XXIII. БОРЕПЕР

К рассвету Жак Мере добрался до Шато-Тьерри.

Надо сказать, что, оставшись один, он полностью предался воспоминаниям. Дантон, Дюмурье, Борепер, Париж, Верден — все это совершенно перестало его интересовать, и он перенесся мыслями в бедный маленький Аржантон и погрузился, как говорит Гамлет, в сердце своего сердца — туда, где жила память о Еве.

Как тиха и печальна была эта ночь, проведенная в мечтах о возлюбленной! Сколько вздохов, сколько глухих восклицаний вырвалось из груди Жака! Сколько раз повторил он нежное имя Евы, сколько раз простер руки, чтобы обнять пустоту!

Кровавые парижские видения прогоняли обожаемую тень, но стоило эшафоту, отрубленным головам в руке палача, воплям женщин, крикам узников, чеканному шагу ночных патрулей хоть на мгновение изгладиться из памяти бедного влюбленного, как взору его вновь являлась Ева.

Однако лишь только за окнами кареты забрезжил день, как реальная жизнь, подобно ревнивой жене, предъявила свои права на путешественника и завладела всеми его ощущениями. Дороги были запружены волонтерами, которые шли распевая «Марсельезу». Холмы ощетинились военными лагерями, справа и слева от дороги стояли в карауле национальные гвардейцы, а кое-где старый крестьянин с ружьем в руке стерег свою борозду.

— Куда идут твои сыновья, старик? — На бой с врагом.

— А если враг убьет их?

— Тогда мы встанем в строй вместо сыновей и врагу придется иметь дело с нами.

Воистину, страну, имеющую таких защитников, покорить невозможно.

Враги видели, или, скорее, предчувствовали, что их ожидает великое множество штыков и пик, и именно поэтому действовали так нерешительно, вяло и неспешно.

Вдобавок командующий войсками неприятельской коалиции, столь грозный в своих манифестах, был в обыденной жизни весьма склонен к колебаниям. В юности, воюя под знаменами великого Фридриха, он выказывал блестящие полководческие таланты. Король и теперь был храбр, остроумен и опытен, но пристрастие к чувственным наслаждениям, не угасшее и в преклонные лета, лишило его способности принимать решения мгновенно. Орел сделался близорук.

Чем дальше от Парижа, тем теснее смыкались ряды волонтеров. Близ Сент-Мену Жак Мере наткнулся на бивак и, остановив карету, велел подозвать к себе командира отряда.

Командир, полковник Гальбо, вел в Верден 17-й артиллерийский полк, батальон волонтеров и четыре пушки.

Жак Мере представился полковнику. Тот объяснил, что имеет приказ Дюмурье принять временное командование Верденом и защищать эту крепость — одну из ключевых позиций на северо-востоке Франции — до последней капли крови.

Гальбо торопился, боясь опоздать.

Он поручил Жаку Мере известить Борепера о своем приближении и приказать, в случае если Верден уже окружен, выслать навстречу подкреплению отряд для прикрытия.

Жак понял, что не должен терять времени, и приказал кучеру гнать что есть мочи.

Лошади помчались во весь опор.

Когда окончательно рассвело, на горизонте показался Верден и до слуха Жака стали доноситься звуки канонады; в то же самое время он увидел, что холм Сен-Мишель покрылся войсками.

То были пруссаки, начинавшие окружать город.

К счастью, дорога, по которой ехал Жак, пока оставалась свободной.

Нужно было во что бы то ни стало опередить пруссаков.

— Пять луидоров, если мы успеем попасть в Верден! — крикнул Жак кучеру.

Лошади рвались вперед, карета пронеслась прямо перед авангардом прусских войск, от которого ее отделяло не больше трехсот шагов, и под градом пуль влетела в ворота крепости: они отворились нарочно для нее и тотчас вновь затворились.

— Где мне найти полковника Борепера? — спросил Жак Мере.

Однако получить ответ на этот вопрос в городе, охваченном ужасом перед наступающими пруссаками, оказалось не так-то легко: жители Вердена в панике разбегались по домам, спешили накрепко закрыть окна и двери и обращали очень мало внимания на приезжего.

Наконец выяснилось, что полковник в ратуше, на военном совете.

Жак Мере бросился туда и столкнулся с Борепером на лестнице.

Он узнал коменданта и представился ему.

Тот пригласил доктора к себе домой, и оба, не мешкая, сели в карету Жака.

В доме коменданта их с видимым нетерпением поджидал молодой офицер.

— Итак? — спросил он.

— Решено защищаться до последнего.

— Слава Богу! — воскликнул юноша, подняв к небу бесконечно кроткие голубые глаза. — Обещайте мне, комендант, что вы поставите меня на такой пост, где я смогу драться и умереть со славой.

— Не волнуйся, — отвечал Борепер. — О таких, как ты, не забывают.

— Тогда я подожду здесь, хорошо?

— Подожди.

Жак Мере и Борепер вошли в комнату, стены которой были сплошь увешаны планами Вердена.

— Кто этот юноша? — спросил Жак Мере. — Впрочем, — добавил он со смехом, — я едва не спросил у тебя, кто эта девица?

— Девица? Это один из самых отважных наших офицеров. Его зовут Марсо. Он командует батальоном департамента Эр-и-Луар. Ты сам увидишь, каков он в деле.

Жак Мере предъявил Бореперу свои полномочия и спросил, какими силами он намеревается защищать город.

— Клянусь честью, — отвечал Борепер, — мне следовало бы ответить, как отвечали спартанцы: «Нашими телами». У нас около трех тысяч человек, двенадцать мортир, из которых, впрочем, стреляют только десять; тридцать два орудия разного калибра, из них два сняты с лафетов; девяносто девять тысяч снарядов двадцать четвертого калибра и двадцать две тысячи пятьсот одиннадцать — других калибров. А также сто сорок три пехотных ружья, триста шестьдесят восемь драгунских ружей и семьдесят один пистолет — все это оружие можно будет раздать волонтерам, если они доберутся до города.

— Там, в ратуше, только что заседал совет обороны?

— Да. Мы постановили, что город переходит на осадное положение, приказали разобрать мостовые и под страхом смерти запретили горожанам собираться группами.

— Будут эти приказы выполнены?

— Выгляни в окно.

— В самом деле, мостовую уже разбирают. Превосходно. Теперь выслушай меня.

Жак Мере рассказал Бореперу о своей встрече с Гальбо, который по приказу Дюмурье движется к Вердену, чтобы оказать помощь его защитникам.

— Черт подери! — воскликнул Борепер. — Ничто не могло бы доставить мне большее удовольствие. Дюмурье снимает с меня ответственность и тем самым возвращает мне жизнь. Я поклялся, пока я комендант, не сдаваться врагу живым; но если я буду всего лишь помощником коменданта, я просто-напросто разделю судьбу остальных верденцев. Моя жена и дети должны поставить милейшему Гальбо свечку!

— Но ты ведь знаешь, что город взят в плотное кольцо.

— Да, поэтому нам придется сделать вылазку и помочь Гальбо и его людям войти. Марсо — большой мастер таких вылазок.

Борепер позвонил; вошел вестовой.

— Позовите ко мне командира батальона Марсо. Можно было подумать, что молодой офицер прочел мысли своего командира, ибо он предстал перед полковником буквально в тот же миг.

— Марсо, — сказал ему Борепер, — возьми триста пехотинцев, всех кавалеристов, три роты гренадеров национальной гвардии и тех горожан, что выкажут желание сопровождать тебя.

— Ими займусь я, — предложил Жак Мере.

— Ты пойдешь с нами? — спросил Марсо.

— Да, я могу оказаться полезен вам хотя бы как хирург.

— Гражданин послан к нам исполнительной властью, — объяснил Борепер.

— Вдобавок, поскольку в будущем мне, возможно, придется, отдавать суровые приказы, принимать решительные меры, я буду рад показать себя в деле, чтобы люди знали, кому повинуются! Вперед! Я хочу осмотреть местность.

Выйдя от коменданта вместе с Марсо, Жак Мере захватил драгунское ружье и набил карманы патронами; Марсо же тем временем протрубил общий сбор, приказал седлать лошадей и выяснить, есть ли среди горожан добровольцы, желающие принять участие в вылазке.

Таковых обнаружилось пятеро или шестеро.

Затем Марсо и Мере, вооружившись подзорной трубой, поднялись на одну из самых высоких городских колоколен; взглянув на дорогу из Сент-Мену, они тотчас заметили вдали авангард отряда Гальбо. Цепь пруссаков не давала ему войти в город.

Спустившись с колокольни, доктор и его спутник увидели, что многие горожане читают печатные листовки, подписанные герцогом Брауншвейгским.

Каким образом листовки попали в город, никто не знал.

Впрочем, у герцога имелись в Вердене тайные осведомители и шпионы.

Листовка предлагала горожанам сдаться.

Я тщетно искал в книгах Тьера и Мишле текст этого обращения герцога Брауншвейгского к жителям Вердена.

Мне посчастливилось больше названных историков: в Вердене, куда я отправился по следам своих героев, я нашел листовку герцога Брауншвейгского. Гордый характер прусского короля, его свирепые угрозы и удивительная беспечность, решительно непонятная тому, кто, в отличие от нас, не знает ее истинного источника — безволия, вызванного чрезмерным развратом, — все это высказалось в листовке сполна, поэтому мы приведем ее здесь целиком, от первого до последнего слова.

Вот она:

«Движимые любовью к справедливости, Его Величество император и Его Величество король прусский не приняли пока решительных мер для взятия Вердена. Они желают, насколько возможно, избежать излишнего кровопролития. Посему я предлагаю верденскому гарнизону открыть прусским войскам ворота города и крепости и в двадцать четыре часа покинуть их с оружием и обозом, но без артиллерии. В этом случае гарнизон и горожане могут быть уверены в покровительстве Его Величества императора и Его Величества короля; если же жители и защитники Вердена отвергнут наше великодушное предложение, гибельные последствия сего отказа не заставят себя долго ждать: уделом солдат станет смерть под пулями, а горожан — разорение и горе.

Герцог Брауншвейгскиш.

Марсо собрал своих людей. Жак Мере возглавил горожан-добровольцев, занявших место среди национальных гвардейцев, и весь этот небольшой отряд направился к Французским воротам. Часовой, поставленный на крепостной стене, должен был подать сигнал, лишь только Гальбо перейдет в наступление; в это же самое мгновение надлежало открыть ворота и начать вылазку.

Не успели стрелки Гальбо сделать первый выстрел, как ворота открылись; кавалерия устремилась вперед, а пехотинцы и национальные гвардейцы бросились в сторону Жарден-Фонтена и Тьервиля.

На Вареннском холме они налетели на неприятеля.

К несчастью, враг уже успел стянуть туда значительные силы, в том числе эмигрантскую конницу.

Обе стороны бились яростно; отряды Марсо и Гальбо несколько раз были совсем близки к тому, чтобы соединиться. Жак Мере видел даже, как блестят штыки солдат Гальбо, но пробить живую стену, воздвигнутую на пути у французов пруссаками, нашим героям не удалось.

Внезапно Жаку Мере показалось, что в дыму перед ним промелькнул всадник, похожий лицом и осанкой на маркиза де Шазле. Он окликнул незнакомца и жестом вызвал его на бой, но призрак не ответил и вновь скрылся в дыму.

Пруссаки между тем поднажали, и под их натиском французы отступили. Силы неприятеля постоянно прибывали, надежды на соединение с Гальбо у Марсо не оставалось, и, выбившись из сил, забрызганный кровью противников — он бился в одиночку против десятерых, — юноша дал своему отряду сигнал к отступлению.

Марсо возвратился в город, а Гальбо, поняв, что в Верден ему не войти, умчался прочь.

Бомбардировка Вердена началась 31 августа в одиннадцать часов вечера и продолжалась до часу ночи. Осаждающим она, впрочем, принесла мало пользы, хотя жители верхнего города — аристократы и церковники — нарочно зажгли свет в домах, чтобы врагу было удобнее целиться.

Первого сентября в три часа ночи прусский король собственной персоной явился на батарею Сен-Мишель; на сей раз пальба продолжалась до пяти утра.

Некоторые дома загорелись.

Что же касается верденских орудий, то их ядра не долетали до высот, на которых расположились пруссаки, и потому не могли причинить неприятелю ни малейшего вреда.

Из защитников города погиб лишь один Гийон — бывший член Учредительного собрания, приведший в Верден отряд волонтеров из Сен-Мишеля и оставшийся оборонять город; он был убит осколком снаряда на набережной Мясников.

Тем временем верденские женщины собрались на площади перед ратушей, где заседал постоянно действующий совет обороны и где ночевал Борепер, когда у него не оставалось ни сил, ни времени добраться до дому.

Женщины громкими криками требовали у членов совета, чтобы те пощадили их и не обрекали город на разрушение, а имущество жителей — на разграбление.

Депутации из разных районов города являлись к членам совета и умоляли их согласиться на условия, предложенные в листовке прусского короля, неведомо как попавшей накануне в Верден.

Внезапно до слуха горожан донесся звук трубы парламентера.

После короткого обсуждения члены совета подавляющим большинством (десять против двух) решились принять его.

Парламентер, с завязанными глазами введенный в город, предстал перед советом и осведомился, не изменила ли ночная бомбардировка намерений осажденных.

Выслушав вопрос, защитники Вердена, так и не развязав парламентеру глаза, вывели его из залы заседания.

Вначале слово взял Борепер; он был немногословен:

— Я поклялся, что враг войдет в Верден только через мой труп, и сдержу слово.

Затем все взоры обратились к Жаку Мере: горожане знали, что он прибыл в Верден со специальной миссией.

— Граждане, — сказал Жак, — вы знаете, что Верден — ключ от Франции. Отважный полковник де Борепер только что объяснил вам, как намеревается поступить он. Вы знаете, что я сегодня пошел под вражеские пули, хотя вполне мог бы этого не делать, но теперь, после того как я рискнул жизнью ради вас, я, кажется, заслужил право сказать вам прямо, чего ждет от вас Франция.

Франция ждет от вас великого самоотвержения; продержитесь неделю — этого времени парижанам хватит на то, чтобы подготовиться к обороне; подвигом своим вы спасете отечество и сможете по праву написать под гербом своего города: «Вердену от благодарной Франции».

Защитите ваш город. Я готов подвергаться тем же опасностям, что и вы, и, если потребуется, погибну вместе с вами.

Речи Борепера и Мере подействовали на совет, и он решил попросить двадцать четыре часа отсрочки, прежде чем дать окончательный ответ на предложение его величества Фридриха Вильгельма.

Парламентера вновь ввели в залу и передали ему ответ верденцев.

— Господа, — возразил пруссак, — я пришел, чтобы услышать от вас «да» или «нет»; другого ответа мне не нужно; его величество король прусский не хочет ждать.

— Другого ответа у нас нет, — воскликнул Борепер, — если он не хочет ждать, пусть действует!

— В таком случае, господа, — предупредил парламентер, — приготовьтесь к штурму.

— А вы, сударь, — вскричал Борепер, — передайте вашему повелителю, что, если натиск осаждающих окажется слишком силен, мы сумеем распорядиться нашими пороховыми складами так, чтоб победители нашли себе последний приют в том самом месте, где они одержали победу!

Этот гордый ответ принес свои плоды. Верденцы получили двадцатичетырехчасовую передышку.

Зная, что в подобных обстоятельствах часы стоят дней, Жак Мере надеялся и дальше тянуть время с помощью бесконечных переговоров.

Однако чиновники и судейские прислали в совет обороны депутацию из двадцати трех человек с петицией, гласившей, что для спасения города необходимо безотлагательно принять предложения, сделанные герцогом Брауншвейгским от имени короля Пруссии, ибо в этом случае гарнизон Вердена получит право сражаться на стороне Франции, меж тем как разгром города никакой пользы отечеству не принесет.

Волею случая в тот момент, когда послание это читали вслух, рядом оказался Марсо. Он поднялся и сказал:

— Что касается меня, то от имени армии, от имени батальона, от своего собственного имени я прошу, чтобы город использовал те восемнадцать часов передышки, которые у него еще остались, на подготовку к обороне и сопротивлению войскам коалиции.

Однако не успел Марсо договорить, как с улицы донеслись жалобы, стоны и рыдания: под окнами собрались дети, женщины и старики, явившиеся к ратуше, дабы мольбами и слезами поддержать тех членов совета обороны, что втайне лелеяли мысль о капитуляции; казалось, все эти горожане услышали слова Марсо и спешили выразить свое несогласие с ними.

Очень скоро точка зрения сторонников капитуляции возобладала и члены совета разошлись, или, точнее, решили разойтись, с тем чтобы назавтра приняться за сочинение бумаги о сдаче города.

Жак Мере не сводил глаз с Борепера; тот, слегка побледнев, произнес:

— Простите, господа, верно ли я понял, что в ваших умах — не говорю, в ваших сердцах — сложилось решение сдать город, невзирая на мольбы всей Франции, которая, как мы знаем, ждет от Вердена самоотверженной обороны?

— Мы убеждены, что оборона невозможна, — в один голос ответили члены совета.

— А если я иного мнения, если я отказываюсь сдавать город? — настаивал Борепер.

— Тогда мы сами откроем ворота Вердена прусскому королю и положимся на его великодушие.

Борепер бросил на членов совета взгляд, исполненный презрения.

— Ну что ж, господа, — сказал он, — я поклялся, что умру, но не сдамся врагу; если вы не печетесь о своем честном имени, — живите, а я должен сдержать клятву. Вот мое последнее слово. Я умираю свободным. Гражданин Жак Мере, призываю тебя в свидетели.

И, вытащив из кармана пистолет, Борепер мгновенно, не дав никому опомниться, выстрелил себе в висок.

Жак Мере подхватил тело этого мученика чести.

Назавтра, в тот час, когда юные верденские девы в белых покрывалах усыпали цветами дорогу, по которой должен был проехать в ратушу прусский король, и с корзинками, полными сладостей, поджидали победителей у открытых нарочно для них Тьонвильских ворот, верденский гарнизон с воинскими почестями покидал город через ворота Сент-Мену; перед войском ехал запряженный черными конями фургон, в котором покоилось обернутое трехцветным знаменем тело Борепера.

Солдаты не захотели хоронить героя в земле, захваченной пруссаками. Батальон департамента Эр-и-Луар замыкал процессию; последним ехал его командир — Марсо.

Прусский авангард проследовал вместе с французской армией до Ливри-ла-Перш, заодно произведя разведку в окрестностях Клермона.

Наконец пруссаки остановились.

Тут-то Марсо, привстав на стременах, бросил им от имени Франции грозные слова:

— До встречи на равнинах Шампани!

XXIV. ДЮМУРЬЕ

Если мы так подробно остановились на осаде Вердена и героической смерти Борепера, то лишь оттого, что, на наш взгляд, ни один историк не понял, какую роль сыграло взятие Вердена в истории Революции, и не отнесся к гибели Борепера с тем благоговением, с каким историк, этот великий жрец грядущего, обязан к ней отнестись.

Сам я заметил этот удивительный пробел при следующих обстоятельствах. Еще в эпоху Реставрации меня возмущали поэтические восхваления так

называемых верденских дев, которые с цветами в одной руке и сладостями в другой открыли врагу ворота родного города, являвшегося ключом от всей Франции.

Эту измену родине можно извинить лишь невежеством женщин, которые, скорее всего, поддались на уговоры родных и не понимали, какое преступление совершают.

Свою роль тут наверняка сыграли и священники.

Итак, желая ответить прозой на стихи Делиля и Виктора Гюго, я вот уже семь или восемь лет искал документы, касающиеся сдачи Вердена, которая оказала немалое влияние на события 2 и 3 сентября.

Естественно, я начал с того, что обратился к самому многословному из наших историков, г-ну Тьеру. Но г-н Тьер так спешит одержать победу при Вальми, что удостаивает Верден лишь отрывочных упоминаний.

Сначала, на странице 198 издания Фюрна, он пишет:

«Пруссаки наступали на Верден».

Затем, на странице 342 того же издания: «Взятие Вердена потешило тщеславие Фридриха».

И наконец, на странице 347: «Гальбо, посланный на помощь верденскому гарнизону, прибыл слишком поздно». О Борепере ни слова: г-ну Тьеру не до него.

Между тем случай здесь отнюдь не заурядный.

Город капитулирует против воли коменданта, а тот пускает себе пулю в лоб; двадцать три гражданина, изобличенных в том, что открыли ворота врагу, 24 апреля 1794 года всходят на эшафот; десять женщин, старшей из которых пятьдесят пять лет, а младшей — восемнадцать, также расстаются с жизнью на эшафоте за то, что встретили врагов цветами и конфетами.