CXXVIII. СКИПАНИ

Мы говорили, что тогда же, когда Этторе Карафа был послан против Де Чезари, Скипани направили против кардинала.

Скипани был назначен на высокий пост командующего корпусом отнюдь не за воинские таланты (он рано поступил на военную службу, однако в сражениях никогда не участвовал), а благодаря его хорошо известному патриотизму и несомненному мужеству. Мы видели, как храбро действовал Скипани-заговорщик, которому угрожали сбиры Каролины. Однако доблесть гражданина, мужество патриота не самые главные качества на поле боя, и военный гений Дюмурье важнее несгибаемой честности Роланда.

Мантонне настойчиво советовал ему не затевать сражений, удовлетвориться охраной проходов через ущелья Базиликаты, подобно тому, как Леонид охранял Фермопилы, и тем самым остановить продвижение Руффо и санфедистов.

Скипани, полный воодушевления и надежды, прошел через Салерно и многие другие дружественные города, над которыми развевалось знамя Республики.

При виде этого знамени сердце Скипани билось от радости. Но однажды они подошли к селению Кастеллуччо, где на колокольне висел королевский флаг.

Белый цвет произвел на Скипани то же действие, какое красный цвет производит на быка.

Вместо того чтобы, не обращая внимания, пройти мимо и продолжать свой путь в Калабрию, вместо того чтобы отрезать санфедистам путь через ущелья, соединяющие Козенцу с Кастровиллари, как это ему рекомендовали столь настойчиво, Скипани дал волю гневу и пожелал наказать Кастеллуччо за дерзость.

К несчастью, Кастеллуччо, жалкое селение с населением всего лишь в несколько тысяч человек, защищалось двумя силами: явной и скрытой.

Силой первой было ее местоположение. Силой второй был ее капитан или, вернее, судебный пристав Шьярна. Он, один из тех людей, чья странная слава позднее сравнялась со славой Пронио, Маммоне, Фра Дьяволо, был в ту пору еще никому не известен.

Он занимал, как мы сказали, одну из низших должностей суда в Салерно. После того как произошла революция и была объявлена Республика, он с жаром принял новые принципы и попросил, чтобы его перевели в жандармерию.

Он, вероятно, думал, будто от судебного пристава до жандарма рукой подать и что ему для этого стоит сделать лишь один шаг.

Но на его просьбу ему не слишком осторожно ответили: «В рядах республиканцев нет места сбирам».

Быть может, и республиканцы полагали, что от судебного пристава до сбира тоже рукой подать.

Не сумев предложить свою саблю Мантонне, он предложил свой кинжал Фердинанду.

Король был менее щепетилен, чем Республика: он брал все, что шло ему в руки, ничем не брезгуя; по его мнению, он приобретал тем больше, чем меньше было терять этим его защитникам.

Итак, судьбе было угодно, чтобы Шьярпа оказался командиром небольшого отряда санфедистов, занявших Кастеллуччо.

Скипани мог без страха оставить Кастеллуччо позади себя: опасности, что контрреволюция, замкнувшаяся в одной деревне, выйдет за ее пределы, не существовало, коль скоро все окрестные селения были настроены патриотически.

Можно было обречь Кастеллуччо на голод и этим заставить ее сдаться. Было легко блокировать деревню, имевшую провизии только на три-четыре дня и враждовавшую с соседними деревнями.

Кроме того, во время блокады не составило бы труда перевезти артиллерию на холм, возвышающийся над деревней, и оттуда несколькими залпами принудить ее к сдаче.

К несчастью, жители Рокки и Альбанетты давали эти советы человеку, неспособному их понять.

Скипани был неким калабрийским Анрио: исполненный веры в себя, он думал, что сошел бы с пьедестала, на который его вознесла Республика, если бы следовал плану, исходящему не от него самого.

Он мог, кроме того, принять предложение жителей Кастеллуччо, заявивших о своей готовности присоединиться к Республике и поднять трехцветное знамя, только бы Скипани избавил их от позора, отказавшись от мысли пройти как победитель через их селение.

Наконец, можно было бы договориться с Шьярпа, покладистым человеком, предлагавшим присоединить свои войска к республиканским, лишь бы ему заплатили за это сумму, равную той, какую он терял, изменяя делу Бурбонов.

Но Скипани ответил: «Я пришел чтобы воевать, а не торговаться; я не купец, а солдат».

Зная характер Скипани, уже известный читателю, можно догадаться, что его план завладеть Кастеллуччо был вскоре приведен в исполнение.

Он приказал взобраться по тропинкам на холм, откуда вел путь в долину, где была расположена деревня.

Жители Кастеллуччо собрались в церкви, ожидая ответа на свои предложения.

Им принесли отказ Скипани.

В решениях, которые принимают люди, много значат местные обстоятельства.

Простые крестьяне, веря, что защита интересов Фердинанда действительно дело Божье, собрались в церкви для того, чтобы получить там наставление Господа.

Отказ Скипани жестоко оскорбил их веру в Бога и короля.

Среди смятения, последовавшего за полученным известием, Шьярпа взобрался на кафедру и попросил слова.

О его переговорах с республиканцами никто не знал: в глазах жителей Кастеллуччо Шьярпа оставался честным человеком.

Тишина воцарилась как по волшебству, и ему тотчас же дали слово.

Тогда он возвысил свой голос, и звук его разнесся под гулкими сводами церкви:

— Братья! Теперь перед вами только два пути: или бежать как трусы, или сражаться как герои. В первом случае я покину селение вместе с моими людьми и найду убежище в горах, а вас оставлю здесь защищать ваших жен и детей. Во втором случае я стану во главе войска и с помощью Бога, который нас слышит и видит, поведу вас к победе. Выбирайте!

В ответ на эту речь, столь простую и поэтому понятную тем, к кому он обращался, раздался единый крик:

— Война!

Кюре, стоя пред алтарем в своем священническом облачении, благословил оружие и всех, кто шел сражаться.

Шьярпа был единодушно провозглашен главнокомандующим, и ему предоставили заботу составить план сражения. Жители Кастеллуччо отдали свои жилища под его защиту и свои жизни в его распоряжение.

Наступила решающая минута. Республиканцы были всего лишь в сотне шагов от первых домов: они подошли к деревне задыхающиеся, изнеможенные, поскольку двигались ускоренным маршем, а дорога круто поднималась в гору. И здесь, прежде чем они успели опомниться, их осыпал град пуль, летящих изо всех окон, где затаился невидимый враг.

Однако если пыл защиты был велик, то и ярость атаки была ужасна. Республиканцы не склонялись перед огнем; они продолжали рваться вперед. Скипани с саблей наголо возглавлял наступление. И настал миг не борьбы — невозможно бороться с невидимым врагом, — а упорного намерения умереть. В конце концов, потеряв треть своего войска, Скипани все же был вынужден дать приказ к отступлению.

Но едва он со своими людьми отступил на десять шагов назад, как каждый дом, казалось, изверг из себя врагов, грозных, когда они были невидимы, и еще более устрашающих, когда они вышли на свет. Войско Скипани не спускалось с горы: оно просто скатилось на дно долины словно огромная человеческая лавина, толкаемая рукой смерти, оставляя на крутых склонах такое количество мертвых и раненых, что кровь, то тут, то там стекающая вниз тоненькими струйками, слилась в один ручей, как если бы она вытекала из одного источника.

Счастливы те, кто был убит наповал и упал бездыханным на поле боя! Им не пришлось претерпеть медленную и страшную смерть, какой женщины, в подобных обстоятельствах еще более жестокие, чем мужчины, предают раненых и пленных.

С ножом в руках и с развевающимися на ветру волосами, эти фурии метались по полю сражения, подобно колдуньям Лукана, и с хохотом и проклятиями увечили умирающих самым непристойным образом.

При виде этого небывалого зрелища Скипани содрогнулся, охваченный не столько ужасом, сколько яростью, но продолжал отступать со свой колонной, потерявшей более трети людей, остановившись только в Салерно.

Дорога кардиналу Руффо была открыта.

А тот продвигался вперед медленно, но верно и ни на шаг не отступал назад. Только 6 апреля на его долю выпало одно неприятное происшествие.

Без всякого повода, который помог бы предвидеть подобный случай, его лошадь вдруг взвилась на дыбы, стала бить воздух передними копытами и упала мертвой. Превосходный наездник, кардинал улучил мгновение и, спрыгнув на землю, избежал опасности быть раздавленным лошадью.

Не подав вида, что он придает случившемуся сколько-нибудь важное значение, Руффо велел подвести ему другого коня, вскочил в седло и продолжил свой путь.

В тот же день санфедисты прибыли в Кариати, где его преосвященство был принят епископом. Руффо сидел за столом со всем своим штабом, когда на улице послышался шум многочисленного вооруженного войска. Оно приближалось в беспорядке с громкими криками «Да здравствует король! Да здравствует вера!». Кардинал вышел на балкон и застыл в изумлении.

Привычный ко всякого рода неожиданностям, он ничего подобного предвидеть не мог.

Воинство почти в тысячу человек, имеющее полковника, капитана, лейтенантов и младших лейтенантов, одетое в желтое и красное и все припадающее на одну ногу, явилось присоединиться к армии святой веры.

Кардинал узнал каторжников. Одетые в желтое составляли колонну стрелков; то были приговоренные к разным срокам. Одетые в красное образовали колонну гренадеров и, следовательно, имели привилегию идти впереди — эти были осуждены пожизненно.

Не понимая, откуда взялось это грозное пополнение, кардинал приказал вызвать их командира. Тот вышел вперед. Это был человек лет сорока — сорока пяти по прозвищу Панедиграно, приговоренный пожизненно к каторжным работам за восемь или десять убийств и столько же краж.

Эти подробности были сообщены кардиналу самим каторжником, причем с невозмутимым спокойствием.

Кардинал осведомился, какому счастливому обстоятельству он обязан чести познакомиться с ним и его товарищами.

Панедиграно охотно объяснил, что лорд Стюарт, приехав вступить во владение городом Мессиной, счел неудобным, чтобы солдаты Великобритании жили под одной крышей с каторжниками.

Он отправил каторжников в порт, где они были погружены на судно; им предоставили возможность выбрать себе из своей среды начальников и высадили в Пиццо, через капитана фелуки приказав продолжать путь, пока они не прибудут к его преосвященству.

Как только кардинал примет их в свое войско, они поступят в его распоряжение.

Все это Панедиграно рассказал со всей почтительностью, на какую он только был способен.

Руффо был все еще озадачен этим странным подарком союзников-англичан, когда прибыл курьер с письмом короля.

Этот курьер высадился в заливе Санта Эуфемия и привез кардиналу весть, которую только что передал ему на словах Панедиграно. Только король, не желая обвинять своих добрых английских союзников, переложил вину на коменданта гарнизона Данеро: тот уже был козлом отпущения во многих других подобных же неблаговидных делах.

Хотя краска стыда не часто выступала на лице Фердинанда, на этот раз ему стало стыдно за необычный подарок то ли лорда Стюарта, то ли Данеро его главному наместнику — иными словами, его alter ego, поэтому король отправил кардиналу письмо, оригинал которого перед нами:

«Мой преосвященнейший! Как я был счастлив получить Ваше письмо от W-го, в котором сообщалось о дальнейших наших успехах и о победах нашего святого дела!

Однако эта радость, признаюсь, омрачена глупостями, которые делает Данеро, или, вернее, которые его заставляют делать те, кто его окружает. Среди множества прочих я Вам сообщу об одной.

Так как генерал Стюарт потребовал убрать каторжников из крепости, чтобы поместить туда свои войска, Данеро, вместо того чтобы последовать моему приказу отправить вышеупомянутых каторжников на побережье Гаэты, надумал перебросить их в Калабрию с единственным, вероятно, намерением — помешать Вам в Ваших действиях и злом, что они принесут, навредить Вашему доброму делу. Что подумают обо мне мои храбрые и верные калабрийцы, когда увидят, что в уплату за жертвы, приносимые ими делу короля, король присылает им это сборище негодяев, чтобы грабить их имущество и лишать покоя их семьи ?

Клянусь Вам, мой преосвященнейший, что за этот проступок злосчастный Данеро чуть было не потерял свое место, и я жду только возвращения лорда Стюарта в Палермо, чтобы высказать ему свое крайнее неудовольствие, хотя до сих пор мы с ним так хорошо ладили.

Из писем, пришедших с английским судном из Ливорно, мы узнали, что император порвал наконец с французами. С этим нас можно поздравить, хотя первые наши шаги были и не слишком удачны.

К счастью, есть твердая надежда, что король Прусский присоединится к коалиции в пользу правого дела.

Да благословит Господь Вас и все Ваши начинания, как просит этого недостойный раб Божий

любящий Вас

Фердинанд Б.»

Однако в постскриптуме король отступает от своего дурного мнения о каторжниках, обратив внимание на достоинства их командира:

«P.S. Не надо, однако, слишком презирать услуги, которые может оказать названный Панедиграно, командир войска, идущего на соединение с Вами. Данеро утверждает, что это старый вояка, служивший ревностно и умно в лагере Сан Джермано. Его настоящее имя — Никола Гуалтьери».

Опасения короля относительно благородных помощников, полученных кардиналом, были весьма обоснованными.

Так как большая часть из них были калабрийцы, они начали с того, что расплатились с некоторыми долгами личной мести. Но после второго убийства, о котором донесли кардиналу, он остановил войско, окружил каторжников корпусом кавалерии и отрядами баронских кампиери, велел вывести из строя двух убийц и расстрелять их на виду у всей армии. Этот пример возымел самое благотворное действие.

На другой день Панедиграно явился к кардиналу с заявлением, что, если бы его людям соизволили выдавать достаточное жалованье, он отвечал бы за них головою.

Кардинал нашел эту просьбу вполне справедливой. Он распорядился выдавать каждому по двадцать пять гранов — иными словами, по франку в день — начиная с того дня, когда он вступил в отряд, а также приказал вчерашним каторжникам выбрать себе начальников, пообещав, что жалованье в двадцать пять гранов будет им выплачиваться в течение всей кампании.

А так как арестантские куртки и желтые и красные колпаки накладывали слишком характерный отпечаток на этот привилегированный корпус, на патриотов Кариати наложили контрибуцию, чтобы одеть это воинство в единую форму, менее бросающуюся в глаза.

Но когда те, кто не был предупрежден, откуда этот корпус ведет свое происхождение, видели его шагающим в авангарде — иными словами, на самой опасной позиции, — они удивлялись, что все припадают то на правую, то на левую ногу.

Каждый хромал на ту ногу, к которой была прежде прикована цепь.

С этим удивительным авангардом кардинал продолжал свой поход на Неаполь: путь к нему был открыт поражением Скипани под Кастеллуччо.

Впрочем, если сравнить этот поход кардинала Руффо с походом, предпринятым Гарибальди шестьдесят лет спустя, и противопоставить прелату, представляющему божественное право, солдата человечества, представляющего право народное, это послужит великим уроком народам и королям.

Один, облаченный в пурпурную кардинальскую мантию, воюет именем Бога и короля и сеет повсюду убийства, грабежи и пожары, оставляя позади себя слезы, скорбь и смерть.

Другой, в простонародной блузе, в простой моряцкой куртке, идет по усыпанной цветами земле, среди радости и благословений, оставляя за собой свободные и счастливые народы.

У первого — такие союзники, как Панедиграно, Шьярпа, Фра Дьяволо, Маммоне, Пронио, — иными словами, каторжники и грабители с большой дороги.

У второго — такие помощники, как Тюкери, Дефлотт, Тюрр, Биксио, Телеки, Сиртори, Козенц, — иными словами, герои.

CXXIX. САНФЕДИСТЫ ПЕРЕД АЛЬТАМУРОЙ

Странная, нелегкая для историков и философов задача понять, почему Провидение заботится порою об успехе предприятий, явно враждебных воле Божьей.

Ведь Господь, одарив человека умом и предоставив ему свободу воли, несомненно поручил ему великую и святую миссию непрерывного совершенствования и просвещения, дабы он стремился к единственной цели, достижение которой позволяет народам считать себя великими, — к свободе и знанию.

Но эту свободу и эти знания народы должны покупать ценою возврата эпох рабства и периодов мракобесия, когда самые мужественные души, самые могучие умы, самые твердые сердца утрачивают надежду. Брут умирает, говоря: «Добродетель, ты всего лишь слово!» Папа Григорий VII велит высечь на своей гробнице: «Я любил справедливость и ненавидел неправедность. Вот почему я умираю в изгнании». Костюшко, падая, шепчет: «Finis Poloniae!» 41

Итак, если только не предположить, что Провидение, возведя вновь Бурбонов на неаполитанский трон, имело в виду столь убедительно доказать их злонамеренность, деспотизм и бездарность, чтобы о третьей реставрации не могло быть и речи, то придется вопросить недоуменно, зачем оно равно охраняло кардинала Руффо в 1799 году и Гарибальди в 1860-м; каким образом могли совершаться одни и те же чудеса ради сохранения жизни двух человек, хотя существование одного логически исключало существование другого, потому что они действовали в диаметрально противоположных направлениях и деятельность одного была настолько же полезна обществу, насколько деятельность другого — вредна.