Глава XIV. ФИЛОСОФИЯ РАБОТОРГОВЦА

То действительно был Жак, отец не видел его четырнадцать лет, а Жорж двенадцать.

Жак, как мы уже говорили, отплыл на борту одного из тех корсарских кораблей, снабженных кагерскими свидетельствам ми Франции, которые неожиданно вылетали из наших портов, как орлы из своих гнезд, и набрасывались на англичан.

Он прошел суровую школу на этих кораблях, которые нельзя было сравнить с судами имперского флота, запертыми в портах и большей частью стоявшими на якоре, в то время как другой флот, подвижный, легкий и независимый, беспрерывно находился в плавании.

В самом деле, каждый день происходила новая битва; при этом наши корсары, как храбры они ни были, не нападали на военные корабли, но, падкие на индийские и китайские товары, набрасывались на большие суда с толстым брюхом, возвращающиеся из Калькутты, Буэнос-Айреса или с Веракрус. Корабли эти сопровождались английскими фрегатами с острыми клювами и когтями или были хорошо вооружены и сами защищались. В последнем случае это обычно была просто игра, перепалка на два часа, после чего все было кончено, но иногда дело обстояло иначе: обменивались множеством ядер, убивали с обеих сторон много людей, ломали снасти, затем наступал абордаж; разгромив друг друга на расстоянии, начинали бой врукопашную.

В это время торговый корабль ускользал и если не встречал, как осел из басни, другого корсара, который нападал на него, то заходил в любой английский порт, к большому удовлетворению Индийской компании, добивавшейся вознаграждения своим защитникам. Так обстояли дела в ту эпоху.

Из тридцати или тридцати одного дня в месяце сражались в течение двадцати или двадцати пяти; затем, во время бурь, наступал отдых.

В этой школе обучение было коротким. Здесь, как и на военных судах, экипажи пополнялись не из рекрутов. В импровизированной войне погибало довольно много людей, и экипажи кораблей формировались из добровольцев Во время сражения каждый должен был исполнять любые обязанности, при строгом повиновении капитану и его помощнику. Правда, на борту «Калипсо» — так называлось судно, которое выбрал Жак, чтобы пройти обучение морскому делу, — шесть лет назад двое матросов нарушили дисциплину — нормандец и гасконец; один возразил капитану, другой — его помощнику. И одного капитан убил топором, а другого помощник — выстрелом из пистолета. Трупы выбросили за борт. С тех пор никто и не помышлял спорить ни с капитаном Бертраном, ни с лейтенантом Ребаром, так звали двух суровых моряков, обладавших неограниченной властью на борту «Калипсо».

У Жака всегда было желание стать матросом; мальчишкой он пропадал на борту судов, стоявших на рейде Порт-Луи, поднимался на ванты, влезал на стеньги, качался на снастях, соскальзывал по веревкам. Так как он занимался этими упражнениями главным образом на борту кораблей, поддерживающих коммерцию с его отцом, капитаны были с ним очень ласковы, поощряли его увлечения, давали нужные объяснения, позволяли подниматься от трюма до брам-стеньги и спускаться с брам-стеньги в трюм. В результате в десять лет Жак был отличным юнгой; правда, не имея судна, он все проделывал на воображаемом корабле: влезал на деревья, которые служили мачтами, и поднимался по лианам, воображая, что это снасти; в двенадцать лет он помнил названия всех частей корабля, знал, как должно маневрировать судно, мог исполнять обязанности гардемарина на любом корабле.

Но, как нам известно, отец принял другое решение: вместо того чтобы отправить Жака в морское училище в Ангулем, куда его влекло призвание, определил его в коллеж Наполеона. Подтвердилась пословица: человек предполагает, а бог располагает. Жак провел в коллеже два года, рисуя корабли в тетрадях для сочинений и пуская фрегаты в большом бассейне Люксембургского сада; он воспользовался первым представившимся случаем, чтобы оставить занятия в коллеже. Во время пребывания в Бресте он посетил бриг «Калипсо» и сказал сопровождавшему его брату, чтобы тот возвращался домой, а сам он поступит на морскую службу;

Жорж вернулся в коллеж Наполеона один.

Что до Жака, чье открытое лицо и смелая осанка сразу расположили к себе капитана Бертрана, он тут же был удостоен звания матроса, хотя его товарищи были недовольны этим.

Жак не обращал внимания на их недовольство, хорошо сознавая свои права; те же, с кем его уравняли, еще не знали его способностей и считали несправедливым, что новичок был возведен в ранг матроса. Но при первой же буре Жак полез на брам-стеньгу и отрезал парус, которому не правильно завязанный узел не давал спуститься с мачты, так что парус угрожал сломать ее; при первом же абордаже Жак вбежал на вражеское судно прежде капитана, за что получил такой удар кулаком, что был оглушен на целых три дня. Он не знал, что на «Калипсо» существовало правило — первым поднимается на вражеское судно капитан. Однако же, приняв извинения Жака, капитан разрешил ему в будущих сражениях ступать на вражеское судно после него; и действительно при следующем абордаже Жак взошел на корабль вслед за капитаном.

С того времени экипаж проникся доверием к Жаку, а старые матросы первыми протягивали ему руку.

Так продолжалось до 1815 года; до 1815-го потому, что капитан Бертран, настроенный весьма скептически, не принимал всерьез падения Наполеона; может быть, это было связано с тем, что он совершил два путешествия на остров Эльбу и во время одного из них имел честь быть принятым бывшим властелином мира. Что сказали друг другу император и пират во время этого свидания, никто никогда не узнал; заметили только, что Бертран, возвращаясь на борт, насвистывал:

Баптаи, план, тирслир,

Посмеемся, бригадир! -

что для капитана Бертрана было знаком полнейшего удовлетворения. Затем капитан вернулся в Брест и, никому не говоря ни слова, начал приводить «Калипсо» в порядок, запасся порохом и ядрами и нанял несколько человек, которых ему недоставало, чтобы довести экипаж до полного состава.

Люди, хорошо знавшие Бертрана, могли догадаться, что втайне готовится представление, которое должно поразить публику. В самом деле, через шесть недель последнего путешествия капитана Бертрана в Порто-Феррао Наполеон высадился в заливе Жуан. Через двадцать четыре часа император вступил в Париж, а через семьдесят два часа после этого корабль Бертрана вышел из Бреста на всех парах с развевающимся трехцветным знаменем.

Не прошло и недели, как воинственный Бертран вернулся, ведя на буксире великолепное английское судно, груженное тончайшими индийскими пряностями. Капитан-англичанин остолбенел, увидев трехцветное знамя, — он считал его навеки исчезнувшим, ему в голову не пришло оказать хотя бы малейшее сопротивление.

Добыча разохотила капитана Бертрана; продав товары за подходящую цену и уплатив часть денег экипажу, который отдыхал в течение года и которому отдых порядком наскучил, капитан «Калипсо» бросился на поиски новой жертвы. Но, как известно, не всегда находишь то, что ищешь: в одно прекрасное утро, последовавшее за темной ночью, «Калипсо» нос к носу встретилась с фрегатом «Лейстер», именно тем кораблем, который привезет в Порт-Луи губернатора и Жоржа.

На «Лейстере» было на десять пушек и на шестьдесят матросов больше, чем на «Калипсо»; он не имел никакого груза вроде корицы, сахара и кофе, но зато богатый арсенал снарядов и ядер. Поняв, к какому роду кораблей принадлежит «Калипсо», «Лейстер», не предупреждая, послал ей образец своего товара — ядро калибром тридцать шесть сантиметров, вонзившееся в подводную часть корвета.

В противоположность своей сестре «Галатее», которая старалась скрыться, будучи замеченной, «Калипсо» охотно исчезла бы еще до того, как ее заметят, «Лейстер» не мог представить собой добычу, даже если бы удалось захватить его в плен, что, впрочем, было совершенно невероятно. Не представлялась также возможность избежать встречи с ним, потому что капитаном «Лейстера» был тот самый Уильям Маррей, который в ту пору служил на флоте и был известен как бесстрашнейший морской волк из всех проходивших от Магелланова пролива до бухты Баффен.

Итак, капитан Бертран приказал установить две большие пушки на корме корвета и стал удирать…

«Калипсо» — настоящий корабль-хищник, построенный для сверхскоростного хода, с длинным и узким килем, однако на сей раз бедная ласточка морей имела дело с орлом океана, и, несмотря на ее легкость, стало скоро ясно, что фрегат догоняет ее.

Каждые пять минут «Лейстер» посылал ядра, чтобы заставить «Калипсо» остановиться; впрочем, на это «Калипсо» отвечала также снарядами.

В это время Жак внимательно рассматривал мачтовый лес, из которого был сделан их корабль, и давал лейтенанту Ребару советы, касающиеся оснастки, предназначенной, как это было в данном случае, для погони или для ухода от преследования. Необходимы были серьезные изменения в брам-стеньгах, и Жак, продолжая рассматривать места возможных повреждений, давал указания. Не получая ответа, он взглянул на лейтенанта и все понял: лейтенант Ребар был убит.

Положение становилось серьезным: было ясно, что очень скоро суда станут борт о борт и придется, как выражаются матросы, перейти в рукопашную схватку. Жак решил посоветоваться с наводчиком, орудовавшим возле одной из пушек, как вдруг тот, нагнувшись, чтобы прицелиться, как показалось, оступился, упал лицом на пушку и не встал.

Жак вынужден был наклониться к пушке, поправить прицел и скомандовать «Огонь!». Пушка загремела. Капитан выскочил на борт, чтобы посмотреть, какое действие произвел снаряд, который он только что послал.

Действие было разрушительное. Фок-мачта, срезанная немного выше большой стеньги, согнулась, как дерево под ветром, затем со страшным треском упала, завалив палубу парусами и такелажем и сломав часть стены правого борта.

На борту «Калипсо» раздался крик ликования. Фрегат резко остановился, опустив в море сломанное крыло, в то время как шхуна, целая и невредимая, если не считать нескольких порванных канатов, продолжала путь, освободившись от преследования.

Когда опасность миновала, первой заботой капитана было назначить Жака своим помощником на место Ребара; впрочем, все корсары считали, что, если эта должность освободится, она должна быть предоставлена именно ему. Когда объявили о назначении, раздались приветственные возгласы.

Вечером была совершена церковная служба за упокой убитых. Трупы матросов бросали в море, а первому помощнику капитана были оказаны почести: его зашили в сетку, привязав к каждой ноге по ядру. Церемония была завершена, и бедный Ребар присоединился к мертвецам, получив скромное преимущество опуститься в самую глубину моря, вместо того чтобы плавать на его поверхности.

Вечером капитан Бертран воспользовался темнотой, чтобы изменить направление, и благодаря перемене ветра возвратился в Брест, в то время как «Лейстер», заменив сломанную мачту запасной, гнался за «Калипсо», взяв курс на Зеленый мыс.

Все происшедшее резко ухудшило настроение капитана Маррея, и он поклялся, что, если когда-нибудь ему под руку подвернется «Калипсо», она не улизнет от него так легко, как ей удалось это сделать теперь.

Устранив повреждения, капитан Бертран снова ушел в море; с помощью Жака он творил чудеса. К несчастью, произошло сражение при Ватерлоо, после Ватерлоо — второе отречение, и после второго отречения наступил мир. -На этот раз сомнений и надежд не оставалось. Капитан видел, как пронесся на борту «Беллерофона» пленник Европы. Бертран дважды бывал на острове Святой Елены и знал, что оттуда сбежать не так легко, как можно было сбежать с Эльбы.

Будущее Бертрана оказалось под угрозой после этой огромной катастрофы, разрушившей столько судеб. Нужно было заняться другим делом: он был владельцем отличного корвета, экипаж которого составляли сто пятьдесят смелых моряков, готовых разделить судьбу Бертрана, и он решил заняться торговлей невольниками.

Это было выгодное дело, пока его не подорвали либеральные разглагольствования, и те, кто занимался им, могли заработать хорошее состояние. В Европе война прекращается моментально, в Африке же она длится вечно; там имеются племена, увлекающиеся алкоголем. Обитатели прекрасной страны давно поняли, что самый верный способ доставать водку — это иметь побольше пленных невольников. В ту пору достаточно было пройтись по берегам Сенегалии, Конго, Мозамбика и Занзибара, чтобы в обмен на бутылку коньяка привести на корабль двух негров. Матери

иногда продавали детей за стакан водки.

Капитан Бертран вел выгодную торговлю неграми в течение пяти лет и надеялся заниматься этим всю жизнь, как вдруг случилось нечто, разрушившее его планы. Однажды он плыл по Рыбной реке на Западном берегу Африки вместе с вождем готтентотов. Вождь должен был отдать Бертрану за две бочки рома партию намакуанов — высоченных негров, их капитан собирался продать на Мартинике и в Гваделупе. В пути он случайно наступил на хвост гревшейся на солнце бокейры.

Хвост этих пресмыкающихся очень чувствителен: природа наделила его множеством колокольчиков, чтобы путник, предупрежденный этим звуком, не наступил змее на хвост. Гремучая змея молниеносно выпрямилась и укусила Бертрана в руку. Капитан, как ни вынослив он был, вскрикнул от боли.

Вождь готтентотов обернулся, увидел случившееся и поучительно сказал:

— Укушенный змеей человек обречен.

— Да, это так, черт бы ее побрал. — И, желая оградить других, Бертран схватил гремучую змею и руками свернул ей шею; вслед за этим силы оставили храброго капитана, и он упал мертвым подле змеи.

Все это произошло столь мгновенно, что когда Жак, шедший за капитаном на расстоянии двадцати пяти шагов, подошел к нему, тот уже зеленел, как ящерица. Он хотел сказать что-то, но едва смог пробормотать несколько бессвязных слов и испустил дух. Десять минут спустя его тело было испещрено черными и желтыми пятнами, словно ядовитый гриб.

Нечего было и думать о том, чтобы перенести тело капитана на борт «Калипсо», так быстро оно разлагалось от действия змеиного яда. Жак и двенадцать матросов вырыли могилу, положили в нее капитана и навалили на тело все камни, какие удалось найти в окрестности, чтобы по возможности предохранить его от гиен и шакалов. Что до гремучей змеи, то ее взял один из матросов, вспомнив, что его дядя, аптекарь из Бреста, просил привезти ему гремучую змею, живую или мертвую; он поставит ее в банке у дверей аптеки между двумя сосудами с красной и синей водой.

У коммерсантов существует пословица: «Дело прежде всего». Именно так повели себя вождь готтентотов и Жак; несчастье не помешало им осуществить задуманную сделку. Жак отправился в соседний поселок за десятком намакуанов, а вождь готтентотов прибыл на бригантину за двумя бочками рома. Совершив обмен, оба коммерсанта расстались, довольные друг другом, пообещав не прерывать торговых связей.

В тот же вечер Жак собрал на палубе всех матросов, от юнги до боцмана. После короткой, но красноречивой речи о бесчисленных добродетелях, присущих капитану Бертрану, он предложил экипажу два варианта: продать весь груз, заполнявший корабль, а также самую шхуну, и, поделив выручку, разойтись в разные стороны в поисках счастья. Во втором случае предстояло избрать нового капитана, чтобы продолжать торговлю, фирмы «Калипсо» и компания". Жак объявил, что, как первый помощник, он считает необходимым выбрать нового капитана большинством голосов, после чего был единогласно провозглашен капитаном.

Капитан назначил своим первым помощником смелого бретонца родом из Лориана, которого, ввиду исключительной твердости черепа, все называли Мэтр Железная Голова.

В тот же вечер «Калипсо», быстрая, как нимфа, имя которой она носила, направилась к Антильским островам; лишившись одного хозяина, она обрела другого, отнюдь не худшего. Покойный капитан был одним из старых морских волков, скорее рутинеров, чем новаторов. Иным был Жак, который всегда действовал с учетом обстановки, обладая при этом обширными познаниями в области мореплавания.

Во время битвы или бури он командовал не хуже любого адмирала, а при случае мог завязать узел не хуже хорошего юнги. С Жаком экипаж не знал отдыха, зато и не ведал скуки. С каждым днем все более толково распределялись обязанности между матросами и улучшалась оснастка судна.

Жак обожал «Калипсо», как можно обожать любовницу, и постоянно думал о том, как получше нарядить ее, то изменяя форму лиселя, то упрощая движение реи. И кокетливая «Калипсо» слушалась нового господина так, как не слушалась до этого никого; она оживлялась, едва услышав его голос, послушно наклонялась и выпрямлялась под его рукой, бросалась вперед по его команде, как конь, почувствовавший шпоры. Казалось, Жак и «Калипсо» созданы друг для друга, и было трудно представить, что они могли бы жить один без другого.

Лишь грустные воспоминания об отце и брате омрачали жизнь капитана. Вообще же Жак стал самым счастливым человеком на земле и на море. Он не был жадным торговцем, не гонялся за большой прибылью. Он был только расчетливым коммерсантом, заботился о кафрах, готтентотах, о сенегальцах и мозамбикцах, относясь к ним так, как если бы это были мешки с сахаром, ящики с рисом или пачки хлопка. Невольников хорошо кормили, они спали на соломе, два раза в день выходили на палубу, чтобы подышать воздухом. Цепи предназначались только для бунтовщиков.

На «Калипсо» продавали мужей вместе с женами, а детей вместе с матерями, — так редко поступали другие работорговцы. Негры Жака переходили к другому хозяину здоровыми и веселыми; капитан «Калипсо» сбывал их по высокой цене.

Ведя привольную жизнь, Жак не променял бы ее даже на жизнь короля, тем более что королям в то время жилось несладко. Он был совершенно счастлив, если бы, как мы уже упоминали, мысли его не омрачали воспоминания об отце и Жорже.

И вот однажды, взяв на борт груз в Сенегалии и Конго, Жак решил пройти до Маврикия, встретиться с отцом и узнать, не вернулся ли на остров брат. Приближаясь к берегу, он подал сигнал; по счастливой случайности на сигнал ответил отец. Жак оказался не просто на родном берегу, но в объятиях родных, без которых не мог жить.

Глава XV. ЛАРЕЦ ПАНДОРЫ

Большим счастьем для отца и братьев, которые столь долго не виделись, было встретиться именно в тот момент, когда они меньше всего этого ожидали. И хотя Жорж, получивший европейское образование, не мог одобрить того, что брат занимается торговлей человеческими душами, это чувство вскоре рассеялось. Что касается Пьера Мюнье, который никогда не покидал острова и потому смотрел на все с точки зрения принятой в колониях морали, то он вообще не придал этому значения; впрочем, любящий отец был всецело поглощен неожиданно свалившимся на него счастьем.

Ничто не могло помешать Жаку прийти ночевать в родительский дом. Он, Жорж и отец не расставались до глубокой ночи. Во время откровенного разговора каждый поведал все, что было у него на душе. Пьер Мюнье излил переполнявшую его радость; Жак рассказал о своей насыщенной приключениями жизни и развлечениях. Настала очередь Жоржа; он рассказал о своей любви.

Пьер Мюнье слушал этот рассказ с душевным волнением; Жорж, мулат, сын мулата, любил белую и, признаваясь в этой любви, заявил, что девушка будет принадлежать ему.

Такая смелость считалась в колониях неслыханной, беспримерной дерзостью и, по мнению отца, должна была навлечь на того, в чьем сердце она зажглась, земную кару и гнев небес.

А Жак прекрасно понимал, что Жорж может любить белую женщину, хотя он сам решительно предпочитал негритянок. Он был настроен достаточно демократично, чтобы понимать и уважать вкусы другого. К тому же он считал, что Жорж красавец, богач, во всем превосходящий других мужчин, может претендовать на руку белой женщины, будь то хоть Алина, царица Голконды !

Не долго думая он изложил Жоржу свой план действий, который очень упрощал дело: в случае отказа господина де Мальмеди Жак предлагал похитить Сару и отвезти в какое-нибудь место на земле, где Жорж мог бы присоединиться к ней. Жорж поблагодарил брата за предложение, но, так как он сам наметил другой план, отказался.

На следующий день обитатели Моки сошлись чуть ли не на рассвете; им нужно было сообщить друг другу много такого, что не успели сказать накануне. Около одиннадцати часов Жаку захотелось увидеть места, где проходило его детство, и он предложил отцу и брату совершить прогулку и поделиться воспоминаниями. Старик Мюнье согласился, но Жорж, как мы знаем, ожидал новостей из города, потому ему пришлось отпустить их вдвоем и остаться в доме, где он назначил свидание Мико-Мико.

Полчаса спустя появился посланник Жоржа, он нес свой длинный бамбуковый шест с двумя корзинами, как обычно, когда занимался торговлей в городе; предусмотрительный продавец полагал, что, возможно, по дороге ему встретится какой-нибудь любитель китайских изделий. Несмотря на свое с таким трудом приобретенное самообладание, Жорж открыл дверь с сердечным волнением; ведь китаец встречался с Сарой и должен был рассказать об этой встрече.

Как и следовало ожидать, все прошло как нельзя более удачно. Мико-Мико воспользовался привилегией свободно входить в дом господина де Мальмеди. Бижу, который видел, как его хозяйка покупала у китайца веер, провел его прямо к Саре.

Увидев Мико-Мико, Сара была потрясена, она подумала о Жорже; девушка поспешила принять китайца, сожалея лишь о том, что принуждена объясняться с ним только знаками. Мико-Мико вытащил из кармана карточку, на которой Жорж своей рукой написал цены различных товаров.

Мико-Мико надеялся, что товары эти понравятся Саре. Он подал карточку девушке, повернув той стороной, где было написано имя Жоржа.

Сара невольно покраснела и быстро перевернула карточку. Она поняла, что Жорж, не имея возможности ее увидеть, воспользовался способом напомнить о себе. Не торгуясь, она купила все вещицы, цена которых была обозначена на карточке, и так как продавец не просил вернуть ему карточку, оставила ее у себя.

Когда Мико-Мико выходил от Сары, его остановил Анри.

Он позвал китайца к себе, чтобы посмотреть его товар. Анри ничего не купил, но дал понять Мико-Мико, что вскоре собирается жениться на кузине и что ему понадобятся самые прелестные безделушки, какие только сможет достать китаец.

Этот визит позволил Мико-Мико тщательно рассмотреть дом. А так как среди шишек, украшавших голый череп Мико-Мико, больше всех выделялась шишка памяти, он прекрасно запомнил внутреннее расположение дома господина де Мальмеди.

Во время рассказа Мико-Мико Жорж часто улыбался, но каждый раз выражение его лица менялось. В первый раз он улыбнулся, когда его посланник сказал, что Сара оставила себе карточку; затем — когда тот сообщил, что Анри женится на кузине, и, наконец, когда сказал, что в павильон можно попасть через окно, выходящее на террасу.

Жорж положил перед Мико-Мико карандаш и бумагу; пока торговец чертил план дома, он взял перо и принялся писать письмо.

Письмо и план дома были закончены одновременно.

Жорж встал и прошел в спальню, откуда принес восхитительную шкатулку работы Буля, достойную принадлежать мадам де Помпадур. Он положил в нее только что написанное письмо, запер на ключ и передал шкатулку и ключ Мико-Мико, сопроводив эти действия наставлениями, после чего Мико-Мико опять получил монету за новое поручение, которое должен был выполнить. Приведя свой бамбуковый шест в равновесие на плече, китаец отправился в город с той же скоростью, с какой пришел оттуда.

Прибыв в Порт-Луи, он направился к дому господина де Мальмеди, куда теперь благодаря заказу Анри мог входить беспрепятственно. Он вошел в дом тем более уверенно, что, проходя через порт, видел там господ де Мальмеди, отца и сына: они смотрели на корабли, стоявшие на якоре, капитаны которых, опасаясь сильных порывов ветра, велели закрепить суда двойными швартовами. Итак, Мико-Мико вошел в дом, не боясь, что кто-нибудь помешает осуществить его намерение. Бижу, который утром видел Мико-Мико, совещавшегося с молодым хозяином и с той, кого Бижу уже считал молодой хозяйкой, вновь повел китайца к Саре, которая, по своему обыкновению, находилась в павильоне.

Как и предвидел Жорж, из новых предметов, предложенных торговцем взору юной креолки, внимание ее привлекла прелестная шкатулка. Сара взяла ее, осмотрела со всех сторон, полюбовавшись внешним видом, захотела посмотреть, как выглядит шкатулка внутри, и спросила ключ, чтобы открыть ее; тогда Мико-Мико, пошарив в карманах, знаками показал, что ключа у него нет, быть может, он забыл его дома и сейчас пойдет за ним, и вышел, оставив шкатулку Саре.

Десять минут спустя, когда девушка с любопытством вертела в руках чудесный ларец, появился Бижу и подал ей ключ, который прислал Мико-Мико.

Бижу вышел из комнаты, чтобы закрыть ставни в доме, — приближался ураган.

Жорж все это предвидел и рассчитал.

Важно, чтобы Сара была одна в тот момент, когда найдет его послание. Оно не должно быть запечатано, чтобы Сара не смогла вернуть письмо, не прочитав.

Секунду Сара колебалась, но, поняв, от кого письмо, движимая глубоким чувством, которым было исполнено ее сердце, не смогла побороть желание узнать, что пишет Жорж; взволнованная, зардевшаяся, она взяла записку и прочла:

"Сара!

Нет надобности говорить вам, что я люблю вас, вы это знаете; мечтой моей жизни была такая подруга, как вы. В жизни бывают исключительные обстоятельства и напряженные моменты, когда все общественные условности исчезают перед настоятельной необходимостью.

Сара, вы любите меня?

Подумайте, какой будет ваша жизнь с Анри! Представьте себе, какой она будет со мной.

С ним — уважение общества.

Со мной — позор ложных суждений.

Но, повторяю, я люблю вас больше, чем кто-либо другой, и всегда буду любить.

Мне известно, что господин де Мальмеди спешит стать вашим мужем, поэтому нельзя терять времени. Вы свободны. С открытым сердцем выбирайте между мной и Анри.

Ответ ваш будет для меня святыней, словно повеление моей матери. Сегодня в десять часов вечера буду в павильоне.

Жорж".

Сара с испугом осмотрелась вокруг. Ей казалось, что она сейчас увидит Жоржа.

В этот момент дверь отворилась, и вместо Жоржа появился Анри; она спрятала письмо на груди.

Как мы уже видели, Анри обычно не очень деликатно вел себя по отношению к кузине. На этот раз он выбрал самый неблагоприятный момент, когда она была всецело поглощена мыслями о другом.

— Простите меня, милая Сара, — сказал Анри, — я пришел, не предупредив, но при наших отношениях, при том, что через две недели мы станем мужем и женой, надеюсь, что моя дерзость оправданна. Я пришел сказать вам: если в саду есть цветы, которыми вы дорожите, лучше внести их в дом.

— Почему? — спросила Сара.

— Разве вы не видите, что приближается ураган и для цветов, как и для людей, лучше оставаться дома?

— О боже! — вскричала Сара, думая о Жорже. — Значит, следует опасаться.

— Нам, у которых прочный дом, опасаться нечего, — ответил Анри, — но беднякам, живущим в хижинах, или тем, кто окажется на дороге.., признаться, я не хотел бы быть на их месте.

— Вы думаете, будет ураган, Анри?

— Черт возьми! Конечно, думаю. Разве вы не слышите?

— Чего?

— Как стонут кипарисы в саду…

— Да, они стонут, а это признак бури?

— И посмотрите на небо, оно все в тучах… Так вот, повторяю, Сара, если у вас есть цветы, которые надо внести в дом, не теряйте времени; а я спрячу наших собак.

В самом деле, темнота наступала с необыкновенной быстротой, небо покрывалось зловещими черными тучами, время от времени налетали порывы ветра, сотрясавшие дом, затем наступало затишье, но это было похоже на агонию задыхающейся природы. Сара посмотрела в окно и увидела, что манговые деревья дрожат, словно предчувствуя борьбу, которая начинается между ветром, землей и небом, а китайская сирень печально склоняет свои гроздья к земле. При виде этого девушку охватил ужас; она сложила руки и прошептала:

— Боже мой! Господи! Спаси его.

В этот момент Сара услышала голос дяди, который звал ее. Она открыла дверь.

— Сара, дитя мое, — сказал господин де Мальмеди, — идите сюда, в павильоне небезопасно.

— Иду, дядя, — сказала девушка, запирая дверь и унося с собой ключ, она боялась, что кто-нибудь войдет в ее отсутствие. Но, вместо того чтобы присоединиться к Анри и его отцу, Сара вернулась, в спальню. Минуту спустя господин де Мальмеди пришел посмотреть, что она там делает: она стояла на коленях перед распятием у подножия кровати.

— Что же вы делаете здесь, вместо того чтобы пить чай с нами?

— Дядя, — сказала Сара, — я молюсь за путешественников.

— О господи! — сказал господин де Мальмеди. — Я уверен, что на всем острове не найдется безумца, который пустится в путь в подобную погоду.

— Дай-то бог, дядюшка, — сказала Сара.

И продолжала молиться.

Сомнений не было: бедствие, которое предчувствовал Жак своим верным чутьем моряка, вот-вот должно было разразиться; один из ужасных ураганов, гроза колоний, надвигался на Иль-де-Франс.

Как мы уже сказали, ночь наступала с устрашающей быстротой, но молнии сверкали так часто и ярко, что темноту почти вытеснил голубоватый мертвенный свет, придававший всем предметам тусклый оттенок исчезнувших миров, в которые Байрон заставил проникнуть Каина в сопровождении сатаны.

Короткие промежутки, когда молнии позволяли мраку воцариться над землей, были заполнены тяжелым грохотом грома, который зарождался за горами, скатывался по склонам, поднимался над городом и исчезал далеко за горизонтом. Мощные порывы ветра следовали за молнией, возникавшей в разных местах, и проносились, сгибая, как тонкие ивы, самые мощные деревья, которые затем выпрямлялись, боязливо и медленно, жаловались и стонали под новыми, еще более сильными порывами.

В центре острова, в особенности в районе Мока и па равнинах, свирепствовал ураган, словно радуясь своей разбушевавшейся стихии. Потому Пьер Мюнье был вдвойне напуган, узнав, что Жак уехал, а Жорж готов уехать, но осознал свое.