- Ему не отрубят головы, - сказал Фуке, - я дам ему лошадей, чтобы он мог бежать, и пятьсот тысяч ливров, с которыми он сможет прилично жить в Англии. Притом от этой женщины, моего друга, он не получит ничего, кроме лошадей и денег. Едем к ней, Пелисон.
      Министр протянул руку к шелковому шнуру, висевшему внутри кареты. Пелисон остановил его.
      - Монсеньер, - сказал он, - вы потратите на розыски этой женщины столько же времени, сколько Колумб - на поиски Нового Света. А между тем в нашем распоряжении всего два часа. Если смотритель ляжет спать, трудно будет проникнуть к нему без шума. А когда рассветет, нам уже ничего нельзя будет сделать. Идите, монсеньер, к нему сами и не ищите этой ночью ни ангела, ни женщины.
      - Дорогой Пелисон, мы у ее дверей.
      - У дверей ангела?
      - Да.
      - Но ведь это особняк госпожи де Бельер?
      - Тише!
      - О боже! - воскликнул Пелисон.
      - Вы как будто имеете что-то против нее? - спросил Фуке.
      - Увы, ровно ничего! Это-то и приводит меня в отчаяние... Ах, отчего я не могу наговорить о ней столько дурного, чтобы помешать вам войти в ее дом!
      Фуке приказал кучеру остановить карету.
      - Помешать? - повторил он. - Ничто в мире не может мне помешать пожелать доброго вечера госпоже дю Плесси-Бельер. И, может быть, нам еще понадобится ее помощь. Вы войдете со мною?
      - Нет, монсеньер, я останусь здесь.
      - Но я не хочу вас заставлять дожидаться меня, - возразил Фуке с присущей ему любезностью.
      - Лишняя причина, чтобы я остался: зная, что я жду вас, вы скорее вернетесь... Но будьте осторожны: во дворе экипаж, - значит, у нее кто-то в гостях.
      Фуке уже опустил ногу на подножку экипажа, когда Пелисон вдруг воскликнул:
      - Умоляю вас, не ходите к этой даме, пока не побываете в тюрьме.
      - Я только на пять минут, - отвечал Фуке, взбегая по ступенькам подъезда.
      Пелисон, насупившись, забился в угол кареты.
      Поднявшись по лестнице, Фуке приказал доложить о себе лакею; его имя вызвало почтительную суету, доказывавшую, что оно пользовалось почетом в доме маркизы.
      - Ах, господин министр! - воскликнула, сильно побледнев, маркиза, выходя к нему. - Какая неожиданная честь!.. Осторожнее: у меня Маргарита Ванель, - шепнула она ему.
      - Маркиза, - ответил смущенный Фуке, - я по делу... Всего два слова.
      И он вошел в гостиную.
      Сидевшая там госпожа Ванель поднялась с места.
      На ее помертвевшем лице ясно читалась обуревавшая ее зависть. Напрасно Фуке обратился к ней с самым любезным приветствием; в ответ она только бросила убийственный взгляд на него и на маркизу, острый взгляд ревнивой женщины, как стилет пронзающий самую прочную броню. Она поклонилась своей приятельнице, еще ниже министру и удалилась, сославшись на необходимость побывать еще где-то в этот вечер; ни смущенная маркиза, ни охваченный беспокойством Фуке не успели удержать ее.
      Оставшись с маркизой, Фуке молча опустился перед ней на колени.
      - Я ждала вас, - с нежной улыбкой проговорила маркиза.
      - Нет, - возразил Фуке, - если бы вы меня ждали, вы постарались бы удалить эту женщину.
      - Она явилась всего четверть часа тому назад.
      - Любите ли вы меня хоть немножко, маркиза?
      - Не в этом теперь дело, господин Фуке. Нужно Думать об опасности, нависшей над вами. Что вы намерены предпринять?
      - Я хочу вырвать сегодня моих друзей из тюрьмы.
      - Каким образом?
      - Подкупив коменданта тюрьмы.
      - Он мой друг: не могу ли я помочь осужденным, не повредив вам?
      - О маркиза, это была бы огромная услуга! Но как вы окажете ее, не скомпрометировав себя! Нет, я не допущу, чтобы моя жизнь, власть или свобода были куплены ценой хотя бы одной вашей слезы, хотя бы одного облачка на вашем лице.
      - Монсеньер, не говорите таких слов, - они опьяняют меня. Я готова помочь вам, не думая о последствиях. Я действительно люблю вас, люблю, как нежный друг, и, как друг, признательна за вашу деликатность, но, увы... я никогда не буду вашей любовницей.
      - Но почему, почему, маркиза? - воскликнул Фуке с отчаянием в голосе.
      - Потому, что вы слишком любимы, - тихо сказала молодая женщина, - и слишком многими... потому, что блеск славы и богатства оскорбляет мой взор, а печаль и страдание привлекают его; потому, что, когда вы находились на вершине могущества, я отталкивала вас, и готова, как потерянная, броситься в ваши объятия, заметив грозящую вам беду... Теперь вы поняли меня, монсеньер... Будьте вновь счастливы, чтобы я могла остаться чистой сердцем и мыслью: ваше несчастье погубит меня.
      - О маркиза! - произнес Фуке с волнением, какого еще никогда не испытывал. - Если бы я изведал до дна все человеческие горести и услышал из ваших уст то слово, в котором вы отказывали мне, слово люблю, - оно сделало бы меня самым великим, самым знаменитым, самым счастливым из людей!
      Он еще стоял на коленях, осыпая поцелуями ее руки, когда в комнату стремительно вбежал Пелисон.
      - Монсеньер, маркиза, - произнес он с беспокойством, - простите меня, ради бога. Но, монсеньер, вот уже полчаса, как вы здесь... О, не смотрите на меня оба так укоризненно... Сударыня, скажите, прошу вас, кто та дама, которая вышла отсюда после прихода монсеньера?
      - Это госпожа Ванель, - сказал Фуке.
      - Я так и знал! - вскричал Пелисон.
      - А что случилось?
      - Она села в экипаж совершенно бледная.
      - Что нам до этого? - спросил Фуке.
      - Да, но важно то, что она сказала кучеру.
      - Боже мой! Что же? - вскричала маркиза.
      - "К Кольберу", - ответил Пелисон хриплым голосом.
      - Великий боже! Уезжайте, уезжайте, монсеньер, - воскликнула маркиза, толкая Фуке к двери, в то время как Пелисон тащил его за руку.
      - Да что я, ребенок, что ли, которого пугают тенью? - протестовал министр.
      - Нет, - отвечала маркиза, - вы исполин, которого ехидна хочет укусить в ногу.
      Пелисон продолжал тащить Фуке к экипажу.
      - В замок... во весь дух! - крикнул Пелисон кучеру.
      Лошади понеслись с быстротою молнии, не встречая на своем пути никаких препятствий. Только под аркадами Сен-Жан у въезда на Гревскую площадь карете министра преградил дорогу конный отряд. Пробиться сквозь него не было никакой возможности. Пришлось переждать, пока проехали конные стражники вместе с конвоируемой рми тяжелой повозкой, направлявшейся к площади Бодуайе.
      Фуке и его спутник не обратили на отряд внимания.
      Пять минут спустя они входили к смотрителю замка. Последний прохаживался взад и вперед по двору.
      При имени Фуке, которое ему шепнул на ухо Пелисон, смотритель поспешно подошел к экипажу со шляпой в руке и с низким поклоном произнес:
      - Какая честь для меня, монсеньер!
      - Я должен просить вас об услуге, сударь, - сказал Фуке.
      - Приказывайте, монсеньер.
      - Эта услуга сопряжена с известным риском, зато она гарантирует вам навсегда мое расположение и покровительство.
      - В чем она заключается, монсеньер?
      - Вы должны проводить меня в камеры господ Лиодо и д'Эмери.
      - Позволите ли вас спросить, монсеньер, зачем?
      - Я объясню вам это в их присутствии, сударь, и предоставлю в ваше распоряжение все средства облегчить им бегство.
      - Бегство! Но разве монсеньеру не известно...
      - Что? Говорите!
      - Что господ Лиодо и д'Эмери здесь нет.
      - С каких пор? - вздрогнув, спросил Фуке.
      - Уже четверть часа.
      - Где же они?
      - Сейчас они в башне Венсенского замка.
      - Почему их перевезли отсюда?
      - По приказу короля.
      - Какое несчастье! - вскричал Фуке, хватаясь за голову.
      Он не произнес более ни слова, вернулся в карету с отчаянием в душе и с помертвевшим взором.
      - Наши друзья погибли, - сказал он Пелисону. - Кольбер отправил их в Венсенскую башню. Это их мы встретили под аркадами Сен-Жан.
      Пелисон, словно пораженный громом, молчал: он знал, что упреком убил бы своего патрона.
      - Куда прикажете ехать, монсеньер? - спросил лакей, открывая дверцы кареты.
      - В мой городской дом. А вы, Пелисон, возвращайтесь в Сен-Манде и тотчас же привезите мне аббата Фуке. Вперед!
      XII
      ПЛАН СРАЖЕНИЯ
      Было далеко за полночь, когда аббат Фуке явился к брату в сопровождении Гурвиля. Три этих человека, встревоженные предстоявшими событиями, были похожи не на сильных мира сего, а скорее на трех заговорщиков, которых объединяла одна общая мысль о будущем преступлении. Фуке ходил по комнате взад и вперед, опустив взгляд и нервно потирая руки. Наконец, собравшись с духом, он произнес:
      - Аббат, вы говорили мне сегодня о людях, которых содержите.
      - Да.
      - Скажите откровенно: что это за люди?
      Аббат колебался.
      - Не бойтесь и говорите прямо. Я не расположен ни грозить вам, ни шутить.
      - Вы желаете знать правду? Хорошо. Эти сто двадцать человек - мои друзья и участники моих развлечений. Они преданы мне, как воры виселице.
      - И вы вполне можете положиться - на них?
      - Во всем.
      - Они вас не выдадут?
      - На меня никогда не падет подозрение.
      - Это люди решительные?
      - Они сожгут Париж, если им обещать, что сами они останутся целы.
      - Моя просьба, аббат, заключается в следующем, - сказал Фуке, отирая выступивший на лбу пот. - В известный момент все ваши люди должны напасть на тех, кого я укажу. Это возможно?
      - Они не в первый раз пойдут на подобное дело.
      - Но если этой шайке придется столкнуться с вооруженной силой?
      - И к этому им не привыкать.
      - В таком случае соберите их всех в полном составе.
      - Хорошо. Где?
      - На Венсенской дороге, завтра, к двум часам.
      - Чтобы отбить д'Эмери и Лиодо? Значит, будет схватка?
      - Да, и серьезная. Вы боитесь?
      - Не за себя, а за вас.
      - Будут ли знать ваши люди, на что они идут?
      - Они слишком умны, чтобы не догадаться. Однако министр, восставший "против короля... очень рискует.
      - Что вам за дело до меня?.. Впрочем, мое падение будет и вашим падением.
      - Было бы благоразумней, сударь, ничего не предпринимать: пусть король получит это маленькое удовольствие.
      - Знайте, аббат, что заточение Лиодо и д'Эмери в Венсенский замок предвещает гибель и мне, и всем моим близким. Повторяю: если я буду арестован, то и вас бросят в тюрьму, или же я буду в тюрьме, а вас изгонят из Франции.
      - Я в вашем распоряжении, сударь. Приказывайте.
      - Я уже сказал: я хочу, чтобы завтра были вырваны из лап моих врагов два финансиста, которых хотят привести в жертву, хотя есть столько преступников, остающихся безнаказанными. Можете ли вы это сделать?
      - Могу.
      - Изложите мне ваш план действий.
      - Он очень прост. Обычно стража при осужденных на казнь состоит из двенадцати человек.
      - Завтра их будет сто.
      - Я учел это и допускаю даже, что их будет двести.
      - Тогда вам мало ста двадцати человек.
      - Простите, в стотысячной толпе зевак всегда найдется тысяч десять разбойников и головорезов, которым не хватает только подстрекателей.
      - Что вы хотите этим сказать?
      - А то, что завтра на Гревской площади, которую я избрал местом действия, найдется десять тысяч помощников моим ста двадцати молодцам. Эти начнут дело, те докончат его.
      - Хорошо, ну а что вы сделаете с узниками?
      - Мы спрячем их в каком-нибудь доме на площади; страже придется осадить дом, чтобы отбить их... А вот еще лучше - некоторые дома имеют два выхода: один на площадь, другой - на одну из соседних улиц. Узники войдут в одну дверь, а выйдут в другую.
      - Послушайте, - вдруг вскричал Фуке, - я придумал!.. Один из моих друзей, человек проверенный, дает мне иногда ключи от дома, который он снимает на улице Бодуайе. Обширный сад, примыкающий к этому дому, простирается до одного из домов на Гревской площади.
      - Как раз то, что нам нужно, - сказал аббат. - А до какого дома?
      - До довольно шумного кабачка под вывеской "Нотр-Дам".
      - Я знаю его, - сказал аббат.
      - Окна кабачка выходят на площадь, а задняя дверь во двор, где есть калитка в сад моего друга.
      - Отлично!
      - Вы войдете в кабачок вместе с узниками и будете защищать вход с площади, пока они не скроются через сад на улицу Бодуайе. Вы все поняли?
      - Очень хорошо, монсеньер. Вы можете быть полководцем не хуже Конде.
      - Сколько нужно денег, чтобы заплатить вашим бандитам и напоить их как следует?
      - Ах, монсеньер, как вы выражаетесь! Хорошо, что они вас не слышат. Между ними есть люди очень щепетильные.
      - Я хочу сказать, что нужно довести их до такого состояния, когда море по колено. Ведь завтра я сражаюсь с королем, а когда я сражаюсь, то должен победить. Понимаете?
      - Понимаю, монсеньер. Так дайте мне денег.
      - Гурвиль, выдайте аббату сто тысяч ливров.
      - Хорошо... значит, действовать, ничего не щадя?
      - Ничего.
      - В добрый час.
      - Монсеньер, - возразил Гурвиль, - если об этом узнают, никому из нас не сносить головы.
      - Ах, Гурвиль, как вам не стыдно! - вскричал Фуке, вспыхнув от гнева. - Говорите о себе; что касается меня, то моя голова крепко сидит на плечах. Итак, решено, аббат?
      - Решено, монсеньер.
      - Завтра в два часа?
      - Нет, лучше в двенадцать. Нужно исподволь подготовить наших сообщников.
      - Вы правы, не жалейте вина в кабаке.
      - Не стану жалеть ни вина, ни самого кабака! - со смехом отвечал аббат. - У меня есть отличный план; дайте мне привести его в исполнение, и вы увидите.
      - А как же вы известите меня?
      - Пришлю гонца; его лошадь будет стоять наготове в саду вашего друга. Кстати, как имя вашего друга?
      Фуке обменялся взглядом с Гурвилем. Тот сказал, чтобы выручить своего патрона:
      - Этот дом очень легко узнать: кабачок спереди, единственный в квартале сад - сзади.
      - Отлично, отлично. Я предупрежу своих солдат.
      - Проводите его, Гурвиль, - сказал Фуке, - и выдайте ему деньги. Погодите минуту, аббат... Какой характер мы придадим этому похищению?
      - Самый простой: бунт.
      - По какому же поводу? Ведь парижская чернь всегда довольна королем, когда он вешает финансистов.
      - Я все устрою, - сказал аббат. - У меня есть на этот счет одна мысль.
      - Какая?
      - Мои люди с криком: "Кольбер! Да здравствует Кольбер!" бросятся на узников, словно для того, чтобы разорвать их на части, считая виселицу слишком легкой казнью для них.
      - В самом деле, какая удачная мысль! - сказал Гурвиль. - Что за воображение у вас, аббат!
      - Я достойный член своего семейства, - с гордостью произнес аббат.
      - Чудак! - проговорил Фуке. - План очень остроумен, - добавил он. Действуйте и постарайтесь не проливать крови!
      Гурвиль и аббат уехали вместе, очень озабоченные, а министр откинулся на подушки. Мысль о зловещих событиях завтрашнего дня переплеталась у него с любовными грезами.
      XIII
      КАБАЧОК ПОД ВЫВЕСКОЙ "НОТР-ДАМ"
      К двум часам следующего дня тысяч пятьдесят зрителей собралось на Гревской площади вокруг двух виселиц, воздвигнутых одна против другой между Гревским мостом и мостом Пельтье, у самых перил набережной.
      С раннего утра все парижские глашатаи ходили по улицам, рынкам и предместьям города, возвещая громкими голосами о великом акте правосудия, совершаемом королем над двумя ворами и изменниками, обиравшими народ. И граждане, интересы которых так оберегались, покидали лавки, мастерские и другие заведения, чтобы засвидетельствовать Людовику XIV свою признательность, словно гости, которые боятся проявить невежливость по отношению к хозяину, не явившись на его приглашение.
      Приговор гласил, что два откупщика, грабителя, расхитители королевских денег, обманщики и взяточники, будут казнены на Гревской площади и имена их будут прибиты к виселицам.
      Любопытство парижан достигло высшей точки. Огромная толпа с лихорадочным нетерпением ожидала часа казни. Повсюду распространилась весть, что узники, переведенные из тюрьмы в Венсенский замок, будут привезены оттуда на Гревскую площадь.
      В этот день даАртаньян, получив последние указания от короля и простившись с друзьями, которых представлял на этот раз один Планше, начертал себе план действий, распределил время, как подобает человеку занятому и деловому, у которого каждая минута на счету.
      "Отъезд назначен на рассвете, в три часа; значит, у меня остается пятнадцать часов. Вычтем отсюда шесть часов на сон; ну, час на еду семь; час на свиданье с Атосом - восемь; два часа про запас, - всего десять. Остается пять часов. Ну-с, теперь час на то, чтобы получить деньги, лучше сказать - отказ от Фуке; еще час - сходить за деньгами к Кольберу, вытерпеть его вопросы и ужимки; час на осмотр и приведение в порядок вооружения, одежды, на чистку сапог. Итак, у меня еще остается два часа. О, да я богач!.."
      Рассуждая так с самим собой, даАртаньян испытывал прилив странной юношеской радости, опьяняющее благоухание далеких счастливых дней молодости.
      "В эти два часа, - соображал мушкетер, - я успею получить четверть годовой платы за помещение кабачка "Нотр-Дам". Триста семьдесят пять ливров! Недурная сумма, черт возьми! Удивительно! Если бы бедняк, у которого в кармане всего один ливр, получил несколько медяков, то это было бы вполне справедливо, но на долю бедняка никогда не выпадает такое счастье. А богач, напротив, всегда получает доходы с капиталов, которых он не трогает... Вот ведь эти триста семьдесят пять ливров мне как будто с неба свалились.
      Итак, я пойду в кабачок "Нотр-Дам". Хозяин, наверное, поднесет мне стакан доброго испанского вина... Но прежде всего порядок, господин даАртаньян... Наше время распределяется таким образом: 1. Атос. 2. Кабачок "Нотр-Дам". 3. Фуке. 4. Кольбер. 5. Ужин. 6. Одежда, сапоги, лошадь, снаряжение. 7 и последнее. Сон".
      Сообразно с этой программой даАртаньян прежде всего отправился к графу де Ла Фер, которому рассказал коечто из вчерашних происшествий. Атос немного беспокоился о причине вызова даАртаньяна к королю, но с первых же слов своего друга понял, что тревожился напрасно. Понял и то, что Людовик дал даАртаньяну какоето важное секретное поручение, и не пробовал даже расспрашивать о нем своего друга. Он только просил его беречь себя и предложил сопровождать его, если это возможно.
      - Но, милый друг, я никуда не уезжаю, - сказал даАртаньян.
      - Как не уезжаете? Ведь вы пришли проститься со мной.
      - О, я отправляюсь только для совершения одной покупки, - старался вывернуться покрасневший д'Артаньян.
      - А, это другое дело. Тогда, вместо того чтобы сказать: "Берегитесь, чтобы вас не убили", - я скажу: "Берегитесь, чтобы вас не надули".
      ДаАртаньян понял, что зашел чересчур далеко в своей таинственности, и счел неудобным совершенно умолчать о том, куда он собрался ехать.
      - Я думаю съездить в Ман, - сказал он. - Как вы находите этот край?
      - Превосходным, мой друг, - отвечал граф, стараясь забыть, что Ман лежит в той же стороне, что и Турень, и поэтому через два дня даАртаньян мог бы ехать с ним вместе.
      - Я еду завтра на рассвете, - прибавил даАртаньян. - Рауль, хочешь побыть пока со мной?
      - Очень, господин даАртаньян, - отвечал юноша, - если только я не нужен графу.
      - Нет, Рауль. Мне сегодня предстоит аудиенция у брата короля.
      - Итак, до свидания, дорогой друг, - сказал д'Артаньян, заключая Атоса в объятия.
      Атос крепко обнял друга. Мушкетер, оценив его сдержанность, шепнул ему на ухо:
      - Государственное дело!
      Атос ответил на это лишь многозначительным пожатием руки.
      И они расстались.
      Взяв Рауля под руку, даАртаньян направился вместе с ним по улице Сент-Оноре.
      - Я поведу тебя к богу Плутосу, - сказал он дорогой молодому человеку. - Приготовься целый день видеть груды золота. Боже мой, как я изменился!
      - Что это? Какое множество народа! - заметил Рауль.
      - Скажите, сегодня не крестный ход? - спросил даАртаньян у прохожего.
      - Нет, сударь, казнь, - был ответ.
      - Как казнь? - изумился мушкетер. - На Гревской площади?
      - Да, сударь.
      - Черт бы побрал дурака, дающего повесить себя в тот самый день, когда мне нужно получить деньги за наем моего дома! - вскричал даАртаньян. - Рауль, видел ли ты когда-нибудь, как вешают преступников?
      - Нет, слава богу, еще никогда не приходилось.
      - Сразу видна молодость... Эх, если бы ты постоял часовым в траншее, как, бывало, я, когда какой-нибудь шпион... Впрочем, я мелю вздор, извини, Рауль... Да, ты прав, жутко смотреть, как вешают. Скажите, пожалуйста, сударь: когда состоится казнь?
      - Кажется, в три часа, сударь, - учтиво ответил прохожий, довольный случаем побеседовать с военными.
      - А сейчас только половина второго. Если мы прибавим шагу, Рауль, я успею получить свои триста семьдесят пять ливров, и мы уйдем до прибытия осужденного.
      - Осужденных, - поправил прохожий. - Их двое.
      - Очень вам признателен, сударь, - сказал даАртаньян с утонченной вежливостью, которую он приобрел с годами.
      И, увлекая за собою Рауля, он поспешно направился к Гревской площади.
      ДаАртаньян шел впереди и так ловко работал плечами, локтями и руками, что толпа невольно расступалась под его натиском. Там, где встречалось особенно сильное сопротивление, он пускал в ход рукоятку шпаги, пользуясь ею как рычагом, чтобы разделить самые сплоченные группы. Но делал он это с такой непосредственностью, с такой обворожительной улыбкой, что у пострадавшего слова протеста замирали на устах.
      Следуя за своим другом, Рауль старался щадить женщин, взоры которых привлекала его красота, и оказывал решительный отпор мужчинам, чувствовавшим силу его мускулов. Благодаря всему этому оба успешно продвигались вперед в густой толпе. Когда показались виселицы, Рауль с отвращением отвел глаза. Что касается даАртаньяна, то он почти не заметил их, всецело поглощенный видом своего дома с резным коньком и окнами, полными любопытных.
      Он увидел на площади и около домов много отставных мушкетеров, одних с женщинами, других с друзьями, ждавших начала церемонии.
      У кабатчика, снимавшего помещение даАртаньяна, не было отбоя от посетителей, не только заполнявших лавку и другие комнаты, но расположившихся даже во дворе. Трое прислуживавших сбились с ног, подавая всем.
      ДаАртаньян, обратив внимание Рауля на такое стечение народа, заметил:
      - Ну, теперь у плута не будет отговорок, чтобы не заплатить мне в срок. Посмотри-ка, Рауль, какая здесь компания. Черт возьми, да тут не найдешь себе места!
      ДаАртаньяну удалось поймать хозяина за конец фартука.
      - Ах, это вы, шевалье? - сказал одуревший от суеты кабатчик. - Ради бога, обождите минутку! Эта сотня сумасшедших готова перевернуть вверх дном мой погреб.
      - Черт с ним, с вашим погребом, лишь бы был цел денежный сундук.
      - О, не беспокойтесь, сударь, ваши тридцать семь с половиной пистолей отсчитаны и лежат наверху, в моей комнате; но там сидят тридцать молодчиков и приканчивают бочонок портвейна, который я недавно раскупорил для них. Прошу вас, обождите минутку!
      - Ну, хорошо, хорошо...
      - Я уйду отсюда, - шепнул Рауль ДаАртаньяну. - Это веселье отвратительно.
      - Нет, сударь, - возразил ДаАртаньян сурово, - вы должны остаться. Солдат должен приучать себя ко всяким зрелищам. Характер нужно закалять смолоду, и человек только тогда может быть добрым и великодушным, когда глаз его тверд, а сердце осталось мягким. К тому же, дружок, неужели ты способен оставить меня одного? Это было бы нехорошо... Постой, вон там во дворе есть дерево. Пойдем, сядем в тени. Там легче дышать, чем в этом чаду, насыщенном винными парами.
      Расположившись на новом месте, Рауль и ДаАртаньян могли слышать нарастающий ропот толпы и наблюдать за посетителями кабачка, которые сидели за столами или ходили по комнатам.
      Дерево, под которым уселся ДаАртаньян вместе с Раулем, совсем скрыло их своей густой листвой; это был развесистый каштан с ветвями, склонившимися почти до самой земли; под ним находился поломанный стол, за который не садился никто из посетителей. В ожидании своих тридцати семи с половиной пистолей ДаАртаньян от нечего делать занялся наблюдениями.
      - Господин ДаАртаньян, - заметил Рауль, - вам надо поторопить хозяина. Сейчас привезут осужденных, и тогда начнется такая давка, что мы не сможем выбраться отсюда.
      - Верно! - отвечал мушкетер. - Эй, кто-нибудь! Подите сюда!
      Но сколько он ни кричал, никто не являлся. Он собирался уже отправиться на розыски хозяина, как вдруг калитка в стене расположенного позади сада отворилась, визжа на ржавых петлях, и во двор вошел щегольски одетый человек со шпагой. Не закрывая калитки, он направился к кабачку, бросив мимоходом на сидевших под деревом быстрый взгляд своих острых глаз.
      - Вот как! Между домами есть сообщение, - сказал ДаАртаньян. - Вероятно, это какой-нибудь любопытный, пришедший посмотреть на казнь.
      В эту минуту крики и шум в комнатах кабачка вдруг прекратились. Тишина в таких случаях поражает не меньше, чем удвоившийся шум. ДаАртаньяну захотелось узнать причину этого внезапного безмолвия.
      Он заметил, что незнакомец в нарядной одежде, войдя в главную залу, обратился к присутствующим с речью; все слушали его с глубоким вниманием. ДаАртаньян мог бы разобрать и слова, если бы их не заглушал гомон уличной толпы. Впрочем, речь скоро закончилась, и все посетители стали небольшими группами покидать залу. Скоро в ней осталось всего шестеро, в их числе был человек со шпагой, который, отведя в сторону хозяина, видимо, старался занять его каким-то разговором, в то время как остальные разводили огонь в очаге, - непонятно для чего, при такой жаре.
      - Странно, - сказал даАртаньян Раулю. - Мне кажется, я знаю этих людей.
      - Не находите ли вы, что пахнет дымом? - спросил Рауль.
      - Нет, скорее тут пахнет заговором.
      Не успел он договорить, как четверо из оставшихся в зале спустились во двор и стали на часах по сторонам калитки, бросая изредка на даАртаньяна многозначительные взгляды.
      - Черт возьми! Тут что-то не так, - шепнул он Раулю. - Тебе не интересно узнать, в чем дело?
      - Не особенно, господин даАртаньян.
      - А меня, как старую кумушку, разбирает любопытство. Пройдем-ка наверх, оттуда видна вся площадь.
      - Нет, господин даАртаньян, я не в состоянии равнодушно смотреть на смерть этих несчастных.
      - А я, по-твоему, дикарь, что ли? Мы вернемся сюда, когда придет время. Идем же!
      Они вошли в дом и поместились у окна, которое все еще было незанятым, что показалось им не менее подозрительным, чем все прочее.
      Двое оставшихся в комнате собутыльников, вместо того чтобы смотреть в окно, поддерживали огонь. Увидев даАртаньяна и его спутника, они пробормотали:
      - А, вот и подкрепление!
      ДаАртаньян подтолкнул Рауля локтем.
      - Да, братцы, подкрепление, - проговорил он. - Славный огонь развели вы тут. Что это вы собираетесь жарить?
      Незнакомцы весело расхохотались и вместо ответа подбросили еще дров.
      ДаАртаньян не спускал с них глаз.
      - Вы, верно, посланы сказать нам, когда начинать? - спросил один из незнакомцев.
      - Конечно, - отвечал даАртаньян, надеясь выведать что-нибудь. - Для чего же я здесь, как не для этого?
      - Ну, так становитесь у окна и следите.
      Подавив улыбку, даАртаньян сделал знак Раулю и с удобством расположился у окна.
      XIV
      ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОЛЬБЕР!
      Жуткое зрелище представляла собою Гревская площадь. Сплошное море голов, волнующихся, как колосья в поле. При каждом отдаленном шуме все эти головы приходили в движение, миллионы глаз сверкали: все сильнее бушевал этот живой океан, и волны его, точно волны прилива, бились о сплошную стену стрелков, окружавшую виселицы. Тогда рукоятки алебард опускались на головы и плечи подступавших смельчаков, и рядом с виселицей возникало свободное пространство, а задние ряды внезапным напором оттеснялись к самым перилам набережной Сены.
      С высоты окна, из которого открывался вид на площадь, даАртаньян с тайным удовольствием наблюдал, как находившиеся в толпе мушкетеры и гвардейцы успешно прокладывали себе дорогу, работая кулаками и рукоятками шпаг. Они образовали уже плотную группу человек в пятьдесят. Но не это привлекало внимание даАртаньяна: вокруг виселиц и вдоль аркады Сен-Жан кипел настоящий живой водоворот. Среди тупых и равнодушных физиономий мелькали люди со смелыми, решительными лицами, которые обменивались друг с другом какими-то таинственными знаками. В одной из наиболее оживленных групп даАртаньян заметил незнакомца, пришедшего из соседнего сада и державшего речь в кабаке. Теперь он, по-видимому, собирал людей и отдавал им приказания.
      - Так и есть, - воскликнул даАртаньян, - я не ошибся! Я знаю этого человека: это - Менвиль. Что он тут делает, черт побери?
      Глухой шум, усиливавшийся с каждым мгновением, отвлек его внимание в другую сторону. Шум этот был вызван появлением осужденных. На углу площади показался шедший впереди отряд стрелков. Гул и говор толпы превратился в оглушительный рев.
      Видя, что Рауль побледнел, даАртаньян ударил его по плечу.
      Стоявшие у очага люди, услышав крики, обернулись и спросили, в чем дело.
      - Ведут осужденных, - отвечал даАртаньян.
      - Отлично! - сказали оба и принялись еще усерднее разжигать огонь.
      ДаАртаньян поглядывал на них с беспокойством. Ему было ясно, что эти люди, разводившие без всякой надобности такой сильный огонь, затеяли что-то недоброе.
      Между тем осужденные уже появились на площади.
      Перед ними шел палач, а по сторонам по пятидесяти стрелков. Оба были одеты во все черное, - оба бледные, но спокойные.
      ДаАртаньян заметил, что они почти на каждом шагу приподнимались на носках и нетерпеливо смотрели через головы толпы.
      - Гм! - произнес он. - Как они стремятся поскорее увидеть виселицу.
      Рауль отступил назад, не будучи, однако, в состояния совершенно покинуть окно. Ужасные зрелища также обладают притягательной силой.