- Право же, господин Маникан, - в голосе ее слышались упреки и в то же время кокетливые нотки, - право же, вы подвергаете нас большому риску. Если мы будем продолжать наш разговор, нас застанут врасплох.
      - Весьма вероятно, - перебил мужчина самым спокойным и флегматичным топом.
      - Что же тогда скажут? Ах, если кто-нибудь увидит меня, я умру со стыда!
      - Это было бы большим ребячеством, на которое я считаю вас неспособной.
      - Добро бы еще между нами было что-нибудь; но накликать на себя неприятности так, здорово живешь, - благодарю покорно. Прощайте, господин Маникан.
      "Прекрасно! Я знаю мужчину; теперь нужно узнать женщину", - сказал про себя де Сент-Эньян, рассматривая стоящие на перекладине лестницы ножки, обутые и изящные голубые шелковые туфли, в чулках телесного цвета.
      - Ради бога, подождите минутку, дорогая Монтале! - воскликнул де Маникан. - Ради бога, не исчезайте. Мне нужно сказать вам еще много важных вещей.
      - Монтале! - прошептал де Сент-Эньян. - Одна из тройки! У каждой из трех кумушек свое увлечение; только мне казалось, что увлечение этой называется господин Маликорн, а не Маникан.
      Услышав призыв своего собеседника, Монтале остановилась посредине лестницы. Несчастный Маникан перебрался на другую ветку каштана, чтобы занять более удобное положение.
      - Выслушайте меня, прошу вас, надеюсь, вы не подозреваете меня в дурных намерениях?
      - Нисколько... Но зачем же, однако, это письмо, в котором вы напоминаете о своих услугах? Зачем это свидание в такой час и в таком месте?
      - Вы спрашиваете меня, зачем я желал пробудить у вас чувство благодарности, напомнив вам, что это я ввел вас к принцессе? Да просто я очень хотел получить свиданье с вами, на которое вы так любезно согласились, и не мог найти более верного средства подействовать на вас. Почему я выбрал для него этот час и это место? Потому, что час казался мне удобным, а место уединенным.
      А мне нужно попросить вас о таких вещах, о которых неудобно говорить при свидетелях.
      - Послушайте, господин де Маникан!
      - У меня самые чистые намерения, дорогая Монтале.
      - Господин де Маникан, я думаю, что мне следует уйти.
      - Выслушайте меня, а не то я перепрыгну к вам; лучше не прекословьте, потому что как раз сейчас меня очень раздражает одна ветка, я не ручаюсь за себя. Не берите с нее пример и слушайте меня.
      - Хорошо, я вас слушаю; но говорите короче, потому что если вас раздражает ветка, то меня - перекладина лестницы, которая врезалась в мои подошвы. Под мои туфли подведена мина, предупреждаю вас.
      - Окажите мне любезность, дайте вашу руку, мадемуазель.
      - Зачем?
      - Да дайте же.
      - Вот вам рука; но что такое вы делаете?
      - Тащу вас к себе.
      - Зачем? Надеюсь, вы не хотите усадить меня на ветку рядом с собой?
      - Нет, но я хочу, чтоб вы сели на ограде; вот так.
      Место широкое, удобное, и я много бы дал, чтобы вы позволили мне присесть рядом с вами.
      - Ничего, ничего, вам хорошо и там; нас увидят.
      - Вы думаете? - вкрадчиво спросил Маникан.
      - Уверена.
      - Будь по-вашему. Я остаюсь на каштане, хотя мне здесь очень неуютно.
      - Господин Маникан, вы отвлеклись от темы.
      - Это правда.
      - Вы мне писали?
      - Писал.
      - Зачем же вы писали?
      - Представьте себе, что сегодня в два часа де Гиш уехал.
      - А дальше?
      - Видя, что он уезжает, я, по своему обыкновению, последовал за ним.
      - Вижу, потому что вы здесь.
      - Погодите-ка. Вам ведь известно, не правда ли, что бедняга де Гиш был в ужасной немилости?
      - Увы, да!
      - Следовательно, с его стороны было верхом неблагоразумия ехать в Фонтенбло, к тем, кто изгнал его из Парижа, и особенно к тем, от которых его удалили.
      - Вы рассуждаете, как покойный Пифагор, господин Маникан.
      - А нужно сказать, что де Гиш упрям, как всякий влюбленный, он не прислушался ни к одному из моих доводов. Я просил его, умолял - он и слушать ничего не хотел... Ах, черт возьми!
      - Что с вами?
      - Простите, мадемуазель, это все проклятая ветка, о которой я уже имел честь упомянуть вам, она только что разорвала мне панталоны.
      - Не беда, сейчас темно, - смеясь, отвечала Монтале, - продолжайте, господин Маникан.
      - Итак, де Гиш отправился верхом, крупной рысью, а я последовал за ним пешком. Вы понимаете, что только дурак или сумасшедший спешит, бросаясь в воду за своим другом. И вот я пустил де Гиша скакать вперед, а сам поехал не торопясь, в полной уверенности, что несчастного не примут, а если примут, то так, что при первом же суровом слове ему придется повернуть назад, и, следовательно, я увижу, как он скачет домой где-нибудь в Ри или в Мелуне; согласитесь, что и это уже много: одиннадцать лье туда и столько же обратно.
      Монтале пожала плечами.
      - Смейтесь, если вам угодно, сударыня; но если бы вы не сидели с удобством на гладких камнях ограды, взобрались бы верхом на ветку, то и вы, подобно мне, желали бы сойти вниз как можно скорее.
      - Минуточку терпения, дорогой Маникан, одну минуточку. Итак, вы говорите, что вы миновали Ри и Мелун?
      - Да, я миновал Ри и Мелун, я продолжал путь, удивляясь, что он не едет назад, наконец, приехав в Фонтенбло, расспрашиваю, осведомляюсь у всех, где де Гиш, никто не видел его, никто не разговаривал с ним в городе, оказывается, он прискакал галопом, въехал в ворота замка и исчез. С восьми часов вечера я ищу его по всему Фонтенбло, спрашиваю о нем всех и каждого, нет де Гиша! Я умираю от беспокойства Вы понимаете, не мог же я броситься прямо в волчью пасть, не мог сам войти в замок, подобно моему неосторожному другу; я пошел к службам и вызвал вас письмом. Теперь, мадемуазель, ради самого неба, успокойте меня.
      - Это совсем не трудно, дорогой Маникан; ваш друг де Гиш бью принят как нельзя лучше.
      - Да неужели?
      - Король обласкал его.
      - Как? Король, который сам отправил его в изгнание?
      - Принцесса улыбалась ему; принц, кажется, полюбил его больше, чем прежде.
      - Вот как, - протянул Маникан. - Теперь понятно, почему он остался. А обо мне он ничего не говорил?
      - Ни слова.
      - Очень дурно с его стороны. Что он теперь делает?
      - По всей вероятности, спит, а если не спит, то мечтает.
      - А что у вас делали весь вечер?
      - Танцевали.
      - Знаменитый балет? А каков был де Гиш?
      - Обворожителен.
      - Молодчина! Теперь простите, мадемуазель, мне остается перейти прямо к вам.
      - Как так?
      - Вы понимаете: я не могу рассчитывать, чтобы мне открыли двери замка в такой час; я очень хотел бы лечь спать на этой ветке, но уверяю вас, что это возможно разве только попугаю.
      - Не могу же я, однако, господин Маникан, ввести гостя через забор.
      - Двоих, мадемуазель, - проговорил еще чей-то голос, но крайне робко; ясно было, что говоривший чувствует все неприличие подобной просьбы.
      - Боже мой, - ужаснулась Монтале, стараясь разглядеть, кто стоял под каштаном, - кто это?
      - Я, мадемуазель.
      - Кто вы такой?
      - Маликорн, ваш покорнейший слуга.
      И Маликорн, произнеся эти слова, поднялся с земли на нижние ветви и выше, до уровня ограды.
      - Господин Маликорн!.. Господи боже мой, да вы оба с ума сошли!
      - Как вы себя чувствуете, мадемуазель? - изысканно вежливо спросил Маликорн.
      - Этого только мне не хватало! - вое кликнула с отчаянием Монтале.
      - Ах, мадемуазель, - прошептал Маликорн, - не будьте такой суровой, умоляю вас!
      - Ведь мы ваши друзья, мадемуазель, - сказал Маникан, - а друзьям нельзя желать погибели. Оставить же нас здесь на всю ночь - все равно что приговорить к смерти.
      - Ну, - засмеялась Монтале, - господин Маликорн такой здоровяк, что не умрет, проведя ночь под ясными звездами!
      - Мадемуазель!
      - Это послужит справедливым наказанием за его выходку.
      - Идет! Пусть Маликорн устраивается с вами как хочет, а я перебираюсь, - объявил Маникан.
      И, согнув пресловутую ветку, на которую он так горько жаловался, Маникан пустил в ход руки и ноги и в заключение уселся рядом с Монтале.
      Монтале хотела столкнуть Маникана, Маникан прилагал все усилия, чтобы удержаться. Эта стычка, продолжавшаяся несколько секунд, была не лишена живописности, которая не ускользнула от внимательного глаза г-на де Сент-Эньяна. Маникан одержал верх. Завладев лестницей, он спустился по ней на несколько ступенек и галантно предложил руку своей неприятельнице.
      А тем временем на каштан забрался Маликорн и уселся на то самое место, где только что сидел Маникану намереваясь последовать за ним и дальше. Маникан и Монтале спустились на несколько ступенек; Маникан проявлял упорство, Монтале смеялась и отбивалась.
      Тут раздался голос Маликорна.
      - Мадемуазель, - взывал Маликорн, - не покидайте меня, умоляю вас! Положение мое очень неудобно, и я не в состоянии благополучно перебраться через ограду без посторонней помощи; для Маникана порвать платье пустяки, он раздобудет себе другое из гардероба господина де Гиша; а я не могу рассчитывать даже на костюм Маникана, потому что он изорван.
      - По-моему, - сказал Маникан, не обращая внимания на жалобы Маликорна, - по-моему, я должен сейчас же направиться на поиски де Гиша. Позже к нему, пожалуй, не попасть.
      - Я тоже так думаю, - отвечала Монтале, - так ступайте же, господин Маникан.
      - Тысяча благодарностей! До свиданья, мадемуазели-проговорил Маникан, соскочив на землю. - Вы необыкновенно любезны.
      - Всегда к вашим услугам, господин Маникан; пойду теперь отделываться от господина Маликорна.
      Маликорн вздохнул.
      - Ступайте, ступайте, - продолжала Монтале.
      Маникан сделал несколько шагов, потом, вернувшись к лестнице, спросил:
      - Кстати, мадемуазель, как попасть к господину де Гишу?
      - Ничего не может быть проще. Вы дойдете по буковой аллее...
      - Хорошо.
      - Дойдете до перекрестка...
      - Хорошо.
      - Увидите там четыре аллеи...
      - Чудесно.
      - Пойдете по одной из них...
      - По какой именно?
      - По правой.
      - По правой?
      - Нет, по левой.
      - Ах, черт возьми!
      - Нет... нет... подождите...
      - По-видимому, вы и сами не знаете как следует. Вспомните хорошенько, прошу вас, мадемуазель.
      - По средней!
      - Их же четыре.
      - Это верно. Все, что я знаю, это то, что одна из четырех ведет прямо к принцессе; эта аллея мне прекрасно известна.
      - Но господин де Гиш не у принцессы же, не правда ли?
      - Слава богу, нет!
      - Следовательно, та аллея, которая ведет к принцессе, мне не нужна, и я желал бы променять ее на ту, что к одет к господину де Гишу.
      - Да, разумеется, и я ее тоже знаю, но как узнать ее отсюда, просто ума не приложу.
      - Предположим, мадемуазель, что я нашел эту счасгливую аллею.
      - Тогда вы и пойдете по ней. Вам останется только миновать лабиринт.
      - Это еще что такое, что это за лабиринт?
      - Довольно замысловатый; в нем и днем можно иногда заблудиться; бесконечные повороты направо и налево; сначала нужно сделать три поворота направо, потом два налево, потом один поворот... один или два? Погодите! Наконец, выйдя из лабиринта, вы попадете в кленовую аллею, и эта аллея приведет вас прямо к павильону, в котором находится господин де Гиш.
      - Вот так указание, нечего сказать: я не сомневаюсь, что, руководясь им, я сразу же запутаюсь. Поэтому я хочу вопросить вас оказать мне маленькую услугу.
      - Какую?
      - Предложить мне вашу руку и направлять мои стопы, как... как... я отлично знал мифологию, мадемуазель, но положение так серьезно, что вся она улетучилась у меня из головы. Пойдемте же, умоляю вас.
      - А я? - вскричал Маликорн. - Что же вы меня-то покидаете?
      - Нет, это невозможно, сударь, - сказала Монтале, обращаясь к Маникану. - Вдруг кто-нибудь увидит меня с вами в такой час, посудите, какие пойдут разговоры!
      - Ваша чистая совесть будет вам защитой, мадемуазель, - ответил нравоучительно Маникан.
      - Нет, сударь, никак невозможно!
      - Ну, тогда позвольте мне помочь сойти Маликорну; это парень смышленый, да и нюх у него прекрасный; он доведет меня, и если погибать, то погибнем вместе или вместе спасемся. Если нас встретят вдвоем, на нас не обратят внимания; а одного меня сочтут, пожалуй, за любовника или за вора. Спускайтесь, Маликорн, вот вам лестница.
      - Господин Маликорн, - вскричала Монтале, - запрещаю вам сходить с дерева! Под страхом моего жесточайшего гнева.
      Маликорн, занесший уже было ногу на верхушку ограды, печально убрал ее.
      - Шшш... - прошептал Маникан.
      - Что такое? - спросила Монтале.
      - Я слышу шаги.
      - Ах, боже мой!
      Действительно, шум шагов становился все более явственным, листва раздвинулась, и появился де СентЭньян, весело смеясь и простирая руку, как бы с целью остановить каждого в том положении, в каком они находились: Маликорна на дереве, с вытянутой шеей, Монтале на ступеньке лестницы, к которой она словно приросла, Маникана на земле, с отставленной вперед ногой, готового пуститься в путь.
      - Добрый вечер, Маникан, - приветствовал его граф. - Милости просим, дружище; вас одень недоставало сегодня, и о вас спрашивали. Мадемуазель де Монтале, ваш... покорнейший слуга!
      Монтале покраснела.
      - Ах, боже мой! - пробормотала она, закрывая лицо руками.
      - Успокойтесь, мадемуазель, - сказал де Сент-Эньян, - я знаю, что вы невинны, и поручусь в том перед всеми. Маникан, пойдемте со мной. Буковая аллея, перекресток и лабиринт - все знакомые места; я буду вашей Ариадной. Вот я и напомнил забытую вами мифологию!
      - Ей-богу, верно! Благодарю вас, граф.
      - Не прихватите ли заодно, граф, - попросила Монтале, - также господина Маликорна?
      - Нет, нет, боже упаси! - отозвался Маликорн. - Господин Маникан досыта наговорился с вами; теперь, мадемуазель, моя очередь; мне нужно столько сказать вам по поводу нашего будущего.
      - Слышите? - рассмеялся граф. - Оставайтесь с ним, мадемуазель. Разве вы не знаете, что сегодняшняя ночь - ночь тайн?
      И, взяв Маникана под руку, граф быстро увлек его по той дороге, которую Монтале так хорошо знала и так плохо показывала.
      Монтале проводила их глазами, пока они не скрылись из виду.
      XXXI
      КАК МАЛИКОРН БЫЛ ВЫСЕЛЕН ИЗ ГОСТИНИЦЫ "КРАСИВЫЙ ПАВЛИН"
      Тем временем Маликорн постарался расположиться поудобнее.
      Когда Монтале обернулась, перемена в положении Маликорна сразу же бросилась ей в глаза. Маликорн сидел, как обезьяна, на каменной ограде, опершись ногами на верхнюю ступеньку лестницы. Голова его, как у фавна, была увита плющом и жимолостью, а ноги опутывал дикий виноград.
      Что касается Монтале, то ее вполне можно было принять за дриаду.
      - На что это похоже? - возмущалась она, поднимаясь по лестнице. - Вы покоя мне не даете, преследуете, меня, несчастную, тиран вы этакий!
      - Я, - удивился Маликорн, - я тиран?
      - Разумеется, вы беспрестанно компрометируете меня, господин Маликорн; вы злобное чудовище!
      - Я?
      - Что вам понадобилось в Фонтенбло? Скажите на милость! Разве вы живете не в Орлеане?
      - Вы спрашиваете, что мне понадобилось здесь? Мне нужно было увидеть вас.
      - Ах, какое неотложное дело!
      - Очень неотложное, мадемуазель, хотя вам, конечно, все равно. Что же касается моего дома, то вы прекрасно знаете, что я покинул его и в будущем мне не надо никакого дома, кроме того, в котором живете вы. А так как в настоящее время вы живете в Фонтенбло, то я и явился в Фонтенбло.
      Монтале пожала плечами.
      - Так вы хотите меня видеть?
      - Да.
      - Ну хорошо, вы меня увидели? Будет с вас, ступайте!
      - О нет! - воскликнул Маликорн.
      - Как это нет?
      - Я явился не только с тем, чтобы увидеть вас; мне надо также поговорить с вами.
      - Что же, поговорим. Но только после и в другом месте.
      - После! Бог знает, увижу ли я вас после и в другом месте. Такого удобного случая, как этот, нам никогда больше не представится.
      - Но сейчас я никак не могу.
      - Почему?
      - Потому что сегодня ночью произошла тысяча приключений.
      - Так это будет тысяча первым.
      - Нет, нет, мадемуазель де Тонне-Шарант ждет меня в нашей комнате; ей нужно сообщить мне что-то очень важное.
      - И давно уже ждет?
      - По крайней мере, с час.
      - В таком случае, - сказал спокойно Маликорн, - подождет еще несколько минут.
      - Господин Маликорн, вы забываетесь.
      - То есть вы меня забываете, мадемуазель. И та роль, которую вы заставляете меня играть здесь, начинает раздражать меня. Тьфу, пропасть! Целую неделю я слоняюсь тут около вас, а вы ни разу не соблаговолили заметить меня...
      - Как, вы здесь уже целую неделю?
      - Да, скитаюсь в парке, словно оборотень, обжигаемый фейерверками, от которых у меня порыжели два парика, вечно мокрый от вечерней сырости и брызг фонтанов, вечно голодный, измученный, вынужденный удирать через ограду, точно вор. Черт возьми, разве это жизнь для существа, которое не создано ни белкой, ни саламандрой, ни выдрой! Вы настолько безжалостны, что хотите заставить меня утратить человеческий образ. Нет, я протестую! Я человек, черт возьми, и останусь человеком, разве только на этот счет последуют иные распоряжения небесного начальства!
      - Что же вам надо? Чего вы хотите? Чего вы требуете? - спросила Монтале более мягким тоном.
      - Не станете же вы уверять, что не знали о моем пребывании в Фонтенбло?
      - Я...
      - Будьте откровенны.
      - Я подозревала об этом.
      - Неужели в течение целой недели вы не могли устроить так, чтобы видеться со мной хотя бы раз в день?
      - Мне всегда мешали, господин Маликорн.
      - Та-та-та...
      - Спросите у других фрейлин, если не верите.
      - Никогда не спрашиваю объяснения того, что сам знаю лучше других.
      - Успокойтесь, господин Маликорн, скоро все переменится.
      - Давно пора.
      - Вы же знаете, что о вас всегда думают, видят ли вас или нет, - сказала Монтале с кошачьей ласковостью.
      - Да, как же, думают!
      - Честное слово.
      - Нет ли чего новенького?
      - Относительно чего?
      - Относительно моего поручения узнать, что творится у принца?
      - Ах, дорогой Маликорн, в эти дни нельзя было даже подойти к его высочеству.
      - А теперь?
      - Теперь другое дело: со вчерашнего дня он перестал ревновать.
      - Вот как! Отчего же прошла его ревность?
      - Пошел слух, что король удостоил внимания Другую женщину, и принц сразу успокоился.
      - А кто пустил этот слух?
      Монтале понизила голос:
      - Говоря между нами, мне кажется, что принцесса и король просто сговорились.
      - Ха-ха!.. - засмеялся Маликорн. - Это было единственное средство! А как же тот бедный воздыхатель - господин де Гиш?
      - О, он совсем отставлен.
      - Они переписывались?
      - Да нет же! В течение целой недели я не видела, чтобы кто-нибудь из них взял перо в руки.
      - А в каких отношениях вы с принцессой?
      - В самых лучших.
      - Ас королем?
      - Король улыбается мне, когда я прохожу мимо.
      - Хорошо. Теперь скажите, какую женщину наши любовники решили сделать своей ширмой?
      - Лавальер.
      - Бедняжка! Нужно, однако, помешать этому, моя милая.
      - Зачем?
      - Затем, что господин Рауль де Бражелон убьет ее или себя, если у него возникнет подозрение.
      - Рауль? Добряк Рауль? Вы думаете?
      - Женщины имеют претензию считать себя знатоками человеческих страстей, - сказал Маликорн, - а сами не умеют читать ни в собственных сердцах, ни в собственных глазах. Словом, говорю вам, господин де Бражелон безумно любит Лавальер, и если она вздумает сделать вид, что обманывает его, он лишит себя жизни или убьет ее.
      - Король защитит ее, - уверила его Монтале.
      - Король! - воскликнул Маликорн.
      - Конечно.
      - Ну, Рауль убьет короля, как обыкновенного гусара.
      - Вы с ума сошли, господин Маликорн!
      - Нисколько; я говорю вам совершенно серьезно, милая Монтале, а сам я знаю, как поступить.
      - Как?
      - Я предупрежу потихоньку Рауля об этой шутке.
      - Боже вас сохрани, несчастный! - вскричала Монтале, поднимаясь на одну ступеньку ближе к Маликорну. - Даже не заикайтесь об этом бедняге Бражелону.
      - Почему же?
      - Потому что вы еще ничего не знаете.
      - А что случилось?
      - Сегодня вечером... Никто нас не подслушивает?
      - Нет.
      - Сегодня вечером под королевским дубом Лавальер громко и простодушно заявила: "Не понимаю, как это, увидев короля, можно любить какого-нибудь другого мужчину".
      Маликорн даже подпрыгнул на стене.
      - Ах, боже мой, неужели она так и сказала, несчастная?
      - Слово в слово.
      - И она думает так?
      - У Лавальер всегда что на уме, то и на языке.
      - Это требует отмщения. Какие все женщины ехидны! - воскликнул Маликорн.
      - Успокойтесь, дорогой Маликорн, успокойтесь!
      - Напротив, зло нужно пресечь в корне. Нужно вовремя предупредить Рауля.
      - Эка придумал! Теперь уже поздно, - ответила Монтале.
      - Почему?
      - Эти слова Лавальер...
      - Да.
      - Эти слова...
      - Ну?
      - Дошли до короля.
      - Король знает их? Они были переданы королю?
      - Король слышал их.
      - Ohime [21], как говорил господин кардинал.
      - Король находился в то время недалеко от королевского дуба.
      - Следовательно, - заключил Маликорн, - теперь у короля и принцессы все пойдет как по маслу, а козлом отпущения явится бедный Бражелон.
      - Вы совершенно правы.
      - Это ужасно!
      - Ничего не поделаешь.
      - Да, пожалуй, лучше не становиться между королевским дубом и королем, не то такой маленький человек, как я, мигом будет раздавлен, - промолвил Маликорн после минутного размышления.
      - Сущая правда.
      - Подумаем теперь о себе.
      - Как раз то самое, чего и я хотела.
      - Откройте же свои прелестные глазки.
      - А вы давайте сюда ваши большие уши.
      - Приблизьте ваш крошечный ротик, чтобы я мог крепче поцеловать вас.
      - Вот он, - сказала Монтале и тотчас сама ответила звонким поцелуем.
      - Разберемся во всем как следует. Господин де Гит любит принцессу, Лавальер любит короля; король любит принцессу и Лавальер; принц не любит никого, кроме себя. Посреди всех этих любовных историй даже дурак сделал бы себе карьеру, а тем более такие рассудительные люди, как мы.
      - Вы все носитесь со своими мечтами.
      - Вернее, со своими фактами. Позвольте мне быть вашим путеводителем, моя дорогая; кажется, до сих пор вы не могли пожаловаться на мои советы, не правда ли?
      - Не могла.
      - В таком случае пусть прошлое служит вам порукой за будущее. Так как здесь каждый думает о себе, подумаем о себе и мы.
      - Вы совершенно правы.
      - Но только исключительно о себе.
      - Идет!
      - Союз наступательный и оборонительный!
      - Клянусь, что буду свято исполнять его.
      - Протяните руку; вот так: все для Маликорна!
      - Все для Маликорна!
      - Все для Монтале! - отвечал Маликорн, протягивая руку, в свою очередь.
      - А теперь что же делать?
      - Держать постоянно глаза открытыми, насторожить уши, собирать улики против других, не давать никаких улик против себя.
      - По рукам!
      - Идет!
      - Решено. А теперь, когда договор заключен, прощайте.
      - Как прощайте?
      - Да так. Возвращайтесь в свою харчевню.
      - В свою харчевню?
      - Да; ведь вы же остановились в харчевне "Красивый павлин"?
      - Монтале, Монтале, вы сами выдали себя! Вы отлично знали о моем пребывании в Фонтенбло.
      - Что же это доказывает? Что вами занимаются больше, чем вы заслуживаете, неблагодарный!
      - Гм...
      - Возвращайтесь же в "Красивый павлин"!
      - Ах, какая незадача!
      - Почему?
      - Это совершенно невозможно.
      - Разве не там ваша комната?
      - Была, а теперь нет.
      - Нет? Кто же у вас отнял ее?
      - А вот послушайте... Как-то раз, набегавшись за вами, я пришел, едва переводя дух, в гостиницу, как вдруг вижу носилки, на которых четверо крестьян несут больного монаха.
      - Монаха?
      - Да. Старика францисканца с седой бородой. Смотрю, несут этого больного монаха в гостиницу. Я поднимаюсь за ним по лестнице и вижу, что его вносят в мою комнату.
      - В вашу комнату?
      - Да, в мою собственную комнату. Думая, что произошла ошибка, зову хозяина; хозяин заявляет мне, что комната была снята мной на неделю, срок истек, и теперь ее занял этот францисканец.
      - Вот как!
      - Я сам воскликнул тогда: вот как! Больше того, я хотел рассердиться. Я опять поднялся наверх. Я обратился к самому францисканцу. Хотел доказать ему неучтивость его поступка. Но этот монах, несмотря на всю свою слабость, приподнялся на локте, вперт в меня огненный взгляд и сказал голосом, который годился бы для командования кавалерийским отрядом "Выкиньте этого нахала за дверь!" Это приказание было моментально исполнено хозяином и четырьмя носильщиками, которые спустили меня с лестницы немножко скорее, чем я сам спустился бы. Вот почему, дорогая, я оказался без крова.
      - Но кто такой этот францисканец? - спросила Монтале. - Что он, генерал ордена?
      - Наверное; мне послышалось, что его величал так вполголоса один из носильщиков.
      - Итак?.. - протянула Монтале.
      - Итак, у меня нет больше ни комнаты, ни гостиницы, ни крова, и все-таки я решил, как и мой друг Маникан, не ночевать под открытым небом.
      - Что же делать? - вскричала Монтале.
      - Вот именно!
      - Ничего не может быть проще, - раздался вдруг чей-то голос.
      Монтале и Маликорн разом вскрикнули.
      Показался де Сент-Эньян.
      - Дорогой Маликорн, - сказал он, - счастливый случай снова приводит меня сюда, чтобы вывести вас из затруднительного положения. Пойдемте, я предлагаю вам комнату у себя и ручаюсь вам, что ее не отнимет никакой францисканец. Что же касается вас, мадемуазель, будьте спокойны: я уже посвящен в тайну мадемуазель де Лавальер и мадемуазель де Тонне-Шарант; вы были только что так добры, что посвятили меня в вашу, благодарю: я буду хранить все три тайны так же свято, как и одну.
      Маликорн и Монтале переглянулись, как двое школьников, застигнутых на месте преступления. Но так как Маликорн не мог не увидеть всех выгод предложения де Сент-Эньяна, то он сделал Монтале знак, что покоряется, и та ответила ему тем же.
      Затем Маликорн медленно спустился с лестницы, обдумывая, как бы поискуснее выведать у г-на де Сент-Эньяна все, что последний мог знать о пресловутой тайне. А Монтале помчалась как лань, и никакой лабиринт не мог сбить ее с пути.
      Сент-Эньян действительно привел к себе Маликорна, оказывая ему всяческое внимание, - так он был счастлив держать в руках двух человек, которые могли бы поставлять ему сведения о тайнах фрейлин.
      XXXII
      ЧТО ЖЕ В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ ПРОИЗОШЛО В ХАРЧЕВНЕ "КРАСИВЫЙ ПАВЛИН"
      Прежде всего сообщим читателю некоторые подробности о харчевне "Красивый павлин"; потом перейдем к описанию постояльцев, которые занимали ее.
      Харчевня "Красивый павлин", как и всякая харчевня, обязана была своим названием вывеске. На этой вывеске изображен был павлин с распущенным хвостом. Но только, по примеру некоторых художников, придавших змию, соблазнившему Еву, лицо красивого юноши, творец вывески придал красивому павлину лицо женщины.
      Эта харчевня - живая эпиграмма на ту половину человеческого рода, которая, по словам Легуве, сообщает прелесть жизни, - стояла в Фонтенбло на первой боковой улице налево, пересекавшей главную артерию, Парижскую улицу, которая, в сущности, составляла весь городок.
      В те времена боковая улица называлась Лионской, вероятно потому, что направлялась в сторону этой второй столицы королевства. Лионскую улицу составляли два дома зажиточных горожан, отделенные друг от друга большими садами с живой изгородью. Между тем казалось, будто на этой улице три дома. Объясним, каким образом на самом деле их было только два.
      Харчевня "Красивый павлин" выходила главным фасадом на большую улицу; на Лионскую же улицу выходили два флигеля, разделенные дворами. В них были просторные помещения для всех путешественников, приходили ли они пешком, приезжали ли верхом или даже в каретах. Тут путники находили не только кров и стол; богатые вельможи имели к своим услугам место для уединенных прогулок, когда, подвергшись опале, желали затвориться в одиночестве, чтобы понемногу примириться с обидами или же обдумать месть.
      Из окон этих флигелей была видна прежде всего улица, поросшая травкой, пробивающейся между камнями мостовой. Дальше - красивые живые изгороди из бузины и боярышника, которые, точно зеленые и увенчанные цветами руки, обнимали упомянутые нами два дома. А еще дальше, в промежутках между домами, точно фон картины или непроницаемый горизонт, рисовалась полоса густых рощ, стоявших, как часовые, перед большим лесом, начинавшимся у Фонтенбло.
      Итак, постоялец, занимавший угловое помещение, взглянув на Парижскую улицу, мог видеть прохожих, слышать их шаги, любоваться уличными увеселениями, а обращаясь в сторону Лионской улицы, упиваться сельским видом и тишиной. Кроме того, в случае необходимости, заслышав стук в главную дверь с Парижской улицы, постоялец мог ускользнуть по черному ходу на Лионскую улицу и, пробравшись вдоль садов, достигнуть опушки леса.
      Маликорн, который, как помнит читатель, впервые поведал нам об этой харчевне "Красивый павлин" с целью пожаловаться на свое изгнание оттуда, был слишком озабочен собственными делами и рассказал Монтале далеко не все, что можно было сообщить об этой любопытной харчевне.
      Мы постараемся восполнить этот досадный пробел в рассказе Маликорна.
      Например, Маликорн совсем забыл упомянуть, каким образом он попал в харчевню "Красивый павлин". Кроме того, он сказал только о францисканце и ни словом не обмолвился о других постояльцах этой харчевни.