LIV. ВТОРОЕ ИЮНЯ

С того мгновения как, выдав комиссаров Конвента противнику, Дюмурье прибавил к перечню своих преступлений злодеяние самое ужасное и измена его сделалась очевидной, жирондисты были обречены, и два месяца, протекшие со 2 апреля до 2 июня, стали для них не чем иным, как долгой агонией.

Жак Мере, которого сближали с Жирондой не столько убеждения, более походившие на якобинские, сколько отношение к казни короля, не отрекся от жирондистов, хотя и сознавал, что гибель их неизбежна.

Заседание, на котором решилась судьба жирондистов, было ужасно; оно длилось три дня, с 31 мая по 2 июня; три дня Анрио, представитель Коммуны, держал Конвент в кольце своих пушек, три дня парижане не уходили от дворца Тюильри, оглашая воздух бешеными криками «Смерть жирондистам!»; три дня эхо этих кровавых возгласов звучало в самом зале заседаний.

Как хотели бы мы изобразить это страшное заседание, в ходе которого депутаты Конвента, не желая покоряться чужой воле и под страхом смерти обрекать на смерть своих собратьев, пытались, во главе с председателем, выйти из дворца Тюильри, но повсюду — и на площади Карусель, и на разводном мосту — наталкивались на разъяренную толпу, преграждавшую им путь! Как хотели бы мы описать жирондистов, всех этих людей, умевших умирать, но не умевших бороться: они ежеминутно ожидали появления убийц или жандармов и были готовы предать себя в их руки; меж тем ни убийцы, ни жандармы не появлялись: гонители жирондистов пожелали соблюсти закон о неприкосновенности депутатов внутри Собрания и потому выгнали несчастных на улицу, в гущу неистовствующего народа, а там уж началась охота за людьми: ищейки устремились по следу, обыскали Нормандию и Бретань и успокоились лишь на песчаной равнине близ Бордо подле трупа Петиона.

В самый разгар прений Жаку Мере показалось, будто Дантон знаком приглашает его выйти из зала.

Он поднялся со своего места — Дантон тоже поднялся. Он сделал шаг к двери — Дантон последовал его примеру.

Сомнений не оставалось: Дантон хотел говорить с ним.

Не торопясь, гордо глядя по сторонам и предоставляя своим врагам полную возможность остановить его, если они того пожелают, Жак Мере спустился вниз и подошел к дверям. В общей сумятице никто не обратил на него внимания.

В коридоре Жак встретил Дантона.

— Беги, — сказал Дантон, — тебе нельзя терять ни минуты.

И он вложил в руку доктора какой-то листок.

— Что это? — удивился Жак Мере.

— То, о чем ты меня просил, — ее адрес. Вскрикнув от изумления и радости, Жак поднес листов поближе к свету, чтобы прочесть его. Дантон тем временем скрылся. Жак развернул листок и прочел:

«Мадемуазель де Шазле, Йозефплац, № 11; Вена».

В это мгновение жизнь доктора полностью переменилась.

Словно по волшебству исчезло его равнодушие к жизни. Удар, обрушившийся на Жиронду, показался ему подарком судьбы: в самом деле, ведь изгнание из Конвента возвращало ему право распоряжаться собой и отправиться в Вену; пока он был французским гражданином, подчиняющимся законам Республики, он не смел пересечь Рейн; став эмигрантом, которого Республика объявила вне закона, он мог безнаказанно объехать всю Германию!

Однако, для того чтобы объехать Германию, следовало сначала выехать из Франции, а для этого — что представляло гораздо большую трудность — выехать из Парижа.

Заседание окончилось; толпы зрителей покидали трибуны; не долго думая, Жак смешался с ними и положился на волю случая.

Толпа, спускаясь по лестнице, вынесла его на улицу Сент-Оноре.

Часы на фасаде Пале-Рояля, окна которого были наглухо закрыты с тех пор, как его именитый владелец лишился свободы, пробили девять вечера. Дворец, днем и ночью погруженный во тьму, казался гигантской гробницей.

Жаку Мере незачем было возвращаться в гостиницу «Нант». Поскольку жирондисты жили в постоянном страхе, со дня на день ожидая приговора и готовясь к вынужденному бегству, Жак платил хозяину гостиницы только за день вперед, а пояс с зашитыми в него пятьюстами луидорами носил на себе не снимая.

Кроме того, в бумажнике у него имелось две или три тысячи франков ассигнатами.

Вечером 2 июня три четверти парижан еще не знали об изгнании жирондистов из Конвента, и Жак мог чувствовать себя в относительной безопасности, однако вид парижских улиц наглядно свидетельствовал об охватившем столицу неистовстве.

Банды головорезов, брошенные на улицы Эбером, Шометтом, Гусманом, Варле, размахивавшие факелами и вооруженные кто пиками, кто саблями, а кто и топорами, наводнили город; повсюду раздавались крики: «Долой предателей! Смерть жирондистам! Смерть сообщникам Дюмурье!»

На площади Побед Жак наткнулся на одну из таких банд и едва успел нырнуть в улицу Бурбон-Вильнёв, однако, дойдя до улицы Монмартр, увидел, что другая банда с факелами спускается по улице Дочерей Господних; он бросился в улицу Клери, но тотчас обнаружил, что на углу улицы Пуассоньер беснуется третья банда и пройти там невозможно.

Все они двигались к Конвенту.

Последняя банда состояла из приверженцев Марата, вопивших: «Да здравствует Друг народа!»

Для жирондиста попасть в руки сторонников Марата было равносильно смерти, а с тех пор как Жак Мере узнал адрес Евы и перед ним забрезжила надежда снова увидеть ее, он уже не хотел умирать.

Пройти сквозь ряды головорезов неузнанным было невозможно; возвращаться назад — опасно.

Внезапно Жак увидел одну из тех несчастных, что вечерами красуются на пороге своих домов и, во всем прочем отличаясь от Вергилиевой Галатеи, подобно ей, убегают, дабы увлечь преследователя за собой. Девица нырнула в узкий проход между домами, который вел к ее жилищу; Жак устремился за ней, захлопнул ворота и остановился.

Женщина, начавшая было подниматься по крутой лестнице, вернулась и подошла к своему гостю.

— Ну и ну, гражданин, — сказала она, — ты, кажется, не такой, как все эти крикуны, которые мешают бедным девушкам заниматься своим ремеслом.

— Молчи! — приказал Жак и, достав из кармана сто-франковый ассигнат, сунул ее в руку девице.

Другой рукой он отер пот со лба. Красота — великая сила; увидев умное и благородное лицо Жака, девушка сказала:

— Деньги я беру за работу. А услуги оказываю бесплатно. И, приподняв шляпу Жака, чтобы получше его разглядеть, она промокнула ему лоб своим носовым платком.

— Черт возьми, красавчик, — воскликнула она, — ты прав, что не хочешь дать отрубить себе голову! А бумажку свою забери.

Тем временем банда, крича, вопя, изрыгая проклятия, прошла мимо.

Девица приложила руку к груди Жака.

— Да ты еще и храбрец! — сказала она. — Сердце бьется ровно.

Меж тем банда удалялась.

Жак снова попытался вручить девушке ассигнат.

— Напрасно стараешься, — сказала она. — Раз я сказала «нет», значит, нет.

— Но я хотел бы оставить тебе что-нибудь на память, — отвечал Жак, пытаясь найти в карманах какую-нибудь безделицу вроде цепочки или кольца.

— Правда? — спросила девушка.

— Клянусь честью!

— Тогда поцелуй меня в лоб, — попросила она. — Кроме матушки, никому не приходило на ум целовать меня в лоб.

Мере, удивленный тем, что отыскал в грязи подобное сокровище, снял шляпу, с улыбкой поднял глаза к небу и поцеловал девушку в лоб с таким почтением, как будто перед ним была непорочная дева.

— Ах! — вздохнула она. — Как хорошо!

Затем, открыв глаза и убедившись, что улица пуста, она сказала:

— Теперь можешь идти.

Жак Мере носил на левой руке золотое кольцо с бриллиантом, стоившее три-четыре сотни франков; в ту пору такие кольца были в большой моде. В мгновение ока он надел его девушке на палец и бросился бежать.

— Что ж! — произнесла она. — Раз уж тебе так этого хочется, я не возражаю. Но, по правде говоря, ты отнял у меня половину удовольствия. Как бы там ни было, удачи тебе и хорошей дороги! А с меня на сегодня хватит. Прощай!

И она захлопнула дверь.

Жак же продолжал свой путь и без приключений добрался до бульвара. Бульвар, однако, был перекрыт. По нему верхом на лошади гарцевал Сантер, возглавлявший отряд Сент-Антуанского предместья.

В начале улиц Сен-Дени и Бонди стояли часовые.

Отступать было некуда. Жак Мере знал, что Сантер — пламенный патриот, но рассчитывал на его порядочность.

Он направился прямо к Сантеру и взял его лошадь за холку. Сантер нагнулся, понимая, что незнакомец хочет что-то ему сказать.

— Гражданин Сантер, — сказал Жак, — я тот представитель народа, что докладывал Конвенту о победах при Жемапе и Вальми.

— Верно, — сказал Сантер, — я тебя узнаю.

— Меня зовут Жак Мере. Я друг Дантона, он предлагал мне убежище в своем доме, но я отказался, не желая его подвести. Я поддерживал жирондистов и был объявлен вне закона вместе с ними; спешься, дай мне руку и проводи меня до улицы Ланкри. Если завтра ты шепнешь Дантону о том, что сделал для меня, он скажет тебе спасибо.

Не произнеся ни слова, Сантер спешился, дал Жаку Мере руку и довел его до улицы Ланкри.

— Ты хочешь, чтобы я шел с тобой и дальше? — спросил он.

— Нет, через пять минут я уже буду на месте.

— Да поможет тебе Бог! — воскликнул Сантер, забыв, что Бога отменили.

— Спасибо, — просто ответил Жак. — Я с радостью сделал бы для тебя то, что ты сегодня сделал для меня.

— Я знаю, — кивнул храбрый пивовар. И двое мужчин, пожав друг другу руки, простились. Жак

Мере поднялся по улице Ланкри, дошел до улицы Гранж-о-Бель, свернул в улицу Маре, добрался до дома под номером тридцать три, низкого и темного, и, остановившись, посмотрел по сторонам, желая удостовериться, что за ним никто не следит и что он не ошибся адресом.

Перед Жаком было два звонка, один слева, возле запертого висячим замком ящика, другой — справа.

Мгновение поколебавшись, Жак выбрал тот, что справа, и дернул за шнурок.

Дверь тотчас отворилась и на пороге показался человек в черном сюртуке и коротких штанах; шею его украшал белый галстук.

Не было сомнения, что человек в черном узнал Жака Мере, ибо он почтительно поклонился ему и, закрыв за гостем дверь, сказал:

— Прошу вас, сударь.

Жак последовал за хозяином по коридору; здесь было полутемно, зато столовая, куда они вскоре вошли, сияла огнями, словно по случаю большого праздника.

За столом, накрытым с большим изяществом на шесть персон, сидели женщина лет тридцати шести — тридцати восьми, со следами былой красоты, две прелестные девушки лет шестнадцати-восемнадцати, и тринадцатилетний мальчик. Пятым был человек в черном. Казалось, они кого-то ожидали.

При виде Жака Мере все встали.

— Жена и вы, дети, — сказал хозяин дома, указывая на Жака Мере, — взгляните на этого человека; он не побрезговал прямо на эшафоте оказать помощь нашему…

Женщина подошла к Жаку Мере и поцеловала ему руку; за ней последовали девушки и мальчик.

— Я надеюсь, вы будете вечно помнить, — продолжал человек в черном, (а это был не кто иной, как господин Парижский), — что гражданин Жак Мере, несправедливо объявленный вне закона, пришел просить убежища под нашим скромным кровом.

Затем, указав Жаку на шестой прибор, он произнес:

— Как видите, мы вас ждали.

Комментарии

Дилогия «Сотворение и искупление» («Creation et Redemption»), состоящая из двух романов — «Таинственный доктор» («Le docteur mysteiieux») и «Дочь маркиза» («La fille du marquis»), — последнее крупное прозаическое произведение А.Дюма.

Действие ее развертывается с 12.07.1785 г. по 21.01.1793 г. и с

04.06.1793 г. по июль 1796 г. главным образом на фоне событий Великой Французской революции.

Дилогия впервые публиковалась в газете «Le Siecle» («Век») с 29.12.1869 г. по 22.05.1870 г.

Первое отдельное французское издание: Paris, Michel-Levy Freres, 4 v., 12 mo., 1872.

Перевод романов «Таинственный доктор» и «Дочь маркиза», выполненный по изданию Calmann-Levy, Paris, сверен с оригиналом Г.Адлером. На русском языке дилогия публикуется впервые.

1

«Ангел Божий» (лат.)

2

Перед восходом солнца (ит.)

3

В трепет движеньем бровей приводя (лат.) — Гораций, Оды, III, 1

4

Матфей, 6: 22-23

5

Откуда родом? (лат.)

6

«Обо всех вещах, доступных познанию, и еще о некоторых» (лат.)

7

«Лафайет в Америке». Перевод А.Мушникова

8

В руки Твое, Господи, предаю душу мою (лат.)

9

Без звука (фр.)

10

Награждая и упраздняя (лат.)

11

Мишле. Том 4, страница 216. (Прим. автора.)

12

Священную лестницу (ит.)

13

Почтовый термин, означающий, что, заплатив за третью лошадь только половину цены, пассажир может попросить не закладывать ее в экипаж. (Примеч. автора.)

14

Итак вразумитесь, цари! (лат.)

15

Люди, знакомые с великой книгой Мишле, носящей название «Революция», — книгой, которую французской молодежи следовало бы сделать своей политической Библией, — узнают в речи Жака Мере отблески прекраснейшего из творений великого историка. (Примеч. автора.)

16

Встань, палач! (лат )

17

Жребий брошен! (лат.)