- Я не ожидал таких речей, господин лейтенант, особенно от человека, который всегда жил подле высоких особ. Вы забываете, что говорите с королем, с дворянином, дворянство которого не хуже вашего, полагаю я. Когда я говорю "Попозже!", то можно поверить моему слову.
      - Я в этом не сомневаюсь, ваше величество. Но извольте выслушать конец страшной правды, которую я должен высказать вам. Если бы я видел здесь на столе маршальский жезл, шпагу коннетабля, даже польскую корону, то, клянусь вам, я сказал бы то же: не впоследствии, а теперь же. Простите меня, ваше величество, я из той самой провинции, где родился ваш предок Генрих Четвертый: я говорю не часто, но если уж начал, так говорю до конца.
      - Мое царствование, кажется, не соблазняет вас? - сказал Людовик высокомерно.
      - Забвение везде забвение! - воскликнул офицер с достоинством. - Господин забыл слугу, и слуга Принужден забыть своего господина. Я живу в несчастное время, ваше величество! Я вижу, что юноши полны уныния и боязни; они робки и обобраны, когда им следовало бы быть богатыми и могущественными. Например, вчера я отворил дверь короля Франции английскому королю. Я, ничтожный, спас бы его отца, если б сам бог не восстал против меня, бог, покровительствовавший Кромвелю! Отворяю эту дверь, то есть дворец одного брата, другому брату, и что я вижу, ваше величество?.. Ах! Это разорвало мое сердце!.. Вижу: королевский министр прогоняет изгнанника и унижает своего короля, осуждая на нищету такого же короля. Вижу, что мой государь, молодой, прекрасный, храбрый, у которого в сердце кипит отвага, а в глазах блестят молнии, вижу, что государь дрожит перед попом, смеющимся над ним за занавесками своей кровати, сидя в которой он пересчитывает все французское золото и прячет его в потайные сундуки. О, я понимаю взгляд вашего величества. Я сейчас дерзок до безумия, но что прикажете делать? Я старик и говорю вам, моему королю, такие вещи, за которые я отрезал бы язык любому другому, кто осмелился бы сказать их. Наконец, ваше величество сами приказали мне высказать все, что у меня на душе, и вот я изливаю желчь, накопившуюся во мне за тридцать лет; точно так же пролил бы я всю кровь свою, если бы мне было это приказано.
      Король, не говоря ни слова, отирал крупные капли пота, струившиеся по его лицу.
      Минута молчания, последовавшая за этой дерзновенной выходкой, заключала в себе целый век мучений и для того, кто говорил, и для того, кто слушал.
      - Сударь, - сказал наконец король, - вы произнесли слово "забвение", и я ничего не слышал, кроме этою слова. На это слово я вам и отвечу. Иные, быть может, очень забывчивы; но я - другое дело, я ничего не забываю... И вот вам доказательство: в один ужасный день, когда кипело возмущение и парижский народ, грозный и бушующий, как море, бросился в Пале-Рояль; в тот день, когда я притворялся спящим в постели, - один человек с обнаженной шпагой, спрятавшись за моей кроватью, охранял мою жизнь, готовый отдать за меня собственную жизнь. Он рисковал ею уже раз двадцать для других членов моего семейства. Этого дворянина, у которого я тогда спросил его имя, звали даАртаньяном. Не так ли, господин лейтенант?
      - У вашего величества прекрасная память, - холодно отвечал офицер.
      - Видите, господин лейтенант, - сказал король, - если я храню такие воспоминания с детства, то, верно, ничего не забуду в зрелые лета.
      - Ваше величество щедро одарены природой, - отвечал офицер тем же тоном.
      - Послушайте, господин даАртаньян, - продолжал Людовик с лихорадочным волнением, - неужели вы не можете потерпеть, как я терплю? Разве вы не можете делать то, что я делаю?
      - А что вы делаете, государь?
      - Жду.
      - Ваше величество, вы можете ждать, потому что вы молоды; но у меня, ваше величество, нет времени ждать! Старость стучится ко мне в дверь, а за нею - смерть, она уже заглядывает в мой дом. Ваше величество, вы только начинаете жить. Вы полны надежд, вы можете довольствоваться будущими благами, но я, ваше величество, я на другом конце горизонта, и мы так далеки один от другого, что я никак не успею дождаться, пока ваше величество подойдет ко мне.
      Людовик прошелся по комнате, отирая холодный пот, который очень напугал бы докторов, если бы они увидели короля в таком состоянии.
      - Хорошо, господин лейтенант, - сказал Людовик XIV отрывисто. - Вы хотите выйти в отставку? Вы будете уволены. Вы подаете мне прошение об увольнении вас от звания лейтенанта королевских мушкетеров?
      - Почтительно повергаю его к стопам вашего величества!
      - Довольно. Я прикажу назначить вам пенсию.
      - Я буду вам очень обязан, ваше величество.
      - Господин лейтенант, - начал опять король с заметным усилием, - мне кажется, что вы лишаетесь хорошего хозяина.
      - Я в этом совершенно уверен.
      - Найдете ли вы когда-нибудь такого же?
      - О! Я знаю, государь, что вы единственный в мире. С этой минуты я уж не поступлю на службу ни к кому из королей земных и буду сам себе господином.
      - Это правда?
      - Клянусь вашему величеству.
      - Я не забуду вашей клятвы.
      ДаАртаньян поклонился.
      - Вы знаете, господин лейтенант, что у меня хорошая память, - прибавил король.
      - Знаю, ваше величество, но я желал бы, чтобы память изменила вам и вы забыли бы обиды, о которых я вынужден был рассказать вам. Ваше величество, вы стоите так высоко над нами, жалкими и ничтожными, что, надеюсь, забудете...
      - Я буду подобен солнцу, господин лейтенант, которое видит всех - великих и малых, богатых и бедных, дает одним блеск, другим теплоту, а всем - жизнь. Прощайте, господин ДаАртаньян... Прощайте, вы свободны!
      И король, едва сдерживая рыдания, поспешно удалился в соседнюю комнату.
      ДаАртаньян взял со стола шляпу и вышел.
      XV
      ИЗГНАННИК
      Не успел ДаАртаньян сойти с лестницы, как король позвал своего приближенного.
      - Я дам вам поручение, - сказал король.
      - Я к услугам вашего величества.
      - Тогда подождите.
      Молодой король сел писать письмо. Из груди его вырвалось несколько вздохов, но в глазах сверкало торжество.
      "Господин кардинал!
      Следуя вашим добрым советам и особенно покоряясь вашей твердости, я победил и одолел слабость, недостойную короля. Вы так хорошо устроили мою будущность, что благодарность остановила меня в ту минуту, когда я хотел разрушить ваш труд. Я понял, что был неправ, пожелав идти не тем путем, который вы указали мне. Какое несчастье было бы для всей Франции и для моего семейства, если бы раздор вспыхнул между мной и моим министром.
      Однако это, конечно, случилось бы, если бы я взял в жены вашу племянницу. Я прекрасно это понял и с настоящей минуты не буду противиться своему жребию. Я готов вступить в брак с инфантой Марией-Терезией. Вы можете немедленно начать переговоры.
      Любящий вас Людовик".
      Король прочитал письмо, потом собственноручно запечатал его.
      - Отдайте это письмо кардиналу, - приказал он.
      Приближенный вышел.
      У дверей Мазарини он встретил Бернуина, который ждал его с волнением.
      - Что? - спросил он.
      - Письмо от короля к господину кардиналу, - отвечал приближенный.
      - Письмо! Мы ждали его после сегодняшней утренней прогулки его величества.
      - А, вы знаете, что король...
      - В качестве первого министра мы обязаны все знать. В этом письме его величество, вероятно, просит, умоляет?
      - Не знаю, но король не раз вздохнул в то время, как писал.
      - Да, да, мы знаем, что это значит. Вздыхать можно от счастья так же, как от горя.
      - Однако король по возвращении не был похож на счастливого человека.
      - Вы, верно, не рассмотрели? И вы видели его величество, только когда он возвратился: во время прогулки с ним находился только лейтенант мушкетеров. Но я смотрел в зрительную трубу кардинала, когда глаза его преосвященства уставали. Уверяю вас, оба плакали: и король и дама.
      - И что же, плакали они тоже от счастья?
      - Нет, от любви: они давали друг другу клятвы самой нежной любви, которые король готов сдержать очень охотно. И это письмо - начало исполнения клятв.
      - А что думает господин кардинал об этой страсти, которая, впрочем, ни для кого не тайна?
      Бернуин взял под руку королевского посланца и, подымаясь с ним по лестнице, сказал вполголоса:
      - Если говорить откровенно, кардинал надеется на полный успех этого дела. Знаю, что нам придется воевать с Испанией, но что за беда? Война отвечает желаниям дворянства. Кардинал даст своей племяннице королевское приданое, быть может, даже лучше королевского. Будут деньги, празднества и битвы. Все будут довольны.
      - А мне кажется, - возразил приближенный, покачивая головою, - что такое маленькое письмецо не может заключать в себе столько важных вещей.
      - Друг мой, - ответил Бернуин, - я уверен в том, что говорю. Господин даАртаньян рассказал мне все.
      - Что же именно?
      - Я обратился к нему от имени кардинала и спросил, что там произошло. Разумеется, я не открыл ему наших тайных замыслов, он ведь ловкий пройдоха. "Любезный господин Бернуин, - отвечал он мне, - король до безумия влюблен в Марию Манчини. Вот все, что я могу вам сказать". - О, неужели вы думаете, - сказал я, - что ради этой любви он способен нарушить волю кардинала?" - "Ах, не спрашивайте меня! Я думаю, что король готов на все! Он чрезвычайно упрям, и когда чегонибудь хочет, так непременно настоит на своем. Если он задумал жениться на Марии Манчини, так непременно женится". С этими словами лейтенант простился со мной и пошел к конюшне; там он оседлал лошадь, вскочил на нее и пустился как стрела, словно за ним гнался сам дьявол.
      - Значит, вы думаете...
      - Что лейтенант знает гораздо больше того, что сказал мне...
      - И, по-вашему мнению, господин даАртаньян...
      - Вероятно, скачет теперь за изгнанными красавицами и подготовляет все необходимое для успеха королевской любви.
      Беседуя таким образом, оба наперсника подошли к кабинету кардинала. Мазарини уже не мучила подагра; он в волнении ходил по комнате, прислушиваясь у дверей и заглядывая в окна.
      Бернуин ввел к нему посланного, которому приказано было вручить письмо лично кардиналу. Мазарини взял письмо, но, прежде чем распечатать его, изобразил на своем лице ничего не выражающую улыбку, за которой так удобно скрывать любые переживания. Поэтому на его лице никак не отразились те чувства, которые возбудило в нем письмо.
      - Хорошо! - произнес он, перечитав письмо два раза... - Превосходно! Скажите его величеству, что я благодарю его за послушание королеве-матери и исполню его волю.
      Посланный вышел.
      Едва дверь закрылась, как кардинал, не имевший нужды притворяться при Бернуине, сбросил маску и мрачно крикнул:
      - Позвать Бриенна!
      Секретарь тотчас явился.
      - Я оказал сейчас, - сообщил ему Мазарини, - такую важную услугу государству, какой никогда еще не оказывал. Вот письмо, свидетельствующее о ней; вы отнесете его королеве и, когда она прочтет, положите его в папку под литерою Б, где лежат документы и бумаги, касающиеся моей службы Франции.
      Бриенн вышел. Он не мог удержаться, чтобы не прочитать по дороге это интересное письмо, так как оно не было запечатано. Разумеется, и Бернуин, живший в ладу со всеми, подошел к секретарю поближе, так что мог через его плечо прочесть письмо. Новость быстро разнеслась по дворцу, и Мазарини даже боялся, что она дойдет до королевы прежде, чем Бриенн успеет показать ей письмо сына.
      Вскоре был отдан приказ об отъезде, и принц Конде, явившись к моменту пробуждения короля, пометил в своей записной книжке Пуатье как следующий пункт, где их величества решили остановиться и отдохнуть.
      Так в несколько минут закончилась интрига, сильно занимавшая всех дипломатов Европы. Самый очевидный ее результат состоял в том, что лейтенант мушкетеров лишился места и жалованья. Правда, взамен того и другого он получил независимость.
      Скоро мы узнаем, как даАртаньян воспользовался ею. Теперь же, с позволения читателя, вернемся в "Гостиницу Медичи", где открылось окно как раз в ту же минуту, когда во дворце отдавали приказание об отъезде короля.
      Окно отворилось в комнате Карла II. Несчастный король провел всю ночь в раздумье. Он сидел, опустив голову на руки и облокотившись на стол. Больной и дряхлый Парри заснул в углу комнаты, утомленный духом и телом. Странной была участь этого верного слуги: он видел, что и для второго поколения его королей начинается ряд страшных бедствий, терзавших первое. Когда король поразмыслил над своей неудачей, когда понял, в каком ужасном одиночестве он очутился, простившись с последней надеждой, у него закружилась голова, и он откинулся на спинку кресла, в котором сидел.
      Тут судьба сжалилась над несчастным и послала ему сон. Он проснулся только в половине седьмого, когда солнце уже осветило комнату. Парри, не двигавшийся с места, чтобы не разбудить короля, с невыразимой грустью смотрел на глаза молодого монарха, покрасневшие от бессонницы, на его щеки, побледневшие от страданий и лишений.
      Стук тяжелых телег, спускавшихся к Луаре, разбудил Карла. Он встал, осмотрелся, как человек, который все забыл, увидел Парри, пожал ему руку и приказал рассчитаться с Крополем.
      Крополь, взявши с Парри по счетам, поступил вполне честно, повторив только свое замечание, что оба путешественника ничего не ели, в чем он видел двойное неудобство: обиду для своей кухни и необходимость брать за обеды, которые не были съедены, но все же были приготовлены.
      Парри заплатил, не возражая.
      - Надеюсь, - сказал король, - что лошади наши питались не так, как мы. По вашему счету я не вижу, чтобы они кормились, а нам, путешественникам, отправляющимся очень далеко, плохо иметь голодных лошадей.
      При подобном подозрении Крополь принял величественный вид и ответил, что "Гостиница Медичи" оказывает одинаковое гостеприимство людям и лошадям.
      Король и старый слуга сели на коней и, выехали на Парижскую дорогу, не встретив на пути ни одного человека ни на улицах, ни в предместьях города.
      Для Карла II последний удар был тем сильнее, что он означал новое изгнание.
      Несчастные хватаются за малейшую надежду, как счастливые - за величайшее благополучие, и если приходится покинуть место, где эта надежда ласкала их сердце, они испытывают ту смертельную тоску, какую чувствует изгнанник, едва лишь вступит на корабль, что должен увезти его в изгнание. Вероятно, сердце, раненное уже множество раз, сильнее ощущает малейший укол, ибо оно считает благом хоть минутное отсутствие зла, которое есть всего лишь отсутствие страдания. Ибо в конечном счете посреди самых ужасных невзгод бог бросил нам надежду, как ту каплю воды, что бессердечный богач в аду просил у Лазаря.
      На мгновение надежда блеснула перед Карлом, когда Людовик ласково принял его. Она как будто начала осуществляться, как вдруг отказ Мазарини превратил этот мираж в несбыточную мечту. Обещание Людовика XIV, тотчас же взятое назад, показалось Карлу II насмешкой, так же как его корона, скипетр, друзья, как все, что окружало его в детстве и покинуло в изгнании. Все показалось Карлу II насмешкой, все, кроме холодного и мрачного покоя, который сулила ему смерть.
      Вот о чем думал несчастный король, когда, опустив голову и бросив поводья, он ехал под теплыми и ласковыми лучами майского солнца
      XVI
      REMEMBER! [2]
      Всадник, спешивший по дороге в Блуа, встретился с двумя путешественниками и, - как он ни торопился, - минуя их, приподнял шляпу. Король едва заметил этого молодого человека, на вид лет двадцати пяти, поминутно оглядывавшегося и ласково кивавшего головой старику, который стоял у решетки перед красивым домом с аспидвой крышей, сложенным из белых камней и красных кирпичей.
      Этот седой старик, худой и высокий, отвечал молодому человеку с отеческой нежностью. Всадник исчез за первым поворотом дороги, обсаженной красивыми деревьями, и старик собирался уже войти в дом, когда ваши путешественники, подъехав к решетке, привлекла его внимание.
      Король, как мы уже сказали, ехал опустив поводья и отдавшись воле своего коня. Парри следовал за ним. Желая насладиться теплыми лучами солнца, он снял шляпу и стал смотреть по сторонам дороги. Взгляд его встретился со взглядом старика, прислонившегося к решетке; тот вдруг вскрикнул, точно пораженный чем-то, и шагнул навстречу путешественникам.
      Посмотрев на Парри, он тотчас перевел взгляд на короля и несколько секунд не сводил с него глаз. В ту же минуту лицо старика изменилось. Едва он узнал Карла II (мы говорим - узнал, потому что только полная уверенность могла произвести такое впечатление), как с благоговейным изумлением всплеснул руками, снял шляпу и поклонился так низко, точно хотел стать на колени.
      Как ни был король рассеян, или, вернее, поглощен своими мыслями, он все же заметил это движение старика. Остановив лошадь, он повернулся к Парри и сказал:
      - Боже мой, Парри! Что это за человек, который кланяется мне так низко? Неужели он знает меня?
      Парри побледнел и в сильном волнении повернул свою лошадь к решетке.
      - Ах, ваше величество, - сказал он, останавливаясь шагах в пяти от старика, все еще стоявшего преклонив колено. - Я сам крайне поражен. Мне кажется, я узнал его. Да, конечно, это он! Позвольте мне поговорить с ним.
      - Пожалуйста.
      - Как! Это вы, господин Гримо? - молвил Парри.
      - Да, я, - отвечал высокий старик, выпрямившись, но сохраняя прежнюю почтительную позу.
      - Ваше величество, - сказал Парри королю, - я не ошибся: это слуга графа де Ла Фер, а граф де Ла Фер - тот достойный вельможа, о котором я говорил вашему величеству так часто, что воспоминание о нем должно было остаться не только в вашей памяти, но и в вашем сердце.
      - Он присутствовал при последних минутах моего отца? - спросил Карл, вздрогнув при этом воспоминании.
      - Именно так, ваше величество.
      - Ах! - прошептал Карл.
      Потом он обратился к Гримо, который следил за ним живыми и умными глазами, стараясь угадать его мысли, и спросил:
      - Друг мой, ваш господин, граф де Ла Фер, живет здесь?
      - Да, - ответил Гримо, указывая рукой на здание.
      - И он сейчас дома?
      - Там, под каштанами.
      - Парри, - сказал король, - я не хочу упустить такой драгоценной возможности отблагодарить вельможу, которому наше семейство обязано столь великолепным доказательством преданности и великодушия. Подержите мою лошадь, друг мой.
      И, бросив поводья Гримо, король один направился к Атосу, как к равному. Карл запомнил лаконическое объяснение Гримо: "Там, под каштанами". Поэтому он прошел мимо дома и направился прямо к указанной аллее. Ее не трудно было найти: верхушки каштанов, уже покрытых листьями и цветами, возвышались над всеми остальными деревьями.
      Войдя под своды аллеи, освещенной полосами света там, где солнце пробивалось сквозь густую листву каштанов, король увидел Атоса. Тот прогуливался, заложив руки за спину, в спокойной задумчивости. Карлу, вероятно, часто описывали внешность Атоса, поэтому он тотчас узнал его и пошел прямо к нему.
      Услышав шум шагов, граф де Ла Фер поднял голову и, видя, что к нему подходит человек изящной и благородной наружности, снял шляпу. В нескольких шагах от него Карл тоже снял шляпу, потом, как бы отвечая на немой вопрос графа, сказал:
      - Граф, я явился исполнить свой долг. Уже давно я хотел высказать вам свою глубокую благодарность. Я - Карл Второй, сын того Карла Стюарта, который правил Англией и погиб на эшафоте.
      При этом имени Атос содрогнулся; он взглянул на молодого короля, стоявшего перед ним с непокрытой головой, и в его чистых голубых глазах заблестели слезы.
      Он почтительно поклонился, но король взял его за руку.
      - Понимаете ли вы, граф, как я несчастлив! Нужно было, чтобы случай привел меня к вам. Ах! Почему нет при мне людей, которых я люблю и уважаю? Почему принужден я только хранить их имена в памяти, а заслуги в сердце? Если б ваш слуга не узнал моего, я проехал бы мимо ваших ворот.
      - Правда, - сказал Атос, отвечая словами на первую фразу короля и поклоном на вторую, - правда, ваше величество видали дурные дни.
      - А самые дурные, может быть, еще впереди!
      - Не теряйте надежды, ваше величество!
      - Граф, граф! - отвечал Карл, покачав головою. - Я надеялся до вчерашнего вечера, как добрый христианин, клянусь вам.
      Атос вопросительно посмотрел на короля.
      - О, это легко рассказать, - продолжал Карл II. - В изгнании, ограбленный, заброшенный, я решился на последнюю попытку. Кажется, в Книге судеб написано, что вечным источником всякого горя и всякой радости для нашего семейства будет Франция! Вы сами это знаете, граф, ведь вы были одним из тех французов, которых мой несчастный отец в сражениях видел по правую руку от себя, а в день смерти - у эшафота.
      - Ваше величество, - скромно ответил Атос, - я был не один; товарищи мои и я в этом случае поступили как дворяне, не более. Но ваше величество оказали мне честь, начав свой рассказ.
      - Да, правда. Мне покровительствует... - вы понимаете, граф, как тяжело Стюарту выговорить это слово, - мне покровительствует двоюродный брат мой, штатгальтер Голландии, но без участия или, по крайней мере, без согласия Франции он ничего не хочет предпринять. Я приехал просить этого согласия у короля Франции; он отказал мне...
      - Король отказал вашему величеству?
      - Нет, надо отдать ему справедливость, это сделал не он, а Мазарини.
      Атос закусил губу.
      - Вы полагаете, что я должен был ожидать отказа? - спросил король, заметив движение Атоса.
      - Именно так я и думал, ваше величество, - отвечал Атос почтительно. - Я давно знаю этого пронырливого итальянца.
      - Я хотел довести дело до конца и немедленно узнать, как решится моя участь. Я сказал, брату моему Людовику, что я не хочу причинять Франции и Голландии затруднений и попытаю счастья, как уже делал прежде, с двумя сотнями дворян, если он захочет дать их мне, или с миллионом, если ему угодно будет одолжить мне его.
      - И что же?
      - Что?.. Я испытываю сейчас странное чувство: я упиваюсь отчаянием. Некоторые души - моя, по-видимому, принадлежит к их числу - находят наслаждение в уверенности, что все потеряно и наконец настал час, когда надо погибнуть.
      - О, надеюсь, ваше величество, - сказал Атос, - что вы еще не дошли до такой крайности!
      - Если вы говорите мне это, граф, если вы стараетесь оживить надежду в моем сердце, значит, вы неправильно поняли меня. Я приезжал в Блуа, граф, цросить как милостыню миллион у Людовика, надеясь при его помощи поправить свои дела. Но брат мой Людовик отказал мне... Вы видите, что все погибло.
      - Позвольте, ваше величество, не согласиться с вами.
      - Как, граф, вы не предполагаете во мне достаточно мужества, чтобы оценить свое положение?
      - Ваше величество, я всегда замечал, что резкие повороты судьбы случаются именно в отчаянных положениях.
      - Благодарю вас, граф. Отрадно встретить человека с таким сердцем, как ваше, человека, чья вера в бога и монархию никогда не позволит ему разувериться в судьбе короля, каким бы испытаниям она его не подвергала. К несчастью, ваши слова, граф, похожи на лекарства, которые излечивают раны, но бессильны против смерти. Благодарю вас, граф, за желание утешить меня; благодарю за вашу добрую память, но я знаю, что мне нужно делать... Теперь меня ничто не спасет. И я так уверен в этом, что еду в изгнание с моим старым Парри; еду упиваться своими бедствиями в пустынном убежище, которое предлагает мне Голландия. Там, поверьте мне, граф, скоро все кончится. Смерть не замедлит явиться. Ее так часто призывало это тело, терзаемое душевными муками, и эта душа, взывающая к небесам.
      - У вашего величества есть мать, сестра, братья, вы глава семейства, вы должны просить у бога долгих лет жизни, а не скорой смерти. Вы в изгнании, в несчастье, но за вами ваше право. Вы должны искать битв, опасностей, подвигов, а не покоя смерти.
      - Граф, - ответил Карл, улыбаясь с невыразимой грустью, - слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы король завоевал государство с одним слугою, таким старым, как Парри, и с тремястами экю, которые везет этот слуга в своем кошельке?
      - Нет, этого я не слыхал, но я знаю, что не один развенчанный король вступал на престол с помощью твердой воли, постоянства друзей и миллиона франков, умело израсходованного.
      - Вы, очевидно, не поняли меня? Этот миллион я просил у брата моего Людовика... и мне было отказано.
      - Ваше величество, - произнес Атос, - не угодно ли вам уделить мне несколько минут и внимательно выслушать то, что мне остается сказать вам?
      Карл пристально посмотрел на Атоса.
      - Извольте, говорите.
      - Соблаговолите пройти ко мне, ваше величество, - сказал граф, направляясь к дому.
      Он привел короля в свой кабинет и предложил ему сесть.
      - Ваше величество, - начал он, - говорили мне, что при нынешнем положении вещей в Англии с помощью миллиона франков вы сможете возвратить себе престол?
      - Могу, по крайней мере, решиться на попытку и, если она не удастся, умереть как подобает королю.
      - Так исполните ваше обещание и выслушайте меня терпеливо.
      Карл кивнул в знак согласия. Атос подошел к двери, посмотрел, не подслушивает ли кто-нибудь, запер задвижку и сел на прежнее место.
      - Ваше величество, - сказал он, - изволили вспомнить, что я находился при благородном и несчастном короле Карле Первом, когда палачи перевезли его из Сент-Джемса в Уайт-Холл.
      - Да, помню и вечно буду помнить.
      - Сыну трудно слушать такую мрачную повесть, которую он, вероятно, не раз уже выслушивал. Однако я должен повторить ее вам со всеми подробностями.
      - Говорите.
      - Когда король, отец ваш, готовился взойти на эшафот, поставленный у самого окна его комнаты, все было подготовлено к побегу. Палача удалили. Устроили ход под полом помещения, в котором находился король. Я сам стоял под роковым помостом, как вдруг услышал на нем шаги вашего отца.
      - Парри рассказывал мне все эти страшные подробности, граф.
      Атос поклонился и продолжал:
      - Но вот чего он не мог рассказать вам, потому что это происходило только между вашим отцом, богом и мною и я никогда не говорил об этом даже самым близким из моих друзей. "Отойди, - сказал ваш отец палачу в маске, - отойди на минуту. Я знаю, что принадлежу тебе, но помни, что ты должен поразить меня, только когда я дам знак. Я хочу спокойно помолиться".
      - Извините, если я перебью вас, - молвил Карл II, побледнев, - но вы, граф, знаете все подробности этого страшного события, никому другому не известные. Не помните ли вы имени этого проклятого палача, этого труса, который закрыл свое лицо, чтобы безнаказанно лишить жизни короля?
      Атос слегка побледнел.
      - Его имя? - повторил он. - Помню, но не могу сказать.
      - А что с ним стало?.. В Англии никто ничего о нем не знает. Где он теперь?
      - Он умер.
      - Он умер, но как? Неужели в своей постели, спокойной и тихой смертью честных людей?
      - Он умер насильственной смертью, в страшную ночь, пораженный гневом людским и громом небесным. Тело его, пронзенное кинжалом, низверглось в бездну океана. Бог да простит его убийцу.
      - Продолжайте, - попросил Карл II, заметив, что Атос не хочет больше говорить об этом.
      - Сказав это палачу, король прибавил: "Ты поразишь меня, когда я подниму руку и скажу: Remember!"
      - В самом деле, - прошептал Карл II, - я знаю, что это было последнее слово моего несчастного отца. Но с какой целью сказал он его? Кому?
      - Французскому дворянину, стоявшему под эшафотом.
      - Стало быть, вам, граф?
      - Да, ваше величество, и каждое слово короля, проникшее через покрытые черным сукном доски эшафота, и теперь еще звучит в моих ушах. Король стал на колени. "Граф де Ла Фер, здесь ли вы?" - спросил он. "Здесь, ваше величество", - отвечал я. Тогда король наклонился ниже.
      Карл II в сильном волнении тоже наклонился к Атосу, ловя каждое его слово. Голова его почти касалась головы Атоса.
      Граф продолжал:
      - "Граф де Ла Фер, - сказал он, - ты не мог спасти меня. Меня нельзя было спасти. Пусть я совершу святотатство, но последние слова будут обращены к тебе. Ради поддержки дела, которое я считал правым, я потерял престол своих предков и погубил наследие своих детей".
      Карл II закрыл лицо руками, и слеза скатилась между его бледными худыми пальцами.
      - "У меня остался миллион золотом, - рассказывал король. - Я зарыл его в подземелье Ньюкаслского замка, когда покидал этот город".
      Карл поднял голову с такой скорбной радостью, которая могла бы вызвать слезы у всех, кто знал о его неисчислимых бедствиях.
      - Миллион! - прошептал он.
      - "Ты один знаешь об этих деньгах. Используй их, когда будет нужно, для блага моего старшего сына. А теперь, граф де Ла Фер, простись со мной!" - "Прощайте! Прощайте!" - вскричал я.
      Карл II встал и подошел к окну охладить пылавшую голову.
      Атос продолжал:
      - Тогда король сказал: "Remember!" Это слово было обращено ко мне. Вы видите, ваше величество, я не забыл.
      Король не мог сдержать волнения. Атос видел судорожное движение его плеч, слезы на его глазах и сам замолчал, подавленный воспоминаниями, которые пробудил в молодом короле.
      Карл II величайшим усилием поборол рыдания, отошел от окна и сел возле Атоса.
      - Ваше величество, - сказал Атос, - до сих пор я думал, что еще не настал час использовать эти деньги. Но, присматриваясь к событиям в Англии, я почувствовал, что час этот приближается. Завтра я собирался узнать, где вы скрываетесь, и ехать к вашему величеству. Вы сами явились ко мне. Это знак того, что с нами бог.
      - Граф, - отвечал Карл голосом, дрожащим от сильного волнения, - вы мой ангел-хранитель, посланный богом. Вы - мой избавитель, присланный мне отцом из его могилы. Но уже десять лет междоусобная война разоряет мою родину. Она уничтожила многих людей, истерзала землю. Вероятно, в Англии уже нет этого золота, как в сердцах моих подданных - любви.