IV. ИЗАБЕЛЛА И ФЕРДИНАНД

Дон Иниго Веласко — мы только что показали его читателю красивым стариком лет шестидесяти — шестидесяти пяти — в пору взятия Гранады был молодым человеком лет тридцати — тридцати двух прекрасной наружности, с большими глазами и длинными черными волосами; на его бледном лице лежала печать затаенной грусти, что говорит о несчастной любви и, следовательно, всегда вызывает благосклонность женщины, будь она даже самой королевой.

Красноватая полоса, след едва зажившей раны, — рубец от нее позже слился с первыми старческими морщинами, — в те дни пересекала его чело и говорила о том, что он атаковал с близкого расстояния, грудью шел на мавров и кривая сабля врага оставила кровавую отметину на его лбу.

Королеве нередко доводилось слышать, что он умеет сражаться, умеет бить врага, но увидела она дона Иниго впервые и посмотрела на него с особенным участием — во-первых, это был племянник ее любимой подруги, а во-вторых, это был воин, который еще недавно доблестно сражался за дело господа бога и королей.

— Итак, вы — дон Иниго Веласко? — спросила Изабелла, внимательно глядя на него; глубокая тишина царила в молельне, хотя там находилась целая дюжина придворных дам — одни сидели, другие стояли, в зависимости от того, какой близости к королеве они были удостоены или каким саном обладали.

— Да, ваше величество, — отвечал дон Иниго.

— А я полагала, что вы rico hombre .

— Так оно и есть, ваше величество.

— Почему же вы не оставляете на голове шляпу в нашем присутствии?

— Потому что уважение к женщине не дозволяет мне пользоваться тем правом, о котором соизволила напомнить королева.

Королева улыбнулась и стала расспрашивать его, обращаясь к нему на ты, как обычно и поныне делают короли и королевы Кастилии, беседуя с теми, кого в наши дни называют испанскими грандами, а в те времена называли ricos hombres.

— Так, значит, дон Иниго, сын мой, ты надумал путешествовать?..

— Да, ваше величество, — отвечал молодой человек.

— Почему же?

Дон Иниго не проронил ни слова.

— А ведь, право, при моем дворе, — продолжала Изабелла, — найдется немало должностей, весьма подходящих для молодого человека твоего возраста и для победителя с такими заслугами, как у тебя.

— Ваше величество заблуждается, говоря так о моем возрасте, — возразил дон Иниго, уныло покачав головой, — ведь я уже старик…

— Ты — старик? — удивленно воскликнула королева.

— Да, государыня, ибо стариком становишься, сколько бы лет тебе ни было, в тот день, когда все мечты твои разбиты. Ну а что до имени победителя, какое вы соблаговолили мне дать, как какому-нибудь Сиду, то я скоро утрачу его, ибо благодаря освобождению Гранады и свержению последнего мавританского короля Абу Абала в королевстве у вас нет врагов, побеждать больше некого.

В голосе молодого человека прозвучала такая глубокая скорбь, что королева с изумлением посмотрела на него, а донья Беатриса, которая, разумеется, знала о том, сколько мук принесла племяннику любовь, молча осушила слезу, скатившуюся по ее щеке.

— Куда же ты собираешься?

— Во Францию, ваше величество.

Изабелла чуть-чуть нахмурилась и спросила, обратившись к нему уже на вы:

— Не пригласил ли Карл Восьмой вас на свою свадьбу с наследницей Британии или, быть может, он предложил вам должность в армии, которую, как говорят, набирает, дабы завоевать Италию?

— Государыня, короля Карла я не знаю, — отвечал дон Иниго, — да и что бы он мне ни посулил, предложив драться в его армиях, я бы отринул его предложения, ибо служба у него означала бы, что я иду против моей обожаемой королевы.

— Так что же ты намерен делать во Франции, раз не думаешь там сыскать государя, который пришелся бы тебе больше по душе, чем мы?

— Я буду сопровождать туда друга, которого вы изгнали.

— Кто же это?

— Христофор Колумб, государыня!

Наступило недолгое молчание, и все услышали, как с легким скрипом приоткрылась дверь из кабинета короля.

— Мы и не думали, избави нас господь бог, изгонять вашего друга, дон Иниго, — снова заговорила Изабелла, и чувствовалось, что она не могла скрыть своего огорчения. — Но наши советники заявили, что условия, доставленные генуэзцем, неприемлемы и что, дав на них согласие, мы бы нанесли урон и себе, и нашей державе. Если бы ваш друг, дон Иниго, согласился на уступку, то благодаря доброй воле короля Фердинанда и тому сочувствию, которое я к нему питаю, его замысел легко бы осуществился, — значит, за неудачу он должен пенять на самого себя.

Изабелла умолкла, ожидая ответа дона Иниго, потом продолжила:

— К тому же, не говоря о том, что умозаключение генуэзца о шарообразности Земли идет вразрез со Священным писанием, все ученые в королевстве, как вам известно, считают Христофора Колумба фантазером.

— Вряд ли фантазер, государыня, отступится от своих замыслов из чувства собственного достоинства. Колумб требует своего, он имеет в виду государство, в десять крат большее, чем Испания, потому так велики его требования. Они соответствуют величию самого предприятия. И я понимаю Колумба.

— Племянник! — шепотом предостерегла его донья Беатриса.

— Неужели я, сам того не желая, выказал королеве недостаточно почтения? Я был бы повергнут этим в отчаяние.

— О нет, нет, душа моя! — живо возразила Изабелла.

Затем, после недолгого раздумья, она спросила дона Иниго:

— Итак, ты считаешь, что в фантастических замыслах Колумба есть что-то реальное, осуществимое, надежное…

— Я так невежествен, что не могу ответить вашему величеству с точки зрения научной, — сказал дон Иниго. — Зато я отвечу вашему величеству с точки зрения человека, уверовавшего в Колумба: его убежденность убедила меня. И так же, как ваше величество в свое время дали обет не покидать Санта-Фе, пока не будет взята Гранада, я дал обет не оставлять Колумба до тех пор, пока он не ступит на берег той неведомой земли, которую он хотел преподнести вашему величеству в дар и отвергнутой вашим величеством.

— А почему же ты, — перебила Изабелла, стараясь обернуть все в шутку, хотя молодой человек говорил так серьезно, что шутливый тон прозвучал неуместно, — почему же ты, раз ты так уверовал в мудрость генуэзца и раз ему, чтобы осуществить свой замысел, надобны всего-навсего две каравеллы, сотня матросов и три тысячи крон, да, почему же ты на свои средства, — а их у тебя втрое больше той суммы, которую требует твой друг, — не велишь построить две каравеллы, нанять сотню матросов и не вручишь ему три тысячи? Ведь тогда Колумб, свободный от всех обязательств, пожалуй, стал бы королем, а тебя назначил бы вице-королем своей сказочной державы.

— Я предлагал ему все это, ваше величество, — серьезно произнес дон Иниго, — совсем не думая о таком почетном воздаянии: я не честолюбив. Но Колумб отверг мое предложение.

— Итак, Колумб отказался осуществить замысел, который он вынашивает уже лет двадцать, отказался в тот час, когда ему предложили помощь! — воскликнула Изабелла. — Ну нет, в это я ни за что не поверю, душа моя…

— Все это истинная правда, ваше величество, — отвечал лон Иниго с почтительным поклоном.

— Чем же он объяснил свой отказ?

— Объяснил тем, что для такого предприятия надобны имя и покровительство всемогущего монарха, ну а раз ему не удалось осуществить задуманное с помощью морского флота Португалии или Испании, он намерен попытать счастья у Карла Восьмого. Быть может, король поддержит его, осенит его предприятие тремя лилиями Франции…

— Как? Генуэзец отправляется во Францию? Генуэзец передаст свой проект Карлу Восьмому, вы это наверняка знаете, сеньор дон Иниго? — спросил Фердинанд Арагонский, неожиданно входя в молельню и вмешиваясь в разговор, который он слушал вот уже несколько минут.

При его появлении все обернулись — кто негромко вскрикнул, кто невольно всплеснул руками от удивления.

Лишь дон Иниго, словно он, услышав, как скрипнула створка двери, угадал, кто ее отворил, выказал одно только почтение поклоном, как перед тем выказал его королеве.

Но, как видно, желая подтвердить свое право оставаться с покрытой головой перед королем Арагона, он надел шляпу. Впрочем, он почти тотчас же снял ее, когда повернулся к Изабелле, будто ожидая, что она, его единственная повелительница, вот-вот знаком даст ему понять, что прощальная аудиенция окончена.

А Изабелла вздрогнула от радости, заметив, с какой горячностью Фердинанд, обычно такой бесстрастный, воспринял известие, унизительное для Испании, — новость о том, что Колумб намерен искать поддержку у монарха другой страны.

Дон Иниго все не отвечал на вопрос короля Фердинанда, поэтому Изабелла сказала:

— Разве ты не слышал, о чем тебя спрашивает король Арагона? Он хочет знать, правда ли генуэзец отправляется во Францию и в самом ли деле собирается служить королю Карлу Восьмому?

— Нынче утром я расстался с Христофором Колумбом у городских ворот Бара, ваше величество: он поехал по дороге вдоль побережья, надеясь, что из Аликанте, Валенсии или Барселоны на каком-нибудь корабле доберется до Прованса.

— Ну а потом? — произнес Фердинанд.

— А потом, — отвечал дон Иниго, — потом я поспешил сюда просить королеву, чтобы она соблаговолила разрешить мне последовать за этим великим человеком, разрешила отплыть вместе с ним и разделить его удел — будь он счастливый или несчастливый…

— Так, значит, ты рассчитываешь его догнать?

— Догоню, как только получу соизволение милостивой своей властительницы.

— Без сомнения, он уезжает удрученный тем, что безуспешны были его ходатайства перед нами…

— Он уезжает, высоко подняв голову, с улыбкой на лице, государь, — пусть сожаление и разочарование удручают его сердце, но все же сердце его спокойно: он выдержит эту двойную тяжесть.

Фердинанд не вымолвил ни слова в ответ на эти надменные речи и после недолгого молчания провел рукой по нахмуренному лбу и пробормотал с невольным вздохом:

— Боюсь, что мои советники поспешили отказать ему!

Не правда ли, сударыня?

Не успел король договорить, как Изабелла поднялась с места и пошла к нему навстречу; она сказала, сжимая руки:

— О государь мой, я подчинилась решению Совета, ибо вообразила, что решение это исходит от вас! Но если я ошиблась и если у вас еще сохранилась хоть капля расположения к человеку, к которому можно питать такую преданность, которым можно так восторгаться, надо держать совет только с вами — мудрым и великим.

— Считаете ли вы, дон Иниго, — спросил Фердинанд таким тоном, что каждое его слово, будто капля ледяной воды, холодило сердце Изабеллы, — да, считаете ли вы, что Колумб, если он, предположим, обнаружит землю Катая и королевство Сипаго, добудет в странах Нового Света достаточное количество пряностей, благовоний, драгоценных камней и золота, чтобы покрыть непомерные расходы, которые требуются для подобной экспедиции?

Изабелла почувствовала, как пот оросил ее лоб: она испытала то, что испытывают люди, наделенные душой поэтической, когда человек, который имеет право на их любовь или уважение, вдруг забывает, что речи его должны соответствовать и его высокому званию, и его положению.

Возразить она не решилась. А дон Иниго ответил:

— Как? Ваше величество называет непомерными расходы, необходимые для снаряжения двух каравелл с экипажем в сто человек?.. Сумму в три тысячи частенько за одну ночь проигрывают или прокучивают иные дворяне, состоящие на службе у вашего величества!

— И вот еще что, — поспешно подхватила Изабелла. — Деньги, необходимые для экспедиции, изыщу я сама.

— Вы? Ну а где же? — перебил Фердинанд.

— Полагаю, в сундуках Кастильского казнохранителя, — отвечала Изабелла. — Ну а если в них не наберется такой незначительной суммы, я готова отдать в заклад или продать свои драгоценности, только бы Колумб не передал другому монарху или другому государству свой проект, — ведь, осуществись он, и королевство, которое будет покровительствовать Колумбу, станет всех богаче, всех могущественнее в мире.

Фердинанд услышал негромкий гул голосов, выражавший то ли одобрение, то ли порицание; у маркизы де Мойя вырвалось невольное восклицание, а дон Иниго преклонил перед королевой колена.

— Что это значит, дон Иниго? — с улыбкой спросила Изабелла.

— Я боготворю мою повелительницу, и она заслуживает боготворения, — произнес молодой человек. — И я жду: если на то будет ее воля, я отправлюсь в путь, задержу Христофора Колумба и верну его в Санта-Фе.

Изабелла умоляюще посмотрела на короля Арагона.

Но бесстрастному многоопытному государственному мужу не свойственно было поддаваться подобным порывам — он терпеть не мог их проявления у молодых людей и у женщин, считая, что все увлечения надобно держать на почтительном расстоянии от рассудка министров и сердца монархов.

— Прикажите молодому человеку подняться, сударыня, — сказал он, — и подойдите ко мне — нам следует обсудить это важное дело.

Изабелла приблизилась к королю, и они, не выходя из молельни, рука об руку подошли к амбразуре окна, витражи которого изображали триумф святой девы.

Молодой человек с мольбой простер руки к образу мадонны:

— О пресвятая матерь божья, озари душу короля божественным светом, увенчавшим твое чело!

Надо полагать, молитва дона Иниго была услышана, ибо все увидели, как под натиском настойчивых уговоров Изабеллы бесстрастное лицо Фердинанда становилось все оживленнее; вот он кивнул головой в знак согласия и громко произнес:

— Ну что ж, да будет исполнена воля любезной нашей Изабеллы!

Придворные, ждавшие решения с тягостным чувством, облегченно вздохнули.

— На коня, молодой человек! — приказал Фердинанд. — Поспешите к упрямцу Колумбу да передайте ему, что короли вынуждены уступить, раз не уступает он.

— Так, значит, государыня?.. — вымолвил дон Иниго, которому не терпелось узнать о решении не только от короля, но и от королевы.

— Мы согласны на все условия, — отвечала Изабелла. — И пусть ваш друг Колумб возвращается спокойно: никаких помех больше не будет.

— В самом деле, государыня? Я не ослышался? — допытывался дон Иниго.

— Вот вам моя рука.

Молодой человек бросился к королеве, почтительно прикоснулся губами к ее руке и выбежал из покоев, крича:

— Коня мне! Коня!

Минут через пять с мощеного двора донесся топот копыт — то мчался галопом на своем коне дон Иниго; немного погодя шум затих.

V. ДОНЬЯ ФЛОРА

Дон Иниго догнал Колумба в десяти лье от Санта-Фе и уговорил его вернуться ко двору католических королей.

Мореплаватель вернулся, обуреваемый досадой и сомнениями, но вскоре добрую весть, которую сообщил ему дон Иниго, хоть он в нее и не поверил, подтвердили король и королева.

И вот, получив все надлежащие указания, Колумб отправился в порт Палое — деревушку, стоящую в устье Тинто, невдалеке от города Уэльвы.

Фердинанд выбрал эту гавань отнюдь не потому, что она находится на берегу Атлантического океана и это значительно сокращало все переезды, а оттого, что по приговору суда, которому подвергся Палое, деревне этой надлежало поставить королевству две каравеллы с полным снаряжением.

Итак, все обошлось Фердинанду в три тысячи крон — других расходов ему не предстояло. Впрочем, справедливости ради заметим: к началу июня Колумба уведомили, что, по ходатайству Изабеллы, его заступницы, признанной всеми, ему дарован третий корабль.

Правда, перед этим Фердинанд узнал, что благодаря настоятельным хлопотам Бартелемея Колумба, брата знаменитого мореплавателя, Генрих VII предложил Колумбу такие же выгодные условия, какие соблаговолили предоставить ему в Испании.

Меж тем дон Иниго, проводив своего друга в Палое и получив какое-то письмо, присланное ему с нарочным, вернулся в Кордову, причем Колумб дал слово, что без него не покинет Испанию и сообщит ему в Кордову, какого числа он уйдет в плавание.

Слишком многим был обязан Колумб своему верному другу и не мог отказать ему в этой просьбе. И вот 1 июля 1492 года он уведомил дона Иниго, что выйдет в море 3 августа.

Молодой человек явился 2 августа — таким мрачным и в то же время таким решительным его еще не видывали.

Итак, дон Иниго был рядом с Колумбом во время первого плавания, делил с ним все опасности. Он стоял на палубе в ту ночь с 11 на 12 октября, когда вахтенный матрос на борту «Пинты» крикнул: «Земля!» Он ступил на остров Сан-Сальвадор, где его окружили изумленные островитяне, молча взиравшие на чужеземцев — посланцев неведомых пределов. Первым сошел Колумб — он воспользовался почетным правом водрузить знамя Кастилии на земле, которую открыл. Дон Иниго сопровождал его на Кубу, в Сан-Доминго, вернулся вместе с ним в Испанию в марте 1493 года, снова вместе с ним ушел в плавание в сентябре того же года; его не удержали при дворе ни просьбы тетки, ни уговоры королевы Изабеллы, ни посулы короля Фердинанда; вместе с Колумбом он побывал на Малых Антильских островах, на острове Доминика, иными словами — на Гваделупе, островах Святого Христофора и Подветренных островах. Он сражался плечом к плечу с ним и против касиков, и против взбунтовавшихся моряков, сотоварищей Колумба; он воротился вместе с Колумбом и во второй раз, когда наветы врагов заставили достославного генуэзца оставить свои земли, дабы оправдаться перед теми, кто по его милости стали богатейшими властелинами мира. И вот 30 мая 1498 года он снова отправился вместе с Колумбом в третье путешествие, но в Испанию уже не вернулся и в заморском краю узнал, что Колумба и его брата Бартелемея постигла опала, узнал об их заточении и, наконец, о смерти.

В Испании же до тех, кто еще помнил, что на свете существует человек по имени дон Иниго Веласко, в 1504 или 1505 годах дошли слухи, будто он проник в глубь страны, остался при дворе какого-то касика, на дочери которого женился, что в приданое касик дал ему столько золота, сколько уместилось в спальне новобрачных; затем рассказывали, будто тесть умер, а дон Иниго отказался от короны, которую предлагали ему жители тех краев, позже молва сообщила, что он овдовел и живет вместе с красавицей дочкой — доньей Флорой.

И вот года за три до тех событий, о которых мы ведем рассказ, вскоре после смерти того самого короля Фердинанда который отплатил Колумбу за добро тюрьмой и нищетой вдруг пронесся слух, будто дон Иниго Веласко прибыл в Малагу вместе с дочерью и что балластом на его корабле служат слитки золота. Но королевы Изабеллы уже не было в живых, не было в живых и доньи Беатрисы; никто, без сомнения, не интересовался доном Иниго, да и сам он больше никем не интересовался. Только один из его друзей, дон Руис де Торрильяс, приехал в Малагу повидаться с ним. В былые времена, лет двадцать пять — двадцать шесть тому назад, они вместе бились с маврами, вместе участвовали в боях за эту самую Малагу, где ныне им довелось снова встретиться. Друг, живший в Гранаде, уговаривал дона Иниго переехать туда, но все было напрасно.

Надо сказать, что восьмидесятилетний кардинал Хименес, архиепископ Толедский, провозглашенный регентом после смерти Фердинанда, прослышав о богатстве и честности дона Иниго, которому двойная эта слава сопутствовала во всех странствиях и вместе с ним воротилась, предложил дону Иниго переехать в Толедо, дабы помогать ему в ведении государственных дел и, главное, в решении вопроса, как новому королю, дону Карлосу, установить отношения между Испанией и Западной Индией.

Дело касалось блага страны, и дон Иниго не колебался.

Он оставил Малагу, вместе с дочерью приехал в Толедо и там стал заниматься всеми государственными делами по заморским землям вместе с кардиналом Хименесом и Адрианом Утрехтским — бывшим наставником дона Карлоса, — король и отправил его в Испанию.

Тройственное это регентство правило Испанией почти год. Но вот неожиданно стало известно, что король дон Карлос высадился в Вильявисьосе, небольшой гавани в Астурии, и отправился в Тордесильясский монастырь, где после смерти его отца, Филиппа Красивого, — а умер он в пятницу 25 сентября 1506 года, — пребывала его мать Хуана, прозванная Хуаной Безумной.

Когда дон Иниго узнал эту новость, ничто не могло удержать его в Толедо: он считал, что после приезда в Испанию короля дона Карлоса регентский совет будет не нужен, и как ни старались отговорить его два других члена совета, он с ними распростился и вернулся с дочерью в свой райский уголок — в Малагу.

Жилось ему безмятежно, и он вообразил, что никому нет до него дела, как вдруг, в начале июня 1519 года, к нему пожаловал гонец от короля дона Карлоса и сообщил, что король возжелал посетить города на юге Испании — Кордову, Севилью, Гранаду и повелевает ему ехать в Гранаду и там ждать его.

Гонец вручил ему пергаментный свиток с королевской печатью — не что иное, как указ о его назначении на должность верховного судьи.

Назначение это, как писал ему сам дон Карлос, было свидетельством почтительного признания кардиналом Хименесом, о чем он говорил в свой смертный час, а также Адрианом Утрехтским не только обширных познаний дона Иниго, но и его безукоризненной неподкупной честности, которая должна быть непреложным образцом для каждого испанца.

В глубине души дон Иниго пожалел, что придется оставить райский уголок в Малаге, но сборами занялся: наступил день отъезда, и он пустился в путь вместе с доньей Флорой, не подозревая, что впереди них мчится дон Рамиро д'Авила, страстно влюбленный в его прелестную дочь, — молодой человек, встречая взгляды, брошенные ему сквозь решетку жалюзи, надеялся, что он ей не совсем безразличен.

Дона Иниго сопровождали трое слуг — двигались они, как мы уже говорили, вереницей; первый выполнял роль разведчика, а двое других прикрывали тыл.

Кстати, судя по слухам, в этих краях такая охрана, да и, пожалуй, охрана понадежнее, была отнюдь не бесполезной: говорили, будто дорога в руках разбойников, будто их новый главарь отличается удалью, неслыханной даже среди этих лихих людей, будто за год он превратил их в сущих головорезов, и не раз во главе десяти, а то и пятнадцати этих злодеев добирался в своих набегах до самой Малаги, спускаясь по одну сторону горной цепи, и до Гранады, спускаясь по другую.

Никто не ведал, откуда явился атаман разбойничьей вольницы, никто не мог сказать, кто он такой, никто не знал ни фамилии его, ни имени, он даже не придумал для себя никакого устрашающего прозвища, как обычно делают такие молодцы. Все звали его просто Сальтеадором, иначе говоря — Разбойником.

Все эти толки о неизвестном, о его налетах на проезжие дороги, как видно, все же заставили дона Иниго предпринять кое-какие предосторожности, и девушка-цыганка, увидев крошечный караван, поняла, что путешественники опасаются нападения и готовы обороняться.

Пожалуй, вы спросите, отчего же дон Иниго, зная, какие зловещие слухи ходят о дорогах через перевал, и нежно любя свою ненаглядную донью Флору, поехал по горным тропам напрямик, а не окольными путями и отчего не позаботился снарядить охрану помногочисленнее.

В ответ на это скажем, что незадолго до тех дней, о которых мы повествуем, дон Иниго и его дочка два раза проезжали по горному перевалу без всяких происшествий; к тому же, а это истина бесспорная, человек привыкает к опасностям и, подвергаясь им часто, сживается с ними.

Всю свою жизнь, полную приключений, дон Иниго шел отважно навстречу разным опасностям. Его не страшили сражения с маврами; во время плавания он не боялся кораблекрушения или мятежа на борту, не опасался стать жертвой дикарей, населяющих неведомые земли. Нечего было и сравнивать эти злоключения с тем, что могло угрожать ему в самом сердце Испании, на клочке земли в каких-нибудь двадцать лье, что отделяют Малагу от Гранады.

Поэтому, слыша такие рассказы, дон Иниго только пожимал плечами.

И все же верховный судья поступил неосмотрительно, двинувшись в путь напрямик через ущелье вместе с дочкой, которая поистине была чудом молодости и красоты.

Молва о том, что донья Флора бесподобно хороша собой, еще до ее приезда донеслась из Нового Света в Старый и ничуть не была преувеличенной.