- Несносная! - возразила Монтале. - Когда мы забавляемся, она плачет, а когда нас обижают и мы, женщины, плачем, Лавальер хохочет.
      - Нет, я не такая, - заявила де Тонне-Шарант. - Кто меня любит, должен мне льстить, кто мне льстит, тот мне нравится, а уж кто мне нравится...
      - Ну, что же ты не договариваешь? - сказала Монтале.
      - Это очень трудно, - перебила мадемуазель де Тонне-Шарант с громким смехом. - Договори за меня, ведь ты такая умная.
      - А вам, Луиза, нравится кто-нибудь? - спросила Монтале.
      - Это никого не касается, - проговорила молодая девушка, поднимаясь с дерновой скамьи, на которой она просидела весь балет. - Слушайте, ведь мы условились повеселиться сегодня без надзора и провожатых Настрое, мы дружны, погода дивная; взгляните, как медленно плывет по небу луна, заливая серебряным светом верхушки каштанов и дубов. Какая чудная прогулка. Мы убежим туда, где нас не увидит ничей глаз и куда никто не последует за нами. Помните, Монтале, шевернийские и шамборские леса и тополи Блуа? Мы поверяли там друг другу свои надежды.
      - И тайны.
      - Я тоже часто мечтаю, - начала мадемуазель де Тонне-Шарант, - но...
      - Она ничего не рассказывает, - заметила Монтале, - и то, о чем думает мадемуазель де Тонне-Шарант, известно одной Атенаис.
      - Тес! - остановила их Лавальер. - Мне послышались шаги.
      - Скорее, скорее в кусты! - скомандовала Монтале. - Присядьте, Атенаис, вы такая высокая.
      Мадемуазель де Тонне-Шарант послушно нагнулась.
      В ту же минуту показались два молодых человека, опустив голову, они шли под руку по песчаной аллее вдоль берега.
      Девушки прижались друг к другу и затаили дыхание.
      - Это господин де Гиш, - шепнула Монтале на ухо мадемуазель де Тонне-Шарант.
      - Это господин де Бражелон, - в свою очередь, шепнула де Лавальер.
      Молодые люди приближались, оживленно беседуя между собою.
      - Сейчас она была здесь, - сказал граф. - Это не был призрак, я говорил с нею, но, может быть, я напугал ее.
      - Каким образом?
      - Ах, боже мой! Я не успел еще опомниться от того, что случилось со мною; должно быть, она меня не поняла и испугалась.
      - Не волнуйтесь, друг мой. Она добрая и проспит вас; она умница, она поймет.
      - А что, если она слишком хорошо поняла?
      - Ну что же?
      - А вдруг она расскажет?
      - Вы не знаете Луизы, граф, - заметил Рауль. - Луиза само совершенство. У нее нет недостатков.
      Молодые люди прошли, голоса их мало-помалу затихли.
      - Что это значит, Лавальер? - заговорила мадемуазель де Тонне-Шарант. - Виконт де Бражелон назвал вас в разговоре Луизой. Почему?
      - Мы вместе воспитывались, - отвечала мадемуазель де Лавальер, - мы знали друг друга еще детьми.
      - А кроме того, господин де Бражелон твой жених.
      - А я и не знала! Это правда, мадемуазель?
      - Как вам сказать, - отвечала Луиза, покраснев, - господин де Бражелон сделал мне честь, просил моей руки, но...
      - Но что?
      - По-видимому, король...
      - Что король?
      - Король не хочет дать согласия на этот брак.
      - Почему? При чем тут король? - проворчала Ора. - Да разве король имеет право вмешиваться в подобные вещи?.. "Пулитика - пулитикой, - как говаривал Мазарини, а любовь - любовью". Раз ты любишь господина де Бражелона и он тебя любит, так венчайтесь. Я даю вам согласие на брак.
      Атенаис расхохоталась.
      - Ей-богу, я говорю серьезно, - продолжала Монтале, - и думаю, что в данном случае мое мнение стоит мнения короля. Не правда ли, Луиза?
      - Воспользуемся тем, что эти господа ушли, - сказала Луиза, - перебежим луг и скроемся в чаще.
      - Тем более, - заметила Атенаис, - что около замка и театра мелькают какие-то огни, словно готовятся сопровождать высочайших особ.
      - Бежим! - воскликнули девушки.
      И, грациозно подобрав длинные юбки, они быстро пересекли лужайку между прудом и самой глухой частью парка.
      Лавальер, более скромная и стыдливая, чем ее подруги, почти не подымала юбок и не могла бежать так быстро, как они. Монтале и де Тонне-Шарант пришлось подождать ее.
      В этот момент человек, скрывавшийся во рву, поросшем лозняком, выскочил и бросился по направлению к замку.
      Издали доносился шум колес экипажей, катившихся по дороге: то были кареты королев и принцессы. Их сопровождали несколько всадников. Копыта лошадей мерно постукивали, как гекзаметр Вергилия. С шумом колес сливалась отдаленная музыка; когда она умолкала, на смену ей раздавалось пение соловья. А вокруг пернатого певца в темной чаще огромных деревьев там и сям светились глаза сов, чутких к пению.
      Лань, забравшаяся в папоротник, фазан, примостившийся на ветке, в лисица, лежа в своей норе, тоже слушали музыку. Начинавшаяся внезапно в кустах возня выдавала присутствие этой невидимой публики.
      Наши лесные нимфы каждый раз легонько вскрикивали; но, успокоившись, со смехом продолжали путь.
      Так они дошли да королевского дуба, который в молодости своей слышал любовные вздохи Генриха II по прекрасной Диане де Пуатье, а позднее Генриха IV - по прекрасной Габриель д'Эстре. Вокруг дуба садовники устроили скамейку из мха и дерна, где короли могли спокойно отдыхать.
      XXII
      О ЧЕМ ГОВОРИЛОСЬ ПОД КОРОЛЕВСКИМ ДУБОМ
      Шутки молодых девушек невольно замерли среди лесной тишины. Даже самая веселая, Монтале, заговорила серьезно.
      - Как приятно, - вздохнула она, - откровенно поговорить обо всем, главное - о нас самих.
      - Да, - отвечала мадемуазель де Тонне-Шарант, - при дворе под бархатом и брильянтами всегда таится ложь.
      - А я - вздохнула Луиза, - никогда не лгу; если я не могу сказать правды, я молчу.
      - Этак вы недолго будете в милости, дорогая моя, - бросила Монтале. Здесь не Блуа. Там мы поверяли старой принцессе все наши горести и желания. Она иногда вспоминала, что и сама когда-то была молода. Она рассказывала нам про свою любовь к мужу, а мы рассказывали ей про слухи о ее любовных похождениях. Бедная женщина! Она вместе с вами смеялась над этим; где-то она теперь?
      - Ах, Монтале, - вскричала Луиза, - ты опять вздыхаешь; лес настраивает тебя на серьезный лад.
      - Милые подруги, - заметила Атенаис, - вам нечего жалеть о жизни в Блуа; ведь и здесь нам неплохо. При дворе мужчины и женщины свободно говорят о таких вещах, о которых строго-настрого запрещают говорить матери, опекуны, а особенно духовники. А ведь это всетаки приятно, не правда ли?
      - Ах, Атенаис! - проговорила Луиза и покраснела.
      - Атенаис сегодня откровенна. Воспользуемся этим, - засмеялась Монтале.
      - Да, пользуйтесь; сегодня вечером у меня можно выпытать сокровеннейшие тайны.
      - Ах, если бы господин де Монтеспан был с нами! - проговорила Монтале.
      - Вы думаете, я люблю господина де Монтеспана? - спросила молодая девушка.
      - Он такой красавец.
      - Да, и это большое достоинство в моих глазах.
      - Вот видите.
      - Даже больше скажу: из всех здешних мужчин он самый красивый, самый...
      - Что там такое? - перебила Луиза, быстро вскочив со скамейки.
      - Вероятно, лань пробирается в чаще.
      - Я боюсь только людей, - сказала Атенаис.
      - Когда они не похожи на господина де Монтеспана?
      - Полно дразнить меня... Господин де Монтеспан действительно ухаживает за мной, но это еще ничего не значит. Ведь и господин де Гиш ухаживает за принцессой!
      - Ах, бедняга! - промолвила Луиза.
      - Почему бедняга?.. Я полагаю, что принцесса достаточно красива и занимает довольно высокое положение.
      Лавальер грустно покачала головой.
      - Когда любишь, - сказала она, - то любишь не за красоту и высокое положение, главное - это человек, его душа.
      Монтале громко рассмеялась.
      - Душа, взгляды - какие нежности! - фыркнула она.
      - Я говорю только о себе, - отвечала Лавальер.
      - Благородные чувства! - холодно, с оттенком покровительства заметила Атенаис.
      - Вам незнакомы эти чувства, мадемуазель? - спросила Луиза.
      - Очень знакомы; но я продолжаю. Как можно жалеть человека, который ухаживает за принцессой? Сам виноват.
      - Нет, нет, - перебила Лавальер, - принцесса играет чувством, как маленькие дети огнем, не понимая, что одна искра может сжечь целый дворец. Блестит, и ей этого довольно. Она хочет, чтобы вся жизнь ее была непрерывною радостью и любовью. Господин де Гиш любит ее, а она его любить не будет.
      Атенаис презрительно расхохоталась.
      - Какая там любовь? - пожала она плечами. - Кому нужны эти благородные чувства? Хорошо воспитанная женщина с великодушным сердцем, вращаясь среди мужчин, должна внушать любовь, даже обожание, а про себя думать так: "Мне кажется, что если бы я была не я, то этого человека ненавидела бы менее, чем всех остальных".
      - Так вот что ожидает господина де Монтеспана! - вскричала Лавальер, всплеснув руками.
      - Его, как и всякого другого. Ведь я все-таки его предпочитаю, и будет с него! Дорогая моя, мы, женщины, царствуем здесь, пока мы молоды, между пятнадцатью и тридцатью пятью годами. А потом живите себе сердцем, все равно у вас, кроме сердца, ничего не останется.
      - Как это страшно! - прошептала Лавальер.
      - Браво! - воскликнула Монтале. - Молодец, Атенаис, вы далеко пойдете!
      - Вы не одобряете меня?
      - Одобряю всей душой! - отозвалась насмешница.
      - Вы шутите, не правда ли, Монтале? - спросила Луиза.
      - Нет, нет, я вполне согласна с тем, что сказала Атенаис, только...
      - Только что?
      - Только не умею так действовать. Я строю планы, которым позавидовали бы нидерландский наместник и сам испанский король, а когда наступает время действовать, ничего не выходит.
      - Вы трусите? - презрительно заметила Атенаис.
      - Позорно.
      - Мне жаль вас, - сказала Атенаис. - Но, по крайней мере, умеете вы выбирать?
      - Право, не знаю. Нет!.. Судьба смеется надо мной; мечтаю об императорах, а встречаю...
      - Ора, Ора, перестань! - вскричала Луиза. - Ради красного словца ты готова пожертвовать людьми, которые тебя преданно любят.
      - Ну, до этого мне нет дела: кто меня любит, должен быть счастлив, если я не гоню его прочь. Беда, если у меня явится слабость, беда и для него, если я буду вымещать на нем эту слабость. А ведь буду! Честное слово, буду!
      - Ора!
      - Так и надо, - сказала Атенаис, - может быть, таким путем вы и добьетесь, чего хотите. Мужчины во многом настоящие глупцы, они одинаково называют кокетством и гордость и непостоянство женщин. Я, например, горда, вернее - неприступна, я резко отталкиваю претендентов, но я при этом вовсе не хочу удержать их около себя. А мужчины уверяют, что я кокетка, их самолюбие нашептывает им, будто я мечтаю об их ухаживании. Другие женщины, вроде вас, Монтале, поддаются на нежные речи; они погибли бы, если бы на выручку не являлся благодетельный инстинкт, заставляющий их неожиданно менять тактику и наказывать того, кому они чуть было не уступили.
      - Вот это и называется ученой диссертацией! - заметила Монтале тоном лакомки, смакующей изысканное кушанье.
      - Ужасно! - прошептала Луиза.
      - И вот благодаря такому кокетству - а это и есть настоящее кокетство, - продолжала фрейлина, - благодаря ему любовник, который только что гордился своими успехами, вдруг сразу теряет всю свою спесь. Он уже выступал победителем, а тут приходится идти на попятный. В результате вместо ревнивого, неудобного, скучного мужа мы имеем покорного, страстного и пылкого любовника, так как перед ним каждый раз новая любовница. Вся суть кокетства в этом. Благодаря ему делаешься царицей среди женщин, раз бог не дал драгоценного качества - уменья управлять собственным сердцем и разумом.
      - Какая же вы ловкая! - воскликнула Монтале. - И как хорошо вы поняли роль женщины!
      - Я хочу обеспечить себе счастливую жизнь, - скромно заметила Атенаис. - Как все слабые любящие сердца, я защищаюсь против гнета сильных.
      - А Луиза молчит.
      - Просто я не могу понять вас, - отозвалась Луиза. - Вы говорите так, точно живете не на земле, а на какойто другой планете.
      - Ну уж, нечего сказать, хороша ваша земля - земля, где мужчина курит фамиам перед женщиной, пока у нее не закружится голова и она не упадет; тогда он наносит ей оскорбление.
      - Да зачем же падать? - проговорила Луиза.
      - Ах, это совсем новая теория, дорогая моя; какое же вы знаете средство, чтобы устоять, если будете увлечены?
      - О, если б только вы знали, что такое сердце, - воскликнула молодая девушка, подняв свои красивые влажные глаза к темному небу, - я бы вам все объяснила и убедила бы вас; любящее сердце сильнее всего вашего кокетства и всей вашей гордости. Кокетка может вызвать волнение, даже страсть, но никогда не внушит истинной любви. Любовь, как - я ее понимаю, - это совершенное, полное, непрерывное самопожертвование, и Притом обоюдное. Если я полюблю когда-нибудь, я буду умолять своего возлюбленного не посягать на мою чистоту и свободу; я скажу ему - и он поймет это, - что душа моя разрывается, отказываясь от наслаждений; а он, обожая меня и тронутый моей скорбной жертвой, с своей стороны также пожертвует собою; он будет уважать меня, не будет добиваться моего падения, чтобы после нанести мне оскорбление, по вашей кощунственной теории. Так я понимаю любовь. Неужели вы скажете, что мой возлюбленный будет презирать меня? Ни за что не поверю, разве только по своей натуре он подлец, но сердце мне порукой, что я не остановлю свой выбор на подлеце. Мой взгляд послужит ему наградой за все его жертвы и пробудит в нем такие доблести, которых он за собой не знал.
      - Луиза! - перебила Монтале. - Все это только слова, на деле вы поступаете совсем иначе.
      - Что вы хотите сказать?
      - Рауль де Бражелон обожает вас, чуть не на коленях умоляет вас о любви. Несчастный виконт - жертва вашей добродетели. Из-за моего легкомыслия или из-за гордости Атенаис он бы никогда так не страдал.
      - Просто это особый вид кокетства, - усмехнулась Атенаис, - мадемуазель пускает его в ход, не подозревая об этом.
      - Боже мой! - вскричала Луиза.
      - Да. Знаем мы это простодушие: повышенная чувствительность, постоянная экзальтация, страстные порывы, ни к чему не приводящие... О, такой прием - верх искусства и тоже очень эффективный! Немного поразмыслив, я готова, пожалуй предпочесть его моей гордости; во всяком случае, он гораздо тоньше кокетства Монтале.
      И обе фрейлины залились смехом.
      Лавальер молча покачала головой и сказала:
      - Если бы я услышала в присутствии мужчины четверть того, что вы тут наговорили, или даже была убеждена, что вы это думаете, я бы умерла на месте от стыда и обиды.
      - Так умирайте, нежная малютка, - отвечала мадемуазель де Тонне-Шарант, - хотя здесь и нет мужчин, зато есть две женщины, ваши подруги, которые прямо объявляют вам, что вы - простодушная кокетка, то есть опаснейшая из всех.
      - Ну что вы говорите! - воскликнула Луиза, покраснев и чуть не плача.
      В ответ снова раздался взрыв хохота.
      - Постойте, я спрошу об этом у Бражелона, у этого бедного мальчика, который знает тебя лет двенадцать, любит тебя и, однако, если верить тебе, ни разу не поцеловал даже кончика твоих пальцев.
      - Ну-ка, что вы скажете о такой жестокости, женщина с нежным сердцем? - обратилась Атенаис к Лавальер.
      - Скажу одно только слово: добродетель. Что же, вы, пожалуй, отрицаете и добродетель?
      - Послушай, Луиза, не лги, - попросила Ора, беря ее за руку.
      - Как! Двенадцать лет неприступности и строгости!
      - Двенадцать лет тому назад мне было всего пять лет. Детские шалости не идут в счет.
      - Ну, хорошо, вам теперь семнадцать лет; будем считать не двенадцать лет, а три года. Значит, в течение трех лет вы постоянно были жестоки. Но против вас говорят тенистые рощи Блуа, свидания при свете звезд, ночные встречи под платанами, его двадцать лет и ваши четырнадцать, его пламенные взоры, говорящие красноречивее слов.
      - Что бы там ни было, но я сказала вам правду.
      - Невероятно!
      - Но предположите, что...
      - Что такое? Говори.
      - Договаривайте, а то мы, пожалуй, предположим такое, что вам и во сне не снилось.
      - Можете предположить, что мне казалось, будто я люблю, на самом же деле я не люблю.
      - Как, ты не любишь?
      - Что поделаешь! Если я поступала не так, как другие, когда они любят, значит, я не люблю, значит, мой час еще не пробил.
      - Берегись, Луиза! - сказала Монтале. - Отвечу тебе твоим давешним предостережением. Рауля здесь нет, не обижай его, будь великодушна; если, взвесив все, ты приходишь к заключению, что ты его не любишь, скажи ему это прямо. Бедный юноша!
      И она снова захохотала.
      - Мадемуазель только что жалела господина де Гиша, - заметила Атенаис. - Нет ли тут связи? Может быть, равнодушие к одному объясняется состраданием к другому?
      - Что ж, - грустно вздохнула Луиза, - оскорбляйте, смейтесь: вы не Способны меня понять.
      - Боже мой, какая обида, и горе, и слезы! - воскликнула Монтале. - Мы шутим, Луиза; уверяю тебя, мы вовсе не такие чудовища, как ты думаешь. Взгляни-ка на гордую Атенаис, она не любит господина де Монтеспана, это правда, но она пришла бы в отчаяние, если бы Монтеспан ее не любил... Взгляни на меня, я смеюсь над господином Маликорном, но бедняга Маликорн отлично умеет, когда хочет, целовать у меня руку. К тому же, самой старшей из нас еще не минуло и двадцати лет... все впереди!
      - Сумасшедшие вы, право, сумасшедшие! - прошептала Луиза.
      - Да, - заметила Монтале, - ты одна в здравом уме.
      - Конечно!
      - Значит, вы так-таки и не любите беднягу Бражелона? - спросила Атенаис.
      - Может быть? - перебила Монтале, - она еще не совсем уверена в этом. На всякий случай имей в виду, Атенаис, если господин де Бражелон окажется свободен, приглядись хорошенько к нему раньше, чем дашь слово господину де Монтеспану.
      - Дорогая моя, господин де Бражелон не единственный интересный мужчина. Господин де Гиш, например, не уступит ему.
      - На сегодняшнем балу он не имел успеха, - сказала Монтале, - принцесса не удостоила его ни единым взглядом.
      - Вот господин де Сент-Эньян, тот блистал; я уверена, что многие из женщин, видевших, как он танцевал, не скоро его забудут. Не правда ли, Лавальер?
      - Почему вы спрашиваете меня? Я его не видела и не знаю.
      - Нечего хвастаться своей добродетелью! Есть же у вас глаза!
      - Зрение у меня прекрасное.
      - Значит, вы сегодня вечером видели всех наших танцоров?
      - Да, почти.
      - Это "почти" звучит не очень любезно для них.
      - Что делать!
      - Кого же из всех этих кавалеров, которых вы видели, вы предпочитаете?
      - Да, - подхватила Монтале, - господина де СентЭньяна, господина де Гиша, господина...
      - Никого, все одинаково хороши.
      - Неужели в этом блестящем собрании, в этом первом в мире дворе вам никто не понравился?
      - Я вовсе этого не говорю.
      - Так поделитесь с нами. Назовите ваш идеал.
      - Какой же идеал?
      - Значит, он все-таки есть?
      - Право, - воскликнула выведенная из терпения Лавальер, - я решительно не понимаю вас. Ведь и у вас есть сердце, как у меня, и есть глаза, и вдруг вы говорите о господине де Гише, о господине де Сент-Эньяне, еще о ком-то, когда на балу был король.
      Эти слова, произнесенные быстро, взволнованно и страстно, вызвали такое удивление обеих подруг, что Лавальер сама испугалась того, что сказала.
      - Король! - вскричали в один голос Монтале и Атенаис.
      Луиза закрыла лицо руками и опустила голову.
      - Да, да! Король! - прошептала она. - Разве, повашему, кто-нибудь может сравниться с королем!
      - Пожалуй, вы были правы, мадемуазель, когда сказали, что у вас превосходное зрение; вы видите далеко, даже слишком далеко. Только, увы, король не из тех людей, на которых могут останавливаться наши жалкие взоры.
      - Вы правы, вы правы! - вскричала Луиза. - Не все глаза могут безопасно смотреть на солнце; но я всетаки взгляну на него, хотя бы оно и ослепило меня.
      В ту же минуту, словно в ответ на эти слова, раздался шорох листвы и шелест шелка за соседним кустом.
      Фрейлины в испуге вскочили. "Они отчетливо видели, как закачались ветки, но не разглядели, кто тронул их.
      - Ах, это, наверно, волк или кабан! - перепугалась Монтале. - Бежим, бежим скорее!
      И все три в неописуемом страхе бросились бегом в первую попавшуюся аллею и перевели дух только у опушки леса. Там они остановились и прижались друг к дружке; сердце у всех сильно билось; только через несколько минут им удалось прийти в себя. Лавальер совсем обессилела.
      Ора и Атенаис ее поддерживали.
      - Мы едва спаслись, - проговорила Монтале.
      - Ах, мадемуазель, - сказала Луиза, - я боюсь, что это был зверь пострашнее волка. Пусть бы меня лучше растерзал волк, чем кто-нибудь подслушал мои слова. Ах я, сумасшедшая! Как я могла сказать, даже подумать такие вещи!
      При этом она вся поникла, как былинка; ноги ее подкосились, силы изменили ей, и, потеряв сознание, она выскользнула из державших ее рук и упала на траву.
      XXIII
      БЕСПОКОЙСТВО КОРОЛЯ
      Оставим несчастную Лавальер в обмороке, с хлопочущими около нее подругами, и вернемся к королевскому дубу.
      Не успели молодые девушки отбежать от него на каких-нибудь двадцать шагов, как спугнувший их шум листвы усилился. Из-за куста, раздвигая ветки, показался человек; выйдя на лужайку и увидев, что скамья опустела, он разразился громким смехом.
      По его знаку из-за кустов вышел и его спутник.
      - Неужели, государь, - начал спутник, - вы всполошили наших барышень, ворковавших про любовь?
      - Да, к сожалению, - ответил король. - Не бойся, Сент-Эньян, выходи.
      - Вот счастливая встреча, государь! Если бы я осмелился дать вам совет, недурно бы нам пуститься вдогонку за ними.
      - Они уж далеко.
      - Пустяки! Они бы с удовольствием дали догнать себя, в особенности если бы знали, кто гонится за ними.
      - Вот самонадеянность!
      - А как же! Одной из них я пришелся по вкусу, другая вас сравнивает с солнцем.
      - Вот потому-то нам и надо прятаться, Сент-Эньян. Где же это видано, чтобы солнце светило по ночам!
      - Ей-богу, ваше величество, вы нелюбопытны Я бы на вашем месте непременно поинтересовался узнать, кто такие эти две нимфы, две дриады или две лесные феи, которые такого хорошего мнения о нас.
      - О, я и без того узнаю их.
      - Каким образом?
      - Да просто по голосу. Это, должно быть, фрейлины; у той, которая говорила про меня, прелестный голос.
      - Кажется, ваше величество становитесь неравнодушны к лести?
      - Нельзя сказать, чтобы ты злоупотреблял ею.
      - Простите, государь, я глуп. А что же та страсть, ваше величество, в которой вы мне признались, разве она уже забыта?
      - Ну, как забыта! Вовсе нет. Разве можно забыть такие глаза, как у мадемуазель де Лавальер?
      - Да, но у той, другой, такой прелестный голос...
      - У кого это?
      - Да у той, которая так восхищена солнцем.
      - Послушайте, господин де Сент-Эньян!
      - Виноват, государь.
      - Впрочем, я не в претензии на тебя за то, что ты думаешь, будто мне одинаково нравятся и приятные голоса, и красивые глаза. Я знаю, что ты ужасный болтун, и завтра же мне придется поплатиться за свою откровенность с тобой.
      - Как так?
      - Конечно. Завтра же все узнают, что я заинтересован крошкой Лавальер; но берегись, Сент-Эньян; я одному тебе открыл свою тайну, и если хоть один человек проговорится мне о ней, я буду знать, кто выдал меня.
      - С каким жаром вы говорите, государь.
      - Совсем нет, я только не желаю компрометировать бедную девушку.
      - Не беспокойтесь, государь.
      - Так ты даешь мне слово молчать?
      - Даю, государь.
      "Отлично, - подумал, улыбаясь, король, - завтра же всем будет известно, что я ночью гонялся за Лавальер".
      - Знаешь, мы, кажется, заблудились, - проговорил Людовик, осматриваясь кругом.
      - Ну, это не так страшно.
      - А куда мы выйдем через эту калитку?
      - К перекрестку аллей, государь.
      - К тому месту, куда мы шли, когда услышали женские голоса?
      - Именно, государь, особенно последние слова, когда они назвали меня и вас.
      - Ты что-то уж очень часто вспоминаешь об этом.
      - Простите, ваше величество, но меня, право, приводит в восторг мысль, что есть на свете женщина, которая думает обо мне, когда я и не подозреваю об этом и вовсе не старался заинтересовать ее. Ваше величество не можете понять этого, так как ваше высокое положение привлекает к вам всеобщее внимание.
      - Ну нет, Сент-Эньян, - сказал король, дружески опираясь на руку своего спутника, - поверишь ли, ото наивное признание, это бескорыстное увлечение женщины, которая, быть может, никогда не привлечет мои взоры... словом, вся таинственность сегодняшнего приключения задела меня за живое, и, право, если бы я не интересовался так сильно Лавальер...
      - Пусть это не останавливает ваше величество. Она отнимет немало времени.
      - Что ты хочешь сказать?
      - По слухам, Лавальер очень строгой нравственности.
      - Ты еще больше подзадорил меня, Сент-Эньян. Мне очень бы хотелось разыскать ее. Пойдем скорее.
      Король лгал: ему совсем не хотелось разыскивать ее; во он должен был играть роль.
      Он быстро зашагал вперед. Сент-Эньян следовал за ним. Вдруг король остановился; остановился и его спутник.
      - Сент-Эньян, - произнес он, - мне чудится, будто кто то стонет. Прислушайся.
      - Действительно. Кажется, даже зовут на помощь.
      - Как будто в той стороне, - сказал король, указывая вдаль.
      - Похоже на плач, на женские рыданья, - заметил до Сент-Эньян.
      - Бежим туда!
      И король с своим любимцем бросились по тому направлению, откуда доносились голоса. По мере того как они приближались, крики становились все явственнее.
      - Помогите, помогите! - кричали два голоса.
      Молодые люди пустились бежать еще быстрее.
      Вдруг они увидели на откосе, под развесистыми липами, женщину, стоящую на коленях и поддерживающую голову другой женщины, лежащей в обмороке. В нескольких шагах, посреди дороги, стояла третья женщина и громко звала на помощь.
      Король опередил своего спутника, перепрыгнул через ров и подбежал к группе в ту самую минуту, как в конце аллеи, ведущей к замку, показалась кучка людей, спешивших на тот же крик о помощи.
      - Что случилось, мадемуазель? - спросил Людовик.
      - Король! - вскричала Монтале и от изумления разжала руки, Лавальер упала на траву.
      - Да, это я. Как вы неловки! Кто она, ваша подруга?
      - Государь, это мадемуазель де Лавальер. Она в обмороке.
      - Ах, боже мой! - воскликнул король. - Скорее за доктором!
      Король постарался выказать крайнее волнение. Но от де Сент-Эньяна не ускользнуло, что и голос и жесты короля не соответствовали той страстной любви, в которой он признался своему спутнику.
      - Сент-Эньян, - продолжал король, - пожалуйста, позаботьтесь о мадемуазель де Лавальер. Позовите доктора. А я хочу предупредить принцессу о несчастном случае с ее фрейлиной.
      Сент-Эньян остался хлопотать, чтобы мадемуазель де Лавальер поскорее перенесли в замок, а король бросился вперед, обрадовавшись случаю, который давал ему повод подойти к принцессе и заговорить с нею.
      По счастью, в это время мимо проезжала карета; ее остановили, и сидевшие, узнав о происшествии, поспешили освободить место для мадемуазель де Лавальер.
      Ветерок от быстрой езды скоро оживил девушку.
      Когда подъехали к замку, она, несмотря на слабость, с помощью Атенаис и Монтале смогла выйти из кареты.
      Король же тем временем нашел принцессу в рощице, уселся рядом с ней и незаметно старался прикоснуться ногой к ее ноге.
      - Будьте осторожны, государь, - тихо сказала ему Генриетта, - у вас далеко не равнодушный вид.
      - Увы! - отвечал Людовик XIV чуть слышно. - Боюсь, что мы не в силах будем выполнить наш уговор.
      Потом продолжал вслух:
      - Вы знаете о происшествии?
      - Каком происшествии?
      - Ах, боже мой! Увидя вас, я позабыл, что нарочно пришел сюда рассказать вам о нем. Я очень огорчен: одна из ваших фрейлин, Лавальер, только что упала в обморок.
      - Ах, бедняжка, - спокойно проговорила принцесса, - отчего это?
      Потом прибавила шепотом:
      - О чем вы думаете, государь! Вы хотите заставить всех поверить, что увлечены этой девушкой, и сидите здесь, когда она, может быть, при смерти.
      - Ах, принцесса! - со вздохом промолвил король. - Вы лучше меня играете свою роль, вы все взвешиваете.
      И он поднялся с места.
      - Принцесса, - сказал он так, что все слышали, - позвольте мне оставить вас; я сильно беспокоюсь и лично желал бы удостовериться, подана ли ей помощь и хороший ли за нею уход.
      И король пошел к Лавальер, а присутствовавшие передавали друг другу его слова: "Я сильно беспокоюсь".
      XXIV
      ТАЙНА КОРОЛЯ
      По дороге Людовик встретил графа де Сент-Эньяна.
      - Ну что, Сент-Эньян? - спросил он о притворным беспокойством. - Как наша больная?
      - Простите, государь, - пробормотал Сент-Эньян, - к стыду моему должен признаться, что я ничего не знаю о ней.
      - Ничего не знаете? - сказал король, притворяясь рассерженным.
      - Простите, государь, но, видите ли, я только что встретился с одной из трех болтушек, и, признаюсь, эта встреча меня отвлекла.
      - Так вы нашли ее? - с живостью спросил король.
      - Нашел ту, которая так лестно отозвалась обо мне, а найдя свою, я начал искать и вашу, государь; и как раз в это самое время я имел счастье встретиться с вами.
      - А как зовут вашу красавицу, Сент-Эньян? Или это, может быть, секрет?
      - Государь, разумеется, это должно быть секретом, и даже величайшим секретом, но для вас, ваше величество, нет тайн. Это мадемуазель де Тонне-Шарант.