XCVI. СВЯТОЙ ЯНУАРИЙ, ПОКРОВИТЕЛЬ НЕАПОЛЯ И ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ НЕАПОЛИТАНСКИХ ВОЙСК

Мы уже говорили выше, какое действие произвело в Неаполе заявление Шампионне о том, что на следующий день должно совершиться чудо святого Януария.

Шампионне поставил на карту все: если чудо не будет совершено, ему придется подавлять второй бунт; если же оно совершится, наступит спокойствие и будет учреждена Партенопейская республика.

Чтобы объяснить ту огромную популярность, которой пользуется Януарий среди неаполитанского народа, надо рассказать в нескольких словах, на каких заслугах святого эта популярность основана.

Святой Януарий — не обычный святой из календаря, равно почитаемый повсюду: ему не строят церквей, как святому Петру и святому Павлу, во всех странах мира; Януарий — это святой местный: он неаполитанец и патриот.

Святой Януарий жил в первые века Церкви. Он проповедовал слово Христа в конце III и в начале IV века и обратил в веру Христову тысячи язычников. Как все проповедники истинной веры, он навлек на себя, естественно» гнев императоров и претерпел мученичество в 305 году от рождества Христова. Мы вынуждены, дабы пояснить чудо разжижения его крови, рассказать о некоторых подробностях этого мученичества.

Превосходство Януария над прочими святыми, как утверждают неаполитанцы, неоспоримо. И в самом деле, другие святые при жизни и даже после своей смерти творят всякие чудеса, которые, будучи оспорены философами, доходят до нас в форме смутного, полудостоверного предания, тогда как чудо святого Януария, напротив, дошло до наших дней и возобновляется дважды в год, к вящей славе города Неаполя и великому посрамлению безбожников.

Гражданин прежде всего, Януарий любит по-настоящему только свою родину и печется лишь о ней одной.

Если бы миру угрожал второй потоп или если бы весь мир грозил обрушиться вокруг Горациева праведника, святой Януарий не пошевелил бы даже кончиком пальца, чтобы спасти его. Но когда проливные ноябрьские дожди угрожают затопить урожай, когда знойные августовские жары иссушают водоемы его возлюбленного края, Януарий подвигает небо и землю на то, чтобы в ноябре светило солнце, а в августе шел дождь.

Если бы святой Януарий не взял Неаполь под свое особое покровительство, то уже десять столетий Неаполя бы не существовало или же он понизился бы в ранге, уподобившись таким городкам, как Поццуоли и Байя. Поистине, нет в мире города, который бы столько раз завоевывался и попадал под иго чужеземцев! Но благодаря действенному вмешательству и неусыпной деятельности своего патрона завоеватели проходят, а Неаполь остается.

Нормандцы правили Неаполем, но святой Януарий их изгнал! Швабы правили Неаполем, но святой Януарий их изгнал! Анжуйцы правили Неаполем, но святой Януарий их изгнал! Арагонцы, в свою очередь, захватили трон Неаполя, но святой Януарий их покарал!

Испанцы подчинили своей тирании Неаполь, но святой Януарий их разбил! Наконец, французы заняли Неаполь, но святой Януарий их оттуда выпроводил!

Эти самые слова мы уже писали в 1836 году, а теперь нам остается только добавить: «И кто знает, что еще сделает святой Януарий для своего отечества!»

И в самом деле, каково бы ни было владычество — отечественное или чужеземное, законное или узурпированное, справедливое или деспотическое, тяготеющее над этой прекрасной страной, — в глубине сердца каждого неаполитанца живет вера, возводящая его терпение до высот стоицизма: вера в то, что все короли и правительства пройдут и в конце концов в Неаполе останется только неаполитанский народ и святой Януарий.

История этого святого начинается одновременно с историей Неаполя и, вероятно, закончится только вместе с ней.

Святой Януарий принадлежит, естественно, к самому знатному роду древности. Народ, который в 1647 году дал своему государству, руководимому лаццароне, название Светлейшей королевской неаполитанской республики, а в 1799 году забрасывал патриотов камнями за то, что они осмелились отменить титул «ваше превосходительство», никогда не согласился бы избрать себе покровителя плебейского происхождения. Лаццароне по своей природе аристократ или, точнее, преклоняется прежде всего перед аристократией.

Род святого Януария восходит по прямой линии к семье римских Януариев, которая сама имеет претензию считать своим прародителем Януса. Ранние годы блаженного покровителя Неаполя покрыты мраком неизвестности. Лишь в 304 году, при понтификате святого Марцеллина, он был назначен епископом только что созданной папой епархии Беневенто.

Удивительна судьба этой епархии, которая начинается святым Януарием и заканчивается г-ном Талейраном!

Последнее гонение на христиан происходило при императорах Диоклетиане и Максимиане; оно продолжалось два года, начавшись в 302 году, причем было одним из самых жестоких: семнадцать тысяч мучеников освятили нарождающуюся религию своей кровью.

Императорам Диоклетиану и Максимиану наследовали императоры Констанций и Галерий, при которых христиане имели небольшую передышку.

В числе пленников, скопившихся в темницах Кум в предшествующее правление, были Соссий, диакон Мизенский, и Прокл, диакон Поццуольский. В течение всего времени, пока длилось гонение на христиан, начавшееся в 302 году, святой Януарий ни разу не упускал случая с опасностью для жизни поддержать их своим словом.

Временно выпущенные на волю христианские узники, поверившие в то, что все преследования кончились, возносили Господу благодарственные молитвы в Поццуольском храме, и святой Януарий совершал службы, а Соссий и Прокл помогали святому делу, как вдруг однажды раздался звук трубы и в церковь въехал на лошади вооруженный глашатай и громко прочел старый указ Диоклетиана, который новые цезари ввели в силу.

Этот указ, весьма любопытный — даже если подлинность его сомнительна, — хранится в архивах архиепископства. Следовательно, мы можем предложить его нашим читателям, как ранее уже приводили некоторые исторические документы, отнюдь не лишенные интереса:

«Трижды величайший, неизменно справедливый, бессмертный император Диоклетиан всем префектам и проконсулам Римской империи шлет привет!

Наших божественных ушей достиг слух, немало нас прогневивший, что самая нечестивая из всех ересей, кою называют христианством, стала распространяться с новой силой, что вышеупомянутые христиане чтят как бога некоего Иисуса, рожденного неизвестно какой еврейской женщиной, и поносят оскорблениями великого Аполлона, Меркурия и Геракла и даже самого Юпитера, вознося хвалу тому самому Христу, которого евреи распяли на кресте как чародея.

Посему мы приказываем всех христиан, мужчин и женщин, во всех городах и краях подвергнуть самым жестоким мукам, если они откажутся поклоняться нашим богам и не отрекутся от своих заблуждений. Если же кто из них проявит покорность, мы даруем ему прощение. В противном случае мы потребуем, чтобы их поразили мечами и подвергли самой суровой казни (pessimd morte 14). Помните, что за неисполнение наших божественных указов вы сами будете подвергнуты той же каре, какой мы угрожаем этим преступникам».

В дальнейшем мы приведем один-два декрета короля Фердинанда, и читатель убедится, что они под стать этому документу. Сравнивая их с указом Диоклетиана, видишь, сколь во многом они схожи. Только указы римского императора были лучше составлены.

Как нетрудно догадаться, ни святой Януарий, ни оба его диакона не подчинились этому декрету. Януарий продолжал служить свои мессы, а диаконы — ему прислуживать, так что в одно прекрасное утро все трое были схвачены при исполнении своих обязанностей.

Излишне говорить, что все те, кто присутствовал тогда на богослужении, были задержаны вместе с ними. И уж совсем бесполезно упоминать, что пленники не позволили запугать себя угрозами проконсула Тимофея и упорно продолжали исповедовать веру Христову.

Заметим только, что в минуту ареста одна старая женщина, которая уже признавала Януария святым, попросила его оставить ей на память какие-нибудь реликвии. Януарий протянул ей два сосуда, с помощью которых он только что совершал таинство пресуществления, со словами:

— Возьми эти сосуды, сестра, и собери в них мою кровь!

— Но я разбита параличом и не в силах ступить ни шагу!

— Выпей вина и воды, которые там остались, и ты пойдешь!

Случилось так, что проконсул ожесточился больше всех против святого Януария, потому что именно тот больше всех служил Сыну Божьему.

Проконсул начал с того, что велел бросить святого в раскаленную печь, но огонь потух, и пылающие угли, устилавшие под, превратились в цветы.

Тогда святой Януарий был осужден на растерзание дикими зверями.

В день, назначенный для казни, амфитеатр был переполнен. Толпы людей стекались со всех концов провинции; амфитеатр Поццуоли был, как амфитеатр Капуи (откуда, как известно, сбежал Спартак), одним из самых красивых во всей Кампании.

Впрочем, это тот самый амфитеатр, развалины которого существуют и по сей день; за двести тридцать лет до этих событий божественный император Нерон устроил здесь празднество в честь царя Армении Тиридата I, который, будучи изгнан из своего царства Корбулоном, поддерживавшим Тиграна, явился к сыну Домиция и Агриппины требовать свою корону обратно. Все было подготовлено, чтобы поразить воображение варвара. Самые могучие звери, самые искусные гладиаторы сражались перед ним, но, так как он оставался бесстрастным, созерцая это зрелище, Нерон спросил его, что он думает об этих борцах, чья сверхчеловеческая сила вызвала бурю аплодисментов. В ответ Тиридат, не проронив ни слова, поднялся с улыбкой и, метнув свое копье на арену, одним ударом пронзил насквозь двух быков сразу.

С того дня как Тиридат дал столь наглядное доказательство своей силы, цирк ни разу не собирал такого количества зрителей.

Едва проконсул занял свое место на троне и ликторы сгруппировались вокруг него, как трое святых, выведенных на арену по его приказу, были оставлены перед воротами, через которые должны были впустить зверей. По знаку Тимофея ворота отворились — и хищники выпрыгнули на арену. При виде их тридцать тысяч зрителей радостно зааплодировали. Удивленные звери ответили на это угрожающим ревом, покрывшим все голоса и заставившим умолкнуть аплодисменты. Затем, возбужденные криками толпы, терзаемые трехдневным голодом, на который их обрекли смотрители, и привлеченные запахом человеческой плоти (это лакомство доставалось им лишь по большим праздникам), львы начали потряхивать гривой, тигры — готовиться к прыжку, а гиены — облизываться. Но сколь велико было удивление проконсула, когда он увидел, что гиены, тигры и львы легли у ног этих трех мучеников в знак уважения и покорности, тогда как цепи, сковывавшие святого Януария, сами собой распались и он, подняв освободившуюся руку, с улыбкой благословил зрителей.

Вы понимаете, конечно, что Тимофей, проконсул, наместник императора, не мог позволить какому-то жалкому епископу восторжествовать над ним, ведь и так уже при виде последнего чуда, совершенного Януарием, пять тысяч зрителей обратились в христианство. Убедившись, что огонь бессилен против его пленника и львы ложатся к его ногам, проконсул дал приказ отсечь епископу и двум диаконам головы.

Прекрасным осенним утром 19 сентября 305 года святой Януарий, сопутствуемый Проклом и Соссием, был препровожден на площадь Вулкана, расположенную возле полупотухшего кратера на равнине Сольфатара, чтобы принять там последнее мучение. Но едва прошел он полсотни шагов в направлении площади, как пробившись сквозь толпу, спотыкаясь, вышел и упал перед ним на колени старик-нищий.

— Где ты, святой человек? — воскликнул нищий. — Я слеп и не вижу тебя.

— Я здесь, сын мой, — отвечал святой Януарий, останавливаясь, чтобы выслушать старца.

— Ах, отец мой! — вскричал тот. — Позволь мне перед смертью поцеловать следы твоих ног!

— Этот человек сумасшедший, — сказал палач, собираясь оттолкнуть его.

— Позволь приблизиться этому слепому, прошу тебя, — промолвил святой Януарий, — ибо с ним милость Господня.

Палач посторонился, пожав плечами.

— Что ты хочешь, сын мой? — спросил святой.

— Какой-нибудь ничтожный дар на память о тебе, все равно что. Я сохраню его до конца моих дней, он принесет мне счастье в этом мире и ином.

— Да разве ты не знаешь, что осужденные на смерть ничего при себе не имеют? — воскликнул палач. — Дурак тот, кто просит милостыню у человека, который сейчас умрет!

— Сейчас умрет? — переспросил старик, качая головой. — Напрасно ты уж так уверен. Не в первый раз он от вас ускользает.

— Не беспокойся, — отвечал палач. — На этот раз он будет иметь дело со мной.

— Сын мой, — сказал святой Януарий, — у меня не осталось ничего, кроме вот этого платка, которым мне завяжут глаза перед казнью. Я оставляю его тебе. Возьми его после моей смерти.

— А если солдаты не разрешат мне приблизиться к тебе?

— Будь спокоен, я принесу его тебе сам.

— Благодарю, отец мой.

— Прощай же, сын мой.

Слепой удалился, и процессия возобновила свой путь. Дойдя до площади Вулкана, трое мучеников опустились на колени. Святой Януарий произнес громким голосом:

— Великий Боже, по милости своей дозволь мне сегодня принять мученичество, в котором ты мне отказывал уже дважды! И пусть наша кровь, которая сейчас прольется, утишит твой гнев и будет последней кровью, что прольют тираны, преследующие нашу святую Церковь!

Поднявшись с колен, он нежно обнял двух своих собратьев по мученичеству и дал знак палачу начать свое кровавое дело.

Палач отсек головы вначале Проклу и Соссию, которые приняли смерть, вознося хвалу Господу; но, когда он приблизился к святому Януарию, чтобы в свою очередь обезглавить его, палача вдруг охватила конвульсивная дрожь, настолько сильная, что меч выпал у него из рук и он не мог нагнуться и поднять его.

Тогда святой Януарий сам завязал себе глаза и, приняв положение наиболее удобное для предстоящей казни, обратился к палачу:

— Что же ты медлишь, брат мой?

— Я не могу поднять меч, если ты не дашь мне на это разрешения и не будет приказа от тебя самого.

— Я не только разрешаю и приказываю тебе, брат мой, я еще и прошу тебя об этом.

Силы тотчас вернулись к палачу, и он нанес удар с такой энергией, что сразу отсек голову и один из пальцев святого.

Что до двух молений, которые святой Януарий вознес Господу перед смертью, то они, несомненно, дошли до него, ибо палач, обезглавив святого, возвел его в ранг мученика, а Константин, который впоследствии стал Константином Великим и утвердил торжество христианской веры, в том самом году, когда погиб святой, бежал из Ни-комедии в Йорк, где застал своего отца Констанция Хлора при последнем издыхании и был провозглашен императором легионами Британии, Галлии и Испании. Итак, год смерти святого Януария ознаменовал триумф Церкви.

В тот самый день, когда казнили мучеников, около девяти часов вечера два человека, похожие на две тени, робко приблизились к опустевшей площади и стали искать глазами три трупа, которые были оставлены там, где совершилась казнь.

Луна, только что взошедшая на небосклон, лила яркий свет на желтоватую равнину Сольфатары, так что можно было отчетливо различить каждый предмет.

Те, что пришли в это уединенное место, были старик и старуха.

С минуту они с недоверием всматривались один в другого, затем решились пойти друг другу навстречу.

Приблизившись на расстояние всего лишь трех шагов, каждый поднял руку ко лбу, творя крестное знамение.

Они признали друг в друге христиан.

— Здравствуй, брат мой, — сказала женщина.

— Здравствуй, сестра моя, — ответил старик.

— Кто ты?

— Друг святого Януария. А ты?

— Я из его родни.

— Откуда ты родом?

— Из Неаполя. А ты?

— Из Поццуоли. Что привело тебя сюда в этот час?

— Я пришла собрать кровь мученика. А ты?

— Я — предать земле его тело.

— Вот два сосуда, с ними он совершал свою последнюю службу, а потом, выйдя из церкви, отдал их мне, приказав выпить оставшиеся в них воду и вино. Я была парализована и не могла двинуть ни рукой, ни ногой в течение десяти лет, но едва осушила эти сосуды, повинуясь приказу блаженного Януария, как поднялась и пошла.

— А я был слеп. Я попросил у мученика, когда он шел на казнь, оставить мне что-нибудь на память; он обещал мне после смерти дать платок, которым ему должны были завязать глаза. В тот миг, когда палач отсек ему голову, он явился ко мне, вручил платок, повелел приложить к моим глазам, а вечером прийти сюда похоронить его тело. Я не знал, как выполнить вторую часть его приказа, потому что был слеп. Но едва я приложил к моим векам святую реликвию, как, подобно святому Павлу на пути в Дамаск, почувствовал, что пала пелена с глаз моих, и вот я готов повиноваться воле блаженного мученика.

— Будь благословен, брат мой! Ибо я знаю теперь, что ты был истинным другом святого Януария, который явился мне в то же самое время, что и тебе, чтобы повелеть мне собрать его кровь.

— Будь благословенна, сестра моя! Ибо в свою очередь я вижу теперь, что ты действительно его родственница. Ах да! Я забыл еще об одном…

— О чем же?

— Он повелел мне найти его палец, который ему отсекли одновременно с головой, и присоединить благочестиво к его святым останкам.

— А мне он велел отыскать среди пролившейся крови былинку и бережно хранить ее в меньшем из этих сосудов.

— Поищем же, сестра моя!

— Поищем, брат мой.

— К счастью, нам светит луна.

— Это тоже благодеяние святого: ведь целый месяц луна была скрыта за тучами.

— Вот палец, который я искал.

— Вот былинка, о которой он говорил мне.

И в то время, как старик из Поццуоли укладывал в ларь тело, голову и палец мученика, старая неаполитанка, опустившись на колени, благоговейно собрала губкой всю, до последней капли, драгоценную кровь и наполнила ею оба сосуда, что дал ей святой.

Эта самая кровь через пятнадцать с половиной столетий стала вскипать, как только ее подносят к мощам святого, и вот это необычайное, необъяснимое кипение, повторяющееся дважды в год, и есть знаменитое чудо святого Януария, нашумевшее во всем мире, чудо, которого Шампионне решил добиться, чего бы это ни стоило.

XCVII. СВЯТОЙ ЯНУАРИЙ И ЕГО СВИТА. АВТОР ВЫНУЖДЕН ЗАИМСТВОВАТЬ ИЗ СВОЕЙ КНИГИ «КОРРИКОЛО» ГОТОВУЮ ГЛАВУ, НЕ НАДЕЯСЬ НАПИСАТЬ ЛУЧШЕ15

Мы не будем следовать за останками святого Януария во всех странствиях, которые они совершали из Поццуоли в Неаполь, из Неаполя в Беневенто и, наконец, из Беневенто снова в Неаполь: это увело бы нас в историю всего средневековья, а люди столь часто злоупотребляли этой интересной эпохой, что она начинает сейчас выходить из моды.

Лишь в начале XVI века святой Януарий обретает постоянное место упокоения, покидаемое только дважды в год, когда он отправляется совершать свое чудо в соборе святой Клары, усыпальнице неаполитанских королей. Правда, случается, что его беспокоят и помимо традиционных церемоний. Но повод для этого должен быть очень значительный: волнения в королевстве или потрясение провинции могут заставить этого святого-домоседа изменить своим привычкам; каждый такой выезд становится событием и, возвеличиваясь устным преданием, увековечивается в памяти неаполитанцев.

Святой Януарий постоянно обитает в архиепископстве, в часовне Сокровищ, выстроенной неаполитанской знатью и буржуазией по обету, данному ими в 1527 году из страха перед чумой, опустошавшей в те дни благочестивейший город Неаполь. Благодаря вмешательству святого чума прекратилась, и в знак общественной признательности была возведена эта часовня.

В противоположность обычным молящимся, которые, дав обет святому, чаще всего забывают о нем, как только опасность проходит, неаполитанцы были столь совестливы в выполнении обязательства, данного их покровителю, что, когда донья Катарина де Сандоваль, жена старого графа де Лемоса, вице-короля Неаполя, пожелала от своего имени сделать дароприношение на постройку часовни, предложив сумму в тридцать тысяч дукатов, неаполитанцы отказались принять от нее деньги, заявив, что им не хотелось бы делить с чужеземцами — будь то даже вице-король или вице-королева — честь дать достойный кров их святому покровителю.

И так как ни в деньгах, ни в рвении недостатка не было, постройку быстро завершили. В интересах истины следует заметить, что для поддержания взаимного усердия знать и буржуазия составили у городского нотариуса метра Винченцо ди Боссиса договор, существующий и поныне. На документе стоит дата 13 января 1527 года. Подписавшие его обязались выложить на расходы по строительству сумму в тринадцать тысяч дукатов; но, как видно, уже в те времена следовало относиться с недоверием к сметам архитекторов: одни только двери обошлись в сто тридцать пять тысяч франков, то есть в три раза больше суммы, назначенной на все сооружение.

Когда часовня была закончена, решили созвать лучших на свете живописцев, дабы украсить ее стены фресками, изображающими главные события жизни святого. К несчастью, это решение отнюдь не встретило одобрения со стороны неаполитанских живописцев, которые, в свою очередь, решили, что часовня будет расписана только местными художниками, и поклялись, что всякий соперник, дерзнувший принять приглашение, горько в том раскается.

То ли не ведая об этой клятве, то ли не веря в нее, Гвидо, Доменикино и кавалер д'Арпино приехали в Неаполь. Однако кавалер д'Арпино сразу был вынужден обратиться в бегство, не взяв даже в руки кисть. Гвидо после двух покушений на его жизнь, которых он избежал только каким-то чудом, тоже покинул Неаполь. Один Доменикино, притерпевшись к непрерывным преследованиям, устав от жизни, которую его соперники сделали столь тяжкой и печальной, не слушал ни оскорблений, ни угроз и продолжал писать. Он с успехом закончил «Женщину, исцеляющую больных с помощью масла из светильника, горящего перед святым Януарием», «Воскрешение молодого человека» и уже расписывал купол, как вдруг однажды на лесах почувствовал себя плохо. Его отнесли домой: он оказался отравлен.

После этого неаполитанские художники решили, наконец, что они освободились от всякого соперничества. Но не тут-то было. В одно прекрасное утро явился Джесси со своими двумя учениками, чтобы заменить Гвидо, своего учителя. Неделю спустя оба ученика, которых заманили на галеру, бесследно исчезли, и никто больше ни разу не заговаривал о них. Тогда Джесси, покинутый всеми, потерял мужество и убрался прочь; а Эспаньолетто, Коренцио, Ланфранко и Станционе стали хозяевами положения: им достались вся слава и блестящее будущее, добытые ценой преступлений.

Итак, Эспаньолетто создал свою монументальную композицию «Святой, выходящий из пещи огненной», Станционе — «Исцеление святым бесноватого», а Ланфранко достался купол, к которому он огказался прикоснуться, пока не будет полностью стерта роспись, начатая Доменикино, — фрески на углах сводов часовни.

В этой-то часовне, которой искусство дало своих мучеников, упокоились останки святого Януария.

Мощи хранятся в нише, устроенной за главным алтарем; ниша разделена на две части мраморной стенкой, чтобы голова святого не могла видеть его крови, — обстоятельство, при котором чудо может совершиться не вовремя, ибо, как говорят каноники, застывшая кровь разжижается при сближении головы и сосудов; закрывается ниша двумя дверьми из литого серебра, украшенными гербом Карла II, короля Испании.

Эти двери запираются двумя ключами: один хранится у архиепископа, а другой — у сообщества так называемых уполномоченных сокровищницы, выбранных по жребию среди знати. Как видим, святой Януарий располагал свободой не более, чем дожи, которые не могли покинуть пределы города и выходили из своего дворца только с разрешения сената. Если такое заключение имело свои неудобства, то у него были и преимущества: святой Януарий выигрывал в том, что его не беспокоили в любой час дня и ночи, как сельского лекаря. Заодно с ним выигрывали каноники, диаконы, младшие диаконы, церковные сторожа, ризничие — все, вплоть до маленьких певчих соборного хора, которые хорошо знали превосходство своего положения над своими собратьями, призванными обслуживать других святых.

Однажды во время извержения Везувия, когда лава, вместо того чтобы следовать своим обычным путем, то есть восьмой или девятый раз обрушиться на Торре дель Греко, двинулась на Неаполь, вспыхнул мятеж среди лаццарони; им-то как раз меньше других грозили потери, но они оказались во главе восстания, как видно, по традиции. Они бросились к архиепископству, требуя, чтобы голову святого Януария вынесли навстречу огненной лаве. Однако удовлетворить их требование оказалось не столь уж легким делом. Святой Януарий был заперт на два ключа: один находился у архиепископа, в это время объезжавшего свою епархию, другой у уполномоченных, которые, пытаясь спасти собственные ценности, метались в разные стороны.

По счастью, дежурный каноник был человек находчивый и гордившийся высоким положением, которое его святой занимает на небе и на земле. Он вышел на балкон архиепископства, откуда видна была вся площадь, запруженная народом, и сделал знак, что хочет говорить. Покачав головою, будто удивленный дерзостью собравшихся, он повел такую речь:

— Эй вы, дурачье вы этакое! Что вы тут вопите: «Святой Януарий! Святой Януарий!», словно кричите: «Святой Фиакр!» или «Святой Криспин!» Поймите, канальи: святой Януарий — это синьор, он себя не побеспокоит ради невесть кого!

— Вот те на! — нашелся какой-то умник. — Иисус Христос всегда беспокоил себя ради первого встречного! А если я попрошу о чем-нибудь Господа Бога, разве он мне откажет?

Каноник рассмеялся с видом крайнего презрения.

— Вот тут-то ты и попался! — сказал он. — Чьим сыном был Иисус Христос, позвольте вас спросить? Сыном плотника и бедной девушки. Иисус Христос попросту лаццароне из Назарета, а вот святой Януарий — это дело другое! Он сын сенатора и патрицианки. Стало быть, сами видите, Иисус Христос ему не чета! Идите просите Господа Бога, коли есть на то охота! А что до святого Януария, то я вам говорю: вас может собраться в десять раз больше и вы можете орать в десять раз громче, да только он не тронется с места, потому что имеет право не беспокоить себя!

— Верно! — заговорили в толпе. — Пойдем лучше просить Господа Бога!

И толпа отправилась просить Господа Бога, который, не будучи действительно таким аристократом, как святой Януарий, покинул церковь святой Клары и отправился в сопровождении толпы лаццарони туда, где требовалось его милосердное присутствие.

Но то ли Господь Бог не хотел действовать в ущерб правам святого Януария, то ли не имел власти повелеть лаве вернуться в свои берега, как он повелел это морю, но поток лавы продолжал катиться вперед, хотя ее заклинали именем святых даров и пресуществления.

Итак, опасность ежеминутно возрастала, крики людей становились все громче, как вдруг мраморная статуя святого Януария, возвышавшаяся на мосту Магдалины, дрогнула и правая рука святого, прижатая к сердцу, отделилась от груди и властным жестом простерлась вперед, останавливая лаву, как сделал это Нептун, усмиривший бушующий океан словами «Quos ego!» 16.

Лава остановилась.

Понятно, сколь возросла слава святого Януария после этого нового чуда. Король Карл III, отец Фердинанда, сам был свидетелем этого факта. Он стал изыскивать способ почтить святого. Но это оказалось делом нелегким. Святой Януарий был знатен, святой Януарий был богат, святой Януарий был свят, святой Януарий — он только что доказал это — был могущественнее самого Господа Бога. И король дал святому Януарию звание, на которое тот, надо думать, никогда даже не посягал: он назначил его главнокомандующим неаполитанских войск с жалованьем в тридцать тысяч дукатов.

Вот почему Микеле, не кривя душой, мог ответить Луизе Сан Феличе на вопрос, где Сальвато: «Он дежурит в охране главнокомандующего до половины одиннадцатого утра».

И в самом деле, как сказал славный каноник и как повторили за ним мы, Януарий — это святой-аристократ. При нем состоит свита из святых низшего ранга, которые признают его превосходство почти так же, как римские клиенты признавали превосходство своего патрона. Эти святые следуют за ним, когда он выходит, приветствуют, когда он проходит мимо, ожидают, когда он возвращается. Это совет министров святого Януария.

Вот как набиралось это войско второстепенных святых, стража, свита и двор блаженного епископа Беневентского.

Любое братство, религиозный орден, приход, всякий человек, кто хочет причислить какого-нибудь из своих святых к покровителям Неаполя, возглавляемым святым Януарием, должен только отлить из чистого серебра стоимостью в восемь тысяч дукатов статую своего святого и поставить ее в часовню Сокровищ.