Глава XVIII. ЛАЙЗА

Жорж находился в доме отца в Моке, когда сообщили, что его спрашивает какой-то негр. Сначала он подумал, что принесли письмо от Анри де Мальмеди, и распорядился, чтобы впустили посланца. При первом же взгляде Жорж убедился, что ошибся; у него возникло смутное воспоминание, что он где-то видел этого человека, но при каких обстоятельствах, он не мог вспомнить.

— Вы меня не узнаете? — спросил негр.

— Нет, однако мы где-то с вами встречались." Не так ли?

— Дважды.

— Где же?

— В первый раз у Черной реки, где вы спасли девушку, а потом…

— Верно, вспоминаю; а где еще?

— А потом, когда вы нам вернули свободу. Мое имя — Лайза, а имя брата — Назим.

— Что же стало с твоим братом?

— Назим, когда был рабом, хотел бежать в Анжуан, вы освободили его, и он отправился к отцу. Благодарю вас.

— Но ты ведь тоже свободен, почему ты не уехал?

— Сейчас расскажу, — улыбаясь ответил негр.

— Слушаю, — сказал Жорж. Эта история заинтересовала его.

— Я сын вождя племени, во мне течет арабская и занзибарская кровь, я не рожден жить в неволе.

Жорж улыбнулся: ему понравился мятежный дух негра; он и сам не желал быть покорным.

Негр продолжал:

— Вождь Керимбо захватил меня в плен во время войны и продал Мальмеди. Я предложил выкуп — двадцать фунтов золотого песка, но слову негра не поверили, и мне отказали.

Некоторое время я убеждал, а потом.., в моей жизни что-то случилось, и я перестал думать об отъезде.

— Мальмеди обращался с тобой по-человечески?

— Не об этом речь. Три года спустя мой брат также попал в плен, и затем, к счастью, был продан тому же плантатору, что и я, но, в отличие от меня, решил бежать. Что произошло потом, вы знаете, ведь вы его спасли. Я любил брата, как своего ребенка, а вас, — продолжал негр, скрестив руки на груди и поклонившись, — я люблю, как отца. Итак, слушайте, что происходит. Здесь живут восемьдесят тысяч негров и мулатов и двадцать тысяч белых.

— Знаю, — сказал Жорж, улыбаясь.

— Из этих восьмидесяти тысяч по крайней мере двадцать тысяч могут сражаться, в то время как среди белых, включая гарнизон англичан, наберется не более четырех тысяч.

— Мне это известно, — ответил Жорж.

— Тогда вы догадываетесь, о чем идет речь? — спросил Лайза.

— Я жду, что ты мне объяснишь.

— Мы твердо решили избавиться от гнета белых. Мы, слава богу, достаточно страдали, настал час расплаты.

— Ну и что? — спросил Жорж.

— Так вот — мы готовы!

— Что же вы медлите, почему не отомстите?

— У нас нет вождя; хотя нам и предлагают двоих, но они для нас не подходят.

— Кто же они?

— Один из них Антонио-малаец.

При этих словах Жорж презрительно, улыбнулся.

— А кто другой?

— Другой — это я.

Жорж посмотрел в лицо этого человека, который мог бы послужить примером скромности для белых; он ведь заявил, что недостоин роли вождя.

— Значит, другой — это ты?

— Да, — ответил негр, — но для такого дела нужен лишь один руководитель.

— Так, так, — возразил Жорж, решив, что Лайза хотел бы стать вождем движения.

— Да, нужен один, достойный вождь.

— Но как найти такого человека?

— Он найден, — сказал Лайза, пристально глядя на молодого мулата, — но согласится ли он?

— Он рискует головой, — заметил Жорж.

— А разве мы ничем не рискуем?

— Но какую гарантию вы ему дадите?

— Мы тоже должны быть в нем уверены; нам нужен вождь, которого преследовали в прошлом и который возглавит борьбу в будущем.

— Какой вы выработали план?

— Завтра, после праздника Ямсе , когда белые, усталые после развлечений и сожжений Гуня, разойдутся по своим домам, ласкары останутся одни на берегу реки Латанье, тогда со всех сторон соберутся африканцы: малайцы, мадагаскарцы, малабарцы, индийцы — все, кто участвует в заговоре, и наконец, изберут вождя. Так вот, ваше согласие — и вы будете вождем.

— Кто же поручил тебе сделать мне такое предложение?

Лайза надменно улыбнулся:

— Никто.

— Тогда это ты сам?

— Да.

— Кто же подсказал тебе такое решение?

— Вы сами.

— Почему я?

— Только с нашей помощью вы сможете достичь своей цели.

— А кто тебе сказал, какую цель я преследую?

— Вы желаете жениться на Розе Черной реки и ненавидите Анри де Мальмеди. Вы хотите обладать одной и отомстить другому! Только мы сможем оказать вам помощь в этом деле, иначе вам не отдадут в жены Сару, вы не сможете наказать вашего врага.

— А откуда ты знаешь, что я люблю Сару?

— Я наблюдал за вами.

— Ты ошибаешься.

Покачав головой, Лайза произнес:

— Глаза иногда ошибаются, но сердце — никогда.

— Может быть, ты мой соперник? — с иронией заметил Жорж.

— Соперником может быть человек, который надеется, что его полюбят, а Роза Черной реки никогда не полюбит Льва Анжуана.

— Значит, ты не ревнуешь?

— Вы спасли ей жизнь, и ее жизнь принадлежит вам, это справедливо; мне не досталось счастья умереть за нее, но тем не менее, поверьте, я сделал все, что следовало сделать для этого.

— Конечно же, — произнес Жорж, — ты мужественный человек, но другие? Могу ли я надеяться на них?

— Я могу отвечать лишь за себя; я преданно буду служить вам.

— Ты первым будешь повиноваться мне?

— При всех обстоятельствах.

— Даже в том, что касается… — Жорж замолк, глядя на Лайзу.

— Даже в том, что касается Розы Черной реки, — произнес негр, поняв, что хотел сказать молодой мулат.

— Но откуда у тебя такая преданность ко мне?

— Олень Анжуана должен был умереть под плетьми палачей, но вы выкупили его. Лев Анжуана был закован цепями, но вы дали ему свободу. Среди зверей лев не только самый сильный, но и самый великодушный, и потому, что он самый сильный и великодушный, — продолжал негр, скрестив руки и гордо подняв голову, — его и назвали Лайза, Лев Анжуана.

— Ладно, — сказал Жорж, протягивая негру руку. — Дай мне день на размышление — А что вам мешает сейчас решиться на это?

— Сегодня я среди толпы смертельно оскорбил Анри де Мальмеди.

— Знаю, я при этом присутствовал.

— Если де Мальмеди будет драться со мной на дуэли, я ничего определенного сказать не могу.

— А если откажется?

— Тогда я в вашем распоряжении. Но он храбр, дважды дрался на дуэли, убил белого человека, он может вновь оскорбить меня, ранее он уже нанес мне оскорбления. Довольно!

— О, тогда вы наш вождь; белый никогда не станет драться на дуэли с мулатом.

Жорж нахмурился, он уже думал об этом, но как же белый может стерпеть позор оскорбления, нанесенного ему мулатом? В этот момент вошел Телемак.

— Господин, — сказал он, — голландский капитан хочет говорить с вами.

— Капитан Ван ден Брок? — спросил Жорж.

— Да.

— Очень хорошо.

Затем, обратившись к Лайзе, он добавил:

— Подожди меня здесь, я скоро вернусь, полагаю, что смогу ответить тебе согласием.

Жорж вышел из комнаты, где остался Лайза, и с распростертыми объятиями направился туда, где его ожидал капитан.

— Значит, ты меня узнал, брат? — спросил капитан.

— Ну, конечно, Жак, — счастлив тебя обнять, особенно сейчас.

— Ты чуть было не лишился этого счастья.

— В чем дело?

— Я должен был бы уже отплыть.

— Почему?

— Губернатор оказался старой морской лисой.

— Как угодно назови его, Жак, волком, тигром, но он — знаменитый капитан Уильям Маррей, в прошлом — капитан «Лейстера».

— "Лейстера"! Как я мог в этом сомневаться! Тогда нам нужно свести старые счеты; я теперь все понял.

— Что же случилось?

— А вот что: после скачек губернатор любезно обратился ко мне, сказав, что у меня прекрасная шхуна. «Могу ли я иметь честь побывать на ней завтра?» — добавил он.

— Он что-то подозревает.

— Да; а я, глупец, не подумав, пригласил его позавтракать на борту, и он согласился.

— Ну и что?

— Придя на шхуну, я заметил, что с горы Открытия подают сигналы в море. Подумав, что сигналы подаются в мою честь, я поднялся на гору и, осмотрев горизонт в зрительную трубу, заметил, что на расстоянии двадцати миль находится корабль, который отвечает на эти сигналы.

— Это был «Лейстер»?

— Несомненно: меня намерены блокировать; а тебе известно, Жорж, что я не такой уж простак; ветер юго-восточный, и судно может войти в Порт-Луи, лавируя вокруг берега.

При этом ему надо часов двенадцать, чтобы достичь острова Бочаров, тем временем я умчусь; а теперь я пришел за тобой.

— За мной? Почему я должен покинуть остров?

— Я тебе еще не все сказал. Так вот. Зачем ты отхлестал красивого юношу? Это было неосмотрительно.

— Разве ты не знаешь, кто он такой?

— Ну как же, ведь я держал с ним пари на тысячу луидоров. Кстати, Антрим чудесный конь, приласкай его за меня.

— Ну хорошо, а ты помнишь, как четырнадцать лет назад, в день сражения, этот самый Анри де Мальмеди?..

Жорж откинул назад волосы и показал брату шрам у себя на лбу.

— Да, верно, — произнес Жак, — черт побери, ты озлоблен против него. Я забыл, что тогда произошло, впрочем, припоминаю: в ответ на его удар шпагой я ударил его кулаком по лицу.

— Да, и я готов был простить нанесенную мне обиду, но когда он вновь оскорбил меня…

— Как же?

— Он отверг предложение, сделанное мною его кузине.

— Ишь чего ты захотел! Отец и сын воспитывали наследницу, как перепелку в клетке, чтобы ощипать ее в свое удовольствие путем выгодного брака. Когда же перепелка стала жирной, приходит браконьер, который хочет взять ее себе. Ну как же так! Разве они могли поступить иначе, как не отказать тебе? К тому же, дорогой мой, ведь мы всего лишь мулаты.

— Я и не был оскорблен отказом, но во время спора он замахнулся на меня тростью.

— Значит, в ответ на оскорбление ты его избил?

— Нет, — ответил Жорж, улыбаясь, — я потребовал дуэли.

— И он отказал; ну что ж, это естественно, ведь мы мулаты. Бывает, мы иногда избиваем белых, но белые не дерутся с нами на дуэли, считают это унижением своего достоинства.

— Тогда я заявил, что заставлю его драться.

— Потому-то ты во время скачек coram populo , как мы выражались в коллеже Наполеона, залепил ему пощечину.

Неплохо было придумано, но все оказалось напрасным.

— Почему?

— Мне известно, что вначале Анри хотел было согласиться на дуэль, но его друзья отказались быть секундантами, и дуэль не могла состояться.

— Тогда пусть ходит побитым, он волен решать сам.

— Да, но тебя ожидает другое.

— Что же?

— Когда Анри настаивал на дуэли, его друзья пообещали ему найти другой способ мести.

— Какой же?

— В ближайший вечер, когда ты будешь в городе, человек десять собираются устроить засаду на пути в Моку и, схватив тебя, избить до полусмерти.

— Подлецы, так они поступают с неграми!

— А кто мы такие, мы — мулаты! Светлые негры, ничто иное.

— Они ему обещали так расправиться со мной?

— Именно.

— Ты убежден?

— Я присутствовал при их сговоре, меня приняли за чистокровного голландца, и потому при мне открыто все обсуждали.

— Ладно, — заявил Жорж, — я решил.

— Ты отправляешься со мной?

— Я остаюсь.

— Послушай, Жорж, последуй совету старого философа: уедем отсюда.

— Невозможно! Получится, что я струсил, а кроме того, ведь я люблю Сару.

— Ты любишь Сару?.. Что это значит: «Я люблю Сару»!

— Это значит, что либо она должна принадлежать мне, либо я погибну.

— Ты делаешь ошибку. Представился счастливый случай, другого не будет. Я отплываю сегодня в час ночи, тайком; поедем вместе, завтра мы уже будем далеко отсюда и посмеемся над белыми господами с острова Маврикия; ну а если мы поймаем кого-нибудь из них, то четверо моих матросов отблагодарят их тем же способом, каким они хотели расправиться с тобой.

— Благодарю, брат. Согласиться не могу!

— Ну что ж, ты настоящий мужчина; не можешь, значит, я отплываю без тебя.

— Да, отправляйся и плыви вблизи от острова, ты увидишь необычайную сцену.

— Что же я увижу? Затмение луны?

— Ты увидишь, как от пролива Декорн до холма Брабант и от Порт-Луи до Маэбура поднимается вулкан, подобный вулкану на острове Бурбон.

— О, это другое дело; ты, видно, затеял что-то пиротехническое, объясни же мне.

— Вот что: через неделю эти белые господа, которые презирают меня, угрожают мне, хотят отхлестать меня, как беглого негра, будут кланяться мне в ноги.

— Небольшое восстание, я понимаю, — сказал Жак, — но это было бы возможно, если б на острове насчитывалось хотя бы две тысячи воинов, подобных моим ста пятидесяти ласкарам. Называю их по привычке ласкарами, хотя среди моих дружков нет ни одного, кто принадлежал бы к этой презренной расе; у меня замечательные бретонцы, храбрые американцы, настоящие голландцы, чистокровные испанцы — лучшие люди, представляющие свою нацию. Но кто с тобой, кто поддержит твое восстание?

— Десять тысяч рабов, которым надоело повиноваться, которые теперь сами хотят командовать.

— Да что ты, негры, я их хорошо знаю, я ими торгую; они легко переносят жару, могут насытиться бананом, выносливы в труде, им присущи многие хорошие черты, я не хочу обесценивать свой товар, но, как тебе сказать, — они плохие солдаты, ведь как раз сегодня на скачках губернатор интересовался моим мнением о неграх. Он мне сказал: «Послушайте, капитан Ван ден Брок, вы много путешествовали, мне представляется, что вы проницательный наблюдатель, как бы вы поступили, если бы были губернатором острова, а на нем произошло бы восстание негров?»

— И что ты ответил?

— Я сказал: «Милорд, я расставил бы сотню открытых бочек с вином на улицах, по которым должны пройти негры, а сам пошел бы спать, оставив ключ в дверях».

Жорж до крови закусил губу.

— Итак, вновь прошу тебя, брат, пойдем со мной, это самое разумное решение.

— В третий раз повторяю: не могу.

— Этим все сказано; прощай, Жорж, но послушай меня: не доверяй неграм.

— Значит, ты отплываешь сегодня?

— Да, черт возьми, я не гордый и сумел бы улизнуть; если «Лейстер» пожелает сыграть со мной в кегли в открытом море, он увидит, откажусь ли я, но в порту, под огнем форта — благодарю за любезность. Итак, в последний раз: ты отказываешься?

— Отказываюсь.

— Прощай!

— Прощай!

Молодые люди обнялись в последний раз, Жак направился к отцу, который, ничего не подозревая, спал крепким сном, Жорж вошел в комнату, где его ждал Лайза.

— Ну как? — спросил негр.

— Вот что, — ответил Жорж, — скажи повстанцам, что у них есть вождь.

Негр скрестил руки на груди и, не спросив ничего более, низко поклонился и вышел.

Глава XIX. ЯМСЕ

Как мы уже поведали, скачки были лишь основным представлением второго дня празднества, и, так как они завершились в три часа пополудни, пестрая толпа, расположившаяся на возвышенности, направилась к Зеленой равнине, в то время как элегантные дамы и господа, присутствовавшие на состязании, в экипажах и верхом возвратились домой, с тем чтобы после обеда вновь приехать посмотреть гимнастические упражнения ласкаров, своеобразные танцы, борьбу, сопровождаемую нестройным пением и негритянской музыкой.

То и дело раздавались громкие возгласы негров, предлагавших бананы, тростниковый сахар, простоквашу.

Это представление продолжалось до шести часов вечера, затем началось малое шествие, названное так в отличие от большого шествия следующего дня.

Негры и люди с цветной кожей по природе своей любопытны и всегда рады потолкаться без дела. Они оставались здесь до конца гулянья; затем разошлись в разные стороны, одна группа направилась к Малабарскому лагерю и углубилась в лес, другая пошла вверх по реке.

В это время послышался легкий шум, и показались два негра, ползком направлявшиеся к берегу реки; один полз со стороны батареи Дюма, другой — от Длинной горы. Приблизившись с двух сторон к потоку, они поднялись и обменялись знаками — один три раза хлопнул в ладоши, другой трижды свистнул.

Тогда из чащи леса и укрепленных сооружений, из-за скал, возвышающихся над потоком, из-за манговых деревьев, склоняющихся с берега к морю, вышло множество негров и индийцев, о присутствии которых в этой местности никто не подозревал.

Индийцы разместились вокруг одного из своих предводителей, то был человек с оливковым цветом кожи, говорил он на малайском диалекте.

Негры расположились вокруг другого вождя, тоже негра, он говорил то на мадагаскарском, то на мозамбикском наречии. Один из вождей прохаживался среди собравшихся, громко болтал, декламировал, строил гримасы — то был типичный образец тщеславного человека, низкопробного интригана; звали его Антонио-малаец.

Другой вождь, спокойный, сдержанный, молчаливый, не размахивал руками, не заискивал ни перед кем, но все же привлекал к себе внимание. То был человек могучей силы и разумных поступков — Лайза, Лев Анжуана.

Они-то и являлись руководителями восстания, а окружавшие их десять тысяч метисов были их сподвижниками, единомышленниками.

Антонио заговорил первым:

— Существовал некогда остров, управляемый обезьянами и населенный слонами, львами, тиграми, пантерами и змеями.

Управляемых было в десять раз больше, чем правителей, но правители обладали талантом, павианьей хитростью, позволявшей разобщить обитателей леса, так что слоны ненавидели львов, тигры — пантер, змеи — всех остальных зверей. И получилось так, что, когда слоны поднимали хобот, обезьяны заставляли набрасываться на них змей, пантер, тигров, львов, и, как бы сильны ни были слоны, дело кончалось их поражением. Если поднимали рев львы, обезьяны направляли на них слонов, змей, тигров, так что и львы, какими бы ни были храбрыми, всегда оказывались на цепи. Если оскаливали пасть тигры, обезьяны натравливали на них слонов, львов, змей, пантер, и тигры, как бы они ни были сильны, всегда попадали в клетку. Если бунтовали пантеры, то обезьяны принуждали других зверей укротить пантер, несмотря на всю их ловкость. Наконец, если шипели змеи, обезьянам удавалось усмирить их тем же способом. Хитроумные правители сотни раз, под сурдинку, применяя свою тактику, душили восстания.

Так продолжалось долго, очень долго. Но однажды змея, более смышленая, чем другие звери, стала раздумывать: она знала четыре правила арифметики — ни больше ни меньше, чем любой кассир, и подсчитала, что число обезьян по отношению к другим зверям составляет один к восьми.

Собрав слонов, львов, тигров, пантер и змей на какой-то праздник, змея спросила у них:

«Сколько вас?»

Звери подсчитали и ответили:

«Нас восемьдесят тысяч».

«Правильно, — сказала змея, — теперь подсчитайте ваших укротителей и скажите, сколько их».

Звери подсчитали обезьян и, объявили:

«Их восемь тысяч».

«Так вы же дураки, — сказала змея, — если не уничтожили обезьян, ведь вас восемь против одной».

Звери объединились, уничтожили обезьян и стали хозяевами острова. Лучшие фрукты предназначались теперь им, лучшие поля, дома, обезьяны же стали их рабами, а самок обезьян они сделали своими наложницами… Вам понятно? — спросил Антонио.

Раздались громкие крики, возгласы «ура» и «браво», Антонио своей басней произвел не меньшее впечатление, нежели консул Менений речью, произнесенной много веков назад.

Лайза терпеливо ждал, пока все угомонятся, затем жестом, призывающим к тишине, произнес простые слова:

— Был остров, где рабы решили сбросить иго рабства; они объединились, подняли восстание и стали свободными. Ранее остров этот назывался Сан-Доминго, ныне он называется Таити, последуем их примеру, и мы будем свободными!

Вновь раздались крики «ура» и «браво», хотя, надо признаться, эта речь была слишком простой и не вызвала того энтузиазма, которым сопровождалась речь Антонио. Он это заметил, и в нем укрепилась надежда на успех в будущем.

Антонио подал знак, что хочет говорить, и все замолчали.

— Верно, Лайза говорит правду; я слышал, что за Африкой, куда заходит солнце, есть большой остров, где все негры — короли. Но и на моем острове, и на острове Лайзы был один избранный всеми вождь, только один.

— Справедливо, — сказал Лайза. — Антонио прав, разделение власти расслабляет народ, я согласен с ним, должен быть один вождь.

— А кто будет вождем? — спросил Антонио.

— Пусть решают те, кто здесь собрался, — ответил Лайза.

— Человеком, достойным стать нашим вождем, — сказал Антонио, — будет тот, кто сможет на хитрость ответить хитростью, силе противопоставить силу, смелости — смелость.

— Согласен, — заметил Лайза.

— Нашим вождем, — продолжал Антонио, — достоин быть лишь тот человек, который жил среди белых и черных, кровно связан с теми и другими; который, будучи свободным, пожертвует свободой, человек, имеющий хижину и поле, и рискующий потерять их. Только такой может стать нашим вождем.

— Согласен, — молвил Лайза.

— Я знаю лишь одного, который нам подходит.

— И я знаю, — заявил Лайза.

— Ты предлагаешь себя? — спросил Антонио.

— Нет, — ответил Лайза.

— Ты согласен, что вождем должен быть я?

— Нет, и не ты.

— Кто же тогда, — закричал Антонио, — кто же, где он?

— Да, кто же он? Пусть появится, — закричали в один голос негры и индийцы.

Лайза три раза ударил в ладоши, послышался топот лошади, и при первых лучах рождающегося дня все увидели появившегося из леса всадника, который на скаку въехал в толпу людей и резко остановил коня.

Лайза торжественно протянул руку в сторону прибывшего всадника и, обратившись к толпе негров, сказал:

— Вот ваш вождь.

— Жорж Мюнье! — воскликнули все десять тысяч повстанцев.

— Жорж Мюнье, — провозгласил Лайза. — Вы требовали вождя, который смог бы противопоставить хитрость хитрости, силу силе, смелость смелости, вот он! Вы потребовали вождя, который ранее жил с белыми и черными, человека смешанной крови, готового пожертвовать свободой, — и он перед вами! Где вы найдете другого? Он единственный.

Антонио был потрясен; взоры всех присутствующих обратились к Жоржу, послышались громкие одобрительные возгласы.

Жорж знал людей, с которыми был кровно связан, он понимал, что ему надо было прежде всего произвести впечатление своим внешним видом, поэтому на нем был роскошный, вышитый золотом бурнус, под бурнусом надет был кафтан, полученный от Ибрагима-паши, на нем блестели кресты Почетного легиона и Карла III. Его конь Антрим, покрытый великолепной красной попоной, подрагивал под своим всадником.