Жиль. Иными словами, он заставил вас в это поверить.
Кассандр. Это не имеет значения. Я мечтал о таком зяте, как ты, и ты должен жениться на моей дочери.
Жиль. Да мне только это и нужно.
Кассандр. Побожись, что женишься на ней. А я клянусь тебе всеми чертями в преисподней вместе с их рогами, что отдам ее только за тебя, прямо или косвенно.
Жиль. Я буду божиться, как извозчик. Ах, дьявол! Ах, черт! Раздерите меня на сто кусков, сожрите и не подавитесь! Обещаю, что не женюсь ни на ком, кроме как на мадемуазель Зирзабель, вашей предполагаемой дочери!
Кассандр. Хорошо сказал, черт побери, дьявол побери, чума побери! У меня даже мурашки пошли по коже от твоей клятвы! Клянусь в свою очередь, что моя дочь Зирзабель прямо или косвенно достанется только тебе. Я сейчас опять ее позову и продиктую ей свою последнюю волю.
Жиль. Вы разве собираетесь преставиться, дорогой тесть?
Кассандр. Я хочу сказать — свою верховную волю. (Заметив почтальона.) Эй-эй, кто это к нам идет?
Жиль (заткнув нос). Во всяком случае не парфюмер. Кассандр. Нет, это почтальон.
СЦЕНА ШЕСТАЯ
Те же и Почтальон.
Почтальон (задрав нос кверху). Эй, господин Кассандр!
Жиль. Похоже, этот человек ищет вас.
Кассандр. Ты так думаешь?
Почтальон (продолжая смотреть вверх). Эй, господин Кассандр!
Жиль. Сами видите: он вас зовет.
Почтальон (та же игра). Эй, господин Кассандр!
Кассандр. Вы зовете господина Кассандра, друг мой?
Почтальон. Вот черт! Если вы сомневаетесь, то, стало быть, оглохли.
Кассандр. Сами вы черт! Это же я!
Почтальон. Сам черт?!
Кассандр (в сторону). Этот дурачина меня не понимает. (Вслух.) Нет, я господин Кассандр.
Почтальон. Невероятно!
Кассандр. Почему?
Почтальон. Потому что на конверте написано: «Г-ну Кассандру, улица Луны…»
Кассандр. Ну и что? Разве мы не на улице Луны?
Почтальон. Здесь написано: «Улица Луны, шестой этаж», а вы на земле.
Кассандр. Это ничего не значит: я господин Кассандр, проживающий на улице Луны, шестой этаж, стою здесь, на земле.
Почтальон. Вы станете господином Кассандром, когда будете на шестом этаже.
Кассандр. Хорошо, я сейчас поднимусь. Оставайтесь и следите за мной.
Почтальон. Хорошо.
Кассандр (выходя). Чудак меня не понимает!
СЦЕНА СЕДЬМАЯ
Почтальон, Жиль.
Почтальон. Друг мой! Не знаете ли вы, где здесь живет некий Жиль?
Жиль. Да, знаю: красавец, благородного вида, с изысканными манерами?
Почтальон. Вполне возможно.
Жиль. Он перед вами.
Почтальон. Где?
Жиль. Вы на него смотрите.
Почтальон. Нуда?
Жиль. В чем дело?
Почтальон. Так это вы господин Жиль?
Жиль. А вы в этом сомневаетесь?
Почтальон. Да как вам сказать… Судя по тому, как вы его расписали…
Жиль. К счастью, у меня при себе мой послужной список.
Почтальон. На что мне ваш послужной список?
Жиль. Там есть мои приметы.
Почтальон. Давайте сверим приметы.
Жиль (достает из кармана бумагу и читает). «Тулонский порт… хм-хм!.. Я, нижеподписавшийся, главный надсмотрщик… хм!., удостоверяю… хм-хм!.. что Жиль… Вот! Двадцати двух лет…»
Почтальон. Так-так.
Жиль (продолжая читать). «Рост — пять футов один дюйм…»
Почтальон. Та-а-ак.
Жиль (читает дальше). «Нос вздернутый…»
Почтальон. Верно.
Жиль (читает). «Цвет лица бледный…»
Почтальон. Очень хорошо!
Жиль (читает). «Волосы цвета горчицы».
Почтальон. Совершенно верно! Итак, вы точно господин Жиль.
СЦЕНА ВОСЬМАЯ
Те же и Кассандр.
Кассандр (высунувшись из окна шестого этажа). Эй, почтальон!
Почтальон. Сейчас! (Жилю). Давайте мне десять су.
Жиль. Зачем?
Почтальон. Столько стоит ваше письмо.
Жиль. Мое письмо? Как?! Я сам должен платить за то, что мне пишут?
Почтальон. Несомненно.
Жиль. Мне кажется, что платить должен тот, кто имеет честь мне писать.
Кассандр. Эй, почтальон!
Почтальон. Сейчас. (Жилю). Ну, выкладывайте ваши пятьдесят сантимов.
Жиль. Что-то я побаиваюсь вашего письма.
Почтальон. Что?! Боитесь письма?
Жиль. Бывает, в письма закладывают адские машины!
Почтальон. Вы отказываетесь от письма с вложением?
Жиль. Еще бы! Лишняя причина, чтобы оно взорвалось.
Почтальон. Тем хуже для вас. Может, там говорится о деньгах.
Жиль. А такое письмо — это к деньгам?
Почтальон. Да.
Жиль. А я-то думал, что деньги обещает трефовая восьмерка…
Кассандр. Эй, почтальон!
Почтальон. Сейчас!
Жиль. Возьмите свои пятьдесят сантимов.
Почтальон. Спасибо.
Жиль. Ого, смотрите-ка, что же это такое?! Письмо шло целую неделю!
Почтальон. Оно же из Пантена: это не слишком долго.
Жиль. Да ведь на нем написано «Срочное»!
Почтальон. Срочное для того, кто его написал, а не для того, кто доставляет.
Жиль. Хватит… Убирайся вместе со своей вонючей сумкой!
Почтальон. Я положил в нее колбасу с чесноком на обед.
Кассандр (с длинной веревкой в руке). Эй, почтальон!
Почтальон (вставая под окном). Вот он я!
Кассандр. Ну и как, теперь я похож на господина Кассандра с улицы Луны, шестой этаж?
Почтальон. Отрицать не стану.
Кассандр. Так передайте мне письмо!
Почтальон. Сначала вы передайте три су.
Кассандр. Прошу вас! (Бросает деньги.)
Почтальон. Спасибо. (Привязывает письмо к веревке.) Тяните!
Кассандр. Отлично! (Тянет за веревку; в эту минуту распахивается окно на втором этаже, показывается чья-то рука, перехватывает письмо.) Эй, почтальон!
Почтальон. Что еще?
Кассандр. А вы не видите?
Почтальон. Вижу.
Кассандр. У меня украли письмо!
Почтальон. Ваше письмецо улетело! Когда один вор обкрадывает другого, тут не иначе как сам черт вмешался! (Уходит.)
Кассандр. Дурак меня не понимает! Спущусь вниз и потребую вернуть письмо!('Захлопывает окно.)
СЦЕНА ДЕВЯТАЯ
Жиль (один).
Пока я один, посмотрим, что нам сообщают в этом послании. (Вскрывает конверт и читает.)
«Имею честь Вам сообщить, что Бенжамен, Ваш третий внук, совершенно поправился; в настоящее время он похож на молодой тополек; не могу точнее выразить Вам свою мысль…» (Прерывая чтение.) Странно! В жизни не слыхал, чтобы у меня были дети; как так вышло, что я уже стал дедушкой?.. Ну да ладно! Может, дальше будет понятно. Продолжим. (Читает.) «Не кажется ли вам, что пора дать Ваше согласие на брак, который состоялся семь лет назад без Вашего ведома; я вынужден Вам в этом признаться, хотя боюсь, что от моего признания у Вас выпадут Ваши седые волосы…» (Обрывая чтение.) Вот так так! Оказывается, у меня седые волосы! Синие, зеленые, черные, желтые или красные — куда ни шло; но седые?! Я протестую! Но не будем отчаиваться! (Продолжает читать.) «Как скверно с Вашей стороны, зная, что у Вашей дочери трое детей, выдавать ее замуж за этого дурака Жиля!» (Останавливается.) О ком это он? (Читает.) «Жду Вашего ответа и сообщаю, что я только что получил небольшое наследство в двести ливров ренты, которое позволит нам с Зирзабель жить вместе в скромном достатке. Ответьте мне немедленно!
Преданный Вам Леандр».
(Задумывается.) Ну нет! Нет! Если бы я был действительно отцом своей дочери и, следовательно, дедушкой трех малюток, не могло бы быть и речи о том, чтобы я выдал ее замуж не за отца ее несчастных детей! По какому же праву этот Леандр смеет говорить, что я отец, а раз уж он так говорит, как он может ставить под сомнение мою отцовскую любовь?.. (После паузы хлопает себя по лбу.) А что, если почтальон перепутал письма?.. (Смотрит на конверт.) Черт возьми! Послание-то не ко мне! «Господину Кассандру, улица Луны, шестой этаж:». Господину Кассандру! Ага!.. Значит, старый разбойник хотел выдать за меня свою целомудренную дочь, мать троих детей, младшего из которых зовут Бенжамен! Да этот старик просто мошенник!.. А вот и он! Не будем подавать виду, расспросим его и посмотрим, до чего он способен дойти в своем плутовстве.
СЦЕНА ДЕСЯТАЯ
Жиль, Кассандр. Кассандр (входит, читая на ходу письмо).
«Имею честь сообщить Вам о только что постигшей Вас тяжелой утрате в лице девицы Аменаиды Лампонис, Вашей любимой тетушки, скончавшейся вчера в возрасте семидесяти шести лет…» (Останавливается.) Странно! У меня не было никакой тетушки; как же вышло, что она умерла во цвете лет?.. Странные вещи происходят на свете! Продолжим. (Читает.) «Сообщаю Вам также, что Вы можете не рассчитывать на сто пятьдесят ливров ренты: она сочла забавным лишить Вас наследства в пользу старшего приказчика из магазина колбасных изделий в Сент-Мену…» (Прерывает чтение.) Удивительно! Удивительно! Кажется, тетушка, которой у меня не было, не только существовала, но и лишила меня наследства в пользу… Я остался с носом! Ну, не будем отчаиваться. (Продолжает читать.) «Однако само собой разумеется, что, если Вы пожелаете уплатить долги Вашей тетушки, составляющие скромную сумму в сто пятьдесят тысяч ливров пятнадцать су и десять денье, старший приказчик магазина колбасных изделий в Сент-Мену безоговорочно уступит Вам свое право на наследование ренты в сто пятьдесят ливров. Соблаговолите по получении настоящего письма передать мне Ваше согласие или Ваш отказ.
Ваш покорный слуга, Буден де ла Марн,
Сент-Мену, Сан-Джакомо-стрит,
бывший дом № 9, ныне № 11».
Не понимаю, что значит «бывший дом номер девять»… Иными словами, девять — старый номер, а новый теперь — одиннадцать (Задумывается.) А-а, ну да… Что же это за бред несет какой-то нотариус?! Я наследник и не наследник, старый номер — это новый номер, а новый номер — старый… Откуда он все это взял и по какому праву обращается с парижским буржуа так, как это принято у них в Сент-Мену?! Уж будьте покойны, я не премину ему ответить, хотя его фамильярность заслуживает презрения. (После паузы хлопает себя полбу.) А что, если почтальон перепутал письма?.. (Смотрит на конверт.) «Господину Жилю, бульвар Тампль, под минутной стрелкой Синих Часов». Значит, этот дуралей льстил себя надеждой получить пожизненную ренту, а останется с носом! Да этот Жиль — интриган, каких свет не видывал!.. Сделаем вид, что ничего не знаем, и расспросим его половчее, чтобы посмотреть, как далеко он зайдет в своем запирательстве. (Жилю, который ожидает, пока Кассандр дочитает письмо.) Ну что, дорогой Жиль?
Жиль. Ну, что дорогой тесть?
Кассандр. Ты доволен новостями, которые сообщают тебе в письме?
Жиль. А вам сообщают в этом послании о каком-нибудь приятном событии?
Кассандр. Да, я вполне удовлетворен.
Жиль. Тем лучше. О чем же вам сообщают?
Кассандр. Мне пишут из Вожирара, что урожай винограда в этом году будет хорош, потому что вот уже неделю идет дождь: кажется, перед этим была засуха.
Жиль. Удивительно! Меня о том же самом извещают с Монмартра. Урожай картофеля обещает быть богатым, потому что вот уже неделю светит солнце: кажется, до этого было прохладно.
Кассандр. Жиль!
Жиль. Да, сударь?
Кассандр. Можешь ты мне объяснить, это атмосферное явление? Как так может быть, чтобы солнце, благоприятное для холмов Монмартра, было вредно для равнин Вожирара?
Жиль. Нет ничего проще, сударь: дело в том, что Вожиар находится на юге, а Монмартр на севере. Вожирарские равнины, иссушенные тропическим солнцем, жаждут влаги, чтобы давать урожай, а заснеженные плато по соседству с Монмартрским пиком нуждаются в солнце, чтобы быть плодородными. В природе все логично.
Кассандр. Восхитительный порядок!
Жиль. Огромный мир!
Кассандр. Божья благодать!
Жиль. Непостижимая тайна!
Кассандр. Все согласовано.
Жиль. Все взаимосвязано.
Кассандр. Чудесная гармония!
Жиль. Высшая премудрость!
Кассандр. Читай Фалеса…
Жиль. Tales pater, tales filius 25.
Кассандр. Читай Евдокса…
Жиль. Хорошо, только давайте поговорим о чем-нибудь еще.
Кассандр. О чем ты хочешь поговорить, Жиль?
Жиль. О вас, дорогой тесть.
Кассандр. Нет, лучше о тебе, зятек. Ты уверен, что станешь наследником своей тетки Аменаиды Лампонис?
Жиль. Ого! Вам известно великое имя моей скромной тетушки?.. То есть я хотел сказать, скромное имя моей великой тетушки?
Кассандр. Известно, как видишь.
Жиль. Откуда же вы его узнали?
Кассандр (торжественно). Я скажу тебе об этом через несколько минут. А пока ответь на мой вопрос. Ты и вправду рассчитываешь на сто пятьдесят ливров ренты?
Жиль. А вы, тестюшка, и впрямь надеетесь женить меня на своей невинной дочурке?
Кассандр. Уж не сомневаешься ли ты в невинности моей единственной дочери?
Жиль. Черт возьми! Я совсем не сомневаюсь!
Кассандр. Ты хочешь сказать…
Жиль. … что я все знаю, старый плут!
Кассандр. Я тоже все знаю, юный наглец!
Жиль. Что именно?
Кассандр. Нечего играть в прятки: ваша тетка Лампонис оставила вас без гроша.
Жиль. У вашей дочери Зирзабель трое сыновей, самому младшему из которых, господину Бенжамену, стало гораздо лучше.
Кассандр. Ему лучше?
Жиль. Гораздо лучше, сударь. Я счастлив сообщить вам эту новость.
Кассандр. Кто тебе сказал, что мой внук поправился?
Жиль. Вот это письмо…А кто вам сообщил о кончине моей тети Аменаиды?
Кассандр. Это послание.
Жиль. Верните мне мое письмо, а я отдам ваше.
Кассандр. Это более чем справедливо: пожалуйста.
Жиль. Прошу вас.
Обмениваются письмами и читают.
В этом месте балаганного представления, словно в конце захватывающего четвертого акта, в толпе воцарилась тишина; зрители ждали затаив дыхание.
Развязка приближалась, и зрители в плащах, подошедшие, как мы видели, последними, казалось, ожидали ее с особенным нетерпением, не сводя глаз с шута.
Тем временем оба комедианта читали каждый свое письмо и бросали друг на друга возмущенные взгляды.
Наконец Кассандр заговорил снова.
Кассандр. Ты дочитал?
Жиль. Да, сударь, а вы?
Кассандр. Я тоже.
Жиль. Вы должны объяснить, почему мне никогда не бывать вашим зятем.
Кассандр. А ты должен понять, почему я больше не предлагаю тебе руку моей дочери.
Жиль. Вы правы. Однако вы становитесь слишком строгим отцом, и у меня нет никаких оснований оставаться у вас на службе.
Кассандр. Да, да. Но поскольку я собираюсь удалиться под крылышко к своему зятю, а у него уже есть слуга… понимаешь, я не могу привести с собой второго. Так что я тебя не гоню, Жиль. Просто я даю тебе расчет.
Жиль. Ничего не заплатив?
Кассандр. Хочешь, чтобы я всплакнул на прощание?
Жиль. Когда человека увольняют, сударь, ему что-нибудь дают.
Кассандр. Я тебя увольняю со всеми почестями, положенными твоему званию.
Жиль. И вам не стыдно, что вы отняли у меня почти целый день, заставив слушать ваши глупости, старый вы олух?
Кассандр. Ты прав, Жиль, и я даже вспомнил по этому поводу одну поговорку.
Жиль. Какую, сударь?
Кассандр. Всякий труд достоин награды.
Жиль. В добрый час!
Кассандр. У тебя будет сдача, Жиль?
Жиль. Нет, сударь.
Кассандр (дает ему пинок под зад). Тогда оставь себе все!
На этом представление должно было кончиться, и Кассандр уже почтительно раскланивался, как вдруг Жиль, словно на что-то решившись, выждал, когда Кассандр склонился, и, изловчившись, так поддал ему ногой под зад, что тот полетел в толпу.
Представление закончилось репликой Жиля:
Жиль. Клянусь честью, нет, сударь, не оставлю, деньги счет любят!
Кассандр онемел от изумления. Он поднялся и поискал Жиля взглядом, но тот уже исчез.
В эту минуту в толпе произошло движение; люди в плащах передавали друг другу на ухо:
— Он вернул ему удар! Вернул! Вернул!
Выйдя из толпы, они стали переходить от одной группы людей к другой со словами:
— Сегодня вечером!
Слова «Сегодня вечером!» едва слышно прошелестели вдоль всего бульвара. Потом люди в плащах пошли кто по улице Тампль, кто по Сен-Мартен, кто по Сен-Дени, кто по улице Пуассоньер; все они разными путями направлялись в сторону Сены и, по-видимому, скоро снова должны были собраться все вместе.
Часть четвертая
I. ТАИНСТВЕННЫЙ ДОМ
Если бы какой-нибудь человек, не зная, чем заняться, взялся понаблюдать за тем, что происходило на Почтовой улице от восьми до девяти часов вечера, то есть два часа спустя после представления, о котором мы рассказали с излишними, вероятно, подробностями, такой человек не потерял бы времени напрасно, лишь бы он был любителем необычайных ночных приключений.
Мы надеемся, что читатель следит за нашим рассказом и за описываемыми приключениями, и просим его сопутствовать нам вплоть до того места, где мы устроим нашу темную комнату, дабы заставить пройти перед нами многочисленных героев, не менее таинственных, чем китайские тени г-на Серафена.
Сцена, где развертывается действие, расположена, как мы уже сказали, на Почтовой улице, рядом с Виноградным тупиком, в нескольких шагах от Говорящего колодца. Декорацией служит небольшой одноэтажный домик с одной дверью и единственным окном, выходящим на улицу. Возможно, в доме были другие двери и окна, но они, очевидно, выходили во двор или в сад.
Была половина девятого, и звезды, эти ночные фиалки, загорались на глазах у людей и сверкали как никогда ярко, празднуя, подобно фиалкам, этим дневным звездам, первые часы весны. Стояла поистине прекрасная ночь, светлая, ясная и тихая, какой бывает летом ночь поэтов и влюбленных.
Прогулка в эту первую теплую ночь таила в себе несказанное очарование; несомненно, что ради этого ощущения, полного возвышенной и в то же время чувственной неги, и вышел пройтись человек в длинном коричневом рединготе; он уже около часу ходил взад и вперед по Почтовой улице, скрываясь за угол дома или в дверной проем, когда кто-нибудь проходил мимо.
Однако, по здравом размышлении, было не очень понятно, почему этот любитель природы, чтобы подышать весенним воздухом, выбрал для прогулки именно Почтовую улицу — не только пустынную, но и грязную, хотя дождей не было уже целую неделю; улица эта, подобно тем, что описаны в книге под названием «Неаполь без солнца», получила, по-видимому, привилегию (несомненно, при посредничестве иезуитов, которые там проживали, да и теперь ее населяют) всегда оставаться в тени и спасительной темноте. Проходя мимо описанного нами дома, прогуливавшийся господин на короткое время остановился, однако, видимо, успел увидеть то, что хотел; вернувшись назад — иными словами, к коллежу Роллен, он двинулся прямо, встретил другого человека, вероятно тоже любителя ночных красот природы, и произнес всего одно слово:
— Ничего.
Тот, кому было адресовано это слово, пошел вверх по Почтовой улице, а его собеседник продолжал идти в противоположном направлении. Потом этот второй гуляющий проделал то же, что и первый, то есть бросил беглый взгляд на дом, прошел еще несколько шагов по улице, свернул на улицу Говорящего колодца и, встретив третьего любителя природы, вполголоса сообщил ему все то же:
— Ничего.
И пошел дальше, в то время как третий незнакомец, повстречавшись с ним и пройдя мимо, направился к дому, взглянул на него, как первые два незнакомца, и поднялся по Почтовой улице до того места, где она пересекалась с улицей Ульм; там он нос к носу столкнулся с четвертым господином и повторил ему то, что мы слышали уже дважды:
— Ничего.
Четвертый любитель природы в свою очередь прошел мимо третьего, спустился по Почтовой улице, прошелся вдоль дома, бросил на него взгляд, как сделали его предшественники, и продолжал спускаться до коллежа Роллен, где его ждал первый любитель природы в коричневом рединготе, на которого мы уже обратили внимание читателей. Произнеся все то же слово, которое мы не будем повторять, он прошел мимо, а господин в коричневом рединготе еще полчаса продолжал расхаживать мимо дома, пока не заметил, как по улице идут вместе два человека. Тогда он пошел вниз по Почтовой улице, насвистывая каватину из «Жоконда»:
Долго я бродил по свету…
Это была по тем временам модная ария; ее по очереди повторили вполголоса все четверо гуляющих, которые до того обменялись одним и тем же словом — «ничего».
Что же касается тех двоих господ, что дали начало этому ноктюрну для пяти голосов, они остановились, как все те, за кем мы до сих пор наблюдали, напротив домика и, в отличие от двух других любителей природы, долго стояли перед дверью, переговариваясь так тихо, что господин в коричневом рединготе, который как бы невзначай прошел рядом с ними, продолжая мурлыкать свою каватину, не смог разобрать ни слова из их разговора.
Спустя несколько минут еще три человека в сопровождении четвертого (все четверо были закутаны в коричневые плащи) присоединились к двоим, стоящим перед домом.
Тот из двоих, что был выше ростом, пожал руку трем вновь прибывшим, потом шепнул на ухо каждому первую часть самаритянского слова «lamma», те проговорили в ответ вторую его часть; высокий господин вынул из кармана небольшой ключ, вставил его в замочную скважину, тихонько приотворил дверь, пропустил пятерых спутников, огляделся и вошел вслед за ними.
Он затворял дверь изнутри как раз в ту минуту, как первый и второй гуляющие показались в противоположных концах улицы; каждый не спеша подошел со своей стороны к дому, и они обменялись одним-единственным словом:
— Шесть.
После этого они пошли — каждый в свою сторону, чтобы повторить слово «шесть» другим любителям природы, которые до этого слышали и передавали дальше слово «ничего».
Не прошли они и двадцати шагов, как тот из них, что шел вниз по улице, встретил одного человека, а тот, что поднимался, увидел сразу троих; и хотя эти четверо приближались с противоположных сторон, они все вместе остановились у таинственного дома.
Как только вновь прибывшие вошли в дом, двое гуляющих снова пустились в путь, встретились и обменялись еще одним словом:
— Десять.
За два часа, то есть с половины девятого до половины одиннадцатого, четверо немногословных гуляющих насчитали шестьдесят человек, подходивших к дому небольшими группами по двое, трое, четверо, пятеро, но не больше чем по шести человек.
Было без четверти одиннадцать, когда любитель музыки, напевавший каватину из «Жоконда», запел большую арию из «Дезертира»:
Я наконец могу вздохнуть свободно…
Новый Эллевиу едва успел дойти до четвертой строфы, как к нему по Почтовой улице — со стороны Виноградного тупика и со стороны улицы Говорящего колодца — подошли семеро человек; он обратился к ним с вопросом:
— Сколько их было?
— Шестьдесят, — без запинки отвечали те.
— Все верно, — подтвердил певец и, как генерал, отдающий приказ, прибавил: — Всем слушать!
Те, к кому этот приказ относился, молча подошли ближе.
Человек в коричневом рединготе продолжал:
— Ты, Мотылек, встанешь за дом; Карманьоль следит за правым крылом; Ветрогон будет сторожить у левого крыла. Овсюг и остальные будут при мне. Вы внимательно осмотрели окрестности?
— Да, — ответили все семеро в один голос.
— Оружие у всех есть?
— Так точно.
— Все готовы?
— Готовы на все.
— Ты знаешь, что должен делать, Карманьоль?
— Да, — прозвучал голос провансальца.
— А ты, Ветрогон, получил инструкции?
— Да, — прозвучал голос нормандца.
— Кирка при тебе, Карманьоль?
— При мне.
— Скобы у тебя, Ветрогон?
— У меня.
— Тогда расходимся на время — за дело, да поживее!
Три человека исчезли в одно мгновение: Мотылек и Ветрогон недаром носили свои клички, а Карманьоль не взял ее только потому, что гордился своей фамилией.
— А мы с тобой, Овсюг, — продолжал командир небольшого отряда, — погуляем как добрые друзья и поболтаем словно мирные горожане.
И любитель природы, он же певец, он же человек, жаждавший поболтать, словно мирный горожанин, зачерпнул щепотку табаку из табакерки в стиле рококо, протер очки кончиком шейного платка, снова осторожно водрузил их на нос, сунул руки в карманы касторового редингота и двинулся в обход.
Прогулка продолжалась недолго. Командир отряда свернул на улицу Говорящего колодца, встал так, чтобы не терять из виду таинственный дом, знаком приказал своим подчиненным рассредоточиться и укрыться неподалеку, а при себе оставил только одного из своих спутников: длинного, тощего, бледного, косоглазого — настоящий скелет хорька с головой Базиля.
— Теперь дело за нами, а, Овсюг?
— Приказывайте, господин Жакаль, — откликнулся полицейский.
II. БАРБЕТТА
— Это ты раскрыл заговор, — продолжал г-н Жакаль, — и будет справедливо, если именно тебе я поручу собрать все сливки с этого дела. Как же ты пронюхал-то? Расскажи, только покороче!
— Дело было так, господин Жакаль. Как вы, должно быть, знаете, я всегда исповедовал религиозные принципы.
— Нет, этого я не знал.
— Ох, сударь, значит, я понапрасну терял время?
— Нет, раз ты кое-что обнаружил… Что именно? Этого я пока не знаю. Но само собой разумеется, что шестьдесят человек не будут собираться на Почтовой улице в одном и том же доме из-за ерунды!
— Однако я в отчаянии: неужели вы не поверите в мои религиозные принципы, господин инспектор?
— Иди ты к черту со своими принципами!
— Но, господин Жакаль…
— Какое отношение они имеют, я тебя спрашиваю, к интересующему нас делу?
Господин Жакаль поднял очки и внимательно посмотрел на собеседника.
— Как это какое, господин Жакаль?! — заметил Овсюг. — Ведь именно мои религиозные принципы и навели меня на это дело!
— Раз так, расскажи о них в двух словах, но не больше!
— Прежде всего, господин Жакаль, я стараюсь знакомиться только с приличными людьми.
— Это непросто, учитывая род твоих занятий; впрочем, рассказывай дальше.
— Я подружился с одной женщиной, сдающей внаем стулья в церкви святого Иакова-Высокий порог.
— В основе вашей дружбы лежит, разумеется, вера?
— Конечно, господин Жакаль!
Господин Жакаль засунул в нос табак с остервенением, всем своим видом показывая, что только его положение заставляет его делать вид, будто он верит в то, что на самом деле представляется ему выдумкой.
— А эта моя знакомая живет в Виноградном тупике, в том доме, куда только что вошел Карманьоль…
— Да, знаю, во втором этаже.
— Знаете, господин Жакаль?
— И это, и многое другое! Так ты говоришь, комната Барбетты находится во втором этаже?
— Вам известно, как зовут мою знакомую, господин Жакаль?
— Я знаю всех парижанок, сдающих стулья внаем, независимо от того, занимаются они этим на Гентском бульваре, на Елисейских полях или в церквах. Ну-ну, что же дальше? Продолжай!
— В один прекрасный день или, вернее, вечер Барбетта молилась, как вдруг услышала за стеной своего алькова неясные голоса и поспешные шаги; шум доносился вроде бы из соседнего дома и продолжался от половины девятого до половины одиннадцатого. Когда я зашел к ней около одиннадцати, она сказала, что ей почудилось, будто за стеной прошел целый полк. Я не хотел ей верить, приписывая ее рассказ одной из восторженных грез, посещающих ее в некоторые дни…
— Дальше, дальше, — презрительно бросил г-н Жакаль.
— Но однажды вечером, — продолжал Овсюг, — мне удалось выяснить все это лично.
— Ну-ка, ну-ка!
— Я пришел раньше чем всегда, потому что в этот день был свободен от дежурства, и встал на молитву вместе с Барбеттой — она женщина что надо, — как вдруг услышал странный шум, который она довольно точно определила, сравнив его с шагами марширующего полка. Ни слова ей не говоря, я после молитвы спустился вниз, чтобы осмотреть дом, имевший общую стену с домом Барбетты. Заглянул в окно — света нет; прижался ухом к двери — ни шороха. Назавтра я устроился в засаде на этом самом месте и просидел с восьми до десяти часов, но так ничего и не увидел. На следующий день — опять ничего. Только через две недели я приметил — это было ровно две недели тому назад, — что шестьдесят человек, как я имел честь вам докладывать, входили подвое, четверо, шестеро, и продолжалось это два часа, точь-в-точь как сегодня вечером.
— Что ты сам думаешь об этом, Овсюг?
— Я?
— Ну да! Не может быть, чтобы ты не составил себе мнения, даже если оно ошибочно и нелепо, о том, что происходит в этом доме.
— Клянусь вам, господин Жакаль…
Господин Жакаль снова приподнял очки и пристально посмотрел Овсюгу в глаза.
— А теперь, Овсюг, объясни мне, — спросил начальник полиции, — почему на прошлой неделе ты с воодушевлением рассказывал мне о своем открытии, и почему вот уже три дня как ты противишься слежке с таким упорством, что не тебя, а Карманьоля я послал в засаду к Барбетте.
— Я могу быть с вами откровенным, господин Жакаль?
— За что же, по-твоему, префект полиции платит тебе жалованье, негодяй?
— Так вот, господин Жакаль… Неделю назад я считал этих людей заговорщиками…
— А теперь?..
— Теперь дело другое!
— Что ты о них думаешь?
— Что это, не в обиду вам будь сказано, собрание преподобных отцов иезуитов.
— Почему ты так решил?
— Прежде всего, я слышал, как многие из них поминают имя Божье.
— Ты вздумал щеголять остроумием, Овсюг?
— Боже меня сохрани, господин Жакаль!
— А второй довод?
— Они произносят латинские слова.
— Ты просто дурак, Овсюг!
— Вполне возможно, господин Жакаль; а почему вы так думаете?
— Потому что иезуитам ни к чему собираться тайком в жалком домишке.
— Как так, господин Жакаль?
— У них есть Тюильри, идиот!
— Кто же, по-вашему, эти люди?
— Думаю, мы это скоро узнаем: вон идет Карманьоль.
В это время человек, которого звали Карманьолем, действительно подошел к г-ну Жакалю, да так тихо, словно его ботинки были подшиты бархатом.