те раз! Вы же сами сказали, что ключи у них уже отобрали.

— Ну… вообще-то да, но… — И вмиг с Кэрол слетела почти вся ее спесь. — Ах ты, боже мой! Что, ну что я скажу миссис Марчант! — запричитала она, качая головой.

— Когда она появится?

— Ну-у… видимо, к вечеру.

— Похоже, миссис Марчант не слишком любит здесь бывать?

— У нее много дел.

— Ну, тогда, по-моему, и говорить ей ничего не стоит.

Кэрол сверкнула на меня глазами.

— Да бросьте, ну что такого я видала? Две женщины совокуплялись при помощи массажных губок. Может, я не права, но, по-моему, обе вполне совершеннолетние и действовали по обоюдному согласию. Знаете, не создавайте себе дополнительных проблем, лучше во избежание возможных неприятностей обследуйте парильни и сауны, а я продолжу поиски вредителя, чтоб не допустить очередную вылазку. Все прочее отложим, пока не соберем достаточных сведений.

— Долго ли ждать?

— Как сказать, — бодро отозвалась я, хотя не была уверена, что выбранная мною пословица придется Кэрол по вкусу, — будет день, будет пища!

Возможно, вы сочтете, что с моей стороны было подло не рассказать Кэрол Уэверли все. Возможно, вы сочтете это верхом подлости, если я признаюсь, что поступила так вовсе не ради спасения Марты. Ничего подобного. Мое молчание имело более прагматическую подоплеку. Шантаж слово отвратительное, но в нашей работе цель все-таки оправдывает средства.

В кармане халатика лежало мое расписание на сегодня. Я успела выяснить в дирекции, что сегодня Марта массажирует с утра. Я к ней была записана только на середину дня. С утра же у нее числилась моя милая знакомая из Оксфорда. Я отловила ее в бассейне во время ранней аэробики. Мы немножко подурачились, пытаясь пятиться в воде под музыку, и тут я между прочим посетовала: дескать, возникла служебная проблема, мне днем должны звонить, чтоб проконсультироваться, и как раз в то время, когда у меня массаж, иначе никак не выходит. И моя собеседница, по опыту знавшая, что такое служба, предложила поменяться временем.

И вот ровно в девять утра я, не ожидая дополнительного приглашения, прошагала мимо бассейна в массажное отделение, постучала в кабинет и вошла, плотно прикрыв за собой дверь.

Марта мыла над умывальником руки, небрежно поглядывая на себя в зеркало, как человек, совершенно убежденный, что его никто не видит. Внезапно у нее над правым ухом возникло мое отражение, и это ее, судя по всему, потрясло. Марта обернулась:

— Простите, но….

— Я поменялась временем с миссис Грэм, — невозмутимо перебила я. — Разве вам не сказали?

Марта качнула головой, еле заметно сглотнула слюну, но взгляда не отвела.

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. «А ты молодцом!» — подумала я. Она уже совсем оправилась. Коротко кивнула, не спеша отложила полотенце для рук, подошла к массажному столу. И произнесла вполне спокойно и уверенно:

— Что ж, миссис Вульф, тогда прошу, раздевайтесь!

И тут до меня дошло, как именно Марта может истолковать мое появление. Ничего удивительного; откуда ей знать, что я частный детектив? В ее глазах я всего лишь обычная клиентка, которая, обалдев от ее прикосновения, поддалась на тайное заигрывание и, смекнув, что к чему, пустилась на хитрости, чтобы скорее получить большее. Я же, нацелившись на собственную программу, явно не учла, что у нее имеется своя. Свой ритуал обхаживания. Признаюсь, в этих делах я никогда особой сообразительностью не отличалась.

Если только… если только не произошла полная несуразица. Что, если, сама того не осознавая, я подавала ей некие двусмысленные сигналы? Я снова вспомнила ее руки на моем животе; упругое и такое приятное надавливание, мгновенно вызвавшее в моей памяти сцену любви. Я вспомнила ее чуть лукавую улыбку при прощании, потом — выражение лица той ночью. Ой-ой, Ханна! Берегись, вот-вот поднимет голову спящий змий сладострастия! Я сделала глубокий вдох, с силой задержала дыхание, так что чуть не лопнули барабанные перепонки, и вот уже снова была готова приступить к своим обязанностям.

— Боюсь, вы меня неправильно поняли, Марта! — спокойно произнесла я. — Я пришла не ради массажа.

— Ах, так?

Сметливая Марта просекла, сколь нелегко дался мне этот откат. И теперь уже с вызовом спросила:

— За чем же?

— Чтобы кое-что узнать, — сказала я. — И, по-моему, вы как раз тот человек, который может мне кое-что сообщить.

Тут я и раскрыла ей свои карты.

Марта слушала молча, выпрямившись, заложив руки в карманы халатика. Когда я закончила, она, прикусив губу, криво усмехнулась:

— Черт, глупо! Могла бы догадаться, столько расспросов. Значит, так: я рассказываю, что знаю, а вы взамен не выдаете меня?

— Допустим.

Она мотнула головой, повернулась и пошла мимо, в сторону двери. Я растерялась, вдруг решив, что она сейчас уйдет. Но нет, Марта закрыла замок на собачку, проверила — надежно ли, и обернулась:

— Выходит, выбирать мне особо не приходится, верно?

И тут я столько всего узнала! Ну и фрукт оказалась эта Марта. Явно сама метила на место управляющей. Едва стало заметно, что Кэрол Уэверли здорово психует, Марта мгновенно смекнула, в чем причина, тем более что оказалась в числе оттиравших от краски управляющую даму из «Маркса и Спенсера». У Марты и с ушами, и с глазами было все в порядке. Особенно с глазами.

— Вы, наверно, хотите знать имя. Но лучше я вам сначала о ней расскажу. Здесь ей не слишком сладко. Конечно, это еще не причина, чтоб ее в чем-то подозревать. Половина наших девушек из-за чего-нибудь да цапалась с начальством, с тех пор как здесь появилась эта Уэверли, Но у той более веские основания. У нее полуторагодовалая малышка от какого-то случайного парня. Ребенка оставила матери, та живет в Суонси. Сама ездит туда раз в три недели на выходные. В Суонси работы нет. Ей деньги нужны и, понятно, не хочется далеко быть от девочки. Пыталась уговорить эту акулу, чтоб разрешила одну неделю работать без выходных, чтоб потом выходило четыре свободных дня, но Уэверли отказала. В общем, они из-за этого слегка сцепились.

— Дженнифер Пинктон, — сказала я, мысленно пройдясь по картотеке и сопоставив услышанное с тем, что успела узнать сама. — Высокая брюнетка, довольно крупная. — Это она вчера днем выставила меня из отделения водных процедур. И у нее действительно была возможность оказаться в нужный момент в нужном месте. — Но про стычку с миссис Уэверли почему-то в документах ни слова.

— Ну а зачем, к чему? Подумаешь, дело какое.

— Но мне все-таки неясно, с чего вы решили, что это она?

— Ладно, скажу. Недавно она, наша Дженнифер, стала прямо-таки шикарно одеваться и всем демонстрировать, как много у нее денег. Я обратила на это внимание как раз в тот вечер, когда случилось несчастье в парилке, хотя тогда особого значения не придала. Мы компанией отправились в местную пивнушку, метали дротики, выпили немного. Обычно она в такие походы с нами не пускалась. Вечно экономила. Все, что заработает, отсылает маме своей. А в тот вечер не только пошла, всех нас пивом угощала и расплачивалась пятидесятифунтовой банкнотой. Я зашла в туалет, выхожу, а она в баре сидит. На следующей неделе у нее появились новые кроссовки. Фирменные. Наверно, стоят фунтов пятьдесят, а то и шестьдесят. А в субботу, когда одна наша девушка собралась в Рединг, Дженнифер передала ей посылку, чтоб девочке отправила. Увесистую. За одну только отправку взяли почти семь фунтов. — Марта помолчала. — Меня разобрало любопытство. Ну и на прошлой неделе я порылась у нее в комнате.

Признаюсь, память Марты на цифры и числа меня просто-таки потрясла. Сделав очередную паузу, она подняла глаза и прочла в моем взгляде восхищение.

— Рискнули,значит?

— А что такого? — Она улыбнулась. — Рискнула, почему бы нет? Не только из-за денег. Она нервная какая-то стала, на себя не похожа. У меня привычка подолгу наблюдать за людьми. — Марта продолжала смотреть на меня. — Так постепенно нюх вырабатывается, улавливаешь, какие сигналы от кого исходят.

Это была скорее шпилька, чем провокация, в общем довольно безобидная. Я едва сдержала улыбку.

— Вам не приходило в голову поменять профессию?

— Нет. По мне — так я со своей отлично справляюсь. А вы как думаете?

Тут я не выдержала и рассмеялась:

— Ну и что же вы обнаружили?

— Деньги. Много денег. Ее комната расположена на нижнем этаже. Кроме нее там живет Лола Марш…

— Такая маленькая тихоня, толстушка?

— Совершенно верно. В общем, я улучила момент, когда они обе работали, прошла со стороны сада, расшатала оконную задвижку. Деньги обнаружила в нижнем ящичке ее комода, под казенной одеждой; большой коричневый конверт, и в нем десять полусотенных бумажек. Пятьсот фунтов. Как вы думаете, откуда у младшей служительницы столько наличных денег?

«От клиентки, любящей, чтобы ее помассировали ночью», — подумала я, но промолчала. На мгновение перевоплотилась во Фрэнка. Часто такое срабатывало.

— Но это еще ничего не доказывает!

— Не доказывает? Буквально на следующее утро Кайли Чэнтнер, побаловавшись с G-5, вынула у себя из ляжки пару гвоздей. Просмотрев расписание, я обнаружила, что Дженнифер Пинктон была последней, кто накануне проводил осмотр G-5.

— Почему же вы не сообщили об этом миссис Уэверли?

— Зачем? Я считаю, классный менеджер должен сам определять, кого из служащих можно подкупить.

— Вы недолюбливаете ее, верно? Марта повела плечами:

— Чересчур печется о внешних приличиях. Думает, это помогает ей управлять делами. А главное упускает.

Внезапно меня осенило: а ведь из Марты, возможно, как раз получился бы отличный менеджер. Если только она не переусердствует со своими услугами. На массажном столе.

— Расскажите про вчерашний ночной эпизод.

— Что рассказывать?

— Скажем, почему вы рискнули выбрать кабинет G-5? Вы ведь догадывались, что служебные помещения теперь под особым контролем.

Марта немного подумала, потом сказала:

— Кэтрин так захотела. Я, конечно, понимала, что это рискованно, но ей-то как я могла сказать? Да и рисковать мне не впервой,

— Как вы проникли туда?

— У меня свой ключ. Сделала слепок задолго до того, как заварилась вся эта каша.

— И когда вы спустились туда прошлой ночью, там было заперто?

— Моя секция — да. — Она помолчала. — Но салон красоты не был заперт.

Вот как! Любопытно. Столько нежных щечек обхаживается в нем за день, почему бы там не напакостить !

— Как вы узнали?

— Мне понадобился лосьон для тела. Чтоб войти в салон, мне не пришлось отпирать дверь.

— Видели кого-нибудь? — Марта покачала головой. — Слышали что-нибудь? — Она как-то непонятно взглянула — ни «да», ни «нет». — Ну, говорите!

— Возможно.

— Но не удосужились поинтересоваться? Марта пожала плечами:

— Мне было не до того. Кэтрин ждала.

В наглости ей не откажешь. Не сомневаюсь, кому-то это в ней нравилось. Вместе с тем я почувствовала, что меня несет туда, куда мне вроде бы незачем. Но все-таки выжала газ:

— Сколько Кэтрин Кэдуэлл вам платила за услуги?

— Дело было не в деньгах! — зло огрызнулась Марта, впервые давая понять, что и у нее есть некоторые слабости. — Совсем не в деньгах.

Интересно, сколько раз она оказывалась на массажном столе в аналогичных ситуациях? Со сколькими партнершами делила эту радость?

— Но не со всеми ж бесплатно! — невозмутимо продолжала я. — Слова-то какие: «Спасибо, что помогли полностью расслабиться!», «Неделя — ах, как это мало!»? Бросьте, Марта, вы ведь не виртуоз массажа.

Она смерила меня презрительным взглядом:

— Пусть так. Только пока я в своем деле успешней, чем вы в своем.

В каком-то смысле Марта была права. Не так давно я провалилась в одном деле и как сыщик, и как женщина. Хорошо еще, что эта чертовка уличила меня лишь в профессиональной слабости, умолчав о женской.

— Вполне возможно, — сказала я, вставая. — Но ни вам, ни мне пользы не будет, если обо всем этом узнают другие.

— Да, — сказала она тихо, — не будет.

Я встала и направилась к двери. Отперла замок, обернулась:

— Что ж, спасибо, Марта! Вы помогли мне сэкономить время и усилия. Не волнуйтесь. Я умею держать язык за зубами.

Она кивнула:

— Знаю. — Расправила полотенце на массажном столе. — Кстати, ваш сеанс, миссис Вульф, еще не закончен. Я вполне успею заняться вашей шеей и спиной. Плечи у вас чересчур напряженные. — И, сделав секундную паузу, припечатала спокойно и с расстановкой: — Прямые и узкие.

— Это уж после, как с делами разберусь, — сказала я не без надежды в голосе. — И, кстати, не «миссис», а «мисс Вульф»!

Салон красоты закрыли до десяти утра. Кэрол Уэверли, должно быть, здорово разъярилась, когда я ей позвонила с сообщением, что, поразмыслив на досуге, сообразила, что, кажется, все-таки слышала какой-то шум в салоне красоты. Не избежать бы мне скандала, если бы не необходимость действовать. Мы зашли с черного хода и моментально принялись за дело. Волосы, лицо, ноги, руки, пальцы, ступни — боже мой, какое обилие лосьонов, кремов, мазей необходимо нашей сестре, чтоб красиво выглядеть! По счастью, Кэрол Уэверли достигла определенных высот именно благодаря умению ориентироваться в лабиринтах косметики. Сначала она все обнюхивала и, если сомневалась, намазывала крем на тыльную сторону ладони. После апробирования особого массажного крема, которым смазывают кисти рук после ванночки для укрепления ногтей, у нее на коже заалел небольшой, но весьма заметный ожог.

Чем именно начинен крем, сказать было трудно, но от него слегка попахивало доморощенной химией. Кэрол принялась дуть на руку, чтобы смягчить жжение, и при виде вздувшегося у нее красного рубца меня осенило: «Кислота!» Превозмогая боль, Кэрол Уэверли продолжала проверять кремы, просто так, на всякий случай. Хоть ей недоставало интуиции, в усердии ей отказать было трудно.

Она проверяла мази, я же напрягала свои мозги. Сегодня по расписанию четыре маникюра. В салоне работают: Маргарет — уход за волосами, Флоси — парафин и педикюр, а также энтузиастка Джули — уход за лицом и руками. Подозрительная баночка была новенькая; полная доверху, она стояла на столике рядом с той, где крема оставалось совсем мало. Как только первая будет прикончена, вскроют вторую. И нашей милой Дженнифер Пинктон останется только сидеть и ждать, когда клиентка завопит.

Мне же, если не соберусь сдать Марту, останется одно — лично подловить виновницу с поличным, уж извините за дурацкую рифму. А для этого нужно было вновь заманить ее в салон и заставить копаться в баночках на маникюрном столике.

План, конечно, не гениальный, но Кэрол, по крайней мере, в него поверила. Мы сняли с полки еще одну полную банку и (предварительно ее проверив) поставили рядом с подозрительной, дно которой пометили крупным черным крестом. После этого Кэрол отозвала юную Джули в сторонку и, припугнув ее немедленным увольнением в случае разглашения тайны, объяснила, каким кремом пользоваться, а каким ни в коем случае.

Неплохо было бы увидеть при этом выражение лица Джули, но я в тот момент, зайдя с заднего хода в помещение персонала, уже готовилась совершить небольшой взлом посредством банковской карточки «Абби Нэшнл». Поскольку до середины дня Дженнифер состояла при грязевых ваннах, а Лола Марш — при Slender Tone, их комната была сейчас в полном моем распоряжении.

Все происходило как в кино. Карточка даже не поцарапалась. В комнате было тепло и душно, шторы задернуты. И полный беспорядок. Оно и понятно, такая комнатушка едва ли годится для проживания двоих. Кровати стояли у стен друг против друга. И там и там у изголовья пушистые зверушки, но кровать Дженнифер я узнала сразу: стенка была увешана фотографиями симпатичной малышки; любуйся на здоровье, но лапами не хватай! Знаете, чем замечательна жизнь? Злодеи оказываются совсем не такими, какими мы их себе представляем.

Стоп, Ханна, сопли в сторону! Ты не социальная работница! Спасибо, Фрэнк! Всегда вовремя приходишь на помощь. Я огляделась. У каждой кровати комод. Я подошла к комоду Дженнифер. Выдвинула нижний ящик. Как и ожидалось, пожалуйста: между накрахмаленным белым бельем засунут толстый коричневый конверт с пачкой полусотенных купюр.

Все так, только теперь их больше. Четырнадцать вместо десяти. Так ведь между Мартиным набегом и моим было еще полдюжины дохлых рыб, банка с червями и крем для рук.

Я спрятала деньги обратно в конверт и стала тщательно осматривать другие ящики. На этот мне пришлось потрудиться, но это стоило того. В глубине верхнего ящика я обнаружила еще один бесценный сюрприз, завернутый в несколько пар трусиков-бикини от «Маркс и Спенсер»: «Нитро-морс» в жестяной бутылочке. Я отвернула пробку, и ударивший в ноздри концентрированный запах тотчас вызвал в памяти кадры — этакое любительское кино: я в своей новой квартире усердно мажу аналогично пахнущим средством поверхность викторианского камина, смотрю, как оно, пузырясь, въедается в многолетние слои краски. Вот так же оно въедалось и в кожу Кэрол Уэверли. Мелькнула мысль: не обнюхать ли белье на предмет застоявшегося душка от червяков, но даже мне показалось, что это уже слишком.

Я бросила взгляд на занавешенное окно. Может, Дженнифер Пинктон опасалась, что кто-то снаружи увидит, как она считает свои деньги? Я приложилась глазом к просвету между шторами. В глубине сада стояла женщина и смотрела прямо на мое окно. Я тотчас решила, что это Дженнифер Пинктон. И тотчас же поняла, что нет. Ни малейшего сходства. И все-таки облик этой женщины был мне чем-то знаком. Хотя издалека лица ее было не разглядеть, фигуру эту я запомнила: длинные ноги, узкая талия, точеная грудь. Да-да, тот самый сказачно красивый брасс. Я сдвинула шторы, потом взглянула еще раз. Она по-прежнему стояла там же и смотрела прямо на мое окно.

Сунув «Нитроморс» туда, где его обнаружила, я ринулась за дверь, по коридору и вылетела на залитую весенним солнцем лужайку прежде, чем вы проговорили бы: «коллагеновый имплантат». В саду было пусто. Как и тогда в атриуме, после полуночного одиночного заплыва. Все у меня складывалось настолько успешно, что я решила пока не обременять себя проблемами, которых не могу решить. У меня было такое чувство, что эта разрешится сама собой, и довольно скоро.

Середину дня, просто так, на всякий случай, я провела в салоне красоты. К пяти вечера волосы у меня были ревитализированы, пятки размягчены и отдраены, а кожа свыкшихся с мытьем посуды рук стала нежной, как на щеках. У Джули на маникюре я была пятой, и новая банка с кремом у нее была уже почти на исходе. Она держалась стойко до конца и молчала как рыба, лишь сделала мне пару ценных указаний насчет того, как обходиться с кожицей вокруг ногтей. Все это косметическое удовольствие увеличило мой счет еще на семьдесят фунтов.

На месте Дженнифер Пинктон я бы уже к этому моменту серьезно забеспокоилась, почему ничего не происходит. Рискнет ли она возвращаться и проверять — вот вопрос. Я колебалась, начать слежку прямо сейчас или уже к ночи. Пожалуй, будь я в ее шкуре, мне бы уже порядком поднадоела участь полуночного жаворонка, когда на сон буквально не остается времени. Поэтому я улучила момент и скользнула обратно в салон в семь вечера, когда с уборкой было покончено, а все прочие обитательницы замка были заняты поглощением своего силоса. Тут, несмотря на все протесты моего желудка, о жертве с моей стороны не могло быть и речи.

Я пристроилась в массажном кабинете за маникюрным столиком с увлекательной книжкой, во всяком случае выставлявшей себя таковой. Это был один из интеллектуальных-преинтеллектуальных современных триллеров про серийного убийцу-трансвестита, нападавшего исключительно на женщин, носивших имена героинь Джоан Крофорд. На обложке утверждалось, что роман постмодернистский и исключительно остроумный. Я бы назвала это несколько иначе. Убийца при помощи топора как раз приступил к расчленению жертвы номер три, когда в комнате вокруг стало смеркаться.

Я отложила книгу. Примерно через полчаса вдалеке послышались щелчок и скрип. Поднявшись из-за столика, я бесшумно прошла через кабинет и встала за дверью. Шаги были тихие, но вполне различимые. Она появилась из глубин здания, со стороны бассейна и с явной осторожностью кралась по коридору.

Дверная ручка качнулась, дверь отворилась. В полумраке фигурка пониже, чем ожидалось, двинулась через кабинет к маникюрному столику и склонилась над лампой.

Свет лампы озарил поверхность стола, кинув отблеск и на лицо вошедшей. В тот же миг я окликнула ее по имени.

К сожалению, я ошиблась.

Глава пятая

Существует — у поклонников детективного жанра, разумеется, — теория, будто истинным виновником всегда оказывается тот, кого меньше всего подозревают. И я не погрешу перед истиной, если скажу, что Лола Марш — прыщавая, в чем-то теплом, фланелевом — не входила в число главных подозреваемых. Правда, мною был упущен из виду один явный и неоспоримый факт: она тоже жила в той самой комнате, где, пусть в комоде при другой кровати, были обнаружены деньги.

Как только я свела воедино эти детали, все остальное выстроилось автоматически, однако из самой Лолы мне выжать ничего не удавалось. Невыразительная тихоня с виду, Лола в душе оказалась сущим гранитом. Когда я, подобно ангелу-мстителю, обрушилась на нее из тьмы, вы думаете, девица смутилась или вздрогнула? Ничего подобного. Она даже отпираться не стала. Просто застыла, как скала, опустив руки, сжав кулаки, и упорно не желала отвечать на мои вопросы, даже когда я со всей непреклонностью объяснила ей, как расценивает закон злонамеренное вредительство, подразумевающее нанесение телесных повреждений.

Под конец я несколько переусердствовала в своих угрозах и, приглядываясь к ней, ждала, когда же негодующе вспыхнет ее лицо. Это, по крайней мере, заставило меня рассмотреть ее внимательней.

Если б не малый рост, Лола, вероятно, не казалась бы такой нескладной. И, признаться, на любом ином рабочем месте ее кукольное личико, опушенное рыжими кудряшками, вполне сошло бы даже за смазливое. Но в данном заведении прежде всего в глаза бросались ее прыщи. И угрюмый вид. Если Лолу поставить в ряд со всеми прочими рабочими пчелками с их идеальным макияжем и точеными фигурками, пожалуй, только ее одну и можно заподозрить в недобрых чувствах к индустрии красоты в целом. В частности, к «Замку Дин». Но пойти из-за этого на вредительство? Впрочем, деньги способны кого угодно превратить в чудовище. Даже саму невинность.

Если Дженнифер на следующий день после того, как обслуживала грязевые процедуры, разбогатела минимум на полсотни фунтов, логично предположить, что она кому-то оказала услугу. Не уступила ли она просьбе соседки по комнате поменяться с ней в последнюю минуту? Причем в самую последнюю, так что подружки не успели сообщить об этом в дирекцию. И тогда, как только в ту смену произошло ЧП и Уэверли принялась опрашивать сотрудниц, проще было не высовываться, не выдавать себя, благо Дженнифер все равно и так нагорит, вдобавок у нее уже случилась стычка с начальством, когда она пыталась поменять график отлучек. Уж конечно, Лола, соседка по комнате, это знала. Она, несомненно, знала и как важно это место для Дженнифер, пусть даже заработок не так велик. А чем лучше отблагодарить подругу, если не скромным денежным подношением?

— Все-таки интересно, как вы ей объяснили, откуда деньги? И новые кроссовочки откуда? Очередной ваш «дар» или с неба свалились? — Ответа на свои вопросы я не получила. — Ну, понятно, Дженнифер уже здорово запуталась. Я к тому, что при определенном желании часть вины можно легко свалить на нее. А может, она и впрямь соучастница?

— Нет. — Прорвало! Ее «нет» прозвучало резко, как выстрел. — Дженнифер тут совершенно ни при чем.

— Отлично. Вот мы и заговорили. Тогда, пожалуйте, про деньги. Кто их послал? Что вы можете сказать? Ничего? Семьсот фунтов за две недели. Это аванс? А может, за разгул фантазии вам причитались еще и премиальные?

На этот раз — молчок, только глаза сверкнули и дернулся левый кулак. Но пантомима — не мой жанр.

— Бросьте, Лола, — я начинала терять терпение, — я нашла «Нитроморс». Мне известно и про червяков, и про рыбу, про все ваши гадости. Вы завязли прочно, и я не шучу. И если не выложите мне все, уж будьте уверены, придется вам иметь дело с полицией. Нелишне, впрочем, перед допросом несколько попрактиковаться.

Должно быть, что-то я в ней задела, потому что Лола все-таки заговорила. Выдала немного, но излагала так, что выглядело вполне правдоподобно.

— Я не раскаиваюсь. — При ее неказистости, голос у нее оказался весьма густой и звучный. — Этот центр — грязная помойка. И бизнес вонючий, и все, что вокруг. Но я не по своей воле. Мне велели.

— Кто?

— Не знаю. Не назвались.

— Деньги в конверте прислали, и все?

Она издала непонятный звук, который я расценила как утверждение.

— Были какие-то конкретные указания или вы положились на собственную фантазию?

— Там было сказано, что надо их вынудить закрыться.

— Написано от руки, напечатано?

— Напечатано.

— Что ж, вы потрудились на славу. Записки сохранились?

Лола покачала головой:

— Я сожгла. Так было велено.

— И вы не догадываетесь, кто бы это мог быть?

На этот раз она не удостоила меня ответом. Я попыталась задать еще несколько вопросов, но Лола уже не слушала меня, ушла в себя, внутрь своей маленькой, круглой скорлупки, и заперлась на все замки. В конце концов я отпустила ее. Собственно, : формальной точки зрения моя работа завершена. То, что одна тайна скрывала в себе другую, это уже забота не моя, дальше пусть сами разбираются.

Я вытащила Кэрол Уэверли из душа. Что, по-моему, ее не слишком возмутило. Договорились встретиться у нее в кабинете через десять минут. Этого времени нам с Лолой вполне хватило, чтобы забрать «Нитроморс» и оставшиеся деньги (Дженнифер уже спала, повернувшись носом к, стенке с фотографиями). Когда мы подходили к кабинету, Лола плелась сзади уже с видом школьницы, вызванной к классной даме на расправу. Как выяснилось, дело обстояло посерьезней. Ее ждала встреча с самой директрисой.

Уэверли померкла рядом с ней, как луна при восходе солнца. Да и мы с Лолой явно бледнели на таком фоне. Я, конечно, сразу, едва вошла, поняла, кто передо мной в неброском дорогом свитере, с длинными ногами, обтянутыми лайкрой. Весь ее вид говорил о том, что такая безукоризненность — плод скрупулезной отработки: все до деталей изысканно отлажено, вплоть до наклона головы, до того, как волосы обрамляют лицо: даже разлет прядей точно в пределах естественного. В мягком свете стоявшей сбоку лампы четко обрисовывались высокие, как у Нефертити, скулы, обтянутые еще более гладкой, чем у египетской фараонши, кожей. Возможно, она была единственной в этом здании, чья внешность утверждала истинность посулов салона красоты. Один взгляд на такую красавицу, наверно, был способен толкнуть Лолу Марш на преступление.

— Полагаю, вы — Оливия Марчант? — спросила я, игнорируя вышеупомянутую Уэверли, которая в присутствии хозяйки явно тушевалась.

Склонила голову, улыбнулась, — едва-едва, так, чтоб не нарушить всю живописность ослепительного лица, — и негромко произнесла:

— Судя по всему, мисс Вульф, мне есть за что вас благодарить, и даже очень.

Я дернула головой с выражением «подумаешь, какие пустяки!». Благодарности оставим на потом. Сначала завершим сюжет. Хозяйка перевела взгляд на свою злополучную служащую.

— Да уж, Лола Марш, не ожидала, что это окажетесь вы. Может, присядете? Не бойтесь. Никто вас не тронет. Просто мы хотим послушать, что вы нам скажете.

Лола не села. И рта не раскрыла. Застыла на месте. Стояла и смотрела на Оливию Марчант. Мы ждали. В комнате повисла тяжелая тишина. Казалось, только Лола этого не замечает. Для преступницы она держалась непостижимо уверенно.

— Не понимаю, Лола, как ты могла! — принялась выговаривать Кэрол визгливым, то ли от бешенства, то ли от радости, голосом. — И это в благодарность за наше доброе отношение. Вон как повезло, в таком заведении работаешь.

«С твоей-то внешностью!» — явно хотела она сказать, но не сказала. Чего там! Все мы прекрасно читаем между строк.

— Не надо, Кэрол, — произнесла Оливия негромко, но с явной сталью в голосе. — Что теперь об этом говорить. Ну, мы слушаем, Лола?

Но Лола по-прежнему безмолвствовала. Правда, все-таки метнула красноречивый злобный взгляд на Уэверли. Под конец миссис Марчант не выдержала, воззвала ко мне. Я пересказывала суть — по крайней мере то, что мне было известно, — а она не отрываясь смотрела на Лолу с тем же, как и у той, бесстрастным выражением лица. Когда я закончила, Оливия откинулась в кресле, не сводя взгляда с девушки, а мы с Кэрол следили, затаив дыхание, кто первый сдастся и заговорит.

Было трудно определить, что в данный момент чувствует Оливия Марчант. В ней все будто застыло и смолкло. Я поймала себя на том, что пасую перед ее безукоризненной внешностью. «Сколько же тебе лет? — думала я. — Если б можно было по срезу твоего прелестного упругого бедра пересчитать количество возрастных колец!» Судя по телу, она моя ровесница, но судя по лицу, несмотря на его гладкость, пожалуй, старше. Какое-то смутное воспоминание навеял вид натянутой, без единой морщинки, кожи на ее щеках. Но так и не удавалось уловить, какое. Возможно, меня сбивала с толку ее ослепительная красота. Если не считать Кейт (которая несколько сдала под гнетом материнских обязанностей), я всегда сталкивалась в жизни с тем, что истинно красивая женщина доставляет больше неприятностей, чем того заслуживает.

Почувствовав на себе мой взгляд, Оливия на мгновение вскинула на меня глаза, снова перевела на Лолу. Тишина делалась все напряженней.

—Так все-таки, Лола! — нарушила наконец молчание миссис Марчант. — Скажите, в чем дело, за что вы так на нас ополчились? Ведь дело же не в работе, правда? Вы пришли без должной подготовки. Я поставила это вам на вид с самого начала.

Теперь Лола слушала — это было видно по ее лицу. Казалось, внутри ее нарастает какая-то буря. Какая-то в ней зреет внутренняя сейсмическая активность. Берегись — вот-вот прорвется. Миссис Марчант это тоже уловила. Смолкла. Но взрыва не произошло.

— Как бы то ни было, мы в ваших, услугах не нуждаемся. Ничем помочь вам не могу.

Оливия сказала, как отрезала. И повернулась ко мне:

— Вы говорите, она уничтожила все письменные инструкции?

— Угу.

— Ну а конверты? Я мотнула головой.

— Что, и марки не осталось?

Я уже приготовилась снова мотнуть головой, но тут Лола четко и внятно произнесла:

— Лондон. Они все были из Лондона.

Снова миссис Марчант перевела взгляд на нее, уже с легким недоумением:

— Лондон? Но Лондон, Лола, велик, — сказала она мягко. — Какой район, не обратили внимания?

Но оракул иссяк. Видно, больше ни слова нам выжать не удастся. И, пока мы не поняли это окончательно, времени ушло порядком.

— Давно Лола у нас работает, Кэрол? — спросила миссис Марчант, помолчав.

— Три месяца. Вы взяли ее на работу в начале года.

По тону Кэрол явствовало — ее бы воля, Лолу она ни за что бы не взяла. Мне подумалось: ведь Уэверли макияжем ловко маскирует дефекты кожи. А каждый новый прыщик на Лолином лице был постоянным и безжалостным напоминанием Лоле о вечной борьбе красоты и природы. Отвратительный бизнес — торговля совершенством. И чем дальше, тем он представлялся мне все отвратительней. Казалось, только Оливию эта скверна не коснулась. Но ведь коснется, коснется же!

— Три месяца. Так. А теперь послушайте, Лола, что я вам скажу. После нашего разговора вы отправитесь прямо к себе укладывать вещи. Через полчаса у входа вас будет ждать такси, которое отвезет вас туда, куда вы скажете. Кроме того, вы получите рекомендательное письмо. Я не назову причины, по которой вы нас покидаете. Если ваш очередной наниматель захочет навести о вас справки, я ничего ему не скажу. Вы же, в свою очередь, тоже должны мне оказать аналогичную услугу. Сами понимаете, мне ничего не стоит немедленно позвонить и вызвать полицию. Так что можете не сомневаться: если я узнаю, что где-то просочился малейший слушок о случившемся в «Замке Дин», вы с моей помощью пулей вылетите с места службы, где бы она ни находилась. Ясно?

Лола, которая при всей своей гордыне явно оценила необыкновенное великодушие сделанного ей предложения, кивнула и собралась что-то сказать.

— Не сметь! — негодующе оборвала ее Оливия Марчант.

Лола перевела взгляд с Оливии на меня. По-видимому, не слова благодарности были у нее на языке. Похоже, кое-что для нее осталось незавершенным. Между ними на письменном столе лежал как неприкаянный коричневый конверт. И, признаюсь, меня потрясла дерзость брошенного на него Лолой взгляда. Взгляд не укрылся и от Оливии Марчант. Чуть усмехнувшись, она потянулась, взяла конверт. Вынимая банкноты, не сводила глаз с Лолы. Отсчитала четыре, кинула через стол.

— Недельное жалованье. Забирайте и — вон, пока я не передумала. Кэрол, пожалуйста, пойдите с ней. Отпечатайте письмо и проследите, чтоб она напоследок не оставила после себя очередных сюрпризов.

На сей раз Лола, повернувшись на каблуках, точно вымуштрованный курсант, двинулась вон из кабинета, унося с собой свое маленькое, полное ненависти силовое поле.

По тому, как потянулась за ней Кэрол, было видно, что она рассчитывала совсем на другое: явно ждала, что ей позволят осушить победный бокал шампанского и поощрительно потреплют по плечу. Но было также ясно, что приказы Оливии Марчант в этих стенах выполняются беспрекословно, и Кэрол удалилась. А мы с Оливией остались вдвоем. Некоторое время она сидела, глядя на письменный стол, потом откинулась на спинку кресла, глубоко вздохнула.

— Что ж, пожалуй, я что-нибудь выпью. Вы как?

— Увы, — сказала я. — Я уже пила шиповниковый чай.

Оливия улыбнулась:

— Не о том речь!

Она поднялась и направилась к бару под окном. Вынула непочатую бутылку виски и щедро разлила его по кружкам, предназначенным для травяного чая. Фарфор чуть ли не содрогнулся от такого на другательства.

Некоторое время мы сидели молча, потом она сказала:

— Послушайте, Кэрол тут ни при чем. Это я велела ей говорить вам, что я по-прежнему в Лондоне.

— Догадываюсь, — кивнула я, — А зачем?

— Хотелось посмотреть, насколько вы профессиональны.

— Ну и?..

— Я восхищаюсь.

— Не стала бы на вашем месте, — заметила я. — Я не сумела даже выжать из нее причину вредительства.

— Причина в том, что она не получила место, которое хотела! — Оливия повела плечами. — Хотя, честно говоря, я все-таки не думаю, что это главное. Лола явилась ко мне два месяца назад. Сказала, что собирается уйти из нашего бизнеса и хочет устроиться в Лондоне, у моего мужа. У него не было вакансий, но даже если б и были, она недостаточно квалифицированна. Я отказала в содействии. Она была огорчена. Но этот инцидент вряд ли может служить основанием для того, чтоб так ополчиться на наш центр.

— Может, ей просто стало тошно от своего несовершенства? — Миссис Марчант вскинула на меня глаза, но ничего не сказала. — Кстати, что там за работа?

— Медсестра-регистратор. Я удивленно выгнула брови:

— Медсестра?

Она отпила виски, не спеша поставила кружку перед собой, обвела кончиком языка идеальный контур красивых губ. Что говорила Кэрол? Консультант? Почему-то в тот момент медицина никак не пришла мне на ум.

— Так ваш муж врач?

— Да, — сказала она, глядя мне прямо в глаза. — Разве Кэрол вам не сказала? Он хирург-эстетик.

— Как-как?

— Эстетик. Знаете — косметическая, пластическая хирургия.

— А!

Вот оно что! Ночную тишину на миг нарушило шумное стекание изрядного количества фрагментов к единому целому. Рекламные плакаты в кабинете красоты, акцент на восстановлении молодости, пламенный энтузиазм юной Джули. И еще кое-что. То, что не давало покоя, то, что я все никак не могла вспомнить, глядя на эти гладкие, выпуклые скулы. Марлен Дитрих. Должно быть, это из того самого журнала с Барбарой Херши и ее губами, — леденящая кровь история про то, как уже в летах, во время своего кабаре-турне Дитрих подклеивала излишки щек к ушам, предвосхищая тем самым последующую подтяжку кожи. Помню, тогда же мне стало ясно, почему у Марлен, когда она говорила, рот едва открывался и произносила она все как-то невнятно. Меняются времена, возникают новые технологии. И теперь кое для кого подтяжка стала уже привычным делом.

Так что же сейчас передо мной — результат пропагандируемого Джули глубокого пилинга или чего-то более радикального? Надо сказать, я испытала некоторое разочарование. И даже несколько смешалась. Оливия Марчант наблюдала за мной, словно читая мои мысли. Вероятно, в своей реакции я не была оригинальна. Во всяком случае, Оливию она ничуть не смутила. Может быть, я ошибаюсь? Может быть, он все-таки не сделал ее, может, он ее такую открыл?

Не можешь задать один вопрос — задай другой. Я спросила:

— И все-таки, почему вы не вызвали полицию? Она повела плечами:

— Полиция — это возбуждение дела, а возбуждение дела — естественная огласка. Сейчас и так не самые лучшие времена для нашего бизнеса. Не хватало еще, чтоб распространился слух о вредительстве. Я не могла так рисковать.

— Отпустили бы ее с пустыми руками. К чему такое великодушие?

Оливия Марчант вздохнула:

— Видимо, мне просто стало ее немного жаль. Да и что за великодушие — недельное жалованье. Впрочем, тот же самый вопрос я могу обратить к вам. — Она слегка вскинула бровь.

Глупо, но я была ей признательна за эту демонстрацию лицевой динамики. И в свою очередь сдвинула брови.

— Я о Марте, — продолжала она мягко. — Вполне ведь могли подвести ее под монастырь. Кэрол жутко разозлилась, что вы не назвали имя.

Я покачала головой:

— Если бы я выдала Марту, у меня не было бы никаких рычагов, чтоб заставить ее разговориться. Марта навела меня на Дженнифер, вот откуда Лола. Кстати, кажется, и вас тоже, — заметила я, вспомнив видение на лужайке.

Оливия покачала головой:

— Нет. Мне Марта не сказала ничего. Просто я случайно увидела, как вы направлялись в корпус к девушкам. В какую именно комнату, я не знала.

Сомнительно, но в подробности я решила не вдаваться.

— Как же вы узнали про Марту?

— А-а-а! — Она улыбнулась, сделала паузу. — Про Марту я уже в курсе с некоторых пор. — Снова пауза. — Хороший хозяин обязан все знать, а вы как считаете?

И тут мне вспомнилась маленькая приписка ее рукой в личном деле Марты. Как там? Умелое обращение с клиентками?

— Вы закрывали глаза, потому что она классная массажистка?

Оливия помолчала и сказала:

— Пожалуй. Кроме того, Марта достойна лучшего. Сами знаете, она метит на место Кэрол. В данных обстоятельствах я не могла бы ей его предложить. Но она почти наверняка получит место заместителя управляющего в одном из лондонских салонов. На днях я написала ей рекомендательное письмо.

— Это гарантия того, что, уехав отсюда, она будет держать язык за зубами?

— Д-да…. вы правы, хотя я об этом как-то не подумала. Спасибо за подсказку.

Я подавила зевок. Не столько от скуки, сколько от отсутствия человеческого питания. Еще день местной диеты, и я отдам концы, прежде чем успею похудеть. Я взглянула на часы. Было уже за полночь. Самое время ей превращаться в русалку, а мне из благополучной клиентки — в обычного частного сыщика. Какая досада! Мне бы хотелось повидать мадам и при дневном свете. Поглядеть, заметны ли швы.

— Если у вас больше нет ко мне вопросов, то я, пожалуй, пойду слегка сосну, а утром уеду.

— А как же гонорар? — спросила миссис Марчант, не двигаясь с места.

— Ах, это… Моя фирма после вам вышлет счет.

«Фирма» избавляла меня от необходимости заполнять кучу бланков. Оливия взглянула на меня с некоторым изумлением. Как все они. Смешно, почему-то все до сих пор считают, что гонорар — непременно наличные в конверте, прямо как в кино. Уверяю вас, нелегко в нашей профессии уйти от дешевых стереотипов.

— Может, хоть примете от меня премиальные? Взяв конверт, изящным движением кинула его мне через стол. Эта сцена в свете настольной лампы была изысканно старомодна: красивая дама, пачка денег и явное чувство незавершенности дела. В тот момент я даже не стала бы возражать против подтяжки лица и всякой прочей всячины. В самом деле, должна же я хоть в чем-то соответствовать стереотипу.

Пара полусотенных выехала из конверта прямо у меня под носом. Внутри еще восемь штук. Бонус в полтысячи, вся услуга того не стоит. Да, классно иметь возможность швыряться такими деньгами. Впрочем, не ее потом-кровью они заработаны.

— Ну, и что мне с ними делать? — спросила она, как бы отвечая на мой немой вопрос. — Объявление дать в газету, чтоб забрали обратно? — Тут я улыбнулась. — Тогда, может быть, вы возьметесь сделать это вместо меня?

— Миссис Марчант, — сказала я. — Не пытаетесь ли вы сделать мне предложение, от которого я не сумею отказаться?

Глава шестая

В ту ночь мы с ней усидели почти всю бутылку. Что меня изумило — во-первых, я не предполагала, что смогу принять столько алкоголя на голодный желудок и не рухнуть замертво; во-вторых, Оливия Марчант не казалась любительницей выпить. А закладывала будь здоров как. Она к тому же поведала мне увлекательную историю: семейную сагу о супругах Марчант и о потенциальных недругах, которых они вполне могли нажить в период их неуклонного восхождения к успеху и благосостоянию.

В свои пятьдесят три Морис Марчант был, по-видимому, одним из ведущих в стране специалистов по эстетической хирургии, имел частную клинику на Харли-стрит, где перебывало немало богатых, известных и физически не вполне совершенных личностей. Я подавила в себе искушение полюбопытствовать, каких именно, а Оливия отнюдь не спешила называть имена. По-моему, она уже просекла, что я во всем этом усматриваю что-то не вполне законное. Но ведь после полуночи мне оставалось либо работать на нее, либо перейти в разряд безработных. По счастью, она нуждалась во мне не меньше, чем я в ней. Потому что, хоть массажные гвоздики с «Нитроморсом» были самыми впечатляющими свидетельствами злого умысла, но ими дело не ограничилось.

Как выяснилось, беда коснулась и мистера Марчанта; в последние несколько месяцев он стал получать анонимные письма, в которых его всячески оскорбляли и даже угрожали расправой. Пока дальше угроз дело не шло; правда, дверь в сауну заклинило, а мадам «Маркс-Спаркс» посинела как раз через пару дней после очередного такого послания.

— В каком виде они приходят?

— В коричневом конверте. Штемпели разные, в основном из центральной части Лондона.

— Как у Лолы?

— Точно такие. Только текст не напечатан. Написано от руки, но все слова вырезаны и наклеены.

— Что конкретно там говорится?

— Обычно что-то типа — «ты заставляешь людей страдать, за это тебя ждет расплата», что-то в таком роде.

Оливия не без дрожи в голосе воспроизводила текст послания.

— Письма сохранились?

— Только одно, — дернула она плечом. — Боюсь, остальные выбросила. Они такие отвратительные, я убеждена, их писал какой-то маньяк.

— Можно взглянуть?

Она вытянула что-то из ящика письменного стола. Значит, была уверена, что я приму ее предложение.

Это был обычный коричневый канцелярский конверт, несколько мятый по краям. Внутри лежал свернутый листок обычного размера А-4, на нем было раздельно приклеено несколько слов:

«Ты уничтожил меня, я уничтожу тебя».

Гм! Четко и вполне зловеще. Ох и искусники авторы анонимок! Чаще эмоции утяжеляют общий стиль. Но не в данном случае; правда, писать от руки несколько рискованно. Впрочем, разумеется, рука-то посторонняя.

— У вас есть версия?

— Ну, сначала я думала, что это кто-то из бывших пациентов.

— А теперь?

— Теперь не знаю. Видите ли, навести справки о связях нашего оздоровительного центра совсем нетрудно. В нашем бизнесе всем прекрасно известно, что мы с мужем партнеры. Но мне кажется, метить в обоих — это уже слишком.

— Пользует ли ваш муж людей, которые могут прибегнуть к помощи террористов?

Оливия пожала плечами:

— У него частная практика. Морис помогает всем, кому, как он считает, можно помочь, если за это платят. Вряд ли он предварительно консультируется с полицией.

Мне тут же представился громила из Ист-Энда, решивший свернуть челюсть хирургу за то, что у жены одна грудь теперь больше другой. Или подумаешь — грудь: мафиозный осведомитель наутро после пластической операции обнаруживает: каким был, таким остался. Обидно до смерти. В буквальном смысле слова.

— Ну а что думает ваш муж, кто бы это мог быть?

Пауза. И следом:

— Честно говоря, он ничего об этом не знает.

— Не знает?! Оливия вздохнула:

— Первое письмо пришло, когда он уехал на конференцию, а я в этот момент оказалась в дирекции. Попросила его секретаршу последить за почтой, и когда появилось второе, она не ему об этом сказала, а мне. Морис трудится невероятно много. Буквально не выходит из состояния стресса. Я подумала… словом, мне не хотелось доставлять ему ненужных огорчений из-за какого-то психа.

Резонно. Понятно: чтоб такие дикие деньги заколачивать, приходится работать на износ. Да еще надо, чтоб и рука со скальпелем была в порядке, не дрогнула. Не то что у меня, чуть что — связаны руки.

— Ну и тут вы тоже не стали обращаться в полицию?

Она покачала головой:

— Я же говорю, решила, это какой-то маньяк. У нас и такое случается.

Я хлебнула скотча. Иногда помогает. Иногда нет. Теперь — можно обратно в забой:

— Скажите, а что бывает, если пациент не удовлетворен?

Оливия вздохнула:

— По-всякому. Вы представляете себе, что такое эстетическая хирургия?

Я скорчила гримасу:

— Эстетическая? Она вроде называется косметическая.

— Это у дилетантов косметическая.

— А в чем разница?

— Есть клиники, адреса которых вы прочтете на обложках женских журналов. Там почти весь персонал даже не имеет нужного образования. Морис не из таких, он не только высококвалифицированный хирург, у него за плечами десять лет комплексной реконструктивной хирургической практики.

Послушайте, ведь ее благоверный — именно то, что так требуется службам спасения и помощи в Боснии. Жаль, денег им не хватит воспользоваться его услугами.

— Такая ответственная работа требует высочайшей квалификации. Это поистине эстетическая задача, иначе не скажешь. Разумеется, здесь, как и во всякого рода хирургии, существуют общепринятые нормы, но в эстетической гораздо шире диапазон индивидуальных запросов. А это порой рождает завышенные требования.

— Например, свиные уши превратить в атласные раковинки? — спросила я, чуть было не брякнув: «Не все ж знают меру, как вы!»

— Как правило, уважающий себя хирург берется за операцию, только если видит, что преобразование возможно, и если уверен, что клиент отдает себе отчет, что он получит в результате.

— А бывает все-таки, что клиент, посмотрев в зеркало, испытывает шок?

— Бывает.

— И что тогда?

— Тогда он обращается повторно, уже с жалобой. И тут надо постараться. Приятного мало, если тебя обвиняют в преступной халатности. Необходимо во что бы то ни стало погасить недовольство. А если не выходит, но вы считаете, что повторная операция или лечение могут помочь, приходится на это идти.

Не исключено, она пишет мужу тексты докладов. Чувствуется навык опытного сценариста.

— Это бесплатно?

— Когда как. Случается и бесплатно. Но даже если хирург не претендует на вознаграждение, существуют еще клинические расходы, оплата услуг анестезиолога. Но если вы убеждены, что больше ничем нельзя помочь, стойте на своем, предложите проконсультироваться у другого специалиста в надежде на врачебную солидарность.

— Вы замечательно осведомлены, — произнесла я бодро.

— Да, — сказала Оливия, — это так. Господин Здоровье и Госпожа Красота. Деловые партнеры. Сейчас. А кем она была раньше? Регистраторшей? Медсестрой? Не выступлю ли я в роли антифеминистки, если предположу, что их роман развивался по излюбленному сценарию «Миллз энд Бун»?[4] Впрочем, плевать. Мы ведь с ней дрейфуем не в чистых водах идеологии. Потому я рискнула спросить.

— А вы как думаете? — спокойно отозвалась она.

Лодку явно потянуло на мель. Сейчас врежемся в берег. Рулевой пьян. Скотч правил рулем, я не сопротивлялась.

— Что-то мне подсказывает, не были ли вы одной из пациенток?

Едва заметная пауза, вопрос:

— Что подсказывает, что конкретно? Тут настала моя очередь запнуться.

— Почему бы вам не расценить это как комплимент? — выдавила я.

Оливия задумалась, но невозможно было определить, насколько задели ее мои слова.

— Видите ли, — начала она после паузы, — с годами я поняла, что главное — не комплексовать из-за того, что кто-то может догадаться. Смущение—чисто британская болезнь. Америке она не свойственна. Я как-то была с Морисом на одной конференции в Сан-Диего. Кстати, Калифорния — родина этой профессии. У них это абсолютно вписывается в общую культуру. Они делают массу операций-коррекций, увеличение груди, липосакцию и прочее, прочее. Но больше всего они занимаются лицами. Жертвы солнца. По-моему, миллионы женщин там первые сорок лет жизни стремятся загореть, а последующие сорок — избавиться от морщин. Для хирурга в Америке самая лучшая реклама — его собственная жена. На той конференции, пожалуй, почти все женщины были с подтяжкой. Я смотрела, считала их. Ни капли неловкости ни у одной не заметила. Наоборот, все ходили с гордо поднятой головой. Каждая считала себя живой рекламой мастерства своего мужа. — Она сделала паузу. — Правда, кое-кому гордиться было нечем, выглядели чудовищно— Знаете, как можно вычислить таких?

Я замотала головой — глаза у меня буквально лезли из орбит, я вся превратилась в слух. Оливия отодвинула прядь волос от щеки, открылось очаровательное ушко с небольшой, но идеальной формы жемчужиной в нем.

— Они обычно носят серьги-клипсы. Чтобы прикрыть место, где под самым ухом складка. Чем крупней клипса, тем крупней шрам.

Жемчужина в ухе, складки нет. Но поди догадайся: то ли она без подтяжки такая, то ли он чертовски классный специалист. Оливия опустила прядь и подлила себе еще. Я потянулась к ней со своим стаканом. Может, в самый раз — надраться как следует. А то все равно голова кругом.

— Вы противница подобных операций?

Я пожала плечами:

— Да нет, просто мне бы не хотелось, чтобы кто-то вспарывал мою плоть.

Возможно, потому, что однажды это было сделано без малейшего согласия с моей стороны.

— Считаете, что женщина должна смириться с судьбой и стариться пристойным образом?

Вот именно, как я считаю? Наверное, это зависит от того, насколько я заинтересована в работе. Я прикидывала, как бы удачней выкрутиться:

— По-моему, если бы Бог хотел видеть нас вечно молодыми, он бы не выдумал земное притяжение.

Оливия не засмеялась. В конце концов, наверное, просто не нашла в моих словах ничего смешного.

— Сколько вам, Ханна? Лет тридцать шесть — тридцать семь?

Неплохо! Хотя она ведь профессионал. Надо ли мне задавать ей аналогичный вопрос? Сколько бы я ей дала? Роскошная фигура в купальнике, все мышцы в полном порядке. Плод их совместных усилий. Сорок с чем-то? С чем? Я кивнула:

— Более или менее!

— Тогда вернемся к этому разговору, когда вам стукнет пятьдесят пять. — Она помолчала. — Или, может, лучше вам у вашей матери спросить, каково ей стареть?

Вот уж глупости. Мою мать абсолютно устраивает ее возраст. Хотя, признаться, молодой она никогда не была. По крайней мере, на моей памяти. Выкарабкиваясь из ловушки для слонопотамов, в которую успела угодить, я видела Оливию у края наверху. Такую неотразимую, что меня зло взяло:

— По-моему, если бы мир не заклинило на женской внешности, мы бы сами столько о ней не пеклись, — сказала я, вновь соскальзывая на идеологию.

— Несомненно, — припечатала Оливия. — Абсолютно с вами согласна. — И было совершенно непонятно, разозлилась она или нет. — Ведь женщины — жертвы мужских стереотипов. Сами по себе мы бы ни за что не стали стремиться стать стройней, или привлекательней, или даже несколько моложе, правда? Нам самим не важно, как мы выглядим. Уродина, красотка, подумаешь. Во всем виноваты они. Спору нет.

«Да пошла ты! — подумала я. — Не желаю я это выслушивать от тебя, смоделированной!»

Чертово виски. Вечно оно пробуждает во мне шотландский задор.

— Знаете что, Ханна? Мой опыт подсказывает: так как вы, думают женщины, которым просто ничего этого не нужно. Те, что довольны своей внешностью или еще достаточно молоды, чтобы не воспринимать старость применительно к себе. — Моя очередь получить комплиментом по физиономии. — Хорошенькие женщины могут себе позволить быть выше этого. Но так ли бы вы думали, если бы природа не оказалась к вам столь щедра? Если бы уже в юности грудь у вас обвисла вялым блином или неизвестный, оставивший вам после себя этот шрамик над правым глазом, ударил хотя бы на дюйм ниже и полностью лишил бы вас глаза? Так же непринужденно вы кокетничали бы тогда с мужчинами в гостях или даже просто стояли рядом с неподпорченными подружками в очереди за билетами в кино?

Признаться, на языке у меня вертелся один ответ: стоит ли работать на того, кого можешь нокаутировать в первом же раунде? С другой стороны, часто ли шотландцы встречаются на ринге с умными женщинами? К стыду своему, я повела себя несколько по-хамски.

— Неужели вы это о себе, миссис Марчант? Это вы-то страдали из-за своей внешности?!

— Что было, мое дело, — прозвучало резко, как пощечина. У меня даже щека запылала. — Важно, какая я теперь. И мне есть что терять. Муж и я трудились долго и неустанно, чтобы стать тем, кем мы стали. И теперь нас преследует какой-то умалишенный. Я испытываю панический страх при мысли, чем это нам может грозить. Впрочем, вы, судя по всему, не имеете ни малейшего желания нам помочь.

Она разозлилась, но как она была хороша! Ой-ой, кажется, я влипла: неужто на меня действует не столько женский ум, сколько женская внешность?

Подняв стакан, я выпила до дна, попутно спрашивая себя, не тяжко ли раскаюсь впоследствии. Фрэнк утверждает, что меня губит предвзятость: вздорных клиенток я предпочитаю вздорным клиентам.

— Напротив, — сказала я. — Я уже согласна.

Назавтра я уехала в середине дня. Стоило, конечно, уехать утром, но я не была убеждена, что не срежусь, если меня попросят дунуть в трубочку. Проспав до одиннадцати, я проснулась с начальными признаками похмелья и без ясного представления, как добралась до постели. Я поплавала, впихнула в себя, давясь, плошку отрубей, выпила три громадных стакана воды, которую затем полностью выпарила в компании упомянутых сезанновских купальщиц, а также директорши музея.

У нее это тоже был последний день, и после парильни я предложила ей вместе выпить на прощанье обескофеиненного кофейку у бассейна. Я сидела и балдела от насыщавшего мою кровь кислорода и от сознания собственного успеха. Директорша с виду поздоровела, правда, моложе не стала. День был великолепный — солнце светило сквозь стеклянную крышу атриума, озаряя ей лицо, высвечивая причудливую сетку морщин, складки на лбу. Помнится, у Эдит Ситуэлл в стихах — морщинки, как снег, заметают лицо стареющей королевы Елизаветы Первой. Мне это врезалось в память. Пожалуй, такое можно пожелать и себе в старости, —хотя в моем случае более вероятна метафора Одена: свадебный торт под дождем. Конечно, если не поддамся искушению подставить себя под фантастический скальпель Мориса.

Интересно, оказывалась ли эта моя знакомая перед подобным выбором? Или такая зацикленность на внешности — исключительное свойство поколения, бурно пошедшего в рост после войны и настолько привыкшего ощущать жизнь как юность, что прощание с ней для него — трагедия. Мне хотелось поинтересоваться, как директорша воспринимает свое старение, смирилась или противится, но она была слишком озабочена сокращением государственных дотаций на музейное развитие, а я не нашла способа перевести разговор в нужное мне русло.

Пока мы там сидели, появилась из массажного кабинета Марта, чтобы вызвать очередную счастливицу пациентку. Увидев меня за бассейном, кивнула, в глазах едва заметный вопрос. Марта не была бы Мартой, если бы уже не знала, что Лола, а не Дженнифер, уложила вещи и бежала, как вор, под покровом ночи. Значит, спрашивал ее взгляд не о том.

Нельзя сказать, чтобы меня вовсе не посещали эти мысли. Где-то на периферии хмельного забытья мне снился необыкновенный сон про женские тела, их вылепливали какие-то руки, свисающие, как марионетки, с нитей. Сон имел известное эротическое звучание, но подтекст его был мне совершенно не ясен, и если я соберусь снова улечься нагишом на массажный стол Марты, мне надо будет сперва удостовериться, что с моей сексуальной ориентацией все в порядке. В любом случае, я по-прежнему состояла на службе у ее хозяйки.

По договоренности я должна была приступить к работе только со следующей недели. За это время Оливии предстояло, по моей просьбе, скопировать некий набор личных досье из кабинета мужа, данные о пациентах Мориса Марчанта, которые в последние десять лет обращались с жалобой.

Несомненно, было бы в сто раз проще, если б я смогла побеседовать с самим хирургом, однако Оливия была непреклонна: Мориса беспокоить нельзя. В конце концов я оставила споры и решила проявить инициативу. Я стойко придерживаюсь мнения: чем меньше клиент знает, тем спокойнее он спит. Надо полагать, Мориса Марчанта ежедневно посещают десятки женщин. Вот и я стану очередной пациенткой — пришла проконсультироваться, скажем, насчет неудачной формы бедер. По крайней мере, хоть получу представление, что он такое.

Еще мне хотелось бы выяснить, куда именно направилась Лола прошлой ночью, просто чтоб попробовать еще хоть что-нибудь выжать из этой скрытной девицы с уязвленным самолюбием. Можно не сомневаться, и этот шаг тоже привел бы мою клиентку в ужас ввиду возможной огласки. Впрочем, уже не в первый раз в моей практике процесс расследования оказывается для клиента ненамного приятней самого преступления. Возможно, я получу от ворот поворот. Зато всегда смогу претендовать на участие в программе «Эрудит». Тема: косметическая — пардон, пардон, эстетическая хирургия. Возможно, если достаточно поднаберусь знаний, смогу и матушке поспособствовать к ее золотой свадьбе подправить щечки. Если мы с нею доживем.

После полного драматизма пребывания в «Замке Дин» собственная квартира показалось мне заурядной дырой. Обычно домой возвращаться я люблю. Так приятно бывать наедине с собой, не спеша копаться в вещах, пытаться реанимировать цветы в ящиках за окном или отдраивать ванну. Но только не сегодня. Сейчас все было не как всегда, все вызывало раздражение.

Учуяв передозировку кофеина, я выплеснула кофе в раковину и приготовила себе омлет, который умяла с половиной булки. Желудок мой был настолько изумлен непривычным грузом, заполнившим его до отказа, что переваривал пищу с трудом. Однако мало-помалу расшевелились углеводы, и к середине дня я почти пришла в норму и созрела для работы. Хоть теперь «Замок Дин» и стал безопасным местом для стремящихся к оздоровлению клиенток, работа не считалась законченной, пока на стол перед Фрэнком не ляжет готовый отчет, который ему предстояло одобрить и подписать. Но сколько я ни старалась, никак не могла сосредоточиться. Взглянула на часы. Начало седьмого. Решила на остаток дня устроить себе отгул. И тут вспомнила про Кейт и Эми.

Вытащив конверт с оплаченными вперед талонами, оставленный для меня Оливией Марчант в регистратуре (наверное, ее несколько позабавило, что я, идеолог феминизма, горю желанием предоставить кому-то то, чего активно не желаю себе), и написала на нем фамилию Кейт. Потом я прошлась по ближайшему супермаркету и сгребла с полки детских книжек самое с виду привлекательное. Не позабыв, конечно, и про Бена, чтоб избежать третьей мировой войны.

Когда я доехала до них, было уже почти семь. Так как Колин практически никогда не возвращался домой к этому времени, я даже и не заметила его автомобиль на противоположной стороне улицы. Собственно, сообразила я, что он вернулся, только когда, приложив палец к звонку, услышала изнутри его ор.

Что именно он кричал, я не расслышала, но было ясно, что Колин чем-то здорово взбешен. Вообще-то Колин парень не взрывной (по мне, так даже апатичный), хотя мне пару раз удавалось довести его до белого каления. Но в данный момент его всерьез разобрало. Так же, как, судя по всему, и Кейт. Ее голос взвивался, накладываясь на крики Колина, пронзительный, на грани срыва. Мне стало здорово не по себе — как бывало в детстве: сидишь на лесенке, а внизу ругаются родители, считая, что ты спишь.

Я с силой вдавила кнопку звонка. Крики оборвались. Кто-то что-то швырнул, хлопнула дверь. Потом в прихожей показался чей-то силуэт. Парадная дверь отворилась.

— Привет, Колин! — сказала я. — С приятным возвращением!

Клянусь, это вырвалось у меня не нарочно. Я выпалила эту фразу чисто автоматически, по привычке. И тут же прикусила язык. На Колина страшно было смотреть. Перекошенное лицо, совершенно дикий взгляд.

— Ханна, — произнес он, как будто не сразу сообразил, кто перед ним. — Э-э-э…. мы… мы в данный момент несколько заняты.

— Ханна-а! — На верхушке лестницы возникла маленькая фигурка; рука, наполовину заделанная в гипс, просалютовала мне «хайль!». — Ханна! Ханна! — выкрикнула Эми в радостном возбуждении. — Смотри, я руку сломала! Иди покажу!

Колин, слегка застонав, обернулся:

— Эми, спать давно пора!

— Интересно, как можно спать, когда вы, ребята, так орете? — сказала Эми, и упрек ее прозвучал пугающе по-взрослому.

Наполовину сбежав с лестницы, она готовилась наскочить на меня с объятиями. Из кухни внизу отворилась дверь, и появилась Кейт. Вся зареванная.

— Прости, пожалуйста, — сказала я. — Просто вот я вернулась и кое-что тебе принесла.

— Ты, как всегда, удивительно вовремя. Раз пришла, входи.

Да, визит не из приятных. Мелкобуржуазного воспитания Колина хватило, чтобы в кухне за бокалом вина вести со мной вежливую беседу. Но меня преследовала мысль: если бы не наше с Эми присутствие, он не вино бы распивал, а шваркнул эту самую бутылку об пол. Со своей стороны, Кейт сидела непривычно тихая и нервно постукивала пальцами по ножке бокала, как джазист по клавишам. Она не спускала тревожного взгляда с Эми, то и дело подманивая ее к себе. Но Эми была целиком поглощена укреплением своих позиций. Избрав меня в фаворитки, она охала и ахала над книжками и руководила моими стараниями, когда я вырисовывала фломастером узоры на девственно белой поверхности ее гипсовой повязки.

Момент явно не подходил для вручения Кейт подарка. Я пыталась разрядить обстановку рассказами про муки и радости оздоровительного центра, но моя дурацкая болтовня была явно не к месту. Поэтому я, в последний раз пригубив вина, объявила, что на вечер у меня назначена встреча. Эми взревела, но она уже исчерпала свой ресурс выклянчивания, и когда Кейт пообещала, что прочтет ей на сон грядущий сказку, Эми решила больше не искушать судьбу. Она потопала к себе наверх выбирать книжку, а Кейт меня провожала. Колин остался на кухне.

Прощание на пороге проходило в тягостном молчании. По тому, как напрягался ее подбородок, я поняла, что Кейт с трудом сдерживает слезы. Я с тревогой спросила;

— У вас все в порядке, ребята? Глупо.

— Вот откуда у Эми это словечко! — хмуро проговорила сестра.

— Какое словечко?

— «Ребята». Она нас постоянно так называет.

— Кейт!

— Послушай, Ханна, шла бы ты лучше, а? Мне… я… не могу сейчас с тобой разговаривать.

— Все! Меня уже нет. Но на выходные я дома. Если вдруг понадоблюсь.

Я пошла по ступенькам вниз. Но когда обернулась, Кейт еще стояла на пороге. Взгляд у нее был такой несчастный, такой безнадежный, что я решила все-таки отдать ей свой презент.

— Вот, — сказала я, вынимая из кармана и протягивая конверт, — держи, это тебе!

Сдвинув брови, она спросила:

— Что это?

— Каникулы, — сказала я, но почему-то чувствовала, что она этим не воспользуется.

Глава седьмая

Следующий день у меня прошел спокойно — поливала цветы за окном, отдраивала в ванне нарост вокруг спуска, смотрела какие-то киношки, которые если и были халтурой, то непреднамеренной. Я точно знала, что автоответчик включен, но Кейт не звонила. Семья. Кому она нужна! Во всяком случае, не мне.

В воскресенье утром я решила из постели не вылезать. Какого черта! За окном наблюдалось неожиданное возвращение зимы, ветер колотил дождем по стеклу. В час дня позвонили в дверь. Пришлось идти открывать в халате. Вид явно не для клиентки. С доставкой на дом явилась сама мадам, красавица Оливия, в щегольском черном непромокаемом плаще и в соответствующей непромокаемой шляпе. Рыбачка в дизайнерском исполнении. В руках тяжеленная коробка с досье. Подобная доставка вручную совершенно не вязалась с ее обликом, впрочем, дело у нас с ней было деликатное, такое вряд ли можно доверить курьерской службе. В связи с убогостью своего жилища, я дальше порога Оливию не пустила. Кажется, ее это не возмутило.

Вероятно, ей понадобилось как-то объяснять мужу, что у нее за дела посреди воскресного дня. Но это ее дело, не мое.

Втащив коробку наверх, я распаковала ее на кухонном столе. В коробке оказалось с полсотни больших коричневых конвертов. Не так много, если учесть, что ей пришлось проглядеть более тысячи случаев, но вполне достаточно, чтобы мне прибегнуть к помощи кофеина.

Каждое дело содержало страничек пять записей и диковатый комплект снимков в фотокопиях. Усевшись поудобней, я на весь остаток дня погрузилась в работу.

К вечеру я просмотрела все; передо мной на столе конверты распределились по трем стопкам, а список имен я прилепила голубой приклейкой к стене. Выработала тактику действий. В одной стопке лежали отсеянные — те, что возвращались с жалобой и уходили уже удовлетворенные; в другой — те, кого удалось ублажить последующим лечением (за счет Марчанта или за их собственный); И в третьей — продолжающие негодовать или ушедшие к другим специалистам.

Не могу передать, как позабавилась я, проглядывая эти бумаги. Словно перелистала коррректуру журнала «Хелло!» до того, как с ней поработала местная цензура. На долечивание были взяты: малозаметная представительница королевской фамилии, нуждавшаяся в коррекции фигуры после того, нарожала в быстрой последовательности немалое количество увесистых отпрысков; звезда рок-н-ролла, страдавший избыточным весом; политик, который многие годы внушал гражданам, что усилиями его партии государственное здравоохранение достигло невероятных высот, но сам с помощью этого самого здравоохранения, видно, так и не смог избавиться от мешков под глазами; пара известных телеведущих, одна из которых становилась моложе с каждым годом. Дама жаловалась на то, что рот слишком стянуло и говорить приходится с трудом. Не исключено, кто-то Марчанту за это приплатил. Увы, из истинных знаменитостей лишь одна не прекращала канючить. А финальная стопка оставшихся недовольными оказалась не так уж велика. Выходит, Морис Марчант и в самом деле большой мастер. Несколько поразительных фотографий служили тому свидетельством. Самые яркие примеры были связаны с избыточным жиром и его смертным врагом — липосакцией.

Липосакция — термин, который, подобно «коллатеральной компенсации», вломился в наш язык, как незваный гость в чужое застолье, и ведет себя с такой наглостью, что не сразу и сообразишь, откуда взялся да и место ли ему в нашем доме.

Снимки демонстрировали вид «до» и «после» этой самой «сакции», то бишь, попросту говоря, откачки. Изображаемая плоть была напрочь лишена индивидуальности, как в порнографии, ведь «липо» — это, к вашему сведению, лишняя попа. Чаще всего попадались виды ягодиц и бедер с опоясывающими наростами по верху или по низу таза. Да, я — дитя своего идеологизированного века. Мне известно, что для феминисток проблема полноты — это проблема женской свободы и что от диет только еще больше разносит, но при всей моей приверженности идеям эмансипации мне все-таки кажется, что таскание на себе тяжеленных телес едва ли способствует раскрепощению. С другой стороны, меня не слишком воодушевляли и картинки «после». Что говорить, жира стало меньше, но при взгляде на это тело казалось, что оно скорей утратило что-то, чем обрело естественную форму.

Марчант аккуратно записывал свои беседы с обладателями «липо» (куда это «липо» девается потом — забирается клиентом или переходит в собственность удаляющего?). Он каждый раз определял предел своих возможностей. Хотя с помощью липосакции и можно радикально избавиться от жировой массы, но полностью преобразить фигуру нельзя. Иными словами, что есть — то есть, и на осиную талию рассчитывать нечего. Две пациентки и один пациент с этим примириться никак не могли.

Больше всего меня заинтересовал мужчина, не в последнюю очередь потому, что он был звездой рок-н-ролла. Ну, или почти звездой. Парень дико растолстел в начале восьмидесятых, но недавно рискнул снова появиться перед публикой. Вроде бы пару месяцев назад его показывали в ретро-музыкальном шоу. Отчаянно пыталась вспомнить, сильно ли у него вываливался из штанов живот. М-да. Забавно, как пухлость форм, иной раз даже украшающая женщину, напрочь лишает мужчину мужественности. По зрелом размышлении я все-таки решила не спешить встречаться с рок-звездой.

Из двух пациенток определенно выделялась одна. Отчет тянул на сценарий фильма ужасов. По словам Марчанта, в момент появления дамы у него в клинике на ней уже вряд ли осталось что-либо не тронутое скальпелем, и он объяснил ей, что его возможности не безграничны. Даже из его записей было очевидно, что она скисла; но в успех того, что он сделать в силах, он верил.

Вторая группа жалоб касалась носов. Особое мое внимание привлек тот, что стартовал как вест-индский, а финишировал не столь близко к англосаксонскому, как хотелось бы его владелице, юной модели. Заметки Марчанта были в основном чисто техническими — куча всякой всячины о сложностях подъема переносицы и переконфигурации хряща. У меня сложилось впечатление, что он славно поработал как архитектор, не беря в голову культурных аспектов проблемы, потому ему, конечно, было странно, отчего клиентка недовольна.

Потом шли жалобы на опустившиеся в результате подтяжки веки и на некачественные груди. Тут я могла бы ухватиться за случай с заподозренной утечкой силиконового имплантата, но, судя по записям Марчанта, была проделана срочная и бесплатная операция по его извлечению, и имплантат признан качественным. Клиентка (интересно, теперь у нее одна титька больше другой, или же она в интересах симметрии решилась опорожнить обе?) покинула клинику явно удовлетворенная.

В другом случае жалоба поступила не от самой клиентки, а от ее приятеля. Внешне потом получилось очень здорово (приятель и был инициатором операции), только на ощупь что-то не так, будто мнешь наполненную водой грелку. Данный комментарий был закавычен, чтобы подчеркнуть, что это цитата, а не личное мнение Марчанта. Славный какой приятель. Уж я бы тебе сделала операцию, ты бы у меня порадовался.

Последняя из проблем, касавшихся груди, имела отношение к размерам и форме. Данная клиентка надеялась получить грудь поосновательней. И здорово взбесилась, не получив ожидаемого. Разглядывая фотографии, я вспоминала Оливию и ее вдохновенные наскоки на мое чувство физической полноценности. То, что было «до», как раз напоминало те самые обвислые блинчики, в остальном же у клиентки фигура была отличная. Неужто ее грудь настолько отравляла ей жизнь? Впрочем, возможно, я это скоро выясню.

Одна из недовольных как бы стояла особняком. Звали ее Марчелла Гаварона, прошлым летом она приехала в клинику из далекого Милана, чтобы сделать подтяжку лица, и результат ее не удовлетворил. Еще дважды наведывалась в клинику и четыре месяца назад еще заявляла претензии. Жила по-прежнему в Милане. Мне стоило совершить над собой неимоверное усилие, чтобы не положить ее дело поверх остальных. В результате оно застряло где-то посредине отобранной группы из десяти человек.

Составив окончательный список, я стала думать, как его еще ужать. Самый очевидный путь — сравнить почерк клиентов с почерком в анонимке. Но кто возьмется за ручку в наш компьютерный век, если под рукой клавиатура, и, хотя все-таки им приходилось расписываться, подтверждая согласие на операцию, или хотя бы на чеке, в моих документах таких бумаг не оказалось. Ну что ж. Всегда можно при встрече спровоцировать человека что-нибудь написать.

После какой-то вкусности из китайского ресторана и двух кружек лагера меня вдруг осенило. Я даже заколебалась, звонить ли Оливии, вдруг ее возмутит, почему это не пришло мне в голову с самого начала. Ладно, спихнем за счет алкоголя. Номер, который она оставила мне для чрезвычайной связи, был лондонский. Она сняла трубку и перешла продолжать разговор в другую комнату.

— Не убеждена, что ваша догадка…

— Послушайте, тот, кто посылал Лоле записки, явно достаточно хорошо знал ваш оздоровительный центр, чтобы так умело его атаковать.

— Пожалуй.

— Значит, вероятно, этот кто-то когда-либо у вас бывал, даже, возможно, общался с Лолой, выведал о ее недовольствах!

— Возможно, хотя все необходимые сведения можно почерпнуть из нашего рекламного буклета.

— Скажите, вы ведь направляете клиентов из вашего центра в клинику мужа? Или оттуда — сюда?

Короткая пауза. Может, это возбраняется? Вспомнились рекламные плакаты на стенах в салоне красоты. Оливия Марчант, в конце-то концов, явно деловая женщина.

— Направлять не направляем, но можем рекомендовать.

Разве это не одно и то же?

— Значит, объект наших поисков может оказаться и в вашей картотеке?

— Так, я поняла, что вы имеете в виду.

— Как скоро я могу получить от вас список имен?

— Видите ли, мы помечаем таких клиенток в компьютерных файлах, но отдельно картотеки не ведем, так что придется пройтись по всем документам. Так или иначе, завтра я буду там. Могла бы прислать вам данные факсом в середине дня или забросить позже.

Я чуть было не попросила ее лично привезти их к нам в фирму. Фрэнк сделал на лестнице новое ковровое покрытие и все бубнит: вот бы клиенты полюбовались на эту красоту. Миссис Марчант как раз из тех, которые оценят. Да ну его, в самом деле! Покрытие покрытием, а от одного вида старого потертого кресла меня по-прежнему в дрожь бросает. Пусть Фрэнк ищет себе длинноногих красоток. Эта — моя, со всеми ее делами и премиальными.

Глава восьмая

На следующее утро я долгим, тяжелым взглядом окинула в зеркале свою фигуру и набрала номер хирурга —эстетика.

Регистраторша в его приемной на Харли-стрит оказалась крайне любезна и крайне сожалела, что не может записать меня раньше чем на семнадцатое следующего месяца, а все потому, что мистер Марчант чрезвычайно занят и со среды у него конференции в Амстердаме и Чикаго. Но стоило мне заикнуться, что меня направили из «Замка Дин», как она моментально обнаружила поступивший в последнюю минуту отказ, позволявший мне попасть к доктору завтра днем в часы его приема в клинике «Эмбанкмент». Я записала адрес.

— Добро пожаловать завтра, миссис Лэнсдаун! — сказала мне регистраторша.

Это все я же, но под чужой фамилией. Не хватает еще, чтобы на экране компьютера высветилось мое имечко, когда Оливия Марчант будет в очередной раз выискивать среди пациенток своего мужа тех, что прошли обработку в «Замке Дин». Мысленно обозрев еще недавно сидевших со мной за столом поедательниц салата, я остановилась на пишу сценарий о проблемах косметической хирургии и слыхала от знакомых, будто в клинике Марчанта мне могут помочь.

Модель с неудавшимся носом, именуемая Натали Уэст, по этому адресу уже не проживала. Ее прежняя соседка по квартире сказала, что Натали живет теперь на Бермудах с владельцем фирмы звукозаписи. Я выдала себя за подругу, только что вернувшуюся издалека, и соседка с готовностью поведала мне недостающие подробности из биографии Уэст. Как выяснилось, Натали вот уже год как не работает моделью и теперь заправляет студией звукозаписи вместе с парнем, с которым познакомилась во время съемок. Когда я спросила соседку насчет проблем с косметической хирургией, та удивилась, что мне о них известно, и сказала, что Натали сделали еще одну операцию, уже в другом месте, но с не более удачным исходом. «Хотя вы же знаете Натали! С ее-то внешностью другая Бога бы благодарила, а не гналась за каким-то там совершенством». Я поддакнула и, как и подобает верной подруге, записала бермудский адрес — на всякий случай.

На очереди был пузатый Элвис. Автоответчик предложил мне телефон менеджера. Позвонив, я представилась музыкальной журналисткой и напросилась на интервью. Менеджер сказал, что сообщит мне, что и как.

Что ж, займемся пока грудями. Пациентка с подозрением на утечку имплантата эмигрировала в Австралию с новым мужем, которого, по-видимому, не колышут размеры ее обессиликоненных сисек. Девица с недовольным приятелем оказалась весьма любезна и сказала, что жалоб уже не имеет. Грудь оставила в прежнем виде, а малого прогнала, что в данных обстоятельствах я расценила как некий триумф феминизма. Судя по голосу, новая ситуация ее вполне устраивала.

Последняя и самая неудовлетворенная клиентка, некая Белинда Бейлиол, откликнулась голосом автоответчика. Впрочем, голос был приятный — молодой, энергичный, как будто она оторвалась от чего-то важного и ей не терпелось к нему вернуться. Для связи мне предлагалось назваться и оставить свой номер после сигнала. Что я и сделала. Потом, на всякий случай, заглянула в ее бумаги. Там значился еще один телефонный номер, помещенный в скобки с пометкой «ел.». Оказалось, что это автоответчик некоего казино неподалеку от Стрэнда. Открыто с двух дня до четырех ночи. Какая прелесть! Похоже, мне удастся вкусить ночной жизни без отрыва от работы.

Вся во власти роскошных видений, я позвонила в Милан, но снова натолкнулась на автоответчик, на сей раз с певучей и быстрой итальянской речью. Оставила сообщение вяло и медленно по-английски. Будем надеяться, сеньора позаботилась известить супруга, что делала подтяжку.

Начала было набирать номер миссис Мюриэл Рэнкин, обладательницы многочисленных рубцов и жертвы липосакции, как вдруг заработал факс. Новости, новости, придержим первую полосу! И отложим очередной звонок. Стану богатой и процветающей, заведу себе отдельную линию для факса, чтоб и разговаривать и читать одновременно.

Лежа на тахте, я смотрела, как бумага вытекает из аппарата на пол. Едва она остановилась, зазвонил телефон.

— У тебя что, мобильник испорчен?

— Нет, заряжается.

— Слава богу. Потому что при увольнении попрошу его вернуть. Я думаю, заявление об уходе ты уже написала?

— Об уходе?

— Ты уже не в «Замке Дин», и тебя нет на работе. А сейчас полдвенадцатого, рабочий день в разгаре. Твой персональный номер могу, если хочешь, тебе переслать по почте.

— Да пошел ты, Фрэнк! Я все выходные работала. И откуда, черт побери, ты узнал, что я уже не в «Замке»?

— Откуда! Позвонил и узнал. Небось позабыла, что служащие обязаны звонить в контору раз в два-три дня с отчетом. Так у нас заведено.

«У нас» — это у Фрэнка, а «служащие» — это я. Иногда случаются у него подобные закидоны. Обычно это долго не длится. По правде говоря, я должна была оставить вчера на рабочем автоответчике свое сообщение, но голова у меня была настолько забита толстыми животами и прочей дребеденью, что это совершенно выпало у меня из памяти.

— В чем дело, Фрэнк? Неужели с утра в понедельник у тебя нет забот поважнее, чем меня попрекать?

—Au contraire [5], крысеночек. Уже с половины десятого завалялись у меня два дела, о бегстве из-под стражи в Мадриде и о компьютерном мухляже в Ньюкасле, оба ждут, кто их подхватит.

Мадрид против Ньюкасла. Черт его знает, что предпочтительнее. Компьютерный мухляж в краю углекопов? Это, конечно, дельце покруче, чем выискивать дамочек, у которых жир выкачан не из того места, но, насколько мне известно, провинциальный розыск что местное радио — лондонский акцент тут совершенно ни к чему.

— Извини, Фрэнк. Боюсь, работа у меня уже есть.

— Ах, вот как! Собственную фирму открыла? Или же это чистое совместительство?

— Фрэнк! Если и так — поделом тебе. Ведь до сих пор на дверной табличке не появилось мое имя, а было обещано!

«Камфорт и Вульф»: одно время я даже наслаждалась этим созвучием, как подросток, приставляющий к своему имени фамилию какой-нибудь рок-звезды. Мечты, мечты. Греют, пока не дойдет, что все это блеф. Глупости, не будет этого никогда. Уж я-то Фрэнка знаю. Ни за что не откажется от возможности поруководить мной. А я, если честно признаться, на руководящую должность и не потяну, я скорее из категории исполнителей.

Чтоб его слегка ублажить, рассказала Фрэнку в двух словах про новую работу, попросила совета. Хоть и обиженным тоном, но кое-что немаловажное он присоветовал. Заострил внимание на почерке, оговорившись, однако, что б его практике авторов анонимок очень и очень непросто вычислить, то пишут левой рукой, а то, случается, вставляют ручку между пальцами ноги. Еще Фрэнк счел довольно странным, что Оливия Марчант скрывает все от мужа. Но это в духе Фрэнка. И еще он то и дело норовит ввернуть: нашелся б мужик на те же деньги, ясное дело, меня бы он не взял. Только это все так, один треп. Сказать по правде, если б мне в лихую минуту пришлось выбирать между Женщиной-Кошкой и Фрэнком Камфортом — я бы в два счета отрешилась от своего феминизма.

Я продолжила знакомство с пришедшим факсом и со всеми диновскими дамочками, которые цепляются за омоложение с помощью скальпеля как за очередную возможность швырнуть деньги на ветер. Список оказался невелик, и на второй страничке я обнаружила ее — Мюриэл Рэнкин, или мадам Грушу, с сильно изрезанным прошлым. На пятидесятом году жизни она провела в «Замке Дин» дней десять в номере люкс со всеми сопутствующими примочками. И, выложив пару «косых» за эти десять дней, ничего взамен не приобрела. Я поинтересовалась, чем она занимается. Выяснилось — ничем. Зато муж у нее деловой. Владеет целой сетью гаражей. Надо полагать, дама лишена стимула передвигаться пешком. Потому и возникли проблемы с задницей. И они не исчезли, невзирая на общение с Морисом Марчантом. Я снова стала проглядывать его заметки. Читая описание ее повторного визита (теперь уже вместе с супругом), я обнаружила на полях какие-то каракульки, изначальная неразборчивость которых усугублялась фотокопированием. Еще вчера днем я их приметила, но лень было возиться разбирать. Теперь я всмотрелась пристальней. Что такое «неуравновешенная психика»? Интересно, у кого же, у нее или у гаражного воротилы? Все оказалось настолько просто, что мне даже стало как-то за себя неловко.телепродюсерше, отбывавшей в один день со мной. Она была помоложе и попривлекательней меня, но оставленный ею счет (на него упал мой взгляд в регистрационной книге) говорил о весьма пылких чувствах к салону красоты. Кто знает, сколько сладкой отравы успела влить юная Джулия ей в уши.

Факса от Оливии все еще не было, и я, поджидая, занялась проверкой кое-кого по своему списку. Вторгшись на территорию средств информации, я решила ее не покидать и воспользоваться испытанным журналистским приемом:

Глава девятая

Не стану вас утомлять описанием дороги. Северная Кольцевая на всем протяжении одинакова, и хоть А-10 может в конце концов привести вас в овеянные романтикой болота Кембриджшира, пока до них доберешься, умрешь со скуки.

Но я умереть все-таки не успела. Вовремя свернув с шоссе, я оказалась на окраине сонного городишки под названием Ходдздон. Хотя дом мадам скорее всего сооружался на машинном масле, вид он имел весьма основательный. Это, по-моему, зовут неогеоргианским стилем — сплошь новенький кирпич, псевдокарнизы, фонари на кронштейнах — словом, все то, что побуждает бравых молодых архитекторов идти на разные крайности, чтобы привлечь внимание к альтернативным проектам. Данному стилю, на мой взгляд, и без того свойственна некая пошловатость китча, но дюжина ярко размалеванных гномиков, расставленных по территории в художественном беспорядке, это уж, извините, выше всякой критики. Бред!

Была уже середина дня, когда я, припарковавшись, направилась по аллее к дому. Погода преобразилась настолько, насколько способна только погода в Англии — после вчерашнего дождя сделалось тепло и безветренно, уже лето наступало на пятки весне. Я позвонила у входа. Тишина. Неудивительно. Можно ли услышать звонок, если в глубине дома как оглашенный воет Рой Орбисон? [6] «Красотка». В данном случае это была не просто песня, а жизненный эталон хозяйки. Я заглянула в окно; громадная гостиная, пустая, только красивый стол и упаковочные ящики для вещей по обеим сторонам.

Я обошла дом и попала в сад. То, что агенты по недвижимости именуют «хорошо ухоженный»: взрослые фруктовые деревья, цветочные клумбы обрамляют лужайку для крокета. Я не самый крупный специалист, у меня цветы в ящиках, но, по счастью, пока ехала, слушала по радио «Вопросы садоводов», и настолько там всех волновало, куда и как сажать, что даже мне невольно бросилась в глаза полоса вскопанной земли вдоль дорожки, где уже должны были быть высажены петунии. Совместим это наблюдение с упаковочными ящиками, и вполне резонно будет умозаключить, что здесь имел место переезд. Учтите, мне за подобную смекалку деньги платят!

Правда, все с собой они не увезли. Живопись осталась. Под высокими широко раскрытыми французскими окнами на лужайке пестрело несколько крупных полотен. Одни были прислонены к ящикам, другие лежали на траве. При ближайшем рассмотрении все они оказались творениями одного художника.

Повернувшись, я уткнулась прямо в семейный портрет. Большой, наверно, дюймов десять на двенадцать: блондинистый муж и рыжая жена сидят на диване, перед ними две девчушки, на вид ровесницы Эми, и все смотрят прямо на меня. Я не великий ценитель живописи, скорее отношусь к типу «мое — не мое», но грубое подражательство опознаю сразу. Художник, не имевший ни таланта, ни мастерства Люсиана Фрейда[7], разделял кое-какие его пристрастия — в особенности к обнаженной натуре, а также к гигантским габаритам.

Не могу сказать, чтобы увиденное соответствовало моему представлению о счастливом семействе. В голову влетело словечко «дисфункциональное» (очередной языковый «паразит» или новый социологический термин?), и я поймала себя на том, что ищу глазами член отца семейства, чтоб выявить признаки неприемлемых отношений. Но когда мне удалось его отыскать, горбатенького слизняка на сморщенном кочанике, он показался мне на удивление мягким, и даже каким-то заброшенным. В памяти всплыли фотографии зада и ляжек миссис Рэнкин «до» и «после». И, должна признаться, я не на шутку встревожилась.

Прочие картины представляли вариации на ту же тему. Иногда попадался иной фон — вместо дивана кухонный стол (стулья под тяжестью сидящих казались подозрительно шаткими и ненадежными) или садовый плед, но состав семейства был неизменным. То же относилось и к выражению лиц. «Смотрите на нас, — казалось, говорили изображенные, — разве мы не вызов обществу?»

— Что вам угодно?

Я обернулась. Она стояла в раме французского окна, освещенная ярким солнцем. Первая моя мысль была: какая маленькая, в мешковатом мужском комбинезоне; нечесаные длинные светлые волосы стянуты грязной лентой. Вторая: какая молодая.

— Здрасьте! Это что, ваши работы?

— Вы проникли в частные владения. Попрошу покинуть.

— Вообще-то я ищу миссис Рэнкин. Мюриэл Рэнкин.

— Ее нет. Она здесь больше не живет.

— Вот как! — Я перевела взгляд на картины. — А вы…

Но она явно была не склонна к разговору.

— Теперь это мой дом.

— Поздравляю. Тогда не откажите в любезности сказать, где я могу найти миссис Рэнкин?

Мгновение она пристально смотрела на меня, прищурившись на солнце, потом звучно шмыгнула носом и вытерла руки о штаны.

— Отчего ж не сказать. Это недалеко. Вот как поедете отсюда, так первый же поворот налево. Проедете ярда три, может, четыре и сразу справа увидите ворота, прямо после светофора. Пропустить невозможно. У нее новый участок.

— Спасибо! — сказала я и пошла к машине, чувствуя на себе ее взгляд.

Все было в точности, как она сказала. Найти оказалось не трудно. Участок действительно совсем новый. Приобретен месяца четыре назад.

Размерами он, конечно, сильно уступал прежнему. Отделочный материал изо всех сил старался это компенсировать. Розовый мрамор с прожилками, резной. Обалдеть! Кое-чего стоит. Надпись псевдоготическим шрифтом. Такие обычно выбивали на гробницах жертв Дракулы, чтоб хозяин всегда смог отыскать свою возлюбленную:

МЮРИЭЛ РЭНКИН,

возлюбленная супруга Тома

и мать Сары и Силлы,

сошла в царство теней

23 февраля 1995 г.

И все. Ни пожеланий упокоения, ни надежды на будущую встречу. Прах к праху. Интересно, как далеко земляные черви продвинулись в своем альтернативном способе убавления человеческой плоти? Мысль для нас не из самых утешительных. Может, уж лучше принять предложение Фрэнка насчет компьютерного мухляжа? Если там и перебор, то хоть в числах, не в весе.

Я постояла еще некоторое время, прикидывая, много ли бензина ухнула впустую на эту поездку. Но неодетые члены семейства — мать, отец, маленькая Сара и маленькая Силла — никак не выходили У меня из головы, и стало ясно, что я еще не закончила своих дел с семейством Рэнкин. По крайней мере, пока живет и здравствует сам Папаша.

Я поехала обратно, подрулила к дому. Рой Орбисон уступил место Бонни Тайлер с ее «Сердечной болью». Бонни надрывалась от души. Трагедь, да и только. А девчушка-то оказалась старомодна. Может, эта музыка из материнской коллекции?

Она стояла посреди лужайки с кистью в руке, уставившись на одно из полотен. Семейство вокруг кухонного стола. Тучи скрыли солнце, и сад малость поблек. Впрочем, художество по-прежнему впечатляло.

— Ну что? — спросила она, не отрывая взгляда от картины. — Нашли ее?

Нечего сказать, остроумная девушка.

— Да, спасибо.

Некоторое время она молчала, продолжая глядеть на картину. Скорее профессиональным оком, без особого восторга. От прежней враждебности вроде бы не осталось и следа. Сара или Силла? Все-таки не Силла, наверное…

— Простите! — Она особо не отреагировала, чуть плечом повела. — Э-э-э… можно ли спросить вас кое о чем, Сара?

— Фара!

— Как-как?

— Мое имя Фара. «Ф», не «С».

Готический шрифт! Шею сломать можно в его хитросплетениях. Фара и Силла. Храни господь детишек, чьи мамаши не отрываются от телевизора.

— Значит, Фара. А меня зовут Ханна Вульф. Я частный детектив.

— Надо же, частный детектив! — протянула она с американской гнусавостью. — Я думала, они существуют только в книжках, да и вообще это грязные мужички, подглядывающие за гостиничными номерами.

Должна признаться, у меня челюсть отвисла от ее слов. В том смысле, что для меня Реймонд Чандлер — часть мифа, красивая сказочка, которую не грех почитать на сон грядущий, но я никак не ожидала встретить в глубинке подобного знатока наших профессиональных секретов. Откуда она почерпнула эти сведения — из книг, из кино?

— С чего вы взяли?

— У Мюриэл было на видео, фильм такой…

— «Большой сон»?

— Угу. Она без конца его прокручивала, когда мы были маленькие. Была влюблена в героиню.

— Лорен Бакол?[8]

— Вот-вот.

Влюблена в Лорен Бакол? Гм. Не она одна. Я кинула взгляд на мощную женщину на картине. Не сказала бы, что между ними просматривалось что-то общее.

— И еще, видно, в Фару Фосет?[9]

Девушка рассмеялась:

— Нет, это просто так, блажь. Случается, знаете ли, во время беременности. Вот уж мне не повезло! А Силла[10] снова в фаворе.

Всего четыре месяца прошло, а она вполне оправилась. Теперь, разглядев Фару получше, я увидела, что она и в самом деле молоденькая, какой была и та, чье имя она носила. Лет семнадцать—восемнадцать. Силла, должно быть, старше.

— Можно узнать, как умерла ваша мать? Она повернулась ко мне:

— Зачем это вам? Что за странный интерес? Я изложила ей с купюрами суть проблемы.

— Марчант? Да-да, припоминаю. По-моему, не так уж он оказался плох. У других выходило куда хуже.

— В самом деле?

— Ну да. Мать моя по части косметической хирургии была большой спец. Прежде чем попала к этому малому с Харли-стрит, она делала себе нос и грудь в одной клинике, а потом где-то на Севере ей подтягивали лицо.

— И что — удачно? Фара рассмеялась:

— Кто его знает! Правда, все время казалось, что мать как будто улыбается. — Она подняла руки и растянула щеки к ушам, изобразив черепной оскал. Потом отняла руки. Вот что значит молодость — раз, и опять милашка! — Хотя на Лорен Бакол похожа так и не стала, уж это точно.

— А хотела?

— Знаете… Мать моя вечно чего-то хотела. Не того, что у нее есть. То, чтоб прическа была как в журнале, то зубы подправляла, чтоб красивей улыбаться, то бедра, чтоб ноги казались длинней. И чем дальше, тем становилась все недовольней и недовольней собой.

— Она с кем-нибудь по этому поводу консультировалась?

— Вы имеете в виду настоящего доктора, а не мясника?

—Да.

— Кажется, папик однажды куда-то ее возил. Только это не помогло.

«Папик». Бывают же люди. Мои, например, родители провинились лишь в том, что возлагали на меня слишком большие надежды и требовали, чтобы я бросала игры и возвращалась домой на час раньше, чем другие девчонки. Во мне же вся кровь вскипала. «Ну а ты? — хотелось мне спросить. — Как тебе жилось в твоей семье?» Может, помогало то, что есть сестра. Хоть с кем-то перемолвиться словом, когда бывает тошно. Но я чувствовала, что Фаре такой вопрос придется не по вкусу.

— Ясно. И значит, операция у Мориса Марчанта…

— Оказалась не лучше, чем у других. Она так воодушевилась сначала и так упала духом, когда увидела результат. Она далее могла ему пригрозить судом, обвинить в преступной небрежности. Такое с ней бывало.

— А как ваш отец к этому относился?

— У него работы было по горло. Что самое странное, он все-таки ее любил. По крайней мере, ту, какой она была когда-то.

Я смотрела на картины, раскиданные по лужайке. Много ли здесь карикатурного? Если всмотреться, все-таки было во всей этой тучности что-то симпатичное. Само грузное тело в своей необъятности служило уютным фоном для обеих девчушек. Но что удивительно: ни на одной из картин члены семейства не соприкасались друг с другом.

Фара заметила, что я разглядываю картины.

— Я не стремилась к реализму, — колко заметила она.

— Да-да, — сказала я. — Я его и не ищу. В документах, полученных мной, записано, что ваш отец после операции матери вернулся с ней в клинику для разговора с Марчантом. Ваш отец был разгневан?

Она повела плечами:

— Видите ли, мой папик человек деловой. Привык за деньги иметь качество. Поэтому вполне мог быть несколько бесцеремонен. Но он бы ничего серьезного не предпринял. Ведь он ее знал. Этот случай стал для него каплей, переполнившей чашу. Буквально через пару месяцев он от нее ушел.

— И что же произошло потом с вашей матерью?

— Она совсем съехала с катушек. Да, точнее не скажешь. Через три месяца покончила с собой. Глотнула целиком упаковку со снотворными таблетками.

— А где вы были с сестрой?

— Я в Манчестере, училась в художественном колледже, а Силла работала в Шотландии. — Фара покачала головой. — На ваш очередной вопрос отвечу отрицательно. Нет, виноватой себя не чувствую. Признаться, мать меня толком и не воспитывала. Мы с Силлой больше с бабушкой общались, чем с ней. Если хотите знать, она, на мой взгляд, правильно поступила. Увядание было для нее равносильно смерти.

— Ну а Силла? Что она думает?

— По-моему, то же, что и я. Силла у нас девушка не слишком чувствительная. На похороны приехала, и с тех пор мы ее не видели.

— А ваш отец?

— По-моему, он скорее вздохнул с облегчением. Пожил здесь, чтоб вроде развеяться, потом уложил вещи и махнул на Майорку. Он там с парой компаньонов новый гаражный бизнес развернул.

— И вам обеим оставил дом?

— Как видите.

Хотелось спросить у нее, как ей теперь живется. Я подозревала, что огромный мешковатый комбинезон скрывает чрезмерную худобу, являющуюся расплатой за все эти жиры. Хотя, возможно, я ошибалась. Иным чего только в жизни не выпадает, а они устраиваются лучше, чем те, кто ничего такого не испытал. С другой стороны, в моей профессии нельзя в это не верить.

Я попросила адрес Силлы и их отца, просто на всякий случай (почерк у Фары был размашистый, крупный, сразу видно — рука художника), и оставила Фару накладывать последние мазки. Вновь оглянувшись на ее картины, я не ощутила особой антипатии. Фара увлеченно подмазывала бежевой краской линию материнского бедра. Ах, Лорен! На тебе и тебе подобных лежит немалая ответственность за многие судьбы. Но мне ты по-прежнему мила.

Пора домой. Гномики перед входом сияли ярче прежнего. Свеженькими красочками. В мыслях мелькнуло: а ведь это, пожалуй, откровенный сатирический комментарий к общепринятому представлению о счастливом доме. В наше постмодернистское время чего не бывает.

Уже стемнело, когда я, очень голодная, въехала в Лондон. Вечер простерся передо мной пустой, крытой пластиком столешницей, и по этой ассоциации я вспомнила, что и дома-то мне нечего выложить на стол. Потому я притормозила у малайского ресторанчика на Кентиш-Таун-роуд, там сжевала несколько кусочков мяса непонятного животного, сдобренного арахисовым маслом, запивая их каким-то экзотическим пивом.

В ресторане было полупусто. У окна группа молодых людей в пиджаках взволнованно обсуждала новые системы компьютерного обеспечения, в деловом раже взмахивая в воздухе вилками и сыпля техническими терминами. Разбросанные по залу парочки сидели себе тихонько, в большей степени поглощенные пищей, чем друг другом. Иногда столько всего замечаешь, когда ешь одна в ресторане.

Я взяла в баре «Ивнинг стэндард». На центральной полосе был помещен репортаж о новом кошмарном серийном убийце: некий субъект бродил по Лондону и потрошил женщин пружинным ножом. Я подумала о Мюриэл Рэнкин и о коробке с бумагами у меня на кухонном столе. Мужчина с ножом и женщина. Одни своим ножом возвращают ей женственность, другие отнимают ее вместе с жизнью. Интересно, задумывался ли когда-нибудь Морис Марчант над подобной аналогией.

К моменту, когда я расплатилась по счету, было уже за десять. Для сна время раннее, для работы — позднее. По крайней мере для нормальной работы. Окажись этот день более удачным, я бы, возможно, с удовольствием согласилась передохнуть. Но сейчас особой усталости не ощущалось — а может, я просто боялась, что, не перебей я чем-нибудь дневных впечатлений, в сны проникнут образы упитанного семейства и взрезанной плоти. Я снова стала проглядывать список в своей черной записной книжке. И в ночной тишине передо мной вдруг встало одно имя. Имя той, что выходит на работу с закатом солнца.

Я решила сыграть в рулетку.

Глава десятая

По слухам, Лондон — город, привлекающий иностранцев заведениями, перечисленными в туристических справочниках под заголовком «Ночная жизнь». Позже я пожалела, что своевременно не ознакомилась с разделом «Казино». Это сэкономило бы мне массу времени и уберегло от ошибок.

Судя по адресу, нужное мне казино примыкало к одному из крупных отелей, расположенных неподалеку от театра «Олдуич». Со стороны оно не слишком бросалось в глаза. Впрочем, постоянные клиенты знали его адрес. Свернув с главной дороги, я, следуя указателям паркинга, съехала под землю.

Одно время я обожала подземные парковки, видя в них памятник Глубокой Глотке[11] и краху правительства Никсона. Но потоки дрянных фильмов и документальных лент о заговорах не оставили и следа от витавшего там некогда ощущения урбанистического кошмара. Даже в моем ближайшем супермаркете есть теперь подземная стоянка. Теперь, увы, самое неординарное, что там может произойти, — это смерть от злоупотребления шопингом.

Я спрятала автоприемник под сиденье и расправила юбку. Пришлось предварительно поломать голову над тем, что надеть. Поскольку моим единственным опытом общения с казино был фильм про Джеймса Бонда, очень старый, еще когда у Шона О'Коннери была на голове растительность, я не очень представляла себе, что туда принято надевать. Правда, у скудного гардероба есть свои преимущества. Я решила одеться нарядно, но неброско, однако ради такого случая натянула новую пару колготок из лайкры. Отдавая дань Пусси Гэлор, основательно подвела глаза.

Вестибюль был непритязателен. Пухлый ворсистый ковер, комплект эстампов с изображением скачек и тихо мерцавшая камера-наблюдатель. Уютно, почти как дома. Беда состояла в том, что меня не пропускали внутрь.

— Простите, мадам, — сказал администратор. — Таковы правила.

— Что за правила?

— После вступления вы можете приступить к игре только через сорок восемь часов.

— Но почему?

— Боюсь, не смогу вам ответить. Просто такие правила.

Он был примерно мой ровесник, малый с отработанным любезным оскалом и с челюстью точь-в-точь как у куклы из телешоу «Тандербердз». В той же манере вел диалог.

— Вам требуется проверка моей кредитоспособности? — спросила я, ощущая присутствие на дне сумочки хрустящих пятидесятифунтовых банкнот Оливии Марчант.

— Нет, мадам, к банковскому счету это не имеет ни малейшего отношения. Просто такой порядок. Вы регистрируетесь. И ждете.

— Понятно. — Ей-богу, с леди Пенелопой[12] он бы так не разговаривал. Вот если б я подкатила в розовом лимузине! — И какой у вас вступительный взнос?

— Двадцать пять фунтов.

Я раздумывала, не попроситься ли хоть на минутку взглянуть, понять, стоит ли это таких денег, но было ясно, что в глазах этого молодчика — если двадцать пять фунтов для тебя крупные деньги, значит, и говорить с тобой не о чем.

За мной образовалась небольшая очередь.

— Ну что ж, пожалуй, все-таки я вступлю, — сказала я, хотя прозвучало это у меня без особого блеска.

В обычных условиях я бы предпочла и здесь назваться иным именем, но при расследовании много вымышленных имен иметь не стоит. Вынимая деньги, я краем глаза наблюдала за тем, как течет мимо очередь. Неожиданные типажи, вот уж не думала здесь таких встретить. Супруги среднего возраста, вероятно, греки или киприоты, выряженные чересчур крикливо; крутая с виду американка; кучка средней руки британских бизнесменов, которых не тянет к семейному очагу.

Взяв новенькую членскую карточку, я помедлила у регистрационного стола. В глубине вестибюля пожилой мужчина в стильном костюме передавал пальто девице при входе. Он кивнул мне. Я кивнула в ответ. И вновь сделала попытку обаять говорящую марионетку.

— А можно мне, раз я уже вступила, только зайти, оглядеться? Просто полюбопытствовать, не играть, конечно, а?

— Мадам…

— Сдаюсь! — насмешливо бросила я. — Понимаю, понимаю. Такие правила. Не волнуйтесь. Пойду и пожертвую свое стотысячное наследство бездомным!

Я посторонилась, пропуская к столику пожилого господина.

— Добрый вечер, мистер Азиакис! Как самочувствие? — закивал, как заведенный, администратор.

— Спасибо, Питер, замечательно! — Акцент определенно указывал на восток от Суэца. — Но я сегодня не один. — Он обернулся на меня с улыбкой. — Простите, не расслышал, как вас зовут?

Ну и ну! Разве не приятно иметь дело с настоящим джентльменом?

— Вульф, Ханна Вульф. Марионеточный подбородок вмиг обмяк. Кто их знает, может, такое у них тоже не разрешается? Если так, похоже, господин Азиакис явно круче здешних законов. Администратор, проглотив возражения во избежание возможных осложнений, махнул, чтоб мы проходили.

Лайкра! Действует безотказно.

Мистер Азиакис кивком пригласил меня вперед; мы спустились на один марш по лестнице и, обогнув нечто вроде ресторанчика, попали в бар. Из арочных глубин слева маняще проглядывал игорный зал. В волнении я задержалась при входе, чтобы как следует все рассмотреть.

Увы, никакой аналогии с Джеймсом Бондом.

По первому впечатлению помещение походило на бальный зал, причем не в самые лучшие для него времена: огромное без окон пространство с люстрой посредине и двумя рядами рулеточных столов, каждый из которых освещала своя лампа. Внезапно в памяти пронеслись кадры времен Второй мировой, когда роскошные лондонские дома реквизировались правительством и юные барышни возили вокруг воображаемого поля сражения модели кораблей и аэропланов, а отставные генералы в креслах отказывались признавать поражение. Наверное, мой спутник в ту пору был молод. Хотя трудно сказать, на чьей он мог быть стороне.

— Ну, вот вам и казино! Каково? Не жалко потраченных денег?

Повернувшись к нему, я увидела в его глазах искорки смеха, а вовсе не восхищения. Что уже само по себе восхитительно.

— Зависит, наверное, от того, сколько я тут спущу! — с улыбкой сказала я.

Он покачал головой:

—Не советовал вы вам так настраиваться. Игра — как жизнь. Ждете неудачу, ее и получите. Настройтесь на победу, держитесь до конца и никогда не ставьте на кон больше, чем можете без ущерба потерять. Я правильно понял, в моем обществе вы больше не нуждаетесь?

Гм! Как это у Конфуция? Зачем мудрой старой птице утренний червяк, к ночи жирные личинки сами выползут.

— Нет. Спасибо. Я очень вам признательна.

Старик кивнул (щелкнул каблуками — или мне показалось?) и направился в сторону бара. Я проводила его взглядом, затем приступила к делу.

От машин шуму больше было, чем от людей; выстроившиеся вдоль стены однорукие бандиты взвывали почище заевшей где-то в самом начале пластинки «Пинк Флойда». Посреди зала я насчитала двенадцать столов с рулетками и четыре полукруглых с каждого конца, за которыми велась карточная игра — похоже, в «очко». В зале было примерно полсотни человек. Всех разновидностей, всех национальностей и габаритов, но средний возраст приближался к пятидесяти, и — ни единой Пусси Гэлор. Даже среди крупье.

Признаюсь, больше всего меня разочаровали именно они. Я ожидала чего-то необыкновенного, ослепительного, сиреноподобного с нависающими над игорными столами ядреными, как спелые гранаты, открытыми грудями, по которым скользят взгляды играющих, прежде чем упасть вниз, на счастливые цифры. Ничего подобного. Все девицы были одеты одинаково — в лиловые строгие шифоновые блузки, как у стюардесс «Бритиш Эруэйз». Около десяти крупье стояли у столов, другие, примостившись на высоких табуретах, надзирали за двумя-тремя играми одновременно. Они напоминали мне, с некоторой оговоркой, кассирш местного строительного общества в ожидании утреннего перекура. Белинды Бейлиол среди них я не углядела. Хотя, честно говоря, непонятно, на что я рассчитывала, ведь я видела только увеличенный снимок обнаженной верхней части ее торса — и даже, пожалуй, «до», не «после». Пусть так; просто мне почему-то казалось, что ее здесь нет.

Ко мне подошла официантка в бархатном темно-бордовом платьице типа коктейльного туалета 1966 г. с блокнотиком и карандашиком в руке.

— Не желаете ли что-либо выпить?

Я заказала минеральную воду, и когда официантка принесла, одарила ее внушительными чаевыми. Она широко улыбнулась и сунула бумажку в сумочку. Хоть это у нас с ней получилось как в кино.

— Не поможете? Я ищу одну знакомую. Как-то познакомились на отдыхе. Она говорила, что работает в этом казино, и приглашала зайти повидаться, если окажусь в Лондоне. Но что-то я ее не вижу.

— Как ее зовут?

— Белинда Бейлиол.

Официантка кивнула, вскинула голову:

— Вон же она. Просто не узнали. Она сменила прическу. Хотите, скажу ей, что вы здесь?

— Нет-нет. Спасибо. Хочу сделать ей сюрприз. Глотнув минералки, я двинулась в указанном направлении. Белинда стояла сбоку от столов. Я оказалась права: она только что откуда-то вынырнула. Высокая, со светлыми вьющимися волосами, в униформе она смотрелась прекрасно. Что там скрывалось под униформой — в смысле удачи или неудачи хирургического вмешательства, — сказать было трудно. Чем ближе я подходила, тем привлекательней она мне казалась. Если грудь и причиняла ей какое-то беспокойство, ее лицо, миловидное, с гладкой кожей, с прелестным носиком и чувственными губами, отлично хранило тайну. Здорово сработано. Природой или не природой. Господи, я уже начинаю мыслить в их духе.

— Белинда Бейлиол? Девушка сдвинула брови:

— Да?

— Могу я с вами переговорить?

— Я… мне сейчас работу начинать. Кто вы такая?

— Меня зовут Ханна Вульф. Я оставила вам сообщение на автоответчике. Я журналистка, пишу статью об эстетической хирургии. Если не ошибаюсь, у вас некоторое время назад после операции на груди возникли проблемы?

— Ш-ш-што? — выстрелило тихим шипом, как будто ее поразили прямо в солнечное сплетение. — Откуда вы знаете? — прошептала она, лицо исказилось неподдельным страхом. — Кто вам сказал?

— Э-э-э… да так, знакомая моих знакомых. Послушайте, я просто задам вам несколько вопросов, только и всего. Имя ваше останется в тайне, это будет сугубо между нами. Гарантирую.

— Мне не о чем с вами говорить.

— Я могу подождать.

Она покачала головой, словно пытаясь прогнать дурной сон. Один из мужчин-крупье, надзиравший за столами, уставился на нас. По-видимому, играющим не полагалось заговаривать с крупье. Она заметила его взгляд, быстро повернулась ко мне и указала на бар, как будто объясняла, куда идти. Мне бросила сердито, возбужденно:

— Повторяю, нам не о чем говорить. Если вы не уберетесь, позову управляющего.

Повернулась на каблуках, коротко кивнула, поведя плечами, любопытному крупье и направилась на свое место к столу номер семь, едва стоявшая там девица, подхватив сумочку, скользнула из зала.

Я продумывала тактику. Что говорить, ее реакция была понятна. В рабочее время, когда надо быть подтянутой и во всеоружии, обсуждать неполадки с грудным имплантатом, прямо скажем, дико. Но, с другой стороны, если сама не отвечаешь на оставленные сообщения, будь готова к тому, что тебя станут искать. А раз я застала ее врасплох, то для нее привлекать к себе внимание попыткой от меня отделаться — самый худший вариант.

Моя официантка с коктейля шестидесятых вновь подошла и поднесла мне минеральной воды. Я спросила, как долго длится смена крупье. Она сказала, что здесь работают до четырех утра с получасовым перерывом где-то посредине. Что ж, можно ли придумать лучший способ убить время?

Между тем Белинда уже принялась за дело. Выпрямилась как струна, осанка у нее оказалась получше, чем у других, идеально ухоженные пальцы слегка касались зеленого сукна. Белинда здесь была самая красивая, это бесспорно. Это, вероятно, содействовало и большему оживлению вокруг ее стола. И, надо сказать, она полностью овладела собой. Я встала с краю за спинами играющих. Увидев, что я приближаюсь, Белинда сверкнула на меня глазами. Я сделала вид, будто не заметила.

— Делайте ваши ставки, леди и джентльмены, делайте ставки!

Призыву последовало человек шесть или семь, замелькали руки, раскладывая яркие разноцветные фишки на поверхности стола — по одной или пизанскими башенками. Белинда правой рукой по кругу повела колесо, левой ловко запустила шарик в ложбинку. Он метнулся, точно заяц по гончей тропе — десятки пар глаз завороженно следили за ним. Его полет вызвал новую волну активности вокруг стола — предфинальный ажиотаж, шепоток над колесом.

— Ставки сделаны, ставки сделаны, прошу, господа!

Колесо замедлило ход, шарик, с подскоками и стуком миновал несколько лунок. Пару раз подпрыгнул и затих.

— Тридцать два черные, тридцать два черные! Число возникло сверху на небольшой неоновой панели. Я кинула взгляд на стол. На цифре «тридцать два» ничего не оказалось. Белинда подалась вперед, неподражаемым жестом придвинула к себе большую часть вожделенных фишек и смахнула их в углубление на конце стола. Они с цоканьем канули в ящик прибылей — эти звуки отдались в игроках едва заметной дрожью. На доске справа и слева остались немногочисленные фишки. К ним Белинда выставила небольшие аккуратные стопочки выигрышей. И снова взялась за колесо:

— Делайте ваши ставки, леди и джентльмены, делайте ставки!

И игра понеслась по новой.

В паузах между поворотами колеса Белинда поднимала глаза — проверить, там ли я еще. Пора бы дать ей понять, что уходить не собираюсь. Может, даже стоит присесть. Но если садишься, надо играть, а я, к моему великому стыду, впритык подступив к столу, даже и правил толком не знала.

На кофейном столике рядом я заметила спасительную пачку рекламных листков. Напустив на себя равнодушный вид, я решила тайком в них заглянуть. А когда вернулась к игорному столу, уже теоретически была готова сорвать банк хоть в Монте-Карло. Я пристроилась за престарелой дамой с загнутыми, как у коршуна, фиолетовыми ногтями и хилым костяком, согнувшимся под тяжестью фамильных драгоценностей. Она подвинула последние несколько фишек к перекрестку из четырех цифр. Теперь уж я знала, что если выпадет одна из них, то выигрыш превысит ставку в десять раз. Колесо закрутилось, остановилось, шарик упал в лунку. Цифры оказались несчастливыми. Белинда сгребла фишки дамы. Лицо проигравшей сохраняло бесстрастность, достойную восхищения. Боль поражения и радость победы в данной игре были исключительно делом личным. У дамы едва заметно дернулась рука, что могло быть или не быть признаком расстройства, и она поднялась. В ее кресло скользнула я.

Великая минута в жизни сыскного агента. Она настала. Я вытащила из сумочки две пятидесятифунтовые бумажки и послала их через стол. Белинда взглянула на меня, и в ее глазах мелькнул страх. Я старалась не смотреть на ее грудь. Ослепительно улыбаясь, я придвинула банкноты ближе к ней. Она потянулась за ними рукой. Мгновенно просмотрев на свет, положила перед собой на стол.

— Сто фунтов стерлингов, — отчеканила она во избежание недоразумений. — Пятерками, десятками?

— Без разницы, — сказала я.

Взгляд у Белинды был осмысленный. Не пустой, как у остальных девиц. Она ловко отсчитала из банка фишки и послала мне их через стол, избегая встречаться со мной взглядом.

— Делайте ваши ставки, леди и джентльмены! Делайте ставки!

Пальцы у меня слегка подрагивали, когда я провела три пятифунтовые фишки в «нечет». Это значит, что при выпадении любого нечетного числа выигрываешь столько, сколько поставил. Шарик со свистом закрутился.

— Ставки сделаны, ставки сделаны!

Я не спускала глаз с финиширующего шарика.

— Номер пять!

Не четыре, не шесть. Белинда, не глядя на меня, придвинула ко мне три фишки.

Я взяла все шесть, двинула в «чет». И стала ждать. Шарик, проделав свой путь, подкатился к красной цифре «22». Фишек у меня теперь стало двенадцать.

Я подняла взгляд на Белинду, но она упорно смотрела в стол, как будто я самый тривиальный понтер. В пять минут я выиграла почти пятьдесят фунтов. Ладони у меня сделались липкими от пота. Двигать или не двигать? Времени на размышление у меня не было. Зажмурившись, я двинула фишки. Номер девять.

— Номер девять! — услышала я монотонный голос.

Да здравствуют проторенные дорожки! Спасибо тебе, Джон Леннон.[13]

Побочный сюжет становился куда увлекательней основной линии. Если так пойдет и дальше, стоит ли дожидаться, пока Фрэнк сделает меня своей партнершей, выкуплю у него дело, и точка. Четыре стопки фишек выставились в ряд. Пусть там и стоят. Но вид у них был какой-то одинокий. Они явно ждали пополнения. Номер двадцать один. Нате вам, получите!

Мой выигрыш перевалил за две сотни. Я двинула всю свою маленькую армию через границу на красный квадрат. Тот же «нечет». «Если выиграю, — сказала я себе, — заберу бабки и половину отдам мойщику стекол с заправки на Холлоуэй-роуд, ей-ей отдам!» Шарик проявил политическую сознательность. Выпало красное.

Белинде понадобилось некоторое время, чтобы отсчитать мне положенное. На сей раз, пододвигая мне фишки, она бросила на меня быстрый испепеляющий взгляд. Малый на возвышении за ее спиной, который засек, как мы общались, внимательно за нами следил. Четыреста восемьдесят фунтов.

Банк не сорван, но… Но почему не сделать муху из слона, в особенности если уже имеется повод к подозрению. Это подбросило мне идею.

— Делайте ставки!

Извинившись перед мойщиком, я двинула вперед стопочки, на сей раз на «чет». «Никогда не ставьте на кон больше, чем можете без ущерба потерять», — кажется, он так сказал? А ведь видит меня впервые в жизни. Я не отрываясь глядела на фишки. Я знала, что сейчас выиграю снова. Просто знала, и все. Как это назвать — «фарт»?

— Ставки сделаны! Ставки сделаны!

И вдруг я с той же жуткой убежденностью почувствовала, что проиграю. Каким-то десятым чувством. Сами руки потянулись к фишкам, чтоб оттащить их назад от опасной черты. Я настолько перепугалась, что руки примутся действовать помимо моей воли, что даже зажала их между колен.

Шарик подскочил, устремляясь к цифре «35», но, словно в последнюю секунду выдохшись, завалился назад на «34».

Сердце у меня билось так сильно, что пришлось приложить к нему руку, чтоб никто не услышал ударов. Ни единого возгласа восхищения. Ни единого слова. Может, у всех одновременно перехватило дух? Единственное, что твердо могу сказать — все взгляды были устремлены в одну точку. Как и взгляд надзиравшего парня. Надо отдать Белинде должное — она сохраняла невозмутимость.

— Тридцать четыре, — спокойно произнесла она, снова занявшись привычным для себя делом, подгребая и отсчитывая фишки.

Мне пришлось обменять кое-какие из своих на фишки выше достоинством, но и при этом я еле-еле удерживала свой выигрыш в обеих руках. Да и ноги, признаться, плохо меня слушались. Отходя от стола, я заметила, как парень, нагнувшись к Белинде, что-то ей сказал. Она обернулась, что-то ответила. Видно, ее ответ его удовлетворил. Он перевел взгляд на другой игорный стол.

Я получила выигрыш наличными. Бумажник пребывал в явном недоумении. Вместе с премиальными Оливии Марчант ему пришлось заглотить непривычное для него количество пятидесятифунтовых бумажек. Я взглянула на часы. Час ночи. Включим азартные игры в список занятий, за которыми приятно коротать время. Я пошла в бар и решила выпить. Еще я надеялась, что моя мудрая старая птица тоже окажется там и тогда я ее щедро вознагражу, но старика видно не было. Усевшись поудобней, я стала ждать.

Белинда вышла из-за игорного стола в 2:30. Я подождала, пока она возьмет сумочку и пройдет к двери с надписью «СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ». Убедилась, что никто не смотрит, и последовала прямо за ней. Передо мной оказался коридор с двумя дверями «Ж» и «М». Я вошла, куда следовало.

Белинда появилась из кабинки в тот момент, когда я состроила зеркалу грозную физиономию. Я не дала ей и рта раскрыть.

— Итак, порядок следующий, — сказала я, не оборачиваясь. — Или вы готовы говорить со мной о своих проблемах с косметической операцией, или я немедленно выхожу и заявляю парню на высоком табурете, что мы близкие подружки и что вы просто помогли мне выиграть.

Два шантажа в одном сюжете, В былые времена так низко я не опускалась. Зато тогда и дела у меня шли намного хуже, и это факт.

— Врете, вы не посмеете! — Я смолчала. — Гнусная мерзавка!

Неверие, смятение, ярость. Классическое развитие. Не хватает только смирения. Но это вопрос времени.

— Вы абсолютно правы, именно так.

Она уставилась на меня. Была бы я супермен, я бы взглядом проникла ей внутрь. И что бы я увидела? Два силиконовых мешочка в каждой из грудей, тяжелых, хлюпающих в руке, как медицинские пластиковые пузыри с водой, пока они, конечно, не попали в морозилку. Или не начали протекать. Черт побери… Такие деньги за такие муки!

— Ну что, договорились?

Белинду передернуло. Это вроде рыбалки. Главное, чтоб захватила крючок, тогда уж не сорвется. Вот, наживка проглочена.

— Послушайте… — Видно, я здорово ее достала. — Сколько раз вам повторять! Нам не о чем разговаривать. Мне сделали операцию. Вышло не вполне удачно. Я обратилась снова. Сделали повторную. Вторая прошла замечательно, и мне больше не на что жаловаться. В отличие от некоторых, — добавила она язвительно. — А теперь, будьте любезны, выметайтесь отсюда к чертовой матери, пока вас здесь не увидели.

Глава одиннадцатая

Поскольку полной уверенности в том, что Белинда говорила правду, у меня не было, я задержалась еще на пару часов, просто полюбопытствовать, действует мое присутствие ей на нервы или нет, но, вернувшись в зал, она начисто меня игнорировала. Я потыкалась у «фруктовых машин», потом просадила пару десяток в «очко». Едва почувствовав, что бумажник опять потянуло к рулетке, я сказала себе: хватит, пора домой. Идя к дверям, заметила, что Белинда провожает меня взглядом. Приподняв груди ладонями, я послала ей таким образом прощальный салют. Подленько, но смешно.

По пустынной Тафнелл-Парк-роуд я двигалась бок о бок с тележкой молочника. Весьма романтично. Купила пару пинт молока и полюбовалась восходом солнца. Когда явилась домой, уже не имело смысла ложиться. С другой стороны, если я собиралась в середине дня демонстрировать себя специалисту, надо было, чтоб кожа сияла свежестью. Я вырубилась раньше, чем вы успели бы договорить слово «ринопластика».

В самом начале девятого меня разбудил телефонный звонок. Если так и дальше пойдет, к концу недели они меня вынудят хирургически устранять мешки под глазами. На том конце молчали. Гады. Я уж было положила трубку, как вдруг из глубины еле слышно меня окликнули.

— Эми? Эми, это ты?

— Здравствуй, Ханна!

— Привет, родная. — У меня все еще стоял туман в голове. — Как твоя рука?

— Загипсованная. Я сверху собаку нарисовала. Ханна, ты еще сходишь со мной в кино?

— Конечно, схожу. Может, даже в эти выходные.

— Угу.

Пауза.

— Эми, мама знает, что ты мне звонишь?

— Нет. Она на кухне.

— У вас все в порядке?

— Угу. Просто я хочу куда-нибудь с тобой.

— Усекла. Даже, может, я сегодня попробую к вам забежать. Тогда — пока?

— Пока. Только не говори маме, что я звонила, ладно?

— Хорошо. Конечно, не скажу. Это будет наш секрет.

Снова пауза.

Дети всегда нервничают, если им не отвечают,

Думают, разъединили.

— Я слушаю, слушаю, Эми! Где ты?

— Ханна!

— Что?

— Когда придешь, захвати с собой цветов. Я ей нарисовала открытку, ей понравилось, но, по-моему, хорошо бы еще цветы.

— Скажи, Эми, мама с папой опять ругались?

— Ну… они… Он рано утром ушел, а мама стала плакать. Говорит, зуб болит. Вот я и решила, цветы лучше, чем шоколад.

— Ладно, ладно. Соображу что-нибудь. А ты руку, пожалуйста, береги, хорошо? И последи, чтоб братик маму не донимал.

— Да ну его! — Мгновенно Эми перешла на свой излюбленный тон. — Он еще маленький.

— Что ж, и ты была когда-то маленькая! Прямо в ухо пикнуло. Кто-то внахлест звонит.

Мягко избавившись от Эми, я нажала пальцем кнопку. Телефон тут же затрезвонил. Оливия Марчант ждала от меня отчета о текущих событиях. Ну и фрукт, дух не даст перевести. Первый день оказался настолько насыщен, что одно перечисление неудач заняло кучу времени. Она слушала внимательно, но, похоже, услышанное ее сильно во мне не разочаровало.

— Я знаю, вы профессионал своего дела. Дадите знать, если что-то появится?

— Да, миссис Марчант, сообщу немедленно! Кстати, удалось ли вам выяснить, куда отправилась Лола Марш?

— По вашему совету я обратилась в контору вызова такси. Там сказали, что она просила подвезти ее на Редингский вокзал. Но куда она уехала, не знают.

Редингский вокзал, около полуночи. Скорее всего, Лола направилась в Лондон. Если только не пересела в другое такси. Хотя вряд ли. Честно говоря, все-таки рейтинг маленькой нескладехи Лолы в моем списке подозреваемых был невысок. Она скорее производила впечатление жертвы, чем агрессора, хотя клиенту всегда милей, если ты обнюхиваешь каждый угол. Им так надежнее.

— Если бы она попыталась найти другую работу, стал бы наниматель связываться с вами, чтоб подтвердить рекомендации?

— Не обязательно. Обычно мы верим бумагам.

А благодаря великодушию Оливии Марчант рекомендации Лолы были безупречны. Я пометила себе: при случае покопаться в ее документах. Просто так, из интереса. Но не теперь. Сейчас надо выпить кофе. Не успела сварить, снова зазвонил телефон. Ну и ну, можно подумать, я стала популярнейшим агентом в городе!

— Тебе Эми сейчас звонила?

Кейт. Вяло, еле цедит, будто ее катком переехало.

— Звонила.

— И что сказала? Я вздохнула:

— Э-э-э… сказала, что хочет в кино, что у тебя зуб болит, что тебе нужно купить цветов. Ах да, и что Колин ушел рано, и что ты плакала.

— О, господи!

— Но я ведь всего-навсего тетка, поэтому ничем не могла ей помочь в смысле происходящего.

На том конце провода надолго затихло. Потом Кейт сказала:

— Знаешь, Ханна, пожалуй, я к тебе подъеду.

Это у нее прозвучало так, что у меня чуть сердце не разорвалось.

— В любое время, Кейт, в любое время!

— Я если прямо сейчас, с утра?

— Куда детей денешь?

— Отведу к Минни, к соседке, на час у нее можно оставить.

Я быстро выпила две чашки кофе, после чего прибралась в квартире. Вы не поверите, но даже при наличии двух детей Кейт живет в гораздо меньшем разгроме, чем я, и мне хотелось, чтоб ей было уютно.

Я оглядела свое жилище. Есть люди (в их числе моя мать), которые обожают повторять: до тридцати разживайся умом, после тридцати — добром. В этом смысле у Кейт все в порядке. Я же тешу себя тем, что проявляю экономическую сознательность: чем меньше приобрету я, тем больше достанется какому-нибудь жителю Владивостока. К тому же, по-моему, если я умру, то никого после смерти не обременю. Вот, например, когда моя бабушка уснула и не проснулась, после нее осталась муниципальная квартира в Хаммерсмите, от пола до потолка забитая накопленным ею за жизнь никому не нужным старым хламом; несчастной матери пришлось целых полтора месяца разгребать. Тогда мне было двенадцать, но помню до сих пор, с каким гнетущим чувством я сидела в комнате для гостей, где все пропахло тленом воспоминаний. По крайней мере потомки — если удастся их заиметь — будут мне благодарны.

Раздался звонок. Я прожужжала кнопкой домофона. На Кейт буквально не было лица. Но, может, все-таки от недосыпа, не от жизненных треволнений? Ох, а ведь раньше была просто загляденье! Наверное, одно из самых ранних моих воспоминаний: сидит на папиных коленях, громадные темно-голубые глазищи, густые черные волосы каскадом по спине, нарядные белоснежные носочки с оборчатой каемочкой. Сколько ей было тогда — четыре, четыре с половиной? Значит, мне в районе трех. Помню, она казалась мне там, наверху, такой гордячкой и собственницей, что я все порывалась спихнуть ее с отцовских колен. Она вопила, но под конец все-таки подвинулась, уступила мне место. Что, признаться, она постоянно и делала. Я столько кругом слышу рассказов о сестринском соперничестве, что понимаю: как же мне повезло. Может, ее миловидность делала ее щедрей. Бесспорно, у Оливии Марчант нашлось бы что сказать на сей счет. Как бы то ни было, мы с Кейт всегда дружили. Даже разница в возрасте не играла роли. Всего полтора года. Довольно долго я считала, что смогу ее догнать. Думала, что это лишь вопрос времени, что просто дорасту годами, и все. Теперь я понимаю, что, скорей всего, никогда до нее не дорасту. Хотя иногда мне кажется, что у нее те же мысли в отношении меня. Сегодня определенно один из тех случаев.

Она попросила кофе, потом нескончаемо долго сидела и мешала ложкой в чашке, при том что сахар туда не клала.

— Спасибо за талоны, — наконец произнесла она. — Давно собиралась позвонить, но… все не получалось. Для тебя ведь это бесплатно, да?

Я кивнула:

— Надбавка к зарплате!

— Выглядит потрясающе заманчиво.

— Съезди, тогда увидишь, как это выглядит, — парировала я.

— А куда я детей дену?

Неделю назад я сказала бы ей, чтоб оставила на Колина, пусть он хоть раз отпросится с работы. Но сегодня промолчала. Кейт снова принялась мешать кофе. Мы молча сидели, ложка выскабливала круги по донышку кружки. Я знала, что Кейт понукать нельзя.

— У нас плохо, — наконец сказала она. — У меня с Колином. С некоторых пор. — Снова долгая пауза. — А сейчас, по-моему, у него завелся роман.

Несмотря на силу толчка, полученного моим воображением, приземлилось оно за миллион миль от нужного ответа.

— У Колина?!

Непосредственность моего изумления даже заставила Кейт усмехнуться:

— Ах, Ханна, я знаю, ты его недолюбливаешь, но… — Она закусила губу. — Я даже не хотела тебе говорить. По крайней мере об этом.

— Но я чувствую, тебе необходимо кому-то излить душу. Уж лучше мне, чем постороннему, — сказала я, слегка обидевшись. — Так вы по этому поводу тогда сцепились?

Она тряхнула головой:

— Нет! Он не подозревает, что я догадалась.

— Догадалась о чем?

Но снова Кейт принялась водить своей ложкой. Я решила, что будет лучше, если на короткое время вступлю я:

— Я ведь… я не предполагала, что все настолько плохо. Считала, что… — Что считала? Думай, думай! — Считала, что вы, ребята, так… так капитально в этом завязаны, дети, дом, семья. Ну, взвалили на себя бремя, но по обоюдному согласию, но обоюдному желанию.

— Ну да, и я так думала. — Кейт подняла руку к лицу, потерла висок. — Даже не знаю, как все тебе объяснить. У тебя ведь нет детей…

— Это вовсе не значит, что у меня атрофированы чувства, — сказала я строго. — И не настолько я настроена против Колина, чтоб не воспринимать его всерьез.

Что, пожалуй, не вполне соответствовало истине.

Сестра кивнула, на мгновение прикрыла глаза.

— И не знаю, с чего начать. Даже толком не помню, когда все началось… Может, когда родился Бен. Так было с ним трудно, он постоянно плакал, требовал внимания. А Эми ревновала. У меня просто не оставалось сил ни на что, кроме детей. То один ребенок, то другой. А Колин был постоянно занят, их фирма стала расширяться. Они с Джоном взяли ссуду в банке, а потом проценты подскочили до небес, и надо было решать, справятся они или нет. Я его почти не видела. Мне тогда, наверное, казалось проще все пустить на самотек. Подождем, будет время, с детьми станет полегче, тогда и мы с Колином станем ближе, все по полочкам разберем…

Кейт осеклась.

— И не получилось?

— Нет. — Она протяжно вздохнула. — Нет, не получилось.

— Все же, Кейт, насколько все непоправимо? — спросила я, отчаянно силясь уверовать в свою способность помочь.

Она покачала головой:

— Мы просто перестали общаться. Если говорим, то только о детях. Мы не… Ох, прямо не знаю!

И она в полном отчаянии махнула рукой; видно, все это причиняло ей нестерпимую боль.

— Ты секс имеешь в виду? — рискнула выступить я, но только когда поняла, что у нее самой не хватит пороха.

Кейт уставилась на свою ложку, словно в ней сосредоточился весь смысл ее жизни. Лицо напряглось так сильно, что я даже испугалась — не дай бог, лопнет. И тут она четко произнесла:

— Сначала я не думала, что дело в сексе, но все-таки, по-моему, в нем. Частично. — Она помолчала. — Боже, Ханна, для тебя все это, наверно, китайская грамота.

— Не знаю, — сказала я, думая о Нике и о том, как мне, в конце концов, опостылели его предупредительность и нежность. — Боюсь, ты не поверишь.

«Видно, тебе нужно услышать мою исповедь, — подумала я, — чтоб легче было справиться со своей».

— Как ты думаешь, почему я перестала встречаться с Ником? — сказала я, помолчав.

— Ой, прости, Ханна! — Кейт уловила подспудный смысл моего вопроса. Умница Кейт. И не единственная, кто не любит откровенничать. Должно быть, это семейное.

— Пустяки. В моем случае, наверно, я не нашла пути к возврату. — И невольно мне вспомнились руки Марты и то выражение ее лица. — Может, то же и у тебя?

Кейт покачала головой:

— Не знаю… Меня почему-то совсем не тянет.

— Ты устала.

— Да нет, не настолько, — тихо сказала она. — Хотя я уже давно этим прикрываюсь. Иногда мне кажется, я всю свою чувственность отдала детям.

— Может, так оно бывает, какое-то время. Что Джесси думает по этому поводу?

Джесси самая близкая подруга Кейт. Настолько, что одно время я чуть было не приревновала к ней сестру.

— С тех пор как они с Питером переехали, я ее почти не вижу, — сказала Кейт, качая головой. — К тому же она снова ждет ребенка. У нее теперь другие проблемы.

Однако. Нельзя сказать, что мои проблемы созвучней. Уж куда дальше. Что я-то смыслю в чувственных радостях материнства? Да, я время от времени тискаю Эми и Бена, даже Эми как-то пару раз оставалась у меня ночевать, свернется рядом комочком, как в гнездышке, прижмется. Но ее прикосновение никогда не заменяло мне прикосновения мужчины. Правда, я ведь не укладывалась спать с Колином целых восемь лет кряду.

Приспело время заговорить об этом типе.

— Ну а он? — спросила я.

И тут же вспомнила, как однажды мы с Кейт сидели на лестнице у нее в доме, а на первом этаже под нами веселились какие-то гости, и тогда она мне призналась, что вышла замуж за Колина отчасти потому, что он в большей степени отец и муж, чем любовник. Ведь от любовников одно горе. Глубже тему секса мы с сестрой не затрагивали. То есть если не считать обоюдных полудетских фантазий. Ведь мы с ней уже давно не фанатки «Бей-Сити Роллерз»[14].

— Не знаю. Какое-то время мне казалось, что и с ним происходит то же. Думала, для него заменой секса стала работа. До самого последнего времени думала.

Милая моя Кейт! Я так увлеклась зализыванием собственных ран, что превратно истолковала некую нервозность как обычный хаос нормальной семейной жизни.

— Почему ты думаешь, что он с кем-то спит? Она снова тяжело вздохнула:

— Взял за правило трижды в неделю с утра пораньше отправляться из дому. Встает в семь, едет в спортивный зал по соседству тренироваться, а оттуда прямо на работу. Вот уже месяца два. Говорит, не хватает физической нагрузки и что теперь лучше себя чувствует.

Колин и физкультура. Меня чуть не стошнило, едва я представила себе эстетику этого действа. Сволочь такая! Мало ему, что и так дома почти не бывает, детей полностью на Кейт взвалил. Ведь о физкультуре я слышу впервые. Самой стоило быть понаблюдательней.

— Ну и?..

— Потом на прошлой неделе у него ожидалась какая-то конференция. Что-то важное очень, он готовился выступить с докладом. А когда я после завтрака поднялась наверх, то обнаружила текст доклада, который он должен делать, у него на кровати. Забыл дома. Ну, я погрузила детей в машину и понеслась в гимнастический зал доклад ему отдать. Представляешь? Чувствую себя виноватой, что не сплю с ним, пусть хоть секретарскую обязанность выполню. В общем, приехала. А его там нет.

— Может, уже ушел?

— Нет. И духу его там не было.

— Ты ему сказала?

— Хотела, а потом решила, пусть сам проявится. Когда он вечером вернулся домой, я спросила, как прошла конференция и помогла ли ему утренняя тренировка. Говорит, да, помогла.

— М-да, ну а доклад?

— Да ну, мол, ерунда, у него в кейсе был второй экземпляр. Напрасно волновалась.

— Кейт, ты же понимаешь, может быть простое совпадение. Не обязательно женщина.

— Да, я понимаю. Но это еще не все.

— Что еще?

— Он на что-то спускает деньги.

Так. Не просто интрижка, а роман? Ой, Колин, прости, неужто я тебя серьезно недооценивала?

— И много?

— Примерно три сотни фунтов ежемесячно. Я бы не заметила, но мы с детьми как-то, когда он был в недельной командировке, здорово поистратились. Банк пару раз отказался оплачивать чеки, и мне пришлось запросить выписки, чтоб проверить. Тут я и увидала. Это длится уже по крайней мере два месяца.

Столько же, сколько эти его тренировки.

— Снимает наличные или выписывает чек? — спросила я, и тут мое профессиональное нутро оттеснило сестринское.

— Снимает наличные. Понемногу, а в сумме набегает триста.

— Так из-за этого сыр-бор был в субботу? Она кивнула.

— И как он реагировал?

— Буквально вышел из себя. Потому-то я и заподозрила, что тут что-то не так. Кричал, чтоб я не смела совать нос в его дела. Кричал, что это служебные расходы и что я не имею права контролировать его финансы. Господи, Ханна, у нас с ним общий счет. Чего другого он ждал?

— Еще что-нибудь говорил? — спросила я, вспоминая физиономию Колина в дверном проеме.

Кейт покачала головой. Ясно, между мужем и женой может происходить нечто, о чем сестре знать не обязательно. Ну и на здоровье.

— И что потом?

— Мы больше это не обсуждали. — Она помолчала и добавила: — Мы ничего с ним больше не обсуждали.

Я взглянула на сестру. И, наверно, только тут до меня дошло: то, о чем у нас с ней разговор, и есть настоящее крушение семьи. И, знаете ли, я не на шутку перепугалась. Девочка моя! Столько лет все было так просто. Столько лет я могла оставаться вольной пташкой, живущей по принципу «все до лампочки», потому что рядом со мной Кейт всегда была олицетворением жизненной прочности, она делала все то, что должна была бы делать я, но не делала. Мысль, что теперь все иначе, вызвала во мне душевную дрожь. Может быть, на самом-то деле я крайне нуждалась в Кейт с ее стабильностью, чтобы на этом фоне позволять себе взбрыкивать.

— Есть у тебя предположения, кто бы это мог быть? — спросила я чуть погодя.

— Нет, — еле слышно произнесла она. И, подняв на меня глаза, добавила: — Впрочем, он завел себе новую ассистентку. Когда она только появилась, он о ней рассказывал. Теперь почти не упоминает.

— Как зовут?

— Джилиан, э-о-э… Питерc, кажется.

— Ведь могла бы и у него спросить, — сказала я мягко.

Она замотала головой:

— Нет, нет, не сейчас!

— Но знать бы все-таки хотела?

— Ну… — Зародившаяся во мне внутренняя дрожь переросла в настоящее землетрясение, обрушившее что-то в глубине живота. — Ну, я думала, что может быть…

— Боже мой, Кейт! — прошептала я. — Умоляю, только не проси меня об этом…

Глава двенадцатая

Когда она ушла, я уже основательно опаздывала. Стремглав бросилась к машине и всю дорогу до Челси виляла в дорожных пробках. Что не отвлекало меня от раздумий. Ожидая переключения светофора, я уже рисовала себе в воображении, как веду слежку за квартиркой в Ноттинг-Хилл-Гейт, нацеливаюсь «поляроидом», чтоб засечь Колина с его девицей на пороге. Щелк, щелк, щелк! С утренней почтой на стол клиентки ложатся фотографии в коричневом конверте.

Это мне уже не впервой. У Фрэнка такое называется «прочисткой двойного изгиба». Когда-то ни одно агентство без этого практически не обходилось. Старые законы о разводе обеспечивали их заработком. Когда я начинала, это уже скорее стало исключением, чем правилом. Хотя Фрэнк и поручал мне несколько таких дел. Видно, хотел проверить, чего я стою. Я думала, будет противно, но ничего подобного. Клиентов своих я не знала, и, судя по тому, что мне довелось увидеть, своим мужьям или женам они здорово осточертели. Наверное, мое безразличие объяснялось тем, что я всегда считала адюльтер неизбежным явлением, естественно вытекающим из ущербности самого брака, — если приелась домашняя пища, тянет податься в ресторан. И меня это все как-то не трогало. До того момента, пока не узнала про Колина.

Тип позади засигналил. Загорелся зеленый, а я зеваю. Газанула. Вообще-то фонтанирую я несколько преждевременно. Кейт приходила вовсе не для того, чтоб просить меня за ним шпионить. Предположение подняла на смех. Сказала, что просто хотела услышать, что я по этому поводу думаю, профессиональное мнение частного детектива. Так оно на самом деле или нет, не знаю. Но чего ей стоило обратить все в шутку! Было больно смотреть, как она старается говорить как ни в чем не бывало. Кейт ушла, взяв с меня клятву, что буду молчать, и пообещав подумать насчет оздоровительного центра, если получится вырваться хотя бы на пару дней. Как она решила себя вести в ситуации с Колином, не сказала.

Я объехала набережную Челси в поисках разрешенной стоянки, нервничая все сильнее и по-прежнему продолжая прокручивать в мозгу недавний разговор. У меня из головы не выходил Колин, который каждое утро перед работой трахается с какой-то одинокой бабенкой в ее квартирке. Мало того, что нелепо, это было еще и омерзительно. Представить и то противно. Потому что Колин мне всегда казался, как бы это выразиться… слишком правильным, что ли. Словом, я его невзлюбила. Хотя бы потому, что Кейт, на мой взгляд, вполне могла бы подыскать себе что-то более стоящее. Ладно, пусть она сделала не слишком блестящую партию, но уж, по крайней мере, в любви Колина к жене я ни минуты не сомневалась. Может, мне не совсем нравилось то, в чем выражалась его любовь: дом, дети, превращение Кейт в рядовую подругу жизни и мать семейства, ее безвылазное торчание дома и исполнение роли хозяйки, когда Колину требовалось пригласить сослуживцев. Но на этом мои претензии кончались. Таких зануд, как Колин, множество. Он слишком примитивен, чтобы пускаться в авантюры. А что, если нет? Ой, Ханна! Вся беда в том, что идиотки вроде тебя просто ни черта не смыслят в мужской психологии.

Кстати, я намерена провести ближайшие полчаса в общении с мужчиной, — да уж, тут призадумаешься. Запихнув Кейт с Колином в шкатулку с надписью «Не вскрывать в рабочие часы», я высмотрела сломанный парковочный счетчик и, такая-растакая, пристала. Содрав официальную наклейку «Не работает», я оставила на ветровом стекле лживую писульку парковочному смотрителю, что, мол, деньги опустила, а счетчик квиток не выдал.

Клиника пряталась за рядом стоявших вдоль набережной домов неподалеку от Галереи Тейта. Туда я уже бежала бегом. Оздоровительный центр, однако, принес мне больше пользы, чем я ожидала. Добежав, я еще способна была дышать.

Уже с самого порога становилось ясно, что заведение частное. Не потому, что оно чем-то выделялось, а потому, что точь-в-точь соответствовало стандарту. Подъезд и вестибюль новейшего дизайна, свежепокрашенные стены и в стратегических точках — стереотипные пейзажи, чтобы было на чем отдохнуть глазу. В приемной стеклянный столик с кипой глянцевых журналов (текущего месяца) и изящно аранжированным букетом. Скорее напоминает офис транснациональной корпорации, чем медицинское учреждение. Впрочем, мое знакомство с частной медициной заставляет меня думать, что это сходство не случайно.

Да и леди в приемной иного свойства. По сравнению с обычной медслужащей тут и выправки, и лоску побольше, главным образом лоску. Эта слегка напоминала молодую аристократку, не сумевшую пока повиснуть на шее у мужа и вынужденную зарабатывать себе на жизнь. Платок на шее небрежно сколот золотой брошью, в ушах жемчужины. Кстати сказать, миниатюрные. Не добрался до нее Морис Марчант. Пока.

Впрочем, если надо, то он под боком. Четвертый этаж, через распашные двери прямо по коридору. Я поднялась туда в красиво декорированном лифте. Распашные двери тоже были хороши. Да и коридор. В конце расположились два прелестных уютных дивана, очередной стеклянный стол и — да-да, вы угадали! — самые свежие журналы. И еще приветливая девица в белом халатике. Я опоздала так основательно, что клиентка, которая за мной, прошла вместо меня. Запыхавшись, я пролепетала что-то насчет дорожных работ и кошмарной катастрофы в районе Парламент-сквер. Девица, любезно выслушав, предложила мне, пока ожидаю, выпить кофе. Разумеется, мистер Марчант постарается меня принять. Сколько елея за те же деньги! Жаль, не каждому такое светит.

Я удобно расположилась на диване. Чтобы снова не окунуться в волну семейных страстей, стала листать журналы. Занятие оказалось весьма познавательным. Смотришь и просто диву даешься, сколько в наши дни можно обнаружить упоминаний о косметической медицине и до чего все эти многочисленные краткие рубрики выглядят респектабельно.

Скажем, статейка «Вовремя подновим себя к летнему сезону», содержащая всевозможные рекомендации от вяжущих масок до пилинга и от ежедневных упражнений до небольших липосакций. Или справочная брошюрка по косметической хирургии для клиентов, озаглавленная «Чем раньше, тем дешевле», снабженная прайс-листом всевозможных услуг, с помощью которых можно преобразовать внешность, а также перечисляющая все плюсы и минусы использования силиконового имплантата после того, как от него отказались в Америке. Заметка про то, как Лондон становится курортологическим центром притяжения состоятельных дам, которые прибывают сюда в одном виде, а убывают в ином. Потом пошла реклама соответствующих клиник: прямоугольнички, дарящие надежду и номера телефонов тем, у кого непомерные бедра или орлиный нос, и притягивающие к себе радужными отзывами то миссис Э. из Брайтона, то Кэрол Смит из Миддлсекса. Если верить Оливии Марчант, должно быть, тех самых жен, что приносят свою плоть на алтарь популярности своих благоверных.

Единственной ложкой дегтя в этом хоре звучало одинокое мнение некой журналистки, что двадцатый век так и не решил проблему старения, а следовательно, нечего и пытаться себя омолаживать. На фоне остальных статеек данную по смелости можно было сравнить с пьесой Вацлава Гавела в Чехословакии семидесятых. Удивительно, почему секретарь Марчанта не проявила бдительности и не удалила эту крамолу.

Я перестала читать, стала рассматривать картинки. На них и без слов все было ясно. Возможно, пластическая операция теперь уподобляется визиту в парикмахерскую. Сидишь, листаешь картинки, пока не набредешь на что-то для себя подходящее, потом просишь и с собой учинить то же. Наткнулась на впечатляющий разворот: не вполне половозрелая китаяночка в разных картинно разорванных джинсах. Беспризорница как модный аксессуар. Вот был бы класс!

Фанерованная под дуб дверь справа открылась, и из кабинета вышла холеная дама лет пятидесяти. «Интересно, „до“ или „после“?» — подумала я, тотчас занявшись изучением ее ушей, но дама удалилась по коридору, прежде чем я успела как следует все рассмотреть. Так, Ханна, дай парню шанс. Если тебе не удалось возненавидеть его жену, может, он тебя даже обаяет.

Дверь снова отворилась, и на пороге показался мужчина в костюме.

— Мисс Лэнсдаун? — Он протянул мне руку. — Я уж думал, вы не придете.

— Да, я на целых полчаса старше, чем по записи, — ляпнула я и немедленно схлопотала изнутри по мозгам.

При таком собеседнике я явно рисковала поиметь проблемы с подсознанием. Чтоб сгладить промашку, я широко ему улыбнулась.

Первое впечатление? Ну, вылитый доктор, даже без белого халата. Главное — улыбка: «Доверьтесь, перед вами исключительно знающий специалист!» Представляете себе типаж? Без излишней назойливости, без особого нажима, весь — олицетворение покоя и надежности. Мы обменялись рукопожатием. Приятная рука. В меру сильная и не слишком слабая. Мало-помалу я вошла в роль просительницы.

Он кивком указал мне на кресло, сам расположился за столом. Мы обменялись взглядами. Даже сидя он производил впечатление мужчины крупного, в несколько широковатой физиономии было что-то от Пэдди Эшдауна[15]. Виски седые, между бровями залегла глубокая складка. Подправлять собственную внешность эскулап явно не собирался. Да и зачем это ему, спрашивается? То, что женщину старит, мужчине придает импозантность. Чертовская несправедливость!

Мистер Марчант помолчал, потом немного подался вперед.

— Итак, мисс Лэнсдаун, вы ведь получили сведения о нас в «Замке Дин»? Надеюсь, вам там понравилось. Судя по вашему виду, пребывание там весьма пошло вам на пользу.

— Идеальный отдых, — сказала я. — Огромное спасибо, что вы согласились так скоро меня принять.

Он изобразил жест «не стоит благодарности». Сделал себе пару заметок в блокноте, давая нам обоим время освоиться друг с другом, потом откинулся в кресле, улыбнулся:

— Чудно, так чем я могу вам помочь?

— Видите ли, я слышала кое-что про липосакцию. Будто это замечательно избавляет от ненужного жира в разных частях тела.

— Да, это так.

— А можно поподробнее? — попросила я, прикидываясь тупее рядовой читательницы журналов в его приемной.

— Смысл в том, что вам делают небольшой надрез до подкожного жирового слоя, откуда и отсасывают избыток. Процедура очень проста.

— А результат мгновенный?

— Практически. Обычно в том месте возникает синяк. Но за пару дней рассасывается.

— А куда вы деваете жир? — поинтересовалась я, потому что другого случая узнать могло не представиться, а нам, женщинам, это знать необходимо.

— Э-э-э… Иногда замораживаем и храним, чтоб потом вводить туда, куда понадобится — например, если нужно округлить лицо или припухлить щеки. Ненужное выбрасываем.

Уф! Не хватало в поисках улик рыться в вашей помойке! Каково это — знать, что у тебя в щеках ошметки твоей задницы? Хотя что в этом особенного, если в груди может оказаться постороннее сердце. Одно ради жизни, другое ради тщеславия. Впрочем, может, теперь разница стерлась.

— С какой частью тела у вас проблемы?

— Э-э-э… чувствуется лишнее на талии и бедрах, — сказала я, и тотчас на заднем плане сестричка из «Замка Дин» замахала своими рекламками, как капитанша болельщиц флажками.

Марчант взглянул на меня, не говоря ни слова, кивнул:

— Понятно. Что ж, давайте-ка я вас осмотрю, а потом мы все обсудим. Будьте добры, раздевайтесь и ложитесь вон на ту кушетку.

Меня несколько удивило, что по такому случаю он не призвал медсестру. Просто задернул вокруг меня занавеску, ожидая, пока я обнажусь. Только вот проблема: насколько обнажиться? Я стянула брюки, но трусики оставила. В конце-то концов, его жена — моя клиентка. Особо рисковать не следует. Я окинула взглядом свои ноги. И ощутила громадную признательность Джули за ее парафин. Ей-ей, когда я растянусь на кушетке, доктор Марчант не увидит на прополотых ею грядках ни следа молодой поросли.

Скрипнуло кресло, занавеска отъехала. Он подошел, встал рядом. Положил руки мне на живот, пальцами прошелся по бедрам. Слегка прощупал вокруг. Я не сводила глаз с его лица. Он поймал мой взгляд, еле заметно улыбнулся, снова принялся ощупывать. Потом велел перевернуться на живот. Я повиновалась. Он немного еще потыкал пальцами и сказал:

— Так. Будьте добры, оденьтесь, мисс Лэнсдаун, мы побеседуем.

Вернувшись за стол, он принялся что-то записывать. Черной блестящей авторучкой. На вид весьма дорогой. Буквы текли идеальной струйкой. Знакомый почерк — знакомые пометки в досье. Его и его жены, Несомненно, оба — почитатели авторучек «Монблан». Мистер Марчант поднял взгляд:

— Итак, что бы вы хотели услышать — приятное или неприятное?

— И то, и другое.

— Видите ли, мисс Лэнсдаун, в отношении ваших бедер ничего предложить вам не могу. Потому что, честно говоря, там нет ничего лишнего. У вас и так практически нормальная фигура и лишних жировых отложений почти нет. Для того чтобы их убрать, вам достаточно сократить употребление углеводов и активней заняться гимнастикой.

Он умолк. О, честный хирург-косметолог, подумала я. Что останется женщине, если отнять у нее ее любимый пунктик?

— Вот как! Но… я думала, что… в общем, я готова попробовать… откачать хоть чуть-чуть.

Он вздохнул:

— В моих силах сделать так мало, что вы на следующий же день прибежите ко мне требовать назад свои деньги.

— Разве такое часто случается? — спросила я беззаботно.

Мгновение он пристально смотрел на меня.

— Нет, не часто. Помолчав, я сказала:

— Мне… еще я думаю, может, попробовать что-то сделать с грудью? — Его взгляд молниеносно упал с моего лица вниз, вернулся обратно. И тут, то ли мне показалось, то ли все-таки мягкости в его взгляде поубавилось.

— Что именно вы хотите?

— Может, увеличить?.. У вас ведь, кажется, по-прежнему в ходу силикон?

— Да.

— Это нормально? Потому что я слыхала, будто в Америке с этим проблемы.

— Нет, это нормально. Но Федеральное фармацевтическое управление США — на редкость консервативная организация. В нашей стране мы применяем силикон весьма успешно и в безопасных пределах.

Ну да, если не лопнет от переполнения водный матрасик! У меня уже наготове был очередной вопрос, как вдруг он спросил:

— Вы, мисс Лэнсдаун, работаете на телевидении?

— Да.

— И вам так уж жизненно необходимо идеально выглядеть?

Ой-ой, что мне об этом известно? Стайка метео-комментаторш пронеслась в памяти, одна краше другой. И еще вспомнилась недовольная телезвезда с вечно юным лицом и артикуляционными трудностями.

— Э-э-э… нет! Я работаю за камерой.

— Угу… и что за программы выпускаете?

— Так… всякое документальное кино.

— Известное?

— Да нет, не думаю.

— Расскажите поподробнее.

Так! В чем дело? Чтобы понять, что происходит, нужно было не мудрить с ответом. Я пошуровала в своей биографии, ища что-нибудь подходящее.

— Ну, например, делала фильм о племенных фермах. Права животных и всякое такое… А до этого о пищевых заменителях.

— Журналистика расследования, — негромко произнес он. И уже без прежней любезности.

— Ну да.

В кабинете повисла недолгая, но многозначительная тишина. Ах ты! Поздновато до меня дошло, на какие мысли навели его мои слова.

— Но моя работа не имеет ни малейшего отношения к моему визиту, — убежденно сказала я.

— Да, да, конечно! — Он по-прежнему не сводил с меня глаз.

Снова что-то пометив себе, сказал:

— Вы позволите задать вам один вопрос?

— Прошу.

— Откуда у вас шрам над правым глазом?

Ну, вот оно! Как я могла подумать, что он этого не заметит?

— Э-э-э… дорожное происшествие.

— Ударились о ветровое стекло?

— Угу.

— Счастливо отделались. Я видал и посерьезней. Наверно, были пристегнуты.

— Была.

Вот чего он, очевидно, ждал: женщине невыносимо видеть свое отражение в зеркале. При таком явном уродстве мои претензии к бедрам должны были оскорбить его профессиональное достоинство.

Я и мой шрам. Похоже, в последние дни я единственная, кому нет до него дела. Но есть вещи, к которым нужно просто привыкнуть.

— Почему вы спросили? Вы можете это исправить?

Постой-постой, что это ты вылезаешь с таким вопросом? А почему нет? Ведь это не дает тебе покоя, просто не хочешь сознаться. Господи, при таком развороте событий, того и гляди, незнамо какая глупость сорвется с языка.

— Да, пожалуй. Вы позволите взглянуть поближе?

Марчант встал, подошел ко мне, развернув настольную лампу так, чтоб свет падал мне на лицо.

— Прикройте глаз на минутку.

Он провел пальцем вдоль шрама. Клянусь, вплоть до его прикосновения я не вспоминала о том, что стало с тем типом, который последним приложился к этому месту. Но он был из бандитской породы. А против Мориса у меня ничего не было, разве что пара не слишком удачных операций.

— Больно?

— Нет, просто у меня повышенная чувствительность.

— Могу понять. Малоприятные воспоминания. Кто-нибудь кроме вас пострадал?

— Да, тот, по чьей вине это произошло.

— Что с ним стало?

— Его уже нет.

Наверное, что-то в моей интонации заставило его больше вопросов не задавать.

Отняв палец от моего века, Марчант снова уселся за стол.

— Что ж, небольшая пересадка кожи смогла бы кардинально улучшить ситуацию. Следа почти не останется.

— Вот как. И сколько это может стоить? Он поджал губы:

— Ну-у, по грубым подсчетам, что-то, думаю, в районе тысячи фунтов.

Замечательно, подумала я. Махну назад в «Мажестик» и к концу дня выложу на стол требуемую сумму. «Погоди-ка, — сказал внутренний голос. — Тут стоит подумать. Добавь премиальные к выигрышу и получишь желаемое. Заткнись, гад, о чем ты, это же мойщика стекол деньги!

Вслух я произнесла:

— Спасибо! Я обдумаю ваше предложение.

— Почему бы вам не согласиться? — сказал он, на сей раз уже определенно без прежней любезности.

Я встала, протянула руку. Прощанье было коротким. Я была уже у самой двери, как вдруг Марчант спросил:

— Кстати, в «Замке Дин» вы не встречали мою жену?

Я обернулась:

— Вашу жену?

— Ну да, Оливию Марчант. Высокая, красивая женщина. По-моему, она мне что-то о вас говорила.

Не могла она говорить.

— Нет, боюсь, не встречала.

— Ну что ж, удачи вам, мисс Лэнсдаун, в ваших съемках. И дайте мне знать по поводу глаза.

Глава тринадцатая

И тут меня шарахнуло в удвоенном режиме. Консультация обошлась мне в сто двадцать фунтов. Тридцать накинули за опоздание. Когда я переспросила, регистраторша внизу сказала, что буквально сию минуту получила такое указание. Выходит, он только что спохватился. Собственно, почему нет? Он понимал, что я больше не приду, а может, продолжая думать, что мой визит мне оплачивается.

И был бы, конечно, прав, если бы я не явилась к нему самовольно. Я вытащила три полсотенные из бумажника. «Ой, не исчезайте! — запротестовали оставшиеся. — Нам так уютно с вами в тесной компании» Господи, подумала я, три часа сна — и уже распад личности.

По дороге к машине я пыталась осмыслить происшедшее. Либо у мистера Марчанта есть веские основания опасаться журналистских расследований (и тогда, значит, я на верном пути), либо он знает обо мне то, что ему знать не следует. Возможно, он обнаружил, что сделанные в «Замке Дин» заметки о проблемах мисс Лэнсдаун вопиюще неточны. Разумеется, там нет упоминания о шраме. А по здравом рассуждении, сможет ли профессионал-косметолог пройти мимо такого факта?

Ладно, я разоблачена. Не хватает еще, чтоб он завел обо мне разговор с женой сегодня за ужином. Будь я истинным профессионалом, чувство опасности побудило бы меня дорасследовать дело до захода солнца. Но ни один детектив не способен обойтись в работе без колес; и хотя формально я своих пока не лишилась, но теперь их стягивал противный, чужой, громадный желтый зажим. Обалдеть! Я содрала записку со стекла. Даже не снизошли до ответа. До чего черствый пошел народ.

К моменту, когда я снова обрела мобильность, день почти весь истек, и теперь, что бы мой «ид» ни говорил моему «эго» (или наоборот?), никакую операцию с глазом я уже позволить себе не могла. Едва оставалось на то, чтобы держать слово, данное мойщику стекол с заправки на Холлоуэй-роуд.

По дороге домой я завернула к нему, но поздно. Он уже ушел. Жаль. В сегодняшней своей непредсказуемости я вполне могла, не дожидаясь утра, впарить деньги кому-то еще.

Дома на автоответчике ждали четыре сообщения. Первые два — от Эми. Сначала: «Привет, Ханна… Ханна?»

Второе — медленно, очень старательно: «Здравствуй! Это Эми. Мама говорит, ты можешь забрать меня в кино в субботу, а сегодня мне надо пораньше спать. Чего?» — Отдаленное бормотание. — «Она говорит „спасибо“. Она тебе потом позвонит». — Опять бормотание, скороговоркой «Пока!», финальный щелк.

Третье сообщение оказалось гораздо менее внятным; тягучий, как оливковая паста, акцент: «Мисса Вулеф, это Марчелла Гаварона, вы звонила про эта дрянь Марчант. Да, я скажу все. Вы позвони, я все скажу».

Наконец-то! Хоть кто-то что-то готов рассказать. В Милане семь вечера. Я откупорила бутылку вина — естественно, итальянского — и набрала ее номер.

Та, что взяла трубку, вообще не говорила по-английски. Но постепенно до нее дошло, что мне надо. Положила трубку, и было слышно, как она проорала несколько раз: «Синьора Гаварона!» Видно, дом не маленький.

Перестук каблуков по плитам пола выдал ее с головой. Мне даже незачем было мотаться в Милан, чтоб представить себе ее внешне. Должно быть, размер 12, платье туго в талии, черные чулки, черные волосы, сияющие туфли и весьма основательный макияж. Жилище восходит к шестнадцатому веку, один из тех роскошнейших городских домов протяженностью в несколько миль, и, должно быть, восхитительно — за немалые деньги — отреставрирован. Хозяйка, вероятно, готовится к выходу на званый ужин вместе со своим мужем-бизнесменом, если, конечно, тот уже не успей угодить в тюрьму за взятки. Я чуть было не пожалела, что учила французский, а не итальянский.

— А-ха, мисса Вулеф! Вы про Морис Марчант знать хотела? Я бывала к нему прошлым годом, в май, узнала, что лицо хорошо сделает. Просила подтяжить не сильно. Так что не очень разрезать и вокруг глази убрать, чтоб скули больше выступал.

Он — «да »: новый мини-лифт есть, без след, без проблем. Не дешевий. Очень недешевий, но красивий. Так полгода, а потом моя лица смешно стала на бок упадшей, вся опала, вытянула. Ужас. Не могу из дома нигде. Ничего никак не могу. Я весь — как это — похожа на проказней болезнь. Тогда звонила ему. Он сказал: такого бывать не могло. Я говорила — я такой. Он сказал, чтоб я приехала. И я все лицо вокруг обвязала и на самолети к нему летела. Он видел, сказал «плохо». Опять делал. Лицо все равно некрасивий. Все щеки с комочками. Он сказал, я навыдумала, стало прекрасно. Я говорила, ты доктор поганий. Дай деньги назад. Или я ему так наскандалю, чтоб все знали, кто он такое.

Ой… труп в шкафу, гвозди в губке. Всю жизнь мечтала стать соучастницей подобного сюжета. Я едва сдерживала любопытство:

— И что же?

— Что «что же»? Денег назад не дал. Говорил, что никак помогать не может.

— Ну и?..

— Ну и — свинья! Я всем расскажила, всем первым дамам Милана. Он здесь кончен. Капут. Нет его. И если хотите это в свою газета, я только рада. Но, прошу, без имени, без фото, о'кей?

Прощайте, синьора Гаварона! И вы, и ваши упадшие подтяжки.

Если б не оказалось еще одного сообщения, меня неминуемо поглотила бы трясина уныния. Но оно было, и я обрела надежду с его пиканьем.

— Здравствуйте, Ханна, это Марти Трэнчент, менеджер Пита Пэнтина. Вы вроде собираетесь о нем писать? Я отправил вам факсом кое-что и организовал билеты на его концерт сегодня вечером в Кэмден-Пэлэс, второе выступление, начало в десять тридцать. Возможно, после вам удастся перекинуться с ним парой слов. Хотя, думаю, он немного утомится. «Гардиан» назвал его постфеминистской личностью. Класс! Уверен, он воспримет это как сногсшибательную новость. Он очень увлекается политикой и женскими проблемами.

Если б моя квартира была побольше, я бы бегом кинулась к факсу. Фотографии были — чудо: Пит в костюме от Пола Смита[16], одна нога на полуголой девице, девица скалится прямо в объектив. К сему восхитительная пиаровская текстовка, где Пит именовался поэтом сексуальных битв.

Урвав пару часов для сна, я принарядилась к выходу. Ах, эти полуночные шатания! Неловко даже, что я так редко развлекаюсь.

Вторник, ночной Кэмден-Пэлэс. Последние пару лет, даже просто проезжая мимо, я и то ощущаю себя старухой. Поверьте, с радостью отдалась бы новомодной музыке, если б не мысль, что ее почитателям я в матери гожусь. Впрочем, сегодня все иначе. Прежде всего, я себя не чувствую чужой. Да и Пит вот уж сколько лет все резвится. В фойе я насчитала, по крайней мере, дюжину лысых макушек и дешевых импрегнированных курток, состарившихся скорее вместе со своими владельцами, чем независимо от них. Видать, кое-кого из своих поклонников он так и тащит за собой.

Я села в задних рядах. Песенки были чудовищные. Какая-то пародия на Роберта Блая[17] вкупе с уже порядком устаревшим рок-н-роллом. Больше всего меня сразил «Ударник во тьме»: «Не ты одна крутая, моя крошка, я тоже крут, и я тебе влеплю».

Заметим, старичкам как будто понравилось. Похоже, по всем по ним плачет Общество защиты малолетних. Включая Пита.

Выступление закончилось где-то к полуночи. Подождав, пока прекратится давка, я отыскала дверь за кулисы. Сказала дежурившему, что у меня встреча с Питом, но выяснилось, что тот пока занят. Я стала ждать. Пит не торопился.

Был уже второй час, когда меня призвали. Пит сидел в своей уборной, свежевыбритый, в чистой сорочке, в новых старых джинсах, с бутылкой пива «Фостерс» и при романе Уилла Селфа. Вероятно, он полагал, что классно смотрится. Я бы так не сказала. Годы все-таки оставили на нем свой отпечаток. Подбородок обвис, а наиболее ответственные швы на джинсах натянулись так, что страшно смотреть. Либо Морис напортачил, либо выкачанный им жир Пит сам закачал в прежние места. Вид подхваченной промежности напомнил мне тот божественный эпизод из «Спайнэл Тэп»[18], когда бас-гитарист включает сирену тревоги в аэропорту засунутым в штанину мешочком со стопкой монет. Вот на какой операции Марчант озолотился бы. Я едва удержалась, чтоб не рассмеяться.

Пит поднялся мне навстречу.

— Привет. Извиняюсь, что заставил ждать. Дела. Ну как, понравился концерт?

Я кивнула, выразив восторг, которого на самом деле не испытывала. Рок-н-ролл!.С ума сойти — снова как в шестнадцать лет.

Прежде всего я попросила у Пита автограф. Признаюсь, было у меня смутное подозрение, что в конце беседы у него отпадет желание браться за ручку, а мне для сравнения был необходим образец его почерка. Пит витиевато расписался. Крайне неразборчиво. Потому я попросила сверху приписать небольшое посвящение.

«Ханне. Пусть всегда пишет правду».

— Спасибо! — Я глуповато улыбнулась. — Буду стараться.

Не стану напрягать вас пересказом этого интервью. Вырвавшись из оков песенной лирики, Пит продемонстрировал такую глубину взглядов на сексуальную политику, что заткнул бы за пояс саму Маргарет Тэтчер, если б не увяз в мешанине либеральных клише и мужских пошлостей. Правда, моя попытка выдать себя за журналистку «Гардиан» тоже вряд ли была успешна. Но все-таки стычки мы избежали. Собственно, пока дело не дошло до разговора об имидже и о том, как обрыдло ему жить в обществе, где важно не то, что ты собой представляешь, а то, как ты выглядишь.

— Тут вы глубоко солидарны с женщинами, так?

— Конечно! Об этом именно мой новый альбом. Мужчины и женщины должны быть верны себе, а не тому образу, который им навязывают.

— То есть, вы готовы, ну… отказаться от образа секс-символа?

Тут он рассмеялся:

— По-моему, человек в любом возрасте может быть привлекателен, правда? Ведь и ум, как и тело, тоже становится старше. В этом, собственно, вся суть.

— Не могу с вами не согласиться, — подхватила я, и мы оба расплылись в улыбке. — Но все-таки, зачем вам понадобилась липосакция?

— Что?!

Он буквально ошалел.

— Липосакция вокруг торса. Ведь это… было ваше… продуманное решение? Ведь, я слышала такое мнение, вы решились на липосакцию из солидарности с женщинами, которых общество толкает на подобный шаг? Хотя у вас, кажется, это прошло не слишком удачно.

— Кто вам сказал? Кто вам это сказал? Этот сраный подонок Марчант? Он рассказал?

— Марчант? Кто это? — недоуменно выгнула я бровь. — Нет, мне рассказывала одна моя коллега журналистка. Простите, я не подозревала, что это вас заденет. Я думала, вы в курсе… Все только об этом и говорят. В глазах женщин это даже сделало вас в определенной степени героем. Мало того, что вы на это решились, но когда что-то вам не понравилось после, вы обратились с жалобой. Многие женщины убеждены, что у них на такой шаг не хватит смелости. Вы показали нам, как совмещать нашу уязвимость с нашей злостью.

Но он меня не слушал (и слава богу, если учесть, какую ахинею я несла).

Его лицо угрожающе побурело, и, начав пухнуть, как надувающаяся воздухом лягушка, он вскочил и заорал:

— Выметайся отсюда! Это вмешательство в частную жизнь, вот что это такое! Ничего я с собой не делал! Ничего, слышишь ты? А вякнешь где-нибудь, в суд на тебя подам! Сволочи вроде тебя испохабили мне в начале всю карьеру. Больше тебе этого не удастся! Сраная свобода! Паршивая старая шлюха…

Я ретировалась, предоставив Питу поднимать глубинные пласты лексикона Нового Человека. Это было не в пример выразительнее, чем его песни.

Выйдя на тротуар, я с удовольствием окунулась в ночную тишь. Что ты будешь делать — выпал случай провести безумную ночь с рок-звездой, и я не сорвала кайф. Да пошел он! Джексон Браун[19] мне всегда нравился больше. Несмотря на слухи, будто он избил Дэрил Ханну[20].

Уже далеко за полночь, а я снова бодрствую. Эта история нарушила во мне все ощущение времени. Слава богу, хоть на моей машине никто не оставил никаких меток.

Я поехала в центр, отыскала одно ночное кафе неподалеку от Лестер-сквер, в которое часто наведывалась, когда у меня, так сказать, были ночи. Теперь здесь стояла непривычная тишина. Впрочем, наверное, я просто запамятовала, как бывало раньше. И цены подскочили. Я заказала капучино и поджаренный сэндвич. Вышел парень и начал наигрывать на рояле, подражая, как мог, Джулсу Холланду[21]. Звучало очень мило. Я уселась поудобнее, вытащила досье и свою черную записную книжечку (у частных сыщиков вместо любовников подозреваемые) и занялась рутинной работой.

Первым долгом я выложила на стол анонимную записку на имя Мориса Марчанта и рядом с ней идиотское посвящение Пита Пэнтина. Они были написаны совершенно разными людьми, хотя, разумеется, это еще ничего не доказывало. Я поставила карандашом крестик рядом с именем Пита. Уже проверены шестеро подозреваемых. И ни один, живой или мертвый, здесь ли, на Бермудах ли, казалось бы, никак не годился на роль злоумышленника, решившего потопить «подонка» Марчанта.

А может, я зашла в тупик потому, что я не там ищу? Здесь, где ничто не отвлекало моего внимания, мне внезапно вспомнилась коротышка Лола, то, как упорно она молчала. Но даже если я ее недооценила, это вряд ли что-то меняло. Ладно, пусть Лола способна на злодейство, но какой смысл самой себе платить семь сотен фунтов? В досье была копия ее заявления, но машинописная. Подпись размашистая и какая-то детская, к тому же мало что в ней совпадало с почерком анонимной записки. Было что-то общее в написании «с», но и «м» и «а» она писала совсем иначе. Хотя, возможно, почерк она постаралась изменить. Уж Фрэнк-то с его старыми полицейскими связями непременно откопал бы эксперта-графолога, но пока, кроме Лолиного почерка, у меня ничего нет, какой смысл прибегать к таким дорогим услугам. За неимением более подозрительных личностей я передвинула Лолу в списке повыше. К ее заявлению прилагалась характеристика из салона в Западном Лондоне. Я наметила себе отправиться туда завтра.

Я заказала еще капучино и булочку. Мой Джул прекратил тискать клавиши, и кто-то поставил запись. Брайан Ферри со своими знаменитыми хитами. Я расплатилась под звуки «Не будем разлучаться». Прямо как на заказ для известного мне семейства из Ислингтона. Где ты, Колин, песенка-то прямо для тебя.

На улице почти рассвело, когда я снова уже в машине перелопатила свои бумаги. Это заняло больше времени, чем я предполагала. Какое, оказывается, кропотливое занятие сыскная работа. Уже начало шестого. Да, день предстоит весьма насыщенный.

На улице, идущей мимо вокзала Сент-Панкрас, из грузовичка выгружали целую партию оранжевых дорожных столбиков. Только этого и не хватало новой Британской библиотеке. Концерта отбойных молотков. Пришлось свернуть к Кингс-кросс и ехать по Каледониен-роуд. Отсюда совсем близко до дома Кейт. Так-так, интересно: думаешь о другом, а колеса сами собой поворачивают в нужную сторону. Я въехала после перекрестка на Ливерпуль-роуд и пустила автомобиль в свободный полет.

Улица пьянела от птичьего щебета. В кронах стоявших в ряд деревьев заливался мощный рассветный хор, тон которому задавала пара упитанных черных дроздов в черных, как у дирижеров, фраках. Неужели кто-то еще способен здесь спать? Я припарковалась в нескольких ярдах от дома и стала ждать. В голове по-прежнему не было никаких мыслей. Если бы меня спросили, я бы, наверное, ответила, что сыщики не любят терять ночное время понапрасну. А за кем следить — какая разница. К себе бы лично я это не отнесла, но в данном случае это не важно. Устав от птичьего гомона, я переключилась на радио, заметалась по станциям взад-вперед. Уйма народу пожелала мне доброго утра. Верить им у меня не было особых оснований. Кроме этого, каждый сообщил мне, который час. Время между шестью и семью утра определенно летит незаметно.

Кейт сказала — трижды в неделю. Не обязательно сегодня, так что положимся на случай или на расписание. В 7:04 зажегся свет в одной из комнат верхнего этажа. Ванная. Я знала это прекрасно; сколько раз сиживала на краю ванны, а дети, купаясь, обдавали меня брызгами, или просматривала аптечку по ночам — так, на всякий случай, — когда оставалась за ними приглядывать. Свет погас. Я отсчитала ступеньки вниз. Парадная дверь распахнулась, и вышел Колин в сером тренировочном. В руках костюм на вешалке, пластиковый пакет и кейс. Он направился вдоль по улице в противоположную от меня сторону к своей машине. Я не сводила с него глаз.

И пыталась смотреть на него как бы со стороны, взглядом постороннего. Сколько ему на вид? Э-э-э… сорок один — сорок два. Неплохо сложен, правда, чуть расплылся (придуманный тренажерный зал не слишком ему помог), и стрижка несколько старомодна, в духе семидесятых. Но, по крайней мере, какую-то растительность на голове сохранил, и физиономия вполне пристойная. Одним словом, Обычный Господин. Среднего класса, среднего возраста, средних способностей («И в целом, — слышу я голос матери, — он вовсе не так уж плох, и ты, девочка, зря над ним смеешься»).

Колин плямкнул кнопкой своему автомобилю, и тот радостно сверкнул ему огнями. Это мне тоже в Колине противно. Всякие его новомодные цацки. Он осторожно повесил костюм сзади, скользнул на переднее сиденье, оглядел себя (не улицу!) в зеркало и тронулся. Подождав секунд пятнадцать, я тронулась следом.

Я скромно тянулась позади. Ведь надо же проявлять бдительность, если на всей улице только он да ты. У Хайбери-Корнер темп ускорился, к нашему па-де-де присоединились посторонние. Я пропустила между нами один автомобиль, но вот посреди Холлоуэй-роуд Колин свернул налево. Он двигался, судя по всему, в направлении к «Кэлли» — бассейну и гимнастическому залу на Каледонией-роуд. Трудно было сказать, радует меня это или наоборот.

Но к «Кэлли» мы так и не попали. Вместо этого он свернул вправо с Кэмден-роуд, затем описал квадрат по улицам с односторонним движением, пока мы не очутились на обсаженной деревьями улочке на задах Кентиш-Тауна. Колин так резко затормозил посередине, что мне ничего не оставалось, как проплыть мимо и скрыться за угол. По окончании своего объездного маневра я убедилась, что Колин бесследно исчез. Он мог зайти в любой из десятка ближайших домов. Я припарковалась примерно в пятидесяти ярдах от его машины, в той стороне, куда он явно не поедет, и стала ждать. Сколько это продлится? Сколько веревочке виться? Скоро ли быть кончику? Извини, Колин. Я это не конкретно.

Сидя в машине, я слушала программу «Сегодня». Накатил уже второй выпуск, и тут появился Колин, почти через час, на лесенке квартиры полуподвального этажа дома напротив. Молодцевато направился к машине. Да, вид у него теперь был вполне молодцеватый — уже в костюме, готов приступить к работе; тренировочный, надо думать, несет в пластиковой сумке. В самом деле, если все равно раздеваться, почему бы заодно не переодеться. И прямо на службу. Мужчина нового типа. Забавно. Я всегда подозревала, что, в сущности, новый тип практически не отличается от старого.

Его машина проехала мимо. Я едва сдержалась, чтоб не посигналить. Меня слегка обдало его выхлопом. Значит, Кейт права. Колин погуливает. Завелась любовница. Ой-ой-ой! Кто бы мог подумать!

Как раз тот случай, на который у Пита Пэнтина нашлась бы песня. Только не просите меня покупать весь альбом! Итак, вопрос: что теперь? По-моему, я с собой не договаривалась выходить из машины и переходить улицу. Но раз уж оказалась здесь, с удовольствием перейду. Дом номер 34. Счастливый номер позапрошлой ночи. Я спустилась по ступенькам и с силой нажала звонок. Прошло некоторое время, прежде чем она открыла дверь.

Ну, явно не Джулия Роберте — лет сорока, темноволосая, без определенной прически, с неряшливо намазанными губами и слипшимися от туши ресницами. Уже успела одеться: брюки, свитер. Ничего выдающегося. Должна признаться, по ней никак нельзя было сказать, что это женщина, только что пережившая землетрясение. Впрочем, надо знать Колина.

— Да? — Она определенно нервничала.

— Доброе утро! Могу я видеть мисс Питерc? Джиллиан Питерc?

— Вы ошиблись, такая здесь не живет.

— А-а… это Стрэттон-Гарденс, тридцать четыре?

— Нет, это Фэрвуд.

— Ой, простите? А можно…

Но завершить фразу мне не удалось. Позади я услыхала шаги по ступенькам, обернулась и увидела мужчину лет пятидесяти с кейсом и с зонтиком. Завидев меня, он заметно побледнел и стушевался. Черт побери!

— Простите! — коротко бросила она мне.

— Что? Ах да, конечно. Это вы простите, что вторглась.

Он ждал, не поднимая глаз, пока я протиснусь мимо и взбегу по ступенькам. Я слышала, как за моей спиной хлопнула дверь.

Я стояла посреди улицы с чувством, будто кто-то двинул мне под дых. И внезапно все встало на свои места с поразительной ясностью: определенные часы, ее, мягко говоря, не слишком чарующая внешность, ежемесячно уплывающие куда-то наличные. Джентльмены-клиенты. Боже мой, я-то думала, они исчезли вместе с Ноевым ковчегом. Не стоит забывать, что Колин в душе всегда оставался консерватором.

От собственного остроумия мне легче не стало. Вернувшись в машину, я испытала чувство, подобное ужасу Пандоры в тот момент, когда она открыла крышку ящика и нечаянно выпустила зло на свет Божий. Но по крайней мере в ее случае все об этом узнали. Мое же зло будет оставаться тайной, пока я не решу ею поделиться. Но кому мне все это рассказать? «Привет, Кейт, радуйся, это вовсе не роман, это обычная проститутка из Кэмден-Тауна!»

И что делать тогда Кейт? Менять замки? Сжечь трусы Колина в садике и засыпать пепел ему в бензобак? Или, наступив на собственную гордость, позвонить в службу помощи неблагополучным семьям? Думаю, все будет зависеть от того, насколько ей хочется сохранить брак. И ценой чего? Такой малости, о которой Колин не соизволил даже задуматься. Просто засвербило член и ухнул в яму, в которой теперь кувыркается. Образ, прямо скажем, малопривлекательный. Может, стоило погнать за Колином к нему на службу, вытянуть его из кресла за лацканы и колотить башкой об чернильницу до тех пор, пока не прозреет и не увидит все так, как вижу я?

Знаете, иногда в жизни наступает момент, когда понимаешь, что ты вовсе не такая умная и не такая храбрая, какой себя мнишь. Сейчас наступил именно такой. В конце концов, я решила посоветоваться.

К несчастью, Фрэнк еще не явился. Хотя, возможно, он уже в Мадриде. Я еще возилась с тройным замком в офисе, как вдруг зазвонил телефон и затем щелкнул автоответчик. Я едва успела вбежать и схватить трубку. Впрочем, дрожащий голос явно придал мне ускорение:

— Алло, алло! Сообщение для Ханны Вульф. Я пыталась звонить домой, но никто не отвечает. Ханна, миссис Марчант необходимо срочно с вами встретиться, тут…

— Да, да! Миссис Уэверли? Это я, Ханна. Простите, только что вбежала. Что случилось?

— Ах, вы здесь! Слава богу! У нас полиция. Они сейчас разговаривают с Оливией.

— Почему? В чем дело?

Едва сдерживая рыдания, Уэверли проговорила:

— Морис Марчант мертв… Его нашли сегодня утром у него в приемной.

Как это ни жестоко, признаюсь, на какую-то долю секунды я даже испытала облегчение, потому что это отвлекло меня от моих черных мыслей.

Глава четырнадцатая

Сев в машину, я врубила в мозгу голубую мигалку. Поярче, чтоб она напрочь затмила остальную умственную деятельность. Конечно, надо было бы мчаться с предельной скоростью, но в часы пик в Лондоне понятие скорости вообще отсутствует.

Дом, адрес которого сообщила мне Кэрол, оказался в самом фешенебельном районе — вблизи Уигмор-стрит. Полиция в восьмом часу утра приехала за Оливией Марчант в «Замок Дин», чтобы увезти ее в морг рядом с Вестминстерским аббатством для опознания трупа мужа. Я о стольком еще не имела понятия, что даже не было смысла ни о чем гадать. Полицейские, бесспорно, выложат мне ту малость, которую им удастся выудить, а я выведаю столько, на сколько хватит наглости.

Мне не пришлось долго искать место. Ясное дело, у подъезда было полно полицейских машин. Я подавила искушение заскочить в одну из них и воспользоваться радиосвязью.

Дом был из тех, где консьерж дежурит круглосуточно. Мне он был ни к чему. Кэрол Уэверли поджидала меня в вестибюле. Встретила, как лучшую подругу, и тотчас повела меня к лифту. Пока мы поднимались, я разузнала что смогла. Оказалось, Марчанта обнаружила рано утром уборщица, явившаяся с пылесосом в приемную на Харли-стрит. Его убили ножом. Больше Кэрол ничего не знала. Марчанты жили на четвертом этаже. Просторные, очень красивые апартаменты. Но в данный момент мне было не до любования их жильем. Дверь в большую гостиную закрыта. В кухне при телефоне — женщина в полицейской форме. Кивнув ей, я пошла прямиком к двери.

— Погоди-ка минутку, Алан! — Она прикрыла трубку рукой. — Эй, туда нельзя!

Но я уже вошла. Девиз сегодняшнего дня: встала на путь — не останавливайся.

В комнате царил полумрак — сказочно красивые французские окна были наполовину прикрыты от солнца портьерами. Она сидела на диване в джинсах, в белой футболке из мягкой ткани с воротничком «поло», поджав ноги, в напряженной позе. Приглушенный свет мягко освещал ее идеально скроенное лицо. Сейчас не красота поражала в ней, скорее какая-то нежизненность. Безрадостного в нашей работе всегда с избытком — оно и понятно, в счастливые моменты к услугам детектива не прибегают, — но скорбь от потери близких ни с чем сравнить невозможно. Глаза человека наполняет какая-то странная пустота, словно их высосала тоска по умершему. Черты Оливии словно окаменели. Хотя этому скорее мог поспособствовать живой Морис Марчант, нежели мертвый.

Оливия подняла глаза, и ее взгляд остановился на мне как раз в тот момент, когда двое полицейских в штатском уже приготовились меня турнуть.

— Ханна Вульф! — бросила я, проходя мимо них. — Частный детектив. Миссис Марчант моя клиентка.

Старший кивнул:

— Да, мы в курсе. Что ж, миссис Марчант, спасибо за беседу. Мы свяжемся с вами через некоторое время. И пожалуйста, примите наши соболезнования.

Я оглядела обоих. Особого сожаления на лицах не заметила. Впрочем, у полицейских, разумеется, не было для него особой причины. Они не знали покойника. Для них это очередное, пока не закрытое дело. И меня угораздило стать его участницей.

— Когда закончите, мисс Вульф, не откажите в любезности с нами переговорить, — сказал старший, помахивая перед моим носом визитной карточкой.

Я помахала своей в ответ.

— К вашим услугам, констебль! — Это было произнесено мной со всей любезностью и учтивостью, которых я поднабралась у Фрэнка за три года совместной работы.

Тот, что помоложе, выгнул бровь. Мне хватает и одной выгнутой, чтоб понять, с кем имею дело.

Полицейские ушли, прикрыв за собой дверь. Взгляд Оливии, проводив их, вернулся ко мне. Я прошла вперед и села на то место, где сидели они; диван еще не остыл. Скорбь. И в этой ситуации профессионализм тоже необходим. Деликатное дело, не спасение утопающих. В конце концов я воздала дань привычному:

— Я глубоко сожалею…

Оливия кивнула. Лицо то же: невозмутимое, будто высеченное из мрамора. А под маской — боль, запертая внутри, наполнившая глаза, отчаянно рвущаяся наружу. Но вот пробились слезы, медленно покатились вниз по щекам. Она и пальцем не шевельнула, чтобы их смахнуть. Зрелище было поразительное — будто плачет статуя мадонны или, что еще хуже, будто льет слезы одна из омерзительных куколок нашей Эми, стоит только нажать в нужном месте. Бедняга. Как же туго он ее утянул, даже убиваться по нему по-человечески не может. Я сидела и смотрела, как она плачет. Хотела протянуть бумажный платок, но решила, что будет некстати. Но вот Оливия звучно, не по-мадоньему, шмыгнула носом и прошлась пальцами по щекам, утирая слезы.

— Я ведь была у него там, — сказала она без всякого выражения. Тут в горле у нее что-то отрывисто и смешно булькнуло. — Вчера днем. Он сегодня должен был ехать в Амстердам, а оттуда на конференцию в Чикаго. Я пришла попрощаться. Мы повздорили. Он обвинил меня в попытке развалить дело. Сказал, что о вашем расследовании может прознать пресса и это нас погубит. Я уверяла, что хочу его защитить. Что, возможно, ему грозит опасность. Но он не желал меня слушать. Мы расстались со скандалом. Я уехала в «Замок Дин» и легла спать. Меня разбудил звонок из полиции. Я даже не успела извиниться перед ним.

Она осеклась, а меня будто ледяная рука схватила за горло:

— Откуда он обо мне узнал?

— А вы как думаете? — спросила она, глядя на меня в упор.

— Я же не…

Оливия покачала головой:

— Этого и не требовалось. В таких ситуациях он соображает молниеносно. Я попыталась извернуться, но его не проведешь — всегда чувствует… чувствовал, когда я лгу.

— Ну а, скажите, не осталось ли какой-нибудь записки, сообщения?

Она взглянула на меня:

— Нет, ничего. Но, по-моему, все и так ясно, разве нет?

— Ясно?

— Разве вам не сказали?

— Оливия, я и словом не успела обмолвиться с полицией!

— Ах… Они говорят, его ударили ножом. В шею и в грудь. Вся грудь исколота. Множество ран. — Она запнулась. — А потом, когда он был уже мертвый, ему… ему выкололи глаза.

Потухла мира красота в глазах смотрящего. Да уж, можно сказать, неизвестный убийца оставил визитную карточку. И Оливии пришлось опознавать труп. Впервые в жизни у меня не нашлось что сказать.

Но она взяла себя в руки быстрей, чем я ожидала. Встала, прошла к небольшому бюро у двери. Вернулась, держа в руке конверт. Протянула мне.

— Что это? — спросила я, хотя догадка уже забрезжила.

— Шестьсот фунтов. Наличными.

— Оливия, это слишком…

— Мой адвокат сказал, им придется заморозить мой банковский счет. А это поможет вам продержаться некоторое время.

— Простите, но…

— Я хочу, чтоб вы нашли его убийцу, — резко оборвала она меня. — Хотя бы это вы должны для меня сделать.

Снова лицо ее стало жестким, скулы напряглись, кожа на щеках натянулась. Она стояла передо мной, нацелив на меня конверт, как обнаженный меч, и на память мне пришла иллюстрация из прочитанного мною в детстве фантастического романа. Вечно прекрасная Айша — Та, Которой Все Повинуются[22]. Мне, девчонке, воспитанной на сказках о принцессах с газельими глазками, героиня, которую безмерная любовь сделала жестокой, казалась тогда полной ересью. Красавица, несовместимая со счастливым концом. Ах, Оливия, остановись, не прыгай снова в огонь. На сей раз не убережешься, превратишься в сморщенную мартышку!

Зачем мне все это — эта боль, эта ярость, эти скачки с препятствиями в компании с ехидными полицейскими? У нас с вами, леди, разные весовые категории! Оглянитесь на себя, хоть вам сейчас и очень кисло, но вы красивы и богаты. Вы свою беду переживете. Потерпите немного, и мир снова повернется к вам солнечной стороной. Я же вам вовсе нужна. Иногда бывает не вредно сознаться в своей несостоятельности.

— Простите, Оливия, — сказала я спокойно. — Но больше я не смогу работать на вас. Теперь вам придется предоставить дело полиции.

Некоторое время она смотрела на меня, потом опустила руку с конвертом. Эта внезапная покорность меня поразила. Еще пару дней назад Оливия нажала бы сильней, сыграв на моем чувстве вицы. Но не сегодня. Сегодняшняя Оливия только кивнула и сказала:

— Понятно. Что ж, и на том спасибо. Я знаю, вы сделали все возможное.

И, конечно, от этих ее слов мне стало еще хуже.

Кэрол, перепуганная, взбудораженная, ждала меня у двери. На мой взгляд, менеджеру не мешало бы проявить большую стойкость в критический момент. Работнички в штатском отбыли, оставив мне указание навестить их в участке, как только смогу. Стало быть, сейчас. С Кэрол они уже имели разговор, который явно оставил ее в полном смятении. Все допытывалась у меня: зачем им понадобилось с ней беседовать, что такого могла бы она им сообщить? Она так нервничала, что на мгновение у меня шевельнулась мысль — уж не она ли?.. Впрочем, такой поступок абсолютно не вязался с карьерными помыслами Кэрол. Я объяснила ей, что это обычная процедура и что не стоит из-за этого волноваться.

Я спросила, сколько она еще собирается пробыть в Лондоне. Она сказала, что не знает. У Оливии нет ни близких, ни родных. Родители умерли, больше никого не осталось. В том-то все и дело. Морис был всем для нее. Мужем, отцом, другом. Ее жаль до слез. У Кэрол и в самом деле глаза были на мокром месте,

Но как ни трагично то, что случилось, «Замок Дин» бросать на произвол нельзя. По совету Оливии, Кэрол оставила временно вместо себя Марту (что ж, по крайней мере скорбь не ослабила их деловую хватку), но спешила как можно скорей вернуться туда. А что Оливия? Кто присмотрит за ней? Тут Кэрол схватила меня за руку:

— Вы ведь не покинете ее, правда? — воскликнула она с пылом, прямо скажем для нее не свойственным.

«Покинете »! Слово-то какое. С чего это вдруг все вообразили, будто Оливия нуждается в опеке? Может, им известно то, чего не знаю я? Что же? Любопытство. Меня в моей работе оно подстегивает сильнее, чем сострадание. Я открыла было рот, чтоб сказать Кэрол, что моя роль в этом деле отыграна. Но почему-то так и не сказала. Ох, Ханна, когда же ты будешь умнеть!

На визитке значилось, что инспектор сыскной службы Мередит Ролингс состоит при полицейском участке Тоттенхем-Корт-роуд, близ Гудж-стрит на Уэст-Уэй.

Я оставила машину где припарковалась и пошла пешком. Я уже стала ощущать последствия двух практически бессонных ночей. Больше всего в данный момент мне не хотелось общаться с вырулившими на первый план полицейскими. Вероятно, то же и они испытывали в отношении меня. Я так долго просидела в приемной, что уже заподозрила, не специальная ли это тактика с их стороны, если, конечно, еще кто-то не успел между делом отдать концы, как вдруг меня пригласили пройти. На третий этаж. У лифта меня встретят.

Даже не подумали извиниться. Скверное начало. Я силилась, как могла, побороть проснувшуюся предубежденность. В крохотной выгородке для допросов посреди огромного офиса с открытой планировкой я впервые смогла их как следует разглядеть. El Jefe[23] Мередит (интересно, имеет ли уменьшительное?) —тип весьма и весьма характерный. Крупный детина в костюме, из которого он явно вырос, следы бессонниц и возлияний уже изрядно впечатались в физиономию, и на этом фоне интеллект во взгляде едва уловим. Когда я впервые увидела Фрэнка, у меня возникло примерно аналогичное впечатление — но в результате такая серьезная недооценка ничего хорошего мне не принесла. Но все-таки Фрэнк из тех, кто из полиции слинял. По его мнению, чем дольше там торчишь, тем хуже для мозгов.

Мередитов напарник — сержант-детектив Грант — еще был не полностью безнадежен. Помоложе, где-то к сорока, достаточно тщеславен, чтоб еще к чему-то стремиться. Не самый худший вариант. Живота я у него вообще не разглядела, а подбородок пока еще приставлен к шее под прямым углом. Об остальном судить не берусь. Они предложили мне кофе и поставили на стол передо мной пепельницу. Крутые ребята, рак им нипочем! Я, некурящая, даже почувствовала некоторую свою убогость.

Мередит уже явно ознакомился с моей визиткой.

— «Камфорт и безопасность»? — произнес он, вертя ее в пальцах, как бы приноравливаясь к фокусу в духе Пола Дэниэла. — Так-так. Значит, вы, барышня, от Фрэнка Камфорта.

Вот и слава!

— Так точно. Ну а вы? Вы, юноши, чьи будете? Он слегка осклабился, словно было лень улыбнуться во весь рот:

— Славный парень Фрэнк. Ушел в восемьдесят восьмом после первого слушания дела Стэниша, — сказал Мередит, адресуясь явно не ко мне.

Молодой кивнул, не сводя с меня глаз. Я одарила его одной из самых лучистых своих улыбок. Он умудрился устоять перед ее сиянием.

— Я знавал вашего босса, — сказал Ролингс.

— Я ему передам. Все, разговор окончен?

— Знаете, вы даже говорите точь-в-точь как он.

— Ага, я при нем вроде болвана, — сказала я. — Гляньте в окно, Фрэнк стоит на тротуаре и вещает, а я повторяю.

Некоторое время Мередит смотрел на меня, потом добродушно сказал, почесывая подбородок:

— Может, ты, Майкл, теперь рискнешь?

Майкл, состроив на ходу гримасу, провел языком по губам. Коллаген! Делает губы пышными и влажными.

— Спасибо, что пришли, мисс Вульф! — сказал он, пожалуй, даже без всякой иронии. — Будем признательны, если вы расскажете вкратце, что связало вас с миссис Марчант и какую, собственно, работу вы для нее выполняете.

— Почту за честь! — Тут я сделала паузу. — Но только прежде вы немного меня просветите. — Молодой метнул взгляд на Ролингса, который молча сидел в стороне. — Фрэнк любит точный отчет. Ну, сами понимаете, чтоб над всеми «i» стояли точки, — завершила я, демонстрируя трепет перед полицейским протоколом.

Ролингс тихонько рыкнул. Или, может быть, это он так усмехнулся? У него одно не сильно отличалось от другого.

— Что ж, в этом смысле Фрэнк не изменился.

Я восприняла это как согласие и переключилась на более любезного Гранта:

— Как он был убит?

— Мы пока не получили заключения экспертизы, но почти наверняка смерть наступила от одной из ножевых ран, от удара сзади в шею при многочисленных ножевых ударах в спину и в грудь.

— Орудие?

— Вез экспертизы точно сказать нельзя, но, как выяснилось, он держал у себя на столе хирургический скальпель, чтобы вскрывать письма. Теперь скальпеля там нет.

— А глаза?

— По предварительным данным, его изуродовали, уже когда он был мертв.

— Ей не показали? Он покачал головой:

— Мы прикрыли часть лица при опознании.

Между прочим, подумала я, мы говорим о даме, которой, вероятно, тоже прошлись скальпелем по области глаз. Впрочем, мне-то известно, что порез порезу рознь. Интересно, заметили ли они? Все-таки приятно, что уже столько часов никто со мной об этом не заговаривает.

— Когда наступила смерть?

Он еле слышно фыркнул, просто чтоб показать мне, что я его достала:

— Примерно между одиннадцатью вечера и половиной третьего ночи.

— Что он так поздно там делал? Ведь, по-моему, ему предстояло ранним утром вылетать в Амстердам.

— Верно. Мы обнаружили авиабилет в его бумажнике. Рейс в шесть тридцать утра. Вероятно, перед отъездом надо было завершить кое-какие дела.

Может, кое с кем встретиться? Гм!

— Есть ли следы борьбы?

— Нет, Но, видно, уже после первого удара он утратил способность сопротивляться.

Мне не терпелось еще кое о чем их расспросить, но не хотелось, чтоб они почувствовали мой интерес. Воспользовавшись моей заминкой, Ролингс перехватил у меня инициативу.

— Итак, — произнес он. — Не пора ли поменяться ролями? Дайте-ка и нам хоть пару минут поработать полицейскими.

Я взглянула на него. Господи, как вы и все ваше племя похожи на динозавров; мозгов с гулькин нос, никак не поймете, что уже наполовину вымерли. Ну же, ну, Ханна, чему тебя Фрэнк учил!

— Разумеется, — улыбнулась я. — Я к вашим услугам, констебль.

Они распределили роли быстро и ловко, значит, к парной охоте привычны. Для начала спросили о том, о чем и без того знали, чтоб просто удостовериться, что я приняла подачу, затем перешли к тому, что их интересовало по-настоящему.

— Так, значит, у вас есть одно из полученных ими анонимных писем?

Это была очередь Мередита, солировал он. Я кивнула. Он протянул руку. Я улыбнулась:

— Не здесь! При себе не держу. Оно у меня в бумагах.

Так. Не прошло и пяти минут, а я уже вру. Полицейские и частные сыщики — традиционная антипатия, никуда не денешься.

Он ощерился:

— Так, может, расскажете, что в нем?

Что рассказывать-то? Письмо в простом коричневом конверте, марка центрального лондонского почтового отделения, составлено из написанных от руки и вырезанных слов.

— Есть соображения насчет почерка?

— Угу, — сказала я. — Похоже, почерк Камю.

— Что-что?

— Это я так. Сорвалось. Нет, почерк незнакомый. — А письма, приходившие в оздоровительный центр?

— Я их не видела, но, судя по словам той девицы, стиль более или менее совпадает. Только там послания были печатные.

— Вы считаете, что между этими письмами есть связь?

Я медлила с ответом. Не ловушка ли этот вопрос?

— Я… да, я склонялась к такому выводу.

— А что это за девица, которая занималась вредительством?

— Лола Марш? Ну, на убийцу она, по-моему, не тянет, хотя данное событие возвращает ее в список подозрительных лиц.

— Оливия Марчант сказала, вы не знаете, где она? Я покачала головой;

— Никаких следов. Она вышла из такси у Редингского вокзала и растворилась в ночи. Если прочесать все крупные салоны красоты в стране, думаю, можно ее отыскать. Я такими возможностями не располагала.

Молодой с улыбкой спросил:

— Тогда, может, расскажете про досье пациентов Марчанта?

— Что рассказать?

— Нашли вы что-нибудь?

— И да, и нет. Сначала имелось примерно три десятка потенциальных подозреваемых. Я сократила список до десяти. С большинством либо виделась, либо говорила по телефону.

— И?..

— Картонного Мориса Марчанта в качестве объекта для пристрелки ни у кого из них не обнаружила.

— А остальные? — вполз в разговор Ролингс, учуяв поживу.

— Прошу — они ваши. Одна липосакция, пара случаев с отвисшими веками, уменьшение челюсти путем ринопластики.

— Как-как?

— Это когда у вас подбородок чересчур выпирает. Отрезают кусок и добавляют вам к носу.

Я вовсе не хотела его обидеть, но ведь никогда не угадаешь, где у кого слабое место. Ролингс метнул на меня свирепый взгляд. Вдруг мне подумалось, что это дело, пожалуй, не для него. Да, он много перевидал женских тел, изувеченных ножами, но, как правило, то были трупы. Как большинство копов, он чувствовал себя крутым мужиком, и я с трудом могла представить его непринужденно беседующим с богатыми реконструированными дамами об их любимых способах кидать деньги на ветер. Что за дребедень! Ему подавай гонки с препятствиями!

— Ага, — сказал Грант, вступая в разговор, чтоб помочь напарнику из него выйти, — так, значит, мы можем забрать у вас эти досье?

— Милости прошу! Я только и жду момента передать их в более достойные руки, — сказала я, давая им повод еще выше задрать носы.

— Когда вы в последний раз перед убийством видели ее? — Ей-ей, судя по тону Ролингса, моя грубая лесть достигла цели.

— Кого?

— Царицу Савскую!. Вашу клиентку, миссис Марчант.

— Э-э-э… В воскресенье утром. Она занесла досье ко мне домой.

— И это было ваше последнее с ней общение?

— Нет. Во вторник она звонила, спрашивала, как продвигается расследование.

— Откуда звонила?

— Понятия не имею. Я не интересовалась.

— Ну а муж?

— Что муж?

— С ним вы виделись?

— Да. Вчера в обеденное время.

— Вот как? Беседовали насчет угроз?

— Нет. Нет, я… э-э-э… пришла к нему как к специалисту.

И тут Ролингс, конечно, не выдержал:

— И по какому конкретно поводу?

— Я работала подсадной уткой, — спокойно сказала я. — Думаю, вы о таком слыхали? Это когда приходишь, называешься чужим именем, забираешь наркотики, нарушаешь закон, а потом арестовываешь за это других.

— Вот черт, как Фрэнк такую бабу терпит! — сквозь зубы процедил Ролингс Гранту, после чего обратился ко мне: — Послушай, дамочка, будешь меня подковыривать, я тебя так подковырну, что мало не покажется, ясно?

— Понял! — кротко ответила я. Да ну тебя, Мередит, девчонки шутки любят, а ты шуток не сечешь.

— Какое у вас осталось мнение о Марчанте, мисс Вульф? — Теперь спрашивал вежливый.

— Уверенный в себе преуспевающий мужчина. Словом, как и подобает хирургу-эстетику.

— Привлекательный внешне?

Я пожала плечами:

— Ну, до жены ему далеко, если вы это имеете в виду.

— Не заметили, что он нервничает, напуган чем-то? — снова метнулся на прорыв Ролингс.

— Нет. Наоборот. Да и к чему бы ему пугаться, ведь он же не знал, что уже на мушке.

— Как вы думаете, не был он из тех мужчин, которые способны вызвать в женщине ненависть?

Ну-у, Ролингс, это называется подлавливать. Ма-аленький крючочек, от дубины ведь рыбка увернется.

— Смотря насколько он ей угодил, — сказала я. — Некоторые женщины весьма ревностно относятся к своей внешности.

Зазвонил телефон. Грант снял трубку, что-то пробормотал, протянул напарнику.

— Ролингс! — представился тот, как будто звонившие были не в курсе. Слушая, он не сводил с меня глаз. Потом сказал: — Он уверен? — продолжая смотреть на меня.

Черт побери! Ну, прямо кино! У меня от волнения даже дыхание перехватило. Но я постаралась виду не подавать.

— Сейчас буду, — сухо отрезал Ролингс, положил трубку и, склонившись к Гранту, что-то тихо ему сказал.

Вид у обоих был крайне радостный. Ролингс встал.

— Ну что ж, спасибо вам, мисс Вульф за э-э-э… помощь. Передайте Фрэнку от меня привет. Сержант Грант проводит вас до вашей конторы, заберет досье. До скорого, Майкл!

Я подождала, пока за ним закроется дверь. Потом сказала:

— Грандиозная личность, правда? Должно быть, работать с ним — море удовольствия. Значит, я под стражей?

И по тому, как дрогнули у Гранта губы, я поняла, что ему смешно, но рассмеяться по-настоящему не хватает пороху.

Глава пятнадцатая

Тем не менее расставаться ему со мной явно не хотелось. Короче, когда он узнал, что досье у меня дома, а не в конторе, настоял на том, чтобы проводить до дома. Даже в служебную машину посадил. Признаюсь, меня как обухом поразила мысль, что они просто не верят, что я сама привезу им досье; впрочем, в нашем деле привыкаешь разочаровываться в людях.

Пробки были чудовищные. Если бы я не сидела рядом, Грант, вероятно, включил бы сирену. Я ему сказала, чтоб не стеснялся, включал, но он только улыбнулся. Под конец я вынуждена была пуститься в разговор, чтобы не клевать носом.

— Значит, Ролингс ваш партнер?

— Да, мы вместе работаем.

— Давно?

— Примерно год.

— Ну и как?

Он смешно, почти по-девчоночьи поджал губы. Интересно, стала бы я с ним спать, окажись мы в пустыне? А может, если вспомнить мои недавние открытия, предпочла бы ему какую-нибудь Сью Лоли? Да что ты, Ханна, дурью маешься! Занялась бы лучше делом. Гранд все еще не ответил на мой вопрос, впрочем, ответа я и не ждала.

— Ну а вы? — вместо этого спросил он. — Давно у Фрэнка Камфорта?

— Три с половиной года.

А ведь шла на временную работу!

— Нравится? Хороший вопрос.

— Я больше ничего не умею делать, — сказала я.

— А что ж в полицейские не пошли? — Опять не поймешь, то ли в насмешку, то ли всерьез.

Я пожала плечами:

— Раньше из-за того, что форму ненавижу. А теперь, пожалуй, по принципиальным соображениям. Неужели вы до сих пор этого не поняли?

— Инспектор Ролингс сказал, что вы та самая женщина, при которой год назад малышка напоролась на взрывное устройство, подложенное психом из общества защиты прав животных.

Видно, Ролингс свое дело знает. Верно, я та самая женщина. Только вот Мэтти не просто «малышка». Неповторимая, неистовая Мэтти, настолько полная жизни, что иногда мне кажется, она по-прежнему жива — просто решила на какое-то время исчезнуть с глаз. М-да. Сейчас не время заклиниваться на проколах.

Лучше переключиться на что-нибудь, только бы не вспоминать.

— Если соберетесь пройтись по моему списку, — сказала я, — может, сумеете получить командировку в Милан.

— В Милан?

— Ну да, одна итальянка делала подтяжку лица, а оно поехало обратно. Это ее ужасно огорчило.

— Вы же вычеркнули ее!

— Да так просто. Показалось, она ни при чем, — сказала я, умолчав об алиби.

— Не думаю, что за убийцей нам придется далеко ездить.

— Правда? — Я выдержала паузу. — Вообще-то я и Фрэнка могу спросить. Ему всегда все рассказывают. Старые связи, знаете ли, одна компания. — Грант покосился на меня. — Выкладывайте. Если это мужской секрет, скажете Ролингсу, что я из вас вытянула под пыткой. — На сей раз определенно у Гранта мелькнула улыбка. Неплохо. Есть в нем, значит, что-то человеческое. — Ну и?..

— Как вам она?

— Вы про мою бывшую клиентку миссис Марчант? — уточнила я на всякий случай. — Не знаю. Пока еще полной ясности нет.

Он усмехнулся:

— Знаете, ведь ей пятьдесят. Потрясающе! Выглядит как минимум лет на десять моложе. Как вы считаете, основательно ему пришлось над ней поработать?

— Порядком! А что? Разве это повод ее подозревать? Я-то думала, что уж у кого, у кого, а у нее нет причин быть недовольной.

Грант улыбнулся:

— Выяснилось, что она видела его вчера вечером.

— Да, знаю. Она мне сказала.

— Возникла ссора. Это она сказала вам?

— Э-э-э… да вроде бы нет. — Вместо того чтобы ходить с туза, я кинула двойку треф.

— Регистраторша задержалась, чтоб привести в порядок документы. Слышала ссору краем уха.

Ах, вот как, регистраторша! Вот куда они укатили, пока я прохлаждалась в приемной их полицейского участка. Спасибо, что вернулись, а то могли бы уже и дело закрыть.

— Из-за чего ругались?

— Из-за какой-то женщины, с которой он вроде встречается.

— Что вы говорите! — постаралась в меру изумиться я. — В самом деле?

— Распалились, дело дошло до крика. Обвиняли друг друга в том, что предприятие на грани краха. Миссис Марчант выбежала от мужа расстроенная, в слезах.

Я выдержала паузу, после чего спросила:

— Регистраторша уловила имя женщины?

— Нет, но когда Марчант обнаружил, что она еще не ушла, то это его явно смутило. Стал говорить, что жена нездорова, просил не придавать значения тому, что слышала.

Грант умолк. И тут я подумала, что Ролингс, должно быть, не слишком обрадуется, если узнает, что его напарник выдает мне их тайны. А может, Грант хочет самостоятельно решить эту задачку? Таким образом, набирает себе очки?

— Как вы думаете? — спросил Грант. — Марчант был любитель развлечений на стороне?

— Не знаю, — пожала я плечами. — По работе ему приходилось с утра до вечера щупать женщин.

Но мне он показался весьма уравновешенным мужчиной.

— М-да…

— А как Оливия Марчант объяснила?

— Никак. Сказала, ничего особенного, просто размолвка по деловым вопросам.

Ну вот! Отказ от содействия полиции! Еще одно свидетельство не в ее пользу. Надо бы мне с ней переговорить. Впрочем, это едва ли можно счесть неопровержимой уликой.

— Ладно, ну повздорили они. И на этом основании вы отказываетесь от поездки в Милан? — спросила я после очередной паузы.

Грант не ответил, и я поняла, что он выложил не все, но больше откровенничать не собирается. Взглянула на него. Он поймал мой взгляд.

— Ролингс сказал, что после гибели той девочки вы так и не открыли полиции всего, что знали.

— Да что вы говорите? — воскликнула я с видом оскорбленной невинности. — Что ж, признаюсь, мне крайне обидно это слышать. Ведь я без малейших колебаний уже готова передать в ваше пользование все досье, которыми располагаю.

— Вот-вот, — сказал он, — а то я уж было засомневался.

После подобных вызывающих намеков на мою безнравственность я, разумеется, и не подумала приглашать Гранта к себе наверх. При первом свидании леди имеет полное право не допускать интима. Даже полицейскому это ясно как день. Кроме того, я не была уверена, что хорошо припрятала свой запас наркотиков.

Досадно, что нельзя было скопировать все, но все-таки я успела пропустить наиболее важную информацию через факсовый копир и засунуть листы снова в папки, прежде чем он успел бы что-либо заподозрить. Анонимная записка оказалась такая мятая, что копия смахивала на эскиз Джокасты Инеc[24] для современных обоев, но все-таки разобрать написанное было можно. Складывая эти драгоценные досье в коробку, я неожиданно сотворила такую гнусность, какой сама от себя не ожидала. В последний момент выдернула одно дело из пачки. И ради спокойствия души спихнула за кухонный стол, чтобы все это выглядело как чудовищное недоразумение. Утаивание улик. Аморальный и противозаконный поступок. Даже полицейские прибегают к этому только в исключительных случаях.

— Это они?

— Все они в вашем распоряжении, — сказала я с улыбкой, склоняясь к окошку машины и посылая Гранту прощальный привет.

Он предложил подбросить меня обратно в центр, но я отказалась, потому что, по правде говоря, мне не хотелось, чтоб он узнал, куда я поеду. Он открыл коробку и бегло пролистал досье.

— Надеюсь, вам понравятся фото, — сказала я, едва перед Грантом открылось изображение мощного зада. Он тихонько прыснул. — Между прочим, и мужчины этим не гнушаются. Чтобы стать еще привлекательней для слабого пола.

Грант поднял на меня взгляд. Он явно не понимал, как расценивать мои слова. Ведь говорила же! Я — полный профан в смысле всяких заигрываний. Я и не заигрываю.

— Жаль, что Марчанта больше нет, — весело сказала я. — Классно убирал брюшные складки. Может, инспектор розыска Ролингс спросит у миссис Марчант, не присоветует ли она кого-нибудь еще. Возможно, она выхлопочет для него скидку.

Грант покачал головой:

— Знаете, не хотел говорить вам гадости, но неужели вам не надоело? Может, хватит из себя постоянно что-то корчить? Столько сил впустую, и людям не даете нормально с вами общаться.

— Да что вы? — воскликнула я, правда, без особого куража. — А я-то думала, что смешно.

— Может, и забавляете, да только это все равно неумно, потому что рано или поздно вы к нам обратитесь, и уж тогда мы вас позабавим.

Я рассмеялась. Конечно, он прав. Только мое ослиное упрямство не позволяло мне с ним согласиться.

— Простите, старые привычки живучи, — сказала я. — Я подумаю над вашими словами.

Он кивнул, но ни он, ни я полного доверия друг к другу пока не испытывали.

— Что ж, я, пожалуй, поеду,

— Снова на место преступления? Разумеется, он не ответил. Я выдернула руку из окошка, как раз когда оно поплыло кверху. Уже почти поднялось, и вдруг он надо мной сжалился.

— Послушайте, — бросил он через двухдюймовую щелку, — если мы что-нибудь обнаружим, я дам вам знать, идет?

Взгляд был такой честный, что я почти поверила.

Он уехал, я поднялась по лестнице. И мне снова сделалось кисло. В отсутствие Гранта в мозгу образовалось пространство, достаточное для того, чтобы туда вползли мысли о супружеской измене, не потеснив мыслей об убийстве. Трудно сказать, что давило меня сильней. Подходя к двери, я услышала голос, записывавшийся на автоответчик:

— Ханна, это Кейт, я звоню, чтобы…

— Кейт, привет, это я! Я здесь. Погоди, выключу автоответчик.

Я нажала «стоп». Ну вот мы и на связи: обманутая жена и частный сыщик. Пожалуй, я бы решила, что сама судьба подсказывает мне, как быть дальше, но услышанное сбило меня с толку.

— Послушай, я звоню, чтоб сказать, что на пару дней уезжаю вместе с детьми.

— Уезжаешь?

— Да. Мы едем к маме.

— К маме? — снова по-дурацки переспросила я. — А разве она…

— Нет, нет! Она ничего не знает.

— Понятно. А Колин?

— Он просто… — Она осеклась, я услышала на заднем плане тоненький голосок, знакомый, канючивший. Кейт не выдержала, взорвалась: — Нет, Эми, я сказала «нет», ясно? Немедленно поднимись наверх и отдай ему то, что взяла. Нет, я сейчас приду. Иди! — И мне: — Прости!

— Ничего. Послушай, ты это…

— Просто так. Навестить. Чтоб нам обоим слегка отдохнуть друг от друга.

— Ну да. Понятно. — Разумеется, ничего мне не было понятно. — Скажи, что делать в твое отсутствие?

— Ничего не надо. Все великолепно обойдется. Ханна, я хотела тебе сказать, мне стыдно за вчерашнее. В общем, я не хочу, чтобы ты…

— Не волнуйся, Кейт. Оно не стоит того.

— Нет, стоит, это важно. Я не хочу, чтоб ты чувствовала себя потом в чем-то виноватой. Не надо было мне тебе говорить. Это все… словом, это касается только Колина и меня. Как-нибудь сами разберемся.

— Ну да, конечно, — сказала я.

— Мне не хочется, чтобы у тебя остался…

— Неприятный осадок? Нет, не остался.

— Ну и хорошо.

Я ждала, что она скажет что-нибудь еще, но сестра молчала.

— Ну а я вся в трудах, как пчелка, — сказала я. — По уши в криминале, Позвони, когда вернешься. Скажи маме, я ее люблю. Скажи, что кастрюльки у меня теперь новые.

— Она не поверит.

— Пусть, но раз уж мы обе врем, может, сойдет не слишком заметно, — отозвалась я, уже понимая, что брякнула бестактность.

Пауза.

— Прости меня, Кейт, — сказала я и — следом: — Знаешь, мне надо кое-что тебе рассказать…

— Рассказать?

На заднем фоне Бенджамен разразился оглушительным злобным ревом. Что бы Эми ему ни возвратила, она, очевидно, снова это у него отобрала. Я поняла, что Кейт сейчас не до меня. Да и что, собственно, я ей расскажу? Что выследила, как ее муж наведывался в квартиру подвального этажа в Кэмден-Тауне? Выброси это из головы, Ханна! Сейчас не время.

— Э-э-э… ничего. Ничего! Я загляну, когда ты вернешься. Желаю хорошо провести время.

Я швырнула трубку. Отлично! Сперва полицейские дают мне по мозгам, потом родная сестра. Выходит, с этого момента я должна все забыть, ни во что не вмешиваться. Уйди, не путайся, девочка, под ногами. Взрослые сами разберутся. Что же она раньше не сказала, до того как я взялась выполнять для нее эту черную работу. Черт, а что, если они с Колином возьмут и помирятся? Как я тогда в глаза ему буду смотреть? А с другой стороны, как быть, если они не помирятся?

В данных обстоятельствах уж лучше углубиться в решение задачки с убийством. Я заварила чудовищно крепкий кофе, чтоб побороть внезапное острое желание прилечь и заснуть. Еще будет время, высплюсь. Подойдя к кухонному столу, я даже притворно всплеснула руками от изумления при виде одинокой серой папки на полу — кто знает, где может в наше время притаиться скрытая камера. Сунув папку в сумку, я кинулась за дверь.

Сегодня на северной линии метро мне крупно повезло. Просто не верилось, что я в общественном транспорте. Я сидела напротив парочки подростков, которые всю дорогу не могли оторваться друг от дружки, хихикали, обнимались и бормотали всякие нежности друг другу в ухо. Рядом с ними я казалась себе восьмидесятилетней старухой.

Выйдя на Уоррен-стрит, я пошла пешком. Светило солнце, и было уже совсем тепло. Я сняла жакет. Лондон даже похорошел — сверкающие мостовые, зеленая листва, голубое небо. Харли-стрит казалась на редкость нарядной и шикарной.

Снаружи стояли две полицейские машины. Я признала в одной машину Гранта. «А номер-то твой я засекла!» — подумала я, направляясь к регистратуре. Естественно, вход в приемную Марчанта на третьем этаже был закрыт для скромного частного сыщика. Это давало Ролингсу с Грантом абсолютное и полное превосходство, ведь никто, кроме них, к месту преступления не допускался. Надо все-таки просочиться.

Полицейский, дежуривший при входе, был совсем еще мальчишка. Я протянула ему свою визитку. Назвалась, сказала, что сержант Грант просил подойти побеседовать с ним к трем часам. Можно подняться?

— Простите, нельзя! Пропускать не разрешено.

— Но он ведь там, наверху! — бойко затараторила я. — Снаружи его машина, он говорил, что как только вернется, у него встреча с Ролингсом.

— Э-э-э… да… Они вместе наверху. — Парень явно был сражен моей необыкновенной осведомленноcтью. Я тоже.

— Но они опрашивают кое-кого, просили не беспокоить.

— Отлично, — сказала я. — Я поднимусь и подожду у дверей.

И двинулась по направлению к лестнице. Полицейский попытался схватить меня за локоть, но промахнулся.

— Констебль, — сказала я, — вы уж извините, но у меня важнейшая информация в связи с убийством Мориса Марчанта и надругательством над его трупом, имеющая прямое отношение к допросу, который они в данный момент ведут, и, мне кажется, вы рискуете иметь неприятности, если помешаете мне ее передать. Будьте любезны!

Так был взят первый барьер.

Дверь в офис Марчанта оказалась открыта. Отметив, что замок не поврежден, я осторожно прошмыгнула под желтой лентой, преграждавшей вход. Дверь из холла в одну из комнат была приоткрыта, и через узкую щель я увидела, что Ролингс с Грантом разговаривают с каким-то пожилым мужчиной. Все трое были весьма увлечены беседой. Настолько, что даже меня не заметили. Я на цыпочках прошла мимо и заглянула в приемную. Здесь замок также не был взломан.

Пол был прикрыт пластиком, мужчина в штатском сосредоточенно и методично проходился кисточкой по поверхности письменного стола и кресла. Место у стола, где был найден труп, окружала, точь-в-точь как в кино, четкая белая обводка. Пятна крови имелись на ковре и на мебели, но все как-то в одном месте. Должно быть, Марчант, получив смертельный удар, рухнул, где стоял, а тот, кто пырнул его ножом, видимо, находился в глубине комнаты. Я шагнула через порог, но мужчина в штатском замахал рукой с зажатой в ней кистью:

— Эй, нельзя входить! Запрещено. Здесь работает полиция!

— Простите, у меня встреча с сержантом Грантом. Он ждет меня.

— Разве?

Я обернулась: названный сержант стоял на пороге, за ним Ролингс и пожилой мужчина.

— Привет, Майкл, — сказала я, убрав весь свой сарказм. — Простите, что побеспокоила, но только вы уехали, я обнаружила это у себя за письменным столом. Решила, лучше подвезти немедленно, вдруг что-то важное.

И с этими словами я протянула Гранту серую папку. Надо отдать ему должное, он не стал недоверчиво выгибать бровь, просто кивнул и взял у меня папку.

— Привет, — сказала я старому джентльмену. — Меня зовут Ханна Вульф, а вас…

— Гоните ее отсюда! — рыкнул Ролингс, потянув старика за рукав. — Пойдемте, мистер Мейтер. Сейчас организуем, чтоб вас подбросили домой.

Мистер Мейтер, вид у которого был такой, будто он целую ночь не сомкнул глаз, вяло улыбнувшись, взглянул на меня и покорно заковылял за Ролингсом. Мы с Грантом проводили их взглядом.

— Как вы думаете, когда его ударили ножом, он стоял у письменного стола или у окна? — спросила я, как только те двое скрылись из виду.

Грант молчал.

— Ну, конечно, у стола, — продолжала я. — Убеждена, что вы правы.

— Ханна….

— Так это тот уборщик, который его обнаружил? Хотя нет, для уборщика староват. Может, швейцар? Он что-нибудь видел? Вид у него такой, что вроде бы да.

— Ханна, если вы не уйдете…

— Ухожу, ухожу! — сказала я, поворачиваясь к выходу.

Он провел меня до самой лестницы. Снизу донесся звук открывающейся двери лифта. Старик вот-вот уедет, и Ролингс позаботится не подпустить меня к нему и на пушечный выстрел, по крайней мере пока. Я зло взглянула на Гранта:

— Сами говорили, что скажете. Не стоило мне из кожи лезть, лететь к вам с этой папкой.

— Да, — тихо сказал он. — Не стоило.

Голос Ролингса взметнулся снизу к нам: тот отводил душу, снимал стружку с юного констебля. Скоро будет здесь, слюною брызжущий и в выраженьях резкий. Так что сейчас или никогда.

— Не передумаете? — спросила я. — А то, может статься, у меня завалялось еще что-то очень важное!

— Не искушайте судьбу, Ханна, — сказал Грант, и на его лице появилась знакомая гримаска — губы поджал, расправил.

Что это? Неужели я начинаю к нему привыкать? Подмечаю его манеры. Такое смешное лицо делалось у него, когда он обдумывал, что сказать.

— Это швейцар. Он, кажется, слышал, как кто-то примерно в половине первого ночи поднимался по лестнице.

— И?..

— Значит, можно точнее определить время, когда наступила смерть.

Так, минуточку, повременим с сенсацией:

— Но кто именно — не видел?

— Он видел, как кто-то выскользнул через черный вход, только и всего. Описать не может. Со зрением плоховато.

Мгновение я пытливо смотрела на Гранта. Иногда это трудно ухватить. Полицейские очень похожи на политиков. Даже если говорят правду, умудряются при этом сохранять двусмысленное выражение.

— Ну а раньше? Он видел, чтобы кто-нибудь приходил?

— Нет. Правда, примерно в половине двенадцатого он выходил приготовить чай. И если Марчант сверху кнопкой открыл посетителю дверь, вполне мог не услыхать.

— М-да, — произнесла я в раздумье, — нечего сказать, свидетель что надо. Слепой и глухой. Какая жалость!

— Да уж. Впрочем, как знать, может, вы принесли мне что-то более стоящее?

Грант похлопал папкой по ладони. Глядите-ка! Ишь как заважничал, мерзавец!

— Спасибо за папку, Ханна, — сказал он, протягивая руку.

Я оставила ее висеть в воздухе на случай, если он не прочел моих мыслей.

Внизу у лестницы я прошла мимо Ролингса. Он был так доволен собой, что почти позабыл принять свирепый вид. Недобрый знак.

День из теплого превратился в жаркий — будет о чем поболтать погодным комментаторам. Снова скинув жакет, я зашагала к парковке. Возможно, я наивна, но вранье Гранта я не приняла близко к сердцу. Если Мейтер и в самом деле что-то видел, Грант вряд ли со мной поделится, пока они все не проверят. Правда, если положиться на Оливию, возможно, она сумеет раскопать адрес этого швейцара.

Я настолько терпеть не могу, когда разговаривают по мобильнику прямо на улице, что позвонила ей только из машины. Но из квартиры на Уигмор-стрит вещал автоответчик со старой просьбой оставлять сообщения им обоим. Я назвалась, подождала, но Оливия так трубки и не подняла.

Я прикрыла глаза. Опять напомнило о себе устойчивое недосыпание. Да уж: работа, как видно, досталась мне хлопотная. Три дня голодала в оздоровительном центре, три последующие ночи проторчала в казино, в концертном зале и в полицейском участке. Не удивительно, что все вижу как в тумане. Я отрыла из сумочки свой список подозреваемых, чтобы с его помощью снова расшевелить мозги. Раз нет факта взлома, значит, ищем того, кто достаточно хорошо знал Мориса Марчанта, чтобы тот его впустил. Если только у визитера или у визитерши не было своего ключа. Поскольку взгляды всех сходились на Оливии, я решила всерьез задуматься насчет нее. Тот факт, что она мне симпатична, роли не играет. Клиенты нередко оказываются убийцами, особенно привлекательные. Кажется, есть такое изречение — где красота, там погибель? А Марчант к этому времени уже стоил немало. Так что налицо явный мотив. С другой стороны, молодость за деньги не купишь. Этот брак с самого начала строился на том, что жене муж гораздо нужнее живой, чем мертвый. Мне вспомнилось лицо Олиеиив слезах. Трудно было сказать, кого ей жаль сильней — его или себя? Я решила отнестись к Оливии непредвзято — в отличие от полиции, которая, казалось, уже напрочь от такого подхода отказалась. Это подвигло меня искать альтернативу.

Увы, мне пришлось отмести мистера Рок-н-Ролла (даже мужчина таких выдающихся способностей, как Пит, не способен за одну ночь укокошить и публику, и хирурга). Вторым по значимости кандидатом был, пожалуй, папаша Рэнкин, глава упитанного семейства с групповых портретов. Но Майорка все-таки далековато, и потребуется время, чтобы узнать, там ли он теперь. С другой стороны, довольно определенно можно было сказать, что сеньора Гаварона прошлой ночью находилась в Милане. Так что оставались Белинда Бейлиол и Лола Марш. Но, насколько мне было известно, Лола в глаза не видала Мориса Марчанта, потому едва ли могла быть впущена к нему после приема, если только не договорилась о тайном свидании. Вместе с тем, Белинда, несмотря на свой строптивый характер, казалось бы, слишком умна, чтоб пойти на такое скверное дело в духе эдиповой мести. И все же, поскольку она обращалась с жалобой и поскольку я, как феминистка, должна придерживаться мнения, что женщина может быть не менее страшна, чем мужчина (вот тебе темка, Пит, для очередного хита), мне ничего не оставалось, как оставить ее имя в списке.

Электронные часы на приборном щитке показывали 4:80 после полудня. Я протерла глаза, присмотрелась. Стало 4:50. Ночной швейцар явно не единственный, у кого проблемы со зрением. Откинувшись на спинку сиденья, я уставилась на мир вокруг. В глазах было жарко и колко, все расплывалось.

Чтобы сделать последнюю попытку решить задачку до того, как ее решит полиция, я поехала домой через казино «Мажестик». Даже и в бодром состоянии в математике я не сильна. Администратор (к счастью, уже другой, не марионетка) любезно мне заметил, что раз срок моего членства пока не составил сорока восьми часов, карточка моя еще в силу не вошла, хотя если мне уж так не терпится, то, пожалуйста, можно явиться вечером, в 10:38. Стоило, конечно, поприпираться, но я рисковала заснуть на полуслове.

И тогда я сдалась и сказала ему правду. Ну, или почти. Сказала, что я близкая подружка Белинды Бейлиол и что мне надо срочно ее увидеть, чтобы передать ей сугубо личное известие. И когда администратор спросил, насколько это срочно, соврала, будто умер родственник. Тогда он куда-то позвонил, спросил, послушал ответ и положил трубку.

— Мне очень жаль. Белинда в данный момент не работает. Дежурный по этажу сказал, она взяла двухнедельный отпуск. Уехала вчера утром.

— Вот как! А он не знает, куда?

— В Мексику.

В Мексику. Я бы сказала, что это алиби. И, решив не размышлять о последствиях этой новости для моего списка, я поехала домой.

Меня ждало единственное сообщение — от Эми. У бабушки нет видео, и Эми заявила, что хочет домой, но мама велела остаться. Не могу ли я заехать к ним, взять видео и привезти к бабушке? Если бы я не была вымотана до такой степени, я бы поддалась искушению взглянуть, как там Колин справляется в одиночку. Вместо этого я хлопнула, не разбавляя, приличное количество водки из холодильника и улеглась в постель.

Я еще продержалась некоторое время и успела дозвониться через оператора до Майорки. Попала на какую-то виллу. Экономка, подошедшая к телефону, сказала на ломаном английском, что Рэнкина нет дома. Я оставила свой номер и попросила передать, чтоб он перезвонил.

Водка начала действовать. Я лежала и перебирала в уме знакомых мне женщин, которым в данный момент еще хуже, чем мне. С Оливии мои мысли переключились на Кейт. И она настолько завладела ими, что я уж было подумала поставить будильник на более раннее время, чтоб застукать Колина в его полуподвальном серале. Но, к счастью для него, водка сделала свое дело, и я уснула, даже не успев дотянуться до выключателя.

К несчастью для него, мне снились кошмары, и я рано проснулась.

Глава шестнадцатая

Я лежу, свернувшись, в канаве знакомого по снам глухого деревенского проулка, чувствуя совсем близко его отдающее кислым дыхание. В данном случае я понимаю, что это сон, но не знаю, как из сна выйти. И когда он, как всегда, склоняется, чтобы меня ударить, я обнаруживаю, что у меня в руке большой кухонный нож. Он тянет меня к себе, и я каким-то замедленным движением поднимаю нож острием вверх и одним махом, оставляя жирный красный след, рассекаю ему плоть от виска к скуле и дальше до самого подбородка. Его рука поднимается ощупать рану, и тут, скорее в удивлении, чем в судороге боли, он пальцами хватается за край взрезанной кожи и начинает медленно отрывать ее от лица. Кожа, потрескивая и вспарываясь у рта, у носа, у глаз, сходит с черепа, как резиновая маска. Перед глазами ярко обнажается внутренняя мягкая ткань. Я зажмуриваюсь, начинаю кричать, конечно же беззвучно, и мой ужас эхом разносится по длинным коридорам этого сна, в то время как я отчаянно стараюсь проснуться. Очнулась я вся в поту, в тисках прилипшей к телу сорочки, пухового одеяла и духоты знойного уже спозаранку утра.

Некоторое время я лежала, щурясь от яркого света, ощущая в теле невыразимую свинцовую тяжесть, словно только что восстала из мертвых. Трусиха. Надо было не закрывать глаза, смотреть. Разглядеть, чье лицо там прячется внутри. Ведь, возможно, сам Всевышний подсказывал мне тайну преступления.

Я взглянула на часы у кровати. 6:10 утра. Салон в западной части города, где раньше работала Лола Марш, открывается только в половине десятого. Бедняга Колин.

На улице меня встретил подернутый дымкой рассвет. Если бы мир не был помойкой, наполненной вредителями, убийцами и неверными мужьями, я бы сказала, что день выдался прекрасный. Я не стала мелочиться и поджидать у его дома, отправилась прямо к ней. Конечно, можно было и просчитаться. Возможно, четверг не его день. Или же, искренне скучая в отсутствие жены, Колин решил бросить ту, другую, и спасти тем самым свой брак. С другой стороны, кот из дома — мыши в пляс… Впрочем, поглядим.

В 7:27 «ровер» Колина, вывернув из-за угла, двинулся по улице, выискивая парковку. Я нырнула под приборную доску, когда он проезжал мимо. Колин вышел, запер машину. Теперь он выглядел совсем иначе. Уже не в тренировочном костюме. Впрочем, зачем тот ему сегодня. Дома никого нет, дурачить некого. Я смотрела, как он сходит вниз по ступенькам и скрывается в доме. И засекла время, чтоб точно знать, когда вошел, когда вышел. Отработанные привычки устойчивы. Когда над лестницей бойко взлетела его плешивая макушка, оказалось, что он пробыл там ровно пятьдесят три с половиной минуты. Стоило за это деньги платить! Хотя у нее, надо думать, свой график, она их эшелонирует, как самолеты б аэропорту Хитроу. Чтобы не столкнулись на взлетно-посадочной полосе. Между тем мне в голову пришла идея. Нет, я не сошла с ума. Я решила твердо и бесповоротно. Объявлюсь и использую внезапную встречу как предлог для разговора. Но прежде пусть он у меня испугается.

Быстрыми шагами Колин направился к машине. Я стояла на тротуаре напротив и смотрела. Он меня не заметил. Слишком был занят своими мыслями, оживлял в памяти сладкие моменты. Сел в машину и только собрался повернуть ключ зажигания, как я легким пируэтом подскочила к правой передней дверце и игриво постучала в стекло.

Он вздрогнул, поднял глаза и в первый момент даже меня не узнал. А когда узнал, сделался серого цвета. Я смотрела, как краски исчезают с его лица — представьте, как человек краснеет, но только все в обратном порядке. Колин нажал кнопку, боковое стекло опустилось. Вот мы и вместе.

— Колин? — постаралась я произнести поласковей.

— Ханна? Э… э… э… что… что ты тут делаешь?

— Я при исполнении. Ну а ты?

— Я… я… был… э… я товарища навещал. Я… у нас была встреча, деловая… завтрак.

— Угу. Я понимаю, уйма работы, но это уже чересчур, — тараторила я, открывая дверь и проскальзывая на переднее сиденье. — Что, очередное слияние?

Физиономия Колина снова поменяла цвет, став из серой мертвенно-белой.

— Не возражаешь, я посижу с тобой пару минут?

— Э… Нет. А ты что тут так рано делаешь? — снова спросил он, видно взволновавшись настолько, что даже забыл, что уже задавал этот вопрос.

— Да вот наблюдение веду. Слежу за одним домом.

— За домом?

— Да. Для клиента, — сказала я, указав в противоположную сторону от той, откуда появился Колин.

— Для клиента? — И было видно, что ему до боли хочется задать мне вопрос. Я предоставила ему немножко попотеть. Но ожидаемого удовольствия мне это не принесло, и я не стала тянуть.

— Вообще-то я рада тебя видеть, Колин, — сказала я. — Все хотела поговорить с тобой о Кейт. Она, по-моему, была сама не своя, когда я заходила к вам на прошлой неделе. Я беспокоюсь, все ли у вас в порядке?

— Гм, ну да… Послушай, Ханна, я не могу сейчас разговаривать. Боюсь опоздать на работу. Мне надо ехать.

Не желает откровенничать—достойное решение.

— Что, очередная встреча?

— Да.

— Очередной приятель?

— Да… то есть нет. Нет. Обычная работа.

— Номер тридцать четыре?

— Что-что?

— Номер тридцать четыре. Ведь в этом доме у тебя была встреча?

— У меня? Да…

— Там у нее внизу гимнастический зал, наверное?

— Зал?

— Ну да, гимнастический зал. Ты ведь Кейт уверяешь, что там тренируешься. А сам трижды в неделю в десять минут восьмого подкатываешь прямо сюда.

— Черт побери! — Наконец-то до него дошло. И шибануло с такой силой, что я даже почти услыхала удар. — Черт побери, так ты следила за мной?

— Нет, — сказала я. — Не за тобой. Просто за номером тридцать четыре. За всеми мужчинами, которые туда входят и оттуда выходят. Тебе известно, что сегодня утром ты уже не первый?

Он смотрел на меня и, казалось, от страха уже утратил дар речи. Какое-то упоительное мгновение было очевидно, что он и в самом деле поверил, будто я здесь по службе, не по личному делу. Но вот заработал мыслительный аппарат. Как бы я к Колину ни относилась, все-таки идиотом я его не считаю.

— Господи, Ханна, это просто непостижимо! Ей-богу, просто непостижимо! Какого дьявола ты себе позволяешь? Какое ты имеешь право шпионить за мной?

— Какое право? Это, Колин, ты точно подметил! Давай, давай поговорим о правах. Ты хоть раз взглянул на нее? Ты что, не видишь, что с ней творится? Она совершенно очумела от забот. Орет на детей, исхудала, половина от нее, наверное, осталась. Она так жутко психует из-за тебя, из-за ваших раздоров, что чуть ли не свихнулась. А ты — за дверь, у тебя, видишь ли, «спортзал»!

— Господи, какая ты дура… Она знает, чем ты занимаешься? — Ага, ярость переходит в панику, я уже чувствую, как она бурлит, как переполняет его. — Кейт знает про… — Он осекся.

— Про что? Про номер тридцать четыре трижды в неделю? Нет, Колин, не переживай! Это я у вас такая подозрительная. Кейт не до того, она все старается подыскать тебе оправдание. То работы у тебя выше крыши. То дети отдалили вас друг от друга. И вообще, может быть, это все ее вина. Должна тебе сказать…

— Заткнись! Заткнись, тебе говорят!

Для мужчины с нулевой харизмой он умудрился сделать невозможное с голосом. Его резкий окрик вмазал меня в сиденье почище любого удара. Колина трясло от ярости.

— Теперь слушай меня. Мы с тобой никогда особо не жаловали друг друга. Но у нас обоих хватало здравого смысла не наступать друг другу на ноги. Ты в наших отношениях с Кейт ни черта не смыслишь. Слышишь ты? Ни черта! Думаешь, что да, на самом деле нет. Ты глупая, упертая баба, у тебя в жизни ни с кем не было настоящей близости, и потому ты никогда не сможешь понять, как это бывает у других. То, что я делаю здесь, касается меня, и только меня. И если ты хоть словом обмолвишься своей сестре, то я уж не сдержусь, я… я…

— Ну что «я», Колин? Что? Врежешь мне небольно? По праву добропорядочного супруга? Не смей мне угрожать! Я буду говорить своей сестре все, что мне заблагорассудится. Ты ее не стоишь. Никогда не стоил. Мне даже удивительно, что у тебя обнаружилось то, чем такие вещи делаются.

Он схватил меня за руку и с силой притянул к себе. На миг мне показалось, что сейчас он меня ударит. Что было бы замечательно, потому что тогда я дала бы ему сдачи. Но Колин отпихнул меня. Потянувшись к ручке за моей спиной, нажал ее, распахнул дверцу.

— Выметайся! — произнес он голосом, который явно дрожал. — Выметайся, или я сам тебя вышвырну.

Я взглянула на него. От гнева у него буквально скулы свело.

— Ладно, — сказала я спокойно. — Ухожу.

Мое выгружение из машины не было исполнено особого достоинства. Но я компенсировала это, удалившись гордой поступью. На тротуаре меня чуть не сбил с ног пролетевший мимо тип в костюме. Явно опаздывал. Время подпирало, или его распирало. Он скатился по ступенькам вниз к той самой квартирке в полуподвальном этаже. Тип, разумеется, уже был мне знаком, но Колин, вероятно, пересекся с ним впервые. Я обернулась посмотреть, заметил ли он. Но даже если и заметил, в эту сторону Колин уже не смотрел. За стеклом своей машины он сидел, опустив руки и голову на руль. Тело его вздрагивало. Надо же, мой зять рыдает!

Разговор неожиданно сильно на меня повлиял. Вернувшись к своей машине, я обнаружила, что и у меня дрожат руки. Вытащила из бардачка мобильник. Уже набрала мамин номер, но, не дождавшись гудка, нажала кнопку. Черт! Гадко звонить, и гадко не звонить.

По дороге в Западный Лондон меня изводил зной и пробки. Разговор не давал покоя; ярость Колина, точно пила, вгрызалась мне в мысли. Тронуться можно! Ну а чего я ждала? За все восемь лет их супружества, кажется, ни один наш разговор с Колииом не обходился без споров. Если не о делах, то о политике. Если не о политике, то о жизни. Что за хреновину он плел насчет того, что у меня ни с кем не было настоящей близости… Если имел в виду себя, то слава богу. Но, негодуя, а я все-таки чувствовала себя оплеванной. Глупо было бы этого не признать. Ладно, теперь уже слишком поздно. Со злостью всегда так. Она помогает нарушать правила. А иногда это делать необходимо. Интересно, как он поступит? Ему придется все ей рассказать. Скорее всего, не захочет рисковать, ждать, пока я расскажу. Пусть по крайней мере все раскроется. Хуже, чем есть, уже быть не может.

Центр красоты на Чизуик-Хай-роуд был одним из миллиона ему подобных. На голубом дымчатом стекле витрины аэрозольной краской была намалевана девица с непомерно длинными ногами, подвешенная в пространстве. Я так обрадовалась возможности переключиться на другую тему, что почти обрадовалась при виде длинноногой.

Внутри меня встретила уже привычная обстановка: множество молоденьких существ в белых халатиках, ловко манипулирующих своими колдовскими кремами и зверскими скрабами. В таком заведении визитка частного детектива наверняка вызывет порядочный переполох. Одновременно она убережет меня от поползновений персонала заняться моей внешностью. Я выложила визитку перед регистраторшей. Она, как ожидалось, пришла в смятение. Директриса обозревала кабинеты парафиновых процедур, но регистраторша в минуту ее для меня отыскала.

Директрисой оказалась высокая блондинка с избыточным макияжем. Ничего нового. Глаза бы мои на нее не глядели. Я прошла вслед за ней в ее кабинет, одну из десятка кабинок в глубине смахивавшего на кроличий загон коридорчика, куда не проникал естественный свет. Восхитительная мысль! При правильном искусственном освещении лица кажутся моложе. Мне вдруг пришло в голову, что я еще никогда не видела Оливию при дневном свете — в тот дождливый день лицо у нее было полускрыто капюшоном и поднятым воротником плаща. Может, на солнце она вся сморщится. И опять передо мной возник образ мартышки. Я тряхнула головой, чтоб избавиться от наваждения.

— Боюсь, в документах наших сотрудниц…

Та-та-та… Она сносно справлялась с ролью управительницы салона красоты, но я все это уже видала и стала терять терпение. Боюсь, встреча с Колином основательно расшатала мне нервы.

— Послушайте, — сказала я, — хватит морочить мне голову. У вас нет выбора. Если не скажете мне, так или иначе придется в ближайшие сутки рассказать полиции. Почему бы не смириться с неизбежностью? Единственное, что меня интересует, это как Лола Марш объяснила причину своего ухода от вас три месяца назад, и еще — есть ли в ее бумагах хоть какие-то сведения, которые помогут мне ее отыскать.

Мгновение директриса смотрела на меня, потом сказала:

— Я не имею представления, о ком вы говорите.

— Так, начнем с начала, — сказала я, уже едва сдерживаясь.—Маленького роста, толстенькая, молчунья. Проработала у вас с июня прошлого года по конец января. И вы дали ей блистательную рекомендацию, благодаря которой она получила место в «Замке Дин» в Беркшире. Припоминаете теперь?

— Как, вы сказали, ее зовут?

— Лола Марш! — повторила я отчетливо, как героиня «Моей прекрасной леди» на уроке дикции.

— Мне очень жаль. Я здесь уже больше года, и за это время в нашем салоне не было сотрудницы с подобным именем.

— Но рекомендация написана на вашем бланке. Там была подпись!

— В таком случае та, кого вы ищете, могла выкрасть бланк и подделать подпись, — сказала директриса не без некоторого злорадства. — А теперь прошу меня извинить, у меня сегодня много работы.

В машине я смаковала полученное известие, Итак, Лола Марш не только вредительница, но еще лгунья и мошенница. Крупные преступления могут произрасти из мелких грехов. Но какова причина? То, что внешне она отнюдь не Оливия Марчант, едва ли может служить поводом для того, чтоб прикончить ее мужа. Я уж было пустилась в дальнейшие рассуждения, как вдруг пикнул мобильник. Слышимость была плохая, но я не поняла, почему: то ли батарейка садилась, то ли голос у нее дрожал. Впрочем, у меня уже в привычку вошло слышать срывающийся голос Кэрол. Она говорила шепотом, как будто боясь, что ее подслушивают. Оказалось, что час назад в «Замок Дин» нагрянули полицейские. Попросили осмотреть автомобиль Оливии и взять кое-что из ее вещей. В тот момент Оливия находилась в замке, они вместе с Кэрол приехали вчера поздно вечером. Она ответила полицейским отказом, и тогда те пригрозили, что в любое время могут вернуться с ордером на обыск.

— Кто «они», Кэрол? — спросила я, разворачиваясь в переулке, чтоб вырулить в нужном направлении на трассу.

— Те же, что допрашивали вчера. Инспектор Ролингс и тот, что помоложе…

— Грант.

— Да-да, Грант.

— Они сказали, что именно ищут?

— Нет. Сказали, так нужно, и все. Когда я с ними вчера разговаривала… — Тут в трубке снова пошел треск.

— Хорошо, через час буду у вас. Тогда и поговорим. Можете позвать к телефону Оливию?

— Не могу. Она с полицейскими. Она не знает, что я вам звоню. Прошу вас, приезжайте поскорей! Мне кажется, они думают…

Для экономии батарейки я вырубила телефон. Ай-яй-яй, Ханна, когда ты поумнеешь! Некоторые аппараты сродни людям. Не будешь кормить — не будут работать. Во всяком случае, я уже и без нее знала, что они думают. Догадалась.

То, что полицейские так скоро возвратились в замок, означало, что сегодня им известно больше, чем было известно вчера. И настроены они вполне серьезно. Может, медицинская экспертиза подкинула что-то пикантное. Или у швейцара вместе с памятью прорезалось и зрение и он указал пальцем на красавицу с высокими скулами.

Внезапно накатившее лето даже Беркшир приукрасило, одев зеленью. Его британское однообразие было взорвано моим безжалостным воображением. Мысленно вставив в руку Оливии Марчант скальпель, я воображала, как она вонзает его сзади мужу в спину. Потом я представила, как она, усевшись верхом на бездыханное тело, выкалывает ему глаза. Первую картинку представить было легко, страсть и кровь нам прекрасно знакомы по множеству дрянных фильмов. Вторая далась с известным трудом, и было непонятно, оттого ли, что Оливия этого не совершала, или оттого, что я никогда не видела, как это происходит на самом деле.

Я проиграла тот же сценарий с Лолой Марш, орудующей скальпелем. С тем же эффектом. И решила на этом остановиться, пока не выведаю что-либо еще.

«Замок Дин» на солнце смотрелся великолепно. А что, от массажа я бы не отказалась! Я припарковалась на стоянке для сотрудников рядом с машинами Гранта и Ролингса. Слава богу, у них хватило ума не впереться на стоянку для клиенток! Я вошла в здание через черный вход. Кэрол сидела в регистратуре. Выглядела она чудовищно, впрочем, если шефиню подозревают в убийстве, как тут не спасть с лица, если задуматься о безрадужных карьерных перпективах. Она повела меня в знакомый кабинет с табличкой «Не входить». Когда я была здесь в последний раз, Морис Марчант еще делал женщин красивыми, а себя богатым. Как много воды утекло всего за одну неделю!

По дороге мы обменялись несколькими фразами.

— С тех пор как вы звонили, ничего нового не произошло?

— Тут, э… этот, помоложе… Грант приходил, задавал вопросы. Спрашивал, не помню ли, в чем была миссис Марчант, когда она приехала из Лондона.

— И вы вспомнили?

— Да. Сказала, она была в брюках-юбке от «Николь Фархи» и в черном жилете от «Джозефа».

М-да, у Гранта, наверно, пятки загорелись в его носочках из супермакета. Но подтвердил ли этот ответ его подозрения, я понятия не имела.

— А потом спросил, не было ли на ней длинного черного плаща и шляпы. И я сказала, что были. Утром, когда она уезжала в Лондон, моросил дождь, вот она и надела.

Ну, как же, черный плащ. Вещица весьма заметная. Такую, увидев, не позабыть. Ни Кэрол, ни мне. И, судя по всему, еще кому-то.

— Правильно ли я поступила? Надо было говорить?

— Если так оно и было, то несомненно.

— Мне показалось, это для него важно, — сказала Кэрол, но при этом вид у нее был, пожалуй, как никогда пристыженный.

— Что ж. Видно, так и есть.

— Я могу ей чем-то помочь? — с надеждой спросила Кэрол.

— По-моему, это зависит от того, что она совершила.

И тут впервые за все время у Кэрол Уэверли не нашлось что мне сказать.

Они спускались по черной лестнице прямо навстречу мне. Эдакий отряд по задержанию нарушителей порядка: Оливия, женщина в полицейской форме, за ними шериф и его помощник. Она как-то вся постарела, я даже ее не узнала. А может, это дневной свет. Впервые эта женщина не выбирала себе освещения.

— Ханна? — проговорила она в изумлении.

— Здравствуйте, Оливия: — бодро сказала я. — Все пыталась вам дозвониться. Необходимо поговорить. Мы можем уединиться на минутку?

Я адресовала свой вопрос женщине-полицейскому, и та явно не знала, как ей поступить.

— Отойдите, мисс Вульф! Будьте любезны! Ролингс на пике вежливости. Неудивительно, что женщинам в вооруженных силах приходится довольно круто. Мужчины им слова вставить не дают.

Проигнорировав Ролингса, я кивнула Гранту:

— Спасибо за звонок. Я постаралась приехать как можно скорее.

В такие критические минуты надо цепляться за любую возможность повеселиться. Я и повеселилась, глядя на выражение лица Ролингса, повернувшегося к Гранту. Грант тотчас замотал головой в ответ мне и Ролингсу:

— Ханна, тут и без вас проблем хватает, не усугубляйте ситуацию!

— Хватает проблем? Вы ведь не арестантку ведете?

— Нет. Миссис Марчант помогает нам проводить дознание.

— Отлично! В таком случае я должна переброситься с ней парой слов. Она моя клиентка.

— Бывшая, — заметил Ролингс.

— Неправда! — отважно бросила я. — Я по-прежнему работаю на нее. И мне необходимо с ней переговорить.

— Слушай, девуля…

— Нет, дедуля, это вы послушайте! Мне надо побеседовать со своей клиенткой Оливией Марчант. Она не находится под арестом и может разговаривать, с кем ей заблагорассудится. Вы не имеете права ее изолировать и прекрасно это знаете.

Ролингс открыл было рот, чтоб выдать залп, но Грант предупредил извержение:

— Констебль, проводите миссис Марчант в кабинет. Мисс Вульф, попрошу на пару слов.

Оборачиваясь назад, я понимаю, что, возможно, то был знаменательный шаг в его карьере. Один из тех голливудских моментов, когда мужчина совершает настоящий мужской поступок и все вокруг понимают, что он — таки да! — настоящий мужчина и вовсе не младший сотрудник. Оливия с женщиной-полицейским удалились вниз по лестнице. Грант повернулся к Ролингсу.

— Пять минут, сэр, — сказал он. — Я все улажу. Ролингс пыхнул, фыркнул:

— Ну-ну, Майк! Валяй. Кончать надо, мать твою, эту самодеятельность! — Он потопал прочь, явно облегчив душу ругательством.

Что ж, вы так, и я так!..

— Ханна…

— Ну ты и свинья! Я тебе выдаю подчистую всю информацию, избавляю от ишачьих трудов и получаю пинок под зад.

— Ханна, строго говоря, я не обязан тебе ничего сообщать.

— Тогда какого хрена обещал?

— Послушай…

— Хуже того, зачем ты мне врал?

— Я не врал.

— Ищем, значит, черный плащ со шляпой, так? Что произошло? Устроили швейцару гипноз или в последнюю минуту какой-то другой таинственный свидетель объявился?

Грант вздохнул:

— Когда мы с ним беседовали вчера, он не был уверен. Сегодня он уверен.

— Черт побери! Плащ хоть обнаружили?

— Нет. А ты откуда знаешь?

— Уж не от тебя, конечно, — огрызнулась я. — Что насчет него сказала Оливия?

— Не может найти. Говорит, наверно, оставила в офисе у Марчанта во вторник днем.

— Кэрол Уэверли может подтвердить. Она видела, как Оливия возвратилась без плаща.

— Это всего.лишь значит, что плащ в тот момент не был на ней. Но он был на ком-то примерно в половине первого ночи. Швейцар готов присягнуть, что видел, как некто в этом плаще выходил из здания.

— Да, но свидетелю с таким плохим зрением суд вряд ли поверит, не так ли? — кротко вставила я.

Грант сконфуженно развел руками:

— Зрение у него отличное.

— Неужели? Поразительно! И все же, по-моему, тебе и самому ясно, что это абсолютно ничего не доказывает. Убийца мог подобрать этот плащ где-нибудь в приемной и накинуть на плечи, просто чтобы выскользнуть из здания. И это можно было бы считать элементарным объяснением того, почему в данный момент плаща у Оливии нет.

— Возможно. Но у нее еще проблема с алиби.

— В каком смысле?

— В таком, что она не может доказать, что находилась в «Замке Дин» в ту ночь.

— Что за чушь! Кэрол Уэверли и половина обслуживающего персонала видели, как она возвратилась.

— Не исключено, что она выехала снова.

— Угу, не исключено, что инспектор Ролингс — скрытый буддист. Где доказательства?

— Был телефонный звонок, на который Оливия не ответила.

— Что за звонок?

Грант растерянно молчал. Было ясно: он-то думал, я знаю.

— Что за звонок? — повторила я снова.

— Около одиннадцати был звонок от Мориса Марчанта. Я думал, Кэрол Уэверли тебе сказала. Она засиделась в кабинете за работой, как вдруг зазвонил телефон. Звонил Марчант; сказал, что пытается дозвониться жене, но та не берет трубку прямого телефона, и он спрашивал, исправен ли телефон. Тогда Кэрол сама подключила его через центральную связь. Оливия к телефону не подошла.

Бедняга Кэрол. Куда ни ступит, везде наследит. Со стороны может показаться, что она намеренно подставляет свою патронессу. Я отсортировала это соображение в разряд «обдумать позже».

— Может, Оливия спала.

— А может, и отсутствовала.

— Вы проверили линию?

— В полном порядке.

— Так, может, она была в ванной? Или просто ни с кем не желала разговаривать. Ты такое учел?

— Да будет тебе, Ханна, нам прекрасно известно, что она с ним не на шутку поругалась из-за какой-то женщины.

— Ну и дубина же ты, — сердито сказала я. — Это я та самая женщина. Он засек меня, когда я явилась к нему днем на прием. Догадался, что я что-то вынюхиваю. Когда Оливия позже пришла, он обвинил ее в том, что она ставит под удар их дело, нанимая частного детектива для проверки бывших клиенток.

Некоторое время Грант смотрел на меня в замешательстве, потом довольно-таки гнусно расхохотался:

— Ну и ну! Да, голыми руками тебя не возьмешь. А как орала — я, мол, вам выложила все, а вы меня так бортонули!

— Прости, — сказала я. — Выпало из головы.

Наконец-то и я преподнесла ему сюрприз. Видно было, как он прикидывает в уме, сравнивает с показаниями регистраторши, проверяет — совпадает, не совпадает. Да уж, ему было чем заполнить образовавшуюся паузу.

— Откуда ты знаешь, что они говорили о тебе?

— Оливия сказала. И потом, — поспешила вставить я, не давая Гранту перебить себя, — все сходится. Я еще тогда поняла, что он отнесся ко мне с некоторым подозрением. Даже спросил, знаю ли я Оливию, хотел проверить, как отреагирую. К тому же, ведь вы пока не обнаружили кандидатку в его любовницы, верно? — Он пожал плечами. — Да будет тебе, Майкл! Уже наверняка кто-то перелопатил список пассажиров рейса на Амстердам на предмет подходящих лиц женского пола.

Грант улыбнулся краешком губ:

— И да, и нет. Насколько нам известно, он собирался лететь один.

— Ах, так!

— Но все-таки, почему Оливия не рассказала нам про скандал?

— Не знаю, возможно, твой дубина Ролингс не удосужился вежливо ее попросить. Кстати, ведь Марчанту кто-то угрожал.

— Это Оливия так говорит.

— Неужто ты считаешь, что она сама пыталась скомпрометировать собственный оздоровительный центр и сама посылала анонимные записки собственному мужу?

Грант повел плечами:

— А почему бы и нет? Прецеденты известны.

— Вот, значит, какой ваш рабочий метод? Ищете похожее преступление и действуете под копирку? Как это называется? Новый способ экономии затрат?

— Ханна…

— Надеюсь, почерк вы проанализировали?

— Почерк не один. Но этим продолжают заниматься.

— Как насчет медицинской экспертизы?

— Скажем, отпечатки пальцев Оливии Марчант встречаются повсюду в консультации, но, — и Грант продолжал, не дав мне вставить слово, — это ничего не значит. Мы взяли пробы из ее квартиры и хотим осмотреть автомобиль. Если есть что-нибудь, скоро об этом узнаем.

Под «что-нибудь» подразумевались кровь на мебельной обивке и фрагменты его глаз у нее на одежде. И тогда — пока, Ханна; привет, адвокаты. Он прав. Скоро полицейские всё узнают. И не было никакой гарантии, что они поставят меня в известность. Надо сказать, все оборачивается не лучшим образом для Оливии Марчант. А она ведет себя крайне беспомощно.

— Никак не могу взять в толк, почему она совсем не защищается. Как она держится на этих допросах?

Грант сделал неопределенный жест:

— Никак особенно. Сидит и смотрит в одну точку. Очень спокойно, очень отстраненно. Странно.

— Ей нужен врач.

— Уже был. Определил легкий шок, но не нашел ничего серьезного, что может помешать ей отвечать на вопросы. Послушай, Ханна, никто не собирается все на нее валить. Просто улики против нее возникают сами собой, а она и пальцем не пошевельнет, чтоб хоть что-нибудь отрицать.

— Так дай мне с ней поговорить. Может, я пойму, в чем дело? Может, в конце концов, с моей помощью быстрее закроете дело?

Грант щелкнул языком:

— Ролингс снова выпихнет меня в службу дорожного движения.

— Вот-вот, — сказала я. — Гляжу, запугал он тебя ну прямо до смерти. Дай мне хоть минутку с ней пообщаться. А то, гляди, возьмешь грех на душу, затравишь невинную женщину.

Глава семнадцатая

Я добилась своего. Привела Оливию в кабинет к Кэрол, где пять ночей тому назад мы с ней сидели и где она в вечернем освещении казалась такой прекрасной, такой уверенной в себе и в своем деле. Теперь, при свете дня, иллюзия подрассеялась. Лицо ее по-прежнему впечатляло, хотя вокруг глаз обозначились крошечные растяжки. Но с шеей солнечный свет обошелся более жестоко: стали заметны возрастные круги и легкая гофрированность сохнущей и начинающей провисать кожи. Контраст был разительный и печальный. Если бы лицо Оливии не казалось таким моложавым, этого можно было бы и не заметить, просто — красиво стареющая привлекательная женщина. Наверно, шею труднее уберечь от увядания. Или возможности Марчанта были, в конце концов, не безграничны. Только тут я вспомнила, что во время наших предыдущих встреч шею Оливии неизменно прикрывал либо шарф, либо стоячий ворот свитера. Теперь, казалось, ее это мало заботило. Ах, Оливия! Как же теперь тебе без него? Кто будет разглаживать возрастные морщинки и подтягивать подбородок? Но не этим сейчас были заняты ее мысли.

— Они считают, что я его убила, — проговорила она наконец.

— Да, это так. Но ведь вы сами не удосужились их в этом разубедить. — Она развела руками. — Почему вы не подошли к телефону во вторник ночью? — резко спросила я.

Она вздохнула:

— Потому что приняла снотворное. Я устала и была расстроена, не хотела ни с кем общаться.

— Так почему же им вы это не сказали?

— Я сказала, что спала. Остальное их не интересовало.

— Ну а та ваша ссора, которую регистраторша слышала днем в приемной? Почему вы не сказали полицейским, что это из-за меня? Вы им ничего не рассказываете, вот они и сочиняют.

— Они и не хотят ничего знать. Им нужно, чтоб я быстро и четко отвечала на вопросы.

— Господи, Оливия, да что это с вами?

Она посмотрела на меня слегка озадаченно:

— Вам-то что за забота? По-моему, вы потеряли к этому интерес. Сами сказали — «теперь пусть разбирается полиция». — Она легонько повела подбородком. — Что, решили, в конце концов, снова работать на меня?

— Только если вы его не убивали, — сказала я, чтоб посмотреть, как она отреагирует.

Оливия горько усмехнулась:

— Ясно. Значит, и вы так решили.

— Ничего я не решила, Оливия! Впрочем, трудно поверить, чтобы такая умная женщина, как вы, будь она невиновна, настолько глупо себя вела.

Как я и ожидала, мои слова ее задели. Оливия подняла глаза:

— Вы не поймете, если все рассказать!

— Почему бы не попытаться?

Мгновение она смотрела на меня. Я уже видела у нее подобный взгляд, и в этом же самом кабинете: она смотрела так на Лолу Марш, пристально, выжидающе, пытаясь определить причину злого умысла. Помолчав, она сказала:

— Вы хотите узнать, не убивала ли я своего мужа? Тогда я расскажу вам немного про нас с Морисом. Мне было двадцать девять, когда я с ним познакомилась, и я считала себя уродкой. Моя мать любила говорить — как это? — надо мной… «природа посмеялась», потому что я унаследовала фигуру от нее, а внешность от отца. Отца я помню плохо, он погиб в автокатастрофе, когда мне было девять лет, но мне уродом он вовсе не казался. Хотя в отношении меня мать была права. Знаете, кого я напоминала? Представительницу последнего поколения выродившейся Габсбургской династии. В галерее, где я служила, был у нас портрет одной испанской герцогини. Я даже взглянуть на него боялась. Чудилось, на себя в зеркало смотрю. И вот я встретила Мориса. Он только начал заниматься восстановительной хирургией. И его сразу заинтересовала моя внешность. У нас в галерее была выставка, я работала допоздна. Он подошел и заговорил со мной. Сказал, что все время наблюдал за мной издали; спросил, знаю ли я, что у меня изумительные глаза. Я подумала, он надо мной смеется. Но он говорил вполне серьезно. Потом рассказал, чем занимается, уверял, что может сде лать так, чтоб мои глаза заиграли на лице, что ему это ничего не стоит. Именно так он сказал. Я хорошо это помню. Я так смутилась, что даже резко его оборвала. Он и бровью не повел. Уже завелся. Ему не терпелось поэкспериментировать. Был настолько уверен в успехе, что даже предложил сделать операцию бесплатно, никаких «но» для него не существовало. На следующий день явился снова, пригласил меня на ужин, снова задал тот же вопрос. Через три недели он сделал мне первую операцию на нижней части лица. Всего было сделано четыре. Поначалу я особых изменений не замечала. Как вдруг в одно прекрасное утро просыпаюсь, синяков как не бывало и ни следа прежнего габсбургского уродства. Он оказался прав, ему удалось выявить во мне красавицу. Месяца через два моя мать умерла, и я стала обладательницей отцовского наследства. Весьма немалого. Мы вложили этот капитал в свое дело. Так возникла его первая клиника и небольшой фитнес-клуб в центре города, еще до того, как все это вошло в моду. Вот как у нас с Морисом все началось. Не скажу, чтоб слишком традиционно для любовного романа. Но иного опыта у меня нет. И с тех пор все так и шло. В духе партнерства. Я заботилась о нем и о нашем бизнесе, он заботился обо мне. Поддерживал внешний вид, уберегая меня от возврата к габсбургскому прошлому. Возможно, мы не только любили, но и нуждались друг в друге, не знаю. Но как бы то ни было, это продолжалось. И каждый получал то, что хотел. — Оливия вскинула голову. — Даже теперь, когда я смотрю на себя в зеркало, я вижу при этом его. Убить его означало бы для меня убить себя.

Житейские истории. В нашем деле столько их приходится выслушивать. Эта тянула на Пигмалиона с примесью Фауста. Но даже фантасмагория может оказаться правдой. Как бы то ни было, мне не показалось, что Оливия все это придумала. В сравнении с ее рассказом история моих амуров выглядела весьма жалко — отдельные эпизоды страсти или одержимости чередовались у меня с долгими периодами разочарования и скуки. Зато выхожу я из своих романов эмоционально целехонькой. И не только эмоционально. Возможно, это потому, что ни один мужчина не нашел ко мне такого глубинного подхода.

Мне вдруг стало любопытно: почему у них не было детей? Прожили вместе двадцать лет, достаточный срок, чтоб задуматься на эту тему. Может, не подпорченная беременностью фигура всегда была для них гораздо важнее, чем любовь и радость, которую приносят дети? Я смотрела на Оливию. Уголок левого глаза у нее подергивался — непроизвольно, как будто стяжки скрытой конструкции начали сдавать. Внезапно передо мной возник образ подвесного моста, тугого и величественного, который держится над пропастью всего на двух блестящих стальных цепях. Что, если цепи лопнут? Страшно подумать.

— Так вы продолжаете работать на меня или мне ждать, чтоб криминалисты подтвердили мою невиновность? — спросила она.

— Не исключено, что криминалисты окажутся вам полезней, — заметила я. — Я пока не слишком продвинулась.

Мгновение она молча смотрела на меня, потом сказала тихо:

— Возможно, потому, что вы не так много знаете. Боюсь, я не все вам еще рассказала. Сначала думала, что это не так уж важно, но сейчас… пожалуй…

Все клиенты на одно лицо. Всегда что-нибудь важное да припрячут на дне чемоданчика. Они платят и потому считают, что это дает им полное право говорить не все. Честное слово, чтобы нашу работу делать как следует, необходимо научиться читать чужие мысли. Я изучала выражение ее лица. Секс. Непременно что-то из этой области.

— Я вас слушаю.

— Примерно полгода назад, после того как мы приобрели «Замок Дин» и мне приходилось постоянно находиться там, чтоб запустить дело, Морис приехал и сказал, что у него роман с одной из пациенток.

Так. В самую точку! Оливия криво усмехнулась:

— Разумеется, я уже догадывалась. Видите ли, хирург-косметолог может стать чуть ли не всем в жизни женщины — я знаю это по себе. И раньше случалось, что пациентки оказывались с ним в постели. Но он всегда был предельно осмотрителен, никогда ничего серьезного. Таков отчасти был между нами уговор. Но теперь все оказалось иначе. Он сказал, что начиналось как обычно, но она слишком сильно им увлеклась и теперь грозит объявить об их романе во всеуслышание, если он не решит оставить меня и жить с ней. Морис сказал, что боится ее бросить. Что хотел бы покончить с этим, но не знает, как это сделать. Надо заметить, это очень в его стиле. Сначала увлечется творением рук своих, а потом ждет, чтоб я его вызволяла. Но на этот раз я отказалась. Наверное, разозлилась, что он до этого довел. Ну и заявила ему, что это его проблема. Если хочет со мной расстаться, не буду препятствовать и не собираюсь унижаться до объяснений с какой-то безумной девицей, не придумавшей ничего лучше, как гнусно его шантажировать.

— И что он?

— Ничего. Но через неделю явился снова и сказал, что все кончено. Больше ни слова, а я не допытывалась. Даже подарок мне преподнес. Повез отдохнуть на Багамы. Там он предложил мне оставить работу в оздоровительном центре, вернуться в Лондон, чтоб жить с ним постоянно. Удерживать от соблазнов, надо полагать. В конце концов мы пошли на компромисс, Я наняла Кэрол, чтоб та руководила фирмой и чтоб нам с Морисом чаще бывать вместе в Лондоне.

— Не в тот ли момент он вам сделал последнюю подтяжку? — вставила я, сама изумившись своей бесцеремонности, но мне до крайности нужна была ее реакция.

И снова меня поразило, что Оливия ничуть не обиделась.

— Что вы хотите знать, Ханна? Был ли для нас скальпель заменой секса?

Именно это.

— Отвечаю — «нет». — Она помолчала, едва заметно улыбнувшись. — Хотя временами он становился средством выражения нашей друг к другу привязанности. Не знаю, понятно ли вам это?

Я слегка повела плечом. Не вполне. Но если я снова начну зацикливаться на идеологии, Оливия, пожалуй, окажется без частного детектива. А он ей в данный момент крайне необходим.

— Ну а как та женщина? — спросила я несколько погодя.

— Она полностью исчезла из нашей жизни. Морис никогда не называл ее имени, а я не спрашивала. Несколько месяцев все было прекрасно.

— Пока не стали приходить письма, — сказала я тихо.

— Да. — Оливия помолчала. — Пока не стали приходить письма.

— И именно поэтому вы решили их ему не показывать?

— Нет. Я не связала их с той шантажисткой. Во всяком случае, сначала. Думала, все в прошлом. Он никогда о ней не вспоминал. Нет, я в самом деле не показывала ему письма потому, что не хотела его тревожить.

— Оливия, — сказала я твердо. — Либо вы мне говорите правду, либо я немедленно ухожу.

Она серьезно на меня посмотрела, прикрыла глаза:

— Клянусь, я не знала, что письма от нее. Откуда мне было знать? Хотя, вероятно, я не показывала ему письма, потому что не хотелось рисковать. Тот, кто их писал, явно дошел до последней точки. Она это была или не она, мне не хотелось, чтоб он чувствовал себя виноватым.

— Ну а как насчет меня? Мне-то вы почему ничего не сказали?

— Потому что к вам это не имело ни малейшего отношения, — резко оборвала она меня. — Потому что все, что происходило между мной и Морисом раньше, я считала сугубо личным и потому для других несущественным, — продолжала она с ожесточением.

Раз ей так важно было считать именно так, я не стала возражать. Во всяком случае, вслух. Оливия качнула головой:

— Во всяком случае, из оброненных им в минуту откровенности слов я поняла, что их связь началась с того момента, когда она явилась к нему после операции с какими-то претензиями. Я решила, если вы мастер своего дела, то сможете найти ее по имеющимся данным. А если это не она, а какой-то психопат, то все равно его надо искать среди недовольных пациентов.

Может быть, так, а может, и нет. Я дала Оливии возможность слегка переварить сказанное.

— Итак? — спросила я, выдержав паузу. — Это все? — Потому что я, естественно, считала, что не все.

— Вот еще что. Тогда днем, когда мы повздорили из-за вашего прихода в клинику…

— Вы показали ему копию письма?

Она кивнула, естественно потрясенная моим дедуктивным мышлением. Я решила не разочаровывать ее, не признаваться, что никакой хитрости тут нет.

— Он впал в страшную ярость, решив, что я подослала вас за ним следить, и мне ничего не оставалось, как все ему рассказать.

— И он узнал почерк?

— Да. Я мгновенно поняла это по выражению его лица. Он только сказал, что если все откроется, то конец нашему бизнесу, и что я совершила глупость, наняв вас. Велел мне немедленно отказаться от ваших услуг и сказал, что сам все уладит. Убеждал, что ко мне это не имеет ни малейшего отношения и что я не должна тревожиться. Что он разберется без меня… — Она помедлила. — Я начала было говорить вам в то утро, после того, как… но вы не захотели выслушать. Сказали, что не можете больше на меня работать, что пусть теперь этим занимается полиция. А полиция уже пыталась привесить мне мотив. Если бы я рассказала им про эту интрижку, они бы непременно все повернули против меня. Доля истины в этом есть. Хотя…

— Но, не рассказав им ничего, вы этим самым не убедили их в своей невиновности.

Оливия покачала головой, и я увидела, как по ее жухнущей шее прокатилась судорога, она пыталась сдержать слезы. Они внезапно откуда-то накатили, удивив ее не меньше, чем меня. Она опустила глаза, и я подождала, пока она снова возьмет себя в руки. Наконец Оливия заговорила, но так тихо, что мне пришлось напрячься, чтоб уловить ее слова:

— Может, они и правы. Может, это я убила его. Потому что показала ему это письмо. Может, если б он его не увидел, с ним бы ничего… он был бы жив и здоров.

— Может быть, — произнесла я намеренно сухо. — Но его нет, а вы живы. И, на мой взгляд, вы не из тех женщин, которые способны без боя сдать то, чего достигли.

Она взглянула на меня, и мне показалось, что я уловила прежний блеск в ее глазах.

— Так или иначе, если вы ничего им не расскажете, расскажу я. Не то я рискую быть заподозренной в укрывательстве. А этого допустить я никак не могу.

Оливия хотела было что-то возразить, но раздумала.

— Хорошо, — сказала она. — Я им все расскажу.

— Чудесно. — Я поднялась и направилась к двери. — Последний вопрос, Оливия. И настоятельно советую сказать мне правду. Вы имеете представление, кто это женщина?

Она взглянула на меня. Морис был прав — глаза ее были прекрасны. В таких можно утонуть. Она покачала головой:

— Я понимаю, что это абсурд, но я постоянно вижу перед собой Лолу Марш. Когда она пришла ко мне в тот день и сказала, что хочет работать у Мориса, мне стало ясно, что она уже знает и о нем, и о том, чем он занимается.

— Но ведь его пациенткой она не была?

— Не была. И я даже сверила почерк в ту ночь, когда вы были здесь. Почерк не тот. Хотя у меня не выходит из головы ее вызывающий вид. Эта с трудом сдерживаемая ярость. Возможно, вы были правы. Возможно, мне не стоило в ту ночь ее так просто отпускать.

— Почему же отпустили? — спросила я, хотя уже знала ответ.

— Потому что, по правде говоря, невероятно, чтобы это была Лола. — Оливия рассмеялась. — Вспомните, маленькая, кургузая троллиха! Совсем не в его стиле. Нет уж, поверьте мне, если Морис мог мне изменить, то только с красавицей.

Глава восемнадцатая

Разумеется, у выхода меня поджидал Грант. Очевидно, позволив мне так долго беседовать с Оливией, он ставил себя под удар, и ему не терпелось узнать, достойное ли он получит вознаграждение. Ну я и сказала ему, что Оливия сделала признание, затем, сосчитав в уме до пяти, добавила, что совсем не то, которого он так ждет.

Грант настолько спешил продолжить допрос, что далее не удосужился убедиться, что я покинула здание. Мы и остротами не перекинулись. Но меня это совсем не огорчило. Я всегда теряю интерес, едва сюжет набирает скорость. Должно быть, не туда расходуется адреналин.

Я даже не дрогнула, когда на стоянке столкнулась с Мартой, уже приодевшейся к рабочей смене: белые башмачки, белые носочки, белый халатик. Чистота и непорочность. Чего не скажешь об улыбке.

— Скажите-ка, частный детектив! Зачастили к нам. Как поживаете?

— Неплохо, — сказала я.

— Оказывается, я промахнулась, не ту назвала. Мне очень жаль.

Я повела плечами:

— Ошибиться было легко. Комната все-таки та.

— Теперь как будто это не так актуально, правда?

— Похоже.

— Как она?

— Миссис Марчант? Не в радости.

— Зато в богатстве.

— Да. — Присовокупить к списку мотивов, и с каким наслаждением полицейские будут это обмусоливать. — Полагаю, что да.

— Они забрали ее автомобиль, знаете?

— Знаю.

— Рассчитывают, наверно, что-то найти.

— Возможно.

— Что, плохи ее дела?

Меня поразило, с какой уверенностью Марта это сказала.

— Какая осведомленность!

Она взглянула, и мне показалось, что сейчас она мне что-то скажет такое, от чего все перевернется, что она поднесет мне какой-то сюрприз на тарелочке. Ох уж эти фантазии частных детективов! Нет, Марта просто усмехнулась.

— Откуда мне знать? Я здесь человек маленький.

— Вот уж нет! Я слышала, вас на время поставили заведующей.

Марта отозвалась со смехом:

— Что ж, с тех пор здесь дела явно пошли в гору. А вот спинка ваша, между прочим, по-прежнему в плохом состоянии.

— В худшем, — сказала я. — В значительно худшем.

— Предложение по-прежнему в силе.

— Благодарю. Кстати, что такое, по-вашему, Лола Марш?

— Эта девчонка-с-ноготок, мастер косметической маски? Да уж, здорово она меня обдурила.

— Так что, стоит держать ее на прицеле? Марта пожала плечами:

— Говорят, его ударили в шею.

— В шею.

— Тогда бы ей пришлось встать на стул, верно?

— Пожалуй, да, — сказала я с улыбкой, распахивая дверцу машины. Вне сомнения, «Замку Дин» Марты будет явно не хватать. — Да, ну а есть какие-нибудь новости насчет новой работы?

— Да. Меня взяли.

— Поздравляю. И когда приступаете?

— Э… пока не решила.

Любопытно. Может, она уже вошла во вкус, заменяя Кэрол? А может, подыскала себе новую партнершу для игр? Я очень надеялась на второе. Пусть хоть кому-то в этой кутерьме обломится некоторое удовольствие. Марта помахала мне рукой и пошла к своим губочным насадкам.

Катя назад по шоссе, я все думала про Лолу Марш. Но хоть голова моя пухла от вопросов, не имевших ответов, все-таки Лола по-прежнему не задевала во мне ни одной струны. Может, я просто запуталась в силках Оливии и для меня тоже красота подменила собой сущность? Хотя не думаю.

Почему-то Лола мне казалась слишком мелкой для такого преступления. И не рост ее был тому причиной. Я снова сместила Лолу во второй список.

В конце шоссе я съехала заправиться и проглотить бутерброд. Девица за прилавком на бензоколонке красила себе ногти — каждый в свой цвет. Прямо скажем, не в духе «Замка Дин». Я следила, как она одной рукой сует в щель кредитную карточку, а другой в этот момент помахивает в воздухе, подсушивая лак на ногтях. Шикарная девица. Крупная, панкообразная — в замасленных джинсах, короткой, обтягивающей майке, с черными волосами, которые она то и дело взъерошивала. Она была аппетитно пухловата, что характерно для некоторых молодых девчонок лет двадцати: какая-то щенячья прелесть плоти, здоровой, мощной. Девица подалась вперед, придвигая мне через стойку бланк, и в вырезе футболки без рукавов обнажились налитые груди. Она усмехнулась и слегка подтянула вверх узкую лямку плеча. Мне, насмотревшейся на перекроенную плоть, было так радостно увидеть кого-то, кто не зациклен на своих формах. И в данном случае формы действительно были ее собственные. Интересно, положил бы на такую красотку глаз Морис Марчант? Прельстили ли бы его эти естественные идеальные изгибы? Или, как я подозревала, в его вожделении всегда присутствовал элемент нарциссизма?

Удивительно, как далеко могут унестись мысли, если предоставить их собственному течению. Зрительные ассоциации — подсознательный способ вернуть их куда следует.

Мой последний разговор по мобильному убедил меня в том, что заряда хватит в лучшем случае на один звонок. Я уже собралась было это проверить, как Кэрол Уэверли меня подсекла. Эта женщина все время отчаянно пытается бежать впереди паровоза.

— Куда вы пропали? Я рассчитывала поговорить с вами в конце.

— Простите, Кэрол. У меня назначена встреча.

— Как полиция? Что Оливия вам сказала?

Я вкратце изложила ей суть, опустив момент супружеской измены. Его отсутствие вынудило меня сделать акцент на одиннадцатичасовом звонке, на который Оливия не среагировала. Кэрол тоже явно воспринимала этот факт с чувством глубокого сожаления.

— Я начала говорить вам об этом сегодня утром, но нас разъединили. Полицейским я сказала, что она ужасно устала и, скорее всего, заснула, но я чувствовала, что они всё переиначат.

— Такая, Кэрол, у них работа, — сказала я. — Расследование называется. Кстати, знаете, чем бы лучше всего вам сейчас заняться? — добавила я, четко осознавая ограниченные возможности батарейки.

—Чем?

— Не оставляйте ее одну и дайте мне знать, как только понадоблюсь. Идет?

— Подождите, не разъединяйтесь! Все хочу вам рассказать. Я нашла кое-что.

— Что?

— Помните, как еще до гибели Мориса вы просили нас проверить, кто из наших клиенток направлялся по рекомендации «Замка Дин» в его клинику? Посмотреть, совпадут ли какие-нибудь имена. Действительно, я просила Оливию этим заняться. Но, по-видимому, она побоялась уронить свое достоинство, копаясь в компьютерных файлах, потому препоручила это дело человеку с менее шатким достоинством.

— И что? — В трубке началось отчетливое потрескивание.

— Ну вот, я все просмотрела, и тогда Оливия предложила продолжить по списку неудачных случаев, вдруг какие-то имена возникнут снова. Словом, сегодня днем, чтоб отвлечься от черных мыслей, я проделала некоторую работу. Каждые два месяца мы рассылаем почтой информацию. Знаете — особые предложения, скидки, новые виды лечения, всякое такое. Мы запоздали с последней рассылкой, и Оливия попросила меня этим заняться. Список адресатов у нас в компьютере. Он включает, разумеется, всех прежних клиентов, но также и тех, кто обращался за рекламой или делал какой-либо запрос в последние полгода. Собственно говоря, только так и можно отслеживать клиентуру.

—Ну и?..

Даже внедрившись мне в самое ухо и подпираемая сбоку плечом, Кэрол жужжала все невнятней. Если вот-вот не закончит мысль, не закончит уже никогда.

— Ну вот, я стала просматривать список адресатов, чтоб понять, кого можно исключить, и вдруг Увидела это имя. Я была уверена, что уже видала его раньше. Тогда я проверила другой список. И потом сказала Оливии, а та сказала, чтоб я позвонила вам.

— Кто это?

Боже, я (вместе с батарейкой) сейчас сдохну, не дождавшись кульминации.

— Белинда Бейлиол! — эхом отдалось во мне.

Одни называют это созвучием, другие эффектом камертона, третьи даже морфологическим резонансом. Я не знаю, как это назвать, знаю только, когда такое случается, у меня по спине пробегают мурашки.

— Постойте, постойте! Вы говорите, что особа по имени Белинда Бейлиол позвонила и попросила выслать брошюру и кое-какие сведения о вашем центре?

— Да, именно так.

— Когда точно?

— Двадцать четвертого апреля. Это есть в компьютере.

Чуть меньше месяца тому назад. Как раз перед тем, как заварилась эта каша.

— Замечательно. Но, по вашим данным, она так ни разу и не приехала?

— Если даже и приезжала, не под своим именем, иначе она была бы в списке пациенток. Но я это обдумала. У нас ведь есть однодневные курсы процедур. В основном они оплачиваются наличными, так что она вполне могла неверно заполнить бланк, если не хотела, чтобы мы узнали, кто она в действительности такая. К тому же в эти курсы входит чистка и массаж лица. Я проверила расписание дежурств. Чаще всего однодневные визиты обслуживала Лола Марш.

Вот что происходит, если частный детектив позволяет себе расслабиться, кто угодно может пролезть на его место.

— Да, разумеется, это вероятно. А вы не дадите мне адрес, по которому выслали брошюру?

— Да, вот он. Казино «Мажестик», Лондон. Вам это что-нибудь говорит?

— И да, и нет. В любом случае спасибо.

— Ханна!

—Да?

— Это важно? Я в том смысле, что… говорить ли полиции?

— А они все еще у вас?

— Только что уехали. Оливия велела, чтоб сначала я вам сказала.

Я взглянула на часы. Начало четвертого. При их возможностях, если она сегодня им расскажет, я теряю шанс. Что ж, на этой неделе они уже дважды поднимались ни свет ни заря. Окажу-ка им услугу, пусть у них выдастся свободный вечер. Я успела бросить Кэрол «Нет!», и в этот момент связь оборвалась. Надеюсь, она услыхала.

На сей раз я не стала ничего выдумывать. Просто показала малому за конторкой визитку. Другую, я имею в виду. Он особо не удивился. Возможно, это входит в здешнюю культуру отношений: частный детектив в частном клубе. Я попросила позвать управляющего, но тот еще не появился. Правда, владелец оказался на месте. Впрочем, вероятно, для него бизнес был в своем роде удовольствием. Хотя на этот раз он уже не так поразил меня сходством с Конфуцием.

— Мистер Азиакис? Вот так сюрприз!

— Для вас, но не для меня.

Крепкое рукопожатие; старые кости, а все еще сжимают до боли.

— Слыхал, вы ищете Белинду Бейлиол? В чем дело? Уже весь выигрыш спустили?

— Бет, — ответила я. — Держу под матрацем. А что? Вас это волнует?

— Нисколько. Меня волнует только то, что вы увязались за ней после в служебное помещение.

Ой-ой, уж этот мне всевидящий глаз. А я так надеялась, что проскользну незаметно.

— Откуда вам известно? Азиакис пожал плечами.

— Она совсем мне не помогала, —твердо сказала я.

— Ну да, и она так говорила.

— Сказала что-нибудь еще?

— Нет, ничего. Отказалась давать объяснения.

— Но ведь вы не уволили ее? Человек у входа сказал, что она взяла отпуск.

— Мисс Вульф, я не люблю частных детективов. По опыту знаю, что ко мне они приходят только вместе с бедами. Так, может, вы объясните, почему я должен отнестись к вам иначе?

Наверно, только благодаря акценту он и производил впечатление мудрого человека. Акцент убрать — старый бандит, да и только. Я разочарованно вздохнула. Сказала:

— Хотя бы потому, что я честно выиграла деньги. А еще потому, что беда к вам пришла и без меня.

Тут я все ему выложила. Вернее, первую версию: насчет пациентки, имеющей основание затаить недоброе. Любопытно, что Азиакис не придал этому особого значения.

— Хотите знать мое мнение?

— Весьма.

— Не думаю, что Белинда Бейлиол недовольна своей фигурой… — Он выдержал нужную паузу. При определенных обстоятельствах это могло бы сойти за глубокомыслие. — Хотя раньше была.

— Да? Когда же?

—Когда впервые пришла к нам примерно десять месяцев тому назад. В тот период она страдала комплексом неполноценности. Очень стеснялась. Но со временем все изменилось.

— Вы имеете в виду ее внешность?

— И внешность, и внутренний настрой. Все вместе. Было очень любопытно наблюдать. Форма груди, лицо — особенно нос и форма щек, пожалуй, все поменялось.

— Вы весьма наблюдательны, — заметила я.

— Я люблю женщин, — усмехнулся он. — Просто сам несколько стар для их любви.

Ну, не знаю! Могу поклясться, что ты сто очков вперед дашь любой женщине своего возраста. Властность, впечатавшаяся в яйца, стоит десятка молодящих подтяжек. Морис Марчант был живым тому свидетельством.

Итак, Белинда не остановилась на верхней части торса. Он сказал — нос и форма щек? Возможно, именно этим Морис компенсировал ей излишнюю твердость силикона. А может, просто обрел в ней вторую Оливию: существо, созревшее для преображения. И для постельных дел. А потом решил выйти из игры, оставив ее с великолепной внешностью и разбитым сердцем.

— И когда все это происходило? — спросила я.

— В прошлом году. Вскоре после того, как она пришла. Летом, кажется. Она производила впечатление очень счастливой женщины. Полна улыбок и очарования.

— А потом?

— Потом не знаю. Что-то изменилось. Она стала более привлекательной, но и более сложной в общении.

— В каком смысле?

— Какой-то надменной. Отчужденной. Как будто все ей что-то должны. Некоторых девушек это очень задевало.

Однако. Этот тип превосходно знает свой штат. Вспомним на минутку, что именно благодаря им он и наживает себе капитал.

— Так почему же вы ее не уволили?

— Потому что в нашем деле нельзя губить гусыню, несущую золотые яйца. Наши клиенты любят ее. Есть что-то в ее взгляде, в ее холодной уверенности в себе, что так и тянет их к ее столу. В каждом казино своя приманка. Какое-то время она была нашей.

— Какое-то время? — Он кивнул, но промолчал. — Что произошло в ту ночь, когда приходила я?

— Может, это вы мне скажете? Она была вне себя от ярости, это все, что я могу сказать. Когда я вызвал ее и спросил, в чем дело, она упорно молчала. Сказала, что меня это не касается. Я заметил, что девять тысяч выигрыша вполне меня касаются, но и тогда она отказалась что-либо объяснить. Я дал ей понять, что, если будет молчать, я вынужден буду попросить ее нас покинуть. Дал ей сутки на размышление. И тогда она взяла две недели в счет законного отпуска.

— И укатила в Мексику, — сказала я. Азиакис сдвинул брови:

— Не исключено. Не помню. Но я просил ее перед отъездом позвонить.

— И что же?

— Она так и не позвонила. С тех пор я ничего о ней не знаю.

Азиакис неожиданно столько мне открыл, что меня кольнула совесть, почему я не вернула ему назад его деньги. Он дал мне ключ от ее шкафчика, а когда я прощалась, сунул мне в руку клочок бумаги с адресом и телефоном Белинды. Иногда быть женщиной не так уж плохо — пусть даже его пальцы чуть дольше, чем положено, придерживали мою руку.

Шкафчик оставил меня в крайнем разочаровании. Только запасное платье из пурпурного шифона, упаковка тампонов «Lil-lets», журналы «Тайм-аут» и «Вог» и карманное издание романа «Тэсс из рода д'Эрбервиллей». Увы, Белинда была не из тех, кто надписывает свое имя на титульном листе. Я углубилась в косметическую рекламу «Вог».

Шариковая ручка Белинды не отметила там ничего. Беглый просмотр «Тайм-аут» выявил отмеченную статью об опасностях, связанных с косметической хирургией. Я взглянула на обложку. Журнал полуторамесячной давности.

Азиакис стоял у меня за спиной. Я потихоньку, чтоб он не заметил, свернула журнал и сунула на дно сумки. Имей я больше времени на размышление, я бы ни за что так не поступила. Как ни крути, журнал — явная улика. Но раз не попадется на глаза Гранту с Ролингсом, значит, его просто нет.

Номер телефона, который дал мне Азиакис, оказался тот же, что и в досье. Я позвонила прямо из казино. Застать ее не надеялась, но все-таки решила проверить. Включился автоответчик. «Простите, меня нет дома». Все тот же бойкий голос. Те же бойкие слова. Отлично. Значит, попробуем адрес.

Это оказалась небольшая улочка в двух шагах от Вест-Энд-лейн с маленькими, в стиле тридцатых годов, одноквартирными домами по обеим сторонам; некоторые выделялись своей опрятностью и ухоженностью. Номер 22 был из тех, что поприглядней. На верхнем окошке сохранился со времен выборов желтый листок, приглашавший голосовать за лейбористов. Забавно. Не думала, что Белинда из разряда любительниц политики. Я нажала звонок, просто чтобы убедиться, что ее нет дома. Ее и не было.

Но некто был. Вот он-то как раз и смахивал на наклейщика лейбористских листовок, и ни о какой Белинде Бейлиол этот тип и слыхом не слыхал. Перенанимает дом у приятеля, который в данный момент отправился в Саудовскую Аравию в поисках работы. Выяснилось, что тот приятель живет здесь примерно полгода. А этот и понятия не имеет, кто здесь жил раньше и где живет теперь. В машине я снова всмотрелась в телефонный номер Белинды. Раз она сохранила его после переезда, значит, живет где-то здесь поблизости, но чтобы определить точнее, мне надо было заглянуть в свою верную книжечку индексов Бритиш-Телеком. Наступила пора возвращаться домой.

Автоответчик встретил меня приветливым миганием. Прокрутив ленту, я услышала хриплый мужской голос, который сообщил, что зовут его Патрик Рэнкин, что он по-прежнему на Майорке и что застать его можно по такому-то номеру. Я записала номер, который меня почему-то не вдохновил. Я уже давно вычеркнула этого человека из списка подозреваемых.

Я заварила кофе и слопала пакетик помадок с заварным кремом. Сладкое подействовало на меня более благотворно, чем кофеин. Я вытащила из сумки «Тайм-аут» со статьей, просто так, на всякий случай. Хотя все это я уже видела: накачанные груди, выкачанные бедра, перетянутые лица. Читалось прямо как сценарий какого-нибудь фильма Дэвида Кроненберга[25].

Переворачивая страницу, я вдруг увидела в зеркале над столом свое лицо. На мгновение испытала шок. Захваченная врасплох, я показалась себе старше, чем обычно: кожа под глазами слегка обвисла, заметны наплывы над уголками рта. Момент истины для частного детектива. Насколько это страшно — утратить молодость? Я оттянула к ушам щеки, посмотреть, как низко все опустилось: лицо поднялось вверх на пару сантиметров. Я заморгала, попробовала улыбнуться. Вид получился довольно мерзкий. Я позволила силе земного притяжения взять свое.

Шрам над правым глазом подмигнул мне — на глянцевую полоску кожи упал свет. Я широко улыбнулась в ответ. По всему лицу разбежались мелкие морщинки. И за каждой из них стояла своя история — привычная мимика, шутка, сюжет, мгновение удовольствия или даже боли. Убрать эти морщинки, и что от меня останется? Моложе я уже не буду, это точно. Взявшись за телефон, я вернулась к своим профессиональным обязанностям.

Глава девятнадцатая

Открыв алфавитный справочник «Улицы Лондона» на сорок третьей странице, я зажмурилась и ткнула шариковой ручкой наугад. Квадрат Ж-7. Выбрала одну из улиц. Справочник индексов Бритиш-Теле-ком, доставляющийся по почте бесплатно каждому абоненту, уже помог мне идентифицировать начальные цифры «328» как принадлежащие району слияния Вест-Хэмпстеда с Килберном. Теперь у меня есть приблизительный адрес. Я уж хотела было позвонить оператору, как вдруг наоборот — зазвонил телефон. Очередной криминал в моей жизни. Семейный. Услышала голос Кейт, и мне сразу сделалось не по себе. Но, возможно, тут моя вина, — столько часов верчусь, совсем забыла про нее:

— Привет, Кейт. Как дела?

— Как может быть у мамы! Все примерно по-старому.

— Ну да, а видео, как я погляжу, пока к ним в Кент не проникло. Эми оставила мне послание, просила подхватить ваше и отвести туда к ней.

— Она звонила? Ах, негодяйка. Ты ведь знаешь маму. По-прежнему считает, что если долго смотреть телевизор, глаза станут квадратные. Все пыталась завлечь детей головоломками.

Наступила пауза. Техники линии 328 уже кончают смену, пора домой. У меня неотложное дело. Но ведь и у нее тоже. . — Ханна!

— Да?

— Скажи… ты не разговаривала с Колином, пока меня не было?

Я перевела дыхание и спросила:

— А что?

— Да так… Просто он сегодня звонил. Хочет меня видеть. Приедет завтра, и мы вдвоем выйдем пообедаем.

— Рабочий же день, — заметила я.

— Да, но он взял отгул.

— Он что, заболел?

У нее хватило такта проигнорировать мой вопрос.

— Так вот, он спрашивал, не рассказывала ли я тебе чего.

— Спрашивал?

— Угу.

— И что ты ответила?

— Ответила, что упоминала в разговоре о наших трениях. Он разозлился. Сказал, ты никогда не упускала случая под него подкопаться, что только этого нам сейчас не хватает. Я уверяла, что ты за нас беспокоишься, но он взял с меня обещание с тобой не разговаривать, пока мы с ним не увидимся.

— И как же теперь быть?

— Ну, я думала… просто проверить хотела. Я знаю, как вы оба друг к другу относитесь, и мне бы не хотелось, чтобы ты… ну…

— Заявлялась и орала ему на всю улицу: «Мерзавец!»

Она рассмеялась, кажется, удовлетворившись моей реакцией:

— Вроде того.

— Не буду, — сказала я. — Не волнуйся. Не имею намерения видеться и общаться с Колином до твоего приезда. — Формально — правда. Все-таки не беспардонное вранье. — Как ты думаешь, что он тебе скажет?

На том конце провода воцарилась тишина.

— Не знаю, — произнесла наконец Кейт.

Но ведь ты скучаешь по нему. Ты скучаешь по этому подонку, я слышу, я чувствую это. И значит, что бы он тебе ни сказал, ты снова ему поверишь. Блудящие мужчины и всепрощающие женщины. Куда ни глянь, одно и то же. Хотя стоп: что я-то знаю о верной любви? Даже о неверной, если на то пошло. Но, ей-богу, я в процессе постижения.

— Спасибо, — сказала Кейт. — Я… я позвоню, когда мы приедем домой.

Скорей! Снова на повестке дня убийство. Долго жду, пока ответит оператор узла «328» Бритиш-Телеком. Я так боялась никого не застать, что когда трубку сняли, мне с большим трудом удалось произнести тоном усталого техника:

— Алё! Я тут проверяю неполадки. Можете подключить к отделу разводки?

В трубке щелкнуло, загудело, соединилось.

Мужской голос, отрывистый, деловой:

— Слушаю, разводка!

— Привет. Устраняю неполадки номера триста двадцать восемь четыре девятки.

— А я домой ухожу. В чем дело-то?

— Да не в линии. Видно, в аппарате. Можете адрес уточнить? У меня Котли-роуд, семнадцать, — сказала я, отрывая палец от центра квадрата Ж-7.

— Минутку. — Он заклацал клавишами компьютера, потом сказал: — Нет. Ошибочка. Это Фэрбрей, на противоположной стороне Килберн-Хай-роуд. Номер двадцать два. Кто направил вас на Котли?

— Явно тип, заброшенный с Меркурия, — сказала я, но не убеждена, что юмор до него дошел. — Ладно, спасибо.

— Да не за что. Не знал, что у нас женщина в этом секторе служит.

— Явная дискриминация, — парировала я. — Женщина — путь к прогрессу. — И послала ему звучный воздушный поцелуй.

Я не ринулась туда немедленно. Ведь если во вторник вечером Белинда сотворила что-то криминальное, то вряд ли будет торчать здесь и ждать расспросов. Возможно даже, что так оно и есть, что она загорает где-то в Мексике. Замечательный отдых, если есть деньги на самолет.

На улице было нечем дышать, свинцовое небо навалилось на землю сумерками. Город на пороге грозы стал таким мрачным и неприютным, что повсюду уже зажглись огни.

Я ехала и сочиняла истории про Белинду Бейлиол. Прежде всего начала с фактов. Она, набросав себе программу самосовершенствования, в середине прошлого лета пришла к Морису Марчанту и обнажила перед ним свою грудь. Он сделал, что от него зависело, но результат Белинду не удовлетворил.

Здесь факты кончались и начинался вымысел. Или домысел. Если она та, за кого я ее принимаю, то после повторного ощупывания ее грудей его руки переместились (или были перемещены) ближе к югу, и в результате Белинда получила от Мориса (в качестве подарка?) новую фигуру. Чем прекрасней она становилась, тем сильней вдохновлялся он плодами рук своих. Пока, собственно говоря, ее запросы не вышли за рамки пластикохирургических. Потом — ультиматум Оливии, отказ Мориса и холодное отчуждение Белинды. Оливия говорила, это было полгода назад. Как раз с тех пор Белинда стала вести себя на работе несколько странно, сменила квартиру и никому не дала своего нового адреса. Примерно через пару месяцев Марчанту начали приходить письма, и в это же время Белинда стала наводить справки об оздоровительном центре «Замок Дин», возможно, даже заявилась туда, где и повстречалась с угрюмой Лолой.

Неудивительно в этой связи, что когда я возникла в поле ее зрения и принялась задавать вопросы, Белинда взволновалась, поспешила наврать про операцию и не попадаться мне на глаза. На следующий день Оливия показывает Морису копию анонимной записки. Он узнает почерк и звонит Белинде. Та отвечает или не отвечает. В любом случае результат таков — Морису учинена незапланированная глазная операция, Белинда же, лишившись работы, исчезает в неизвестном направлении.

Что ж, нельзя не отметить, что в деле произошел определенный сдвиг.

Чего никак не скажешь о внешнем виде Килберна. По слухам, теперь это быстро развивающийся район, но, выходит, слухам доверять опасно. Насколько я могу судить, Килберн не изменился ни на йоту, все те же пробки на улицах, все та же грязь на Хай-стрит.

Но вместе с тем Фэрбрей-роуд все-таки меня изумила. Оказалось, что дома на ней и в самом деле очень хороши. Большинство с двойным фасадом, стоят такие явно немало. Даже аренда в этом квартале не всякому по карману. Белинде уж точно. Если только кто-то не оплачивал.

Номер 22, насколько можно судить по внешним признакам, был в данный момент необитаем. Шторы на верхних окнах задернуты, окна плотно закрыты. Должно быть, внутри духотища. Как и снаружи,

Я нажала на звонок и давила, пока не выдохлась. Никто изнутри на мой трезвон не откликнулся. Стекла в дверях были армированные, по улице шли спешившие домой люди, потому я решила обойти дом с тыла.

Там все оказалось намного проще. Тихо, никто не видит, дверь черного хода хлипкая: старое дерево, стекло и того древней. Обернув жакетом руку, я саданула в него локтем. И даже не порезалась, нащупывая внутреннюю задвижку.

Я вошла в темный коридор. Насчет воздуха внутри я оказалась права. Он был спертый, но не только в привычной духоте было дело. В нос мне ударил тошнотворный запах не убранного в холодильник мяса. От такого рода ароматов сжимаются сердца частных детективов, особенно если дело происходит в пустом доме пропавшего подозреваемого. Включив свет в холле, я двинулась прямо по запаху.

Он привел меня на кухню. Там жутко воняло, хотя и холодильник был пуст, и на поверхностях столиков пусто; оно и понятно, раз хозяйка убыла в Мексику. В конце концов я определила, что несет из-под стола: под ним у самой стенки стояла кошачья миска. Вполне вероятно, ее забыли опорожнить в последнюю минуту перед отъездом. Там оставалась примерно половина содержимого кошачьей жестянки. А если точнее, бурлила. Что-то знакомое было в этом колыхании. Черви. Они уже становятся чуть ли не символом всей этой истории. Так выползают улики.

По крайней мере, ясно было одно: придется надеть перчатки. Я вытащила пару пластиковых перчаток из сумки, натянула. Пальцы стали похожи на червяков в миске. Я подняла ее, вылила в раковину и до отказа отвернула кран с горячей водой. Оттуда повалил пар. Черви скрючивались, соскальзывая в сток. Я кинула миску в мусорное ведро, потом осмотрела две нижние гостиные и пошла наверх.

Вонь усиливалась, взвиваясь вверх по лестнице, мглой зависая в воздухе. По-прежнему ни малейшего признака кошки. Может, улизнула по кошачьим делам? Как-то не помнилось, чтоб она возникла у меня под ногами.

Поднявшись на второй этаж, я начала обзор с главной спальни. Двойная кровать была застелена, но посреди покрывала темнела небольшая впадина, как будто на кровать кто-то потом прилег. Рядом на полу валялось полотенце. На столике у кровати стоял стакан и пустой флакон из-под таблеток. Судя по этикетке, нембутал, выписан пятого апреля. Может, нечистая совесть не давала ей уснуть? В гардеробе я обнаружила элегантную одежду, отутюженную, аккуратно развешенную. Внизу стоял чемодан. Пустой. Но ведь у нее мог быть не один.

Дверь напротив, через площадку, вела в скудно обставленный кабинет. На письменном столе — компьютер. Я вспомнила про отпечатанные на компьютере послания в оздоровительный центр и стала искать по ящикам диски или обрывки бумаги, хоть что-нибудь. Ничего. Казалось, кабинет кто-то подчистил. Пришлось рыться в корзине для бумажных отходов. Хорошо, что та была металлическая, иначе сгорело бы все дотла. Мне повезло, она проделала это недостаточно тщательно. То ли уничтожала впопыхах, то ли не удосужилась проверить. Листки так плотно прилегали друг к дружке, что перекрыли доступ кислорода, не успело как следует разгореться.

Я подняла пару обгорелых листочков. Это были письма, написанные петлевидным почерком на чистой белой бумаге. Я поднесла один к свету. Обуглившийся край черными зализами наползал на слова:

…как я. Ты и так это знаешь, Морис. Мы оба знаем, каждый раз, стоит тебе прикоснуться ко мне. Я люблю тебя. Люблю больше, чем она, что бы ты ни говорил. Ей я ничем не обязана. Пойми это. Я сумею сделать тебя счастливым. Мне невыносимо представить себе, как ты живешь в том доме. В конце концов, это может только…

Тут фраза обрывалась, не потому, что листок обгорел, а потому, что был обрезан ножницами. Как можно было бы это завершить; «…истерзать», «…разрушить»?

За окнами небо разразилось дальним громом, и закачались деревья, предвещая скорый дождь. Я вынула из корзины другое письмо. Жуткое однообразие: любовь, невозможность существования, призывы уйти от жены. Чужие любовные письма — ничего нет более личного и более грустного. А тут дело обстояло совсем уж печально, поскольку наличие здесь целой пачки говорило о том, что тот, кому они были адресованы, вернул их назад. Когда? Лишь одна-единственная дата устояла в огне. 24 октября. Совсем незадолго до того, как Морис признался, что у него роман. Я заглянула в письмо снова, на сей раз меня интересовала конфигурация букв, не смысл. «М» и «а». Я уже, бесспорно, их видела. Высокое «м» — вверх-вниз, вверх-вниз — и кругленькое, как бисеринка, «а».

Представляю, какой неописуемый шок мог бы испытать Морис, если бы сам распечатал те, другие, письма и обнаружил, что слова, которые прежде воплощали любовь, горят ненавистью. Я кинула пачку обратно в корзину.

И почти в тот же момент услышала странные звуки — яростное, отчаянное царапанье где-то за лестничной площадкой. Я вышла из спальни. Напротив оказалась еще одна закрытая дверь. Я подошла к ней, прислушалась. Тихо.

— Эй! — громко сказала я, подавляя внутренний страх звуком собственного голоса.

В ответ дверь легонько вздрогнула.

Взявшись за ручку, я резко повернула. Дверь распахнулась, и в ту же секунду меня чуть не сшибли с ног два заряда. Первым был кот: вытараща глаза, он вылетел вон с такой скоростью, какую только позволяли ему развить его кошачьи лапы. Бедняга — видно, изголодался до такой степени, что способен был проглотить червяков. Вторым был замок. Сперва гниющие объедки, теперь фекалии — аромат заброшенности. Зверь понесся вниз по лестнице, оглашая дом голодными воплями. Я ступила в покинутую котом тьму.

На меня дохнуло сыростью и зловонием. Я сделала несколько шагов в поисках выключателя и угодила ногой в кучу кошачьего дерьма, безошибочно определив его по консистенции. Щелкнула выключателем. Где-то поблизости зажужжал вентилятор, но лампа так и не загорелась. Я как можно шире распахнула дверь. Свет с лестницы проник внутрь, выявив еще несколько кучек на полу и вроде бы груду одежды рядом с корзиной для белья. Перешагнув через нее, пробралась мимо душевой кабинки прямо к ванне. Над раковиной обнаружила выключатель, который на сей раз врубил освещение. Правда, лучше бы оно не врубалось.

По крайней мере стало ясно, почему кот не погиб от жажды. Напротив, он мог тут напиться вдоволь, но только не всласть. Вода в ванне была отвратительного темного цвета. В мозгу тут же возник образ посиневшей дамы из «Замка Дин», однако здесь окрас имел совершенно иную природу.

Она лежала в ванне, почти полностью погруженная в воду, только верхушки смоделированных грудей чуть-чуть приподнимались над поверхностью. От их прежней красы не осталось и следа, впрочем, вряд ли теперь в этом можно было винить Мориса Марчанта. Глаза закрыты, точеное лицо уже сделалось серовато-землистым, отекло, даже несколько вздулось. Известно, вода хороший консервант, но, судя по всему, тело лежит здесь уже пару дней как минимум, а при такой духоте оно наверняка начало разлагаться изнутри. Снова мой взгляд упал на грудь. В том месте, где вода подступала к подмышечной впадине, виднелся едва заметный аккуратный шрамик. Гладил ли он его пальцами в момент их любовных встреч, восхищаясь своим мастерством, проверяя, как идет заживление, сравнивая нежность кожи с внутренней упругостью? Может, после подобных изысканных совокуплений обычные ласки казались ему пресными? От одной этой мысли мне стало не по себе. На краю ванны за ее спиной щегольски поблескивало лезвие бритвы, какой обычно женщины пользуются, если подумать страшно о парафине; рядом с бритвой стояли наполовину пустая бутылка виски и стакан.

Сделав над собой усилие, я запустила руку в холодную воду и нащупала руку. Она была ледяная, какая-то вязкая на ощупь и довольно тяжелая. Я подняла ее из воды, и кисть безжизненно запрокинулась, белая как снег, только чернел рваный порез артерии на запястье, через который из тела и ушла жизнь. Страшно представить. Пришла в поисках убийцы, наткнулась на самоубийцу. Вопрос в том, есть ли связь между первым и вторым.

За спиной, точно пушечный выстрел, с треском ударил гром. От неожиданности я уронила ее руку, и меня обдало кровавыми брызгами. Я отскочила, и в ту же секунду меня как током ударило. Я с ожесточением леди Макбет принялась вытирать ладони о брюки. Сколько во всем этом кровавых ран! Вся эта проклятая история исполосована ножом, наполнена женщинами, лишенными уважения к собственному телу.

Из желудка к горлу подкатила волна. Я схватила рулон туалетной бумаги. Стошнило, но самую малость. Однако полегчало. Справившись с головокружением, я бросила взгляд на кучу одежды и стала поднимать ее с пола, придерживая за края, чтоб ничего не повредить. Долго копаться не пришлось. Мягкий-премягкий, из хлопчатобумажного джерси кремового цвета, совсем еще недавно такой стильный свитерок. Теперь перед и рукава сплошь забрызганы темно-бурыми пятнами. Также и брюки сплошь в крови и в чем-то еще. В самом низу обнарушилась и сумка, в каких женщины носят обычно все необходимое, в том числе и ключи от машины. На дне ее — кошелек, бумажник с кредитными карточками и раздутая от содержимого косметичка. Рядом лежал длинный, четких пропорций хирургический скальпель, обернутый окровавленной тканью. Вот он — искомый вскрыватель конверта. Ничего себе шуточка, учитывая содержание раскуроченного письма.

Вернувшись в спальню, я подошла к окну, приоткрыла, потянулась лицом к грозе, жадно и глубоко вдыхая воздух. Никогда еще лондонский дождь не казался мне таким свежим. Все, Ханна, остановись, слышала я у себя в ушах голос Фрэнка. Довольно. Остальное — не твоя забота. Закрывай окно и вызывай полицию. Больше ни к чему не прикасайся, дело завершено.

Телефон стоял у кровати. Я уже стала набирать номер, как вдруг заметила, что от стены тянется второй провод, исчезая в одном из ящиков комода. Я нажала на рычаг и пошла осматривать провод. В нижнем ящике комода оказался автоответчик. Ну, конечно! Этот бодрый голосок постоянно находился тут, даже если отсутствовала его обладательница. Рядом с записывающей головкой яростно поблескивал огонек. Я нажала кнопку, хор лилипутьих голосов взвился, отматываясь назад. Потом надавила на «play».

И точно в трансе слушала свой собственный голос, доносившийся ко мне издалека: частная сыщица, лезущая из кожи вон, выдавая себя за любопытную журналистку. Понедельник, утро, сто лет томуназад. Затем раздался гудок, заговорил иной голос, и я его узнала. Старческий, озабоченный тем, что может упустить ценную для своего казино приманку: «Здравствуй, Белинда! Это Христо Азиакис, сегодня вторник, час дня. По-прежнему жду от тебя звонка».

Потом последовал гудок без сообщения, после него еще один, сопровождаемый взрывом живых звуков, но тоже без слов: мой контрольный звонок сегодня днем от стойки казино «Мажестик»? Ни звука от Мориса. Но, в конце концов, это всего лишь машина. Возможно, если Морис звонил ей во вторник вечером, она была здесь и сама сняла трубку. В аппарате что-то щелкнуло. И еще послышался щелк, только этот уже откуда-то снизу. Дом пуст, а сколько таит внезапных сюрпризов! Что это, кот пытается пробить мордой жестянку с «Китикэтом»? Я прислушалась, но ничего, кроме биения собственного сердца, не услыхала. Взялась за телефон, набрала номер службы спасения. Не успел прозвучать гудок, как снова послышался легкий шум внизу. На этот раз более отчетливо. Настолько, что я тотчас сообразила, что это такое. Шаги. Кто-то шел к лестнице.

Трубка из руки скользнула на кровать, я тихонько прокралась к раскрытой двери и одновременно выключила свет на лестнице и в спальне. Тьма вползла в дом под грохот грозы. Снова шум внизу оборвался. Но теперь ужас сковал меня по рукам и ногам. Какая-то невидимая рука вцепилась мне в кишки. Можно ли в моем возрасте так бояться темноты? Это все из-за Джо, он единственный регулярно заставляет меня трястись во сне от ужаса. Внизу вновь скрипнули половицы, на сей раз приглушенно, — еле слышные шаги по ковровой дорожке, прямо у лестницы. И вот — явные шаги по ступенькам вверх.

Скользнув за дверь, я притянула ее к себе. И тут же уткнулась лицом во что-то прохладное, глянцевое. Телефонная трубка в глубине комнаты затараторила в постельное покрывало:

— Алло! Алло! Служба спасения слушает. Что у вас случилось? Алло, вы слушаете?

Шаги приближались к самому верху лестницы. Я представляла себе, как кто-то вступает на верхнюю ступеньку, как медлит на площадке, прислушивается, всматривается в темноту. Уличный фонарь тускло светил сквозь окно спальни, но кровать оставалась в тени.

— Алло! Алло!

Теперь будут пытаться определить, откуда звонят. Но даже если определят адрес, жертва наверняка умрет от разрыва сердца, пока они заявятся. За двадцать минут столько всего может произойти. В данный момент, сейчас.

В дверном проеме возник силуэт. Сквозь щель я видела лишь что-то темное, расплывчатое. Меня охватила дрожь, в мозг шипом впилось воспоминание о темной сельской ночи и о мужском кулаке. Ухватившись за этот образ, я, как дискобол, метнула его подальше от себя. И смотрела, как он, светясь, исчезает в пространстве. Затем, собравшись с силами, изготовилась прыгнуть на неизвестного, едва тот войдет внутрь.

Но тут дверь резко отвернулась, оставив меня без прикрытия. Сорвав сверху то самое, глянцевое, я с силой кинула его в моего врага. Оно накрыло неизвестного с головой, ослепило, и я успела со всего размаха пнуть его ногой под коленку. Мужик, как стало ясно по голосу, взвыл от боли. Тут я тараном врезалась в него, он рухнул навзничь, но все же сумел увлечь меня за собой.

Издав леденящий душу вопль, я плюхнулась на него верхом и с размаху всадила ему под ребра свои острые локти.

— Ха!.. — простонал он.

Я снова ударила, он снова застонал.

Но я уже ничего не слыхала. И не считала ударов. Кровь стучала в висках, звенела в ушах, в ликующем унисоне билось сердце, ходили мускулы. Не… суйся… ко мне… Слова прорывались рыком откуда-то из самого нутра, из тьмы прошлого, наполненной ужасом и болью.

— …анна… Вот дьявол!

Не суйся ко мне… я оттуда, где страх умножает силы, а ярость полыхает костром.

— …анна… Прекрати!.. Ханна!

Ханна. Я. Я вычленила свое имя из потока звуков в тот самый момент, когда его рука перехватила мою, удержав от очередного удара. Приемом рычага он перевернул меня и уселся сверху. Тяжелый. С виду не скажешь.

— Ханна! — снова гаркнул он. — Это же я, Грант! Все в порядке. Тебе ничто не угрожает.

— Я знаю, сукин сын, что это ты! — выдавила из себя я, продолжая орудовать кулаками и одновременно извиваясь, чтобы сбросить его с себя. — Я знаю! Я знаю!

И, повторяя это, поняла, что тоже кричу.

Мне трудно было остановиться. Мозг реагирует быстрей, чем мускулы. И только когда Грант прижал мои руки к полу, вдруг меня отпустило. Я почувствовала это мгновенно, будто внезапно открылись шлюзы и все сошло, как, бывает, стремительно мочишься, когда нет сил больше терпеть. Я лежала распластавшись, ощущая спиной твердые доски пола, жадно ловя ртом воздух, вглядываясь в его смутно различимое лицо.

— Черт подери, Ханна, — сказал он, смеясь и одновременно заходясь кашлем, — ну ты и боец!

Буйство прекратилось. Мы никак не могли отдышаться, он сверху, я внизу. Напряжение уходит. Все замирает. Замедленная киносъемка — главный киноштамп в этом романе. Он приподнялся, опершись на руки, чтоб меньше давить на меня, его лицо слегка сблизилось с моим. Ей-богу, в ушах зазвучала музыка. Ну вот! В этот момент в кино он ее целует. Поехали, правила игры давно известны!

Трудно сказать, то ли это сценарий дурацкий, то ли я сама дура. Только в самый интересный момент я внезапно прыснула. Прозвучало довольно дико. Грант сдвинул брови, в изумлении у него даже рот приоткрылся.

— Ты что? — мягко спросил он.

Лучше не надо, — сказала я, гораздо громче, чем ожидала. — А то я тебе язык откушу.

— Что-что?

В изумлении он расхохотался.

Боже, неужели у меня сдвиг по фазе? Может, Колин не так уж неправ в отношении меня? Может, Джо нанес мне урон гораздо больший, чем этот шрам над глазом? Теперь не время рассуждать на эту тему. Резко дернув подбородком, я попыталась переключить внимание с себя на сюжет:

— Я обнаружила ее! — Как мне теперь помнится, я вроде бы прорыдала эти слова, но не уверена. — Она в ванной. С перерезанными венами. Там кровь везде.

И только после того, как он помог мне встать и малость пообнимал меня, чтоб привести в чувство, мы с ним увидели, что на полу под нами лежит длинный черный водоотталкивающий плащ.

Глава двадцатая

Ранним утром оказавшись наконец дома, я позвонила Оливии, чтоб сообщить ей приятную весть. Она еще не вполне проснулась, но действие снотворного уже кончалось, и звонок сумела расслышать. Отреагировала вяло, впрочем, я думаю, что тут сказать было особенно нечего.

Однако ребятам из лаборатории еще пришлось какое-то время потрудиться, прежде чем окончательно снять с нее подозрение. Такой уж у Ролингса стиль, сволочиться до последнего. Вы представить себе не можете, как он всполошился, увидев в машине рядом с Грантом свежеиспеченного партнера. Ролингс вздрючил меня за то, что я там все трогала, хоть и в перчатках. Но к тому времени я уже пришла в себя и отреагировала достойно, как и подобает женщине. В конце концов, мы оба понимали, что для окончательного исхода дела это принципиального значения не имеет. Так оно и вышло.

Через тридцать шесть часов был готов отчет, который констатировал, что экспертизой ни в машине, ни в квартире Оливии улик не найдено, зато фрагменты внутренних тканей ее мужа обнаружены повсюду в доме у Белинды Бейлиол: на одежде, в душе, на плаще, не говоря уже о красноречивых пятнах на обивке ее автомобиля. И — что, возможно, даже существенней — ее отпечатки оказались повсюду в кабинете Мориса.

По данным криминалистов, ее смерть наступила в то самое утро примерно в три часа, после того, как за два часа до этого она приняла несколько таблеток нембутала, что и помогло ей отключиться. Телефонная компания показала, что Белинда в тот вечер звонила Марчанту в клинику и что разговор длился пять минут, а сосед, прогуливавший собаку, сообщил, что видел, как ее автомобиль примерно в 11:10 вечера отъехал от дома. При обследовании трупа Белинды на предплечьях обнаружены синяки, что указывало на возможность борьбы.

Обследование автомобиля положило конец сомнениям. У престарелого швейцара зрение оказалось как у кошки (а у Гранта хитрость как у лисы). Швейцар не просто видел, как высокая женщина в дождевике выходила из здания примерно в 12:30 ночи, но, выбежав следом, углядел и то, на каком транспорте она газанула в темноту. Было слишком темно, машина унеслась слишком быстро, целиком номер ему рассмотреть не удалось (хотя швейцару показалось, что там присутствовала буква «Y»), однако в прошлом он работал автомехаником и потому уверенно сказал, что это был новенький «форд-фиеста». Небольшой, популярный у женщин автомобиль. Идеальное средство передвижения по городу для шефини оздоровительного центра. Это и дало повод полицейским, заподозрившим Оливию Марчант, возгордиться своей прозорливостью, особенно когда они обнаружили, что в номере ее «фиесты» тоже присутствует буква «Y».

Что и говорить, Ролингс был настолько убежден, что они нашли преступника, что его уже мало интересовала отработка в отношении Оливии другой версии, и он сдался, только когда экспертиза выдала иные результаты. И именно Грант в ту ночь забрал домой досье из «Замка Дин», именно Грант заинтересовался личностью Белинды Бейлиол настолько, что позвонил ей на службу. Конечно же, мистер Азиакис подобного звонка ждал. И не только поведал ему про внешнее преображение Белинды и про то, что с понедельника она в казино не появлялась, но также, под нажимом Гранта, признался, что Белинда последние полгода регулярно приезжала на работу на «форде-фиесте».

После этого не составило труда, используя каналы полиции, подобрать адрес к номеру телефона и связаться с агентством по найму жилья. Дом был сдан в аренду, при этом за полгода было уплачено вперед. Договор был заключен в ноябре, в том самом месяце, когда Морис дал Белинде отставку, и в том же месяце, по дальнейшему совпадению, Белинда Бейлиол приобрела почти новый «форд-фиесту», получив при регистрации номер с буквой «Y»… И все это на доходы крупье? Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что кто-то Белинде крупно помог. Но было ли это вознаграждение или результат шантажа? Так или иначе, но, судя по состоянию ее текущего банковского счета, Белинда нуждалась в деньгах. Ибо забил тревогу не только банк, но и агентство по найму жилья. Оно уже направило Белинде письмо, грозя выселить ее, если за очередной месяц не будет заплачено. Полицейские обнаружили его в глубине ящика письменного стола в ее кабинете. Стоит ли говорить о том, что нигде — ни в доме, ни в машине, ни в ее сумочке не оказалось ни билета, ни какого иного свидетельства о намерениях Белинды отправиться в Мексику.

Ну а снотворное? Оно было выписано одним врачом, к которому она обратилась месяца полтора тому назад с жалобой на нервозное состояние и бессонницу. Когда он стал расспрашивать подробнее, Белинда сослалась на личные проблемы. Заподозрив сердечные дела, он прописал ей всего десять таблеток, на всякий случай. Должно быть, она пользовалась ими весьма экономно.

Теперь все фрагменты сошлись в одно целое, я сопоставила их со своими фантазиями, рождавшимися в машине на скорости. Очень схоже. За исключением, возможно, одного — того, что Белинда все свои драгоценные сбережения пожертвовала на вредительство. Трудно понять подобную расточительность, впрочем, вероятно, она считала, что ради такого и денег не жалко. К тому же, если учесть кругленькую сумму, полученную ею полгода тому назад, возможно, она рассчитала верно. Во всяком случае, продемонстрировала Марчантам, что с ней шутки плохи. Но, наверно, здорово струсила, когда, откуда ни возьмись, подкатила я с вопросами. Может, она решила, что он или, что еще хуже, они оба наслали меня на нее. Короче, у Белинды мало оставалось времени на размышления. Когда ей позвонил Марчант, она уже была наверняка в полной боевой готовности. Я представила Белинду рядом с гардеробом, как подбирает нужную одежду, разглядывает себя в зеркало в ванной, как накладывает макияж на прелестное обновленное лицо, чтоб предстать в неотразимом виде перед старым любовником. Она уже и до того отчаянно старалась доказать, что вполне ему под стать. Благообразный дом. Знакомый автомобиль. Возможно, Белинда пыталась уподобиться Оливии, чтоб Марчант перестал замечать разницу. Только у нее не было возрастных колец, как на шее у соперницы. Да и тех питоньих колец, которыми та накрепко оплела душу Мориса.

Но что-то не вытанцовывалось. Глубокой ночью мы снова пришли в ту самую приемную. Только не осталось никого, кто мог бы рассказать, что тут произошло. Молчание смерти. Что может с ним сравниться? В отчете патологоанатома говорилось, что женщина, убившая Мориса, вероятно, была либо очень сильна, либо очень озлоблена. Первый же удар пробил артерию. Кровь фонтаном брызнула на роскошный кремовый свитер. Возможно, Морис сказал, что больше денег не даст, и она пришла в бешенство.

Я вспомнила Джо, вспомнила себя, когда накатила ярость, стоило лишь нажать нужную кнопку. Ярость яростью. Но так исколоть ножом… Должно быть, она слишком сильно его любила, чтобы так сильно ненавидеть. Я это сказала Гранту, когда мы с ним вместе сидели в машине, поджидая полицейскую машину.

— Не знаю, Ханна, — пожал Грант плечами. — Ты не представляешь, сколько я перевидал трупов. Непостижимо, что человек способен сотворить над другим человеком, а после даже не вспомнить, как это произошло. Срабатывает механизм защиты, наверное. Особенно у женщин. Как это говорится? Грознее ада женщина во гневе?[26]

Тут я улыбнулась, потому что это было любимое изречение Фрэнка. Тот самый случай, когда эмоциональная оценка сливается с предрассудком.

— Xто тебя так рассмешило?

— Да так. Просто на минутку я почти забыла, что ты полицейский.

И мы естественно заговорили о том, что бывает, когда исступление проходит. Но тут даже эксперты судебной медицины бессильны помочь, не смогут они факты преобразить в чувства. Я представила, как она выходит из здания, потрясенная, дрожащая, в окровавленной одежде под длинным черным плащом Оливии. Воображаю, как, должно быть, она обрадовалась, когда нашлось чем прикрыться. Понимала ли она, как это будет выглядеть со стороны, — такая же высокая, в том же плаще, уезжает на автомобиле той же марки. Может, во всем ее безумии был некий замысел? Желание подставить соперницу и увидеть крах всего семейства? Только почему-то она лишила себя удовольствия досмотреть спектакль до конца.

Я все рисовала себе: молодая, отчаявшаяся женщина, адреналин уже отбушевал, приезжает домой, насквозь пропахшая любовником, только на сей раз это запах крови, а не секса. Я вижу, как она бежит в ванную, скидывает одежду, бросается под душ, оставляя на полу груду смятой одежды. Но не все смывается теплой водой. Как и не все слова исчезают, когда горит бумага. Я вижу то самое полотенце на полу, впадину на укрытой покрывалом кровати, пустой стакан из-под виски, таблетки. Возможно, она надеялась, что обретет покой во сне, но сон наполняли черные видения, и, в конце концов, легче оказалось воспользоваться иным туннелем забвения. Просто жизнь сделалась несовместима с содеянным, только и всего.

Назавтра после того, как в газетах появилось сообщение, я получила от Оливии Марчант письмо следующего содержания:

Ханна! У меня нет слов, чтобы выразить Вам свою благодарность. Думаю, Вы в буквальном смысле спасли мне жизнь. Теперь придется учиться жить без него. Если бы в Ваши годы я обладала Вашей стойкостью и уверенностью в себе, возможно, все сложилось бы по-иному. Но я вынуждена довольствоваться тем, что имею. Единственное, о чем жалею, это что я так и не познакомилась с ней. Это помогло бы мне лучше ее понять. Сержант Грант говорил, что она была молода, ей было всего двадцать восемь. Я спросила, была ли она красива, и он сказал: «Да». Наверное, Морис этому некоторым образом способствовал. Когда я убеждаю себя ее простить, то думаю, что потеря его оказалась и для нее так же невыносима. С бесконечной благодарностью,

Ваша Оливия Марчант.

Красиво завернуто. И великодушно. Во всех смыслах. В конверт был вложен чек на тысячу фунтов. Сумма меня не удивила. Я уже привыкла, что мне переплачивают. Проблема в данном случае была в том, что особой радости я при этом не испытывала. Черт, не люблю я этого! Ненавижу, когда дело закончено, а все-таки что-то не дает покоя. Не хватает чего-то, чтоб полностью все похоронить, забыть, закопать.

Словом, я поехала в сторону Нэгз-Хед. Что ж, обещание есть обещание, да и деньги уже прожгли столько дырок у меня в мозгу. Мой мойщик на сей раз оказался на месте — под светофором, сидел, перекуривал, рядом ведро с мочалкой и стопка «Биг исью». Я покрутила ручкой, окошко опустилось, окликнула его. Он широко улыбнулся, подбежал ко мне с номером газеты.

— Привет, Ханна!

— Привет.

Взяв у него газетку, я протянула ему взамен две пятидесятифунтовые бумажки. Он уставился на них недоверчиво, изумленно.

— Я ставила на тебя, — сказала я, — Для них это не деньги. Пользуйся в свое удовольствие.

И укатила, прежде чем он успел что-либо сказать.

Во множестве других обстоятельств это был бы идеальный конец. Но то, что глодало изнутри, не излечилось дешевой филантропией. Так или иначе, нам-то с вами известно, что это еще не все. До сих пор параллельно развивались истории двух пар, двух супружеских конфликтов, нуждавшиеся в разрешении, и только одна из них кое-как завершилась.

Пару дней назад Колин пригласил жену поужинать в сельский ресторан, чтобы заново склеить отношения и не дать ей узнать правду. Я поехала домой ждать, когда сестра позвонит и все мне расскажет.

Глава двадцать первая

Кейт объявляться не спешила. Прошло ровно три дня. Я проторчала дома всю субботу и воскресенье, наконец, терпение мое лопнуло, и я позвонила родителям. На границе между Кентом и Сассексом дело шло к вечеру, и мать была занята в саду обезглавливанием увядших роз. Мне кажется, я впервые соприкоснулась с насилием в связи с материным садоводством. Мать и секатор. Растения начинали дрожать, едва она появлялась с ним на крыльце. Представляю ее сейчас: волосы скручены на затылке старомодным пучком, пряди выбиваются, когда она стягивает перчатки, чтобы взять трубку.

Мы поговорили о погоде, и о кастрюлях, и о папиной ангине. Потом она подробно рассказала о том, как замечательно у них погостила Кейт с семейством, сообщила, что они уехали домой только вчера, выразила свои восторги по поводу того, какой чудный человек Колин, как много он работает и как заботится о своей семье. По-моему, каждой дочери свойственно стараться не стать подобием матери. Но в моем случае, как вы, вероятно, сами догадались, это вопрос выживания. Я положила трубку, вытащила свою нелегальную заначку, свернула косячок.

И надо же было такому случиться, что как раз через полчаса, когда я еще была слегка под кайфом, раздался звонок в дверь. Выглянув в раскрытое окно, я увидала, что внизу у дверей стоит Кейт с бутылкой шампанского в одной руке, с цветком в горшке в другой, причем никто из деток не цепляется за ее подол. Несомненно, они дома с папочкой, изображающим семейное счастье. Я пару раз основательно глотнула свежего воздуху и пошла вниз встречать сестру.

Вид у нее, ясное дело, был слегка виноватый. Но вместе с тем счастливый. Она как-то помолодела. Примирение: это дешевле, чем подтяжка. Но менее ли болезненно дается? Кейт улыбалась. Интересно, сколько ложек дегтя достанется ей от меня?

— Кейт, вот так сюрприз! Ты что, у мамы детей оставила?

От ее ответа мне стало кисло:

— Нет, мы уже дома.

— Мы?

— Да. Вернулись всей семьей вчера вечером.

— Ах, так! — Я протянула руку. — А это все мне? Маленькой я позволяла себе обходиться с ней довольно круто; хоть я и моложе, но именно я доводила ее до слез. Как-то я поведала Кейт историю про привидения, и она со страху разревелась. Позже я раскаивалась, но вредничать все же не перестала.

Я взяла бутылку и цветок:

— Спасибо! Ты не рассердишься, если я тебя не приглашу войти? Что-то я совсем без сил.

— Ханна!..

— Не страдай, Кейт. Не надо никаких объяснений, — твердо сказала я. — В ваших проблемах — мое дело сторона.

Она пристально посмотрела на меня. Я улыбнулась. По-моему, у меня это получилось хорошо, но мне надо было запудрить мозги Кейт. Она вздохнула, потом протянула руку, забрала у меня шампанское. Ее жест меня настолько изумил, что я не успела воспротивиться.

— Это не подарок, — сказала она тихо. — Это способ склонить тебя на разговор. Не хочешь разговаривать, значит, обойдешься без шампанского.

— Что-что?

— То самое. Горшок можешь себе оставить. Мама сказала, часто поливать цветок не надо, но нужно обрезать отцветшие головки. Позвони, когда будешь в силах.

И, резко повернувшись, Кейт зашагала прочь по дорожке. Словом, когда я сознаюсь, что проявляла прежде жестокость, понятно, что кто-то довел это до моего ума. Иные слова в момент возвращают в детство.

— Ладно, — сказала я ей. — Но все-таки, по-моему, это нечестно.

Мы сели за стол. Шампанское оказалось приличное. Во всяком случае, получше большинства употребляемых мною напитков, хотя хуже их, к слову сказать, если что и бывает, то редко. Доставая стаканы, Кейт слегка повела носом, но смолчала. Надо отметить, не высказывалась она до тех пор, пока шипучка не была разлита и мы не уселись за стол.

— Что, накачалась? — спросила Кейт.

— Да так, чуть-чуть! — смешком отделалась я. — Твой приход меня все-таки взбодрил. Что, разве заметно?

— А ты как думаешь? — Она помолчала. — В прошлый раз мы сидели наоборот.

— Что?

— Когда я была у тебя в прошлый раз. Я сидела, где ты, с чашкой кофе. Ты — где я.

— Верно.

—Знаешь, по-моему, я никогда еще не была так счастлива. Во всяком случае, не помню. Ты так много для меня сделала. Не могу передать, как я тебе благодарна, что ты рядом.

— Да ну… не стоит, — сказала я.

— Я в самом деле думала, что все кончено. Все гадала, справлюсь ли одна, с детьми. Откуда взять деньги, как они будут расти без отца. Ведь у многих такое случается, верно? Справляются же как-то.

— Да, — сказала я. — Но тебе повезло. Во всяком случае, эти заботы с тебя снялись.

— Да, да, абсолютно! — воскликнула Кейт и тотчас умолкла.

Я не стала ее подгонять. Преимущество наркотика — не дергаешься в паузах. Течет время — и пусть себе.

— У нас все наладилось, Ханна, — произнесла Кейт, как мне показалось, часа через полтора. — С Колином. Мы все обговорили. Я и не предполагала. Оказалось, возникли по-настоящему крупные неприятности. Поэтому нам трудно стало общаться, поэтому он так замкнулся в себе. Его бизнес был на грани краха. Все было много серьезней, чем он рассказывал. Восемь месяцев назад банк пригрозил, что закроет им кредит, потому что они запаздывали с выплатой. Колин даже подумывал продать компанию, но ему посоветовали этого не делать, потому что это не окупило бы чудовищный долг. Почти весь год он ходил сам не свой, но мне старался не показывать виду, не хотел взваливать на меня этот груз. Он всегда считал, что работа касается только его, что это его сугубо личная доля в наших отношениях, и он не мог допустить, чтобы я подумала, что он не выдюжил. Правда, сумасшедший? Ты только представь, чтоб в конце двадцатого века мужчина мог стыдиться подобных вещей! Я усмехнулась:

— Положим, он всегда был консерватором.

Душка Колин. Сначала разжалобил ее, заставил себя пожалеть, чтоб потом она ему авансом все простила. Интересно, кто впервые заговорит о юбке, она или я?

— Я очень на него разозлилась. Но потом вспомнила, что у него и отец был такой и что вообще в их семье никто ничего друг другу не рассказывал. Это далось ему нелегко. То, что он все мне открыл. Ты бы видела его, — тихо добавила она. — Он плакал. Сказал, что это поколебало его веру в себя, раз он, мужчина, не способен содержать семью. Он знал, что если бы сразу мне рассказал, я, конечно бы, подхватилась помочь, согласилась бы продать дом или снова пойти работать, чтоб хватало средств. Но это ему бы, как мужу, было унизительно.

Торчит Кейт в своей уютной кухоньке в их Ислингтоне, погрязшая в детях, в их забавах, во всем этот хаосе, но ей среди этого очень хорошо, и она счастлива, что ради дома напрочь забросила карьеру. Колин прав. Конечно, она бы справилась, но это означало бы конец иллюзии безмятежности, связывавшей их, нарушение обета. И, надо сказать, не единственного.

— Ну а те деньги? — не выдержала я наконец. — Те две-три сотни, которые он ежемесячно снимал с вашего общего счета? Он как-нибудь это объяснил?

Как он выкрутился? Снимал деньги с личного вклада, чтоб оплатить общественный долг? Мудро, Колин, мудро. Кто сказал, что ты не состоятельный бизнесмен?

— Ах, это… — Кейт запнулась. — Прости, Ханна, но я… Если я тебе расскажу, обещай, что ты никому больше не скажешь, ладно? Я ведь знаю, как ты относишься к Колину, и если вдруг мама или кто-то еще…. это не ради меня, это ради Колина…

— Кейт, опомнись! Я уже лет двадцать не обсуждаю свои проблемы с матерью. Неужто ты думаешь, что я способна протрепаться кому-то о тебе? Ни единая душа о нашем разговоре не узнает. Это женщина?

Она кивнула, широко заулыбавшись:

— Да. Была такая.

— И кто же? — спросила я, в своем прибалдении выдавая изумленную улыбку в ответ на ее смешливую.

— Психотерапевт.

— Кто?!

— Психотерапевт.

Я бы рассмеялась, не вывались у меня от неожиданности челюсть. Колин — и психотерапевт!

— Правда, непостижимо? Когда дела пошли из рук вон плохо, а он все никак не мог признаться мне, потому что боялся, что это разобьет семью, он почувствовал, как с ним начало твориться что-то неладное. Перестал спать, внезапно накатывали приступы панического страха. Тогда он обратился к своему врачу, а та посоветовала другого специалиста и направила к этой женщине в Кентиш-Таун, она лечит от приступов депрессии. Оказалось, она замечательный доктор. Действительно помогла ему справиться. Узнав, что я забрала малышей и уехала к матери, она велела ему во всем мне признаться. Он приехал на следующий же день. Едва вошел, тут же разрыдался. Слава богу, мама с детьми была в саду. Ой, Ханна! Мне так стало стыдно! Что я ничего не знала, что даже не пыталась как следует разобраться. Ему было так плохо, бедному дурошлепу!

Счастье, что Кейт говорила и говорила. И мне при этом ничего говорить не пришлось. Мозги закрутились с беспомощностью космонавта, сорвавшегося с троса в открытом космосе. Психотерапевт! Кто бы мог подумать! Я стала проигрывать в обратном порядке: ежемесячные счета, выезд с утра пораньше, симпатичный квартал, квартирка в подвальном этаже, пятьдесят минут по часам, следующий клиент в деловом костюме и неожиданно прозаичная внешность женщины, открывшей мне дверь. И, наконец — я вспомнила, как Колин рыдал, уткнувшись в руль автомобиля. С одной стороны — типичная измена, с другой — дела на грани краха.

Как бы отчаянно я ни упиралась, было ясно: это правда. Черт, неудивительно, что он так переполошился, когда меня увидал. И встревожился ужасно, и разозлился. Бедняга Колин. Задавленный бременем мужского долга. Уж лучше б врачиха оказалась проституткой. Зато теперь я знаю, что подарить ему на Рождество. Последний альбом Пита Пэнтина.

Мне явно повезло, что я была под кайфом, В таком состоянии можно просто блаженно перекатываться с одной мысли на другую и не брать в голову ни то, что слышишь, ни то, что сам говоришь. Но при этом наркотик может сослужить и плохую службу. Эйфория мгновенно переходит в паранойю. И когда она на меня навалилась, мне стало так скверно, что и признаться неловко. Ей-богу, из всех случаев, когда я садилась в лужу, этот был самый сногсшибательный.

Правда, осталось кое-что еще. Когда Кейт неделю тому назад сидела здесь, капая слезами в чашку с кофе, не только Колин составлял проблему в ее семейной жизни. Кажется, у нее самой были сложности в смысле секса и душевного состояния. Впрочем, как видно, это уже позади.

— Ну а ты, Кейт? Как насчет твоих собственных сомнений? Или уже приступаешь к их ликвидации?

Она чуть нахмурилась, как будто вопрос ее несколько смутил. Вполне возможно. Может, они уже частично с этим справились, заставив как следует поскрипеть пружины кровати в свободной материнской спальне. На этот счет они гораздо смелее меня.

— Разберемся и с этим, — тихо сказала она. И добавила, как бы расставляя все по местам: — Я такая, какая есть. Иной мне никогда не стать. Даже если бы очень захотела.

И я поняла, что больше Кейт мне не скажет ничего. И смотрела на нее, свою сестру, значившую так много для меня в моем детстве, в моей жизни. И снова я осознала то единственное, с чем все никак не хотела соглашаться. Кейт по-настоящему любит своего мужа, и, значит, при всем его самодовольстве и твердолобости есть в нем что-то очень для нее притягательное. В его постоянстве и собранности, в его старомодных представлениях о жизни и браке она черпает нечто, что делает ее жизнь легкой и спокойной. Случившееся, несомненно, внесет свои коррективы, заставит их по-иному взглянуть друг на друга, но их единства это не нарушит. Кейт нужен Колин. Пусть она трижды хороша собой, пусть умна и привлекательна настолько, что могла бы претендовать на лучшее, но нужны ей только Колин, Бен и Эми. И хватит мне убеждать себя, что не нужны. Хотят же некоторые женщины увеличивать груди и омолаживать лица, потому что таков их способ самоутверждаться в этом мире, а не мой. Я не имею ни малейшего права осуждать чужой выбор и огульно считать всех, от тебя отличных, глупыми или ущербными. Смирись, Ханна, мир нельзя переделать по собственному хотению. Просто надо принять его таким, какой он есть.

Наркотик. Ох, любишь ты погружаться вместе с ним в философские глубины! Хлебнув шампанского, я снова вынырнула на поверхность. В конце концов, разговор-то идет.

— …если тебе это будет не в тягость?

— Что? Прости. Меня заклинило на Колине.

— Ханна! — Кейт рассмеялась. — Не думаешь ли ты, что они правы?

— Кто?

— Да те, которые утверждают, что от марихуаны дуреют?

— Да ну, — сказала я. — Завидуют. Так о чем ты? Она вылила оставшееся шампанское в свой пустой стакан, отпила.

— О том, что мы хотим, чтоб ты к нам пришла в ближайшую субботу.

— Мы?

— Ну да. Колин тоже. Говорит, уж если начинать с чистого листа, без тебя обойтись никак невозможно. И хватит вам задирать друг дружку, как первоклашки.

— Но ведь он…

Но Кейт не дала договорить:

— Он знает, что я делилась с тобой. Знает, что ты знаешь. Честное слово, говорю тебе, он хочет с тобой помириться.

Может, мир, а может, он мной закусит вместо обеда: порубит меня на кусочки, припустит в широкой сияющей сковородке и подаст, полив красным вином из «Оддбинс»[27]. Впрочем, учитывая нынешние финансовые трудности Колина, возможно, теперь это уже будет «Сейфуэй»[28].

Правда, в дураках-то оказалась я. У него на руках все козыри. И поскольку вина моя безгранична, естественней будет поверить в его великодушие. Или в великодушие его психотерапевта. Надо будет узнать, как ее зовут. Может, она и меня сможет привести в порядок. В конце-то концов, сеанс в 7:30 утра уже свободен.

— Спасибо, — сказала я. — С удовольствием бы пришла, но пока можно выпросить амнистию? Последнее дело стоило мне крови и слез, необходимо поменять обстановку. Может, через пару недель, когда вернусь… — Я осеклась. Потом сказала: — Обещаю, приду.

Кейт кивнула и настаивать не стала. И вскоре ушла. Что ж, даже обновленному Колину требовалась помощь, чтобы уложить детишек спать. Но у Кейт обнаружился еще один для меня подарочек. Она рылась в сумочке в поисках ключей от машины:

— Ой, смотри-ка, чуть не забыла! Это тебе. Нашла дома в одном из ящиков. Подумала, может, прилепишь это к себе на памятную доску. Дротики покидаешь.

И протянула мне фотографию, старую, пожелтевшую, с маленькими светлыми треугольниками по углам, свидетельствовавшими, что карточка некогда была в альбоме. Снято было в саду. На жутком диване-качалке сидели рядом мать с отцом, а мы с Кейт, скрестив ножки, сидим внизу на переднем плане, отчаянно стараясь казаться старше в свои восемь и девять лет.

Отец и мать держатся за руки. У матери перманент на манер Хедди Ламарр[29], что безоговорочно ассоциирует ее облик исключительно с пятидесятыми годами. Лицо у матери такое тугое и круглое, каким я его не помню. Оливия Марчант права, моя мать когда-то была много моложе. Вспоминаю ее нынешнюю — морщинки узкими ручейками приливают в тонким губам; раздавшиеся бедра, живот. Может, именно поэтому у Оливии никогда не было детей. Как бы дети ни радовали душу, они взрослеют, и это стало бы жестоким напоминанием о том, что стареет она. А может, еще того хуже, она опасалась, что девчонки начнут ее затмевать? И я вдруг обрадовалась, что моя мать не принадлежит к поколению, стремившемуся к вечной молодости, что у нее по крайней мере хватило материнской смелости продемонстрировать мне, каково это — стареть. Между прочим, мое к ней отношение вполне могло ускорить этот процесс. Даже на старом фото я смотрюсь злюкой.

— Не нравится? — спросила Кейт. — Смотри, ты тут единственная не улыбаешься. Мама рассказывала, когда и как это было снято. Ты хотела надеть мини-юбочку, а она заставила тебя одеться в нормальное платье, и ты закатила жуткий скандал и весь день ни с кем не разговаривала.

Мы обе расхохотались, и потом Кейт крепко меня обняла, прижала к себе. Я тоже обняла ее. Сестринская любовь. Может, это единственная ценность, которую выносишь из семьи.

После того как Кейт ушла, я написала Колину письмо. Все-таки это лучше, чем с глазу на глаз. Письмо получилось не очень складное, но правдивое и исполненное покаяния, на какое я не считала себя способной. У меня не было сомнения в том, что Колин его примет. Ну а затем и я созрею, чтоб явиться к ним на ужин.

Я уже собиралась ложиться спать, как вдруг зазвонил телефон. Звонил полицейский. Не дай бог, унюхает запах наркотика! Я выдохнула дым мимо трубки на всякий случай. Но он меня не застукал.

— Я решил, тебе бы не мешало знать, что слушание условно назначено на тринадцатое. Тебе, разумеется, надо присутствовать. Сможешь прийти?

— Постараюсь, — сказала я. — Я подумываю ненадолго куда-нибудь отъехать, но к тому времени уже вернусь.

— Что, допекло тебя? — Пауза. — Как ты?

— Здорово! — солгала я.

— А плечо?

— Замечательно, — снова солгала я. Синяк от его пальцев уже стал темно-пунцовым. — Твоя-то коленка как?

— Болит, собака. Да и грудь тоже. Такое мне даже в армии не снилось.

Тут наступила тишина, во время которой мы оба, несомненно, вспоминали совместно проведенные на полу минуты. Неужто ты мне нравишься?

Неужто кто-то еще может мне понравиться? Не узнаешь, Ханна, пока не попробуешь. Интересно, трахаться с полицейским противно или не очень?

— Знаешь, может, сходим куда-нибудь, выпьем? — бросил он как бы невзначай.

— Деловое предложение?

— Вот-вот, не хватало еще Мередита Ролингса с собой прихватить. Ну, как?

— Э… не знаю, — проговорила я. — Я пока не вполне пришла в себя.

— Ладно, я просто так позвонил, узнать. Береги себя, Ханна.

— Майкл…

— Да?

— Может, когда я вернусь… — Я запнулась. Да ладно уж… после всегда можно списать на марихуану. — Как насчет воскресного вечера?

Он рассмеялся:

— Являться в форме?

И тут уж вполне можно было бы поставить точку. Если бы, конечно, это был конец.

На следующий день погода с самого утра не заладилась, небо за окном было стального цвета, ветер вздымал ввысь пакетики из-под жареной картошки, дети в пальтишках с капюшонами спешили в школу. Очередное английское лето самоутверждалось в своем своенравии. Выходило, что идея отъезда все-таки не совсем лишена смысла. Некий способ улизнуть от нежелательной встречи и возможность передохнуть перед еще более неприятным слушанием. Возможно, это как раз то„ что мне так нужно, и одновременно, что я могу себе позволить — впервые в жизни. Я быстро прикинула в уме. В целом приступы щедрости Оливии составили примерно около двух тысяч, даже после того, как я осчастливила мойщика стекол и заплатила за арестованный автомобиль. Что ж, я заработала эти деньги.

Журнал «Тайм-аут» Белинды Бейлиол так и лежал на столе, где я оставила его пять дней тому назад. Ничто не устаревает так быстро, как журналы с прейскурантом цен. За исключением тех, где есть реклама путешествий. Поскольку журнал по-прежнему оставался формальной уликой, у меня не повернулась рука его выбросить. Надо не забыть быстро запихнуть его в буфет, если вдруг Грант окажется у меня в гостиной.

Я заварила кофе и пролистала журнал из начала в конец. В воображении я уже была где-то на полпути к Тоскане, где такой пронзительный ранний закатный свет и все в мире и в жизни окрашивается в розовое, как вдруг взгляд упал на одно объявление. Обычный квадратик, небрежно обведенный синей шариковой ручкой. «Зенит Трэвэл»: лучшие цены на поездку в Северную Америку. И рядышком знакомым петлястым почерком, который уже мне так хорошо знаком, мелко выведено имя: «Ричард». Ричард?

Я набрала номер. В конце концов, почему бы не позвонить? Спешить мне некуда, дел нет. Просто так, позвоню-ка напоследок. Ричард только что явился на работу. Произнеся «доброе утро», он явно прихлебнул свой капучино, было слышно, как губы втянули пенку. Я назвалась подругой Белинды Бейлиол, сказав, что она рекомендовала к нему обратиться.

— Бейлиол?

— Высокая блондинка, красивая.

— Ах да! Она заказывала билет полтора месяца назад. Сама выкупала. Ну и как ей Чикаго?

— Чикаго? — переспросила я, беззвучно опуская чашку с кофе на стол.

— Ну да, Чикаго! — И тут он начал распускаться передо мной, как цветочный бутон. — Погодите-ка. Обычно у меня выходит с первого захода. Итак, среда, двадцать восьмого, дневной рейс «Бритиш Мидленд» в Амстердам, потом пересадка в тот же день вечером на «КLМ» в Чикаго. Я мог бы за ту же цену устроить ей прямой рейс из Хитроу, но она предпочла этот маршрут. Ну, как у меня с памятью, а? Так-то! Чем могу помочь?

Глава двадцать вторая

Я сказала, что еще с ним свяжусь. Но не знаю, расслышал он или нет. Что-то сделалось у меня со слухом, кровь принялась бешено стучать, сотрясая голову. В Чикаго через Амстердам. Далековато от Мексики, и как раз тот самый маршрут, по которому должен был направиться иной герой этой истории. Впрочем, ни один свой замысел он не осуществил. Как там сказала его секретарша, когда я пыталась записаться к нему в тот день? «Простите. Со среды он будет недоступен. Он летит в Амстердам, а потом в Чикаго».

Выходит, Белинда собиралась туда же, куда и Морис. Правда, в Амстердам она должна была попасть не тем рейсом. Ну да, я знаю наверняка. Грант проверял список пассажиров. Но ведь и другие могли проверить, правда? Если возникло подозрение. Особенно те самые «другие». Так что лучше подстраховаться, чем жалеть потом. Но из Амстердама—в Чикаго? Возможно, никто не додумался проверять тот рейс.

Впрочем, на это есть «КLМ». Слегка поупиравшись, они дали мне список тех, кто не явился на вечерний рейс 773 в прошлую среду. И что бы вы думали? Оба они оказались в этом списке, и места у них были заказаны рядом в салоне первого класса. Разумеется, возможно, что это очередное спланированное преследование. Возможно; хотя, если задуматься, маловероятно. Ведь если это так, почему же нам не удалось найти ее авиабилет? Билет не любовное послание. Он не содержит ничего оскорбительного или интимного, чтоб его прятать. И уничтожать билет нет смысла. Напротив. Возможно, что в самом хранении билета содержится что-то знаменательное. Наверняка даже и после смерти владельца билет хранит в себе некий эмоциональный заряд.

Я сидела и думала, пытаясь все как следует взвесить. Попыталась мысленно представить себе ее дом, предположить возможные места, куда я забыла заглянуть, но виденное постепенно стиралось в памяти. Вместо того, чтобы делом заниматься, я торчала в машине на Кентиш-Таун-стрит, выслеживала, как один спускается в полуподвал, потом за ним туда же идет другой. Затем являлась к женщине с настороженным взглядом, в ничем не примечательной юбке с кофточкой, с наспех подкрашенной физиономией. Выискивала супружескую измену там, где ее нет. Складывала единицу с единицей и получала одиннадцать. Теперь-то все кажется проще простого. Все дело не в том, что видишь, а в том, как видишь. Вернее, как хочешь видеть. Что Колин про меня сказал: «…глупая, упертая баба… ни черта не смыслишь в том, что у нас происходит»?

На столе передо мной красовались, мною же начертанные, цифры — итог сверхщедрости Оливии в отношении меня. Да, медленно, но верно я все глубже и глубже втягиваюсь в ее жизнь. Отрыла досье Белинды Бейлиол, перечитала еще раз. Еще. Снова взгляд упал на приписанный на полях телефонный номер казино, и тут меня осенило: ведь это же элементарнейшая подсказка. Я поразмышляла о ее автомобиле, и том самом плаще, и о ее жизни в последние полгода. И мало-помалу, как, долго вглядываясь в негатив, постепенно начинаешь различать позитив, я стала смотреть на события с позиции Колина и приходить к выводу, что, возможно, в конце-то концов, это самый типичный детективный сюжет.

Остаток дня я провела в разъездах и кое с кем встретилась. Потом вернулась домой, все записала. Да, задачка оказалась непростой, выявилась масса новых подробностей, надо было все выстроить. Но главное — все со всем сходилось, все приобретало смысл. Из общего строя выпадала только Лола Марш — угрюмая девица, ваятельница косметических масок. Вспомним, она почему-то по-настоящему и не отчиталась в содеянном. Проявила невиданное упрямство. Я пошла в кухню, чтоб сварить себе еще кофе, и пока стояла и ждала, как вскипит вода, мой взгляд упал на прикрепленный к стене моментальный снимок радужного семейства. Две девчушки: одна хмурая, другая улыбчивая. Одна пошла по стопам матери, другая отчаянно рвалась из дома. Семейная динамика. Может, из двух всегда так — бунтарка и послушница?

Дьявол! Давненько это было, уже успела позабыть. Упитанная семейка, проблема толстых ляжек, новый мрамор. И тоже две сестры — одна светленькая, другая рыженькая. Если одна не помнит зла, совсем не обязательно, что не злопамятна и другая. Я полистала записную книжку. Сначала позвонила в салон красоты в Чизуике и была уже гораздо любезней с директрисой, а она, в свою очередь, была гораздо любезней со мной, в особенности когда я попросила ее назвать верное имя рыжей толстушки, ее бывшей служащей. После чего позвонила самой толстушке. Вернее, в то место, где, по моим предположениям, она должна была оказаться. И, что бы вы думали, мне ответил девичий голос! Ей-богу, для меня в тот хмурый день буквально солнце просияло.

— Здравствуйте, — сказала я. — Силла Рэнкин?

— Я слушаю.

— Привет, Силла, как там погода? Надеюсь, лучше, чем у нас. Вы что, небось махнули на Майорку прямо из «Замка Дин»? И правильно, самое место, чтоб скрыться. Представляю, как обрадовался ваш папа.

— Кто говорит?

— Да не волнуйтесь. Я не враг. Мы даже знакомы. Наступила тишина. Затем она сказала:

— Я знаю, кто вы. Фара говорила, что вы и ее навещали. Мы тут совершенно ни при чем…

—Я знаю. Вас, Силла, никто ни в чем и не обвиняет. Клянусь. Просто вы оказались в нужное время в нужном месте, вот и все. Но я должна все-таки кое о чем у вас спросить. Идет? — На том конце молчали. Откуда-то издалека доносился мужской голос. — Или, может быть, я обо всем этом сначала переговорю с вашим папой? Впрочем, ему, наверное, не слишком приятно все это вспоминать.

— Нет, только не с папой! — быстро сказала она. — Подождите секунду. Я перейду к другому аппарату.

И после этого ни о каком отдыхе уже не могло быть и речи. Развлечений теперь мне и дома хватало.

Я позвонила в «Замок Дин» предупредить, что еду к ним. Собственно, не к ним — к ней. Пришлось долго ее выискивать, потому что в кабинете ее не было. Но, как оказалось, это уже был не ее кабинет.

— Я рада, что вы позвонили. Уже хотела спросить у Оливии ваш адрес, чтоб написать. Проститься.

— Проститься?

— Да. Завтра уезжаю.

— Что так? Почему?

— Лучше спросите Оливию. Могу только передать ее слова. Сказала, хочет все начать заново. Отказаться от услуг тех, с кем связаны неприятные воспоминания. Выходит, это как раз я и есть.

— Ой, Кэрол, мне очень жаль!

— Да нет, ничего! Все равно заведение закрывается на пару месяцев. Она хочет все обновить. Видимо, расширить бизнес. Пообещала дать мне отличные рекомендации. И была необыкновенно щедра, выплачивая жалованье.

Да уж! Что и говорить, Оливия умела щедро одаривать тех, кто на нее работал. И теперь вполне могла себе это позволить.

— Но все же, — сказала я, — после всего, что вы для нее сделали, должно быть, вам несладко. Вы не в курсе, кто теперь вместо вас?

И прежде чем я услышала ответ, я черкнула в блокнотике имя. И я не ошиблась. Что ж, нетрудно догадаться. В конце концов, у той были для этого все данные: компетентность, ум, тщеславие. Правда, если задуматься, на самом-то деле не эти достоинства помогли Марте получить новую должность. Я вспомнила, как встретилась с ней на стоянке у замка в тот день, когда полицейские увезли маленький «форд-фиесту» Оливии, и оставшееся чувство некой незавершенности. Теперь все точки расставлены. Взлет Марты явился, можно сказать, той вишенкой, которая венчает верхушку торта.

Мы еще немного поговорили с Кэрол, потом я, пожелав ей удачи, с ней простилась. Но при этом попросила, прежде чем она покинет «Замок Дин», сделать для меня одну любезность. Она согласилась не сразу.

Когда я приехала, день клонился к закату, небо очистилось от облаков. Не скажу, что Тоскана, но все-таки было красиво. Стоянка для клиенток оказалась заполнена лишь на четверть. Наверное, потихоньку уже все сворачивалось. По этой ли причине или из-за убийства и вредительства, но активность несколько увяла. Я проехала за дом, туда, где примостилась на своей стоянке машина Оливии, примерно ярдах в пятидесяти от корпуса сотрудниц. Вот он, изящный маленький автомобиль. Достаточно выжать педаль газа, он вмиг домчит вас в Лондон и обратно, особенно когда пусто на дорогах.

Я зашла с тыла, прошла через сад и вошла в здание с торца. В салоне подавали чай с сухим печеньем. Его вкус до сих пор у меня на языке. Я прошла внутрь к атриуму. Женщин там было мало, кто праздно развалился в креслах у бортика, кто плавал в бассейне, но из джакузи вода оказалась выкачана, и голубое облупленное дно выставлено напоказ. Я взглянула на часы. Двадцать минут шестого. Последняя смена вот-вот заступит. Я скользнула в массажный кабинет, окружила ширмами массажный стол, разделась, расположила свою аппаратуру и легла ничком, уткнувшись носом в полотенце. Через пару мгновений вошла она. Я услышала, как она открывает шкафчик, затем моет руки в умывальнике: Подойдя к ширмам, она плавно их распахнула. И тут будет вполне справедливо сказать, что, увидав меня, застыла в ужасе.

— Здравствуйте, Марта! — сказала я. — Я пришла и жду массажа.

Некоторое время она смотрела на меня не отрываясь, потом издала странноватый смешок:

— Ханна? А Кэрол сказала, что придет…

— Я знаю, что сказала Кэрол. Сами понимаете, ей кисло, ведь ее уволили. Да и, собственно, неправдой это назвать нельзя. Я в самом деле просилась к вам. В конце концов… вы ведь обещали.

— А…а Оли… миссис Марчант…

— Знает ли она, что я здесь? Нет, но не думаю, что она будет против одного бесплатного массажа, правда? Она ведь стольким мне обязана. Мне на животе лежать или перевернуться?

— Э… останьтесь так. На животе. Я… я пойду возьму немного масла.

— Незачем вам, Марта, масло, — сказала я строго. — Помнится, ваши руки прекрасно справляются и без него.

Секунду она стояла в недоумении, затем решила повиноваться, подошла, встала рядом. Я улыбнулась и опустила голову на топчан. Ее частое дыхание постепенно выравнивалось. Что ж, владеть собой она умела.

Я почувствовала, как ладони Марты легким касанием легли мне на спину, правая чуть пониже левой, у того места, откуда раздваиваются ягодицы. И вспомнила, как в последний раз, когда ее руки поглаживали меня, всю меня охватило непонятное, сладкое смятение. Жаль, не придется узнать, что же будет дальше. Во-первых, вечером у меня свидание с мужчиной. К тому же меня не тянет отдаваться тем, у кого тщеславие выше нравственности.

Она явно нервничала. Начала с плечей, и первые движения были совсем не такие спорые и смелые. Я лежала не шелохнувшись, и постепенно все уверенней и уверенней становились ее руки, все настойчивей ее волшебные пальцы проникали глубже и глубже, нащупывая узлы, обнаруживая напрягшиеся места, расслабляя, расправляя, успокаивая. Где-то посреди спины она наткнулась на особо чувствительную точку, я застонала. Руки остановились, потом двинулись снова, мастерски разрабатывая болезненное место, преобразовывая боль в наслаждение. Все во мне распустилось, на миг тело выскользнуло из-под контроля сознания. Должно быть, она это почувствовала, потому что руки ее стали продвигаться все ниже и ниже, ласковые, нежные, пока не очутились там, откуда начали, озорно заходили вокруг задней развилки, принялись поглаживать округлость ягодиц, соскальзывая ниже, к бедрам.

И на какое-то время я поддалась. Слегка отдалила момент расплаты. Да и расслабиться порой не мешает.

— Ах, как хорошо! — протянула я с легким придыханием.

И потому, что хотела, чтоб Марта осмелела окончательно, и потому, что действительно было приятно. Тело человеческое. Вся эта история исключительно о нем и о том, как важно чувствовать, что твое тело кому-то нравится. И если задуматься, то и мне не мешает научиться этому чувству.

И я позволила Марте немного позабавиться с моей попкой, поласкать, попровоцировать, повозбуждать, пока едва заметным отработанным толчком ее пальцы не скользнули туда, куда никто не проникал уж, кажется, целую вечность.

Но тут я поспешила к себе на выручку.

— Поздравляю, Марта! — произнесла я абсолютно будничным голосом. — Говорят, вы получили новую должность?

Руки замерли, пальцы тотчас отпрянули назад.

— С чего бы это? На нее произвело впечатление ваше безупречное обслуживание клиенток или, скорее, то, что вы углядели во время своего ночного бдения?

Она по-прежнему молчала. Тут я рывком поднялась и села, смахнув ее руку с моей ноги. Марта смотрела на меня одновременно со страхом и с вызовом. Я это у нее уже видела. Не исключено, уйму времени отрабатывала это выражение. Приоткрыла рот:

— Я не понимаю…

—Бросьте, Марта, — сказала я. — Я по уши нахлебалась вранья. Вашего в том числе. В другом месте вас за такие шалости давно бы выставили вон. А тут держат, не так ли? Тут это даже помогает продвигаться по службе. В чем причина? Помнится, Оливия Марчант об этом даже не помышляла, когда мы с ней в последний раз говорили о вас. Но это было до того, что случилось во вторник ночью. Что же изменилось? Сказать? Теперь, видно, это звучит так — обоюдное умолчание? Я угадала? Неужели, Марта, вы так дорожите этой должностью? Даже готовы стать лжесвидетельницей? Вы соображаете, что, укрывая от полиции факты, вы становитесь соучастницей преступления?

— Я не понимаю, о чем вы. Я получила должность, потому что ее заслуживаю, — сказала Марта, но уже без прежней уверенности. — Я отлично справляюсь.

— Вне всяких сомнений. Но не по этой причине вы стали заведующей. А стали вы ею потому, что вам было, что предложить на продажу. А у Оливии оказался на это спрос. Ведь дело в машине, так? Вы видели ее машину.

— Да или нет?

Я произнесла это так громко и так резко, что у меня самой зазвенело в ушах. Даже не предполагала, что настолько рассвирепела. Впрочем, ей предстояло расплачиваться за них обеих. Марта некоторое время смотрела на меня, потом медленно кивнула. Но кивка мне было недостаточно.

— Рассказывайте!

Она конвульсивно перевела дыхание:

— В ту ночь я возвращалась к себе.

— В ночь, когда был убит Марчант?

— Да.

— В котором часу?

— Должно быть, в самом начале четвертого. Услышала шум приближавшейся от шоссе машины. Она подъехала с тыльной стороны здания. Мне не улыбалось быть замеченной, и я спряталась за дверью.

— И вы увидели ее? Марта кивнула:

— Она припарковалась на своем обычном месте! вышла из машины. Я видела, как она прошла в здание через черный вход и прикрыла за собой дверь. Тогда я пошла спать.

— А та, с которой вы были?

— Та ушла к себе еще раньше. Я задержалась, чтобы все убрать. Только я одна видела ее. И даже не придала этому значения, пока на следующий день не заявилась полиция и не забрала ее автомобиль.

Именно в этот день мы с ней встретились на стоянке, и она была так развязна, так уверена в себе.

— И когда же вы выложили это Оливии?

— В тот же вечер, после того, как мы с вами встретились.

— И что она сказала?

— Спросила, убеждена ли я, что не ошиблась. Я сказала, что да. Она сказала, что просто решила прокатиться, потому что не спалось. Что это была обычная автомобильная прогулка, хотя это может быть истолковано совсем иначе.

— И вы согласились?

— Я промолчала. Потом она спросила, не хочу ли я остаться, что она подумывает кое-что здесь изменить, вложить в дело побольше средств, потому подыскивает нового менеджера. — Марта кинула на меня взгляд. — Я больше чем кто-либо подхожу на это место! — бросила она с вызовом. — Я его заслужила.

— Угу, — сказала я.

И тут, подсунув руку под край массажного стола, я извлекла оттуда свой маленький магнитофон, который заранее приладила. Нажала кнопку «стоп».

— Какая жалость, что я не могу его вам оставить. Ну а теперь скажите-ка лучше, где я могу ее найти.

Глава двадцать третья

Я постучала, хотя была бы не прочь поскорее высадить эту дверь. Поразительно, я еще ни разу не бывала в ее личных апартаментах в «Замке Дин». Если мы и встречались тут, то либо в кабинете у Кэрол, либо у полуночного водоема. Изнутри доносилась музыка, глухое притопывание и надтреснутое подмурлыкивание. Похоже, Оливия Марчант танцевала. Впрочем, у нее для этого есть множество причин.

Она открыла дверь, и в первый момент я ее даже не узнала. Она была в переливающемся «боди», одном из лучших аксессуаров «Замка Дин», и, судя по виду, только что занималась гимнастикой. Тело у этой пятидесятилетней женщины было, что и говорить, по-прежнему великолепное, гибкое, упругое, натренированное до совершенства. Но не тело подействовало на меня ошеломляюще. Лицо.

Сначала мне показалось, это потому, что она просто без макияжа и что потный блеск и выбившиеся из-под нейлоновой ленты пряди волос лишают идеальный образ привычного лоска. Но, приглядевшись, я заметила и кое-что еще. Вверху, прямо над левой скулой, в том месте, где раньше было подергивание, что-то явно происходило у нее с кожей.

— Ханна?

При виде меня она немедленно приложила к лицу полотенце, как бы поглаживая ушиб.

— Я… Вы бы хоть предупредили, что придете. Боюсь, что я…

— Заняты? О, уверена, Оливия, что пару минут вы способны мне уделить. В конце концов, напомню, я ведь вам жизнь спасла. Можно войти?

Она взглянула и, по-моему, уже в этот момент поняла, о чем я буду с ней говорить.

Оставив дверь раскрытой, она прошла впереди меня в комнату. Я прикрыла дверь за собой.

— Пойду переоденусь, — сказала она.

— Мне это не мешает, — холодно сказала я.

— Да, — сказала она тихо. — Вам не помешает. Мне помешает. Может быть, вы подождете меня в соседней комнате?

Наниматель — прислуга. Порой нелегко нарушить возникший стереотип. Я повиновалась.

То, что я там увидела, здорово меня покоробило. Сплошные фотографии Оливии. Они были повсюду — на стенах, на столах, даже на каминной полке: качественные, студийные — с фоном и подсветкой, прямо частная коллекция фоторабот. Или — усыпальница отгремевших побед. Лишь одна фотография Мориса — он сидит за столом, всемогущие руки скрещены на переднем плане. Впрочем, частица его, так или иначе, присутствовала во всех находившихся здесь фотопортретах. Я пристально вглядывалась в лица супругов. Да, бесспорно, лицо Оливии, особенно в молодые годы, являло собой свидетельство грандиозного успеха. Было там одно черно-белое фото, портрет в сигаретном дыму, типа рекламных кадров из какой-нибудь роковой киноленты сороковых годов. Оливия вполоборота, рот слегка приоткрыт, скулы монолитные, как скала. Лорен Бакол. Чтоб выглядеть так, Мюриэл Рэнкин готова была жизнь отдать. Что она, по сути говоря, и сделала. Позади раздался легкий шум.

В дверном проеме стояла Оливия, снова элегантная, как всегда: длинное платье из прозрачной шелковой ткани поверх леггинсов, и шарф на подобающем месте вокруг шеи. Но одного она скрыть не могла. Идеально воссозданный лик молодости сильно подпортила левая щека. Мне снова вспомнился образ подвесного моста. Но это даже больше походило на природную катастрофу: подобно оползню, щека съехала вниз, кожа в том месте стала комковатой, бугристой. Со всей безжалостностью приходилось признать, что левая сторона лица у Оливии поползла. По ее глазам было видно, какое огромное это для нее несчастье, куда большее, чем обе случившиеся смерти.

— Что у вас со щекой, Оливия?

— Я… мне кажется, что-то с кожей.

— Ну да. Мини-подтяжка.

— Как?..

— Последнее достижение Мориса. У Марчелы Гавароны была та же проблема. Она обратилась с жалобой, и он снова сделал ей операцию, только через три недели все снова поехало вниз. После чего он выпроводил ее обратно в Милан, заявив, что она просто блажит. Гаварона собиралась подавать в суд. Но в вашем случае — не думаю, что это теперь актуально. И давно у вас это?

— Полгода, — тихо проговорила она.

— Полгода. Ну да, конечно. Последняя отчаянная попытка его удержать. Впрочем, не очень-то она удалась? Ведь Морис так и не поддался на ваши уговоры бросить ее? Собственно, если б вы не наткнулись на любовные письма, убеждена, он ни за что бы вам про нее ничего не рассказал.

Даже если мои слова произвели на нее впечатление, Оливия ничем этого не выдала. Просто опустилась на канапе, неторопливо расправила подол платья, мгновенно приняв облик элегантно-равнодушной героини из пьес Теннесси Уильямса. Потом подняла руку, слегка провела пальцами по съехавшей щеке.

— Он обещал, что будет держаться примерно пять лет, — негромко сказала она. — И что еще сможет сделать одну операцию. Он лгал. — Она помолчала. — Но, как выяснилось, это была далеко не единственная его ложь. — Вдруг внезапно она спросила: — Вы записываете на магнитофон?

— Нет, Оливия, — сказала я. — Этот разговор останется только между нами. Частный визит.

И в доказательство я достала из кармана свой крохотный магнитофон и выложила его прямо на стол — безжизненный, с замершими кассетами. Она улыбнулась на это, но лишь правой частью лица, левая не тронулась с места, будто ее свело параличом. Мой шрамик на фоне этого казался сущей безделицей. Оливия снова прошлась пальцами по левой щеке. Но каждое прикосновение делало дефект более явным. Глядя на нее, я почти испытывала к ней жалость. Почти.

— Что же было потом, Оливия? Он все-таки согласился ее оставить, но обнаружил, что не сможет? Но ведь все-таки попытался, да? Или же просто понимал, что вы следите, задерживаетесь в Лондоне, ловите каждый его шаг, проверяете телефонные звонки, выясняете, не заезжал ли он куда по пути домой или на работу. Разумеется, в тот период он и близко к ее дому не подходил. А если подходил, только так, чтоб никто из соседей его не заметил. Но даже вы были бессильны быть при нем двадцать четыре часа в сутки. Помните, вы говорили мне — он такой занятый человек, такой плотный график. Каждый день ранним утром он отправлялся к себе в приемную или в клинику, где делал операции. Его рабочий день начинался как раз тогда, когда она освобождалась. Но вам ведь известно, что говорят о врачебных кушетках. Что на них грешат больше, чем в постелях. Да и отпечатки пальцев остаются повсюду. Сколько времени, Оливия, вам потребовалось, чтобы обо всем догадаться? Может, вы выследили его, когда он спешил в один прекрасный день на работу? Ведь, увидев ее, вы не могли не понять, что ваша песенка спета. Не только потому, что она моложе, а потому что она — его творение. Потому что Морис влюбился в женщину, которую создал своими руками. Подобно тому, как создал вас двадцать лет тому назад.

— Нет! — резко сказала она. — Это не так. Никакой параллели я не вижу. Вы же встречались с ней, видели ее. Она была не так красива и не так оригинальна. Овал лица — да, я с вами согласна, но нос получился ужасный — вульгарный, кукольный, абсолютно безличностный, над такими он раньше и сам потешался. А груди — один размер, никакой формы. Дешевка! Нет. Морис влюбился в нее не потому, что сотворил шедевр, а потому, что исхалтурился и уже не замечал разницы между блестящим и средним. Вы не могли не обратить внимания, когда изучали досье. За последние два года поступило жалоб больше, чем в предыдущие десять. Он обленился, перестал стараться. И ему просто захотелось к той, которая не станет ему об этом напоминать.

— И это оказалось достаточным основанием, чтобы его убить? — спокойно спросила я.

— Я над этим не думала, — уже с прежней невозмутимостью сказала она. — Но, пожалуй, ваша мысль любопытна.

Непроизвольно я улыбнулась. Такой она мне нравилась больше: истинная Айша, не скулящая мартышка, второй раз сунувшаяся в огонь. Вот это я понимаю — дерзкая, не дрогнет! Она знала эту мою слабость. Чуяла, что я ловлюсь на эту удочку.

— Ладно, — сказала я. — Расскажу свою версию того, что произошло. По-моему, вы почти примирились с мыслью о том, что у них любовь. Пока не стало известно о поездке. Вы узнали, что Морис берет ее с собой на конференцию в Чикаго, чтобы использовать, как некогда использовал вас, в качестве наглядной демонстрации его успеха. Вот этого допустить вы никак не могли. Вот тогда вы и решили его убить. Должна заметить, вам пришлось для этого покрутиться, но вы ведь, я полагаю, всегда были деловым звеном в вашем партнерстве. И все же затея потребовала от вас всей вашей выдумки: использование ее писем для составления анонимных посланий Морису, подделка письма в оздоровительный центр с просьбой прислать рекламу, даже атака на собственный бизнес, лишь бы получилось правдоподобней. Использовать Лолу в качестве злоумышленницы было весьма мудро. Ведь вы знали, что никакая она не Лола, а Силла Рэнкин, что ее мать стала одной из самых больших неудач Мориса, что эта девушка после смерти матери горела желанием отомстить. Как это было? Вы проверили ее рекомендательные письма и убедились, что она не та, за кого себя выдает? Оливия повела плечами:

— В этом не было необходимости. Она внешне была вылитая мать. Также стала расплываться. Ляжки, плечи. Кэрол отговаривала меня ее брать, убеждала, что рекомендации не слишком надежны, правда, основное сомнение касалось именно внешности. Но я понимала, что Силла сможет оказаться мне полезной. Настоящая маленькая злыдня. Такую лучше держать перед глазами, чем где-то за спиной. Я знала, что она куснет. И я знала, если вы чего-нибудь стоите, то схватите ее за руку.

Я? Ну да. С этого все и началось.

— Благодарю. Ну а из чьей телефонной книжки вы меня выкопали?

— Это важно?

— Да нет, не очень. Просто, если задуматься, вы ведь продуманно детектива подыскивали. Достаточно независимого, чтобы самостоятельно вести расследование, но достаточно управляемого, чтоб держать его под контролем.

Оливия молчала.

— Итак, сначала я выдала вам Лолу, после чего была обласкана и в немалой степени развращена вашим щедрым гонораром, чтоб взяться разгадывать замысел, стоявший за угрозами. Разумеется, вы мне усиленно помогали. Предоставили все досье, подсказали, кого подозревать. Вам ничего не стоило помочь мне сократить список до нескольких имен, вынести жалобы Белинды на первый план, попутно вы добавили и номер телефона, чтоб я знала, где ее найти, а вы бы могли удостовериться, что она у меня выруливает на передний план. Что и случилось. Прежде всего я встретилась именно с ней. О чем вы узнали от меня, позвонив мне утром во вторник. Это удостоверило вас в том, что в нужное время я отмечу, как она была нервна и раздражена. Словом, подготовка была вами проделана. Морису предстояло улетать ранним утром в среду, и вы не сомневались, что накануне вечером он засидится допоздна на работе. Вы запланировали встретиться с ним днем, чтобы потом сказать полицейским, что именно тогда показали ему анонимную записку и что он узнал почерк. Но что-то все-таки не сработало, правда? Когда же всерьез я стала наступать вам на пятки, Оливия? Тогда, когда тайком от вас решилась встретиться с Морисом? Ведь он мгновенно меня узнал. Белинда наверняка описала ему меня после нашего общения в казино. Едва только я вошла и Морис заметил шрам, он понял, что это вы меня наняли. И тут он окончательно взбунтовался, не так ли? Потому что понял, что вы что-то замышляете. Так как же развивался ваш скандал, Оливия? Он высказал вам все? Сказал, что порывает с вами, что между вами уже давно все кончено и на сей раз ни ваши мольбы, ни угрозы не заставят его остаться?

Она смотрела на меня в упор. Левый глаз у нее подергивался, как будто внутри назревало землетрясение, грозящее ее лицу очередным оползнем.

— Что же вы сделали? Умоляли его подумать в последний раз? Сказали, что поздно вечером позвоните и обсудите с ним это? Правда, когда потом он безуспешно пытался вам дозвониться, вы уже были в пути по определенному маршруту, не правда ли? Уложив себя в постель на глазах у всего «Замка Дин», вы снова оказались за рулем и теперь катили в направлении Фэрбрей-роуд. Что вы ей сказали? Что вам все известно и что вы приехали, чтоб взглянуть на ту, которую ваш муж любит больше, чем вас, чтоб выпить вместе и примириться и чтоб дать им на прощанье свое благословение? Провести ее оказалось довольно легко, не так ли? Что и говорить, вы подействовали на нее, как удав на кролика. Заметила ли она, сколько снотворного вы всыпали в ее стакан? А может, вы силой влили его содержимое ей в горло? Руки и плечи у нее в синяках, что говорит о попытках сопротивляться. Должно быть, вам здорово помогли ваши тренировки. Потом, едва ее сморил сон, вы идете в ее ванную, выуживаете из корзины для белья ее грязную одежду, напяливаете поверх своего боди. Оставляете свою машину там, где припарковались, через пару улиц от ее дома, берете ключи от ее машины и на ее «фиесте» отправляетесь к Морису.

Я сделала паузу. Оливия слушала с необычайным вниманием, глядя на меня не отрываясь, не шелохнувшись, но что ею владело в большей степени — интерес или воспоминания, сказать было трудно.

— Должно быть, он удивился при виде вас, — продолжала я. —Что дальше? Вы сказали и ему, что приехали мириться, и, стоило ему отвернуться, убили его и выкололи ему глаза, чтобы отомстить ему сполна? После этого все остальное было довольно просто, обычное скрытие следов. Вы вышли из здания в собственном плаще и достаточно шумно, чтобы швейцар вас заметил и даже успел разглядеть машину. Вернувшись к Белинде в дом, вы приняли душ, оставили ее одежду на полу, втащили ее, сонную, в ванну и вскрыли ей вены. Потом уничтожили все отпечатки пальцев, стерли с автоответчика последнее сообщение Мориса ей и сожгли ее письма, но не полностью, а так, чтобы можно было различить ее почерк. Потом вы поехали домой, чтобы вовремя оказаться в постели и чтобы утром быть разбуженной известием, что ваш муж убит. И тогда все начали вас подозревать. Вы же играли роль убитой горем вдовы, настолько придавленной грузом случившегося, что даже не способной себя защитить от нападок полиции, при этом зная наверняка, что вот еще немного, и вам удастся подтолкнуть меня, этакую дуру, не оставляющую попыток вас обелить, а также полицию к Белинде Бейлиол и таким образом сорваться с крючка. Безутешная, любящая вдова и ревнивая, брошенная любовница. Какая элементарщина!

Лишь умолкнув, я внезапно поняла, что дрожу; меня буквально трясло от ярости, потому что, рассказывая, я многократно напомнила себе, сколько раз она использовала меня, манипулировала мной. Оливия не могла не видеть, что я вся пылаю гневом. Но сидела неподвижно, настороженно посматривая на меня, будто я, не она, представляю опасность. Но ее притворную невозмутимость взрывали каскады подрагиваний на щеке. «Мало тебе!» — так и хотелось сказать.

—Должна перед вами извиниться, — ровным голосом произнесла Оливия. — Я вовсе не хотела ущемить ваше самолюбие. Я даже считала, что вас это потешит. Что вам, возможно, будет приятно обнаружить Белинду Бейлиол раньше, чем полиция.

— О да, — сказала я. — Это привело меня в восторг. Особенно вид разлагающегося тела в ванне. По гроб жизни буду вам благодарна.

У нее перехватило горло, она отвела взгляд. Наконец-то ее вроде бы задело что-то, не имеющее отношения к собственной внешности. И мне захотелось еще больней уязвить ее. Мне вспомнилось вздутое лицо Белинды, бугристая кожа, цвет и запах воды в ванне. Потом мысли перенеслись к Морису. После убийства происходит чистка. Профессиональное вскрытие патологоанатомом, замораживание в аккуратном пластиковом пакете, а всю кровь и грязь тщательно смывают. Опытный специалист мог бы даже и глаза приладить на прежнее место. Я же, напротив, решила повернуть в ране нож. Как там Майкл говорил — убийцы не помнят о содеянном? Может, им просто плохо напоминают?

— Скажите, Оливия, трудно вам пришлось? Каково это, всадить мужу нож в спину, а потом выколоть ему глаза?

Она ответила не сразу. А когда заговорила, рот открывала лишь слегка, как будто боялась вызвать очередную сейсмическую бурю.

— Он сам виноват, — произнесла она так тихо, что я напряглась, чтобы расслышать ее слова. — Он повернулся ко мне спиной. Он отвернулся, а я еще не кончила говорить. Сказал, что не желает больше слушать, потому что ничего нового не услышит. Что он уходит и что мне надо примириться с неизбежным. Даже сказал, что мне же лучше «все начать с начала». Все с начала. В этом деле Морис был большой мастер: отрежет старое, и все опять гладкое, как новенькое. — Она усмехнулась. — Знаете, единственный человек, кого он не видоизменил, был он сам. Посмотрели бы вы на него голого: дряблая, обвислая кожа. Но для него, разумеется, это значения не имело. Потому что он был художник, виртуоз скальпеля, пока, собственно, этот скальпель не перехватила я. — Оливия на мгновение смолкла. — Сами посудите, Ханна. Я всего лишь сделала с ним то, что он делал с другими. Даже самую грязную работу оставила напоследок, когда он был уже мертв и не чувствовал боли. В общем, он даже не слишком и пострадал. Если сравнивать, я за все эти годы настрадалась гораздо больше его. Потеряла больше крови. И больше плоти. — Она покачала головой. — Надо было ему прислушаться к моим словам. Правила были ему известны. Мы оговорили это с ним еще двадцать лет назад, цену его манипуляций со мной. Я просто взяла то, что мне причиталось.

345

— Свой фунт плоти, — сказала я тихо. — Ну а она, Оливия? Какие правила нарушила она?

— Она меня совершенно не интересует, — сказала Оливия неожиданно резко и жестоко. — Она всего лишь жалкая авантюристка, быстро смекнувшая, что ухватила лакомый кусок. Наверняка бросила бы его, как только смогла бы прибрать к рукам его деньги. Если бы он остался со мной, я и пальцем бы ее не тронула. Он сделал свой выбор. Если бы не он, они оба остались бы живы.

И по тому, как это было сказано, я поняла, что она действительно так думает. И к моему отвращению прибавилось разочарование. Наверное, где-то в глубине души я надеялась, что Оливия, как женщина, будет больше мучиться раскаянием, чем мучаются мужчины, что она все-таки испытывает ужас от содеянного ею кошмара. Впрочем, возможно, вопреки нашим иллюзиям кое в чем женщины уже уподобились мужчинам.

Что же касается несчастной Белинды — даже ее смерть стала всего лишь примечанием к чужому роману. Ее истинный грех заключался скорее не в том, что она авантюристка, а в непонимании тех страстей, в которые она вторглась, в том, что она не постигла сути старого контракта, подтолкнув любовника к его расторжению. По крайней мере, при таком исходе пластическая хирургия ей больше не потребуется. Чего нельзя сказать о женщине, сидевшей прямо передо мной, лицо которой буквально расползалось по швам. Но только лицо; рассудок, пожалуй, у нее был в полном порядке.

— Вы, разумеется, отдаете себе отчет в том, что у вас нет ни единого доказательства, — произнесла Оливия спокойно, выпрямляясь и приглаживая подол платья. С чистого листа. Не один Морис был мастером в этом деле. — У вас получился всего-навсего увлекательный сюжет, а полиция располагает всеми необходимыми доказательствами экспертизы.

К этому я была готова. Подавшись вперед к магнитофону, я нажала кнопку «play». Что ж, раз она не чувствует за собой вины, к чему церемониться? На мгновение она опешила, решив, что я ее обдурила, но раздавшийся голос принадлежал не ей. Мне. И следом голос Марты:

— В ночь, когда был убит Марчант?

— Да.

— В котором часу?

— Должно быть, в самом начале четвертого. Я услышала шум приближавшейся от шоссе машины. Она подъехала с тыльной стороны здания. Мне не улыбалось быть замеченной, и я спряталась за дверью.

— И вы увидели ее?

— Она припарковалась на своем обычном месте, вышла из машины. Я видела, как она прошла в здание через черный вход и прикрыла за собой дверь. Тогда я пошла спать.

Я выключила магнитофон. Некоторое время Оливия смотрела на него. Тишина нарастала, давила на уши. Потом она перевела взгляд на кисти рук, стала их медленно поглаживать, проводя пальцами по рисунку вен. И самое непостижимое было то, что хоть это ее и удивило, но как будто вовсе не огорчило.

— Надо полагать, вы в деньгах не нуждаетесь? — спросила она после паузы несколько даже насмешливо, как будто предполагая мой ответ.

Я покачала головой:

— Простите. Это уже было. И, признаюсь, особой радости они мне не принесли.

Она улыбнулась:

— Мне тоже. Впрочем, когда-то приносили. И еще — знаете что? Красота тоже безрадостна. Я не шучу. Радость кончилась. Его уже нет. — Она помолчала. — Знаете, Ханна, я ведь в целом не лгала вам. В отношении главного по крайней мере. Во всем, что касалось Мориса и меня.

Как это она тогда сказала? «Для меня убить его означало бы убить себя». Мне вспомнилось, сколько горя было в ней в то утро, в ее лондонской квартире. Даже при всем ее искусстве те ее слезы однозначно крокодиловыми назвать было нельзя.

— Да, — сказала я. — Я знаю, вы не лгали.

— Скажите, вы когда-нибудь любили кого-то так же сильно?

Я отрицательно покачала головой.

— Я так и думала. Ну и ладно, по правде говоря, такая любовь в конце концов не оставляет ничего, кроме боли. Мне кажется, вам стоит позвонить тому молодому полицейскому. Знаете, по-моему, он даже вашего шрама не заметил. А если заметил, считает его весьма привлекательным.

— А вам-то разве не стоит ему позвонить? — спокойно спросила я.

Оливия покачала головой:

— По-моему, теперь это уже ничего не сможет изменить, а по-вашему? В конечном счете — ничего. Впрочем, пожалуй, пойду, приведу себя в порядок. Попробую подправить свои «неполадки» макияжем. Чем я хуже Глории Суонсон[30], а?

Слушая Оливию, я поняла, как сильно мне будет не хватать ее. Ее острого ума. Господи, скольких бед могла бы эта женщина избежать, если б не стала рабой собственного отражения в зеркале.

За ней закрылась дверь, а я еще сидела одна некоторое время. Лицо в стиле Лорен Бакол подмигивало мне с серванта. «Надо же, частный детектив! Я думала, они существуют только в книжках, да и вообще это грязные мужички, подглядывающие за гостиничными номерами». Единственная женщина, которая поистине могла бросить вызов Филипу Марло[31]. Но все-таки героиней не стала. Скорее это обернулось для нее трагедией.

Не помню, скоро ли я сообразила, что Оливии нет чересчур долго. Одновременно со светом в ванной включился и вентилятор, и я внезапно сообразила, что его шум может великолепно перекрывать прочие звуки. Я встала и прошла в холл. Дверь в ванную была заперта. Я не стала стучать.

К счастью, замок оказался хлипкий и слетел от первого же удара. Одетая кафелем ванная, освещенная ярким светом ламп, ореолом окруживших зеркало, была пуста. В конце я заметила дверь в еще одну смежную комнату. Эту дверь мне вышибать не пришлось. Она была открыта.

Оказавшаяся за ней спальня была просторна и элегантна, в центре стояла огромная двуспальная кровать. Оливия полулежала на ней, прислонившись спиной к уложенным одна на одну нарядным подушкам и подушечкам. Картина была продуманно живописна — расслабленная поза, шелковые складки платья вдоль длинных точеных ног, руки прижаты к груди слева, как будто она что-то баюкала.

Когда я ворвалась, она резко вскинула голову, и я уловила ужас в ее обращенном на меня взгляде.

Я была уже на полпути к кровати:

— Оливия!

В тот же момент прозвучал выстрел, заглушая мой крик. Тело дернулось, как бы в конвульсиях от сильного электрического разряда, вперед, потом назад, руки откинулись на покрывало. А прямо под грудью, в том месте, которое только что прикрывали руки, поблескивала темная дырочка величиной с пятипенсовую монету, из которой, как вода из лопнувшей трубы, толчками вытекала кровь.

Я схватила подушку, крепко прижала к ране и, пока держала, отчаянно выкрикивала ее имя. Но я уже понимала, что все мои усилия тщетны. При всех своих пороках, Оливия Марчант прекрасно разбиралась в анатомии, уж эта женщина отлично знала, где именно у нее расположено сердце.

Я отняла от ее груди подушку и некоторое время стояла, осознавая происходящее, глядя, как кровь медленно струится вдоль мягких складок, красное на белом, притягивающее, пугающее. В полураскрытой ладони лежал маленький, но грозный пистолет, из тех, что богатые дамы покупают без лицензии, если знают, где искать. Должно быть, она основательно его припрятала, чтоб полиция не наткнулась. По крайней мере, у нее хватило здравого смысла не использовать пистолет в качестве орудия убийства, хотя он дарует более скорую и более безболезненную смерть, чем орудие, которое она приберегла для своего мужа. И более эстетичную. Оливия не могла придумать способа красивей, чтобы отправиться в небытие.

Я смотрела на ее лицо. В глубоком покое смерти даже ее щека смотрелась иначе, казалась нежней, почти такой же прелестной, как и прежде. Лишь в глазах осталась тревога — предсмертный ужас впечатался в ее немигающий взгляд. Я сослужила последнюю службу своей клиентке: закрыла ей глаза. Кожа еще была теплой.

Я еще некоторое время постояла у ее тела, затем повернулась и вышла, прикрыв за собой дверь. Снова в гостиной ее идеальное лицо смотрело на меня с десятков фотографий. Я взяла трубку и набрала номер знакомого мне полицейского.

Что ж, всякое первое свидание должно как-то начаться. Теперь, когда все было кончено, я, к своему собственному удивлению, с нетерпением его ждала.

1

Эллис Брет Истон—современный американский писатель, автор скандальных книг «Ниже нуля» и «Американец-психопат»; известен своим пренебрежением к морали и воспеванием насилия и крайней жестокости. (Здесь и далее прим. перев.)

2

Моррис Уильям (1834—1896) — поэт, художник-прерафаэлит, дизайнер, пропагандист прикладного искусства, основатель дизайнерской фирмы по производству художественных обоев, мебели, цветного стекла, текстиля.

3

Стимулятор мышечной системы.

4

«Миллз энд Бун» — британское издательство, публикующее весьма популярные у английской публики любовные романы.

5

Напротив (фр.)

6

Орбисон Рой (ум. в 1988) — рок-звезда 60—80-х гг., певец, композитор, музыкант, в частности, автор популярной песни «Pretty Woman» («Красотка»), а также «Please, Please Me», исполнявшейся группой «Битлз».

7

Фрейд Люсиан (р. 1922) — британский художник немецкого происхождения, пытающийся доказать своим творчеством, что тело человека более выразительно, нежели его лицо.

8

Бакол Лорен (род. в 1924). Настоящее имя: Бетти Джоан Перске. Звезда Голливуда 40—50-х гг. Исполнительница главных ролей в фильмах «Иметь и не иметь» «Большой сон», «Кровавая аллея». Жена популярнейшего в свое время киноактера Голливуда Хамфри Богарта

9

Фосет Фара — недолгая (запомнившаяся в юном возрасте) звезда Голливуда 70-х гг., исполнительница одной из главных ролей в фильме «Бегство Логана».

10

По-видимому, имеется в виду Силла Блэк, в 60—70-е гг. — популярная рок-звезда, затем, в 80-е, ставшая звездой телевидения, ведущей программы «Свидание с незнакомцем», которую она оставила совсем недавно.

11

Глубокая Глотка — кличка анонимного информатора, использовавшегося журналистами в расследовании Уотергейтского дела.

12

Леди Пенелопа — героиня упомянутого кукольного телешоу «Тандербердз», лондонская суперагентща, разъезжавшая на шикарном розовом автомобиле «РАВ», уникальном детище компании «Форд».

13

У Джона Леннона есть песня с названием «Номер девять» («Number Nine»).

14

«Bay City Rollers » — популярный у подростков в Англии 70-х гг. рок-квартет.

15

Лорд Эшдаун Джереми Джо Дарэм (р. 1941) — пэр Англии, крупный политический деятель, лидер либеральных демократов, именуемый в народе — «Пэдди Эшдаун».

16

Смит Пол— дизайнер одежды, имя которого носит сеть модных магазинов.

17

Блай Роберт —американский поэт, в 60-е гг. близкий к движению битников.

18

2 «Это „Спайнэл Тэп“ — голливудская комедия 1984 г. (реж. Роб Райнер), высмеивающая стареющих рок-кумиров.

19

Браун Джексон — популярный в США, особенно в 70-е гг., автор песен для взрослеющих подростков.

20

Ханна Дэрил — американская киноактриса, одно время жена Джексона Брауна.

21

Холланд Джулс — популярнейший в Англии джазовый пианист и руководитель оркестра «Ритмы и блюзы».

22

Айша — героиня романа Райдера Хагтарда «Она».

23

Шеф (исп.).

24

Инеc Джокаста — автор популярной книги по эстетике жилища «Магические краски» и владелица сети одноименных магазинов, где продаются средства, позволяющие создавать уют в доме с помощью волшебных превращений (наносить «паутину веков» на современные вещи, отделывать «под мрамор» кирпичные стены и т. д.).

25

Кроненберг Дэвид — современный режиссер, создатель фильмов ужасов.

26

Цитата из трагедии английского драматурга Уильяма Конгрива {1670—1729} «Невеста в трауре».

27

«Оддбинс » — сеть дорогих британских магазинов, торгующих вином и алкогольными напитками.

28

«Сейфуэй» — сеть недорогих продуктовых супермаркетов.

29

Хедди Ламарр ~ голливудская кинозвезда 40-х начала 50-х гг.

30

Суонсон Глория (1899—1983) — американская киноактриса, звезда немого кино, блистательно сыгравшая роль стареющей актрисы Нормы Десмонд в фильме Билли Уайльдера «Бульвар Сансет» (1950) после того, как длительное время не появлялась на экране.

31

Марло Филип —центральный герой книг Реймонда Чандлера, обладающий набором качеств, традиционно необходимых крутому детективу.